Ужас охватывает Ольгу, она просыпается в холодном поту. Она начинает быстро двигать плечами, хочет высвободиться из тесного, темного кукуля, но у нее не хватает сил.
      - Дедуля, где вы? - кричит она.
      - Здесь мы, где зе! - отвечает он глуховатым, как эхо, голосом, словно издалека.
      С трудом стянув с себя меховой мешок, Ольга встает, пораженная удивительной тишиной.
      2
      Уже светало, когда упряжка, обогнув крутой каменный выступ, съехала на торосистый лед реки.
      С противоположного берега на широких лыжах без палок бежал юноша в лыжном костюме, без шапки.
      - Здравствуйте, доктор! - сказал он, приветливо улыбаясь. - Отец послал меня вам навстречу. Всю ночь в Кегуе была пурга.
      - Вы сын Уланки? - спросила Ольга.
      - Да, я Тимофей Уланка.
      - Как здоровье вашей мамы?
      - Очень ждет вас, доктор! - И поздоровался с Евлампием Петровичем: Сородэ!
      - Сородэ! - ответил каюр.
      Тимофей шел рядом с нартой на обтянутых рыжеватым нерпичьим мехом лыжах, искоса поглядывая на Ольгу. В свою очередь и она изучала Тимофея. Он был среднего роста, стройный, подтянутый, с открытым, живым лицом. Небольшие, черные, косо поставленные глаза под слегка одутловатыми веками выдавали в нем ороча.
      - Вы легко одеты для такого мороза, - заметила Ольга.
      - Всегда так ходим. Провожу вас - и на рыбалку!
      - Без шапки?
      - Шапку придется надеть, - улыбнулся Уланка.
      - Это, наверно, интересно - рыбалка зимой?
      - Если хотите, доктор, пойдем вместе...
      - Хочу! - сказала Ольга. - Если у Марфы Самсоновны будет все хорошо, с удовольствием пойду с вами. Я ведь здесь новичок, Тимофей Андреевич. А вокруг меня таежники, надо и мне отаежиться.
      - Я и помогу вам отаежиться! - сказал Тимофей. - Сперва сходим на рыбалку, после - на охоту.
      - Нет, очень задерживаться в Кегуе я не смогу. В Агуре у меня остались больные, - сказала она, подумав о Юрии Полозове. - Я уж, так и быть, отаежусь постепенно, впереди еще долгие годы...
      - Долгие? - с изумлением посмотрел он на Ольгу, словно не поверил ей. - Сколько это примерно лет в вашем понятии "долгие"?
      - По закону три года, сколько же еще! - сказала она, скосив на него глаза.
      - Я так и предполагал, - сказал он холодно. - Учителя из центра тоже больше трех лет не хотят жить у нас. Теперь в нашей школе-интернате нет ни англичанки, ни физика. Англичанка списалась с лейтенантом, с которым познакомилась в поезде, тот выслал ей из воинской части какую-то филькину грамоту с просьбой отпустить невесту... А физичка уехала "по закону". Как раз в августе исполнилось три года. Так что, доктор, вряд ли вы успеете отаежиться в наших краях... - заключил Уланка.
      - Нет, Тимофей Андреевич, мне здесь интересно. Я решила жить в Агуре долго. Так что не думайте обо мне плохо.
      - Что вы, что вы, доктор! - смущенно сказал Уланка. - Врачу нельзя быть плохим. Врач - это звучит почти свято!
      Впереди показалась небольшая долина, по обеим сторонам ее вытянулись в ряд деревянные дома с высокими, похожими на самоварные, трубами. Прямыми волнистыми столбиками из них поднимался дым.
      - Ну вот и наш Кегуй! - сказал Тимофей и стал сильно растирать ладонями уши.
      Почуяв близость жилья, собаки изо всех сил рванулись вперед.
      На вторые сутки поздно вечером Ольга приняла у Марфы Самсоновны девочку.
      - На счастье вам! - поздравила она роженицу. - Молодец, все будет хорошо!
      Орочка слабым голосом ответила:
      - Спасибо тебе, в честь тебя назову ее Олечкой.
      - Пожалуйста, - рассмеялась Ольга. - Мне мое имя нравится.
      Вошел муж Марфы, Андрей Данилович Уланка.
      - Это тебе, мамка-доктор! - сказал он, извлекая из свертка новенькие торбаса, опушенные мехом лисицы-огневки. - Его носи-носи долго!
      - Нет, нет, не надо! - запротестовала Ольга, чувствуя, что краснеет. - У меня еще совсем новые торбаса. И вообще, Андрей Данилович, никаких подарков мне не надо.
      Сконфуженный Уланка не знал, что ответить. Тут из-за полога раздался тихий голос Марфы Самсоновны:
      - Не обижай его, возьми торбаса. Отец шкурку мял, старался, а я сшила их, так что возьми, пожалуйста. - И обратилась уважительно к сыну: - Ты скажи, Тимофей Андреевич, чтобы взяла, не обижала нас.
      - Возьмите, доктор, в память о рождении ребенка, - сказал Тимофей. По нашим обычаям, хорошему человеку, который принес радость в дом, полагается памятный подарок. Так что, пожалуйста, не нарушайте наши обычаи!
      - Ладно, не буду нарушать, - уступила Ольга, взяв торбаса.
      Тогда Уланка-старший извлек из свертка пару мужских тапочек, тоже очень красивых, собранных из разноцветных меховых лоскутьев и опушенных, как и торбаса, мехом огневки.
      - А это мужу твоему! - сказал он. - Их тоже Марфа Самсоновна шила.
      - Что вы, дорогой мой! - воскликнула Ольга. - Нет у меня никакого мужа. - Она умоляюще глянула на Тимофея, словно прося его на этот раз заступиться за нее, но он, к ее огорчению, сказал:
      - Надо и тапочки взять!
      В десятом часу сели ужинать. На столе появилось столько разных кушаний, что Ольга невольно подумала: это специально приготовили к ее приезду.
      Наливая ей в стакан медовухи, Уланка-старший сказал:
      - Добрая медовушка, бархатная!
      - Почему бархатная? - не поняла Ольга.
      Тимофей объяснил:
      - Это когда мед с цветов бархатного дерева. Считается у нас самый полезный, но он бывает не каждый год.
      - Вы говорите так, точно я знаю, какое оно, бархатное дерево, смущенно улыбнулась Ольга.
      - По дороге на рыбалку покажу вам, амурского бархата у нас много растет. - Он ловко подцепил острым ножом большой кусок вареной медвежатины и положил в тарелку Ольге.
      - Что вы, разве я столько съем?
      - Кушай, мамка-доктор, медвежонок попался добрый, только вчера выкурил его из берложки, - сказал Уланка-старший.
      Ольга вспомнила берлогу в дупле старой липы, которую она видела по дороге в Кегуй, и спросила:
      - Берлога была на дереве?
      - Однако да! - кивнул Уланка-старший.
      - Значит, не шатун! - сказала она, рассмешив Тимофея. - Что вы смеетесь? Мне все это интересно!
      - Правильно, понемногу отаеживаетесь! - весело сказал он. - Ну, за что будем пить?
      Ольга с удивлением глянула на Тимофея:
      - Понятно, за новорожденную! За вашу младшую сестричку!
      Они чокнулись кружками и выпили: Уланки с Евлампием залпом, до дна, а Ольга небольшими глотками, будто с опаской.
      Тимофей опять налил.
      - Второй тост за ваше счастье, доктор! - предложил он и добавил: Чтобы тапочки не залежались.
      Она скосила на него глаза.
      - Кажется придется их пересыпать нафталином...
      - Не придется! - уверенно сказал Тимофей.
      После второй кружки у Ольги закружилась голова, но ей было приятно рядом с Тимофеем, он все время смешил ее и заставлял пробовать то одно, то другое кушанье.
      Они не обращали внимания на сидящих напротив Уланку-старшего и Евлампия Петровича, которые много пили, много ели и о чем-то разговаривали на родном языке.
      Ольга прошла к Марфе Самсоновне, побыла с ней четверть часа и вернулась к столу.
      - Чем бы вас еще угостить? - спросил Тимофей и хотел было налить ей медовухи.
      Ольга резко отодвинула от себя кружку:
      - Все, ни капельки больше!
      - Тогда моченой брусники?
      - С удовольствием.
      В первом часу ночи Ольга пошла спать, за ситцевым пологом была для нее приготовлена постель.
      - А я к себе в интернат, - сказал Тимофей, прощаясь. - Ровно в девять сбор на рыбалку.
      3
      ...Пока Тимофей укладывал в рюкзак рыболовные снасти, Ольга пробовала освоить орочские лыжи. Палок к ним не полагалось, и она постояла в нерешительности, потом сделала несколько робких шагов и потеряла равновесие.
      - Нет, ничего у меня не выйдет! - сказала она с обидой на себя. - Вы со мной намучаетесь.
      - Смелее, не робейте! - посоветовал Тимофей.
      Он приладил за спиной рюкзак, стал на лыжи и зашагал легко, без всякого напряжения. Ольга почти с завистью глядела на него.
      - Смотрите, как удобно на них, - сказал Тимофей, возвращаясь к Ольге. - Ну, двинулись!
      И она пошла за ним, сперва тихо, потом все быстрей и вскоре освоилась так, что перестала отставать. Тимофей радовался.
      - Это ведь одно удовольствие каждое утро прогуляться на таких лыжах, - сказал он.
      - У меня нет таких лыж.
      - Так берите эти!
      - А как я их вам верну?
      - Как-нибудь приеду в Агур.
      - Приезжайте!
      Они прошли километра два сквозь тайгу по узкой, плохо протоптанной тропе, которая сильно петляла.
      Солнце скупо проглядывало сквозь белесую морозную дымку. В лесу было тихо, только дятлы то здесь, то там коротко постукивали по звонким от стужи стволам. Тимофей шел впереди, изредка поглядывая через плечо на Ольгу, и радовался, что она так быстро освоилась с орочскими лыжами, подклеенными мехом.
      - Перекур! - сказал Тимофей, останавливаясь.
      - Дайте и мне папиросу.
      Он поднес ей спичку, и, когда глаза их встретились, Ольга сказала как бы в свое оправдание:
      - У вас ведь большинство женщин курит.
      - К сожалению, у нас это осталось от прошлого. В иной дом зайдешь, сидит на мехах кашляющий старик, сосет трубку, а детишки рвут ее у него изо рта, просят побаловаться.
      - Вот это ужасно, что дети курят, - сказала Ольга. - А в интернате ребята курят?
      - До меня украдкой курили, - признался Тимофей. - Им родители табак привозили. Но я строго-настрого запретил. Сказал, что буду исключать курильщиков. И, знаете, подействовало.
      В лесу стало светло и не так тесно. После того как тропа оборвалась, показалась кривая излучина реки, скованная голубым торосистым льдом. Берег был здесь крут, обрывист.
      Ольга сняла варежку, подала Уланке руку. Они стали спускаться. Вдруг Тимофей отпустил ее и понесся вперед. Ольга вскрикнула, качнулась, замахала руками, однако широкие лыжи удержали ее, и она помимо воли, почти не чувствуя под собой почвы, полетела с такой стремительностью, что, догнав Тимофея, сильно ударила его в спину, и оба они грохнулись на лед.
      - Зачем вы отпустили меня? - спросила она, вставая. - Ну и здорово я сшибла вас, Тимофей Андреевич!
      - Немножко не рассчитал! - признался он. - Все в порядке!
      На середине реки, под высоким торосом, который всеми своими гранями ярко сверкал на солнце, Тимофей расстелил барсучью шкурку для Ольги, а сам отправился собирать валежник для костра. Вскоре он вернулся с большой охапкой сухого валежника, сложил его горкой.
      - Сейчас разведем огонь и начнем выдалбливать луночки, - сказал он.
      Ольге было приятно, что он так старается ради нее.
      - Тимофей Андреевич, - неожиданно спросила она, - почему вы не привезли из Ленинграда девушку?
      - Какую девушку? - не понял он.
      - Любимую, какую же! - И словами доктора Окунева добавила: - Столько лет проучились в вузе, неужели никто не ранил ваше сердце?
      - Нет, у меня здоровое сердце! - сказал он серьезно, все еще не понимая, зачем она ему это говорит.
      Он достал из рюкзака пешню и принялся выдалбливать лунку. Лед был крепкий, поддавался туго, и осколки разлетались во все стороны, один осколок льда угодил Ольге в щеку, и она вскрикнула. Тимофей сказал, чтобы она отодвинулась подальше, но Ольга не послушалась.
      - Тогда я ничего не увижу!
      Через полчаса были готовы две лунки. Тимофей быстро размотал удочки и, сев на корточки, опустил блесны.
      - А теперь продолжим разговор.
      - Разве в это время можно разговаривать? - спросила она, чуть не рассмешив его. Ольга склонилась над лункой, прислушалась к быстрому журчанию воды подо льдом.
      - Можно и стихи читать, - сказал Тимофей. - Хотите?
      Она, как прежде, захотела
      Вдохнуть дыхание свое
      В мое измученное тело,
      В мое холодное жилье...
      Вдруг он слегка отстранил ее и посмотрел в лунку.
      - Что, уже? - спросила она.
      - Еще нет подхода, - ответил он спокойно. - Однако рыбы здесь тьма. И опять стал читать:
      Как небо встало надо мною,
      А я не мог навстречу ей...
      - Чудесно! - перебила Ольга. - У вас замечательная память.
      - Еще не все.
      - Неужели? - с притворным удивлением спросила она, и ему показалось, что ей неинтересно слушать стихи.
      - Ладно, потом дочитаю, - сказал он, опять склоняясь над лункой. Чувствую, скоро подойдет.
      Ольге тоже не терпелось заглянуть в лунку, и она бесцеремонно толкнула Уланку в грудь. Он повалился на спину, захохотал и, поднимаясь, в свою очередь слегка толкнул Ольгу, но она успела удержаться, не упала.
      - Нет, это нечестно, Тимофей Андреевич! - обиделась она. - Я ведь впервые на рыбалке, мне интересно...
      - Ладно, смотрите в лунку и докладывайте, что там нового.
      Но Ольга ничего нового не увидела. Все так же журчала подо льдом вода и веяло в лицо острым холодком.
      - Наверно, ничего не будет, - сказала она.
      - Почему не будет, - ответил Тимофей и неторопливо замахал короткой удочкой. Вдруг он почувствовал частые, энергичные толчки, вскочил и начал, как говорят рыбаки, "шить".
      - Что, подошла? - тревожным шепотом спросила Ольга.
      - Уже шью!
      - Шьете? - не поняла Ольга.
      Он не успел ответить - в лунке показался сиг, Тимофей подтянул его к ледяной кромке, быстро схватил багорик, подцепил им сига и выбросил на лед.
      - Скорей снимите его с крюка! - закричал Тимофей.
      Снятый с крюка сиг выскользнул из Ольгиных рук, засверкал на солнце серебристой с золотом чешуей. Ольга сделала стремительное движение, чтобы поймать его, но Тимофей остановил:
      - Не надо, сейчас устынет!
      Он расправил блесну, снова опустил в лунку. Ольга легла грудью на лед у самой кромки и глядела в темную глубь, боясь пропустить мгновение, когда рыба снова начнет подходить. Махая удочкой, она не почувствовала, как чем-то резким царапнуло по блесне, как она мелко и часто задергалась.
      - Что же вы, подсекайте же! - крикнул Тимофей.
      - А шить не надо? - спросила она, рассмешив его. - Вы ведь шили...
      - Это одно и то же, - весело сказал он.
      Видя, что Ольга теряет время, он слегка оттолкнул ее от лунки, но она запротестовала:
      - Нет, нет, я сама, Тимофей Андреевич, я сама... - и стала осторожно тянуть леску, но вытащить ее не могла. Видимо, рыба зацепилась за ледяную кромку.
      - Тише, не дергайте, порвете леску! - опять крикнул Тимофей, хватая багорик. Ловким движением он опустил его в лунку и, подцепив рыбу, выбросил ее на лед. - Опять сиг!
      Ольга была счастлива. Щеки ее горели. Она вскочила, запрыгала, как девочка, захлопала в ладоши.
      - Скажите честно, здорово я шила?
      - Отлично!
      Ярко светило зимнее солнце. Небо стояло высокое, чистое. Всеми цветами радуги отливали на реке торосы. Ольга сбросила полушубок и осталась в шерстяном свитере, из-под шапки-ушанки выбивались пушистые пряди, густые брови, белые от изморози, еще резче подчеркивали ее большие блестящие глаза.
      Почувствовав на себе внимательный взгляд Тимофея, она быстро повернулась к нему спиной.
      - А кто это там трещит на деревьях?
      - Это синицы, - сказал Уланка.
      - Синицы? Наверно, это про здешних сказано: "Лучше синицу в руки, чем журавля в небе"? А трудно поймать синицу?
      - Трудней, чем сига, но при желании можно! Бывает так, что она совсем близко, а в руки никак не дается.
      - Неужели так и не дается?
      - Бывает, конечно, - грустно улыбнулся Уланка.
      Ольга замахала руками, затопала ногами, стараясь согреться, потом пробежала шагов двадцать туда и обратно.
      - Какое солнце, какой чудесный день! - крикнула она. - Как хорошо здесь!
      - Это, наверно, про нашу тайгу Пушкин говорил:
      Мороз и солнце, день чудесный,
      Еще ты дремлешь, друг прелестный,
      Пора, красавица, проснись...
      - Что ж, давайте шить, подсекать, одним словом, рыбу ловить, сказала она, подбегая к лунке.
      Тимофей попробовал на ногте большого пальца, не притупилось ли тоненькое жало крюка, и, убедившись, что оно еще годится, сказал:
      - Ничего, пойдет!
      Ольга, взяв блесну, опустила ее. Уже через несколько секунд в воде сверкнула спинка сига и тут же исчезла, потянув за собой леску.
      - Опять зеваете! - вскрикнул Тимофей, схватив багорик. Но и ему не повезло. Он, видимо, ослабил леску, и рыба мгновенно сорвалась.
      - Ну вот, испортили дело! - обиделась Ольга. - Лучше бы я сама.
      Ждать новой поклевки долго не пришлось. С трудом, едва не оборвав леску, Ольга подтащила к лунке тайменя, но выбросить его на лед не могла.
      - Помогите!
      Тимофей быстро подцепил его багориком под самые жабры, но таймень изогнулся, дернулся - и был таков.
      - Ну что вы наделали, честное слово! - в отчаянии закричала Ольга. Совсем разучились рыбачить!
      Он разразился смехом.
      - Что же тут смешного? Упустили такого тайменя!
      - Ладно, пускай опять я виноват, - согласился Тимофей. - Будем снова закидывать.
      Меньше чем за час они поймали еще двух крупных сигов и тайменя. Ольге показалось, что это был тот самый таймень, которого упустил Тимофей.
      - Пожалуй, пора сматывать удочки, - предложил он. - Зимний день короткий.
      Ольга шла позади Тимофея, который, к ее удивлению, почему-то молчал. Чтобы как-то развлечь его, она ухватилась обеими руками за ветку сосны, сильно тряхнула ее, и на голову Уланки рухнула снежная глыба.
      - Ах, вот вы как! - воскликнул Уланка, отряхиваясь. - Я вас тоже сейчас угощу!
      - Попробуйте! - закричала она, убегая.
      Он постоял, осмотрелся и, свернув с тропы, по глубокому снегу запетлял между деревьями. Ольга подумала, что он решил обойти ее, и побежала быстрее. Она даже не заметила, как он неожиданно выскочил из-за тополя и пересек ей дорогу. Ольга хотела оттолкнуть его, тогда Тимофей, широко расставив руки, заключил ее в свои объятия.
      - Теперь не убежите!
      Но Ольга и не пыталась убежать. Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза. Вдруг она почувствовала, что Тимофей смыкает за ее спиной руки, и улыбнулась. Он понял ее улыбку по-своему и стал целовать ее холодные, схваченные изморозью ресницы, пока они не оттаяли, а когда захотел поцеловать в губы, Ольга быстро крутнула головой, сильно дернула плечами и, вырвавшись, стремительно побежала от него. Оглянувшись на бегу, она увидела, что Тимофей идет к старой дуплистой липе, и стала медленно возвращаться.
      - Что вы там нашли?
      - Омелу! - крикнул он, взбираясь на дерево.
      - Что-о-о?
      - Омел-у-у-у!
      Ольга увидела, как Тимофей пытается срезать кривым охотничьим ножом огромный шарообразный, отливающий глянцем зеленый куст, притаившийся в кроне древней липы среди голых темных ветвей. Когда он наконец срезал омелу и, спрыгнув на снег, поднес Ольге, в ее руках никак не умещалось это удивительное, почти в метр величиной растение.
      - Странно, зимой и такое ярко-зеленое...
      - Не восхищайтесь омелой, - сказал он. - Это вечнозеленое растение с нежным названием - паразит! Зеленеет, красуется, а дерево, на котором оно растет, гибнет.
      - Зачем же вы дарите мне омелу?
      - Я охотно подарил бы вам букет горных пионов, но теперь их, к сожалению, нет.
      - А довезу я этого паразита до Агура?
      - Когда вы решили ехать?
      - Если у Марфы Самсоновны все в порядке, то завтра.
      - А на охоту разве не пойдем?
      - На медведя? - спросила она шутливо.
      - Можно и на медведя!
      - Как-нибудь в другой раз, - пообещала она.
      Она вернулась в Агур под вечер, когда закат обагрил снега на сопках. Не успела упряжка подъехать к больнице, Ольга спрыгнула с нарты, взбежала на крыльцо, тихо, чтобы никто не слышал, открыла дверь и прошла к себе в комнату. Только она положила на стол куст омелы, в глаза ей бросилась лежавшая под пепельницей записка.
      "Спасибо Вам за все, дорогой доктор! Чувствую себя отлично. От всей души желаю Вам счастья в жизни. Если еще не уеду на ясеневые разработки, то непременно позвоню Вам из Мая-Дату. Еще раз спасибо. Ваш непослушный больной Ю. Полозов".
      "Сбежал! - подумала Ольга. - Что-то у них тут случилось с Медведевым!"
      В эту минуту вошла Ефросинья Ивановна. Вид у нее был грустный, виноватый.
      - Где больной? - строго спросила Ольга.
      Фрося зябко повела плечами, переступила с ноги на ногу и залепетала:
      - Попутная машина была, он и уехал...
      - А где были вы, Ефросинья Ивановна? Почему отпустили больного? Наверно, и перевязки ему не сделали?
      - Утречком сделала, - сказала Фрося. - Как ты, мамка уехала, он какой-то другой стал. Папиросы утром купила ему, так он до вечера всю пачку выкурил. Я ругаю его, а он все курит. Лучше бы ты, мамочка, не уезжала.
      Ольга вспылила:
      - Новое дело! Выходит, я не должна ехать на срочные вызовы, а сидеть в палате и стеречь больных! А вы здесь зачем?
      - Так ведь не видела я, как он уехал. Хватилась, а его уже нету...
      - Вот я и говорю, что надо лучше смотреть за больными. Простите, но я вынуждена поставить вам за это на вид.
      Сестра обиженно отвернулась.
      - Не надо, милая, обижаться. Но я прошу вас, чтобы в будущем это не повторялось! - И, передавая ей куст омелы, попросила: - Поставьте, пожалуйста, омелу в палате на столе. Здесь у меня для нее места не хватит.
      Ефросинья Ивановна небрежно схватила зеленый куст и выбежала в прихожую.
      Ольга постояла, грустным взглядом окинула комнату и вдруг почувствовала себя такой обиженной и одинокой, что кинулась на кушетку, зарылась лицом в подушку и заплакала.
      Из дежурки донесся сердитый голос Фроси:
      - Я и осталась виноватая. Он сбежал, а я виноватая. Что? Устала с дороги, спит! Да тише ты, не кричи, пожалуйста! Новое дело, он сбежал, а я виноватая! Ладно тебе, ладно тебе! - уже более сдержанно сказала она. - А позвать не могу, устала она с дороги.
      - Ефросинья Ивановна, кто это звонит? - спросила Ольга и, не дождавшись ответа, подошла к телефону: - Доктор Ургалова слушает!
      - Простите меня, доктор, если бы не попутная машина... - начал сбивчиво объяснять Полозов. - Если хотите, я сегодня же вернусь в больницу...
      - Как вы себя чувствуете? - спросила Ольга, стараясь сохранить спокойствие.
      - По-моему, хорошо.
      - Тогда незачем приезжать, здоровым людям в больнице делать нечего.
      - Ведь я не оформил больничный...
      - Оформим без вас и вышлем по почте.
      Тут разговор прервал голос телефонистки: "Агур, выключаю! Мая-Дату, будете говорить по срочному с Хабаровском! Хабаровск, говорите!"
      Ольга постояла с трубкой в руке, потом бросила ее на рычаг и пошла к себе. Следом за ней шла Фрося. Она все еще не могла забыть обиду и сердито повторяла:
      - Он сбежал, а я виноватая!
      - Ладно вам, перестаньте! - раздраженно сказала Ольга. - Сбежал значит, здоров!
      - Пускай здоровый, а я невиноватая!
      - Голубушка, умоляю, хватит! - И, помолчав, спросила более спокойно, решив выяснить все до конца: - Может, они поспорили с Николаем Ивановичем?
      - Нет, однако, не спорили. Николай Иванович за тобой сразу уехал. А когда Юрий Савельевич остался один, он какой-то другой сделался. Я ему ужин принесла, он кушать не стал. Все ходил, курил. А когда к ночи пурга разыгралась, он мне прямо скандал учинил: "Вот увидите, Фросечка, ее пурга заметет". Я ему тоже не смолчала: "Ложись, спи, с нашим Евлампием ей в пургу не будет страшно!" Еле, мамка, успокоила его. Все равно спать не ложился, стоял у окна, смотрел, ждал, пока пурга кончится. А я ему опять: "Ничего, Юрий Савельевич, такое наше врачебное дело. Когда к больному вызов есть, надо ехать: хоть пурга, хоть ливень, хоть что - все одинаково". А он свое: "Я этого от вас, Фрося Ивановна, не ожидал!" Как будто я и за пургу виноватая.
      - Ну ладно, Фросечка, идите домой. Вы за эти дни, наверно, очень устали.
      - Пойду, однако, а то я трое суток дома не была, надо плиту истопить...
      4
      "Милая моя мамочка! - писала Ольга в Ленинград. - Ты прости меня, что долго не отвечала на твое последнее письмо. С первых же дней моего приезда в Агур навалилось столько разной неотложной работы, что я едва-едва справлялась. Недавно в одну ночь пришлось сделать две полостные операции. Потом уехала по срочному вызову к роженице в поселок Кегуй. Я, мамочка, ехала туда на собачьей упряжке. Ты, конечно, не знаешь, как выглядит нарта с собаками, но это, поверь, прелесть. Легко и удобно. Сидишь вся закутанная в медвежью шубу, а упряжка бежит по узкой тропинке сквозь тайгу, облепленную голубым сверкающим снегом. Правда, в пути нас немного задержала пурга, но я все-таки попала к роженице вовремя и приняла у нее поздно вечером девочку. Она была так счастлива, что назвала своего ребенка в мою честь Ольгой. Вот видишь, как хорошо относятся ко мне местные жители. Очень прошу тебя, родная, не волнуйся, твоя дочь живет отлично и решительно ни в чем не нуждается. Ко мне иногда приезжает доктор Аркадий Осипович Окунев, с которым ты уже знакома по моим прежним письмам из Турнина. Он ласково называет меня "девочка моя". Очень помогает мне и, как родной отец, следит за каждым моим шагом. Так что опять прошу тебя совершенно не беспокойся и никогда больше не пиши, что какая-то нелегкая занесла меня на край света! Здесь очень интересно и мне нравится. Дорогая мамочка, купила ли ты себе зимнее пальто? Очень прошу тебя, купи какое-нибудь приличное, подороже: если не хватит денег, которые я послала тебе, то не спеши. На днях отправлю еще перевод. И вообще, не отказывай себе ни в чем. Деньги я буду высылать регулярно. А у меня здесь расходы невелики. Все есть в нашем рыбкоопе. За конфеты "Мишка на севере" и "Белочка" спасибо тебе. Я ведь как была сластеной, так и осталась. Вот теперь, пожалуй, все, дорогая моя. Спасибо дяде Косте и тете Лиле, что часто бывают у тебя. И особенно благодарна им, что в папину годовщину сходили они с тобой на могилу и положили букет роз от меня. Ну вот и все. Еще раз прошу: больше никогда не волнуйся за свою Ольгу, все у нее хорошо, ведь ты сама знаешь, какая она, - и других не обидит, и за себя, когда надо, постоит..."
      А подруге своей в Кировскую область Ольга не написала. Ленке Томиной писать не так-то просто. Ведь Ленка постоянно требует от Ольги таких писем, чтобы в них была вся душа до самого донышка. А у Ольги в самом деле душа была полна впечатлений, переживаний, и писать обо всем этом надо подробно и долго, а времени нет.
      Она разделась, легла. Под окном Евлампий Петрович почему-то возился с собаками, и они жалобно скулили, нагоняя тоску. Потом взошла луна и долго стояла под окном - большая, в голубой морозной короне.
      Ольга заснула крепко, проспав до десяти часов утра, когда ее разбудил телефонный звонок из Турнина. Аркадий Осипович вызывал ее - ассистировать ему. Предстояла, как сообщила от его имени медсестра Анна Павловна, важная операция.
      До поезда оставалось четверть часа. Ольга быстро оделась, написала Фросе записку и, не позавтракав, побежала на станцию.
      ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
      1
      Она застала Аркадия Осиповича в его кабинете, рассматривающего рентгеновские снимки. Он встретил ее без обычных восклицаний, лишь глянул поверх пенсне задумчивыми глазами. Ольга сразу догадалась, что доктор обдумывает план предстоящей операции, и стала ждать. Через две-три минуты Окунев резко откинулся на спинку стула и принялся вправлять папиросу в мундштук. Закурив, сказал:
      - Посмотри снимки.
      Она взяла один снимок, посмотрела его на свет, потом другой, затем оба вместе. Аркадий Осипович, выпуская густые клубы дыма, изучающе поглядывал на Ольгу, ожидая, что она скажет.
      - По-моему, ясно, Аркадий Осипович, новообразование на уровне поперечно-ободочной кишки.
      - Есть, девочка, есть, - буркнул в усы Окунев.
      - А опухоль прощупывается?
      - Настолько, что сам больной в одно прекрасное утро нащупал ее. Испугался и прибежал в больницу: "Аркадий Осипович, у меня шарик какой-то в животе катается". Говорю ему: "Давай, товарищ Щеглов, раздевайся, приляг, и я твой шарик покатаю".
      Ольга спросила:
      - Что, вы знакомы с больным?
      - Господи боже ты мой! - воскликнул Окунев. - Да это ведь второй секретарь нашего Турнинского райкома партии.
      - Сергей Терентьевич?
      - Ну конечно!
      - Помню, он вернулся из Ессентуков веселый, бодрый. Показывал свою курортную книжку - холецистит, спастический колит. И что-то еще с обменом...
      - Совершенно верно! - подвинулся к столу Окунев. - Удивляюсь, как ты все в точности помнишь.
      - Ну и что же, покатали шарик? - улыбнулась Ольга.
      - Покатал, девочка моя. К счастью, он очень подвижен. А когда больного стали готовить к рентгеноскопии, шарик вообще резко переместился. Предполагаю, что сидит он, как гриб-боровик, на ножке, а сия чертова ножка - на брыжейке. - Он посмотрел на часы: - Словом, девочка моя, через час мы с тобой выясним все в точности.
      И признался Ольге, что сперва хотел отправить больного в город, к профессору, однако Щеглов решительно отказался ехать.
      - Когда я его как следует осмотрел и действительно обнаружил новообразование в брюшной полости, то написал все это на бланке и сказал ему: "С этим, Сергей Терентьевич, поезжайте в город. Вы как-никак в номенклатуре обкома партии, там в областной больнице вас и прооперируют". Щеглов встал, быстро натянул, извини, пожалуйста, штаны и уставился на меня, аки тигр уссурийский.
      Аркадий Осипович сделал последнюю затяжку, выудил из мундштука окурок, глянул на Ольгу веселыми глазами:
      - Верно говорю тебе, девочка, аки тигр!