Я вывел Гомер на прогулку, вниз до самой междуштатной дороги (такой же, как и раньше, засыпанной песком и летающими перекати-поле) и обратно на холм. Визг стал пронзительнее, поэтому мы еще погуляли. Наконец в вигваме воцарилась тишина. Мы ждали на стоянке у грузовика, не испытывая желания заходить внутрь.
      – Сладко пахнет, – заметила Гомер.
      В дверях появился Индеец Боб с завернутым в полотенце свертком. Последний выглядел как уменьшенная версия Боба в ковре.
      – Генри спит, – сообщил он. И вручил мне сверток. – Возьмешь его на минутку?
      Сверток оказался твердым, лицо прикрыто.
      – Ребенок умер?
      – Нет, нет, нет, – закачал головой Боб. – Просто весь в крови. Можешь вымыть его. За кладбищем есть бак с водой. Налево от ворот.
      – Сладко пахнет, – повторила Гомер.
      – Жди здесь, – приказал я ей.
      И направился к кладбищу с твердым свертком в руках. Я боялся посмотреть на ребенка. Разве он не должен плакать?
      Я повернул налево у ворот и пошел вокруг кладбища. Бак с водой стоял за холмом, под мельницей, медленно, со скрипом поворачивавшей свои лопасти, несмотря на отсутствие ветра.
 
      Я развернул полотенце. Ребенок не был на самом деле ребенком. Скорее маленьким мужчиной, размером со статуэтку Оскара или большие кеды, двенадцать или тринадцать дюймов. Лысый и морщинистый, как палец, пробывший слишком долго в воде. Глаза закрыты. Пенис примерно с дюйм длиной. Худые ножки и повсюду кровь.
      Легкий как перышко. Я мог удержать его одной рукой. Я окунул мужичка в воду, он открыл глаза и сказал:
      – Ага!
      Я окунул его снова и вытер кровь с ног, живота, маленького пениса, который стал устрашающе твердым. Большинство младенцев рождаются пухленькими, но этот оказался худосочным. Большинство младенцев милые, а наш – уродливый. Я намочил кончик полотенца и вымыл его крошечное лицо. Что-то наблюдало за мной…
      Я повернулся и увидел под мельницей двух антилоп. Я махнул на них полотенцем, они повернулись и убежали.
      Стояло ясное холодное осеннее утро, возможно, конец октября. Я чувствовал странное спокойствие, даже невзирая на то, что к концу месяца мне надо найти и вернуть пластинку. Я не сомневался, что сумею выдумать историю, чтобы объяснить свое отсутствие, стрельбу, подпольный клуб. Гомер, казалось, шла на поправку, не умирала больше, и я осуществил свою поездку на Запад. Как блестел каменный мир на солнце! Вода в каменном баке! Антилопы! Они остановились в нескольких футах и снова разглядывали меня. «Вот он я», – подумал я.
      – Вот он я.
      – М'ленни, – отреагировал мужичок.
      Не могу называть его младенцем, даже в мыслях. Я вытер новорожденного, завернул в полотенце и пошел обратно к вигваму. У ворот кладбища встретил Индейца Боба.
      – Мне показалось, ты кричал, – сказал Боб. – Не я.
      Потом я услышал крики, и все мои приятные ощущения испарились, рассыпались, как сухие листья на ветру. Крики доносились с кладбища.
      Наш Боб.
      – Нет, нет!
      Он сидел в могиле, пыль и песок застряли в волосах, на лице, в глазах. Костлявые руки сцеплены вместе, он размахивал ими перед собой.
      – О нет! – кричал он. – Нет!
      – Я же говорил, что ваш спрей вызывает привыкание, – покачал головой Боб.
      – Надо засунуть его обратно, – решил я. Посадил маленького мужичка, все еще закутанного в полотенце, у ворот и схватил лопату. – Пошли!
      Индеец Боб взял вторую лопату. Боб вроде бы вовсе не собирался вылезать из могилы. Он просто сидел там и повторял «нет, нет, нет!» снова и снова. Глаза широко раскрылись, не так, как после дозы «Последней воли». Они прибавили мне надежды, что мы успеем похоронить Боба прежде, чем Генри услышит крики.
      Его глаза походили на изюмины. Кстати говоря, ворона на соседнем пластиковом кресте жадно посматривала на них.
      Я попытался запихнуть мертвеца обратно в могилу, но он вскинул колени, выбрасывая из ямы грязь.
      – А если повернуть его другой стороной? – предложил Боб.
      Я расширил яму, и мы свалили его туда, задницей кверху.
      – Нет! – вскрикнул наш Боб. – Нет! Только не это!
      – Земля! – сказал я.
      Индеец Боб начал забрасывать ее обратно в яму одновременно лопатой и ногами.
      – Стойте.
      Мы оба остановились, выпрямились и повернулись. Генри. Она держала маленького мужичка одной рукой, а тот цеплялся за ее свитер (покрытый смутными синими очертаниями птиц), пытаясь забраться за пазуху.
      Она сама запустила руку под свитер и вытащила баллончик «Последней воли».
      – Давайте узнаем, чего он хочет, – предложила она.
      – Ни за что! – возразил я. Попытался схватить баллончик, но она убрала его обратно под свитер. – Мы знаем, чего он хочет. Он мертв. Он хочет жить.
      – Я же говорил вам. Ваш спрей вызывает привыкание, – повторил Боб. – Откладывается в мышцах. Как диоксид.
      Генри встала на колени у могилы. Посадила маленького мужичка на землю, и тот ухватился за ее свитер, чтобы не свалиться внутрь.
      – «Последняя воля» нам в любом случае не понадобится, – сообщила она. – Боб, ты меня слышишь?
      Он закрыл глаза.
      – Я мертв, так ведь?
      – Ты сказал мне, что заботишься обо мне ради Панамы, – напомнила она. – Сказал, что ты александриец.
      – Прости, – ответил Боб. – Я хотел оставить тебя себе.
      – Ну так где же Панама? Ты даже не знаешь, правда?
      – Прости! – Он тряс головой, выплевывая сухую землю. – Не хороните меня! Быть мертвым уже достаточно плохо.
      – Ага! – вставил маленький мужичок.
      – Они привезли тебя домой, – пояснил Индеец Боб. – Мы на кладбище Индейцев Бобов. Здесь твое место.
      – Нет!
      – Его место, – подтвердил я, поднимая лопату.
      – У меня идея. – Индеец Боб подошел к воротам и поманил нас за собой. – Здесь он нас не услышит?
      – Кто знает? – пожала плечами Генри.
      – Кремация, – сказал Индеец Боб. – В Вегасе миллионы крематориев. Можете послать мне пепел по почте.
      – Вегас? – переспросила Генри. – Именно там находятся александрийцы?
      – Не знаю, – пожал плечами Боб. – Только догадываюсь.
      Но я видел, что он врет. И не удивился. Я все время подозревал Вегас.

* * *

      Через двадцать минут мы загружали грузовик. Боба снова спрятали в ковер. Маленький мужичок, завернутый в полотенце словно в тогу, цеплялся за свитер Генри, на котором теперь появилось несколько смутных маленьких бескрылых птиц, летящих наподобие ракет.
      Она казалась более счастливой сейчас, когда ребенок родился. Хотя сам младенец ей, похоже, не нравился – маленький мужичок.
      – Да снимет его кто-нибудь с меня?! – вскрикнула она.
      Мужичок стоял на ее руке, пытаясь достать до ворота свитера.
      – Он голоден, – заметил я.
      – Ну а я не молочная корова!
      – У меня идея, – сказал Индеец Боб. Идеи сыпались из него как из рога изобилия. Он пошел в вигвам и вернулся с банками «Великого пудинга» в двадцать четыре унции шоколада с добавками.
      – Одному из Бобов он нравился, здоровая пища. Он просил похоронить его вместе с ним.
      – И? – обвиняюще вопросил я.
      – Мне это показалось расточительством. Может, ребенок станет его есть?
      Индеец Боб отдал банки Генри. Она открыла одну, пока я помогал закатить Боба, завернутого в ковер, в грузовик.
      – Хорошо пахнет, – сказала Гомер. Генри открыла еще одну банку для нее. Вскоре мы подготовились к отъезду. Индеец Боб отдал нам три фишки: две белые и одну красную, чтобы покрыть расходы на кремацию и посылку. Потом поднес палец к стартеру, чтобы мы не разворачивали нашего Боба.
      Но грузовик не завелся.
      Сдох.
      – Может, Генри обрызгает его «Последней волей»? – предложил я. Пошутил. Все поняли (кроме Гомер и маленького мужичка, конечно, и нашего Боба), но никто не засмеялся. Синие птицы Генри начали блекнуть, когда вперед выступил Индеец Боб.
      – У меня идея.
      Идеей оказалась канистра с бензином.
      – Хватит добраться до станции, – сказал он, заливая жидкость в маленькое отверстие сзади грузовика.
      Ух ты! Я никогда не чувствовал подобного запаха. Или чувствовал? Вроде бы и новый, он казался знакомым, такой сильный, что его можно запросто увидеть в воздухе. Двигатель завелся со скрежещущим, потом трескучим, потом жужжащим звуком.
      – Мы всегда используем бензин здесь, вне зоны действия станции. Направляйтесь на юг и со временем попадете на следующую междуштатную.
      – Спасибо за все, – сказал я, съезжая вниз по холму.
      – Ага, – добавил маленький мужичок.
      – Слезь с меня! – возмутилась Генри.
      – Замечательно пахнет, – высказалась Гомер,
      Она имела в виду бензин, который пахнет открытыми дверьми, светом, воспоминаниями. Я все еще чувствую его запах на пальцах.
 
      Вегас. Уже не самый богатый город полушария, но до сих пор самый исторический, он манил нас с горизонта, как и всегда. Однако мы все еще не знали точно, где он находился. Предстояло найти еще пару дорог.
      – Я говорил тебе, что спрей вызывает привыкание, – сказал я Генри, когда мы свернули на пустую междуштатную дорогу с юга на запад.
      Более чем пустую – отвратительную, заваленную песком. Теперь, когда мы лишились энергии, двигатель грузовика на бензине производил звук, похожий на «там-там-там», напоминавший мне о… чем? Потом я, конечно, вспомнил: жучок, висящий где-то внизу. Из врага я превратился в его защитника.
      Мы едва набрали около шестидесяти километров в час. Предположительно бензиновый двигатель в лектро играет вспомогательную роль, то есть встроен, чтобы запускать маховик. Но я не знал точно, как им пользоваться. Следует ли остановиться и запустить маховик или продолжать тащиться вперед в надежде найти станцию?
      Я продолжал тащиться.
      Гомер лежала в тележке в кузове, не спуская с меня своих огромных карих глаз в зеркале заднего вида.
      Боб наконец успокоился. Он выглядел как червяк, закутанный в ковер.
      Генри сидела и смотрела прямо перед собой. Маленький мужичок устроился на ее коленях и ел «Великий пудинг» крошечными пальчиками, время от времени дергая за свитер с синими птицами. Количество птиц опять уменьшилось до одной, да и та постепенно исчезала.
      – Он даже не знал, где Панама, – угрюмо поведала мне Генри.
      – Хочешь сесть за руль? – спросил я. – Я подержу ребенка.
      Вне досягаемости станции нам пришлось остановиться, чтобы поменяться местами. Маленький мужичок стоял на моем колене, держась за рубашку, уставившись в окно. Наверное, я уснул. Когда проснулся, мы замедлились до сорока километров в час. Дорога стала прямой. Там, где раньше песок проглядывал сквозь траву, теперь трава не проглядывала сквозь песок. Солнце светило так ярко, что казалось, будто небо сияет, как неокрашенный металл. Шоссе мерцало на жаре.
      – Дерьмово пахнет, – сказала Гомер.
      Я тоже заметил. Моя коленка стала мокрой. Я убрал маленького мужичка на расстояние вытянутой руки, пара крошечных какашек выкатилась из полотенца.
      – Ага, – признал он.
      – Отвратительный, – скривилась Генри.
      – Он твой сын, – напомнил я.
      – Сын Панамы, ты хотел сказать.
      – Ага, – согласился маленький мужичок.
 
      – Сверните на междуштатную семьдесят седьмую, на запад, – приказал искатель.
 
      Настал полдень, мы наконец добрались до объединения восточной и западной дорог.
      – Вот доказательство тому, что мы на пути в Вегас, – заметил я.
      Если бы искатель послал нас на восток, я бы забеспокоился.
      Генри слишком ушла в вождение, чтобы отвечать. Мы уже съехали с северно-южной междуштатной, но еще не въехали на восточно-западную. Проблема в том, что мы просто не могли пробраться через заграждение. Фургоны проносились мимо идеальной цепочкой. Наш маленький грузовичок качался от создаваемых ими порывов ветра.
      Генри свернула с дороги, в пустыню.
      – Куда ты собралась? – поинтересовался я.
      Мне не нравится быть вне досягаемости станции, еще меньше – вне дороги.
      – На запад, – ответила она. – Искатель говорит на запад, значит на запад.
      Пустыня оказалась лучшей дорогой, чем междуштатная.
      Мы ускорились с тридцати до сорока километров в час и ехали параллельно междуштатной. Было и несколько трудных моментов. Однажды маленький мужичок чуть не свалился с моих колен, но быстро восстановил равновесие. Ему нравилось стоять на коленях, держаться за приборную доску и смотреть в лобовое стекло. Один раз мы обнаружили дыру в ограде и попытались въехать на асфальт, но обочина дороги оказалась экранирована. Как только грузовик сунулся на бетон, снизу послышался скрип.
      – Плохо пахнет, – всполошилась Гомер.
      Дым! Генри ретировалась поразительно быстро. Я подумал о жучке там, внизу.
      Фургоны проносились мимо, один за одним, связанные электричеством в цепи по нескольку сот километров, раскачивая грузовик, однако поднимая меньше пыли, чем мы. Я определил по угрюмому выражению лица Генри и исчезновению последней синей птицы, что она проголодалась. У меня тоже подводило живот. К тому же мне хотелось знать, сколько мы протянем и без бензина, и без поддержки станции.
      Уже наступил вечер, когда я заметил вдалеке над длинной насыпью фигуру.
      – Летающая лошадь!
      – Нет, динозавр, – возразила Генри, – Нет, моллюск.
      – Без разницы, – перебил я. – Там есть бензин. Заправка стояла на поднятой платформе, доступной со стороны шоссе, но Генри сумела въехать и из пустыни, перейдя на режим «осторожно». Мы оказались между двух бетонных островов как раз тогда, когда служащий запирался в маленькой будке.
      Я вылез и постучал в окошко. Он покачал головой. Я показал ему свою последнюю десятку. Он кивнул, и я просунул ее под дверь в сложенном виде.
      Я заливал бензин в грузовик из шланга, пока служащий не постучал в окно и не приказал мне остановиться. Опять появился знакомый запах. Каждый раз, как впервые, к нему невозможно привыкнуть. Повесив шланг, я посмотрел на дно грузовика в поисках жучка.
 
      Исчез: сгорел или потерялся, возможно, когда грузовик наткнулся на экран. Я ощутил странную печаль. Мне не хватало маленького красного глаза.
      Генри вышла из «сувенирного магазина», который служащий не счел нужным запирать. Она улыбалась, и на свитере снова объявилось несколько синих птиц, одна даже махала крыльями в каком-то медленном, растерянном полете. Генри несла маленького мужичка на левом предплечье, как сокола в старых фильмах. Он обзавелся одеждой – крошечной ковбойской шляпой, кожаными гетрами и мятой рубашкой. Однако обуви я не заметил, и он все еще цеплялся за мамин свитер.
      – Я нашла куклу-ковбоя, – пояснила Генри. – Прекрати!
      – Ага, – возразил маленький мужичок.
      – А где же ботинки?
      – Они полностью деревянные. Не полые.
      – Ему нужны пеленки.
      – Он быстро учится. И совсем не ест «Великий пудинг».
      – Уже появились зубы?
      – Придется придумать ему имя как можно скорее.
      Настала моя очередь вести. Въезд не был экранирован, поэтому мне удалось свернуть на междуштатную и выключить бензиновый двигатель. Теперь, когда у нас достаточно бензина, в нем отпала необходимость. В жизни все так или, по крайней мере, так кажется.
      Я перешел на скоростную полосу и переключился на автоматическое управление.
      – Мило пахнет, – заметила проснувшаяся Гомер. Возможно, она говорила о Бобе, который после своего короткого восстания из могилы приобрел совершенно иное качество. Вместо запаха тухлятины мертвец теперь источал аромат, похожий на мужской одеколон: свежей земли и пустыни, камня и полыни, ветра и песка.
      Я ехал до самой темноты, включились фары, а я все не останавливался, сопровождаемый храпом сзади и спереди. Не заснули только я и маленький мужичок. Огней не попадалось: ни мотелей, ни обменных пунктов, ни блошиных рынков, ничего, кроме камней и песка и гор, похожих на кости или облака, все время удаляющихся.
      Послышалось «там-там-там» по боку грузовика. Я удивился внезапному теплу, прокатившемуся по телу, похожему на пульсацию жучка в руке. Он вернулся, спрятался под грузовиком, и я тайно, непостижимо, загадочно обрадовался. Мне что, хотелось, чтобы за нами следили?
      Разве все мы не состоим из тайного, непостижимого, загадочного?
      Я, наверное, уснул и видел сон, потому что, когда проснулся, обнаружил у себя эрекцию. Грузовик несся вперед на стабильных ста десяти километрах в час. Я все еще сидел за рулем. Генри наконец заткнулась и ушла спать в кузов. Далеко впереди, за горизонтом, что-то сияло. Сперва я решил, что это рассвет, а потом вспомнил, что мы едем на запад. Лесной пожар? Но здесь нет деревьев. Авария? Столкновение грузовиков? Извержение вулкана?
      Маленький мужичок, стоявший на коленях Генри, выговорил свое первое слово (после «ага») и разрешил загадку, впрочем, довольно простую.
      – Вегас, – сказал он голосом, одновременно низким и тонким.

      Двенадцатого марта 20… года по результатам голосования Генеральной Ассамблеи была основана Высокая комиссия Объединенных Наций по искусству и развлечениям. Ее целью являлась выработка приемлемого плана для «урезания искусств в справедливой и ненасильственной форме». Хотя Высокая комиссия (или ВК, как назвал ее в причудливой и самовосхваляющей речи первый председатель) не подчинялась ни какой-либо организации, ни человеку, ни правительству, она все же проводила «продолжительные и строго секретные консультации» с НАТО, консорциумом стран Тихоокеанского бассейна, правительством Соединенных Штатов, компаниями «Майкрософт» № 1 и № 2, Диснеем, студией «Юниверсал» и «другими», которые «должны и будут оставаться неназванными». Совершенно ясно, хотя так и не подтверждено, что «другие неназванные» включали членов Круглого Стола. В К, казалось, не оказала мгновенного воздействия на уровень насилия, в действительности атаки александрийцев усилились, особенно в Калифорнии, где за одну неделю спалили три библиотеки, а также выкрали и утопили в море архив фонда доктора Сьюсса. Полиция арестовала художника-мариниста за взрыв собственной галереи. Уже ни одна из знаменитых компаний не страховала картины.
      Высокая комиссия, которая, как и основавшая ее ООН, имела только совещательный характер, порекомендовала основать интернациональное агентство с «должными полицейскими силами», которая станет уничтожать «неназванное количество» произведений искусства ежегодно. Данная рекомендация встретила такое сопротивление со стороны музыкальной, печатной и киноиндустрии (Камилла Браун из компании «Сони» назвала ее «смертельным приговором искусству»; крик души, который позднее по иронии судьбы использовали вовсе не в его пользу), что ее тут же понизили до «рекомендации к дальнейшему обсуждению», что явно не превышало полномочий Высокой комиссии. Президенту Соединенных Штатов предложили председательствовать и финансировать обсуждение, так как Соединенные Штаты являлись источником целого потока искусств и развлечений, переполняющих мир, и всякое сокращение или принуждение к оному должно соответствовать законам Соединенных Штатов. В то время рекомендация не выглядела комплиментом, чем на самом деле являлась.
      Академия киноискусства и науки выпустила заявление, в котором говорилось, что проблема скорее в «повсеместном распространении культуры насилия», а не в перегрузке информацией. Конгресс отреагировал с предсказуемой бессознательной враждебностью, заблокировав назначение президентом Видом бывшей звезды кино Феникса в исследовательскую комиссию ВК при помощи электронного голосования. Создавшийся тупик ставил под угрозу престиж, финансирование и даже существование Высокой комиссии. Потом акт необычной и методичной жестокости, ужасное убийство самого знаменитого новеллиста 20… годов, Гуса Поупа, разрушило стену и открыло дверь давно ожидаемым переменам.

      Вегас.
      Мы увидели свечение прежде огней, огни прежде зданий и здания, мерцающие, как мираж, танцующие в солнечном воздухе, прежде песочных лабиринтов улиц и стоянок и самого штата – первого, успешно отделившегося от Соединенных Штатов, – откуда все вырастало и великолепии и таинственности, которых только можно желать.
      – Когда-то Вегас считался вторым по богатству городом Америки и на короткий двухлетний промежуток вторым по величине, – известила меня Генри. – Третий по потреблению электричества и четвертый по потреблению воды. Второй по количеству иммигрантов и пятый по количеству эмигрантов.
      – Изумительно, – откликнулся я.
      Я узнал мало нового, но Генри, похоже, хотелось поговорить.
      Рассвело. Она сидела рядом со мной, маленький мужичок стоял на кресле между ее колен, уставившись вперед, пока мы прибавляли скорость, стремясь на запад, через песок и соль, пыль и камни, и горы, будто догоняя встающее солнце. Генри стала дружелюбнее, родив ребенка. Мне уже не приходилось говорить самому с собой, хотя большинство ее замечаний были сухими и библиотекарскими.
      – Все это относится к периоду его существования в качестве части Соединенных Штатов, – продолжала она. – Вегас первым вышел из союза и четырьмя годами позже первый (за шесть месяцев до Венеции!) получил признание со стороны ООН в качестве города-государства со своим гражданством, традициями, денежной единицей и налогами.
      И конечно, остался без поддержки энергетических станций: для начала нам надо придумать, как пробраться внутрь.
      – Поверните к восточным воротам, – посоветовал искатель.
      Въезд пропустил нас на длинный бульвар, прорезавший как стрела – или шрам – паутину большей частью заброшенных окраин. Некоторые из них до сих пор были покрыты «ожогами» – амебообразной предохраняющей плесенью, которой когда-то покрывался каждый жилой комплекс второго уровня в Америке, пока не открыли, что после года на солнце плесень становится растворимой в воде.
      – Встаньте в очередь у восточных ворот, – ожил искатель. – Добро пожаловать в Вегас. Здесь заканчивается поиск номер двадцать. Нажмите «выход», чтобы вернуться к геопоиску. Нажмите «меню», чтобы начать новый поиск.
      У восточных ворот не оказалось очереди. Согласно Генри, а она – достоверный источник информации,
      «большинство посетителей Вегаса въезжают в город с юга или запада». Потом она начала объяснять почему. Тем временем грузовик остановила женщина в традиционном комбинезоне в стиле Вегаса с блокнотом и именным жетоном: Любопытная Карен.
      – На сколько планируете остаться? Я быстро посчитал в уме:
      – На неделю.
      – Пятнадцать сотен.
      Мне не пришлось имитировать кислую мину.
      – Неужели нельзя просто собрать дорожный налог?
      – Вы получите деньги обратно фишками, жетонами, купонами, – пояснила Карен, – как только въедете в отель. Где вы останавливаетесь?
      – Еще не решили, – сказал я. – У нас уже есть фишки.
      Я показал ей две белые и одну красную, которые последний Боб дал нам на кремацию. Тут я немного просчитался.
      – Индейцы, – проворчала она, качая головой. – Обесценены как дефективные. Что за запах?
      – Подозрительно пахнет, – вторила ей Гомер из фургона.
      Любопытная Карен просунула голову в окно.
      – Говорящая собака?
      – Любопытная Карен, – прочитала Генри ее жетон. – Каждый житель Вегаса носит именной жетон. Уважение при описании необязательно.
      – Это труп?– Мы приехали на кремацию, – объяснила Генри. – В Вегасе больше крематориев на квадратный сантиметр, чем в любом другом городе мира.
      – Что же вы сразу не сказали? Тогда я могу дать вам один день, – сказала Карен, вырывая лист из блокнота и приклеивая его на наше лобовое стекло. – Но помните, что тело нельзя выбрасывать на улицу!
      – Запомним, – пообещал я.
      И уже собирался отъехать, когда она подняла руку. Я услышал пиканье из-под грузовика и посмотрел наружу и вниз. Нас сканировали. Техник в комбинезоне шарил под грузовиком длинной антенной.
      – Поймал! – воскликнул он.
      Вытащил антенну, а на ней, прилипнув на конце, яростно размахивая крыльями и в панике мигая маленьким красным глазом, забился жучок.
      Я съежился, когда его уронили в каменный горшок. Съежился, когда захлопнулась крышка и когда ее запечатали стальной печатью. И снова съежился, когда горшок поставили в длинный железный шкаф рядом с другими горшками, а потом сам шкаф скользнул в отверстие в бетонной стене.
      Ворота закрылись, и Любопытная Карен пропустила нас вперед.
      – Приятной поездки.
      – Вегас, – повторил маленький мужичок со своего места на коленях Генри.
      – Прекрасно пахнет, – отметила Гомер.
      – Бензин, – ответил я, когда мы вклинились на кольцевую дорогу с движением против часовой стрелки.
      Наш грузовик все еще держался на электричестве, но большинство машин, автобусов и такси вокруг выпускало невидимые (и не такие уж невидимые) клубы дыма.
      Наклейка действительна только один день. А я даже не уверен, что ищу. Альбом? Панаму? Искатель не поможет, мы предоставлены самим себе.
      Мы дважды проехали по кольцевой, чтобы проникнуться атмосферой места. Вначале шли два больших отеля-казино: «Палладиум», «Миллениум», «Риалто», «Пентиум», «Фантазия», «Империал» и так далее, и тому подобное – каждым следующий еще выше и еще роскошнее, чем предыдущий.
      Маленький мужичок пребывал в особенном восхищении.
      – М'ленни, – сказал он, сворачивая свою маленькую голову, чтобы посмотреть вверх.
      Или по крайней мере так мне показалось.
      – Ленни? – переспросила Генри, кривясь, будто сами звуки причиняли ей неудобство. – Значит, так тебя зовут?
      – М'ленни.
      Так его с тех пор и называли, Ленни. Следующей (полдень на часах кольцевой) шла коммерческая полоса – «ООН», «Тай Too», «Дворец Дианы» со входом через протянутую ладонь, «Ватикан» со спиральными линиями и охраной в виде двух швейцарских гвардейцев, «Лувр». Потом (девять часов) шли тематические парки и семейные развлечения, разнообразные и новые: «Цирк братьев Маркс», «Мистер Роджерс», «Небесные врата» с гигантскими вращающимися кроссовками «Найк», «Флирт», сирены без конца (слышимые за тысячи миль). Внизу (шесть часов) одно– и двухэтажные дома бракосочетания и разводов, прокат новых и подержанных автомобилей, мотели, разнообразные сувенирные магазинчики и крематории.
      Я остановился у первого крематория под горящей неоновой вывеской.
      – Пахнет паленым, – заметила Гомер.
      Генри внезапно проснулась и увидела указатель: «Быстрая кремация».
      – Спешим? – спросила она.
      – Давай управимся поскорее, – предложил я. – И снова станем законопослушными.
      – Мы не сможем завести грузовик.
      – Я не стану его выключать.
      Служащего за длинным столом звали Эмоциональный Вомак, судя по его жетону. Он проводил меня обратно к грузовику.
      – Ковер сжигать вместе с ним? – осведомился служащий.
      – Ни в коем случае, – отрезала Генри.
      – Мы бы предоставили скидку.
      – Сколько? – спросил я.
      – Десять процентов. Ковер выглядит неплохо. Плюс мы забираем ботинки, все из карманов, протезы и так далее, а вы получаете скидку.
      – Скидку с чего? – поинтересовался я. – То есть какова вообще цена?
      – Цена удивит вас. Удивит и порадует. Он семейный?
      – Можно и так сказать, – ответила Генри. – То есть да, но мы не родственники. Так точнее.
      – Нельзя сразу заводить разговор о цене, когда имеешь дело с родственниками, – пояснил Эмоциональный Вомак, – главное прислушиваться к их чувствам.
      – Пахнет паленым, – повторила Гомер.
      Цена, когда нам наконец ее объявили, покрыла как раз все наши сбережения: две белые и одну красную фишки. Даже со скидкой за ковер.
      – Ваши индейские штучки ничего не стоят, – добавил Вомак. – Не следовало им продаваться Дании.