Говард Лавкрафт
      За стеной сна
      Я часто задумываюсь почему большая часть рода человеческого не устает размышлять о колоссальной значительности снов и том загадочном мире, к которому они принадлежат. Ведь ночные видения являются по большей части не чем иным как слабым и фантастическим отражением впечатлений нашего бодрствования вопреки незрелому символизму Фрейда но в них постоянно присутствуют приглушенные отголоски неземной и эфирный характер которых не допускает их привычной интерпретации; их неопределенное, но возбуждающее и тревожащее воздействие подсказывает нам что можно на мгновение заглянуть в сферу ментального бытия, не менее важного чем физическая жизнь, но отделенного пока от этой жизни почти непреодолимым барьером. Мой собственный опыт не позволяет мне усомниться в том, что человек во время сна утратив свои земные ощущения, на самом деле переносится в иную бестелесную жизнь, природа которой существенно отличается от той жизни, которая нам известна, и только смутные и весьма неясные воспоминания остаются в памяти после пробуждения. По этим расплывчатым и обрывочным воспоминаниям мы можем составить множество предположений, но мало что сумеем доказать. Мы можем догадываться, что в мире снов материя в том смысле, как она понимается в этом мире вовсе не обязательно стабильна и непрерывна, и что время и пространство там не существуют в том виде, как мы их себе представляем во время бодрствования. Иногда я начинаю верить, что это менее материальное бытие и есть наша настоящая жизнь, и что наше суетное пребывание на земном шаре вторичный или по крайней мере случайный феномен.
      Этот вывод возник у меня из юношеских мечтаний, наполненных рассуждениями такого рода, когда однажды вечером, зимой 1900 1901 годов в психиатрическую больницу, при которой я тогда жил и работал, поступил пациент, чья история с тех пор преследует меня неотступно. Согласно записям его звали Слейтер или Слейдер и выглядел он как типичный поселенец района Кэтскилских гор, один из этих странных отталкивающих отпрысков примитивного корня колониальных крестьян, у которых почти три столетия изолированной жизни в холмистых твердынях малопосещаемой местности вызвали своего рода варварское вырождение, контрастирующее с прогрессом их собратьев, удачно поселившихся в более густонаселенных районах. Среди этого странного народа, точно соответствующего южному определению белое отребье, закон и мораль не действуют, и их общий умственный уровень наиболее низок среди всех слоев коренных американцев.
      Джо Слейтер, который прибыл в лечебницу под бдительным надзором четырех полисменов и был представлен как весьма опасный тип, вовсе не выказывал очевидных признаков каких-либо угрожающих наклонностей, когда я впервые увидел его. Он был выше среднего роста и достаточно мускулист, но производил нелепое впечатление безобидного глупца сонной бледной голубизной своих маленьких водянистых глаз, спутанностью не знавшего бритвы желтого зароста на подбородке и безразличной расслабленностью тяжелой нижней губы. Возраста он был неопределенного, поскольку среди людей этого сорта не принято вести семейные архивы, да и редки сами постоянные семейные связи, но по облысению его черепа спереди и по гнилым зубам главный хирург определил, что ему около сорока лет.
      Из медицинских и судебных документов мы узнали все, что было собрано по его делу. Этот человек, бродяга, охотник и траппер, всегда казался странным своим примитивным соплеменникам. Он спал дольше обычного и, проснувшись, часто говорил необычные вещи в такой причудливой манере, которая вызывала страх в сердцах даже этих лишенных воображения людей. Нельзя сказать, что форма его высказываний была совершенно необыкновенной, поскольку он никогда не говорил ни на каком языке, кроме испорченного говора его местности, но тон и характер его речей были столь мистически дикими, что никто не мог слушать их без ощущения тревоги. Он и сам бывал в этих случаях также перепуган и сбит с толку, как и свидетели его речей, и по прошествии часа после пробуждения забывал все, что говорил, или по крайней мере то, что побудило его это говорить, и впадал в нормальное тупое полудружелюбное состояние, свойственное обитателям холмов.
      С возрастом выяснилось, что частота и ожесточенность утренних припадков у Слейтера постепенно возрастали, пока не привели к ужасной трагедии, из-за которой он был арестован властями и месяц спустя помещен в нашу лечебницу. Однажды после глубокого сна, начавшегося под влиянием выпитого виски в пять часов пополудни предыдущего дня, он проснулся в полдень, причем слишком резко и с завыванием столь ужасным и сверхъестественным, что оно заставило соседей собраться вокруг его хибарки, грязного хлева, в котором он обитал вместе с семьей, такой же неописуемой, как и он сам. Выбежав наружу на снег, он вскинул руки к небесам и принялся подпрыгивать, криками выражая свою решимость достигнуть большой, большой хижины с сиянием на потолке, стенах и на полу и с громкой необыкновенной музыкой, слышимой издалека . Когда два человека средней комплекции попытались удержать его, он стал бороться с ними с маниакальной силой и яростью и кричать о своем страстном желании найти и убить некую штуку, которая сияет, трясется и хохочет . Затем, повалив одного из своих противников неожиданным ударом, он бросился на другого в демоническом кровожадном исступлении, вопя с дьявольской жестокостью, что будет прыгать высоко в воздух и прожжет насквозь все, что станет на его пути .
      Тут семья и соседи разбежались в панике, и, когда наиболее храбрые из них вернулись, Слейтер исчез, а от его жертвы осталось на снегу нечто неузнаваемое, невообразимое кровавое месиво то, что было час назад живым человеком. Никто из жителей холмов не решился преследовать его; вполне вероятно, что они были бы рады, если бы он погиб от холода, но когда несколько дней спустя они услышали его вопли из отдаленного ущелья, им стало ясно, что ему каким-то образом удалось выжить и что его тем или иным способом придется устранить. Был создан вооруженный розыскной отряд, который занялся (независимо от его первоначальной цели) тем же, что и полицейский отряд шерифа после того, как один из немногочисленных народных ополченцев был случайно замечен, допрошен, а затем присоединен к поисковой группе.
      На третий день Слейтер был обнаружен в дупле дерева в бессознательном состоянии и доставлен в ближайшую тюрьму, где сразу же после того, как он пришел в себя, его исследовали психиатры, прибывшие из Олбани. Им он рассказал простую историю. Однажды вечером, по его словам, он заснул после изрядной дозы спиртного. Проснувшись, он обнаружил, что стоит на снегу рядом со своей хибаркой с окровавленными руками, а у его ног лежит изуродованное тело его соседа. В ужасе он кинулся в лес, тщетно пытаясь скрыться с места, по-видимому, совершенного им преступления. Кроме этого, он, казалось, ничего больше не знал, и опрос его экспертами не добавил ни одного нового факта.
      В ту ночь Слейтер спал спокойно и на следующее утро проснулся без каких-либо странностей, если не считать некоторых изменений в выражении лица. Доктору Барнарду, который наблюдал за пациентом, показалось, что он заметил в его белесых глазах какой-то специфический блеск, а в рисунке вялых губ что-то похожее на решимость. Однако во время опроса он снова впал в безучастность, характерную для жителей холмов, и только повторял то, что сказал вчера.
      На третье утро с ним впервые случился психический припадок. Пробудившись от беспокойного сна, он пришел в такое бешенство, что только совместными усилиями четырех санитаров удалось надеть на него смирительную рубашку. Психиатры с особым вниманием прислушивались к его словам, и их любопытство возросло после высказываний, значительно расходящихся и даже несопоставимых с рассказами его семьи и соседей. Слейтер бредил более пятнадцати минут, болтая на своем неотесанном диалекте о зеленых зданиях из лучей света, океанах пространства, необычной музыке и призрачных горах и долинах. Но больше всего он рассказывал о каком-то таинственном светящемся существе, которое тряслось, хохотало и издевалось над ним. Эта огромная, смутных очертаний тварь представлялась ему грозным врагом, и убить ее во имя торжества мести было его первейшим желанием. Чтобы добиться этого, по его словам, он должен был воспарить через бездны пустоты, сжигая любые препятствия, которые преградят ему путь.
      Таков был ход его рассуждений, пока они весьма неожиданно не прервались. Пламя безумия погасло в его глазах, и в тупом недоумении он посмотрел на консилиум и спросил, почему его связали. Доктор Барнард расстегнул кожаные ремни и не затягивал их до наступления ночи, когда ему удалось убедить Слейтера, чтобы это было сделано снова с его согласия и для его собственного блага. Пациент признал, что иногда он говорит странно, но сам не знает почему.
      В течение недели было еще два приступа, но из них доктору не удалось извлечь ничего нового. Врачи постоянно размышляли над источником видений Слейтера, поскольку он не умел ни читать, ни писать и, наверное, никогда не слышал легенд или сказок, и потому яркие образы его фантазии казались необъяснимыми.
      То, что они не были почерпнуты из какого-нибудь известного мифа или романа, становилось особенно ясно потому, что несчастный безумец изъяснялся только в свойственной ему примитивной манере. Он бредил о вещах, которых не понимал и не мог объяснить, о вещах, с которыми он имел дело, но суть которых не мог ни постичь, ни передать словами. Вскоре психиатры пришли к заключению, что источником нарушений является ненормальность сна, сновидения, яркость которых может временами полностью подчинять в момент пробуждения сознание этого, в общем, низкоразвитого человека. По существующим правилам Слейтера судили за убийство, оправдали по причине болезни и отправили в лечебницу, где я занимал весьма скромный пост.
      Я уже говорил, что в своих размышлениях был постоянно сосредоточен на жизни человека во время сна, и вы можете судить о том рвении, с которым я взялся за изучение нового пациента, как только полностью удостоверился в реальности фактов, описанных в его истории болезни. Он, казалось, питал ко мне особо дружеские чувства, без сомнения порожденные тем интересом к нему, который я не скрывал, и мягкой манерой, в которой я вел расспросы. Вряд ли он мог заметить во время своих припадков, как я, затаив дыхание, ловил его беспорядочные космические словесные образы, но он общался со мной в спокойные моменты, когда он сидел у своего зарешеченного окна и плел корзины из соломы и ивовых прутьев. Возможно, он все время тосковал по утраченной свободе. Его родные никогда не пытались увидеться с ним. Вероятно, они нашли другого временного главу семейства, согласно обычаям этих выродившихся жителей холмов.
      Со временем я начал постигать ошеломляющее чудо редкостных фантастических видений Джо Слейтера. Сам по себе этот человек находился на прискорбно низком умственном и речевом уровне, но пылающие титанические образы, описанные им бессвязно и на варварском жаргоне, несомненно, могли сформироваться только в более высокоразвитом или даже исключительно одаренном мозгу. Я часто спрашивал себя, как могло тупое воображение кэтскилского дегенерата создать волшебные картины, само существование которых доказывало наличие скрытой искры гения? Как мог какой-то захолустный болван дойти до идеи этих сияющих сфер, высших излучений и пространств, о которых Слейтер разглагольствовал в своем бешеном бреду? Я все больше и больше склонялся к убеждению, что в этом жалком существе, раболепствующем передо мной, скрывается поврежденное ядро чего-то, находящегося за пределами моего понимания и бесконечно далекого от понимания моих более опытных, но в меньшей мере наделенных воображением коллег-ученых и врачей.
      Пока я не мог вытянуть из этого человека ничего определенного. В итоге моих расследований я понял, что это сонное состояние, при котором Слейтер путешествует, проплывая через блестящие поразительные долины, сады, города и дворцы, созданные из света, в область необъятную и неведомую людям, и что там он не крестьянин и не дегенерат, а существо, живущее ярко и наполненно, движущееся гордо и с достоинством, устремляя свое внимание только на некоего смертельного врага, который представляется ему тварью видимого, но эфирного сложения и не обладает человеческими формами, поскольку Слейтер всегда называл его не человеком, а какой-то штуковиной. И эта штуковина нанесла Слейтеру некий ужасный, но невыразимый вред, за который маньяк (если он был маньяком) стремился отомстить обидчику.
      По манере, в которой Слейтер намекал на их взаимоотношения, я решил, что он и светящаяся штука были на равных и что в его сонном бытии человек сам был таким светящимся существом той же расы, что и его враг. Это впечатление подтверждалось его часто повторяемыми словами о полете сквозь пространство и о прожигании всего, что помешает его движению. Однако эти концепции формулировались по-деревенски и передавались совершенно неадекватно, и это привело меня к заключению, что если мир сновидений в действительности существовал, то для передачи мыслей в нем не пользовались устной речью.
      Может быть, душа сна, вселяясь в это низкопробное тело, отчаянно пыталась рассказать о себе, о понятиях, которые простецкий и запинающийся язык не мог выразить? Может быть, я лицом к лицу столкнулся с загадкой интеллекта, которая объяснит мне эту тайну, если только я научусь понимать и читать ее? Я ничего не сказал об этом старшим врачам, потому что средний возраст склонен к скепсису и цинизму и с трудом воспринимает новые идеи. Кроме того, глава нашего заведения позже в свойственной ему покровительственной манере заметил, что я переутомлен и что мой мозг нуждается в отдыхе.
      Я уже давно считал, что человеческие мысли в основном представляют собой движение молекул и атомов, которое может преобразовываться как в волны, так и в лучистую энергию, в тепло, свет и электричество. Эта уверенность привела меня к размышлениям о возможности телепатии или мысленного общения при помощи соответствующей аппаратуры, и в годы учебы в колледже я изготовил установку из приемника и передатчика беспроволочного телеграфа, применявшихся на том незрелом этапе, до эпохи радио. Я испытывал их вместе с коллегами-студентами, но, не получив никаких результатов, убрал их прочь вместе с другими разрозненными приборами, чтобы при случае воспользоваться ими в будущем.
      Теперь же, загоревшись желанием проникнуть в жизнь сновидений Джо Слейтера, я снова достал эти устройства и потратил несколько дней, чтобы привести их в рабочее состояние.
      Как только они были готовы, я не упустил случая их испытать. При каждом припадке буйства у Слейтера я прикладывал передатчик к его лбу, а приемник к своему, постоянно проводя тонкую настройку в гипотетическом диапазоне волн интеллектуальной энергии. Я, правда, не имел понятия о том, как мысленные впечатления, если они будут успешно переданы, возбудят ответные импульсы в моем мозгу, но я был уверен, что могу выделить и истолковать их. Поэтому я продолжал эксперименты, хотя никого не информировал об их характере.
      Это случилось двадцать первого февраля 1901 года. Когда я мысленно возвращаюсь в эти годы, я понимаю, насколько нереальным все это кажется, и порой сомневаюсь а может быть, прав был старый доктор Фентон, отнеся это на счет моего возбужденного воображения? Я вспоминаю, как он с большой симпатией и терпением выслушал то, о чем я ему рассказал, а потом дал мне успокоительный порошок и отправил в полугодичный оплачиваемый отпуск, в который я должен был уйти на следующей неделе.
      В ту решающую ночь я был страшно возбужден и взволнован, поскольку несмотря на тщательный уход, которым его окружили, Джо Слейтер явно умирал. Может быть, потеря горской свободы, а может быть, замешательство, овладевшее его мозгом, оказались слишком резкими для его несколько заторможенной соматики, но по всем признакам огонек жизненных сил едва мерцал в глубине его пришедшего в упадок естества. Он впал в предсмертную полудрему, а с приходом темноты погрузился в беспокойный сон.
      Я не стал затягивать смирительную рубашку, как это обычно делалось во время его сна, потому что он был слишком слаб, чтобы быть опасным, даже если он еще раз придет в умственное расстройство, прежде чем покинуть этот мир. Но я поместил между его головой и моей оба конца моего космического радио, надеясь вопреки всему в первый и последний раз получить весть из мира снов за тот малый отрезок времени, который был мне отпущен. В палате вместе с нами находился только один санитар, заурядный парень, который не понимал назначения моих аппаратов и не думал вмешиваться в мои действия. Проходил час за часом, и я заметил, что его голова неуклюже свесилась на грудь, но не стал будить его. Я также, убаюканный ритмом дыхания двух людей, здорового и умирающего, вероятно, чуть позже и сам начал клевать носом.
      Пробудили меня звуки сверхъестественной мощной мелодии. Аккорды, вибрато и гармонические порывы доносились со всех сторон, а моему восхищенному взору предстала ошеломляющая картина непостижимой красоты. Стены, колонны и архитравы из живого огня лучезарно сияли, окружая точку, в которой я, казалось, парил в воздухе, и тянулись вверх, к бесконечно высокому своду неописуемо великолепного грандиозного здания. С этими картинами дворцового блеска смешивались или, скорее, вытесняли их в калейдоскопическом вращении мелькающие виды широких прерий и уютных долин, высоких гор и заманчивых гротов, совпадающих в малейших деталях с ландшафтами, которые я мог представить себе, но созданных из какой-то пылающей эфирной сущности, которая по своей плотности соответствовала скорее духу, нежели материи. По мере того, как я наблюдал, мне становилось ясно, что в моем мозгу содержится ключ ко всем этим метаморфозам, поскольку каждая картина, появлявшаяся передо мной, была близка и желанна для моего изменившегося сознания. Среди этих райских сфер я не был чужаком, каждый вид и звук были мне знакомы, словно все это продолжалось бесчисленное множество эпох в вечности и ожидало меня в бесконечном потоке времени впереди.
      Затем ко мне приблизилась сверкающая аура моего лучезарного собрата, и наши души беседовали, молчаливо и с безупречной точностью обмениваясь мыслями. Это был час приближающегося торжества, потому что дружественное мне существо выходило из угнетающих его ограничений временного рабства, выходило навсегда и готовилось преследовать проклятого угнетателя даже в таких высочайших слоях эфира, что пламенная космическая месть, исполненная там, могла потрясти мировые сферы.
      Мы плыли так вместе некоторое время, пока я не заметил, что контуры окружавших нас предметов слегка расплылись и потускнели, так, словно что-то призывало меня на Землю, куда я меньше всего хотел возвращаться. Фигура рядом со мной, по-видимому, тоже почувствовала перемену, поскольку она стала подводить свои рассуждения к завершению и сама приготовилась покинуть сцену, тускнея, как нечто значительно более важное, медленное, чем остальные предметы. После еще одного короткого обмена мыслями я понял, что светящееся существо и я должны вернуться в рабство, хотя для моего лучезарного собрата это случится в последний раз. Жалкая земная оболочка уже почти разрушена, и менее чем через час мой товарищ сможет освободиться, чтобы преследовать своего угнетателя по Млечному Пути сквозь звездные выси до самых границ бесконечности.
      Резким толчком я пробудился от видения затухающей световой картины и несколько пристыженно выпрямился на стуле и растерянно уставился на умирающего, распростертого на койке. Джо Слейтер на самом деле проснулся, возможно, в последний раз. Приглядевшись к нему поближе, я заметил на его впалых щеках пятна румянца, которых раньше никогда не видел. Губы также выглядели необычно, они были плотно сжаты, словно обозначая характер, значительно более сильный, чем тот, которым обладал Слейтер. На лице его выразилось всевозрастающее напряжение, глаза были закрыты, а голова поворачивалась из стороны в сторону. Я не стал будить санитара и закрепил ослабевшую повязку, прикреплявшую мое телепатическое радио, надеясь перехватить любое обрывочное сообщение, которое проснувшийся мог бы передать мне. Вдруг он резко повернул голову в мою сторону и открыл глаза, которые привели меня в изумление. Человек, бывший Джо Слейтером, кэтскилским подонком, смотрел на меня широко открытыми сияющими глазами, голубизна которых, казалось, становилась все глубже. Ни маниакальности, ни вырождения не было и следа в этом взгляде, и я без всякого сомнения почувствовал, что смотрю в лицо, за которым кроется активный разум высшего порядка.
      Снова произошло соединение, при котором мой мозг осознал внешнее влияние, воздействующее на него. Я закрыл глаза, чтобы более глубоко сосредоточить свои мысли, и был вознагражден положительным знанием того, что долгожданное мысленное сообщение наконец дошло. Любая передаваемая идея мгновенно формировалась в моем мозгу, и, хотя мы не пользовались словами, мои обычные ассоциативные, концептуальные и выразительные способности реализовывались так же хорошо, как будто я принимал сообщения на нормальном английском языке.
      Джо Слейтер мертв, раздался леденящий душу голос из-за стены сна. Я широко открытыми глазами с любопытством и ужасом уставился на ложе страданий, но голубые глаза все так же спокойно глядели на меня, и их выражение было все таким же разумным и одухотворенным.
      И хорошо, что он умер, поскольку он оказался неспособен быть носителем активного интеллекта космического существа. Его грубая телесная оболочка не поддавалась необходимой подгонке для связи эфирной и планетной жизни. Он в слишком большой степени был животным и в слишком малой человеком, хотя именно из-за его недостатков тебе удалось открыть мое существование, ведь космические и планетные души, как правило, никогда не встречаются. Он служил мучительной каждодневной тюрьмой для меня в течение сорока двух ваших земных лет.
      Я такое же существо, каким ты станешь, перейдя в свободное состояние сна без сновидений. Я твой брат во свете, тот, с кем рядом ты только что плыл среди лучезарных долин. Мне не дозволено рассказывать твоей пробудившейся земной личности о твоей истинной природе, но мы все скитальцы в пространстве и путешественники в бесчисленных веках. В следующем году я, может быть, буду жить в Египте, который вы именуете древним, или в жестокой империи Цзян Чань, которая должна возникнуть через три тысячи лет. Ты и я проплывали через миры, которые вращаются вокруг красного Арктура, и жили в телах насекомых-философов, величаво ползающих по четвертой луне Юпитера. Как мало земляне знают о жизни и о ее распространенности! И действительно, как мало они должны знать ради их собственного спокойствия! Об угнетателе я не могу говорить. Вы на Земле неясно чувствуете его отдаленное присутствие сами того не зная, вы дали его мигающему сигнальному огню имя Алголь Звезда-Демон. Встретить и победить угнетателя вот к чему я безуспешно стремлюсь в течение долгих эпох, сдерживаемый телесными препятствиями. В эту ночь я явлюсь, как возмездие, неся неотвратимую, пламенную, катастрофическую месть. Ищи меня на небе вблизи Звезды-Демон.
      Я больше не могу с тобой говорить, потому что тело Джо Слейтера холодеет и цепенеет, и его грубый мозг не может больше вибрировать, как я того желаю. Ты был моим единственным другом на этой планете единственной душой, которая почувствовала меня и отыскала внутри отталкивающего тела, лежащего на этой койке. Мы встретимся снова может быть, в сияющем тумане Меча Ориона, может быть, на унылых плато доисторической Азии, может быть, в снах, которые невозможно вспомнить, может быть, в каких-нибудь других воплощениях в другие эпохи, когда Солнечная система уже перестанет существовать .
      На этом мысленные волны внезапно прервались и блеклые глаза спящего или мне следовало назвать его мертвецом? остекленели, как у рыбы. Наполовину оцепенев, я нагнулся над койкой и пощупал его кисть, но она была холодной, окоченевшей, пульс отсутствовал, желтоватые щеки снова побледнели, и толстые губы обвисли, открыв отвратительные гнилые клыки дегенерата Джо Слейтера. Я вздрогнул, натянул одеяло на это ужасное лицо и разбудил санитара. Затем я вышел из палаты и молча отправился в свою комнату. У меня возникло безотчетное желание немедленно погрузиться в тот сон, сновидений которого мне не удастся вспомнить.
      Какова кульминация? Какое плоское научное описание могло бы похвастать таким риторическим эффектом? Но я только записал некоторые факты, которые привлекли мое внимание, и предоставляю вам сопоставлять их, как заблагорассудится. Я уже упоминал о том, что мой начальник, старый доктор Фентон, не признал реальности всего того, о чем я доложил ему. Он клятвенно уверял, что у меня упадок сил в результате нервного перенапряжения и что я крайне нуждаюсь в длительном оплачиваемом отпуске, который он мне тут же щедро предоставил. Он заверил меня, ручаясь своей профессиональной честью, что Джо Слейтер всего лишь низкопробный параноик, фантастические представления которого обязаны своим происхождением примитивным народным сказкам, которые доступны и самым низким слоям общества. В этом он пытался убедить меня, хотя как я мог забыть то, что я видел на небе в ночь после смерти Слейтера? Вы можете считать меня предубежденным свидетелем, но тогда пусть другой допишет это последнее показание, которое может дополнить кульминацию, которой вы ожидаете. Я только дословно процитирую отчет о появлении новой звезды в созвездии Персея, составленный выдающимся авторитетом в области астрономии профессором Гаретом П. Сервиссом:
      22 февраля 1901 года доктором Андерсоном из Эдинбурга вблизи Алголя была открыта новая звезда. Ранее никакой звезды в этой точке не наблюдалось. В течение двадцати четырех часов незнакомка сделалась такой яркой, что превзошла Капеллу. За следующие две недели она заметно померкла, и спустя несколько месяцев ее с трудом можно различить невооруженным глазом.