Но я должен заметить с некоторым беспокойством, что в этих сведениях часто повторялось одно имя в различных искаженных формах. Оно, похоже, составляло центральную точку данного культа и явно рассматривалось со странной смесью почтения и ужаса. Это имя звучало то как Г'танто, то Танота, то Тхам-та, Татан или Тхан-Так, и я не нуждался в советах моих многочисленных корреспондентов, увлеченных оккультизмом, чтобы сблизить корневые основы всех этих имен и прийти к имени того, кого Фон Юитц назвал Гатаноа.
      Были и другие волнующие детали. В очень многих сведениях цитировались неопределенные и боязливые намеки на "истинный свиток", предмет "величайшей важности и тяжелых последствий", который должен попасть в руки некоего "Нагоба"...
      И опять имя, беспрестанно повторяющееся, но написанное по-разному: Тог, Ток, Жогили Коб, и мой возбужденный мозг помимо моей воли сближал эти имена с именем несчастного еретика Т'юога, о котором говорилось в "Черной Книге". Чаще всего его имя сопровождалось загадочными фразами: "Не кто иной, как он", "Он созерцал Его в лицо", "Он сознает все, но не может ни видеть, ни чувствовать", "Он помнит, как шли века", "Подлинный свиток освободит его", "Нагоб обладает подлинным свитком", "Он может сказать нам, где его найти".
      В воздухе явно носилось что-то очень странное, и я почти не удивился тому, что мои корреспонденты-оккультисты и все воскресные газеты начали устанавливать связь между ненормальным воскрешением легенд Му и появлением страшной мумии. Первые статьи, широко распространившиеся в мировой прессе, связывали мумию и цилиндр с рассказами из "Черной Книги". Вполне возможно, что именно они разбудили этот заглохший фанатизм определенных тайных групп, сект и мистических ассоциаций во всем мире. И газеты не переставали подливать масла в огонь своими дурацкими статьями о лихорадочной активности этих культов.
      В течение лета сторожа музея заметили новый элемент в толпе любопытных, которая после периода затишья была вновь подхвачена второй волной возбуждения. Все чаще странные посетители эзотерического вида азиаты, бородатые негры, чувствовавшие себя неловко в европейской одежде, смуглые и волосатые субъекты - спрашивали, где находится зал мумий, и застывали перед отвратительным образом из Тихого океана в позе экстаза или очарования. В потоке этих иностранцев было что-то зловещее, что, казалось, действовало на сторожей. Даже я сам не мог избавиться от некоторого опасения. Я не мог не думать о недавнем ажиотаже вокруг этих культов и о связи между этим ажиотажем и мифами, слишком уж близкими к этой зловещей мумии и ее цилиндру.
      Иной раз я готов был убрать мумию из зала экспозиции, особенно в тот день, когда сторожа сообщили мне, что иностранцы, если их никто не видит, падают на колени перед мумией и бормочут что-то странное. Один сторож, похоже, имел странную галлюцинацию и уверял, что окаменевший ужас, лежа в своей витрине, сам собой чуть-чуть сдвинулся так, что скрюченные руки и выражение ужаса на лице немного изменились. Он не мог избавиться от страшной мысли, что эти выпуклые глаза вот-вот откроются.
      В начале сентября, когда толпа любопытных стала менее плотной и иногда бывали случаи, что в зале мумий никого не было, впервые произошла попытка вырезать стекло в витрине с ужасным экспонатом. Виновный, смуглый полинезиец, был вовремя замечен сторожами и схвачен. Следствие установило, что это гаваец, известный своей деятельностью в различных тайных религиозных сектах, неоднократно судимый за аморальные и нечеловеческие ритуалы и кровавые жертвоприношения. Бумаги, найденные в его комнате, выглядели загадочно и тревожно: там было множество листков, покрытых иероглифами, которые были точно подобны тем, что были на рулоне и на репродукциях "Черной Книги" Фон Юитца. Однако узнать от гавайца, что все это означает, не удалось.
      Едва ли не через неделю после этого инцидента произошла новая попытка коснуться мумии - на этот раз путем взлома замка витрины - и кончилась вторым арестом. Виновный - сингалезец, с такими же судимостями за неблаговидные действия в запрещенных сектах, также отказался говорить с полицейскими. Самое интересное, а также и самое тревожное в этом деле было то, что сторожа не раз видели этого человека в зале мумий и слышали, как он очень тихо пел мумии странную литанию, где все время повторялось слово Т'юог. После этого случая я удвоил количество сторожей в зале и приказал им не спускать глаз с нашего, ставшего слишком известным экспоната.
      Нетрудно догадаться, что пресса подхватила эти два инцидента и раздула их, снова припомнив историю о сказочном континенте Му и смело утверждая, что отвратительная мумия и есть тот самый дерзкий еретик Т'юог, превращенный в камень существом в доисторической цитадели и сохранившийся в течение 175 тысяч лет жизни нашей планеты. Газеты утверждали, что виновники обоих инцидентов - приверженцы первоначальных культов Му, они поклоняются мумии и, возможно, даже хотят оживить ее посредством чар или заклинаний.
      Журналисты настойчиво вспоминали старинную легенду, согласно которой мозг окаменевших жертв Гатаноа оставался живым и сознательным, что давало место самым диким гипотезам. Упоминание о "подлинном талисмане" тоже привлекло внимание прессы, и почти во всех газетах писалось, что талисман против Гатаноа, украденный у Т'юога, до сих пор существует, и приверженцы тайных культов пытаются войти в контакт с самим Т'юогом по каким-то своим причинам. Результатом этой новой сенсации явилась третья волна посетителей, заполнивших музей и глазевших разинув рот на адскую мумию, которая была источником всего этого шума.
      Среди этой новой волны зрителей, многие из которых приходили повторно, начал циркулировать слух об изменении внешнего вида мумии. Я полагаю - если не учитывать впечатлений сторожа, о которых говорилось выше, - что мы все слишком привыкли к виду странных форм и поэтому не обращали внимания на детали. Однако, в конце концов, возбужденное бормотание посетителей привлекло внимание сторожей к малозаметной мутации, которая вроде бы происходила и в самом деле.
      Дело тотчас же подхватила пресса, и легко себе представить, чего она только не навыдумывала.
      Естественно, я стал внимательно присматривать за феноменом и к середине октября убедился в том, что мумия действительно разлагается. По каким-то причинам - быть может, под влиянием атмосферы полукаменные-полукожаные волокна постепенно размягчились, ослабились и вызвали заметные перемены в положении членов и в некоторых деталях искаженного страхом лица. После полувековой отличной сохранности такие изменения не могли не тревожить, так что я попросил таксидермиста музея, доктора Мора, тщательно осмотреть мерзкий предмет.
      Таксидермист констатировал общую вялость и размягчение членов мумии и смазал ее специальными вяжущими средствами. На большее он не решился, боясь, что мумия вдруг полностью развалится.
      Все это произвело на толпы любопытных довольно странный эффект. До сих пор каждая новая сенсационная статья в прессе привлекала в музей новые партии зевак, но сейчас, хотя газеты и не переставали говорить об изменениях в самой мумии, публика вроде бы начала сомневаться и даже испытывать страх к тому, что недавно вызывало ее болезненной любопытство. Над музеем словно нависла зловещая аура, и число посетителей постепенно сократилось до нормального. При уменьшении наплыва стали еще более заметны странные Иностранцы, продолжавшие бывать в наших залах. Их число, казалось, не изменилось.
      Восемнадцатого ноября перуанец индейской крови вдруг упал в конвульсиях перед мумией, а потом кричал на больничной койке:
      - Она пыталась открыть глаза! Т'юог хотел открыть глаза и посмотреть на меня!
      Я уже совсем было собрался удалить мумию из зала, однако собрание наших администраторов, не желающих ничего менять, уговорило меня не делать этого. Но я понимал, что музей начинает приобретать мрачную репутацию в нашем тихом и строгом квартале. После инцидента с перуанцем я отдал приказ сторожам, чтобы те не позволяли кому-либо задерживаться перед чудовищной реликвией с Тихого океана более чем на три-четыре минуты.
      Двадцать четвертого ноября, после закрытия музея, в семнадцать часов вечера, один из сторожей заметил, что веки мумии чуть-чуть приподнялись. Стал заметен узкий серпик роговицы каждого глаза, но и это было чрезвычайно интересно. Поспешно вызванный доктор Мор собирался через лупу осмотреть эти крошечные серпики, но пергаментные веки вдруг снова закрылись. Все усилия поднять их были тщетны. Таксидермист не рискнул применить более радикальные меры. Когда он сообщил мне по телефону о произошедшем, я испытал ужас, совершенно несоразмерный этому, судя по всему, простому инциденту. В течение нескольких секунд я разделял общее мнение и боялся, что из тьмы времен и глубины пространства вынырнет проклятие и обрушится на наш музей.
      Через два дня молчаливый филиппинец пытался спрятаться в залах перед закрытием. В полиции он отказался даже назвать себя и был взят под стражу как подозреваемый.
      И все же тщательное наблюдение за мумией, видимо, обескуражило странные орды эзотерических посетителей, и их число заметно уменьшилось после появления приказа "Проходить, не останавливаясь".
      В ночь на первое декабря произошли страшные события. Около часа ночи из музея послышались дикие крики, вопли ужаса и боли. По многочисленным телефонным звонкам перепуганных соседей на место происшествия быстро прибыли отряд полиции и множество работников музея, в том числе и я. Часть полицейских окружила здание, другая вместе с работниками музея осторожно проникла внутрь. В главной галерее мы нашли труп ночного сторожа. Он был задушен концом веревки из индийской конопли. Она так и осталась на его шее. Значит, несмотря на все наши предосторожности, один или несколько человек сумели пробраться в музей. Сейчас, однако, в залах царила мертвая тишина, и мы почти боялись подняться на второй этаж, в проклятое крыло, где наверняка разыгралась драма. Мы зажгли все лампы и, несколько ободренные светом, пошли по лестнице наверх.
      Начиная с этого момента сведения об этом отвратительном деле стали подвергаться цензуре, потому что мы сообща решили, что не стоит пугать публику. Я уже говорил, что мы зажгли все лампы перед тем, как войти в зал мумий.
      Под ярким светом прожекторов, направленных на витрины и их мрачное содержимое, мы увидели ужас, ошеломляющие детали которого свидетельствовали о событиях, далеко превосходящих наше понимание.
      Там были двое. Видимо, они спрятались в здании перед закрытием, но их уже никогда не удастся покарать за убийство сторожа. Они уже заплатили за свое преступление.
      Один был бирманцем, другой - с острова Фиджи, оба известны полиции как активные деятели страшных сект. Они расстались с жизнью, и чем больше мы их рассматривали, тем более убеждались, что смерть их чудовищна, неслыханна. Их лица выражали такой нечеловеческий ужас, что сам старший полицейский чин признался, что никогда не видел ничего подобного. Однако состояние обоих трупов имело заметные различия.
      Бирманец скорчился у самой витрины, из которой был аккуратно вырезан кусок стекла. В его правой руке был зажат рулон голубоватой пленки, покрытой серыми иероглифами, похожий на тот, что хранился у нас в библиотеке. Впрочем, последующий тщательный осмотр констатировал отдельные мелкие различия. На теле не было видно никаких следов насилия, а по виду его искаженного лица можно было сказать только, что человек умер от страха.
      Фиджиец, лежавший рядом с ним, вызвал у нас сильный шок. Полицейский, наклонившийся над ним, закричал от ужаса, и мы все вздрогнули. Глядя на серое - недавно черное - лицо, искаженное страхом, на скелетообразную руку, все еще сжимающую фонарик, мы стали догадываться, что произошло нечто немыслимое. И тем не менее мы не ожидали того, что обнаружила дрогнувшая рука полицейского. Я и сегодня не могу думать об этом без страха и отвращения. Одним словом, несчастный парень, час тому назад бывший крепким и полным сил и здоровья, был превращен неведомо каким колдовством в жесткую и серую, как камень, фигуру, по текстуре идентичную ужасной мумии, лежавшей в покалеченной витрине.
      Но это было еще не самое худшее. Самое страшное заключалось в том, что состояние мумии привлекло наше внимание даже прежде, чем мы наклонились над трупами. Не было и речи о мелких и малозаметных изменениях - теперь мумия радикально изменила свою позу. Она странно размягчилась. Скрюченные руки опустились и не закрывали больше искаженного лица, и (Боже, помоги нам!) отвратительные выпуклые глаза были широко открыты и, казалось, пристально смотрели на двух иностранцев, которые умерли то ли от страха, то ли от чего-то еще более скверного. Этот взгляд мертвой рыбы обладал каким-то мерзким гипнозом и преследовал всех нас, когда мы осматривали тела. Он поистине странно на нас действовал. Мы чувствовали, как в нас входит непонятное оцепенение, которое мешает нашим движениям. Это оцепенение очень странно исчезало, когда мы передавали из рук в руки свиток с иероглифами. Время от времени я чувствовал, как эти странные глаза определенно притягивают мой взгляд, и, когда я, осмотрев трупы, повернулся к мумии, у меня создалось впечатление, что на стеклянной поверхности зрачков, темных и удивительно сохранившихся, я улавливаю что-то очень странное. Чем больше я смотрел, тем больше попадал под их чары. В конце концов я спустился в свой кабинет, невзирая на странное легкое окостенение моих членов, чтобы взять большую лупу. С этим инструментом я предпринял основательный осмотр застывших зрачков, в то время как другие с интересом столпились вокруг.
      До этого момента я скептически относился к теории, согласно которой на сетчатке отпечатываются сцены или предметы, которые видела жертва перед смертью. Но едва я бросил взгляд через лупу, я увидел в остекленевших глазах отнюдь не отражение зала, а нечто совсем другое. Вне всякого сомнения, сцена, запечатлевшаяся на сетчатке, представляла собой то, что видели эти глаза перед смертью в незапамятные времена. Сцена эта, казалось, медленно рассеивалась, и я лихорадочно прилаживал линзу, чтобы увеличить изображение. Впрочем, оно и так должно было быть отчетливым, хотя и мелким, коль скоро оно отреагировало на какое-то колдовство двоих людей и заставило их умереть от страха. Благодаря дополнительной линзе я смог различить многие детали, которых раньше не заметил, и окружавшие меня люди молча слушали мои объяснения относительно того, что я увидел.
      Тогда, в 1932 году, в Бостоне человек увидел нечто принадлежащее неизвестному и полностью чуждому миру, исчезнувшему тысячелетия назад и забытому.
      Я увидел один из углов огромного зала с гигантскими стенами, которые были покрыты барельефами, столь мерзкими, что даже в этом, до крайности мелком изображении их святотатственные скотства вызывали отвращение и тошноту. Я не мог поверить, что те, кто вырезал эти символы, были людьми, или хотя бы видели людей, когда воспроизводили свои страшные издевательства. В центре зала был колоссальный каменный люк, открытый для появления из-под земли существа или предмета, который был ясно виден, когда те двое смотрели в открытые глаза мумии, но через свои линзы я мог разглядеть только большое неопределенное пятно.
      Случилось так, что, когда я добавил линзу, лупа была направлена только на правый глаз мумии. Вскоре я горько пожалел, что не ограничился этим глазом, а в своем исследовательском рвении направил свою мощную лупу и на левый глаз мумии в надежде увидеть менее расплывчатое изображение. Мои руки дрожали от возбуждения, а пальцы почему-то плохо гнулись, и я не сразу навел лупу на нужную точку. В этом глазу изображение было более резким.
      Я увидел нечто невообразимое и непереносимое, вышедшее через громадный люк из глубины циклопического склепа, затерянного мира... И упал без сознания, испустив страшный крик, которого не стыжусь и поныне.
      Когда меня привели в чувство, в глазах чудовищной мумии уже не было отчетливого изображения, по словам инспектора Киффа, который взял мою лупу, чтобы посмотреть, что же такое я там увидел. Я не решался еще раз взглянуть на то отвратительное существо. Мне пришлось собрать все свое мужество, чтобы описать то, что я видел в тот ужасный миг. Да и то я заговорил лишь тогда, когда очутился в своем кабинете, вдали от того дьявольского зрелища, этого существа, которое не могло существовать. Дело в том, что я начал взращивать самую страшную и фантастическую теорию насчет мумии и ее стеклянных глаз. Я уверял себя, что она, видимо, обладает каким-то адским сознанием и все это неисчислимое время тщетно пытается передать какое-то устрашающее сообщение из далекой эры. Это была безумная мысль, но я, может быть, сохраню ясность ума, если изложу все, что тогда мельком увидел.
      В сущности, немногое. Я увидел, как из зияющего люка возникло титаническое чудовище, и я не сомневался в его возможности убить человека одним своим видом. У меня и сегодня не хватает слов, чтобы описать его. Я мог бы назвать его гигантом, имеющим щупальца и хобот, полуаморфным, получешуйчатым, полубугорчатым, с глазами спрута. Ох, все эти слова не дадут представления об этом отвратительном, адском, нечеловеческом, внегалактическом, полном ненависти и невыразимо злобном существе, возникшем из небытия и хаоса вечной ночи. Даже сейчас, когда я пишу эти строки, воспоминания о том зрелище вызывают у меня тошноту и головокружение, а в тот момент, когда я сообщал своим компаньонам о том, что я видел, я изо всех сил старался сохранить ясность ума и не потерять сознание еще раз.
      Мои слушатели были не менее взволнованы. Никто не решался повысить голос, и мы шептались добрых четверть часа, со страхом вспоминая жуткие легенды из "Черной Книги", появившиеся в последнее время статьи в газетах относительно мумии, возобновление активности тайных культов и думая о зловещих событиях в музее. Гатаноа... Даже бесконечно уменьшенное изображение его имело силу превращать в камень... Т'юог... Фальшивый талисман... Подлинный свиток, который мог победить окаменение... Уцелел ли он?
      Первый луч зари вернул нам ясность ума, трезвый взгляд сделал предметом табу все то, что я видел, предметом, объяснить который нечего было и пытаться и о котором мы не должны даже думать.
      Прессе мы сообщили очень урезанные сведения, а позднее договорились с газетами, чтобы известия о мумии изымались. Например, когда вскрытие показало, что мозг и внутренние органы фиджийца были нормальными и в хорошем состоянии, хотя и были запечатаны окаменевшей внешней плотью, и эта аномалия, о которой еще спорили ошеломленные и растерянные медики, потрясла всех, - мы остерегались говорить об этом, боясь вызвать панику. Мы хорошо понимали, что пресса сделает с этой тревожащей деталью.
      Однако газеты заметили, что человек, державший в руке свиток с иероглифами и, очевидно, протягивавший его мумии через отверстие в витрине, не окаменел, как его товарищ. Нам настойчиво рекомендовали произвести некоторые эксперименты - приложить рулон пленки к телу окаменевшего фиджийца и к самой мумии, но мы с негодованием отказывались от подобных опытов. Мумия, естественно, была удалена из демонстрационного зала и перенесена в лабораторию музея для того, чтобы ждать настоящего научного исследования, которое будет производиться в присутствии светил медицины. Недавние события сделали нас осторожнее, и мы окружили мумию двойной охраной. Однако это не помешало тому, что пятого декабря в два пятнадцать ночи была совершена попытка взлома музея. Сигнализация тотчас же сработала и испугала взломщиков, которые, к нашему сожалению, успели убежать.
      Я очень рад, что ничто из этого не дошло до широкой общественности, и от всего сердца желаю, чтобы так оно и оставалось. Конечно, слухи будут просачиваться, и, если со мной что-нибудь случится, я не знаю, как исполнители моего завещания распорядятся этой рукописью. Но в любом случае, дело уже не произведет такого болезненного впечатления на людей, как это было бы сейчас. К тому же, когда эти сведения будут обнародованы, никто в них не поверит. Это одно из самых любопытных свойств человеческого ума: когда, в погоне за сенсациями, пресса делает туманные намеки, люди готовы верить чему угодно, но когда появляется полное разоблачение, необыкновенное по своей фантастичности, они пожимают плечами и смеются. Наверное, так и должно быть для сохранения психического здоровья граждан.
      Я уже сказал, что мы предполагали произвести научное исследование страшной мумии. Оно произошло через неделю после тех ужасных событий, и вел его знаменитый доктор Вильям Мино. Ассистировал ему Бинтворт Мор, таксидермист музея. Доктор Мино присутствовал при вскрытии тела фиджийца восемь дней тому назад. Здесь находились также два члена административного совета музея Лоуренс Дабст и Додли Селтон, доктора Мэйсон, Узле и Вернер, принадлежащие к персоналу музея, двое представителей прессы и я.
      Состояние мумии почти не изменилось, если не считать того, что ослабление мышечных волокон вызывало время от времени изменение положения открытых глаз. Весь персонал боялся смотреть на мумию, потому что впечатление сознательного наблюдения становилось все более и более нестерпимым. Я делал большие усилия, чтобы присутствовать при исследовании.
      Доктор Мино прибыл около часу дня и через несколько минут начал осмотр мумии. От его прикосновения произошел значительный распад, и из-за этого, а также из-за того, что мы рассказали ему о постепенном размягчении мумии начиная с октября, он решил сделать полное вскрытие, пока ткани не размягчились окончательно. Поскольку в лаборатории имелись все необходимые для этого инструменты, он тут же приступил к делу, громко удивляясь странной волокнистой природе мумифицированной плоти.
      Он вскрикнул еще громче, когда сделал первый глубокий разрез, потому что оттуда медленно полилась темно-красная волна, природа которой, несмотря на бесконечное время, прошедшее между жизнью и смертью страшной мумии и этим днем, не оставляла никаких сомнений. Несколько ловких движений хирургического ножа - и обнажились внутренние органы поразительной сохранности, исключая те места, где внешнее окаменение плоти вызвало деформационные изменения. Сходство их состояния с органами умершего от страха фиджийца было таким полным, что знаменитый хирург не смог удержаться от вскрика крайнего изумления. В совершенстве ужасных выпуклых глаз мумии было что-то нечеловеческое, и их состояние по отношению к окаменению всего остального тела было трудно установить.
      В пятнадцать часов тридцать минут черепная коробка была вскрыта, и еще через десять минут наша ошеломленная группа дала клятву хранить тайну. Тайну, которую может когда-нибудь открыть только один документ, такой же осторожный, как эта рукопись. Даже оба репортера с радостью согласились молчать. Потому что мы увидели человеческий мозг, трепещущий, еще живой.