Говард Лавкрафт
      Нъярлатотеп
      Нъярлототеп... крадущийся хаос... я последний... я произнесу в звучной пустоте...
      Уже прошли месяцы и я не могу вспомнить точно, когда все это началось. Общее напряжение было ужасно. К сезону политических и социальных сдвигов добавилось странное и тягостное понимание ужасной физической опасности, опасности широкораспространенной и всеохватывающей, опасности, что можно представить лишь в ужаснейшем из ночных кошмаров. Я помнил: люди расхаживали с бледными, озабоченными лицами, и шептали предупреждения и пророчества, что позже не смели повторить или признать, что слышали. Чувство ужасной вины зависло над землей, и вне пропасти меж звезд проносились холодные течения, заставлявшие людей дрожать в темных и пустынных местах. Демоническое изменение коснулись даже течения времен года - осенняя жара, запаздывая, внушала опасения, и все чувствовали, что мир и, возможно, вселенная вышла из-под контроля известных богов или сил тех богов или сил, что неизвестны.
      И тогда Нъярлототеп вышел из Египта. Кто он, никто не знал, только был он древних туземных кровей и походил на фараона. Феллахи падали ниц, завидев его, хотя никто не мог сказать почему. Нъярлототеп говорил, что восстал сквозь тьму двадцати семи веков, и что голоса не с этой планеты доступны его слуху. В земли цивилизации пришел Нъярлототеп, смуглый, стройный и зловещий. Приобретая странные инструменты из стекла и металла, он создавал из них инструменты еще более странные. Он говорил в основном о науках - электричестве и психологии и демонстрировал власть, вызывавшую призраков, и слава его разрасталась чрезмерно. Люди советовали друг другу увидеть Нъярлототепа и содрогнуться. И где Ньярлототеп проходил, спокойствие исчезало, разорванное криками привидений. Никогда ранее крики привидений не были общественным бедствием, но теперь мудрые люди почти жаждали лишиться сна в краткие часы, в которые вопли города должно быть ужасно беспокоили как бледную, жалкую луну, тускло светившую над зелеными водами, скользившими под мостом так и старые колокольни крошащиеся под уставшим небом.
      Я помню, как Нъярлототеп вошел в мой город - огромный, древний, ужасный город неисчисленных преступлений. Мои друзья рассказывали мне о нем, о прелести и обольщении его откровений, и я горел жаром исследования этих величайших таинств. Мои друзья говорили, что они ужасны и поразительны, стократно превосходя самое яркое из видений моего лихорадочного бреда; что там на экране в полутемной комнате появивлялись пророчества, которое никто кроме Нъярлототепа не смел толковать. И я слышал повсюду намеки, что те, кто познакомился с Нъярлототепом, видят знамения, которых прочие не замечают.
      Стояла жаркая осень, я шел с беспокойными толпами сквозь ночь увидеть Нъярлототепа, шел сквозь душную ночь, вверх по бесконечной лестнице в душную комнату. И тайно следя за экраном, я видел закутанные фигуры среди руин и желтые злые лица, выглядывающие из-за павших монументов.
      И я видел - мир сражается против тьмы, против волн разрушения первичного космоса, кружась, вспениваясь, биясь вокруг тускнеющего, остывающего солнца. Тогда искры поразительно заиграли вокруг головы наблюдателя, и волосы встали дыбом, и после тени, слишком причудливые, чтобы я мог описать, самовольно ворвались в голову наблюдателя. И когда, я, тот, кто смотрел на происходящее холодно и недоверчиво, пробормотал дрожащий протест: "жульничество" и, кажется, "статическое электричество", и Нъярлототеп вывел нас всех наружу, вниз по кружащей голову лестнице, в туман, на жаркие, опустошенные полуночные улицы. Я вскричал громко, что я не боюсь, что я никогда не боялся, и остальные кричали со мной. Мы клялись друг-другу, что город остался тем же, и еще жив и когда электрический свет начал блекнуть мы прокляли электрическую компанию, вновь и вновь и смеялись над своими гримасами страха.
      Считаю, мы почувствовали что-то спускающееся с зеленоватой луны, потому что начали зависеть от ее света, дрейфовали в странном непроизвольном маршевом построении и казалось, знаем нашу цель, хотя старались не думать о ней. Как-то мы посмотрели на дорожное покрытие и нашли плиту, исчезнувшую и замещенную травой, истрепанные металлические рельсы указывающие, что здесь ходил трамвай. И вскоре мы увидели трамвай, одинокий, овдовевший, ветхий. Когда же мы посмотрели на горизонт, то вблизи реки не смогли найти третьей башни и заметили, что вырисовывающийся силуэт второй башни изорван поверху. Тогда мы разделились на узкие колонны, каждая из которых, казалось, движется в различном направлении. Одна исчезла в узкой аллее слева, оставив только отголоски шокирующих стонов. Другая заполнила поросший сорняками вход в подземку, воя безумным смехом. Моя собственная колона была оттеснена на открытую местность, и вскоре я почувствовал холод, который не был жаром осени, потому как мы крались под темной луной и видели вокруг в адском блеске луны зловещий снег. Не оставлявщую следов, необъяснимую стену снега, разорванную лишь в одном направлении, где легла бездна казавшаяся еще чернее из-за своих светящихся стен. Казалось, что колона очень тонка, в то время как она брела во сне в бездну. Я плелся позади - от того, что черная трещина в светящемся зеленым снеге пугала, и думаю, я услышал отзвуки тревожных стенаний, когда мои товарищи пропадали в ней, однако моя возможность отстать была пренебрежимо мала. Как будто манимый теми, кто шел впереди, я полутонул в титаническом провале в снегу между медленными течениями ужаса и страха, в невидимом водовороте невообразимого.
      Кричащие ощущения, молчаливое исступление, лишь боги могли сказать что это. Тошнотворные призраки корчились в руках, что не были руками, и слепо кружились в кошмарной полуночи отвратительные создания, трупы из мертвых миров, язвами которых были города, что склепными сквозняками задевали мертвенно-бледные звезды и заставляли те слабо трепетать. Вне миров смутные призраки ужасных созданий, полуневидимые колонны нечестивых храмов, что покоились на безымянном утесе под космосом и тянущиеся к кружащей голову пустоте выше сфер тьмы и света. Сквозь эти вращающиеся кладбища вселенной звучал оглушающий, сводящий с ума грохот барабанов, и тонкий, монотонный, жалобный вой богохульных флейт из непостижимых, неосвещенных залов вне времени, мерзкий стук и свист - танец медленный, неуклюжий и нелепый гигантского, мрачного изначального бога - слепой, немой, безумной горгульи, чей дух - Нъярлототеп.