Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Локон Медузы

ModernLib.Net / Ужасы и мистика / Лавкрафт Говард Филлипс / Локон Медузы - Чтение (стр. 3)
Автор: Лавкрафт Говард Филлипс
Жанр: Ужасы и мистика

 

 


Безумие вновь вспыхнуло в глазах моего сына, когда он дошел до этого места в рассказе, и на секунду мне показалось, что он готов наброситься на меня с мачете. Но после паузы он немного успокоился.

«О, Боже — этот портрет! Никогда не смотри на него! Сожги его вместе с драпировкой и брось пепел в реку! Марш знал — и предупреждал меня. Он знал, что на самом деле представляла собой эта женщина… или леопард, или горгона, или ламия, чем бы она ни была. Он пытался намекать мне на это еще с тех пор, как я встретил ее в парижской студии Марша, но это нельзя было выразить словами. Я полагал, что люди клеветали на нее, когда шептали ужасные вещи — она загипнотизировала меня так, что я не мог верить простым фактам — но это изображение выдало ее тайну целиком — всю ее чудовищную сущность!

Боже, ведь Фрэнк — великий художник! Этот портрет — самое грандиозное произведение, которое создала живая душа с эпохи Рембрандта! Было бы преступлением сжечь его — но гораздо большим преступлением будет позволить ему существовать; точно так же было бы отвратительным грехом позволить этой женщине-демону продолжать жить. В ту минуту, когда я разглядывал картину, я понял, кем она была и какую роль она играла в кошмарной тайне, пришедшей к нам со времени Ктулху и Старцев — тайне, которая была почти стерта, когда погрузилась в океан Атлантида, но сохранилась в скрытых традициях, аллегорических мифах и запретных полуночных ритуалах. Ты должен знать, что ее культ был настоящим, ни намека на подделку. Было бы великим благом, если бы ее культ оказался имитацией. Но это было старая, отвратительная тень того, что философы никогда не смели упоминать — то, на что намекает Некрономикон и отображается в символической форме в колоссах острова Пасхи.

Она думала, что мы не могли распознать ее, что ложная внешность будет удерживать нас до тех пор, пока мы за бесценок не продадим свои бессмертные души. И была отчасти права — мою душу она, в конце концов, получила. Ей нужно было всего лишь ждать. Но Фрэнк — добрый старина Фрэнк — был намного умнее и проницательнее меня. Он знал, что все это значило, и решил нарисовать ее. Я не сомневаюсь в том, что пронзительно взвизгнула и убежала именно тогда, когда увидела картину. Портрет еще не был полностью готов, но, видит Бог, и этого было достаточно.

Затем я понял, что должен убить ее — уничтожить ее и все, что связано с ней. Это была инфекция, которую не могла вынести здоровая человеческая кровь. Было также еще кое-что — но ты никогда не узнаешь, если сожжешь изображение, не взглянув на него. Я ворвался в ее комнату с этим мачете, что снял со стены, оставив все еще оглушенного Фрэнка лежащим на полу. Он, однако, дышал, и я знал и благодарил небеса за то, что не убил его.

Я застал ее перед зеркалом, заплетающую свои проклятые волосы. Она обернулась ко мне, как дикий зверь, и начала буквально выплевывать наружу свою ненависть к Маршу. Тот факт, что она была влюблена в него — и я знал об этом — только усугублял ее злобу. В течение минуты я не мог двигаться, и она едва не гипнотизирования меня. Затем я подумал об изображении, и это нарушило короткий период ее очарования. Она поняла это по моим глазам и, должно быть, также заметила и мачете. Я никогда не видел такого дикого взгляда даже у зверей из джунглей, какой она бросила на меня. Она прыгнула на меня, подобно леопарду, растопырив когтями, но я оказался быстрее. Я взмахнул мачете, и этим все кончилось».

Дени снова был вынужден остановиться, и я наблюдал, как пот стекает по его лбу через брызги крови. Но через мгновение он продолжил хриплым голосом.

«Я сказал, что этим все кончилось — но, Господи! Борьба еще только началась! Я чувствовал, что сражался с легионами Сатаны, и под конец оставил след своей ноги на спине той твари, которую уничтожил. Затем я видел, что богохульная прядь густых черных волос начинает скручиваться и извиваться сама по себе.

Я мог бы догадаться об этом. Об этом говорилось в древних легендах. Эти проклятые волосы имели собственную жизнь, которую нельзя было прекратить, уничтожив лишь само существо. Я знал, что должен сжечь их и начал рубить волосы мачете. Боже, это была дьявольская работа! Они были жесткие — как будто железные провода, — но я сумел сделать это. Но самым отвратительным было смотреть на то, как корчится и сопротивляется этот большой моток волос.

В тот момент, когда мне оставалось разрубить или раздавить последнюю прядь, я услышал какой-то жуткий крик, раздавшийся позади дома. Тебе он знаком — он все еще периодически продолжается. Я не знаю, что чей это был крик, но он, должно быть, как-то связан с этим адским делом. Он едва ли похож на что-либо, слышанное мною раньше, но явно не к добру. В первый раз, когда я услышал этот крик, он очень больно ударил по моим нервам, и я упустил несколько волос. Но затем мне пришлось вести еще более трудную битву

— в следующую секунду локон повернулся ко мне, и из одного из его концов, самостоятельно связавшегося в узел, подобный какой-то гротескной голове, высунулся ядовитый язык. Я ударил его мачете, и он отвернулся. Затем, когда я снова смог вздохнуть, оправившись от шока, вызванного криком и необычным превращением волос, я увидел, что чудовищный предмет пополз по полу, как большая черная змея. На некоторое время я застыл в бессилье, но когда эта тварь исчезла под дверью, я смог сдвинуться с места и, спотыкаясь, побрел вдогонку. Я держался широкого кровавого следа, который вел наверх. Он привел меня сюда — и пусть небеса проклянут меня, если я не видел через дверной проем, как тварь, подобно взбесившейся гремучей змее, и с той же яростью, с какой она кидалась на меня, набросилась на бедного, лишенного сознания Марша, а затем, наконец, обвилась вокруг него, как питон. Он начал приходить в сознание, но эта гнусная змея обхватила его прежде, чем он встал на ноги. Я знал, что вся ненависть женщины-демона была в этой змее, но я не мог добить ее. Я пытался спасти Фрэнка, но это было выше моих сил. Даже мачете оказалось бесполезным — я не мог свободно размахнуться им, не рискуя рассечь Фрэнка на куски. Я видел, как напряглись эти чудовищные кольца, видел несчастного Фрэнка, умирающего на моих глазах — и все время откуда-то издали доносился этот ужасный призрачный вой.

Это все. Я поместил бархатную ткань над картиной и надеюсь, что она никогда не будет снята. Портрет должен быть сожжен. Я не смог оторвать мерзкие кольца от тела бедного Фрэнка — они буквально въелись в него, как какая-то щелочь, и кажется, утратили всякую подвижность. Это было похоже на то, как будто этот змееобразный локон выразил своего рода извращенную нежность к человеку, убитому им — вцепился в него… обнял его. Ты должен сжечь несчастного Фрэнка вместе с этими волосами — и, ради Бога, не забудь спалить их до состояния пепла. Их и картину. Они все должны сгореть. Сохранность мира требует, чтобы они сгорели».

Дени мог бы прошептать больше, но новый взрыв далекого вопля прервал его. Впервые мы поняли, что это было, поскольку повернувший на запад ветер, наконец, донес до нас слова. Нам следовало распознать их еще давно, так как звуки, очень похоже на этот, часто исходили из одного и того же источника. Это была Софонисба, старая сморщенная зулусская ведьма, которая заискивала перед Марселин, выкрикивая из своей хижины те же слова, что теперь венчали эту кошмарную трагедию. Мы оба могли расслышать некоторые фразы, которые она произносила воющим голосом, и поняли те загадочные исконные вещи, что связывали эту дикую колдунью с другой наследницей древних тайн, только что убитой. Часть слов, которые она использовала, выдавали ее приверженность демоническим традициям забытых эпох.

«Иэ! Иэ! Шуб-Ниггурат! Йа Р'Лайх! Н'гаги н'булу бвана н'лоло! Йа, йо, бедная Миссис Танит, бедная Миссис Изида! Марсе Клулу, появись из воды и забери свою дочь — она умерла! Она умерла! У волос больше нет никакой хозяйки, Марсе Клулу. Старая Софи, она знает! Старая Софи, она получила черный камень из Большого Зимбабве в старой Африке! Старая Софи, она танцевала в лунном свете вокруг камня крокодила до того, как Н'бангус поймал ее и продал на корабль, перевозящий людей! Нет больше Танит! Нет больше Изиды! Нет больше женщины-ведьмы, которая бы хранила огонь горящим в большом каменном месте! Йа, йо! Н'гаги н'булу бвана н'лоло! Иэ! Шуб-Ниггурат! Она умерла! Старая Софи знает!»

На этом вопль не закончился, но это все, на что я смог обратить внимание. Выражение лица моего сына говорило о том, что это напомнило ему о чем-то ужасном, и мачете, сжатое в его руке, не сулило ничего хорошего. Я знал, что он был в отчаянии, и прыгнул на него, чтобы разоружить его прежде, чем он смог бы натворить беду.

Но я опоздал. Старик с больным позвоночником не способен на многое. Между нами произошла упорная борьба, длившаяся много секунд, но он все-таки заколол себя. Я не уверен, но, кажется, он пытался убить и меня. Его последние слова, произнесенные задыхающимся голосом, касались необходимости уничтожить все, что было связано с Марселин — кровью или браком.

V Больше всего меня тогда поразило то, что я не сошел с ума в тот момент или спустя часы. Передо мной лежало мертвое тело моего сына — единственного человека, о котором я должен был заботиться, а в десяти футах, возле окутанного мольберта, находился труп его лучшего друга, обмотанный ужасным безымянным локоном. В нижней комнате лежал оскальпированный труп женщины-чудовища, относительно которой я был готов поверить чему угодно. Я был слишком ошеломлен, чтобы пытаться проанализировать правдивость рассказа о волосах — и даже если бы я не был так шокирован, этого мрачного воя, исходившего из хижины тети Софи, было достаточно, чтобы снять все сомнения.

Если бы мне хватило мудрости, я бы сразу выполнил то, о чем просил бедный Дени — то есть сжег картину и обвившие тело Марша волосы, не проявляя к ним любопытства — но я был слишком возбужден, чтобы проявить мудрость. Кажется, я долго бормотал какой-то вздор над моим мальчиком, а затем вспомнил, что ночь уже заканчивается, и вскоре с наступлением утра возвратятся слуги. Было ясно, что нужно как-то объяснить им этот инцидент, и я решил, что должен спрятать все его мрачные свидетельства и выдумать какую-нибудь историю.

Тот моток волос вокруг Марша представлял собой кошмарную вещь. Пытаясь проткнуть его мечом, снятым со стены, мне показалось, что я почти ощущаю, как он еще сильнее сжимает кольца на мертвом человеке. Я не посмел коснуться его — и чем дольше я рассматривал, тем более ужасные особенности замечал в нем. Одна особенность подала мне начальную идею. Я не стану говорить о ней — но это частично объясняло необходимость в питании волос подозрительными маслами, как это всегда делала Марселин.

Наконец, я решил захоронить все три тела в подвале, засыпав их известью, которая находилась на складе. Это была ночь адской работы. Я вырыл три могилы; для моего сына подальше от двух других, поскольку я не хотел, чтобы он находился поблизости от тела этой женщины или ее волос. Я сожалел, что не смог оторвать локон от несчастного Марша. Это было ужасно, когда я укладывал их в могилы. Я использовал одеяла, чтобы перетащить женщину и бедного парня с прядью волос вокруг тела. Затем я принес два барреля извести со склада. Бог, вероятно, придал мне силу, поскольку я не только перенес их в погреб, но и без затруднений заполнил все три могилы.

Из части извести я сделал раствор для побелки, потом взял стремянку и поставил ее под потолком, сквозь который просочилась кровь. Затем я сжег почти все предметы из комнаты Марселин, очистив стены, пол и тяжелую мебель. Также я вымыл аттическую студию, следы и линии, которые вели туда. И все это время я слышал старую Софи, вопящую в отдалении. Должно быть, дьявол вселился в это создание, судя по тому, сколь долго продолжался ее крик. Но она всегда напевала подозрительные вещи. Именно поэтому занятые на полевых работах негры не испугались и не заинтересовались ею в ту ночь. Я запер дверь студии и спрятал ключ в своей комнате. Затем я сжег в камине всю свою испачкавшуюся одежду. К рассвету дом смотрелся вполне нормально, насколько мог бы решить любой случайный прохожий. Я не осмелился дотронуться до покрытого мольберта, но запланировал посмотреть на него позже.

Итак, на следующий день возвратились слуги, и я сообщил им, что молодежь отправилась в Сент-Луис. Никто из полевых рабочих вроде бы не видел и не слышал ничего особенного, а старая Софонисба прекратила свои вопли с восходом Солнца. После этого она уподобилась сфинксу и не произносила ни слова о том, что произошло в ее мрачном сознании накануне днем и ночью.

Позже я сделал ложное заявление о том, что Дени, Марш и Марселин вернулись в Париж и стали изредка общаться со мной по почте, отправляя оттуда письма (которые я написал сам, подделав их почерки). В разговорах с друзьями мне пришлось много лгать или умалчивать о некоторых событиях и вещах, но я понимал, что люди тайно предполагали, что я что-то скрываю. Я сфальсифицировал сообщения о смертях Марша и Дени во время войны и позже сказал, что Марселин ушла в женский монастырь. К счастью, у Марша уже не было родителей, а его эксцентричные манеры отчуждали его от родственников в штате Луизиана. Наверное, все сложилось бы намного лучше для меня, если бы я подчинился здравому смыслу и сжег картину, продал плантацию и вообще прекратил всякую активную деятельность ввиду своего взбудораженного перенапрягшегося сознания. Вы видите то, к чему привело мое безумие. Неурожаи зерновых культур, разошедшиеся один за другим рабочие, дом на грани полного разрушения, и сам я в качестве отшельника и темы для множества загадочных баек сельской местности. Никто не ходит здесь после наступления темноты, да и в любое другое время, и ничего с этим не поделаешь. Именно поэтому я понял, что вы должны быть чужаком.

А почему я остаюсь здесь? Я не могу полностью раскрыть вам причину этого. Это слишком близко связано с вещами, находящимися на самом краю разумной действительности. Возможно, этого бы не случилось, если бы я не рассмотрел изображение. Я должен был поступить так, как сказал бедный Дени. Поначалу я твердо намеревался сжечь картину, когда поднялся спустя неделю после трагедии в запертую студию, но сперва я все же посмотрел — и это все изменило.

Нет, бесполезно говорить о том, что я видел. Кстати, вскоре вы сами сможете увидеть это, хотя время и сырость выполнили свою работу. Я не думаю, что это причинит вам вред, но на меня картина произвела пагубное воздействие. Я знал слишком многое из того, что это значило.

Дени был прав — картина являла собой самый великий триумф человеческого искусства со времени Рембрандта, даже будучи незаконченной. Я понял это с самого начала и осознал, что несчастный Марш выразил этим рисунком свои главные декадентские принципы. В качестве художника он был тем же, кем был Бодлер как поэт, — а Марселин была ключом, который размыкал его сокровенную цитадель гениальности.

Портрет буквально ошеломил меня, когда я снял с него покрывало — ошеломил прежде, чем я смог понять, чем в целом являлась картина. Ведь это только отчасти портрет. Марш вполне искренне утверждал, что он нарисовал не только Марселин, но и то, что он видел сквозь нее и вне нее.

Конечно, она была ключом к картине, но ее фигура образовывала лишь одну часть во всем изображении. Она была полностью обнажена, кроме той отвратительной сети волос, обвившихся вокруг нее, и, откинувшись, полулежала на своего рода скамье или диване, изготовленном в манере, непохожей на любую известную декоративную традицию. В одной руке она держала кубок чудовищной формы, из которого выливалась жидкость, чей цвет я и по сей день не могу описать или классифицировать — не знаю, где Марш достал такие краски.

Фигура и диван были расположены слева на переднем плане сцены самого странного характера, которую я когда-либо видел в своей жизни. Казалось, эта сцена представляла собой призрачную эманацию из сознания женщины, однако, с другой стороны, можно было допустить абсолютно противоположное предположение

— как будто сама женщина была только зловещим отражением или галлюцинацией, вызванной фоновым пейзажем.

Я не могу сказать вам, находилась ли эта сцена внутри или вовне какого-то помещения — были ли изображены те адские своды изнутри или снаружи, были ли они действительно вырезаны из камня или являлись просто уродливыми, покрытыми грибками древовидными структурами. Геометрия всей совокупности объектов на картине была сумасшедшей — каждый предмет имел одновременно и острые, и тупые углы, густо перемешанные между собой.

И, Боже! Кошмарные формы, плавающие вокруг в этих бесконечных демонических сумерках! Богохульные твари, что, затаившись, с вожделением бросали взгляды на ведьмовском шабаше вместе с той женщиной — верховной жрицей! Черные косматые существа, которые сочетали в себе некоторые черты козла, голову и три лапы крокодила, а также ряд щупальцев на спине, а также плосконосые эгипаны, исполняющие танец, который знали и называли проклятым священники Египта!

Но этот пейзаж был не Египтом — это было раньше Египта, даже раньше Атлантиды, раньше легендарного Му и шепчущего мифа Лемурии. Это был исконный источник всего ужаса на этой земле, и картина ясно показывала, какой частью всего этого была Марселин. Я думаю, что это должен был быть кощунственный Р'Лайх, сотворенный существами не нашей планеты — то, на что туманно намекали приглушенными голосами Марш и Дени. Р'Лайх изображался полностью покрытым водой, хотя, с другой стороны, было понятно, что все существа на картине свободно дышат.

Я не мог ничего поделать — только смотрел и дрожал, и вдруг увидел, что Марселин коварно следит за мной с холста своими чудовищными расширенными глазами. Это не было простым суеверием — Марш в своей симфонии рисунков и красок действительно захватил нечто из ее ужасной сущности, и она все еще продолжала злиться и ненавидеть, словно бы ее большая часть не была погребена в могиле под известью. Но самое отвратительное началось, когда некоторые из порожденных Гекатой змееобразных прядей волос стали подниматься сами по себе с поверхности картины и полезли наружу в комнату по направлению ко мне.

Затем произошло то, что стало для меня последним ужасом, и я понял, что навсегда стал одновременно надсмотрщиком и пленником. Она являлась тем, что дало жизнь первым туманным легендам о Медузе и других Горгонах, и что-то в моей взбудораженной душе было захвачено ею и обращено в камень. Никогда я не почувствую себя в безопасности от этих извивающихся змеевидных локонов — тех локонов, что изображены на картине, и тех, что захоронены под известью возле винных бочек. Слишком поздно я вспомнил рассказы о том, что волосы мертвецов сохраняются фактически неизменными даже спустя столетия после погребений.

С тех пор моя жизнь превратилась в ужас и рабство. Я испытывал постоянный подспудный страх перед тем, что закопано в подвале. Меньше чем через месяц негры начали шептаться насчет большой черной змеи, ползавшей вокруг винных бочек с наступлением ночи, и о странном следе, который вел к другому пятну, удаленному на шесть футов. В конце концов, мне пришлось переместить все предметы в другую часть погреба, чтобы чернокожим не приходилось проходить мимо того места, где была замечена змея.

Потом полевые рабочие стали говорить о черной змее, посещавшей хижину старой Софонисбы каждый раз после полуночи. Один из них указал мне на след — и вскоре я выяснил, что тетя Софи сама начала наносить загадочные визиты в подвал большого дома, часами задерживаясь и бормоча у пятна, возле которого не осмеливался пройти мимо ни один чернокожий. Боже, как я был рад, когда старая ведьма умерла! Я абсолютно уверен, что некогда она была жрицей какого-то древнего и ужасного культа в Африке. Она, должно быть, прожила около ста пятидесяти лет.

Иногда мне кажется, что я слышу, как ночью что-что скользит вокруг дома. На лестнице, где отсутствуют некоторые ступеньки, раздается подозрительный шум, и замок на двери моей комнаты грохочет, как будто нечто давит на него снаружи. Я, конечно, всегда держу свою дверь запертой. Иногда по утрам мне кажется, что я улавливаю неприятный запах в коридорах и замечаю призрачный вязкий след в пыли на полу. Я знаю, что должен сохранять волосы на картине, поскольку, если с ними что-нибудь случится, в этом доме найдутся существа, которые совершат быструю и ужасную месть. Я даже не решаюсь умереть — ведь жизнь и смерть безразличны для когтей того, кто пришел из Р'Лайха. И у него наверняка окажется что-нибудь под рукой, чтобы покарать меня за небрежность. Локон Медузы держит меня, и так будет всегда. Никогда не впутывайтесь в таинственный запредельный ужас, молодой человек, если вы цените свою бессмертную душу».

VI Когда старик закончил свою историю, я увидел, что керосин в маленькой лампе уже давно сгорел, а большая почти пуста. «Должно быть, скоро рассвет»,

— подумал я, а мой слух свидетельствовал о том, что гроза прекратилась. Рассказ шокировал меня, и я боялся взглянуть на дверь, чтобы ненароком не обнаружить, что она подвергается давлению со стороны какого-то неименуемого существа. Сложно сказать, какое чувство преобладало во мне — абсолютный ужас, скепсис или своего рода болезненное фантастическое любопытство. Я полностью утратил дар речи и был вынужден ждать, когда мой странный хозяин прервет молчание.

«Вы хотите увидеть портрет?»

Его голос был низким и колеблющимся, и я понял, что он спрашивает совершенно серьезно. Из смеси моих эмоций верх взяло любопытство; я тихо кивнул. Он встал, зажег свечу, стоявшую на ближнем столе, и поднял ее высоко перед собой, открывая дверь.

«Пойдемте со мной наверх».

Меня пугала перспектива снова идти по тем заплесневелым коридорам, но обаяние тайны преодолело тошноту. Ступеньки скрипели под нашими ногами, и однажды я сильно вздрогнул, когда, как мне показалось, я увидел в пыли на лестничной площадке смутный линейный след, словно от веревки.

Хилые ступени лестницы, ведущей в аттическую комнату, издавали громкий шум. Я был рад необходимости глядеть под ноги строго перед собой, поскольку это давало мне оправдание не смотреть вокруг. Аттический коридор был черным, как смоль; его густо покрывали паутина и пыль глубиной в дюйм — за исключением тех мест, где извилистый след вел к двери, заканчиваясь слева от нее. Отметив гнилые остатки толстого ковра, я подумал о других ногах, что ступали по нему в былые десятилетия — о ногах и одном существе, которое не имело ног.

Старик подвел меня прямо к двери в конце извилистой дорожки и секунду возился с ржавым замком. Я был сильно напуган, сознавая, что картина находится совсем близко, однако не осмеливался отступить назад. Затем мой хозяин жестом пригласил меня войти в пустую студию.

Свет свечи был очень слабым, но обеспечивал возможность рассмотреть главные особенности помещения. Я заметил низкую косую крышу, огромное расширенное мансардное окно, всякие забавные и почетные предметы, висевшие на стене — и, прежде всего, большой окутанный мольберт в центре студии. Де Рюсси подошел к этому мольберту и убрал в сторону пыльную бархатную завесу, а затем молча предложил мне приблизиться. Мне потребовалось немало мужества, чтобы заставить себя подчиниться, особенно когда в дрожащем сиянии свечи я увидел, как глаза моего хозяина расширились после того, как он посмотрел на открытый холст. Но снова любопытство побеждало все прочие чувства, и я подошел к тому месту, где стоял де Рюсси. Затем я увидел этот проклятый портрет.

Я не упал в обморок — хотя никто из читателей не может представить, посредством какого усилия мне удалось избежать этого. Я вскрикнул, но сразу замолчал, увидев испуганное выражение на лице старика. Как я и ожидал, холст был искривлен, заплесневел и стал шероховатым из-за сырости и плохого хранения; но, несмотря на это, я мог наблюдать чудовищное, потусторонне, космическое зло, затаившееся в неописуемой сцене самого болезненного содержания и самой извращенной геометрии.

Там было то, о чем говорил старик — своды и колонны ада, где происходили Черные Мессы и Шабаши Ведьм, и я был не в силах предположить, какое завершение могла иметь эта картина. Разложение холста только увеличило символизм скрытого абсолютного зла и внушало мысль о том, что части картины, наиболее подвергшиеся воздействию времени, были теми частями, что в действительности разлагались и распадались в Природе — или, скорее, в той дальней части космоса, что издевается над Природой.

Предельным ужасом среди всех элементов картины, конечно, была Марселин

— и по мере того, как я созерцал ее распухшую обесцвеченную плоть, у меня появилась смутная идея о том, что, возможно, фигура на холсте имела какую-то неведомую оккультную связь с телом, погребенным в подвале под слоем извести. Может быть, известь сохранила труп вместо того, чтобы разрушить его — но тогда могли сохраниться и те черные зловещие глаза, что пристально смотрели и дразнили меня из этого нарисованного ада?

И было еще нечто, касающееся творения Марша, чего я не мог не заметить

— нечто, чего де Рюсси не осмелился выразить словами, но что, возможно, имело какое-то отношение к желанию Дени уничтожить всех своих родственников, обитавших с ней под одним кровом. Знал ли об этом Марш, или его творческий гений сам нарисовал это без его непосредственного понимания — никто не смог бы ответить. Но Дени и его отец не знали об этом до тех пор, пока не взглянули на картину.

Апофеозом кошмара были струящиеся черные волосы, которые покрывали гниющее тело, но сами при этом нисколько не разрушившиеся. Все, что я слышал о них, было наглядно доказано. В этих вязких, волнообразных, маслянистых, изгибающихся кольцах темной змеи не было ничего человеческого. Мерзкая независимая жизнь утверждала себя в каждом неестественным скручивании и сворачивании, и впечатление от вывернутых наружу концах волос как от бесчисленных голов рептилий было слишком ярким, чтобы являться иллюзией.

Богохульный предмет притягивал меня, подобно магниту. Я утратил всякие силы и уже не удивлялся мифу о взгляде горгоны, который превращал всех наблюдателей в камень. Затем мне показалось, что я увидел изменение в этой твари. Плотоядное выражение лица заметно переменилось; гниющая челюсть отпала, позволив толстым звероподобным губам обнажить ряд острых желтых зубов. Зрачки жестоких глаз расширились, и выпуклые глаза сами по себе оказались направленными наружу. А волосы — эти проклятые волосы! Они начали шелестеть и ощутимо волноваться; все змеиные головы обратились к де Рюсси и принялись вибрировать, как будто приготовившись к броску!

Разум совершенно покинул меня, и прежде, чем я осознал, что делаю, я вытащил пистолет и послал очередь из двенадцати стальных пуль в омерзительный холст. Картина сразу рассыпалась на фрагменты, даже каркас свалился с мольберта и с грохотом рухнул на покрытый пылью пол. Но хотя этот кошмар был разрушен, другой явился передо мной в виде де Рюсси, чей взбешенный вопль, который он издал, увидев уничтоженную картину, был почти столь же ужасен, как само изображение.

С почти нечленораздельным криком «Боже, вы сделали это!» чудовищный старик с силой схватил меня, вытолкнул из комнаты и поволок по ветхой лестнице. В панике он уронил свечу; но рассвет был близок, и тусклый серый свет уже просачивался через запыленные окна. Я неоднократно спотыкался и падал, но ни на мгновение хозяин не ослаблял свой темп.

«Бегите! — закричал он. — Бегите ради вашей жизни! Вы не понимаете, что натворили! Я так и не сказал вам всей правды! Мне приходилось делать некоторые вещи — изображение разговаривало со мной и указывало мне Я был обязан охранять и беречь картину — а теперь должно случиться самое худшее! Она и ее волосы появятся из могил, и один Бог знает, какова будет их цель!

Спешите! Ради Бога, уходите отсюда, пока есть время. Если у вас есть автомобиль, отвезите меня к мысу Жирардо. Это существо может достать меня где угодно, но я постараюсь убежать достаточно далеко. Быстрее отсюда!»

Когда мы достигли первого этажа, я услышал загадочный медленный стук, донесшийся из задней части дома и сопровождаемый звуком хлопанья двери. Де Рюсси не слышал этого ужасного стука, но другой шум привлек его внимание и заставил его издать самый страшный вопль, который когда-либо исходил из человеческой глотки.

«О, Боже, великий Боже — это была дверь погреба — она идет…»

В это время я отчаянно боролся с ржавым замком и покосившимися петлями большой парадной двери, и пребывал в таком же ужасе, как и хозяин, слыша медленные зловещие шаги, приближающиеся со стороны неизвестных задних комнат проклятого особняка. Ночной дождь деформировал дубовые доски, и тяжелая дверь застряла и сопротивлялась еще сильнее, чем накануне вечером.

Где-то скрипели половицы под ногами того, кто шел к нам, и этот звук, казалось, надломил последние остатки здравомыслия в бедном старике. Подобно взбесившемуся быку, он яростно проревел и отпустил свою хватку на мне, а затем бросился направо через открытую дверь комнаты, которая, насколько я мог судить, служила кабинетом. Секундой позже, как только я, наконец, открыл переднюю дверь и выскочил наружу, послышался звенящий грохот разбитого стекла, и я понял, что он выпрыгнул через окно. И когда я безумно помчался от покосившегося подъезда по длинной, очищенной от растительности дороге, мне показалось, что я услышал глухой стук неумолимых шагов мертвеца, который не преследовал меня, но продолжал тяжело двигаться к двери покрытого паутиной кабинета.

Я оглянулся лишь дважды, когда необдуманно кинулся сквозь колючий шиповник по направлению к своей оставленной машине и продирался по зарослям засыхающих лип и гротескно карликовых дубов в бледном свете пасмурного ноябрьского утра. Первый раз я обернулся, когда меня настиг какой-то резкий запах, и я вспомнил о свече, оброненной де Рюсси в аттической студии. К тому времени я был уже очень близко от главной дороги и оказался на вершине небольшой возвышенности, с которой среди окружающих крон деревьев была ясно видна крыша особняка. Как я и предполагал, густые клубы дыма поднимались к свинцово-серому небу из мансардного окна студии. Я мысленно поблагодарил создателя за то, что проклятая бессмертная тварь сгорит в огне и будет стерта с лица земли.

Но в следующее мгновение брошенный мною взгляд назад упал на две другие вещи, которые моментально нарушили мою успокоенность и вызвали во мне такое потрясение, от которого я уже никогда не смогу оправиться. Как я уже сказал, я находился на возвышенности, с которой была видна большая часть плантации. Эта панорама включала не только дом и деревья, но и полузатопленную территорию около реки, а также несколько изгибов расчищенного от растительности шоссе, к которому я так поспешно стремился. В этих местах я теперь созерцал сцены — или намеки на них, — от воспоминаний о которых я искренне желаю навсегда избавиться.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4