– Как она могла так жестоко поступить с нами? – воскликнула Эстер. – Поднять всеобщую шумиху, отвратительно обмануть Элтема, чуть не убить маму – и все для того, чтобы убежать в Португалию с жалким лавочником! Мне невероятно стыдно за нее!
      – Но ты согласишься увидеться с ней до ее отъезда? – взмолилась Салли. – И с молодым человеком. Признаюсь, мне очень любопытно посмотреть на него!
      – Мы даже не знаем, готова ли она приехать сюда. Не так ли, Фрэнсис?
      – Она приедет! – ответил он.
      Лорд Фрэнсис стоял перед камином в гостиной на Маунт-стрит, глядя на свои начищенные ботфорты. Он приехал сюда прямо из гостиницы, чтобы сообщить семейству Гейни, что Ада жива. Задача была не из легких. Эстер и Салли сначала обрадовались, а потом, узнав, что их маленькая сестричка отказалась от них, буквально устроили истерику.
      – Она приедет, – повторил он. – Только ты, Эстер, не должна бранить ее! Она тебя боится! Поэтому все так и получилось.
      – Боится? Меня? Не может быть. – Эстер снова взглянула на короткую, бессодержательную записку, лежащую на столе. – «…Я вполне здорова и скоро выйду замуж…» Какое бесстыдство!
      – Показной оптимизм, – иронически заметил Фрэнсис.
      – Ах! Ты думаешь, я этого не понимаю? Вот что я тебе скажу. Каких бы ошибок я в жизни ни совершила, Аде я всегда желала только добра, И ее слова меня сильно ранят.
      – Мы все не понимали друг друга, – заявила Салли. – Я знаю, ты простишь ее в тот же момент, когда увидишь. Лорд Фрэнсис собирается привезти ее к нам. Как мы вам благодарны, лорд Фрэнсис! Вы были для нас настоящим ангелом, скрывавшим под маской истинное лицо!
      – Очаровательно сказано, мисс Салли! Подразумевается, маска должна быть непроницаемой?
      – Ангелом, подбрасывающим угли в костер, – впервые улыбнувшись, заметила Эстер.
      – Вовсе нет, – ответил он. – У нас с тобой много общего: Ада вряд ли думает о тебе хуже, чем мой племянник обо мне!
      Несколько минут спустя он оставил их и направился к Элтем-Хаусу, где ему сказали, что маркиза нет дома. Он зашел в пять, потом после обеда, но Джек так и не вернулся. Придя в третий раз, он расположился в небольшой гостиной и приготовился ждать. Прождав до часа ночи, лорд Фрэнсис решил прекратить ночное бдение и уйти домой.
      Он шел в Олбани по Беркли-стрит, вдоль Пикадилли.
      Эта часть Лондона в любое время была оживленной. На мокрой мостовой отражались скачущие фонари поздних экипажей; по тротуарам, шатаясь, брели подвыпившие прохожие, в тени домов маячили бледные фигурки проституток; из освещенных окон доносились звуки вальса. И в каждом из этих веселых домов таилось множество губительных удовольствий для разочарованного молодого человека.
      В довольно мрачном расположении духа Фрэнсис вошел в освещенный дом и поднялся в свои апартаменты. Слуга ждал его.
      – Маркиз хотел видеть вас, милорд. Ему очень нужно было с вами поговорить. Он пришел в самом начале десятого.
      Фрэнсис остановился:
      – Вот уж об этом я не подумал! Как давно он ушел?
      – Он еще здесь, милорд. Крепко спит.
      Фрэнсис вошел в высокую, тихую комнату, где в свете свечей безмолвно блестела его коллекция китайского фарфора. Джек уютно устроился в кресле-качалке; он казался утомленным, но все равно невероятно юным. Дядя слегка коснулся его плеча.
      Джек открыл глаза, сонно поморгал, и недавнее прошлое снова нахлынуло на него. Он резко вскочил и произнес:
      – Прошу прощения! Как глупо получилось! Я так хотел поговорить с вами, что решил остаться до вашего прихода, а сам заснул!
      – А я все это время сидел на Беркли-стрит и ждал тебя. – Фрэнсис внимательно посмотрел на него. – Симпсон не предложил тебе выпить?
      – О, он предлагал мне все, что есть у вас в погребе, но мне не хотелось пить.
      – Какое восхитительное самообладание! Я бы на твоем месте уже был мертвецки пьян!
      – Я чувствовал, что мне следует остаться трезвым, чтобы извиниться, – ответил Джек, встав и приготовившись произнести речь. – Я полностью осознаю, что с вами поступили очень несправедливо, глубоко об этом сожалею и надеюсь, что вы меня простите! Хотя не понимаю, как можно простить меня за то, что я назвал вас убийцей, – добавил он, резко переходя с высокого стиля на низкий. – Такое оскорбление обычно не забывают.
      – Теперь, сбросив с плеч этот груз, ты почувствуешь себя лучше, – мягко произнес Фрэнсис.
      Он достал из шкафа графин и два бокала, плеснул в них портвейн и один из бокалов протянул Джеку. Тот сделал живительный глоток и чуть не задохнулся.
      – Я хотел бы тебя спросить вот о чем, – проговорил Фрэнсис, задумчиво глядя на свой бокал. – Если верить тому, что ты сказал в тот вечер в оранжерее, в последние несколько лет у тебя сложилось впечатление, будто я обворовываю поместье. Это правда?
      – Нет, сэр… уверяю вас! Вряд ли я понимал, что говорю, и мне крайне жаль…
      – Что ж, рад это слышать, – напрямик сообщил Фрэнсис. – Если бы ты в течение трех-четырех лет смотрел, как тебя грабят, и ничего не предпринимал, я действительно решил бы, что мне следует снять с себя всякую ответственность за твое благосостояние, Элтем. Родственникам можно простить всякие глупости, но всему есть предел!
      – Ох! – воскликнул Джек, потрясенный таким неожиданным ответом. Подумав, он сделал еще глоток портвейна. – Боюсь, предел вашего терпения давно исчерпан… Но что касается моих высказываний в оранжерее, у меня до недавнего времени не было ни малейших подозрений. Но когда я приехал в Девоншир и, мучаясь от безделья, начал общаться со служащими, мне постоянно говорили, что вы забираете все доходы от поместья и ничего в него не вкладываете. Вот тут я и задумался. Поэтому, когда Ада исчезла, я просто сделал логический вывод.
      – Жаль, что ты не посоветовался со Старди, своим экономом. Вместо того чтобы слушать, как рассказывал Октавий, болтовню старого Мансарда!
      – Да, теперь я это понимаю, – тихо признался Джек. – Именно это имел в виду Парминтер, говоря сегодня, куда на самом деле уходят деньги.
      – Парминтер? Надеюсь, он отвез Каролину Прайор к сестре, как я его просил?
      – Что? Ах да, конечно, отвез, потому что он собирался сначала поехать туда, а потом настоятельно просил меня зайти к нему в контору. Некоторое время я бродил по улицам, чувствуя себя слишком несчастным, чтобы думать о том, что со мной произошло, и, наконец, решил идти к нему, чтобы узнать, что ему от меня нужно. Он рассказал мне много такого, чего я не понимал раньше. О бедственном положении, в котором оказалось поместье после смерти отца, о том, что половина дохода ушла на уплату его долгов и вам так нелегко пришлось, что одно время вы даже жили в Диллингфорде. Он говорит, что вы практически вернули семье благосостояние, затеяв строительство доходных домов в Лондоне и сдавая их за высокую плату.
      – Это был очень разумный план, хотя требовал экономии на каждой мелочи. Дома строятся не просто так. Вот почему пришлось продать древесину из Ланкросского леса.
      – Да, теперь я это понимаю. Парминтер говорит, что вы даже рисковали собственным наследством.
      – Ну, это был не такой уж героический поступок, и я уже заработал на этом большую сумму денег. – Фрэнсис отклонил все выражения благодарности со стороны Джека, заявив: – Я прирожденный спекулянт, хотя это считается неподобающим для джентльмена. Твой отец был игроком. Ты это знал, не так ли?
      – Я знаю, что из-за игры он много потерял, хотя об истинных размерах понятия не имел… полагаю, вы все от меня скрывали. Вы были очень привязаны к моему отцу?
      – Он был самым лучшим другом, которого я когда-либо имел, – поспешно подтвердил Фрэнсис. – Однако я не стал бы скрывать от тебя его пороки из-за ложных понятий о верности. Правда гораздо менее романтична. Я знал, что мне будет легче продолжать самому заниматься финансовыми проблемами, а так как ты никогда не проявлял ни малейшего интереса к управлению своим поместьем, то я был слишком эгоистичен, чтобы пытаться тебя обучать. Такое положение дел не делает чести ни одному из нас.
      – Мне очень жаль, что вы считали, будто меня это не интересует, дядя Фрэнсис, – возразил Джек после довольно долгой паузы. – Я пытался… после того как закончил Итон… немного разобраться. Но, вероятно, оказался очень тупым, потому что вы отстранили меня… я хочу сказать, вы дали мне понять, что обойдетесь и без меня.
      – Значит, я отстранил тебя? А ты против этого очень сильно возражал? Да, вижу, возражал.
      – Простите, сэр? – озадаченно спросил Джек.
      – Мы должны попытаться еще раз. Я попробую привлечь тебя к делу менее грубым способом. Вскоре ты во всем разберешься не хуже меня.
      – Это очень любезно с вашей стороны, сэр, – траурным голосом произнес Джек. – Надеюсь, дело полностью займет меня.
      Фрэнсис слегка улыбнулся:
      – Знаешь, лето твоей жизни еще не прошло!
      Джек ничего не ответил.
      – Я не упомянул о другом, потому что знаю, что это еще слишком болезненный для тебя вопрос, – с несвойственной для него чувствительностью произнес Фрэнсис. – Но не думай, что мне все равно. Только помни, что Ада очень молода – этим отчасти объясняется такой необоснованно жестокий поступок, и попытайся простить ее, если можешь. Ради себя самого. Ожесточение из-за отвергнутой любви может быть очень разрушительной силой.
      – Я не чувствую никакого ожесточения по отношению к Аде. Я не могу простить самого себя за свое тщеславие и бессердечность. Ведь я причинил ей такие муки, заставив поступить против ее воли; об этом страшно даже подумать…
      Но все равно он не мог не думать и не говорить о ней и через некоторое время больше не удивлялся, обнаружив, что доверяет Фрэнсису, чьи хладнокровные суждения и злой язык всегда смущали его.
      А Фрэнсис, слушая, думал: «Я не мог бы вынести такого удара. Правда, не мог бы. Он великодушнее большинства из нас. В конце концов, Джек немного пострадает, а через некоторое время даже будет благодарен девушке за то, что она не вышла за него».
      Но у Фрэнсиса хватило ума не сказать этого племяннику.

      – Я не приму этого типа в моем доме! – заявил Артур, отбрасывая карточку, принесенную горничной на подносе. – Считаю с его стороны неслыханной дерзостью явиться сюда.
      – Почему бы не принять его? – взбунтовалась Каролина. – Ведь ему больше не грозит арест по обвинению в убийстве!
      – Это еще не повод для того, чтобы считать его респектабельным человеком, – мрачно пошутил Артур. – У меня нет желания принимать в моем доме каждого лондонца, который не является убийцей.
      – Ах, Артур, – глядя на него большими тревожными глазами, произнесла Лавиния. – Ты не считаешь, что кто-то из нас должен с ним увидеться?
      – Разумеется, нет. Меня удивляет твое предложение. Чего вы ждете, Боултер? – обратился он к горничной.
      – Что мне сказать джентльмену, сэр?
      – Можете сказать, что вашей хозяйки нет дома и что оставшуюся часть лета она проведет за городом.
      – Слушаюсь, сэр.
      Боултер удалилась, и Лавиния, воспользовавшись возможностью, шмыгнула из комнаты вслед за ней. Каролина несколько раздраженно и пренебрежительно отметила это. Лавиния никогда не могла придерживаться роли нейтральной свидетельницы при спорах между мужем и сестрой.
      Оставшись наедине с Артуром, Каролина скрипнула зубами, молча готовясь к разносу, похожему на тот, что ей устроили два дня назад, когда она вернулась из поисковой экспедиции с Фрэнсисом и мистером Парминтером.
      – …Потрясающее неприличие… постыдное общение с человеком, одно имя которого должно внушать тебе отвращение… ведешь себя как девчонка…
      Она все это проглотила, ничего не ответив, и была вознаграждена за самоуничижение, когда Артур добродушно попросил ее не дуться.
      – Не смотрите на меня волком, мисс! Я говорю только ради вашего блага. А теперь я не могу больше задерживаться, мне надо ехать на Гросвенор-стрит прочесть завещание сэра Мэттью Клифтона. Можешь сказать своей сестре, что меня, вероятно, не будет до обеда.
      Артур с важным видом удалился, а Каролина все еще боролась со слезами, подступавшими к ее глазам. Она подошла к камину и увидела в зеркале свое лицо: мрачное, некрасивое, почти незнакомое! С тех самых пор, как они вернулись из Девоншира, она чувствовала себя больной и несчастной, и отказ Артура принять лорда Фрэнсиса переполнил чашу ее терпения.
      Она хотела уединиться в своей комнате, когда появилась явно возбужденная Лавиния.
      – Каро, куда ты идешь?
      – Наверх.
      – Ой, а мне бы хотелось, чтобы ты еще ненадолго осталась!
      – Зачем? – недовольно спросила Каролина. – Ты хочешь прочесть мне еще одну лекцию?
      – Я передала Боултер записку для лорда Фрэнсиса, в которой попросила его вернуться, как только он увидит, что Артур выходит из дома.
      – Вин, я не могу в это поверить! – Каролина раскрыла рот от удивления.
      – Но это правда, – в смятении произнесла Лавиния. – Я знаю, с моей стороны нехорошо ослушаться Артура, но я должна загладить вину перед Фрэнсисом. Теперь, став старше, я понимаю, что он не такой плохой, как я думала… по крайней мере, я на это надеюсь. И ты была так удручена, Каро… я хочу помочь тебе! Но что обо мне подумает Боултер?
      – Я уверена, она в восторге! Ты же знаешь, она обожает всякие приключения!
      В этот момент Боултер торжественно распахнула дверь гостиной и сообщила:
      – Лорд Фрэнсис Обри, мадам!
      – Дорогая миссис Рид, очень мило с вашей стороны принять меня!
      – Лорд Фрэнсис, я не нахожу, что сказать! Боюсь, мой муж вовсе не… у него абсолютно ложное представление о вашем характере, и все из-за того, что мне не хватило решительности рассказать ему об истинной причине окончания нашего… нашего былого знакомства!
      – Прекрасно понимаю вас! Было бы большой глупостью с вашей стороны рассказать мужу правду, – весело ответил Фрэнсис. – Зачем ворошить прошлое?
      – Вы очень великодушны, – покраснев от смущения, ответила Лавиния. – Я понимаю, вы имеете право прийти сюда и рассказать Каролине о разгадке тайны исчезновения девушки, тем более что волею судьбы она оказалась причастной к событиям в Хойл-Парке. Но должна вас предупредить, что следующего визита я не допущу. Все, что нужно сказать, вы скажете сегодня!
      – Я отлично вас понимаю, – заверил он ее.
      Каролина, глядя на них, думала: как сестра могла изменить ему с каким-то скучным Альфредом? Наверное, теперь она сожалеет о прошлом, сравнивая его с Артуром? Сегодня он прекрасно выглядел в темно-синем камзоле и серых панталонах; они отлично сидели на его легкой фигуре, делая его очень элегантным.
      Лавиния вышла, и они остались наедине.
      – Ну, моя сообщница, – обратился к ней Фрэнсис, – мне очень жаль, что я опять поссорил вас с зятем!
      – Ах, это не имеет ни малейшего значения! Мне безразлично, что он думает. Только было очень мучительно не знать конца или даже середины истории, потому что во время нашего последнего свидания в Кливе вы считали Аду убитой, и мы гадали, не причастен ли к этому Октавий.
      – Октавий! Да, вы предположили, что его мучают угрызения совести, не так ли? Очень проницательное предположение.
      – Но он же не способствовал побегу Ады?
      – Нет, у него за пазухой был свой камень! Помните статью в «Сент-Джеймс кроникл»? Ее написал Октавий!
      Каролина удивленно уставилась на Фрэнсиса.
      – Маленькое чудовище! – возмутилась она. – Как он мог так недружелюбно поступить с семьей, от которой никогда не видел ничего, кроме добра? Я просто потрясена!
      – Я подозреваю, он это сделал из желания заработать несколько гиней. Они с Джеком, обсуждая события, распаляли воображение друг друга, а зная его страсть к собиранию сплетен, полагаю, он связал воедино все самые потрясающие слухи, которыми был наводнен Клив, не понимая, какую реакцию вызовет их появление в печати. Неудивительно, что он испугался: его встревожили не туфли Ады, а мое намерение навести справки на почте.
      – Да, конечно, – медленно произнесла она. – Наверное, он надеялся, что вас арестуют прежде, чем вы свяжетесь с почтой. И в то же время он отчасти чувствовал свою вину. Как вы поступите с ним? И как вам удалось это выяснить?
      – Когда стало известно, что Ада жива, я потребовал нижайших извинений от редактора «Кроникл» и от их корреспондента в Девоншире. В настоящее время я составляю господину Октавию очень строгое письмо. Если получу удовлетворяющий меня ответ, я замну дело. Наверное, в течение последней недели ему было очень несладко: он не знал, будет ли раскрыта его тайна, и, надеюсь, это послужит ему уроком. Нет смысла травмировать приходского священника.
      – Нет, иначе он, бедняга, будет убит горем!
      – Когда Тейви делает что-то, раздражающее отца, тот вспоминает Давида и Авессалома, а это невыносимо! Кроме того, я не могу преследовать этого глупого мальчишку, когда сама Ада останется безнаказанной.
      Каролина заметила, что у него свои понятия о справедливости, чего и следовало ожидать. Забыв об Октавии, она заговорила об Аде, которая интересовала ее гораздо больше.
      – Почему вы, в конце концов, решили, что она в Лондоне? Что заставило вас передумать?
      – Вы.
      – Я? Но я… не понимаю…
      – В тот день на ферме вы удивились, когда я сказал, что никогда не видел Аду. До тех пор я почему-то предполагал, не придавая этому особого значения, что обязательно узнаю ее, если увижу. Я знал, что она темнее своих сестер, но, несмотря на это, был убежден, что она очень на них похожа – ведь все четыре сестры похожи друг на друга как две капли воды. Даже когда вы убеждали меня, что Ада не выходила с территории Хойл-Парка, я продолжал думать о молодой женщине, замешанной в деле, и не получил подтверждения ни от кого, кроме человека, выдававшего себя за ее мужа. С тех пор все пошло легко.
      – Неудивительно, что вам совершенно не хотелось быть арестованным именно по этому делу!
      – Это было бы роковым событием. Избавившись от Ричмонда, я тотчас же нанес визит миссис Харпер и удостоверился в том, что моя новая теория удовлетворяет меня по времени и месту событий. Тогда я немедленно отправился в Лондон к мистеру Парминтеру, а от него прямо в «Балдок и Скроггс», но было слишком поздно. На следующий день после моего визита Финч уволился из конторы и съехал с квартиры. Я еще сильнее утвердился во мнении, что девушка, которую он выдавал за свою жену, и есть Ада Гейни, особенно после того, как люди в конторе заверили меня, что Финч не женат. Один из них считал, что он собирается попытать счастья на континенте, и должен сказать, при этой новости внутри у меня все оборвалось. Ведь если бы они уехали за границу, у меня не осталось бы шансов опровергнуть слухи, будто я каким-то образом избавился от Ады. Даже несмотря на то, что тело так и не нашли. Мне оставалось только надеяться, что Гилберт с Адой скрылись, испугавшись моего визита (что казалось разумным), но еще не покинули страну. Я посоветовался с Парминтером, и мы отправились на поиски.
      – Неужели вы надеялись найти их в таком большом городе, как Лондон? Задача кажется неразрешимой, и я не представляю, как вы с ней справились?
      – У нас была одна соломинка, за которую мы зацепились. Если Гилберт с Адой до сих пор еще не уехали за границу, то, наверное, лишь потому, что ждали рейса определенного судна. Значит, им пришлось искать информацию о дате и месте отплытия. Мы навели справки у владельцев виноторговых и других судов, разговаривали с транспортными агентами, обследовали все придорожные гостиницы. Между Сити и портом курсируют около тридцати экипажей, и любой, кто посещает такое место, может получить полную информацию о расписании судов. Во вторник утром младший клерк Парминтера обнаружил пару, назвавшуюся мистером и миссис Филд, которая до мельчайших подробностей отвечала описанию Гилберта и Ады. Мы с Парминтером решили немедленно с ними встретиться, но никто из нас не знал Аду Гейни в лицо, и, если бы молодая женщина заявила, что она не та, кого мы ищем, вряд ли мы смогли бы ей противоречить. Нам нужен был свидетель, способный узнать Аду. Привлекать Джека или кого-нибудь из Гейни мы не хотели. Идеальной кандидатурой на эту роль были вы! Парминтер возражал против привлечения вас к столь безнадежному делу, и он по-своему был прав.
      – Я ни за что не отказалась бы от подобного предложения, – возразила Каролина. – Самое невероятное разрешение тайны! И мне невольно нравятся малышка Ада и ее Гилберт, несмотря на неприятности, которые они нам создали. Что теперь с ними будет?
      – Они поженятся до отплытия по специальному разрешению и с благословения ее родных. Я вчера возил Аду на Маунт-стрит и стал свидетелем настоящей оргии объятий, поцелуев и восторженных криков. Похоже, она больше не испытывает к ним ненависти.
      – Вы сами отвезли ее туда?
      – Я не представлял, кто еще мог сделать это! Мне казалось, что перед отъездом из страны ей обязательно нужно помириться с матерью и Эстер.
      – Вы считаете, они заслужили такую заботу? – с сомнением спросила Каролина. – Я не собираюсь осуждать женщину, которая живет так, как ей хочется, но толкать собственную дочь и младшую сестру на путь проституции может только полностью развратный человек!
      – Гейни не развратны, – возразил Фрэнсис. – Они, как и большинство из нас, слишком сильно зависят от обстоятельств, и любое нарушение привычного уклада для них полностью неприемлемо. Они желают Аде добра так, как его понимают, и, хотя не могут служить образцом женской добродетели, все члены этой семьи любят друг друга.
      Каролина подумала, сколько искренней доброты и великодушия скрывается за его иногда странным поведением и грубыми манерами. Он заставил ее устыдиться собственных строгих суждений. Между ними на короткое время повисла тишина. Она услышала все, что он собирался сказать. Вскоре Фрэнсис встанет и уйдет, и тогда мир для нее потухнет.
      – Как лорд Элтем? – спросила она. – Боюсь, он, наверное, очень несчастен?
      – Да, несчастен. Бедняга Джек. Однако он придет в себя. – Помолчав, Фрэнсис добавил: – Не сочтите это за бессердечное равнодушие с моей стороны. Я действительно хотел сказать именно это. Джек придет в себя, потому что у него от природы хороший характер, который спасет его от жалости к себе и всевозможных мук уязвленной гордости. До сих пор я никогда не ценил особенно высоко его человеческие качества, но вижу, что в подобной ситуации он повел себя гораздо лучше, чем я.
      Намек был безошибочен.
      – Вы говорите о вашей помолвке с Лавинией? – спросила она. – Но я не понимаю, почему вы должны упрекать себя, если учесть, как благородно вы защитили ее репутацию в ущерб своей!
      – Я вовсе не был благороден в тот день у реки, когда чуть не убил Альфреда Пайка. Она рассказывала вам об этом? Это был отвратительный эпизод, и я им не горжусь. – Он ненадолго задумался, затем продолжил: – Теперь я даже не припомню, каково испытывать подобный гнев. Каким глупцом я был, сходя с ума по Лавинии!
      – Вы не были бы счастливы вместе; вы вовсе не подходите друг другу.
      – Тогда меня никто не мог в этом убедить… Если бы вы тогда были молодой женщиной нашего возраста, дорогая, а не маленькой девочкой в шляпке, защищающей от солнца… тогда я, возможно, сразу понял бы, что буду любить вас больше, чем вашу сестру!
      – Звучит не очень правдоподобно. Между нами не может быть никакого сравнения; и я не понимаю, как можно было бы предпочесть… меня, даже если бы мы были одного возраста! Разве вы смогли бы? – путаясь в словах, смущенно пробормотала Каролина.
      – Уверен, что смог бы, но сейчас не время для абстрактных размышлений, – ответил Фрэнсис.
      Они чинно сидели на противоположных концах нового дивана Лавинии. Он подался вперед и взял ее за обе руки. Затем поцеловал в губы. Каролина как ни в чем не бывало скользнула в его объятия. Ничто никогда не казалось ей более естественным, чем отвечать на проявление любви Фрэнсиса.
      – Сколько вам лет, Каролина? – спросил он наконец.
      – Двадцать четыре.
      – А мне сорок один. Вы можете себе представить вашего мужа на семнадцать лет старше вас?
      – Мне эта разница не кажется такой уж большой. И она будет уменьшаться по мере того, как мы будем становиться старше.
      – Так оно и будет. Вы очень мудры. Есть более сильное возражение. Вы можете представить себе жизнь с человеком, которого не любит большинство его знакомых и которого даже собственная родня готова заклеймить как убийцу?
      – А вот теперь вы говорите чушь, – резко возразила Каролина, чувствуя, как сильно повлияла на него вся эта история с мнимым убийством. – Все эти фантастические слухи искусственно подогревались тайной исчезновения Ады, Должен же кто-то быть козлом отпущения, и, думаю, они выбрали вас, потому вы для них непонятный человек, а непонятного люди, как правило, боятся. Вы умнее большинства из них.
      – И вы можете добавить, что я их оскорблял своей грубостью, – с непривычным для него самоуничижением произнес Фрэнсис.
      – И вероятно слишком ироничным отношением.
      – Что вы имеете в виду?
      – Уж очень часто вы их дразнили: говорили бедной миссис Уитерби, что собираетесь вырубить все деревья в Заповеднике, только для того, чтобы посмотреть, поверит ли она вам. Или тайком пробрались в мавзолей, как театральный злодей, потому что знали, что одна любопытная женщина, как полоумная, боится вас. Искушение, наверное, было непреодолимым. Но поскольку вы привыкли смеяться и подшучивать над людьми с совершенно невозмутимым видом, нечего жаловаться, если глуповатые люди приписали вам преступление, которого у вас и в мыслях не было совершать!
      – Такое как убийство? Боже правый! Вы, наверное, думаете, что это должно мне льстить!
      Она с нежным удивлением заметила, что он ничуть не смутился этим объяснением, а испытал облегчение.
      – Люди так прозаичны, – произнес он. – И так серьезны. Я не мог отказать себе в удовольствии проколоть этот пузырек серьезности! Может быть, это звучит странно, но первая полезная вещь, которой я научился в жизни, – это смеяться… для начала над собой.