И все, кто каждый день навещали высокопоставленного больного, с неизменным удивлением обнаруживали у его постели бывшего врага, с которым он теперь играл в карты и вел богословские диспуты.

Летом 1588 года Англия превратилась в огромный военный лагерь. Все родственники и друзья Пенелопы были либо в армии, либо на флоте. Лейстер командовал основными силами, расквартированными в Тилбери и насчитывавшими около 16 тысяч человек. Королева не оставила свои войска и также находилась в Тилбери. Робин был с ней – он был назначен командующим кавалерией. Лорд Хоуард, кузен Пенелопы, и адмирал Дрейк возглавляли флот, где служила половина ее знакомых, включая Чарльза Блаунта, который построил и снарядил собственный корабль.

В конце концов, эта англо-испанская война оказалась битвой флотов, но поначалу никто на это не рассчитывал.

Как только миновала угроза вторжения, Пенелопа поспешила возвратиться в Лондон – она соскучилась по Робину, а также хотела принять участие в намечающихся при дворе празднествах. Но встреча их прошла совсем не так, как рассчитывала Пенелопа. Они оба были в трауре – их постигла неожиданная, как удар грома, утрата. Умер Лейстер. Он долгое время чувствовал себя нездоровым и даже поехал в Бакстон к целебным источникам, но так и не добрался до них – он скончался 4 сентября 1588 года в Корнбери. Робину, оставшемуся с двумя убитыми горем дамами, нужна была помощь старшей сестры. Пенелопа считала, что скорбь ее матери была искусным притворством. Совсем иным было горе королевы.

– Она заперлась у себя в спальне, – рассказывал Робин. – И не выходила до тех пор, пока лорд-казначёй не пригрозил, что выломает дверь.

– Она даже не рассердилась на меня за мою дерзость, – печально говорил лорд Берли. – Я знал, что так будет ведь я уже столько лет служу ей. Она всегда остается наедине со своим горем. Я советовал вашему брату, леди Рич, быть весьма терпеливым.

От Робина многое зависело, так как королева была в ужасном состоянии. Она любила Лейстера, и в тяжелое для страны и королевы время он полностью вернул ее былое расположение. Это не было романтическим чувством – их отношения были похожи на отношения состоящих долгое время в браке супругов. Последние недели жизни Лейстера оказались, возможно, и его самыми счастливыми неделями. Теперь он был мертв, а ее сердце было разбито. Королеве Англии не к лицу было выставлять себя на посмешище в момент величайшего триумфа страны. И все же это было выше ее сил – совсем не обратить внимания на потерю старого друга и как ни в чем не бывало продолжать бесконечные празднования и официальные церемонии.

Робин был для королевы Елизаветы своеобразным лекарством: не только из-за того, что являлся молодым ее фаворитом, но еще и потому, что был ее кузеном и приемным сыном Лейстера. Робин был той родственной душой, в общении с которой королева получала отдохновение.

Робин хорошо вел свою партию. Чужое горе и страдание всегда заставляли его, преодолев себялюбие, целиком посвящать себя человеку, нуждающемуся в его помощи. Он придумывал для королевы развлечения, и она, незаметно для себя самой, принимала в них участие – он никогда, не уставал от разговоров о Лейстере, к которым они всегда возвращались.

Люди понимающие видели, что смерть отчима сыграла молодому Эссексу на руку. Однако все, что Робин делал для Елизаветы, он делал от чистого сердца и из самых лучших побуждений, и она знала это. Она не медленно назначила его на оставшуюся вакантной после смерти Лейстера должность королевского конюшего, ведающего дворцовой конюшней и конным хозяйством, и произвела его в рыцари ордена Подвязки. Ему не было еще и двадцати одного года.

Похоронив Лейстера, мать Пенелопы не стала впустую терять время. Высушив слезы, она вышла замуж за Кристофера Блаунта. Это была не очень красивая история. Блаунт был на восемнадцать лет младше ее и, будучи слугой графа, почти наверняка был ее любовником при его жизни. Королева была в ярости, хотя и не могла скрыть мрачного удовлетворения от того, что ее нелицеприятное мнение о Летиции в который раз подтвердилось. Лондонские таверны были полны неясных слухов о том, что Лейстера отравили.

Дети леди Лейстер от первого брака собрались, чтобы обсудить, как им относиться к этому, оскорблению памяти второго мужа и должны ли они признать третьего.

– Хорошо же мы будем выглядеть рядом с таким отчимом! – заявила Дороти. – Матушка могла бы подумать о нашей чести, если уж ее не заботит собственная.

Дороти, как и Пенелопе, не повезло с мужем, хотя она и выбирала его сама. Выйдя замуж за Тома Перрота наперекор мнению родственников, она жалела об этом с самого дня свадьбы и завидовала матери.

– Это чудовищно! – воскликнул Уолтер. Он был самым младшим из четверки Деверо и в свои девятнадцать все еще думал, что мать должна быть выше человеческих страстей. – У меня в голове не укладывается, как она могла так поступить. Я никогда не смогу непринужденно общаться ни с ней, ни с ним, не говоря уже о том, чтобы признать его в качестве отца.

– Прежде чем что-либо решить, послушай, что скажет Робин, – заметила Пенелопа.

Они ждали, что скажет Робин – среди всех четверых он обладал непререкаемым авторитетом. Спустя пару дней все Деверо собрались в доме Лейстера, который теперь назывался домом Эссекса и уже начал изменяться под стать новому владельцу – жизнь била ключом, вверх и вниз по лестницам сновали разного ранга секретари, слуги, протеже, которыми Робин непрестанно пополнял свою свиту – не ради тщеславия, но от искренней щедрости. Он хотел, чтобы все его друзья и доброжелатели могли разделить с ним его успех. В те дни к графу Эссекскому, казалось, прислушивался весь мир, и его брат и сестры не стали исключением.

– Что ты скажешь, Робин? – спросила Пенелопа.

– Я помню смерть отца, – ответил Робин после непродолжительной паузы. – Мне запретили присутствовать на его похоронах – дескать, я для этого слишком болезненный. Я до сих пор чувствую вину перед отцом.

– К чему ты клонишь? – спросила Дороти.

– Как оказалось, у меня были перед отцом какие-то обязанности, о которых я не подозревал и которые не мог бы выполнить в девятилетнем возрасте. Будет ли разумно, если я сейчас стану из себя разыгрывать старшего сына Лейстера. Нашей главной заботой должна стать защита матери.

– Думаешь, ей нужна защита? – произнесла Дороти.

Уолтер высказался утвердительно. Он хотел оградить мать от влияния Кристофера Блаунта, которого считал единственным виновником всего случившегося. Пылкая речь Уолтера была прервана приходом Гелли Меррика, дворецкого Робина, объявившего, что внизу ждет посетитель, которого его светлость, возможно, захочет принять.

– Наверняка кто-то пришел выразить свои соболезнования, – сказал Робин. – Кто же это?

– Сэр Чарльз Блаунт, милорд.

– А! Это меняет дело. Пригласите его, Меррик. – Робин посмотрел на сестер: – Он сейчас испытывает те же затруднения, что и мы. Мы с ним в одной лодке.

Возможно, Чарльз Блаунт был в другой лодке – и она была еще менее пригодна к плаванию, поскольку невыносимо было испытывать чувство стыда за близкого человека. К тому же он знал, что Кристофера все считают обыкновенным авантюристом. Едва ли он забыл, как к нему самому отнесся Лейстер, когда узнал о его отношениях с Пенелопой девять лет назад.

Чарльз поприветствовал всех и сразу перешел к делу.

– Собираются ли они признать брак? Примут ли они Кристофера в качестве отчима?

– Все спрашивают об этом, – заметил Робин. – Я не знаю, какого ответа они ждут. Этот брак действителен, и Кристофер является нашим отчимом, хотим мы этого или нет. Мы не можем отменить церемонию.

– Однако в городе ходят слухи, будто вы сказали, что отказываетесь видеться с леди Лейстер до тех пор, пока она не согласится жить раздельно с Кристофером. Если это так...

– Это неправда! – воскликнул Робин. – Я не ставил никаких условий. И все же вы, наверное, не ждете, что мы примем вашего брата в свою семью с распростертыми объятиями?

– Не жду, – без промедления ответил Чарльз. – Кристофер совершил отвратительный поступок, злоупотребив доверием хозяина и своим положением. Я не ищу ему оправданий. Но он не мерзавец, он просто слабый человек, и я прошу вас не верить людям, которые отзываются о нем как об опасном и расчетливом хищнике. Он искренне любит вашу мать, и я убежден, что только поэтому он согласился на этот брак.

– Во имя Господа, избавьте нас от ваших россказней, – прервал его Уолтер. – О какой любви может идти речь между столь разными людьми?! Ваш брат использует нашу мать в своих целях, и все это понимают. Ему двадцать девять, а ей сорок семь. Предположить, что он любит ее, – значит погрешить против истины.

Все замолчали. Но если Робину двадцать один, а королеве пятьдесят пять? Перед этими показателями меркла разница в возрасте между Кристофером и леди Лейстер.

– Когда мне нужно будет твое мнение, – произнес Робин, обращаясь к брату, – я о нем спрошу. А до тех пор держи рот на замке и говори только тогда, когда тебя спрашивают. Что ты знаешь о чувствах взрослых мужчин и женщин? Я больше не потерплю подобной дерзости.

– Я... прошу прощения, милорд, – запинаясь, сказал Уолтер. – Я не имел в виду... то есть я не думал... я не собирался тебя задевать.

Робин пожал плечами.

– Ты должен научиться понимать и прощать, – произнес он погодя. – Думаю, ты скоро увидишь, что Кристофер и мать поладят друг с другом.

– Что ж, нелишне было бы поднять бокал за то, что наши семьи породнились, – сказал Уолтер Чарльзу.

– И в самом деле! – воскликнула Пенелопа, которая старалась видеть хорошее даже в самом плохом. – Мы очень рады, нас с вами теперь объединяют родственные связи.

– Вы слишком добры ко мне. Я этого не заслуживаю, – сказал Чарльз.

Пенелопу не обманула эта обтекаемая фраза. Чарльз допустил колкость, почти дерзость, что совсем не было похоже на него. Неужели минувшее до сих пор терзает его? Или, может быть, сейчас больше, чем когда-либо? Но он же понимает, что она не виновата в том, что они расстались тогда. Пенелопу озадачила скрытая в его словах горечь. В чем причина? Два месяца спустя она обнаружила ее.

Летиция Лейстер не собиралась считаться с мнением общества. Она везде появлялась с новым мужем и в то же время настаивала на своем праве использовать старый титул. Кристофер попал под каблук своей энергичной жены. Это его устраивало. Однако его угнетало отношение окружающих: многие думали о нем плохо, мало того – презирали. Он с удивлением обнаружил, что золотоволосая красавица, тремя годами младше его, стала его падчерицей. Как-то дождливым осенним вечером он сказал Пенелопе, как трудно жить, терпя нападки со всех сторон. Летиция навещала своего отца, но он знал, что его там не ждут, поэтому остался дома и топил себя в жалости к самому себе. Собственная семья относилась к нему не лучше. Чарльз не давал ему спуску.

– Не знаю уж, какое право он имеет судить меня, если вспомнить о его собственных грехах. Но... мне нельзя об этом говорить. Беда в том, Пенелопа, что вы слишком восприимчивая слушательница.

– Мне бы не хотелось, чтобы вы рассказывали мне о том, что мне не следует знать, – заметила Пенелопа, покривив душой. Ей очень хотелось знать, о каких грехах Чарльза упомянул Кристофер.

– В общем, – улыбнулся Кристофер, – в молодости у Чарльза была любовь. Он держал ее в строжайшем секрете, вбив себе в голову, что он связан с ней навеки. Он ведь стал еретиком, выступив против канонов официальной церкви. О господи, я и забыл, что вы тоже еретичка. Прошу прощения...

Пенелопа пропустила эту бестактность мимо ушей. У Чарльза, похоже, имеет место вкус к тайным приключениям. После их любви он, вероятно, вступил с кем-то в тайный брак...

– Вы знаете еще что-либо? – спросила она. – Как долго Чарльз и его пассия были женаты? И почему расстались?

– Они не были женаты, – ответил Кристофер.

– Да? Из того, что вы сказали...

– Они обменялись обручальными кольцами и поклялись друг другу в верности. Многие приравнивают этот обряд к венчанию. Чарльз считает, что он не вправе отступить от данного когда-то слова.

Пенелопа молчала. Ее любопытство было удовлетворено, но она отнюдь не испытывала радости. Должно быть, Чарльз любил еще кого-то...

Стараясь говорить равнодушным тоном, Пенелопа спросила:

– Вы знаете, что это была за особа.

– Он говорил, что она из знатной семьи. Поэтому ее родители и разлучили их – они не могли позволить, чтобы их сокровище досталось нищему Блаунту. Однако ее добродетель оказалась не такой бесспорной, как происхождение, – она легко нарушила данную ему клятву. Чарльз говорил мне, что она вышла замуж за человека, подобающего ее положению. Я иногда задумываюсь, не принадлежит ли она ко двору.

Итак, надежды на ошибку больше не осталось. Пенелопа была в смятении. Она знала, что ей не обрести мира в душе до тех пор, пока она не поговорит с Чарльзом. Неужели он считает, что его жизнь искалечена раз и навсегда тем, что случилось больше десяти лет назад? Пенелопа знала, что клятвы, данные друг другу влюбленными, и обручение, пусть даже тайное, иногда служили поводом для обращения в суд, если не сопровождались последующим венчанием. Но она никогда не думала, что их отношения с Чарльзом – из того же разряда.

Она искала встречи с ним, а он превратился в невидимку. Двор находился в Гринвиче, и за две недели своего пребывания при дворе Пенелопе ни разу не удалось остаться с ним с глазу на глаз. Но однажды утром ей представилась такая возможность. Она собиралась отплыть на барке в Лондон, когда на причале появился Чарльз и спросил ее, не пригласит ли она его с собой. У него было какое-то срочное дело к вице-губернатору Тауэра, района вокруг старинной крепости на берегу Темзы.

– Поднимайтесь, сэр Чарльз. Я буду рада компании.

Она жестом приказала служанке пересесть на корму, и Чарльз разместился рядом с Пенелопой под небольшим тентом. Занавески были сдвинуты из-за жары, необычной для октябрьского утра, но все же они могли спокойно разговаривать, не боясь, что их услышат.

Барка отплывала, а Пенелопа собиралась с духом.

– Я хотела поговорить с вами. Ваш двоюродный брат недавно рассказал мне кое-что, и это меня очень обеспокоило.

Она замолчала, вслушиваясь в ритмичные всплески весел о воду, сопровождающие скрип уключин.

– Он случайно поведал, что когда-то вы обручились с особой благородного происхождения и теперь считаете себя связанным с ней на всю жизнь, несмотря на то, что она вышла за другого.

Чарльз молчал и не двигался. Она смотрела на него и ничего не могла прочесть по его лицу. Погодя он сказал:

– Предполагаю, что мой кузен был пьян.

– Возможно, но какое это имеет значение? Не вините Кристофера. Мне не следовало сразу бежать к вам и все разбалтывать. Но мне необходимо знать правду.

– Правду, леди Рич? Но насколько я понимаю, вы уже знаете правду, хотя и предпочли бы с большим удовольствием остаться в неведении. Я должен был рассказать об обручении моей семье, поскольку они хотели заставить меня жениться.

– Я все еще ничего не понимаю. Почему вы не согласились жениться? Вы же... не считаете, что мы с вами обручены?

– Мы как раз обручены и связаны друг с другом узами перед лицом Господа на всю жизнь. И не имеем права связывать себя узами брака с кем-либо еще.

– Но это безумие! – воскликнула Пенелопа. – Я же вышла замуж за лорда Рича!

Чарльз молчал.

– Вы, должно быть, полагаете, что я совершила смертный грех, – прервала молчание она.

– Нет, вы не должны обвинять себя в этом, – возразил он. – Грех совершается сознательно и умышленно. Вы же действовали по неведению.

– Я понимала, что дала обещание выйти за вас замуж, и думала, что могу в любой момент изменить решение. Никто мне не сказал – ни Лейстер, ни мать...

– Они знали, что мы дали друг другу клятву верности и обменялись обручальными кольцами?

– Нет, А это имеет значение?

– Да, имеет...

– Я все еще храню ваше кольцо. В своей шкатулке с драгоценностями, – произнесла она вполголоса. – Чарльз, почему вы не сказали мне раньше, что считаете наше обручение священным?! Вы же знали, что мои родственники быстро подыщут мне жениха?

– Потому что в то время я сам не осознавал всей святости нашего обручения. Вы же помните: когда я вас встретил, я был католиком, безразличным в своей вере. Я старался думать о религии как можно меньше. А потом я уехал в Оксфорд и обрел там истинную веру, воплощенную в протестантской церкви. Я стал изучать Священное Писание и труды отцов-основателей, начал размышлять о материях, о которых ранее не имел понятия. В какой-то момент – не могу точно вспомнить где или когда – я понял, что не имею права нарушить данную вам клятву. Это не какая-то новая догма, а все юристы и богословы придерживаются мнения, что сознательное обручение, являясь как бы предварительным брачным контрактом, не может быть отменено даже в том случае, если оно не оформлено юридически. И я принял это, поскольку к этому склоняла меня совесть. Но какой смысл забивать вам голову всем этим? Вы считаете себя замужем за лордом Ричем, вы мать его детей...

– Считаю себя?! Я замужем за Ричем!

Возникла короткая пауза.

– Простите меня, Пенелопа, – произнес он погодя, – но я так не считаю.

Пенелопа опешила. Ее брак с Ричем был несчастлив, и, казалось бы, она должна была с радостью воспринять мысль Чарльза о том, что она вовсе не была за Ричем замужем. Но сделать это было трудно, так как все это противоречило здравому смыслу и тому, что действительно происходило в ее жизни, – венчанию, которое, несомненно, имело место в домовой церкви Хантингтонов. Она всегда будет помнить этот злополучный день. А ее положение в обществе? Неужели Чарльз считает ее детей незаконнорожденными? Перед лицом закона она супруга Рича. А перед лицом Господа? Вера в священный брак укрепляла ее в верности мужу, дала ей силы отказать Филиппу Сидни, помогла пережить семь лет одиночества. Она не может так просто отказаться от своего единственного оплота! Единственным чувством, которое она испытывала к Чарльзу в этот момент, была обида.

Они молчали до тех пор, пока барка не добралась до Лондона.

Все это время он не отрываясь смотрел на нее. Постепенно Пенелопа начала понимать, как эгоистично вела себя по отношению к Чарльзу.

– Просите меня, – сказала она. – Я послужила для вас причиной многих бед. Возможно, я не разделяю ваших терзаний, но я уважаю их. Боюсь, я испортила вам жизнь.

– Ничуть не бывало! Кристофер расписывал меня как мученика, но на самом деле у меня нет никакого желания вступать в брак. Я слишком беден для этого, и у меня слишком много дел. Я неплохо справляюсь в одиночку.

Это было правдой. Наверное, он был счастливее ее. На мгновение она даже обрадовалась, что ее брак оказался провалом и он знал об этом. Если бы она жила в свое удовольствие с любимым мужем, то груз вины за те страдания, что она причинила Чарльзу, был бы невыносимым.

Показался Тауэр. Чарльз поднялся.

– Вы направляетесь в дом Эссекса? Тогда я сойду здесь. Было бы просто невежливо благодарить вас за приятную дорогу. Могу я вместо этого просить вас простить меня, если я вас обидел?

– Ах, Чарльз, чем меньше мы будем думать об этом, тем лучше.

Он поцеловал ей руку с присущим ему достоинством, ступил на берег и зашагал к Тауэру. Провожая его взглядом, Пенелопа подумала: как странно и как грустно, что ни он, ни она не вспомнили о том, что привело к их теперешнему невеселому положению, – о радости и нежности того лета в Уонстеде. «Я могла бы быть счастлива с Чарльзом, – подумала Пенелопа. – Жаль, что мы не поженились». Но только какой прок от сожаления?

Жизнь при дворе стоила недешево, а Робин был весьма расточителен. Спустя пару лет он так сильно залез в долги, что решил, по примеру многих обнищавших героев, сбежать за море. Вместе с Уолтером он тайно выехал в Плимут, чтобы присоединиться там к экспедиции адмирала Дрейка, направляющейся к берегам Португалии. В Португалии пришлось несладко, но добыча оказалась такой незначительной, что не могла поправить дел графа Эссекского. Королева сердилась на него все время, пока его не было, и простила его сразу, как только он вернулся. Она даже одолжила ему денег, чтобы он смог на время откупиться от кредиторов.

Итак, карьера его была на самом пике, и Пенелопа всегда была рядом с ним – и при дворе, и в Уонстеде, где ей часто приходилось исполнять роль хозяйки дома. По правилам наследования все имущество Лейстера отошло к нему, ведь именно он – а не вдова Лейстера или семейство Сидни – стал настоящим его наследником и правопреемником.

Поместье в Уонстеде было любимым местом пребывания Пенелопы, гораздо более дорогим ее сердцу, чем Лиз или даже Чартли, где она провела свои детские годы. Даже старые воспоминания не могли ослабить ее удовольствие от жизни в уютном доме из красного кирпича, построенном на опушке леса в загородном поместье, не лишенном, однако, городского лоска, – Уонстед находился достаточно близко к Лондону и являлся свидетелем официальных визитов и празднеств.

В начале лета 1580 года здесь собралась небольшая компания друзей – супруги Уиллоубай, Роджер Уильямс, Чарльз Блаунт и еще несколько человек, включая леди Сидни. Это стало небольшим сюрпризом, так как Франческа – тихая, красивая и умная особа, которая так и не вышла вторично замуж, несмотря на четыре года вдовства, – не принадлежала к придворному кругу. К тому же она снова была в трауре, поскольку незадолго до того умер ее отец, и Пенелопа удивилась, зачем ее пригласили.

Робин ожидал, что его гости будут не менее активны, чем он сам. В первый день, не обращая внимания на удушающую июньскую жару и на то, что лес в окрестностях Уонстеда был очень густым, он потащил всех на охоту.

– Представляю, что из этого выйдет, – жаловался Чарльз, сидя на моховой кочке во время традиционной трапезы перед охотой. – Я буду до вечера скакать то в одну сторону, то в другую, с луком и стрелами у седла, и за весь день не увижу ничего, что могло бы сойти за добычу, в такой чаще можно смело завязывать себе глаза толк будет тот же.

– Ваш-ша правда, похоже, в этих лес-сах нам придется не с-сладко, – поддержал его крепкий маленький Уильяме, цедя валлийские шипящие и свистящие сквозь окладистую бороду.

– Здесь полно зверья, – заявил хозяин Уонстеда. – Нужны только хорошие собаки, чтобы их поднять. Могу гарантировать вам, Чарльз, что вы найдете применение своим стрелам.

– Я думал, здесь оленей обычно загоняют для охоты, – сказал Уиллоубай.

– Леди Сидни не станет стрелять в такого оленя, – заметил Робин. – Она считает, что это слишком жестоко.

Все посмотрели на Франческу. Та вспыхнула. Пенелопа и забыла, какой красивой она может быть, когда к восхитительным чертам ее лица добавляется румянец. Однако оставалось непонятным, почему именно Франческа распоряжается приготовлениями к охоте в Уонстеде.

– Пенелопа, негоже вам быть на улице в такую жару, – сказала Мэри Уиллоубай, обмахиваясь веером. – Вам лучше вернуться в дом, отдохнуть и подождать нас.

– Ничуть не бывало, милая Мэри. Я прогуляюсь немного, карета меня подождет.

Пенелопа была снова беременна – в четвертый раз.

Она ждала ребенка в августе и не могла больше ездить верхом, но, никогда не делая себе поблажек, не собиралась нежить себя и впредь.

Когда кавалькада охотников тронулась в путь, она, не вставая со своего места под буком, проследила за тем, как слуги убирают остатки трапезы, стряхивают мусор с белых льняных скатертей и собирают столовое серебро.

Затем, когда слуги ушли, она встала и не спеша пошла по тенистой лесной дороге. До нее доносился собачий лай и хруст веток – это, по-видимому, лошади пробирались сквозь густой подлесок. Робин не давал своим гостям спуску. Пенелопа почувствовала себя покинутой и подумала, что зря ее ребенок выбрал летние месяцы для того, чтобы появиться на свет.

Она услышала шум позади себя и, оглянувшись, увидела Чарльза Блаунта, пешего.

– Что случилось с вами?

– Для моей кобылы этот лес оказался слишком серьезным испытанием. Могу я немного пройтись с вашей милостью.

– Вы и не собирались охотиться сегодня, – заметила она.

Чарльз улыбнулся и сказал, что хотел во время охоты продумать новый план для постройки небольшого дома рядом с рыбными прудами и, вернувшись, перенести его на бумагу.

– Вы творите чудеса со здешними садами, – сказала Пенелопа. Они медленно, бок о бок, шли по узкой дороге. – Брат вам очень благодарен.

– В действительности благодарным должен быть я. Никогда еще человеку, не имеющему собственной земли, не позволяли осуществлять столь дорогостоящие задумки. И он меня еще благодарит! Поистине Эссекс -принц среди друзей.

Робин, которого всегда больше волновали люди и идеи, чем материальные блага, дал Чарльзу возможность на свое усмотрение улучшать окрестности Уонстеда. Они много времени проводили вместе и здесь, и в Лондоне, и за последний год Пенелопа часто виделась с Чарльзом. Они никогда не вспоминали про их разговор на барке или про ту невидимую связь, которая, по мнению Чарльза, все еще существовала между ними. Это было трудно, но они оба прошли хорошую школу при дворе. Чтобы сделать свою жизнь хотя бы терпимой, им нужна была внутренняя дисциплина.

Здесь, в Уонстеде, они все же могли позволить себе воспоминания о прошлом, но только твердо веря в то, что у этих воспоминаний нет никакой связи с настоящим и будущим.

– Вы помните те заросли орляка?

– Нет, – твердо ответила она и тут же испортила впечатление от сказанного, добавив: – Они были чуть дальше, слева.

– Я не обидел вас?

– Обидели. Тем, что привели меня сюда, когда я беременна и похожа на дыню, и напомнили, какой я была и что я делала в шестнадцать. Не думала я, что вы настолько бессердечны.

– На дыню? Нет! – Он засмеялся. – Вы похожи на золотистый абрикос. И именно ваше интересное положение позволило мне заговорить об этом. В другое время это было бы неуместным и безрассудным. Вы бы подумали, что я вынашиваю какой-либо коварный план, и, придя в ярость, как и положено Деверо, влепили бы мне пощечину. И я бы умер от огорчения.

– Чтобы вы умерли, сэр Чарльз, нужно нечто большее, чем просто пощечина.

В их подшучивании друг над другом было зерно истины. Пенелопа понимала, что они представляют потенциальную опасность друг для друга – не из-за их обручения, которому исполнилось уже одиннадцать лет, нет. Но как мужчина представляет опасность для женщины, и наоборот. Если бы не последние месяцы беременности, она бы не смогла идти с ним рядом и так спокойно разговаривать.

Дорога превратилась в тропу, которая свернула в глубь леса. Вдруг они услышали голоса впереди и остановились. Против своей воли они стали свидетелями разговора, который его участники предпочли бы сохранить в тайне.

В просвете между деревьями Пенелопа и Чарльз видели Робина. Он держал на поводу пару лошадей и смотрел на стоящую напротив Франческу Сидни.

Она, хрупкая, худенькая, решительно отчитывала лорда Эссекса.

– Ваша светлость ведет себя неподобающим образом! Я считала, что вам хоть немного небезразлично мое доброе имя.

– Ваше доброе имя волнует меня больше всего на свете, Франческа. Вы же знаете. – Она отвернулась от него. Он взял ее за локоть, ухитрившись при этом не выпустить из рук поводьев. – Милая, я так вас люблю. Единственное мое желание – это чтобы вы были счастливы. Прекратите терзать меня своим безразличным видом.

– Я же сказала вашей светлости – нет!

К этому времени Чарльз с Пенелопой, осторожно ступая по сухим листьям и веткам, отошли на такое расстояние, что уже не могли слышать разговора.

– В этом лесу они охотятся явно не на оленя, – сказал Чарльз.

– Похоже, я слишком надолго уехала в Лиз. Вы знали, что она – его последнее увлечение?

– Да. Слышал как-то.

Пенелопа замолчала. Она понимала, какой вызов может бросить спокойная красота Франчески Сидни и ее добродетель такому человеку, как Робин.

– Ему не на что надеяться, – сказала она. – Франческа слишком холодна и благочестива. Думаю, именно в этом ее прелесть.

– Она благочестива, бесспорно. Но холодна... Это слово я бы выбрал в последнюю очередь. Франческа считается второй красавицей Англии.

Пенелопа встревожилась. Она не стала спрашивать, кто считается первой, хотя не исключено, что ответ доставил бы ей удовольствие.

За ужином она внимательно наблюдала за Робином и Франческой. Он уделял ей много внимания, даже попытался посадить рядом с собой, хотя Франческа не позволила ему совершить этой бестактности и села напротив. Он, было, обиделся, но через минуту уже тянулся к ней, чтобы спросить о чем-то, вполне уверенный, что, в конце концов, получит желаемое. Франческа выглядела смущенной и растерянной. Она могла противостоять Робину в лесу, вооруженная высокими моральными принципами, но она не знала, как обращаться с могущественным графом Эссекским в его собственном доме, когда он решил выделить ее из толпы остальных гостей и сыграть с ней в игру, в которой он был признанным мастером.

Вечер выдался восхитительный, и после ужина Робин заявил, что собирается устроить гимнастические состязания – похоже, жаркая погода прибавляла ему энергии. В сад принесли деревянные козлы. Вокруг площадки для состязаний выстроились слуги с факелами, и вне этого круга резко выделялись на фоне закатного неба верхушки деревьев и высокие кусты.

Мужчины резвились, словно школьники, но никто не превзошел в азартности Роджера Уильямса, которому было под пятьдесят и который был на голову ниже всех остальных. Он бодро подбегал к козлам, пытался изобразить кульбит и не менее бодро плюхался на собственный живот.