Часть третья

АСТРОФИЛ И СТЕЛЛА

1582-1587 годы

Пенелопа все же поехала в Лондон. Королева милостиво назначила свою кузину баронессу Рич камер-фрейлиной, а ее соизволению не мог противиться даже самый жестокосердный муж.

Сначала они поехали в дом Рича, расположенный в прелестном пригороде Стратфорда-ле-Боу – среди пекарен, как подметила Пенелопа. Это был район булочников и кондитеров, и по праздникам, если была хорошая погода, жители любили гулять по Майл-Эндроуд до узкого моста через реку Ли, подкрепляясь по дороге булочками с кремом. Дом лорда Рича был отделен от остальных построек обширным садом. Пенелопе нравилось здесь – это, конечно, был не Стренд, одна из главных улиц в центральной части Лондона, но жить тут было спокойнее.

Во время их первого визита ко двору Елизавета I милостиво приняла молодую чету и даже вспомнила о былых поездках в Лиз. После того как королева с несколькими избранными удалилась в свои покои, придворные разбрелись по огромной королевской приемной, приготовившись занимать себя кто чем может. Некоторые собирались группами вокруг столов для карточной игры, другие обсуждали заморские новости, новые книги или свежие скандалы – кому что было по вкусу, серьезные политики усаживались в кресла и вели длительные беседы, наиболее пылкие джентльмены тоже не теряли времени даром – флиртовали с чужими женами. Между прочим, каждый пренебрежительно отзывался о наряде соседа, а сосед отвечал тем же. Это был мир остроумия и интриг; здесь не было места ни глупым, ни робким. Большинство придворных были хорошими собеседниками, и у Пенелопы было много друзей среди них – она чувствовала себя здесь как рыба в воде. Она, лорд Рич, лорд и леди Уиллоубай, лорд Камберленд, и Филипп Сидни играли в модную карточную игру под названием «примеро». Рич в самом начале игры предупредил Пенелопу, чтобы она не делала крупные ставки. Кое-кто за столом удивленно поднял брови, а Пенелопа начала нервничать. В Лизе он был волком среди ягнят, но неужели он не понимает, что двор – дело иное? К несчастью, он до этого выпил. Перегрин Уиллоубай заметила, что самые азартные игроки – мужчины. Ее муж улыбнулся. Они были красивой парой и любили друг друга – они вступили в брак наперекор своим семьям. Пенелопа с тоскливой завистью смотрела на их отношения.

– Только не приходите ко мне и не просите, чтобы я оплатил ваши долги, – сказал Рич Пенелопе.

– Думаю, на собственные нужды у меня хватит средств.

– Вы первая в своей семье, кто вправе так думать, – добавил он и промямлил еще что-то о нищих Деверо.

Филипп, слушавший все это с видимым отвращением, отодвинул свой стул.

– Не соблаговолит ли ваша светлость повторить последнее замечание? – усмехнулся он.

– Сядьте, Филипп, – сказал лорд Уиллоубай.

– Я не чужой в семье Деверо, и так как братья леди Рич еще юны, чтобы вступиться за сестру и дать отпор подобному неуважению...

Уиллоубай и Камберленд стали уговаривать его успокоиться, а Пенелопа тихо добавила:

– Пожалуйста, мистер Сидни.

Сидни подчинился. Как и многие чувствительные люди, он легко выходил из себя, если видел несправедливость в отношении другого, и не мог скрыть своих чувств. Он был бледен и тяжело дышал.

Рич, хоть и был уже пьян, все же понял, что они все против него, и попытался исправить положение, заявив:

– Недостаток женщин в том, что они ничего не понимают в деньгах. Моя жена никогда не следит за своими расходами. Бог знает чему их нынче учат...

– Сдается мне, некоторых из них учат терпению, достойному Гризельды, как известно, женщины непревзойденной красоты и редкостной терпеливости, – сказал Сидни, ив голосе его прозвучала сталь.

Камберленд сдал карты с грацией шулера.

Теперь для всех, сидящих за столом, стало делом чести, чтобы Пенелопа выиграла. Это было непросто, так как у нее были очень плохие карты, однако скоро Камберленд, который сидел рядом с ней, нашел выход. Черноволосый, худощавый, он излучал жизнелюбие и делал вид, что ему все нипочем. Он стал жульничать, давая Пенелопе возможность собрать из плохих карт хорошие комбинации.

– Ну, давайте посмотрим, что у нас есть... – бормотал он время от времени. – Двойка и тройка. Негусто. Вот вам еще. – И затем с удивлением: – У вас прайм.

В другой раз у нее был флэш к тузу, а это было еще лучше.

Рич окончательно напился и уже ничего не понимал, кроме того, что его жена выигрывает. Это его раздражало. Все остальные поддерживали Камберленда, ставя на проигрышные карты, и скоро перед Пенелопой выросла горка монет.– Она смеялась, чувствуя комок в горле. Она была так благодарна друзьям за свою победу. Вокруг них начала собираться толпа – многие придворные каким-то образом узнали, что Рич выставляет себя полным болваном, и подошли поглядеть на потеху. К концу игры вокруг стола было так людно и жарко, что на Пенелопу накатила дурнота. Она зажмурилась.

– Что случилось? – спросил Сидни. – Вам плохо?

– Я бы вышла на свежий воздух.

– Пойдемте.

Он ловко провел ее сквозь толпу в прилегающую к приемной зале галерею, где было прохладно и тихо и царил полумрак – горело лишь несколько канделябров со свечами. Они сели в нише оконного проема, подальше от глаз вооруженных стражников, дежуривших у дальних дверей.

– Благодарю вас, мистер Сидни. Вы меня спасли.

– Это невыносимо! – взорвался Сидни. – Вы не должны позволять ему обращаться с вами подобным образом. Мне он никогда не нравился, я считал его недостойным вас, но... неужели он всегда такой?

– О нет! Как правило, он гораздо хуже. Слишком рано в этом мелодичном голосе стали прорезаться нотки горечи. В сиянии драгоценностей Филипп Сидни видел милую, беззащитную юную леди, к красоте которой бездушные камни ничего не добавляли. И она была продана. Это казалось ему преступлением.

– Пенелопа, как вы согласились на такую грязную сделку? Как вы могли?

Пенелопа неожиданно разгневалась. Она ожидала подобного упрека от кого угодно, но только не от Филиппа Сидни.

– Почему я вышла за него? Ваша тетушка Хантингтон не давала мне жизни в течение пяти месяцев, но это не важно, я вышла замуж от отчаяния. Как вы думаете, сколько у меня было предложений? Моя семья однажды нашла мне жениха – он пошел на попятный, несмотря на то, что мой отец на смертном одре завещал нам быть мужем и женой.

До него медленно доходило, что она имеет в виду. Он смотрел на нее сначала потрясенно, затем с недоверием и, наконец, с раскаянием.

– Но, Пенелопа... леди Рич... я не мог себе представить... каким, полагаю, негодяем я вам кажусь. – Он замолк, не в силах справиться с чувством вины. Он старался не встречаться с ней глазами и, сжав руки, пытался успокоиться. Затем он начал говорить тихо и настойчиво: – Я любил и уважал вашего отца и собирался выполнить его предсмертную волю. Но я не спешил, потому что вы были так молоды – я считал, что любая юная особа должна сама решать, за кого ей выходить замуж. А к тому времени, как вам исполнилось шестнадцать, все изменилось, поскольку мой дядя женился на вашей матери и поместья Дадли должны были отойти их детям, так что я потерял всякие перспективы. Мой отец беден и незнатен. Какое я имел право просить руки сестры графа Эссекского? Это выглядело бы дерзостью.

Пенелопа грустно подумала, что только Сидни, с его загадочным характером, мог так низко оценить свои шансы. Он не решился сделать ей предложение, когда наследником стал Робин, но он чувствовал бы себя еще более неуверенно, если бы наследницей была она.

– Простите меня, – сказала Пенелопа. – Я не думала, что все так сложно. Я была непочтительна по отношению к вам, но это только потому, что вы сказали, будто я вышла за Рича из-за денег, хотя это и правда. Поверьте, я стыжусь этого с первого дня супружества и расплачиваюсь за свое легкомыслие с того же дня.

Неожиданно Пенелопа обнаружила, что сидит, уткнувшись лицом ему в плечо, и плачет. Оставалось только надеяться, что стражники их не видят, но, по правде говоря, ей было все равно. Сидни крепко обнял ее, успокаивая. Она чувствовала, как его тепло окутывает ее, пробуждая умершую было волю к жизни.

Его объятия были приятны. Наверное, это нечестно по отношению к Ричу, но разве он имеет право на ее абсолютную верность?

– Он... не обижает вас?

– Он меня еще не бил, хотя был бы не прочь. Он боится, что я расскажу Лейстеру.

Сидни пробормотал что-то неразборчивое. Непонятная дрожь прошла по нему – Пенелопа почувствовала ее через серый атлас его камзола. Филипп прижал ее к себе сильнее и гладил по волосам.

– Боже! Каким же дураком я был, – едва слышно прошептал он.

Взглянув ему в лицо, она хотела спросить, что он имел в виду. Но вопрос вылетел у нее из головы, когда она поняла всю необычность ситуации – она в королевском дворце Уайт-Холл в объятиях удивительно красивого молодого человека.

Отстранившись, она тихо произнесла:

– Нам нужно идти обратно, а то мой муженек может меня хватиться. Как хорошо, что вы увели меня оттуда. Вы не находите, что способ, которым решил меня успокоить Джордж Камберленд, – это немного слишком? А Уиллоубай – женатый человек. Мэри это, наверное, совсем не понравилось. Но вы – вы выше всяких похвал.

– Если вы так думаете, то мне некого в этом винить, кроме себя, – сдержанно ответил Сидни.

– Вы нас всех очаровываете, – сказала она, поднимаясь со скамьи. – Вы не могли бы написать еще один сонет, посвященный Стелле? Польстите моему неуемному тщеславию.

Он задумался.

– Да. Я могу написать, – сказал он погодя. – Только не удивляйтесь, если стиль сонетов немного изменится.

– Хорошо. А вы сейчас работаете над чем-нибудь? Они разговаривали о его стихах, пока не пришли обратно в приемную.

Сонеты не рождаются быстро. Пенелопа вернулась в свой дом в Стратфорде и провела там десять дней, занимаясь хозяйством. К тому времени, как она вернулась к своим обязанностям камер-фрейлины, двор уже переехал в Гринвич. Рич остался в Лондоне – он подготавливал к исполнению важный судебный иск.

Пенелопа разместилась в апартаментах, положенных ей по рангу и должности. Они состояли из маленькой гостиной и спальни. Может быть, они не были столь же просторны, как особняк в Лизе, но при дворе всегда было тесно, к тому же Пенелопа больше ценила уединенность и то, что она снова принадлежала самой себе.

– Я надеюсь, вашей милости будет здесь удобно. Камин дымил, но я велела его наладить, – заметила ее горничная Джейн Багот.

– Спасибо, Джейн. А что это за пакет?

– Его принес мистер Сидни, мадам.

Пенелопа взяла пакет, подвинулась ближе к огню и сломала печать. Внутри было три сонета, писем не было. Она выбрала один наугад и стала читать:

И он нарисовал его в следующем сонете, который был наполнен печалью о потерянной любви. Она быстро пробежала его глазами, едва вникая в текст, и взяла третий сонет, в котором снова и снова обыгрывалось богатство, за которым она погналась, выйдя замуж за нелюбимого:

Пенелопа перечитала сонеты несколько раз. Она была потрясена.

Таких стихов она ожидала меньше всего. Они были великолепны; насколько она могла судить, это было лучшее из всего, что Филипп написал. И стиль был странным – некоторые строчки были неровными, выпадали из ритма, и еще он отказался от старых образов. Ни слова не было сказано ни о черных как ночь глазах, ни о белой как снег груди. И он неосознанно допустил бестактность, что было совсем не похоже на Сидни. Как получилось, что он воспринимает ее несчастливый брак так близко к сердцу? Если только... но это же невозможно, это же смешно. Наверное, муза убежала от него.

Пенелопа увиделась с ним после ужина в церемониальном зале, где были устроены танцы, которые осталась посмотреть королева. Сидни пригласил Пенелопу на танец. Это дало им возможность поговорить.

– Вы прочли мои стихи?

– Да. Они очень хорошо написаны...

– Вы их поняли?

– Я умею читать по-английски, сэр.

– Но умеете ли вычитать в умах, леди Рич? – возразил он, медленно, в такт музыке обводя ее вокруг себя.

– Умею, если этот ум – ваш. – У нее возникло непреодолимое желание поддразнить его. – Вы создали очаровательные стихи из того, о чем моя старая нянька говорила: мол, что с возу упало, то пропало.

– Я это заслужил, – ответил он с улыбкой. – Но вы недооцениваете меня, Стелла.

Они продолжали танец вместе с другими придворными. Когда музыка кончилась, он сказал, глядя ей прямо в глаза:

– Я люблю вас.

Один из лейб-гвардейцев тронул его за рукав:

– Мистер Сидни, вас просит подойти ее величество.

Филипп и Пенелопа посмотрели в дальний конец залы. На таком расстоянии даже королева не смогла бы увидеть, что между ними происходит. Как оказалось, королеве просто понравилось, как они танцевали. Она была большой любительницей танцев и хотела, чтобы они продемонстрировали свое искусство перед ней, перед всеми.

Пенелопа поначалу смутилась, но затем сделала глубокий реверанс и повернулась лицом к партнеру. Королева хлопнула в ладоши, и музыканты заиграли.

Это было чудесно – танцевать только вдвоем в зале с высоким красавцем с темно-каштановыми волосами и грацией греческого бога. Она не любила его, но ей он правился – как еще многим и многим, – и мысль о том, что он может быть влюблен в нее, была весьма волнующей. На протяжении всего танца он смотрел ей в глаза своим спокойным и ясным взглядом, и она вдруг поняла, что тоже не в силах отвести от него глаз.

Они закончили танец под аплодисменты придворных. Королева улыбнулась и заговорила с Лейстером, стоящим возле ее кресла:

– Они очень хорошо танцуют – моя кузина и твой племянник.

– Семейный талант, ваше величество. Мы с вами тоже хорошо танцуем.

– Сам себя не похвалишь – никто не похвалит, да? Но ты прав. Давай покажем им.

Нужна была или большая смелость, или исключительная уверенность в собственных силах, чтобы бросить вызов почти совершенной телесной красоте Филиппа Сидни и Пенелопы Рич, ведь и королева, и ее фаворит были далеко не молоды. Королева танцевала великолепно – танец размывал черты ее осунувшегося накрашенного лица и скрадывал возраст. Лейстер, несмотря на свой вес и далеко не безупречное по отношению к королеве прошлое, касался ее с трогательной преданностью и нежностью. Весь двор смотрел на эту пару, кроме одного человека – Филипп Сидни не отрывал взгляда от Пенелопы, стоявшей впереди.

– Я не шутил, когда признался вам в любви, – прошептал он ей на ухо.

Он действительно не шутил, но у него было достаточно возможностей доказать это, так как они виделись каждый день. Пенелопе приходилось быть рядом с королевой по долгу службы, а Филипп принадлежал к узкому кругу тех придворных, чье общество Елизавета I любила больше всего. Они видели друг друга и во время официальных церемоний. Когда фрейлины с неспешной ритуальностью и подобострастным почтением выносили золотые блюда к королевской трапезе, Пенелопа не могла не замечать высокую, полную достоинства фигуру виночерпия ее величества.

Когда ее первое удивление прошло, ей пришлось признать, что он действительно искренне влюблен в нее. Однако иногда ей казалось сомнительным, что он, зная ее так долго и в течение некоторого времени воспринимая ее как свою будущую жену, влюбился сразу же после того, как она вышла замуж за другого. Он, конечно, обманывал себя, изводил поэтической страстью к недостижимому, а Пенелопе, которая была практичной особой, все это казалось несколько фальшивым.

– Но почему? – не соглашался Филипп. – Поймите, я долгое время видел в вас ребенка, кузину, если угодно. Теперь вы совсем не ребенок – и в этом разница. Я признаю, что был ослом, но теперь все иначе. Господь видит, Стелла, как я страдаю от печали и сожаления, а вы относитесь к моей искренней любви как к какой-то выдумке, годной лишь для стихов. Вы думаете, у меня в жилах чернила?

Пенелопу поразила его горячность, и она, как всегда, задала ему вопрос, на который он не нашелся что ответить:

– Как любовь к чужой жене может быть искренней?

Заставив его беспомощно замолчать, она испытала жалость к нему.

Но так или иначе, Пенелопа наслаждалась жизнью. Она досыта наелась одиночества за долгий предыдущий год, сначала у Хантингтонов, затем в Лизе. Теперь она расправила крылья. Для нее уже не составляло секрета то, что она является признанной красавицей двора. Она общалась с людьми тех же идей и взглядов, что были у нее. Поклонение Филиппа Сидни было частью ее успеха. И еще были сонеты – берущие за душу, удивительные, пронизанные радостью и грустью. Филипп приносил новый сонет раз в три-четыре дня, и они изумляли и приводили в восторг Пенелопу. Ни она, ни кто-либо из придворных никогда не читали подобного. Сидни был новатором, опередившим свое время на десятилетия. Он использовал итальянскую сонетную форму, наполнив ее утонченной гибкостью английского языка и такой глубиной чувства, какую не удавалось выразить никому до него. В своей безответной любви он был склонен пасть перед Пенелопой ниц и просить растоптать его. Благодаря его поэзии двор начал относиться к леди Рич с благоговением.

По вечерам раз или два в неделю группа молодых образованных придворных собиралась в чьих-либо апартаментах для бесед о философии и поэзии. Филипп был их общепризнанным лидером – никто не мог посягнуть на его авторитет, кроме Пенелопы, которая единственная из всех не боялась вызывать его на спор. Несмотря на образованность и живость ума, она все же оказывалась мышью в лапах льва, но у нее было преимущество – лев был ручной. Кроме того, она видела, что Филиппу нравятся их диспуты.

В их кружке некоторые тоже писали стихи, и обычно их спрашивали: нет ли у них чего-либо новенького, чтобы зачитать перед всеми? Иногда Филипп читал что-то сам, но чаще отдавал свои стихи кому-нибудь другому, и почти всегда это оказывалась Пенелопа.

– Этот сонет требует мелодичного голоса, чтобы неудачные места не так бросались в глаза. Вы не одолжите мне свой, леди Рич?

Полагалось считать – из вежливости, разумеется, что Астрофил все еще признается Стелле в вымышленной страсти, как это было до ее замужества. Хотя каждый видел, что в действительности произошло между ними, было несколько неловко читать некоторые стихи вслух, однако золотоволосая темноглазая Пенелопа произносила их со сдержанным спокойствием – лишь изредка ее сбивали с толку поправки автора. Может, сердце Филиппа и было у ее ног, но он не очень с ней церемонился, если она путалась в пунктуации.

– Да, этот сонет так же прекрасен, как и любой другой, написанный им, – сказал Фулк Гревилль. Очередной литературный вечер подходил к концу. Понизив голос, Фулк добавил: – Леди Рич, я надеюсь, вы не станете жестоко обращаться с Филиппом.

– Я никогда не желала ему зла, – ответила она смущенно.

– Он не совсем здоров.

Пенелопа посмотрела на Филиппа, который в этот момент разговаривал с Недом Дайером. Да, он действительно был бледен, а у висков и вокруг глаз залегли глубокие тени.

– Он не спит, – объяснил Фулк. – Нельзя достичь таких высот духа, не заплатив высокую цену. Он почти не спит по ночам, истязая себя. Вот когда он пишет.

Пенелопа чуть не сказала, что результат стоит цены, но вовремя спохватилась. Она почувствовала себя немного неловко. Любовное приключение, которое так освежало ее саму, стало для него источником боли и страдания.

Разумеется, о ее близкой дружбе с Сидни тут же узнал приехавший из Лондона Рич. Он стал обращаться с женой еще, хуже, чем прежде, и это лишь добавило страданий бедному Филиппу, так как он не мог с этим поделать ровным счетом ничего, если только разъяренный муж не вызовет его на дуэль. У Рича для этого пыла слишком развита природная осторожность. Он предпочитал наказывать жену, еще не понимая, что из двух сосудов самым хрупким является самый твердый. Пенелопа сделала отрадное открытие: теперь она могли с легкостью управлять Ричем.

Он метался по ее маленькой спальне во дворце, а она сидела и холодно смотрела на него.

– Скандальное поведение... видеться с ним утром, днем, вечером... вести себя как потаскуха... Ваша репутация погублена этими мерзкими стишками...

– Если бы вы взяли на себя труд прочесть эти стихи, вы бы поняли, что я никогда не вела себя как проститутка. Вам нужно их прочесть – они написаны по-английски, – ледяным тоном сказала Пенелопа.

– Как вы смеете перечить мне...

– Не кричите на меня, милорд.

– Я не кричу.

В этот момент леди Скроуп, занимавшая соседние комнаты, начала стучать в стену. Супруги недовольно повернули головы на звук и продолжили ссору – но теперь шепотом.

– Вы что, намекаете на то, что я была вам не верна?

– Да, намекаю. Я еще не знаю степени вашей неверности, но я собираюсь это выяснить. Завтра вы едете со мной в Стратфорд, и я узнаю правду, даже если мне придется переломать вам все кости.

– Если вы меня тронете, я пожалуюсь королеве, – заявила она.

Упомянув королеву, можно было тут же прижать его к ногтю. Как глупо он выглядел со своим квадратным лицом и короткопалыми руками, в нарядном камзоле, который он так и не научился носить!

– Она не станет вмешиваться, – пробормотал он. – Ее величество не будет оспаривать законную власть мужа над своей женой.

– Законную власть – нет! Если бы я опозорила себя, она не пошевелила бы и пальцем, но я абсолютно невиновна, я не изменяла вам ни с мистером Сидни, ни с кем-либо еще. Мои подруги будут свидетельствовать за меня. Все они добродетельные жены. И леди Уорвик, и леди Скроуп. Вы можете попросить королеву, чтобы она лично провела дознание. Или хотите, я предстану перед архиепископом?

Поле битвы осталось за ней. Она убедила его – и голосом, и поведением. Он проглотил ком в горле и предпринял жалкую попытку примирения:

– Пенелопа, я никогда не думал плохо о вас, но я не потерплю, чтобы этот писака принижал вас своими сонетами.

– Сонеты этого, как вы изволили выразиться, писаки никогда не принизили бы, но, наоборот, возвысили бы любого. И я бы не советовала вам так отзываться о них на людях, если вы не хотите стать предметом насмешек. О вас подумают, будто вы не понимаете куртуазных условностей – измышленные чувства поэта никогда не выражаются ни в чем, кроме слов. Мистер Сидни уже на протяжении двух лет обращается ко мне как к Стелле в своих сонетах. Моя мать и мои опекуны не видели в этом ничего плохого – так же, как и вы до нашего супружества.

На самом деле сонеты мистера Сидни, как и его чувства, сильно изменились по сравнению с его сонетами и чувствами двухгодичной давности, и если Рич до сих пор этого не понял, то только потому, что не считал нужным тратить время на чтение всяких стишков. Но Пенелопа не лгала ему в главном – ее собственное поведение было безупречно.

Она чувствовала себя так уверенно, что, решив отправиться ненадолго в Стратфорд-ле-Боу – по своему собственному желанию, а не по приказу Рича, – она пригласила Филиппа в гости. Может быть, он и не хотел навещать ее в доме, где она делила постель со своим мужем, Но отказаться он не посмел. Он не раз шутил по поводу того, что неплохо было бы нагло заявиться к лорду Ричу домой и посмотреть, что он станет делать. А вдруг он захочет его выставить. Но у Рича не было никакого желания ссориться с племянником графа Лейстера.

Филипп был чудесной компанией для Пенелопы в этот дождливый февраль. Они беседовали, играли в шахматы, она пела ему песни, аккомпанируя себе на лютне, он развлекал ее новыми стихами – не серьезной поэзией, которая создается в одиночестве, в жестоких муках творчества, но безделками, которые играючи приходят к человеку, отточившему свое поэтическое мастерство при написании эпиграмм на придворных и пьес для королевы.

Он как раз писал одно такое стихотворение, сидя за полом в комнате Пенелопы в то время как она играла со своим спаниелем Верным. Сидни выбрал именно эту сцену в качестве темы – Верный совсем ошалел от радости, когда его хозяйка вернулась домой, и Филипп говорил, что сходит с ума от ревности, когда видит, как Пенелопа растрачивает столько чувства на «это крошечное создание».

– Вы же любите собак не меньше меня, – возражала она.

– Да? Подождите, послушайте это. У меня готовы первые восемь строк.

– И ты слушай, малыш, – улыбнулась Пенелопа. – Мистер Сидни написал о тебе в стихотворении.

Верный завилял хвостом. Сидни стал читать:

– Хорошо, только возникает вопрос...

– Какой?

– Нужно ли мне, чтобы вы приносили мне душу.

Сидни улыбнулся и снова взялся за перо.

– А вы остры на язык. Я докажу вам, что моя душа – товар, которым не следует разбрасываться.

Это правда! Пенелопа вздохнула. Она ощутила сильное желание обхватить руками его голову, снять напряжение и боль, чтобы сон, так долго бежавший от него, наконец пришел. Как все легко было бы в жизни, если бы они поженились тогда! У него такие красивые руки... Первое, что замечаешь в мужчине, – это его руки. Филипп мог бы научить ее любви. Вместе с этой мыслью пришло разочарование – время учения кончилось, и урок уже выучен.

– Ну-ка посмотрим, что ваш любимец скажет на это, – произнес Сидни, отложив перо и посмотрев на Пенелопу.

Она быстро отвела взгляд, но, видимо, опоздала. Увидев в его глазах вопрос, она залилась краской и начала усиленно гладить Верного. Сидни сидел, молчал и улыбался каким-то своим мыслям.

Не прошло и двух недель, как ей пришлось признаться во взаимной любви к нему. Филипп вытянул из нее правду, и теперь его было не сбить с толку никакими уловками. Он видел ее глаза в тот момент, когда она смотрела на него, и написал об этом сонет, который и прислал без всяких комментариев. В притворстве уже не было надобности.

Она ясно дала понять, что ему не на что надеяться и что их любовь не пойдет дальше слов, и, хотя он потратил много времени, споря и доказывая, что белое – это черное, она была уверена, что он примет ее условия. Несмотря на свои мудрые и вразумительные аргументы, Филипп все же был от природы столь добродетелен, а ее власть над ним – столь сильна, что Пенелопа успокоились, поняв, что они могут продолжать видеться, не подвергая себя никакой опасности.

Недели шли за неделями, заполненные удовольствиями и развлечениями. Двор переместился в Нонсач. Рич уехал в Лиз, на пахоту и сев. Одним апрельским днем Пенелопа заехала в огромный особняк Лейстера в Стренде, чтобы повидаться с родными. Дворецкий сказал ей, что графиня и леди Дороти куда-то отправились в карете, но его светлость дома и принимает лорда Уорвика и мистера Сидни. Пенелопе не хотелось нарушать мужскую компанию, поэтому она поднялась на небольшую галерею, где любила бывать ее мать. Она предвкушала, как приляжет на небольшой кушетке, предназначенной для послеобеденного отдыха, и будет смотреть на играющую в солнечном свете Темзу.

Пенелопа взяла книгу, но та оказалась слишком тяжелой – ее трудно было держать. Вчера у них были танцы до двух часов ночи, а позавчера она играла главную роль в новой пьесе Филиппа для театра масок, где была лесной феей с зеленой диадемой на голове и пела красивую грустную песню о соловье. Жизнь – изумительная вещь, но человеку все же необходимо иногда поспать! Она сбросила туфли и положила ноги на валик. Интересно, кто придумал фижмы? Наверное, мужчина – они ведь их не носят. Она откинулась на подушки, закрыла глаза и задремала.

Ей снился сон. Ее пес Верный забежал во дворец, и она искала его – впрочем, не очень настойчиво, краем сознания понимая, что это всего лишь сон. Ей преградил путь лорд-гофмейстер, стоящий на самой верхней ступеньке дворцовой иерархии. Он поцеловал ее... нет, лорд-гофмейстер не мог ее поцеловать! Сон потихоньку стал сменяться реальностью. Пенелопа ощутила чей-то рукав под пальцами и чей-то поцелуй на губах.