— То самое… Неудобно даже говорить по телефону. Невменяем, на «высоких бровях»…
      Пришлось просить Смирнова побыть там, пока управление дивизией будет надежно налажено. А когда он вернулся, мы, обговорив дела, пришли к выводу, что надо срочно просить Военный совет армии снять Богдановича, ибо человек, который позволяет себе такое в бою, — преступник. Нашу просьбу немедленно удовлетворили.
      На пятый день наступления корпус вышел на рубеж Самгородок, хутор Нагуляв. Некоторая заминка произошла в 62-й дивизии. Спрашиваю ее командира полковника И. Н. Мошляка:
      — Почему застряли?
      — Подошли к Н… — и называет по кодированной карте Матусов — крупный населенный пункт. — Тут сопротивление сильнее. Но скоро возьмем. Уже вижу трубы заводов.
      — Где вы сами?
      — На «глазах» (кодированное название двух курганов перед Матусовом).
      Когда мы подъехали к курганам, полковника Мошляка здесь уже не было. Начальник штаба дивизии доложил, что командир ушел в боевые порядки. Мошляк вскоре, действительно, сообщил оттуда: «Матусовом овладел. Продолжаю наступление».
      Так у него всегда: сказал — сделал. Умный, энергичный, храбрый, герой еще хасанских событий, он быстро завоевал в корпусе общее уважение.
      Противник отходил, неся значительный урон. Только за последние два дня нами было захвачено 28 орудий, 36 пулеметов. На поле боя фашисты оставили до тысячи убитых и раненых.
      Как и обычно, отступая, они уничтожали, что могли. В Матусове разрушили сахарный завод.
      Полковник Смирнов и заместитель по тылу полковник И. С. Сидоров предложили оставить в Матусове одного из офицеров, который до войны был специалистом по сахарному производству. Осмотрев повреждения, он заверил, что поможет жителям восстановить завод. Дело нужное, государственное, тем более что есть большой запас сырья.
      Недели через три-четыре этот товарищ уже прислал к нам в штаб первый килограмм сахара-рафинада.
      Чем ближе узнавал я своего нового заместителя по политчасти, тем большим уважением к нему проникался. Умел он работать по-деловому, без лишнего шума. Такого подталкивать не надо — сам, если нужно, подтолкнет. Ночью разбуди, назови номер полка — скажет, что, как и почему делается в батальонах.
      А все потому, что не ждал, пока к нему придут те же парторги. Сам к ним шел, не просто знал каждого — дружен был со многими. И они работали не за страх, а за совесть.
      Как-то командир 5-й дивизии Афонин приказал взводу саперов захватить мост. Ушли они, время идет, а вестей никаких.
      Командир саперного батальона сидел на заседании партийного бюро. Посматривает на часы, нервничает. Тут кто-то говорит: «Надо послать члена партбюро в этот взвод». Парторг Спешилов встал первым: «Я пойду…» И пошел. Пришел к мосту, видит — дело скверное. Местность открытая, а там, впереди, два пулеметных дзота противника.
      Спешилов собрал коммунистов взвода — а было их семеро — говорит: «Члены бюро беспокоятся, спрашивают, ребята, про вас, как вы тут прохлаждаетесь…»
      Озверели саперы после этих слов, пошли, взяли мост.
      Заставить людей преодолеть чувство страха — важнейшая задача политической работы в бою. А методы разные, и чем они разнообразнее, тем лучше.
      28 января подвижные отряды 1-го и 2-го Украинских фронтов, наступая с севера и юга, встретились в Звенигородке, а потом в Шполе. Клещи сомкнулись, корсунь-шевченковский выступ стал котлом.
      Встретившись, 5-я гвардейская и 6-я танковые армии развернулись лицом на запад и создали внешний фронт окружения. Тем временем наша, 4-я гвардейская армия тоже встретилась со старым своим соседом еще по ахтырскому рубежу — 27-й армией генерала Трофименко. Стрелковые соединения армий составили внутренний фронт окружения. Шаг за шагом мы сдавливали котел с метавшимися внутри него десятью вражескими дивизиями.
      Запомнились мне бои за село Бурты и окрестные высоты. Противник не жалел сил, чтобы удержать этот выгодный район. Ведь отсюда, от позиций, занимаемых его частями, — кратчайшее расстояние до внешнего фронта окружения. Там, под Шполой, гитлеровское командование уже сосредоточивало танковую группировку, которая должна была пробиться к окруженным извне через боевые порядки нашей и 5-й гвардейской танковой армии.
      Нам долго не удавалось прорвать оборону под Буртами и достичь решительного успеха. Однако и план противника сорвался. Мы, хоть и медленно, все же продвигались, а в это время войска внешнего фронта окружения отбросили гитлеровцев от Шполы.
      В ходе боев генерал И. В. Галанин был переведен на 53-ю армию вместо тяжело раненного генерала И. М. Манагарова. А командование 4-й гвардейской армией принял, правда лишь на несколько дней, генерал А. И. Рыжов.
      Опыта руководства, да еще в трудных условиях, какие сложились на нашем участке, он не имел. Когда наступление затормозилось, он приехал на командный пункт корпуса. Спрашивает меня, почему я здесь, а не в боевых порядках. Говорю, что в такую пургу делать там нечего, а находясь на командном пункте, можно держать управление в своих руках и быть в курсе непрерывно изменяющейся обстановки. Однако он потребовал, чтобы я повез его в полки.
      Поехали. В тумане, по снежной целине, добрались до одной высотки. Кто на ней, неясно.
      — Давай, — говорю, — товарищ командующий, приземляться. Изучим обстановку лежа, а то, не ровен час, забредем к фашистам.
      Легли мы, Александр Иванович чему-то улыбается. Присмотрелись. Как будто там, на высотке, наши. Только поднялись, слышим крики «ура!» Цепь бросилась в атаку и скрылась за высотой.
      — Гвардейцы седьмой дивизии!
      — Как будто и ее заберут у тебя, — сказал Рыжов. (Несколько дней назад из корпуса на другие, более напряженные участки уже были переброшены 5-я и 62-я дивизии.)
      И верно, 8 февраля эту дивизию у нас взяли.
      Вскоре Рыжов, уже как заместитель командарма (командующим 4-й гвардейской был назначен генерал И. К. Смирнов), опять приехал к нам, намереваясь уточнить расположение соединений первого эшелона. Был сильный туман, и мы решили пройти вперед. Пройдя по снежному полю около километра, наткнулись на свежие следы колес.
      — Похоже, артиллерия, — сказал Рыжов.
      Его слова подтвердила частая орудийная стрельба. Совсем рядом. А вот и след раздвоился.
      — Ты, Николай Иванович, иди по правому следу, а я по левому, предложил он.
      — Ладно, Александр Иванович. Только будь осторожен.
      — Постараюсь. Встретимся на наблюдательном пункте.
      Пожав руки, мы разошлись, и он пропал в тумане. Идем мы с адъютантом, слышим говор, только непонятно, русский или немецкий.
      След вильнул в сторону, под ногами истоптанный снег — видимо, развернули пушку. А вот и она, смутным силуэтом. Слышу громкое слово, по которому уже не обознаешься, какой нации сказавший его.
      — Наши! — радостно крикнул адъютант.
      Мы подошли к месту, где только что закончился бой. Два вражеских танка стояли близ огневой позиции, один из них еще дымился. Вокруг валялись трупы танкистов. Артиллеристы шапками и платками вытирали потные лица, отряхивали снег, некоторых перевязывали. Один солдат лежал недвижно у станины. Другой, тоже мертвый, стоял, обняв орудийный щит.
      Лейтенант рассказал, как прошел бой. Сменяя огневые позиции, они услышали шум моторов и лязг гусениц. Изготовились, и вовремя. Из тумана выползли танки, пять штук. Два подбили, остальные ушли.
      — Молодцы! А где пехота?
      — Впереди. Трудно с ней связь держать при таком тумане.
      — А что ж товарища-то со щита не сняли?
      — Сейчас снимем. Такая была его последняя воля. Когда ранило в живот, обнял щит. Хочу, сказал, помереть на своей пушке.
      Попросив лейтенанта представить всех участников боя к наградам, я прошел еще немного вперед и встретил офицера штаба дивизии. Он подбирал место для нового наблюдательного пункта. За ним солдаты тянули провод, воспользовавшись которым, мне удалось связаться с командиром дивизии, а потом со штабом корпуса. Забелин сказал, что звонил Рыжов. У него тоже все обошлось благополучно, в дивизиях побывал.
      Большое село Городище прикрывалось с юго-востока грядой высот с отметками от 150 до 215 метров. Овладеть населенным пунктом можно было, только предварительно сбив противника с этих высот. Тогда он сам уйдет, как ушел из Самгородка и Матусова.
      Кстати оказалась и проявленная инициатива в дивизии Дрычкина: гвардейцы внезапным ночным штурмом овладели двумя населенными пунктами Заводянкой и Хлыстуновкой, чем создали выгодные условия Горбачеву для захвата этих высот на подступах к Городищу. Свою задачу 252-я дивизия выполнила отлично. Ее воины, воодушевленные благодарностью Верховного Главнокомандующего, бросились на штурм, ворвались на высоты, открыв путь для дальнейшего продвижения.
      Командир дивизии И. А. Горбачев позвонил по телефону:
      — Взяли село! Вот ведь интересное совпадение: помните, год назад освободили районный центр в десяти километрах севернее Сталинграда? (Иван Александрович тогда командовал полком в 214-й дивизии.)
      — Как же, — говорю, — хорошо помню. Еще бросили там фашисты свой госпиталь…
      — Точно! И тоже Городищем назывался.
      Вместе с Рыжовым мы поехали в это Городище. Картины разгрома сменяли одна другую. Более тысячи автомашин и бронетранспортеров, орудия, пулеметы, повозки, тягачи стояли тесными рядами на большаке и на его обочинах. Колонна вытянулась на много километров.
      Гитлеровцы пытались вывезти часть техники по железнодорожной насыпи, сняв и сбросив в сторону рельсы. Насыпь тоже вся была заставлена застрявшими машинами.
      Пытаясь вызволить свои войска из корсунского котла, гитлеровское командование бросило в контрнаступление несколько танковых дивизий. Денно и нощно мы слышали сильную канонаду, доносившуюся с юго-запада, с внешнего фронта окружения.
      Попытки противника пробиться к своим извне кончились плачевно. Удалось это только танковому полку 14-й дивизии. Ну что ж, одним полком в котле стало больше — и только. Стальной обруч советских войск сжимался все туже. Десятки тысяч вражеских солдат скопились на пятачке земли, еще находившемся под их контролем, — в районе Шендеровки.
      Наша победа, как говорится, уже висела в воздухе. У противника оставался последний шанс, и он решил его использовать — уничтожить технику и, собрав все десять дивизий в кулак, прорваться на юго-запад. Следует заметить, что, если на завершающем этапе Сталинградской операции расстояние между внешним фронтом и котлом исчислялось десятками километров, то в Корсунь-Шевченковской — единицами.
      12 февраля наш корпус в составе 31-й и 303-й стрелковых дивизий временно перешел в подчинение командующего 52-й армией генерала Коротеева. Поставленная нам боевая задача сводилась к следующему: наступать в направлении Квитки, Шендеровка, раскалывать боевые порядки врага, не дать ему возможности снять отсюда силы для прорыва из Шендеровки на юго-запад.
      Однако быстрому нашему продвижению мешал не столько противник, сколько распутица. Она превратила дороги в совершенную трясину. И тут-то нам очень помогли добровольцы из местных жителей. Они мостили дороги, подносили боеприпасы. 17 февраля дивизии овладели Шендеровкой. Нет нужды подробно рассказывать, что мы там увидели. Взгляните на картину художника Кривоногова «Корсунь-Шевченковское побоище» или на ее репродукции. Она весьма наглядно отражает катастрофу немецко-фашистских захватчиков.
      Прилетели в Шендеровку и представители союзников — англичане, американцы, французы. Восторгались и поздравляли. Вряд ли они до этого видели что-то подобное.
      Корпус, оставив здесь дежурные подразделения, двигался на Комаровку и Джурженцы, куда шарахнулся враг, бросив по дороге полторы тысячи автомашин и до трех тысяч повозок с военным имуществом. Там и произошло главное побоище.
      Построив оставшиеся войска в две огромные колонны, гитлеровцы под покровом снежной пурги двинулись на прорыв. В левой колонне, составленной из наиболее боеспособных частей, в том числе эсэсовских, ехали на бронетранспортерах все генералы и старшие офицеры. Правая же колонна была заранее обречена. Ей предназначалась роль кролика, отвлекающего на себя внимание удава.
      Из всей этой двухколонной массы прорваться удалось небольшому числу солдат, офицеров и нескольким генералам. А тысячи полегли в боевых порядках 27-й армии и 21-го гвардейского корпуса, в составе которого дрались и наши коренные дивизии — 5-я и 7-я.
      Разгром противника завершили танкисты и кавалеристы. 18 февраля над полем боя воцарилась тишина. 55 тысяч убитых вражеских солдат и офицеров, 18 тысяч пленных — таков итог Корсунь-Шевченковской операции…
      Когда теперь приходится выступать перед армейской молодежью, обычно меня просят рассказать о героях и геройских поступках. Нет ничего естественнее этого интереса, желания глубже узнать, как твои отцы и братья защищали Родину.
      Испокон веков пример старших — лучший из методов воспитания. Однако встречаются, к сожалению, и в армии молодые люди, которым рассказы о героях военных лет лишь тешат фантазию, а не ведут их за собой, не заставляют взглянуть пристально на самого себя, на свои сегодняшние дела.
      Бывает, что иному парню не дается армейская служба. То ли недостаточна его общая подготовка, то ли физически он слаб, то ли не умеет он собраться, не приучен идти навстречу трудностям, наперекор им. С ним беседуют старшие начальники, с него строго взыскивают, из-за собственной нерадивости он теряет уважение товарищей по подразделению. Обещает такой исправиться, а сам думает: «Мне бы на фронт, на передовую — вы бы увидели, каков я есть!» И услужливое воображение уже рисует ему собственный подвиг. Он совершает его обязательно на глазах у всей роты, да что там роты — полка! Генерал прикрепляет орден к его гимнастерке, и все видят, как жестоко они ошибались в этом скромном, но геройском парне.
      Такой вот мечтой-пустышкой порою тешит юноша свое самолюбие. А ведь воинский подвиг доступен только сильному телом и духом. Если сегодня, в мирных условиях, ты не можешь сделать из себя хорошего солдата, то как же завтра, в решительный час, ты заставишь себя переступить пределы обычных человеческих возможностей? А ведь именно за ними, за этими пределами, и начинается подвиг.
      Позволю себе рассказать здесь об одном человеке, о его подвиге во время описанных выше боев. Тогда он был командиром минометного взвода в 69-й гвардейской стрелковой дивизии (эта дивизия одно время воевала в составе нашего корпуса). Звали юного лейтенанта Сергей Постевой.
      204-й гвардейский стрелковый полк, в котором он служил, быстро продвигался. Из-за снежных заносов полковые минометы отстали от пехоты. Здесь, на дороге, и догнал, батарею возвращавшийся из госпиталя ее командир капитан М. Н. Закалин (он был ранен еще на Днепре). Офицер, временно его замещавший, хотел было тут же сдать батарею, но Закалин сказал:
      — Потом! Вытаскивайте минометы, а мы с лейтенантом Постевым пройдем вперед, догоним пехоту и выберем огневые позиции.
      Было раннее утро и такой туман, что в двух шагах ничего не видно. Они прошли километра четыре, пока не натолкнулись на стрелковую цепь. Стрелки окапывались перед деревней, перестреливаясь с гитлеровцами.
      Закалин и Постевой пошли вдоль цепи, потом еще дальше, в поле. Увидели неглубокую лощину — подходящее место для огневой позиции. Наметили подъездные пути, благо снег не был глубоким.
      Между тем туман поднялся, и вся деревня стала видна.
      — Послушай, Сергей, — сказал вдруг капитан, — что-то я не вижу впереди наших пехотинцев. Может, здесь они уже вошли в деревню? Тогда нет смысла ставить в лощину минометы. Разведаем?
      У них были только пистолеты да одна граната на двоих. Сергей невольно передернул плечами. Но он знал своего комбата. Если уж Закалин сказал, даже вот так, вроде невзначай, значит, точка! Сделает.
      Перебежками они добрались до отдельно стоящего дома. Он был пуст. От него начинался крутой спуск к речушке. На той стороне густо лепились хаты.
      — За мной! — приказал комбат.
      Когда они перебегали речку по льду, по ним ударил пулемет. Вскочили в первую же хату. Ее хозяйка всплеснула руками:
      — Миленькие, да куда же вы? Ведь фашисты — вон они, сей только час из хаты ушли…
      Фашисты, про которых она говорила, действительно были рядом. Во дворе, что напротив, шесть или семь солдат грузили на бронетранспортер железные бочки.
      — Атакуем, а? — подмигнул Сергею комбат.
      — Стоит ли? — нерешительно спросил тот.
      Да, ему было страшновато. Судя по всему, в деревне порядочно гитлеровцев. Вон и танковые моторы ревут. Ну что они вдвоем смогут?
      Комбат посмотрел на него насмешливо. Он был из той породы людей, про которых говорят, что им сам черт не брат.
      — Слушай, команду, лейтенант! — сказал он. — Подберемся поближе, бросай гранату, а я буду стрелять.
      Так и сделали. Граната взорвалась, не причинив гитлеровцам вреда, но напугала их. Они попрыгали в кузов бронетранспортера и умчались по улице.
      — Вот и горючку раздобыли, — сказал, отвинтив пробку у одной бочки, Закалин. — Бензин пригодится батарее. Ну, как говорится, поехали дальше.
      Задами деревни они вышли к перекрестку дорог, залегли. Близ колхозного скотного двора стояли фашистские танки. По дороге трое солдат — двое впереди, третий, подталкивая сзади, везли покрытые брезентом сани.
      Комбат вскинул пистолет.
      — Товарищ капитан, ведь танки рядом!
      — Видишь фашиста — убей! — жестко отрезал Закалин и нажал на спусковой крючок.
      Солдат, который подталкивал санки, упал. Двое других побежали к танкам.
      Танки открыли огонь. Они били из пушек и пулеметов по ближним дворам и хатам.
      Во время перебежки Закалин и Постевой были замечены врагами. Когда капитан опять поднялся, снаряд рванул прямо у него под ногами.
      Так погиб Михаил Николаевич Закалин — один из тех фронтовиков, что научили лейтенанта Постевого быть мужественным и дерзким.
      Постевой пытался унести капитана, но тот был плотен и тяжел. Сергей спрятал его тело в солому, чтобы не надругались фашисты, и старой дорогой направился к своим. Он возьмет товарищей, они вернутся сюда и устроят достойную тризну в память комбата! Бешеная ненависть к врагу кипела в его груди.
      Близ речки, которую они с Закалиным перебегали два часа назад, он встретил советских пехотинцев. Здесь уже расположился командный пункт батальона, правда, другого полка.
      Постевой рассказал офицерам, как зайти в тыл гитлеровцам, обороняющим деревню, и что, оседлав перекресток, можно отрезать им пути отхода. И попросил людей и оружие.
      Людей ему не дали. Прав или не прав был командир этого батальона, судить сейчас трудно. Его подразделение сильно поредело в ходе наступления, а поставленную командованием боевую задачу — наступать правее деревни требовалось выполнить в первую очередь.
      Времени, чтобы добраться до своего полка, у лейтенанта Постевого уже не было — короткий зимний день перевалил за половину. И он решил идти в деревню один. Ему дали автомат и четыре противотанковые гранаты.
      Когда лейтенант вернулся к перекрестку, там было пусто. Танки, что стояли на скотном дворе, тоже ушли. Но на переднем крае били пушки и пулеметы — значит, враг держался в деревне.
      Сергей выбрал место засады. Единственная дорога, по которой гитлеровцы могли отойти в свой тыл, прямо от перекрестка спускалась в ложбину. Над ней-то, укрывшись за кучей прошлогодней картофельной ботвы, и залег лейтенант.
      Ждал он недолго, но первый танк ушел невредимым.
      Сергей, уже размахнувшись, все-таки не бросил в него противотанковую гранату. Стальная махина — гремящая, воющая перегретым мотором, показалась ему неуязвимой, а сам он перед ней и маленьким и слабым.
      Никто, ни единая душа не видели его позора, но краска стыда перед самим собой, перед памятью капитана Закалина залила лицо Сергея. И когда минут через двадцать в ложбину спустился второй танк, он хладнокровно метнул гранату. На броне сидели десантники. Взрыв разметал их, сбросил под гусеницы, однако танк прибавил ходу и тоже ушел.
      Видимо, гитлеровцы оставляли деревню, потому что спустя короткое время со стороны переднего края показался третий танк. Он встал на перекрестке, из люка вылезли два танкиста. Они вошли в ложбину, начали оттаскивать в сторону убитых десантников.
      Фашисты были совсем близко, лейтенант мог снять обоих короткой автоматной очередью, но сдержал себя. А вдруг в танке есть еще солдаты? Ведь все равно этой дороги им не миновать.
      Только теперь он кинет гранату под гусеницу. Бить сверху — он уже убедился — бесполезно. Однако танк, въехав в ложбину, промчался впритирку к тому ее краю, над которым лежал Постевой. Лейтенант даже не увидел гусеницу.
      Метрах в пятидесяти от засады машина почему-то остановилась. Опять вылезли те двое, принялись что-то делать.
      Сергей быстро, не поднимая головы, пополз над ложбиной к ним. Они стучали железом по железу, что-то исправляли. Глыба танка загораживала их. Постевой приподнялся, швырнул гранату. Сразу же после взрыва машина рванулась вперед, крутнулась на перебитой гусенице и встала поперек дороги. Водитель зайцем выскочил из люка и, не глянув даже на убитых, убежал.
      Постевой вернулся на старое место, где оставил автомат. Это уже была победа. С этого момента холодный и трезвый расчет прочно овладел всем его существом, и в дальнейших своих действиях он ни разу не поколебался.
      Следующая машина — самоходное орудие — тоже остановилась на перекрестке. Может, водитель подумал, что дорога заминирована, может, посчитал, что ему не обойти подбитый танк — словом, самоходка сошла на снежную целину и стала медленно продвигаться над ложбиной. Потом из нее вылез человек, стал искать обходный путь. Лейтенант перебежал ложбину и, когда танкист стал спускаться по тропинке, застрелил его в упор из пистолета.
      Потом поднялся наверх, осторожно приблизился к самоходке. Мотор тихо работал, однако никто не отозвался на грозное: «Вылезай — руки вверх!» Самоходка была с открытым верхом, вроде наших СУ-76. Постевой бросил внутрь гранату, отчего детонировал весь боезапас.
      Боевой день этим не кончился. Уже в сумерках лейтенант скосил из автомата несколько гитлеровцев, отходивших из деревни, а одного солдата привел с собой в полк.
      Может, никто и не узнал бы об этом бое, в котором советский лейтенант еще раз доказал правомерность пословицы «И один в поле — воин». Но пленник оказался на редкость словоохотливым. Тараща глаза и ужасаясь, он рассказал нашему командованию, какое побоище видел близ деревенского перекрестка.
      За этот подвиг Родина наградила Сергея Игнатьевича Постового званием Героя Советского Союза.
      В двадцатую годовщину Корсунь-Шевченковской операции вместе с Сергеем Игнатьевичем и группой сотрудников музея Советской Армии мы побывали в памятных местах. Ездили по окрестным деревням и селам, выступали с лекциями и воспоминаниями, показывали людям специально привезенные из Москвы, из музея Советской Армии, знамена отличившихся в этой битве полков.
      Посетил Сергей Игнатьевич и деревню Оситняжку, где происходил описанный выше бой, встретился с местными жителями, постоял в раздумье у могилы человека, которого никогда не забудет, — у могилы своего комбата Закалина…
      В последний день февраля командующий армией генерал Галанин вызвал меня на свой командный пункт. С трудом преодолевая непролазную грязь, двигался наш «оппель-адмирал», то и дело «садился на диффер», буксовал. Приходилось вылезать и подталкивать его. В этом районе почти не было дорог с твердым покрытием, а на имевшихся толстый слой грязи оставили наступавшие войска. Кое-где уже работали инженерные части, вооруженные специальными машинами. Они очищали и улучшали дороги.
      — Опять заглох! — сердился водитель Александр Плетнев. — Хорошо еще, что я пристроил «адмиралу» заводную рукоятку…
      Пристроил он ее давно, еще под Сталинградом. Как-то возвращались мы из Бекетовки. Сперва ехали хорошо, с ходу прорезая снежные заносы на дороге. Но в одном месте машина села так прочно, что вытащить ее своими силами не удалось. Мотор заглох и от стартера уже но заводился. Пришлось пешком пройти километров двенадцать, а за «адмиралом» выслали трактор. Вот тогда-то Саша и приделал рукоятку. Не очень красиво, но надежно.
      Как и все мы после корсунь-шевченковской победы, генерал Галанин (он вновь вернулся в 4-ю гвардейскую армию) был в приподнятом настроении и принял меня весьма радушно.
      Я доложил ему, что 20-й гвардейский стрелковый корпус за время своего пребывания в составе 52-й армии успешно выполнил боевую задачу.
      — Знаю, знаю… Спасибо, не подкачали. А где дивизии?
      Я показал на карте.
      — Как они дрались?
      — Хорошо. Совсем малое время находилась в корпусе 303-я стрелковая дивизия, а впечатление оставила очень хорошее. Как и ее командир генерал-майор К. С. Федоровский.
      — Значит, не очень сказался вывод из корпуса основных дивизий?
      — Вообще-то жаль было отдавать их. Однако там, на главном направлении, в них нуждались больше. Штаб корпуса старался поддерживать с ними связь.
      — Вот что, Бирюков, — сказал командарм. — Хотя основные дивизии воевали далеко от тебя, разбор их действий в операции ты все-таки сделай. Чтобы не чувствовали люди, что с глаз долой — из сердца вон.
      — Обязательно. Уже подбираю материал.
      — Ну, и что вырисовывается? В общих чертах?
      — В общих — хорошо мы научились маневрировать. Как правило, эти дивизии появлялись там, где противник пытался прорваться из окружения крупными силами.
      5-я дивизия, как и 7-я, хорошо показала себя в тяжелых боях, особенно в последние дни, под Почапинцами.
      — Что ж, рад за Афонина. Будь к нему повнимательней. Знаешь ведь, неприятности у него были крупные — недолго и веру в себя потерять.
      — Учитываю. Плохо только, что любит он козырять своими связями.
      — Намек понял. Поговорю с ним при случае. Где сейчас 5-я дивизия?
      — Сосредоточилась в районе Озирно, Звенигородка. Командный пункт в Озирно.
      — А как 7-я?
      — Дрычкин держался молодцом. Пожалуй, на его дивизию больше, чем на любую другую, выпало всяких перебросок. Справились. Мобильное соединение. Сейчас она близ Ворещака, готовится к маршу. Что касается 6-й дивизии и ее командира Михаила Николаевича Смирнова, могу только судить по первому впечатлению. Оно очень неплохое!
      — Потеряли, слышал я, хороших офицеров?
      — Да. Сразу двух командиров полков в 5-й дивизии. Оленин убит.
      — Погиб, значит, Николай Венедиктович… Помнишь, на Днепре он первым ворвался в Ново-Георгиевск? Вот так, брат… И мы с тобой не под броней ходим…
      Тут разговор наш перешел на одну из вечных военных тем — о заместителях. Всем ясно, что «зам», будь то в батальоне или корпусе, затем и существует, чтобы в нужную минуту возглавить подразделение, часть, соединение. Однако на деле не всегда так выходило. Почему? Потому что бытовала вредная привычка: не справился, к примеру, человек с полком — в «замы» его! Вот так и получались бесперспективные заместители.
      Потому-то и решили мы с командармом конкретно наметить, кого куда поставить.
      — Кстати, а где твой заместитель по политчасти? — спросил командарм.
      — Зашел к члену Военного совета.
      — Пусть потом и ко мне заглянет. Хочу послушать, как у вас идет партийно-политическая работа с теми, кто призван в армию недавно, в освобожденных районах… Наверное, они половину подразделений составляют?
      — Может, и поболее, — ответил я.
      — Вот-вот, потому-то и важно это.
      Затем командующий перешел к делам близкого будущего. Готовилась новая наступательная операция — Уманская, имевшая целью завершить разгром немецко-фашистских войск на Правобережной Украине. Нашему корпусу в оперативном построении армии предстояло действовать на главном направлении.
      — А что даете нам из средств усиления? — поинтересовался я.
      — Солидное усиление. Вместе с дивизионными средствами, считая и минометы, плотность должна быть доведена до 150–160 стволов на километр. Возможно, что дадим и танки для непосредственной поддержки пехоты. Наносить удар будешь левым флангом, вот с этого рубежа. — И Галанин провел красным карандашом линию на карте. — Задача — прорвать оборону частей 2-й авиаполевой и 4-й горнострелковой дивизий противника и выйти к исходу первого дня на рубеж вот этих высот. Передовые отряды должны овладеть переправой через реку Горный Тикич.
      — Может быть, товарищ командующий, высоту 223,2 взять до начала общего наступления?
      — Именно так и мыслится. Иначе противник, занимая фланговое положение, может сорвать наступление.
      — А что известно о наших танках?
      — Будете обеспечивать ввод в прорыв частей 5-й гвардейской танковой армии генерал-лейтенанта П. А. Ротмистрова.
      — Какой срок готовности?
      — Очень сжатый. Учитывая распутицу, до 3 марта включительно. С чего намерен начать подготовку?
      — С рекогносцировки. Сегодня же постараюсь побывать на двух-трех точках, проведу личную разведку. Завтрашний день используем на рекогносцировку с командирами дивизий, начальниками родов войск и служб. Пригласим также командиров приданных и поддерживающих частей и соединений и, конечно, танкистов. На это, видимо, уйдет и первая половина завтрашнего дня. Думаю, решение на организацию прорыва буду готов доложить вам 2 марта.
      — Хорошо. Действуйте. Желаю успехов. Да, вот еще что! Как с награждениями?
      — Не все еще довели до конца. Проверю. Две дивизии получили почетное наименование «Звенигородских», одна награждена орденом Красного Знамени, вторая — орденом Богдана Хмельницкого…
      В общем, я остался доволен беседой с командармом, особенно потому, что корпусу предстояло действовать на главном направлении.
      Утром мы провели рекогносцировку. Сперва поехали на левую часть выделенной корпусу полосы наступления. Грязь была такая, что передвигались в основном верхом на лошадях — на самом надежном транспорте в распутицу. Когда добрались до переднего края, открылась холмистая равнина, покрытая серым снегом, пересеченная бурыми лентами дорог. Чуть подалее гряда высот закрывала обзор. Траншеи, ходы сообщения, снежные валы — все это противник устроил ближе к вершинам, должно быть, там суше, чем на скатах.