– Что-то наш друг захандрил, – заметил Абаджиевич, который после дневного эпизода невольно испытывал к арабу чувство, близкое к симпатии. – Даже не пришел присмотреть за этими восточными варварами-мусульманами – а вдруг отломают какую-нибудь ручку у его бесценных приборов?

Ахмед Ойих тонко усмехнулся, кивнул, а затем сказал:

– Действительно, очень печально видеть дорогого союзника в таком расположении духа. Однако, достопочтенный подполковник, вы сделаете мне очень приятное одолжение, если перестанете разговаривать на посторонние темы, а сядете за второй пульт и отметите наиболее досаждающие вам объекты сербов.

Абаджиевич устроился рядом с арабским советником и включил монитор. Поднятая на четырехметровую высоту телекамера выдавала на него изображение местности примерно так же, как бы она была видна в любимый немецкий бинокль подполковника, только здесь каждый элемент можно было при желании приблизить и рассмотреть в любом диапазоне. Почти сразу подполковник увидел так досадившие ему с утра вкопанные танки, и он, мстительно улыбаясь, выделил их всех красным мерцающим контуром – система запомнила координаты целей и теперь была готова передать их бортовым вычислительным комплексам самолетов, чтобы удар управляемым оружием мог быть нанесен без непосредственного указания на цель с земли.

– Хорошо, а теперь прошу вас, укажите, где находятся снайперы, которые так некультурно себя вели сегодняшним утром?

– Да они могут быть везде! Обычно мои солдаты не успевают сообщать, откуда прилетела пуля, – ответил арабу Абаджиевич.

– Что ж, в таком случае, мне придется потрудиться, потому что в этом городе я вижу немало крыш и чердаков, откуда можно ждать неприятностей… Надеюсь, неизбежные жертвы среди так называемого мирного населения не беспокоят вас так, как нашего гуманного союзника?

Абаджиевич произнес в ответ несколько славянских слов, половину из которых Ахмед Ойих не знал, несмотря на все свое образование, но и из той половины, что была понятна, явствовало: подполковнику Абаджиевичу жилось бы куда легче, исчезни с лица земли все сербы разом.

Арабский советник, продолжая легко манипулировать на мониторе изображением местности, вдруг заметил:

– Странно… Весь день в городе не высовывала нос на улицы ни одна неверная сволочь, а сейчас… Я вижу чуть ли не два десятка автобусов, все они гонят к Лозницкому шоссе, и легковые… В чем дело?

– Осмелюсь доложить, – подал голос неслышно подошедший сзади «слухач» с пеленгатора. – В Зворнике по радио открытым текстом передают воздушную тревогу. Ожидают налета через десять минут.

Теперь и Абаджиевичу пришлось выслушать несколько фраз на незнакомом языке. И хотя он не знал ни одного слова по-арабски, эмоции Ахмеда были ему вполне ясны.

Впрочем, советник быстро взял себя в руки и вновь заговорил спокойно.

– Соединенные Штаты воистину свободная страна. Даже предатели и шпионы там чувствуют себя совершенно свободно. Ну что ж, пусть спасаются, кто сможет. Тем хуже для тех, кто остался.

Командиру ударной группы с авианосца «Кирсардж» задание свалилось как снег на голову. Он и его люди собирались отдохнуть перед ночными вылетами, но какой-то умник в штабе посчитал, что ничего плохого не будет, если они за пару часов смотаются до Зворника и обратно, ну и, само собой, разгрузят над этим Богом забытым местом пару-тройку фунтов лишнего веса со своих «интрудеров».

«Собачья, конечно, жизнь, – думал он, поднимаясь по сигналу „красная тревога“, – только что ты ничего не подозреваешь, а глазом моргнуть не успел, и уже летишь куда-то в плотном строю. Но что ж, пенять не на кого, сам себе такое выбрал».

Да и не больно сложное это дело: его «интрудер» – самолет хоть и не новый, но вполне эффективный, особенно там, где нет сильного противодействия с земли. Не было оснований сомневаться в нем и теперь.

В наушниках послышался звук, напоминающий отдаленный удар колокола, и мелодичный женский голос произнес:

– Есть контакт с наземной станцией, информация вводится в систему.

– Спасибо, сестричка, – добродушно буркнул командир группы, прекрасно зная, что система речевой информации не нуждается в его благодарностях.

– Тэнго семь, тэнго семь… – почти сразу раздался в наушниках голос командира передового звена.

– Цель в пределах видимости, звено выходит на боевой курс.

Показания одного из дисплеев подтвердили сообщение, а через секунду командир и сам увидел, как, блеснув в лучах заходящего за горы солнца, первая тройка легла на крыло, и вдруг вспухшие у крыльев машин дымные сгустки свидетельствовали, что звено произвело первый пуск.

Командир глянул вниз. Ничего нового для себя он не увидел – очередной небольшой город, в котором, видимо, засели сербские боевики. Двух-, трехэтажные дома – целые и полуразрушенные, зеленые сады с черными проплешинами, выеденными огнем, мрачный древний монастырь…

Тихонько пискнул сигнализатор, и на плоской стеклянной панельке у лобового стекла появился маленький треугольный указатель. Командир «интрудера» ощутил, как самолет вздрогнул, освободившись от пятисотфунтовой бомбы, и, выводя штурмовик из пологого пикирования, мельком глянул назад. Наводчик на земле явно считал монастырь главной целью, и еще пять самолетов вслед за командиром нанесли удар по древнему строению, которое через секунду скрылось в облаке дыма и пыли. Чуть в стороне звено, оснащенное специализированным противотанковым оружием, вело атаку на хорошо видные сверху позиции закопанных в землю Т-55. Летчикам из этого звена было труднее всех, потому что от этих позиций к ним тянулись трассы крупнокалиберных зенитных пулеметов. Командир отдал короткий приказ, и еще пара «интрудеров», заложив глубокий вираж, присоединилась к атакующим, выпустив залпом сразу весь оставшийся запас неуправляемых ракетных снарядов. Пулеметные трассы резко оборвались, и командир усмехнулся: боевые части ракет при взрыве выбрасывали из себя тысячи миниатюрных стрел, поражающих всю живую силу почти на сотню метров вокруг себя, даже если солдаты защищены бронежилетами.

Командир перенес внимание на город. Результаты работы группы были налицо: теперь не отдельные столбы дыма поднимались к небу, а казалось, что горит целиком весь город; в стенах монастыря на склоне горы появились несколько брешей, и его внутренние строения тоже дымились.

– Общий вызов, общий вызов! – произнес командир. – Все, парни, кончаем развлекаться, обратный курс. У кого что осталось – сыпь под брюхо, лишним не будет.

– У меня все четыре «Харма» не использованы, их тоже сыпать? – подал голос оператор с сопровождающего группу А-6Е самолета РЭБ (радиоэлектронной борьбы).

Командир вспомнил, сколько стоит каждая их этих противорадиолокационных ракет, и добродушно ответил:

– Как хочешь, но вернемся – сам сходишь в судовую лавку и купишь новые. Если, конечно, их тебе там продадут.

Оператор засмеялся, да и у всех летчиков группы, слышавших этот диалог, поднялось настроение – они без потерь возвращались на авианосец, оставляя за собой дымящийся город, на свое несчастье ставший опорным пунктом врагов союзников их страны.

Болгария. Аэродром Любимец Четыре мощных армейских вездехода «хаммер», трясясь и подпрыгивая, ехали по ночной дороге. Несмотря на яркие южные звезды и включенный дальний свет передней машины, их водители все же не успевали объезжать все рытвины и колдобины, встречавшиеся на пути. Конечно, «хаммерам» такое нипочем, им положено работать в условиях и похуже, но вот пассажирам их доставалось в полной мере.

«Дерьмо! – выругался про себя лейтенант Крофорд, командир взвода специального назначения шестой легкой пехотной дивизии США. – Что Россия эта, что их союзница Болгария – дорог нет, одни направления! Впрочем, машинка у нас тоже не „олдсмобиль“, подвески как будто нету – а ведь некоторые выкладывают за „хаммер“ кучу денег, чтобы пофорсить перед такими же пижонами на обмыленных мерседесовских джипах. А честный офицер должен позориться на корейской машине, про которую все знают, что хороший мотоцикл стоит дороже. Но ничего, если мы возьмем эту авиабазу чисто, премиальных хватит и на что-нибудь получше».

– Сэр! – прерван его мысли голос водителя, разглядевшего указатель. – До Любимца два километра!

Лейтенант кивнул и включил переговорное устройство в режим «селектор».

– Внимание, взвод! – Крофорд знал, что сейчас его голос слышится в шлемах всех парней, и старался говорить внушительно и разборчиво.

– Повторяю задачу. Секция «Альфа» блокирует взлетно-посадочную полосу, пресекает попытки взлета любых самолетов, по возможности не нанося им ущерба. Секции «Браво» и «Чарли» убирают охрану базы, после чего сами становятся в прикрытие. «Дельта» со мной захватывает ангары. Персонал стараться не трогать, но если что – не церемониться. Вопросы есть?

Вопросов не было: этот инструктаж был скорее проформой, нежели необходимостью. План захвата авиабазы в маленьком городке Любимец был изучен ими еще на борту десантного вертолетоносца, до высадки в Болгарии американских войск, и даже до того, как новый президент Болгарии обратился к США за помощью в установлении конституционного порядка.

«Наверно, все было предрешено заранее – и ультиматум правительству Болгарии, и его паническая отставка во главе с „демократом“ Кенчевым, – размышлял Крофорд. – И то, что нас бросят не к границе Трансбалкании, а на эти русские самолеты, от которых вдруг отказались индусы. Правильно сказал капитан: если мы хотим иметь в небе над собою только хороших парней, с плохими надо разобраться еще на земле… А это что?» Вдали и левее небо озарилось вспышками. Крофорд встал, откинул люк и попытался вытянуться как можно выше, хотя вездеход и мотало из стороны в сторону. Ничего не разглядев, он переключил рацию на связь со штабом.

– Большой Эко, большой Эко, младшему Эко ответь!

– Слушает большой!

– Квадрат ноль-семь дробь… м-м-м… шесть-три, что там творится?

– Там творится долбаная задница, младший. Еще одна туземная часть вышла из-под контроля, и теперь нам приходится загонять ее в грунт. Но ты не беспокойся, твой район чистый. О'кей?

– О'кей, – лейтенант отключился и снова глянул в люк. За гребнем следующего холма уже явственно виднелось зарево аэродромных огней.

Перестрелка осталась в стороне, но не стихала. «С такими делами через неделю будем вести здесь настоящую войну, – с неудовольствием подумал лейтенант. – И хотя Варшавский договор приказал долго жить Бог знает как давно, терпение русских тоже не беспредельно, и они могут начать здесь свою игру. Однако хватит об этом – база рядом!» Два «хаммера» съехали с дороги и, давя колесами молодой виноградник, направились один налево, а другой направо. Скорее всего, по случаю того беспорядка, который воцарился в стране, охрана аэродрома разбежалась по домам, но возможности сопротивления исключать было нельзя.

Дорога наконец обогнула холм, и перед взглядом Крофорда открылась панорама авиабазы Любимец: расходящиеся буквой V взлетная полоса и рулежная дорожка, шеренга полукруглых ангаров-укрытий вдоль нее, башня диспетчерского пункта и несколько служебных корпусов. На рулежке стояли два истребителя – при подготовке задания лейтенанту показывали фотографии машин, которые предстояло задержать, и эти самолеты на них были очень похожи. Фонарь кабины одного из них медленно опускался, и сквозь низкий звук двигателя вездехода прорывался тонкий визг раскручиваемой турбины.

– «Альфа», видишь?

– Да, сэр, вижу Никуда не денется! – самоуверенно ответил сержант, командующий секцией «Альфа», и ее вездеход лихим маневром обошел «хаммер» Крофорда, а тот в свою очередь толкнул в плечо водителя:

– Двигай к самому первому ангару!

Перед машиной «Альфы» из темноты возникли ворота, неаккуратно сваренные из железных решеток. В центре каждой из половинок решетки была приклепана вырезанная из кровельного железа пятиконечная звезда, и сержант направил нос вездехода прямо в нее. «Хаммер» отшвырнул ворота в сторону, словно декорацию, и с жестяным дребезгом створка кувыркнулась к обочине.

Сидящий на заднем кресле двухместной кабины старший авиатехник Стоян Илков еще раз глянул на приборы: заправка шестьдесят процентов максимума, до России в обрез, но хватит, а в крайнем случае можно сесть где-нибудь на Украине, только бы успеть взлететь, прежде чем американцы доберутся до Любимца. Надо было, конечно, послать ко всем чертям этих русских, которые не назвали своих имен и старались поменьше показывать лица…

«А как их пошлешь, когда они, не в пример нам с Георгием, просто рвутся в бой! Вот и пришлось до ночи готовить их машины к вылету, откладывая свой на позднюю ночь, да еще с неполной заправкой. Да где же наконец Георгий, бежит он или нет?!» Техник поднял глаза, увидел, как к полосе по склону холма, подпрыгивая на неровностях, несется камуфлированный джип-переросток, и понял, что летчик до самолета добежать не успеет и что вообще вся их затея убраться на учебной спарке подальше от агонии «четвертого Болгарского царства» провалилась.

«Что теперь? Глушить движок и сдаваться на милость американцев? А те передадут меня специчарам Ихванова, и придется годик-другой жрать консервированные бобы за колючей проволокой, если только они сразу же не сделают из меня перченую отбивную? Нет, просто так у вас со мной не получится!» – и Стоян решительно двинул сектор газа.

Замысел сержанта из секции «Альфа» был прост – поставить «хаммер» там, где рулежка вливается во взлетную полосу, и таким образом закрыть дорогу любым попыткам взлета. Вездеход резво вскарабкался на земляной вал, перевалился вниз и устремился к выбранному месту, а навстречу ему, слепя фарами и все ускоряясь, катился самолет.

– Он что, спятил? – воскликнул сидящий рядом солдат.

– Надеюсь, нет! – ответил сержант и резко развернул машину поперек дорожки, рассчитывая дать человеку в самолете понять, что тут ему не пройти. Но почти неразличимый за светом своих огней самолет стремительно надвигался, более того, в визг турбин вплелся новый звук – дробная очередь из встроенной 30-миллиметровой пушки распорола ночь, и ярко-красная вереница трассирующих снарядов унеслась вдаль, взорвавшись на склоне холма.

– О, черт! Все вон! – крикнул сержант. Солдаты бросились из машины, но было поздно: многотонная махина самолета ударилась о корпус вездехода. Переднюю стойку снесло ударом, и нос самолета всей тяжестью опустился на вездеход. Тяги двигателей хватило на то, чтобы со снопами искр проволочь «хаммер» вперед по бетону, а продолжающие выпрыгивать из него солдаты разбегались, чтобы не попасть под колеса.

От удара корпус вездехода перекосило, дверь со стороны сержанта заклинило, и он в панике несколько раз ударил в нее ногой, но в скрежете металла по бетону этих ударов не услышал даже сам. Тогда он, извиваясь, перекатился к другой двери, висящей на одной петле, и с силой оттолкнулся ногами. Дверь отлетела, сержант вывалился на бетон и, подняв глаза, увидел надвигающийся черный проем воздухозаборника, скребущий нижней кромкой по бетону и гигантским пылесосом затягивающий в себя все вокруг…

Двигатель АЛ-31Ф способен без вреда для себя выдержать попадание в вентилятор некрупной птицы, но на такое инородное тело, как американский сержант, его лопатки рассчитаны не были. Стоян Илков ощутил, как содрогнулся самолет, потом раздались свистящие удары.

«Бедная турбина, – почему-то подумал он. – Всего полгода, как меняли;..» Однако на подобные воспоминания времени уже не было. Разлетающиеся в стороны лопатки вентилятора прошивали топливные баки, электрокабели, и в любую секунду керосин мог вспыхнуть.

Технику никогда не приходилось управлять самолетом, но панель управления он знал хорошо и «ту самую ручку» дернул безошибочно. Мгновенно натянувшиеся ремни тут же сорвали его руки с панели управления, а ноги – с педалей. Стоян ощутил, словно невидимый великан дал ему могучего пинка – такого могучего, что кресло вместе с ним прошибло фонарь и вознеслось ввысь, и там, в вышине, вспыхнул целый фейерверк маленьких взрывов. Один пиропатрон оборвал крепления ремней, другой отбросил в сторону кресло, третий пронесся маленькой ракетой, вытащив из мягкого контейнера парашют… А там внизу, откуда только что выстрелила катапульта Стояна, вспухал новый взрыв – жаркое желтое пламя взметнулось ввысь и в стороны, а когда оно опало, на бетоне среди почерневших останков самолета и вездехода корчились и катались два горящих силуэта.

Лейтенанта Крофорда взрыв застиг, когда он, выпрыгнув из вездехода, бежал вместе со своей секцией к воротам ангара. Прижавшись к стене, он несколько секунд смотрел на пламя, почти беззвучно шепча «О, черт!», а потом резко повернулся и заорал на солдат:

– Вперед, вперед! – хотя в крике никакой надобности не было – переговорка работала по-прежнему нормально.

Пластитовый заряд оставил на месте замка на воротах безобразную рваную дыру, и двое рядовых, взявшись за заботливо приваренные рукоятки, с натугой откатили ворота в сторону. Лейтенант бросился внутрь, зажигая на ходу фонарь, и его луч высветил скопление лесенок и стремянок в углу, несколько подвесных баков на стойке у стены, большой плакат над ними, с которого улыбалась полуголая мисс мира прошлого года Анна Ликова… И пустое место, на котором, по данным разведки, должен был стоять боевой самолет «плохих парней».

– Дерьмо! Дерьмо!! Дерьмо!!! – выругался лейтенант, и, не в силах сдержаться, выпустил из автомата очередь в пупок белокурой мисс мира. Клочья бумаги полетели в стороны, и талия красавицы на плакате превратилась в лохмотья. Но глаза ее улыбались все так же ласково и чуть насмешливо.

Массив Шар-Планина. База в скалах Утро постепенно сменяло ночь. На востоке небо над горами уже превращалось из черного в серое, из серого в голубое, а из голубого в красно-желтое, подсвеченное готовящимся вот-вот подняться солнцем. Словно убегая от рассвета, четыре из шестнадцати «индийских» СУ-37, целиком в зелено-коричневом летнем камуфляже, но без опознавательных знаков и бортовых номеров, второй час летели на запад по сложному маршруту, проложенному среди гор Болгарии и Сербии. Неизвестные специалисты, приложившие руку к созданию программы, загруженной накануне в память бортовых навигационных комплексов, постарались на славу: почти ни разу на протяжении полета ни одна из машин не поднималась выше шестидесяти метров, точно следуя рельефу местности. Если б еще эта местность была поровнее…

Молодой летчик, лишившийся на время согласно контракту имени и звания и имевший теперь только позывной «Казак», снова сглотнул подкативший к горлу комок – автомат отследил еще один извилистый коридор между двумя горами, оканчивающийся невысоким перевалом. Самолет привычно завалился на крыло и опустил нос, обтекая очередной изгиб рельефа. Казак невольно простонал про себя: «О Господи, долго еще?» – и глянул на часы.

По графику перелета автоматический режим должен был продолжаться еще десять минут, после чего надо было брать управление в свои руки. Еще целых десять минут сидеть и ощущать себя участником какого-то аттракциона в парке культуры! Те же самые крутые маневры он перенес бы куда легче, управляй он самолетом сам, но справедливости ради стоило признать, что человек неспособен на такой полет – не та реакция.

Казак дотронулся до боковой панели и набрал код. Экран подернулся рябью, а когда рябь погасла, вместо схемы полета на нем высветилась икона Богоматери Одигитрии.

Сам образок, который носил на груди еще дед летчика, пришлось оставить дома, но уже со времен училища у Казака была среди вещей неприметная коробочка. Друг отца, свихнувшийся на компьютерах еще в те времена, когда их называли ЭВМ, сделал цифровую копию образа и написал маленькую программу, которую можно было загрузить практически в любую систему вывода графической информации. Кроме того, то ли случайно, то ли из любви к искусству этот человек сделал так, что нимб вокруг головы Богоматери время от времени переливался неяркими искорками, и это придавало образу особую красоту и внушительность.

Казак и сам не заметил, как его губы беззвучно прошептали краткую молитву, и лишь выработанная многими часами полетов привычка всегда быть готовым взять управление на себя не позволила ему сложить руки в смиренном жесте.

Четверка самолетов продолжала свой бреющий полет, то подставляя хвост под первые утренние лучи, то ныряя в густую тень долин, и жители редких деревень и поселков, над которыми они пролетали, выскакивали на улицу, пытаясь понять, откуда накатил этот грохот, куда он через несколько секунд исчез, а главное – какими новыми бедами это грозит.

Ближе к горным ущельям люди тоже выбегали на звук летящих самолетов, но уже не просто так, а готовые к встрече, и некоторые успевали выпустить вслед удаляющимся в небе силуэтам очередь из «Калашникова»: в этих местах любой самолет воспринимался как вестник беды и смерти. Из всех типов летательных аппаратов такого приема избежал бы здесь разве что тарахтящий биплан АН-2 с опознавательными знаками старой Югославии, но эти четыре самолета на старый добрый «кукурузник» вовсе не походили.

– Внимание! – Казак услышал в наушниках голос командира группы, позывной которого «Корсар» идеально подходил к его черной повязке через лицо, и нажатием кнопки вернул индикатор в прежнее состояние.

– Заход в директорном режиме, автомат не включать. Интервал пятнадцать секунд. Порядок посадки:

Дед, Казак, Хомяк, я. Все.

«Дед понял… – Хомяк… – Казак…» – раздались в эфире краткие ответы, и группа снова замолчала. Казак знал, что несколько передатчиков дальше в горах, совсем не там, где расположен аэродром, через несколько минут сымитируют сначала переговоры при уходе на второй круг из-за плохой видимости и потом, по очереди выходя в эфир, уведут пеленги вражеской службы радиоперехвата далеко в сторону. А в конце ложного следа раздастся его собственный голос: «Ребята, тяни вверх! Пры…» – и на склоне горы в тот же миг раздадутся четыре мощных взрыва. «Очевидцы» из местных будут потом рассказывать, как один летчик пытался катапультироваться перед самой катастрофой, но разбился о скалу, а через несколько дней на базаре появятся ветровки, сшитые из парашюта героя.

Казаку не очень-то верилось, что эта немудреная затея надолго введет в заблуждение разведки мусульман, и – главное – американцев, но какое-то время на проверку у них уйдет. «И то хлеб», – подумал он, внимательно следя за уменьшающимся зеленым сектором одного из индикаторов на экране. Узкая зеленая полоска замигала: пора! Казак плотнее сжал пальцы на ручке управления и плавно потянул ее на себя. Самолет послушно направил нос в небо, и через мгновение летчик увидел перед собой панораму уходящего вдаль Балканского хребта, весело подсвеченные солнцем вершины гор, отбрасывающих длинные причудливые тени.

Теперь он заметил впереди истребитель пилота, представленного товарищам как Дед. Тот легко качнул крылом и скользнул правее, такой же маневр предстояло проделать и остальным машинам, следуя появившемуся на лобовом стекле указателю курса.

«Так… Разворот… Скорость… Закрылки… На снижение… Шасси… Но куда нас ведут? Где полоса?!» Ничего похожего на привычную картину приближающегося аэродрома впереди не было: такая же, как и везде, гора с небольшой кучкой домиков на склоне, речушка в долине, извивающаяся дорога…

«А может, это все подстроено?! – мелькнула вдруг мысль. – Вогнать всю группу в землю, и не по сценарию вовсе, а в натуре?!» Казак почувствовал, как лоб под шлемом покрылся потом. Ну, он-то еще успеет уйти вверх, а Дед, похоже, нет… Но куда он собрался садиться?!

И вдруг, будто по мановению волшебной палочки, он увидел куда. Бетон взлетно-посадочной полосы, проложенной вдоль пологого склона горы, был раскрашен под цвета окружающей местности, и даже ручей, уходящий под полосой в трубу, был не только нарисован поперек нее, но выложен чем-то блестящим, и рисунок сверкал в лучах утреннего солнца совсем как настоящая вода. На середине полосы только что стояли два сарая, но сейчас Казак увидел, как, открывая дорогу садящимся самолетам, они быстро разъехались в разные стороны, словно были легкими надувными игрушками, да так оно, наверно, и было на самом деле.

Колеса шедшего впереди СУ-37 коснулись бетона, оставив легкое облачко резиновой гари, и сразу за его хвостом заметался тормозной парашют. На случай если Дед не успеет уйти с дороги, Казак припомнил теоретические занятия по полетам с авианосца: непосредственно перед касанием перевести двигатель на полный газ, и либо продолжать посадку, либо уйти на второй круг. Похоже, здесь эта методика пригодится! Вот граница аэродрома уже близко, пора! Как там Дед, успевает? Вроде да…

Первый самолет уже докатился до конца полосы, где мельтешили фигурки людей, когда Казак почувствовал знакомый удар и перевел двигатели на реверс, одновременно услышав хлопок парашюта. Теперь взлететь в любом случае не успеешь, будь что будет! Молодой пилот посильнее нажал на педали колесных тормозов. Его истребитель приближался к встречающим, и Казак с облегчением увидел, что самолет Деда уже свернул в сторону и двигается куда-то к склону, вслед за идущим с раскинутыми руками человеком. Перед носом его собственной машины тоже возник молодой смуглый парень с красным и синим флажками, он резво бежал примерно в туже сторону, подбадривая летчика взмахами то одного, то другого.

Первые секунды Казак не понимал что к чему и по привычке пытался развернуть самолет точно по знакам этого парня, но каждая новая команда противоречила предыдущей, парень явно не имел никакого представления об аэродромных сигналах и махал флажками исключительно по наитию, не задумываясь о том, как его жесты будут истолкованы.

«Тебе бы, чувак, в гаишники идти, палкой полосатой махать, а не серьезным делом заниматься!» – без особой, впрочем, злости подумал про себя Казак, включая механизм подъема фонаря. Все обстояло не так уж плохо: и Дед, и он, и севший следом Хомяк успели сойти с полосы в сторону, а заходивший на посадку последним самолет командира группы медленно подкатывал к вешке, обозначающей конец бетонки.

«Вроде все нормально, тьфу-тьфу, не сглазить. По дереву бы постучать…» – и, наверное, именно отсутствие дерева под рукой Казака сыграло свою недобрую роль.

Раздался громкий хлопок, слышный даже сквозь остекление, и последний самолет группы нелепо развернуло поперек полосы, а неумелому парню с флажками досталось по шее ошметком горячей резины. Из стоящего рядом СУ, «сухого», послышался язвительный голос немолодого летчика с позывным «Хомяк»:

– Пневматик от нагрева разнесло, поздно наш командир парашют выпустил, и тормоза передержал. Чему только в частях учат?!

Казак в ответ промолчал, заметив про себя, что хотя званий тут и нет, но Хомяк определенно имеет в России не самые маленькие должность и чин.

Тем временем к замершему самолету подъехал «уазик», и несколько человек принялись подводить под поврежденную стойку четырехколесную тележку, с которой спешно были сброшены несколько баллонов со сжатым воздухом. Пришедший в себя «дирижер» снова замахал флажками, и Казак чуть-чуть добавил оборотов турбине, трогая самолет с места в сторону неторопливо отодвигающихся ворот, до сих пор казавшихся частью горы. За ними открывалась пещера, вырубленная в скале, тускло – по сравнению с поднимающимся солнцем – освещенная электрическими лампочками. Пещера казалась глубокой, хотя и узковатой для такой машины, как СУ-37.

«Впрочем, если быть аккуратным, то поместимся…» Казаку пришлось раз десять крутануть головой туда-сюда, пока он не убедился, что между крыльями самолета и стенками укрытия есть зазор. «Вот ведь пенал! Сюда заезжать труднее, чем отцовскую „Волгу“ в „ракушку“ ставить! Надо же такое построить!»

Увидев, что истребитель полностью вошел в укрытие, смуглый парень бросил наконец флажки и принес от стены лесенку – не штатную «суховскую» стремянку, а простую деревянную, раздвижную. Неделю назад с нее, наверное, яблоки в саду собирали, и вот теперь мирная лестница призвана на военную службу Казак осторожно поставил одну ногу на дюраль аэродинамического наплыва, как следует схватился рукой за металлический каркас фонаря и утвердил вторую ногу на деревянной перекладине. Полдела было сделано. Переведя дух, Казак оттолкнулся от наплыва и встал на садовую стремянку второй ногой. Деревянная конструкция опасно покачнулась, но смуглый парень помог удержать ее в вертикальном положении.

– Добры ден! – поприветствовал «дирижер» Казака, увидев, что тот удержал равновесие и уже спускался вниз.

– Здравствуй, – не слишком приветливо ответил тот. – Лесенку другую найди, а? А то ведь грохнусь на фиг когда-нибудь!

– Добры ден? – не понял парень.

– Лестница! – Казак показал на деревянное сооружение и, решив использовать другой язык межнационального общения, коротко охарактеризовал:

– Бэд.

– Бэд? – парень был озадачен, но, сообразив, что беседа пошла по-английски, понимающе замотал головой:

– О ес, бэд, бэд. Вонт ту слип, ес?[6] Казак вернулся к славянскому изъяснению.

– Плохая! – рявкнул он и демонстративно легко толкнул мизинцем в ближайшую перекладину. Как и следовало ожидать, лестница покачнулась и рухнула наземь, тут же сложившись, на что Казак с укором заметил: – Добры ден, да?

– Добры ден… – смущенно согласился парень.

Свет в пещере медленно померк: створка ворот, неторопливо катясь по порыжелым рельсам, постепенно закрывала собой панораму долины. Сбоку на стене висела коробка с ведущими к ней проводами, и невысокий человек, державший рубильник, дожидался, пока створка не встанет на положенное место, а когда это произошло, энергично подошел к Казаку.

– Здравствуйте. Я подпоручик Малошан, ваш переводчик, помощник и консультант. Все ваши вопросы и просьбы адресуйте, пожалуйста, мне. У каждого человека из вашего отряда будет такой помощник. Разумеется, вы точно так же можете обращаться и к ним, но, полагаю, удобнее будет все же общаться именно с прикрепленным офицером.