Стало темно, как в гробнице.

Лена отчаянно свистнула. Это был один из немногих ее талантов, которым искренне восхищались мальчишки.

Но никто из зрителей в зале не издал ни звука. Не скрипнуло ни одно кресло, не грохнуло ни одно откидное сиденье.

А они вообще-то были – зрители?

– Ешки-матрешки, – прошипела Лена и, выставив вперед руки с растопыренными пальцами, пошла через темное фойе на просвет двери.

На улице тоже было темно, но не так, как в гробнице.

– Дурдом, – качая головой, говорила Лена.

Вот и всё приключение.

Странно, но, если подумать, ничего особенного. Может быть, кто-то проверял кинопроектор. Ведь был же в аварийном клубе этот немудреный агрегат? Наверное, был. И его решили забрать и отдать какому-нибудь кинотеатру.

А отсутствие звука и противоестественная яркость цветов – оттого, что он был расстроен.

До шоссе она добралась без проблем, и они тут же начались.

– Во, дурдом! – громко сказала Лена, чтобы ободрить себя, услышав звук собственного голоса.

Однако звук этот мало кого мог ободрить.

Голос предательски дрожал от холода и обиды на всё-всё-всё.

– Это что же получается? – прочистив охрипшее горло, заговорила Лена. – Это какая-то ерунда получается! Ну не может же быть и вправду такого, чтобы всё гикнулось разом? Или может? Наверное, авария какая-то случилась…

Эта мысль ей очень понравилась. То есть ничего хорошего в большой аварии на дороге не было. Но как объяснение это было куда лучше нейтронной бомбы с ядовитыми кукрыниксами. Определенно произошла большая авария, и шоссе перекрыли с двух концов, все машины отправив в объезд! Да! Именно так и случилось.

Лена даже мысленно видела эту аварию, в которой фигурировал автобус «Икарус», большой грузовик и много легковушек.

А толстые и недовольные гаишники в больших перчатках с белыми раструбами и с полосатыми палками ходили вокруг и размахивали руками, словно под действием этих пассов автомобильная свалка могла расползтись, разобраться, и все бы поехали своим ходом, куда им надо.

Но тем не менее вопрос о том, как ей теперь быть, оставался открытым.

Она знала, что приди она сейчас обратно на дачу, так первое, что она увидит, это залитый светом во всех окнах дом… Это – родителей на кухне за столом у окна, покрытым клеенкой с красно-коричневыми клетками и грубо нарисованными корзинками фруктов, и их глаза – растерянные и злые.

И тогда будет либо новый скандал, пуще прежнего, с несправедливыми упреками, что хуже всего на свете, либо угрюмое сопение обиженных ежиков, что угнетает не менее любого скандала.

Но час езды до Москвы, пустая квартира с всплескивающей руками не проснувшейся бабушкой и тяжелый телефонный разговор с предками тоже не грели ее. Всё казалось авантюрой и преступлением.

А домой уже хотелось.

Пустое шоссе было хуже скандала.

Но гордость не давала вернуться.

Пока еще не давала.

Лена уже решила, что достаточно помучила себя и довольно доказала родителям, чтобы уже можно было вернуться.

– Что я клоун, что ли, здесь торчать? – сказала она большой и будто полупрозрачной Луне, похожей на мятую белую сковородку, начищенную до одурения.

Но она еще не решила.

Она просто с обреченностью начала понимать, что придется вернуться. Придется, и всё тут.

И уже мысленно отмеряла обратный путь мимо палисадов и темных остекленных террас к залитому истерическим светом дому у оврага.

И она уже почти направилась прочь от этого дикого шоссе, почти сделала шаг, как появились фары.

«Ближний свет!» – машинально отметила Лена.

Фары действительно были очень неяркими. Как свет фонарика с подсевшими батарейками.

И свет был каким-то неровным.

И несмотря на то, что фары быстро приближались, Лена не слышала звука мотора за шумом ветра.

От этого делалось тревожно и дико.

Словно к ней приближались два огромных глаза. И глаза мерцали, как блуждающие огни на болоте.

На берегу лежала довольно сносная лодка. Именно такая, как он себе представлял. Может быть, чуть тяжелее. Может быть, она была несколько более ветхой, чем ему хотелось. Но это была именно та лодка, которую он напряженно представлял себе вот так лежащей на берегу.

Он так сфокусировался на этой лодке, что не будь ее здесь – прибрежный песок должен был породить ее. Море должно было принести ее и выбросить на берег.

Но как бы то ни было, а лодка, вполне реальная, лежала на берегу.

Он перевернул ее и потащил к воде. Плыть еще нельзя. Впереди широкая полоса водорослей. Им не видно конца, и они вяжут по рукам и нотам. Не хотят отпустить на волю.

Беглец вступил в заросли водной растительности без сомнений и промедления. Водоросли склизкие, колючие, режущие кожу. Это очень неприятно. Даже более неприятно, чем он представлял. Такие, как он, не любят воды. Но идти нужно. Нужно продираться сквозь водоросли, то плыть, то брести.

И он продирался сквозь вонь и гниль, окрашивая воду кровью. Спасение только в лодке, которую он толкал перед собой. Она вовсе не казалась ему лишней обузой.

В ней – его единственная надежда. И он толкал ее к чистой воде. Если бы не лодка, то не стоило бы вообще пускаться в этот трудный путь.

Очень трудно угадывать направление, когда твоя голова торчит из вонючих водорослей из-под бока лодки, которая не хочет двигаться вперед и норовит свернуть куда угодно, только не плыть в том направлении, куда ты ее толкаешь.

Но беглец двигался как заведенный, не давая себе передышки не на миг. Когда-то водоросли кончатся. Это непременно должно случиться. Он выйдет на чистую воду и поднимет парус.

Парус наполнится ветром.

И вот нос лодки вырвался из водорослей. Они сделали последнюю попытку удержать беглеца, но наконец отпустили лодку. Неимоверно длинные узловатые плети отделились от киля и стали с обреченностью погружаться в черную воду.

Перед лодкой была чистая вода.

Отчаянным усилием беглец выпутался из водорослей и резкими толчками отодвинул лодку и себя вместе с ней от прибрежного болота.

Вонь немедленно отступила.

Будь только крепок духом.

Будь сильным и продолжай путь.

Он верил, что однажды он пройдет весь путь.

И он сделал это.

А значит, сделает и всё остальное.

Забраться в лодку было бы непросто, не будь этот странный беглец снабжен такой полезной штукой, как хвост.

Потом пришлось полежать немного, чтобы прийти в себя.

В лодке не было ничего, кроме куска веревки, привязанной к ржавому кольцу на носу.

Ни мачты, ни паруса не было. Поэтому беглец сам стал парусом.

Он встал на среднюю лавочку, держась за этот кусок веревки и расставив дрожащие от напряжения ноги.

Но ждать было нечего. Ветер дул от берега.

Он развернул крылья.

И стал самым лучшим парусом, который когда-либо поднимали на этой лодке.

Да что там!

Он стал самым лучшим парусом, который поднимали когда-либо на каком-либо корабле в этих морях.

Он сделался парусом спасения.

Всеми нервами тела он чувствовал попутный ветер.

Малейшим изменением поворота крыльев он управлял лодкой, которая скоро рассекала волны под стать быстроходной яхте.

Прозрачные крылья были едва видны в свете звезд.

И со стороны лодка должна была производить жутковатое впечатление, словно несомая чудодейственной силой.

Форштевень был направлен прямиком на lighthouse – маяк…

Вдалеке у горизонта светила путеводная звезда.

Всякий, кто творит зло во тьме (mist – тьма), боится света.

Но беглец двигался к свету маяка и считал это знаком того, что его замыслы не исходят из тьмы, а напротив, послужат свету.

Только колени дрожали от крайнего напряжения последних сил, истекающих из него с каждой секундой.

А между тем путь до маяка занял большую часть ночи.

Маяк оказался не так огромен, как в мечтах.

Но это было и к лучшему.

Так спокойнее.

Факел на башне мерцал.

Тень от галереи простиралась.

Берег у маяка подарил неприятный сюрприз. На скалах беглец увидел ворочающиеся мокрые камни. И только приблизившись, понял, что это колония клювоносых черепах копошилась у берега.

Завидев лодку, они высовывали из воды свои мерзкие, будто вечно улыбающиеся морды и провожали тупыми взглядами это утлое судно.

Не сразу удалось пристать.

А когда удалось, пришлось немедленно взбираться на обрывистый берег. Потому что любопытные твари двинулись к новому объекту, разевая клювы и улыбаясь, улыбаясь, улыбаясь.

На маяке он рассчитывал найти одежду, но нашел только штормовую накидку. Ветхий и мятый плащ. Ему нельзя было без одежды. Этого было мало. Но что с того? Это было хоть что-то.

У двери на стене было вмазано в штукатурку маленькое зеркало. Собственно, это был осколок. Квадрат с отколотым углом, словно страничка книги, заложенная уголком на память.

Беглец взглянул в это волшебное стекло.

Мрачные глаза на темном пепельном лице смотрели не узнавая.

– Ну? Что смотришь? Это я! Флай! – сказал он отражению глухим непослушным, отвыкшим говорить голосом.

Так бывший узник, а теперь беглец обрел вновь имя.

– Я Флай, – прорычал он утробно. – И я Бог!

И голос его окреп и сделался страшен.

Он отвернулся от зеркала и направился к лестнице, ведущей в башню маяка.

Ступени.

Винтовая лестница.

Крутые ступени.

Высота одной ступени равнялась примерно одной тысячной дегрии.

До верха Флай насчитал пятьдесят две ступени.

Значит, лайтхаус был высотою в один критерион и две тысячных.

Скала, на которой стоял лайтхаус, была высотою в половину дегрии.

С такой высоты вид мог открываться на 40 вэй.

Флай вышел на опоясывающую фонарь галерею и смотрел в сторону суши. У горизонта угадывалась дорога.

Туда нужно будет идти.

Флай не хотел смотреть в сторону моря.

Но не мог не сделать этого.

Огромная чечевица сторожевого корабля береговой охраны, как дух, плыла в облаках.

Страж отбрасывал на спокойное море огромную круглую тень.

В центре тени был просвет, и в нем по кругу двигались извивающиеся, как змеи, тени лопастей огромного винта.

Много раз мечтал он увидеть рассвет.

В своей башне он ведь видел только закаты.

И в его мечтах солнце всходило со всех сторон света.

Но теперь он знал, где восход.

И ему нужно было именно в ту сторону.

Дорога предстояла далеко не прямая.

Предстояло войти в лес и еще обогнуть одинокую скалу, которую Флай про себя обозвал «Вершиной Берега». Он бы очень удивился, если бы узнал, что именно так (Peak Coasting) она обозначена на всех картах как дополнительный ориентир рядом с маяком «Уорстергрин».

Течение несло суда на восток мимо мыса «Уорстергрин» к рифам у южной оконечности острова Намхас, под пушки форта.

Теперь пушки цитадели на острове уже не имели никакого значения. Воздушные суда и мощные осадные орудия современных кораблей давно лишили форт какого-либо военного значения, но рифы у южного берега острова-форта и длинный язык водорослей, запутавшийся в этих рифах, и теперь были опасны для бортов и гребных винтов. Гиблое место.

Подавив соблазн слететь с маяка, он спустился вниз по лестнице. Это оказалось немногим легче, чем подняться. Немедленно заболели колени.

– Бедные мои ноги, – с издевкой произнес он, – у них еще столько работы, а они так непозволительно избалованы бездельем.

Флай не был справедлив. Он методично тренировал ноги в тюрьме. Он знал, что прежде, чем ему удастся взлететь, он много походит пешком. Но одно дело приседание и ходьба по камере из угла в угол, а другое – подъем и спуск по лестнице после таких неимоверных нагрузок, которым он подверг себя только что.

И всё же боль давала ощущение жизни. И радостно было ощущать под босыми ступнями пыльную, каменистую дорогу.

Жаль, что маяк не дал ему ничего, кроме плаща и направления. Но в его положении это было замечательно, отрадно, прекрасно!

Он готов был использовать всё это немногое максимально.

Штормовая накидка его смущала. Уж больно ветхий был этот плащ…

Задача рисовалась просто. Нужно было немедленно и скрытно пополнить гардероб. Это означало, что в ближайшее время он не должен встречаться с людьми. Однако ему придется приблизиться к жилью, чтобы раздобыть одежду. Ее нужно отобрать у кого-то.

Можно было бы, конечно, украсть, но Флай не любил брать тайком. Он уже подобрал никому не нужную вещь, но этого было достаточно. Теперь кто-то должен отдать ему одежду, повинуясь его приказу, уступая уговорам или силе.

Не красть, но отбирать – это не было принципом. Просто такой строй мысли. Если вещь сознательно продана, передана или отдана под страхом угроз, то она как бы переходит из рук в руки, находясь в сознательном внимании двух людей.

Если же вещь украдена, то она словно бы проклята. Прежний хозяин считает ее своей, но сетует и пеняет на то, что она предала его, пусть не по собственной воле. Он пеняет и тому неизвестному, что взял вещь без спроса. А новый владелец знает, что вещь не его, ее ему не отдали. И сама вещь не знает, чья она.

А это всё скверно. Неопределенность положения в этом треугольнике недосказанности унизительна! В таком положении не может быть покоя. Это ненормально, тогда как купить или отобрать по праву более сильного – вполне естественно.

Неудивительно, что Флай не мог смириться со штормовкой, которая не была его собственностью. Хотя и не думал об этом специально.

Выглядел он довольно дико. Долговязая сутулая фигура в длинном бесформенном плаще, из-под которого торчат босые белые ступни. Лысая голова и длинные руки…

Со временем он отрастит волосы. Но для этого нужно хорошее питание. А значит – это будет не скоро.

Он был подпоясан толстой веревкой с разлохмаченными концами, которую отвязал от лодки.

Дорога пролегала по лесу. Прямо к ней подступали толстые деревья, в которых не трудно было опознать вязы и ясени, несмотря на то что листочки по весеннему времени были еще маленькие и наивно яркие.

День светлел. Солнце выкатывалось на небо всё выше. Скоро-скоро бегство будет обнаружено.

Флай шел настолько быстро, насколько позволяла усталость. Он широко, размашисто и ритмично шагал, чуть покачиваясь, словно подгулявший бродяга…

Хотя бродяги не ходят так целеустремленно. По всей его фигуре было видно, что человек спешит. И он действительно спешил. Торопился убраться из леса.

Он обогнул Вершину Берега, следуя изгибу дороги. Лес сделался выше и плотнее. Некоторые деревья, вытесненные конкуренцией соседей, склонялись над дорогой в поисках света и не находя опоры.

Как ни отчаянно было положение беглеца, но безмятежная природа успокаивала его. И вероятно, поэтому он вовсе не так сильно испугался, когда прямо из леса вышел человек.

О, это был очень странный человек. И странен он был далеко не только тем, что вышел из леса. Флай сразу понял, что это весьма загадочный путник.

– Хороший день, – сказал Флай.

– Утро, – ответил незнакомец с каким-то странным акцентом и еще более странной интонацией, так что не ясно, поправил он или ответил на приветствие.

Фары приближались, таинственно мерцая в тишине, как манящие огни на болоте…

Вообще-то Лена никогда не была на болоте, никогда не видела блуждающих огней, но почему-то именно так и подумала об автомобиле с такими странными фарами.

Ей стало очень любопытно… Хотя и страшно, не меньше, чем только что. Возможно, даже больше.

Автомобиль мчался так, словно хотел выиграть гонку, словно за ним гналась целая армия чертей, словно снаряд, в конце концов!

Но при этом скорость его, реально, была не так чтобы очень. В Москве машины пролетают мимо подчас куда быстрее…

А главное, мотор работал почти беззвучно. Слышался какой-то рокот, сипение, частое-частое дыхание, словно хлопали крылья.

Лена в отчаянии принялась голосовать. Помахала рукой. Получилось крайне приблизительно.

Автомобиль промчался мимо, ударив плотной горячей волной воздуха. Лену даже развернуло слегка. Но…

Вот зажглись красные глаза стоп-сигналов.

Притормозил.

Возвращается.

И опять это странное ощущение, что огни мерцают. Будто в жарком мареве или это огоньки свечей.

Машина поравнялась с ней.

«Иностранная!» – подумала Лена.

Машина была действительно странной. Она походила на приземистый гоночный автомобиль в ретростиле.

Ее передняя часть напоминала граненый наконечник стрелы или узкий боевой топорик – чекан. Лена видела такой в оружейной палате. Крылья – тоже хищно заострены спереди. Но крупные похожие на консервные банки фары торчали из крыльев на ножках, как глазки краба.

Так бывает только на старых машинах.

Ветровое стекло прямое – не изогнутое, но сильно наклонено. На колесах блеснули частые толстые спицы.

Скошенная дверь отодвинулась вперед, и из салона пахнуло теплом и запахом кожи.

Лена наклонилась, проклиная свои сетчатые чулки и дикий начес на голове. Что он о ней подумает…

В автомобиле сидел молодой человек, одетый в клетчатый костюм, галстук и кепку с большим козырьком. Это делало его похожим на доктора Ватсона в исполнении Виталия Соломина. Вот только в профиль этот человек походил на другого актера, а именно на красавца Ричарда Чемберлена. Всё в этом красивом лице ушло в породу.

«Интурист», – решила Лена.

– Мне бы в Москву… – сказала Лена.

– Садитесь, – сказал он, не разжимая губ.

Он немного повернул к ней свой профиль и сделался еще больше похож на Ричарда Чемберлена.

– Вы меня подвезете? – осторожно переспросила она.

– Да, – сказал незнакомец, не разжимая губ.

«Чревовещатель!» – догадалась Лена.

Всё же она была очень начитанной девушкой.

Садиться в машину мучительно не хотелось.

Как-то особенно сильно захотелось домой.

– Только у меня нет денег! – сказала она, рассчитывая, что этот сейчас скажет что-то типа «Ну, нет» и укатит.

– Это не нужно, – сказал чревовещатель.

Ничего не оставалось, как сесть в машину. Но это было похоже на приключение. Кроме того, человек в машине не выглядел опасным. Скорее интересным.

«Что ему деньги?» – сообразила Лена.

Если незнакомец интурист, а так, скорее всего, и было, то что ему деньги? Вон какая машина у него.

И Лена взгромоздилась на низкое сиденье, на удивление мягкое. Пощупав кожаную подушку, она поняла, что это не обычное сиденье, а набитое, возможно, пухом. Вот в этом пухе-то она и потонула.

Дверь закрылась за ней, как только водитель повернул что-то на панели.

Сделалось немедленно тепло.

Здесь, в салоне, было даже скорее жарко.

Машина тронулась очень резко. Лену вдавило в мягкую спинку сиденья.

– А что случилось? – спросила Лена, раз уж этот интурист понимает и так хорошо говорит по-русски. – На дороге была большая авария?

– Нет, – ответил тот. – Мне ничего об этом не известно.

«Странно», – подумала Лена. Ничего умнее она не смогла подумать.

– А чего же нету машин? – поинтересовалась она.

– Машин вообще мало, – философски заметил незнакомец.

Лена угрелась в салоне. Мягкое сиденье, бесшумный двигатель, тихонько рокочущий и пыхтящий где-то позади, покачивание на ровной дороге… Лена сама и не заметила, как задремала.

Проваливаясь в пуховые бездны царства Морфея, она успела пробормотать: «Разбудите меня, пожалуйста, когда приедем».

Что ответил ее спаситель, она не помнила уже.

Однако сон ей приснился престранный.

Этот сон можно было бы назвать кошмаром, если бы она чего-то испугалась и если бы даже сквозь сон не чувствовала бы, как ей хорошо и уютно ехать в этом странном автомобиле с этим странным попутчиком.

Сон немного повторял реальность, но и отличался очень.

Начиналось всё в том же месте, в сходных обстоятельствах, но дальше неслось вскачь.

Лена оказывается на ночном шоссе, и ее подбирает автомобиль. Странный автомобиль из ниоткуда.

Во сне она была уверена в том, что ее везут куда-то в неведомые дали. То ли ее похищают и увозят за границу, чтобы сделать из нее шпионку, то ли это вообще другая планета…

Но щемящее чувство перемены в жизни, новизны и приключения было очень сильным.

Ее попутчик был таким же и не таким. То есть это был Чемберлен, но в роли какого-то негодяя. Вроде барона Треча из «Проданного смеха».

И от этого тоже было не просто тревожно, но и интересно. Она почему-то знала, негодяй этот, увозящий ее куда-то, в своих злых помыслах изощрился до такой степени, что результатом его действий будет только благо для нее.

Она должна была обрести что-то важное в жизни. Возможно, самое важное.

И еще ей предстояла очень интересная и опасная работа. Да, из нее, скорее всего, будут делать шпионку. Но она обманет всех и будет шпионить не для кого-то… Не для какого-то Треча, а для наших…

Трудно было пока разобрать, кто такие эти наши, но интерес в том и был, чтобы разобраться.

В общем, дела предстояли великие, и Лена знала, что из всех злоключений выйдет победительницей, просто потому, что это похоже на кино, а по закону жанра, в таких фильмах главный герой, или героиня, всегда всех побеждает.

Вот таким настроением – тревоги, опасности и тайного победительного ликования – был исполнен сон вначале.

Ее привезли в город, который целиком, казалось, был сотворен из стальных арок мостов, кирпичных углов, выпирающих отовсюду, шпилей с флюгерами в виде флагов, что пели жалобно ржавыми петлями.

Сон… Лена часто видела сны. Иногда запоминала их почти полностью, иногда фрагментами. Чаще помнила только, что снилось что-то, а что конкретно – забывала. Но могла поклясться, если бы было нужно, что столь достоверного сна ей еще смотреть не доводилось.

Город мелькал за окном, проносясь мимо.

Ночь, луна, тьма.

Окна, окна, окна…

Город был смутно знаком, но и не мог быть знаком.

Лена вдруг будто бы видела знакомую витрину, но тут же одергивала себя, потому что не могло быть никаких знакомых витрин в незнакомом городе.

При попытке всмотреться всё смазывалось, сливалось, ускользало и уносилось назад.

И было что-то новогоднее в этом ночном городе.

Непонятно что, потому что ни огней, ни снега, ни елок.

Только окна и окошки…

И если этот город походил на иллюстрацию к сказке, то сказка должна быть страшненькая.

Но город кончился вдруг, и они выехали на мост.

Лена почему-то знала, что это мост через залив или пролив какой-то.

На более точный ответ у нее не хватало подготовки «краткого шпионского курса».

И рядом было еще много мостов. Они тянулись черными арками, нитями и жилами по-над морем, свинцово мерцающим в лунном свете.

А вдоль береговой линии громоздился город. Черный, зубчатый, как лес, – город мостов и шпилей, черных переулков и желтых огней.

Автомобиль, на котором ее везли, остановился на мосту. Запомнились фонари на ажурных клепаных фермах. А рядом, широкой дугой приближаясь к самому настилу этого моста, тянулся другой. Он шел из тьмы узких трущоб, почти касался автострады в том месте, где Треч остановил свой автомобиль, и уходил вдаль над свинцово поблескивающим в лунном свете морем.

Лена поразилась экзотическому пейзажу.

Однако подумала, не теряя здравомыслия: «Зачем же строить такие кривые, поворачивающие то вправо, то влево на ровном-то месте мосты?»

Откуда-то Лене показалось, что из багажника машины появились два человека в долгополых сюртуках и черных широкополых шляпах с мягкими полями.

Они притащили трап, вроде тех, какие подают к причалившим катерам.

Трап перекинут с одного моста на другой, и люди в черных шляпах стали по бокам от него как часовые, сохраняя, однако, полусогнутые позы, будто всё еще тащили трап.

Потом появился еще один господин, невероятно тучный, в накидке, в такой же шляпе и с тростью.

Он открыл дверь автомобиля со стороны Лены и пригласил ее выйти.

Лена подчинилась, зная, что всё так и должно быть, что всё идет по плану – по сценарию вот этого славного приключенческого фильма про нее.

Тучный господин жестом показал, что ей нужно встать у трапа.

Да! Вот еще, вроде бы сама Ленка была наряжена в стиле ретро – в шляпке и с зонтиком, а зонтик с кружавчиками!..

Автомобиль укатил.

А потом прибыл поезд…

Это был совершенно изумительный поезд!

Из трех его труб летели искры. Колеса были величиной с дом, а вагоны – в несколько этажей.

Адское какое-то пламя горело в окнах вагонов.

И все это в ночи – в черных силуэтах, припудренных серебряной пудрой света луны.

Поезд, как стена в полмира, загородил вид на море и город.

И Лена увидела, что вагоны построены из железных ферм и кирпича. И поняла, что весь диковинный город, куда ее привезли, это не вполне город… Это сплетение мостов, на которых живут вот такие поезда. Действительно. Город из мостов и поездов.

А иногда эти составы-улицы снимаются с места и едут куда-то в новое место. И возможно, создают там свой новый город.

Целый мир одних железнодорожников!

Лена не без страха за свою карьеру шпионки подумала, что ведь она ничего не понимает в железных дорогах. Как же она тут нашпионит, если ни бельмеса в теме?

Но тут же вспомнила с облегчением, что это сон. Просто дурацкий сон.

И в подтверждение решила проснуться, но не смогла.

Однако галиматья с поездами и шпионами свалилась куда-то в небытие. В попытке проснуться, Лена вспомнила, что ее везут к бабушке в Москву и разбудят на подлете к городу.

И вновь ощутила тепло салона и сдалась сну.

Потом сон начал дробиться и ускользать, но как ни пыталась Лена проснуться, ей это не удалось. Она смутно помнила какой-то нависающий фасад мрачного тяжелого дома в ночи. Ее вытаскивали из машины и несли на руках. Какой-то человек с белой головой заглядывал ей в лицо, потом ее несли по лестнице наверх, и со стен смотрели звериные морды.

Тут она снова силилась проснуться. Но снова безуспешно.

В этой вязкой пучине сна она решила, что жестоко простудилась и ее сдали в больницу. Она решила, что всё к лучшему, что сон лучшее лекарство и утром она всё выяснит.

Было тяжело.

– Никогда со мной ничего не происходило! – взмолилась Лена мысленно. – Со мной же никогда не может произойти ничего особенного. Это же я! Я – Ленка, по прозвищу Тяпа! Со мной ничего плохого не может произойти… Никогда.

На человеке из леса был странный, свободного покроя плащ цвета летней листвы. Флай отметил, что на ткани нет ни одной складочки, хотя на плечах незнакомца блестели капли росы.

Флай не знал ни одной ткани, которая не мялась бы вовсе. Впрочем, он поправил себя, напомнив, что слишком много времени провел в башне.

Незнакомца отличало худое, загорелое лицо и черные с проседью волосы. Глаза поблескивали каким-то нездешним блеском.

Флай сразу определил, что этот человек не сыщик. Потому что он не боялся. Сыщики всегда боятся. Всего. Не потому что трусы, а потому, что их ремесло приучает быть осторожными, с оглядкой и опаской.

– Куда держите путь, благородный господин? – поинтересовался Флай, потому что каким-то чутьем понял – незнакомец не заговорит первым.

Прежде чем ответить, человек из леса прислушался к звукам слов Флая, чуть склонив набок голову.

– Вот так? – что-то решил он для себя. – Отлично, отлично. Дело в том, что я и сам не знаю, куда держу путь.

Незнакомец выговаривал слова старательно и правильно, уловив мелодику речи Флая и пытаясь ее повторить, что не изгоняло акцент, но уменьшало его.

– Вы ищете что-то или кого-то? – продолжал расспросы Флай.

– Ищу ли я кого-то? – переспросил человек из леса, явно испытывая удовольствие от общения. – Скорее нет, чем да. Ищу ли я что-то? Скорее да, чем нет. Я заблудился.

– Значит, благородный господин отыскивает путь? – уточнил Флай. – Это трудное занятие, если положить на него всю жизнь. Но если вы только недавно сбились с дороги, то вам всего лишь нужно вернуться на нее. Связь с какой дорогой вы утратили в этом лесу?

– Боюсь, что всё сложнее, – вздохнул незнакомец. – Я прибыл издалека. Я путешественник, если вы понимаете, о чем я говорю. И мне подошла бы любая дорога, которая выведет из пустынных мест.

– Ну и занесло же вас, – заметил Флай, – это самое мрачное побережье на всем свете. Мыс Берчтри и лайтхаус Уорстергрин пользуются дурной славой как у мореходов, так и у воздухоплавателей. А уж замок Намхас на острове Мердер и того хуже.

В руках человека из леса появилась книжечка и странный толстый карандаш. Он немедленно сделал пометки.

– А не затруднит ли вас сказать мне по буквам, как пишутся названия, которые вы упомянули? – сказал он и приятно улыбнулся, с немного виноватым выражением.

– Нет, – сказал Флай, – не затруднит. Берчтри – би, и, ар, эйч, черточка, не знаю, как она называется, ти, ар, и, и… Уорстергрин – дабл-ю, оу, ар, эс, ти, е, ар, джи, ар, и, и, эн…

…и так далее…

– Отлично, отлично, – сказал человек из леса.

Флай отметил, что он странно держит карандаш, почти без наклона и пишет очень странной скорописью, судя по движениям карандаша. Но пишет очень быстро!

Человек действительно был издалека. Вероятно, он высадился на берег и совершенно не знает, где находится. Когда Флай высказал это предположение, то незнакомец смерил его пронизывающим насквозь взглядом и снова виновато улыбнулся.