ГЛАВА 20

Мы уже видели, как проявленное шведами в первые годы пленения Валленберга малодушие привело к серии гибельных ошибок, возможно определивших его судьбу. Мы также проследили, как американцы, дезориентированные послом Седерблумом в Москве в апреле 1945 года, отказались от попыток помочь тому, кого сами же в Будапешт послали, и как Генри Киссинджер, имевший в 1973 году возможность восполнить упущенное, этой возможностью не воспользовался. Мы также убедились, как другие влиятельные лица, которые могли бы помочь Валленбергу, от этого уклонились. Что же тогда можно сказать об отношении к нему двух, казалось бы, наиболее заинтересованных государств — Венгрии и Израиля?

Некоторое время будапештские евреи — или, вернее, те из них, кто сообщению «Радио Кошута» о гибели Валленберга не поверил, — считали, что он находится в безопасности у русских и, даже если ими удерживается, скоро все равно будет отпущен. 2 июля 1945 года еврейская община Пешта передала шведским дипломатам предназначенное Валленбергу послание, в котором сообщалось о запротоколированном на собрании старейшин 21 июня того же года «торжественном признании его бессмертных достижений в героической борьбе против нацизма».

Пештские евреи сообщали Валленбергу, что один из корпусов Центральной будапештской еврейской больницы будет отныне назван его именем — «ничтожный с нашей стороны знак благодарности, которую мы не способны выразить в полной мере». Обращаясь к нему как к «великому сыну благородной шведской нации», они просили «помнить их добром» и обещали молиться за него Богу, чтобы он сделал его жизнь «счастливой и успешной во всем».

Но по мере того, как год проходил за годом, а об их спасителе не приходило вестей, будапештские евреи пришли к заключению, что Валленберг, по-видимому, погиб. Он явился из ниоткуда и ушел в не менее загадочную неизвестность. Тогда один из будапештских евреев, историк и журналист Енё Леваи, обнаруживший, что Валленберг оставил в помещении шведской миссии обширные и снабженные соответствующими документами записи о своей деятельности, решил возвести в честь него свой собственный мемориал — написать отдающую должное его героическому подвигу книгу.

Кроме того, евреи Будапешта организовали Комитет памяти Валленберга и стали собирать средства на возведение ему памятника. Заказан он был известному скульптору Палу Патзаи, предложившему проект, который комитет быстро одобрил, — бронзовую фигуру атлета, сокрушающего гигантскую змею со свастикой на голове. Работа над памятником подолжалась два года. Его установили на высоком пятиметровом постаменте с выгравированным на нем рельефным профилем Валленберга и выразительной надписью в его честь. «Пусть это изваяние, — гласила надпись, — стоит как немая и вечная ему благодарность и напоминает нам о его непоколебимой человечности в эпоху бесчеловечности». Венгерские власти одобрили место установки памятника в будапештском парке святого Стефана.

Памятник водрузили на место и в ожидании его открытия мэром Будапешта Йожефом Богнаром закрыли брезентом. В день открытия, это было воскресенье в апреле 1948 года, Комитет Валленберга в полном составе, представители шведской миссии, сотни евреев, влиятельные люди города и обычные горожане собрались, чтобы участвовать в церемонии. К их изумлению, статуи на постаменте не оказалось. Ночью русские военные прибыли к ней с веревками и лошадьми и сняли ее.

Никто не знал, куда пропала статуя, и никто не осмеливался спросить. В течение нескольких лет судьба ее оставалась тайной, пока один мелкий городской служащий, в прошлом ученик скульптора Патзаи, не рассказал художнику, что его произведение обнаружили в подвале заброшенного здания. Постамента с рельефным профилем Валленберга и надписью на плите там не оказалось, его так и не нашли.

Некоторое время спустя статуя вновь появилась на свет, на этот раз в городе на востоке страны, в Дебрецене, где бережливые городские власти, давно уже ставшие советскими марионетками, поставили ее перед фасадом государственной фармацевтической фабрики. С головы змеи удалили свастику, и памятник теперь символизировал борьбу человека против болезней [86].

В Будапеште тем временем улица Феникс, расположенная неподалеку от восточного берега Дуная — именно на ней стояли многие из охраняемых шведской миссией домов, — была переименована в улицу Валленберга, и, несмотря на стремление венгерских властей везде, где только возможно, его имя вычеркивать, свое новое название сохранила.

На журналиста Енё Леваи, энтузиаста-биографа Валленберга, намордник надели в несколько приемов. В конце своей первой и во всех прочих отношениях отличной книги о Валленберге Леваи все же принял официальную советскую версию его исчезновения и смерти, возможно искренне поверив в нее, — хотя в таком случае он продемонстрировал весьма высокую степень легковерия. В другой, более поздней книге об ужасных событиях 1944-1945 годов, «Черной книге о мученичестве венгерских евреев», он пишет о нем достаточно скудно. В книге «Эйхман в Венгрии», опубликованной в 1961 году, Леваи упоминает Валленберга всего один раз, мимоходом, и, более того, в одном месте цитирует его донесение, даже не называя автора.

В 1949 году Леваи ездил в Стокгольм, где произнес о Валленберге памятную речь, тем самым объявив его мертвым и вступив в яростную словесную перепалку с Рудольфом Филиппом, другим биографом Валленберга, страстно утверждавшим, что его герой жив. Когда книга Леваи была переведена на шведский, ее стокгольмский издатель потребовал, чтобы автор переписал главу, в которой говорилось об исчезновении Валленберга, переделав ее в той части, где прямо утверждалось, что Валленберг погиб в Будапеште. Тем не менее, даже с этой поправкой, книга была из продажи изъята и практически все ее экземпляры, возможно в результате протестов со стороны фон Дарделей, отданы на макулатуру [87]. Несмотря на капитуляцию Леваи перед коммунистами, во всех иных отношениях его книга остается отличным источником информации, а итог, который он подводит достижениям Валленберга, заслуживает того, чтобы его процитировать:

И все-таки тысячи венгерских евреев, обязанных жизнью Валленбергу, были в конце войны всего малыми детьми и росли в Будапеште, лишь смутно осознавая, что такой человек, как он, когда-то жил среди них. В коммунистическом венгерском руководстве, всю войну сидевшем в Москве и прибывшем в Будапешт вместе с Красной Армией, было немало евреев: достаточно упомянуть Матиаса Ракоши, Эрнё Герё и Имре Надя. Тем не менее новое руководство, целиком и полностью принимая марксистскую догму о природе антисемитизма и руководствуясь идеологическими указаниями о судьбе Валленберга, рьяно искореняло в народе память о нем.

До развала советской империи и возрождения Венгрии как западной демократии венгерские власти в лучшем случае относились к Валленбергу противоречиво, в худшем же вообще его отвергали. В конце 1970-х годов прославленный будапештский кинорежиссер Петер Бачо снял о подвигах Валленберга фильм, но в последний момент перед объявленной осенью 1978 года премьерой правительство отозвало свое разрешение на демонстрацию картины. В конце 1980-х годов, по мере того как Кремль, в ходе проводимых Михаилом Горбачевым реформ, стал ослаблять свою железную хватку, власти Будапешта, в ожидании, по-видимому, американских капиталовложений, разрешили Всемирному еврейскому конгрессу заказать ведущему венгерскому скульптору Имре Варге статую Валленберга. Памятник был высечен из шведского гранита и установлен на окраине небольшого парка в Буде, где президент конгресса, канадо-американский водочный король, Шамуэль Бронфман, открыл его на скромной публичной церемонии 2 мая 1987 года. Ни один старший чиновник венгерского правительства не присутствовал на открытии, — по-видимому, режим по-прежнему не желал слишком открытого вызова коммунистической догме. На статуе имелась латинская надпись общегуманистического смысла, но в ней ни словом не упоминались ни Холокост, ни деятельность Валленберга по спасению евреев, ни его исчезновение в советской системе тюрем.

Израиль как государство воздал Валленбергу за его бескорыстные заслуги перед еврейским народом и человечеством на удивление мало. И еще меньше сделал он для оказания давления на СССР с целью его освобождения. Во всей стране до конца 1980-х годов в честь Валленберга была названа только одна улица. Грязная и захолустная, по крайней мере в то время, когда ее переименовывали, она расположена на краю нейтральной полосы между восточным и западным секторами Иерусалима. До 1979 года на мемориальной доске в честь переименования улицы значились даты 1912-1947. Затем, запоздало узнав о существенных сомнениях относительно второй даты, городской совет приказал ее снять. И только значительно позже, после того как имя Валленберга, можно сказать, стало на слуху во всех уголках мира, Иерусалим также «возвел его в новый чин» и назвал улицу в центре западного сектора города «проездом Валленберга». Хотя и эта улица делает Валленбергу немного чести, поскольку это не широкий проспект или тенистый бульвар, а всего лишь короткая улица с односторонним движением, по которой автобусы и такси выезжают на большую и шумную улицу Яффо. Тель-Авив, отчасти благодаря усилиям Томми Лапида, справился со своей задачей успешнее: имя Валленберга в нем носит красивая автострада в городском районе Кирьят-Мада. Имя Валленберга присвоено также клинике, входящей в состав большого муниципального больничного комплекса в Беэр-Шеве; клиника была учреждена и построена не израильтянами, а группой бывших венгерских евреев, живущих в Канаде. Она была официально открыта в апреле 1971 года, но с тех пор администрация больничного комплекса, вне всякого сомнения ненамеренно, построила вокруг нее еще несколько корпусов, спрятав таким образом от обозрения мемориальную доску, торжественно открытую некогда делегацией из Канады.

Если бы не усилия одного-единственного израильского журналиста, Нафтали Крауса, выжившего в одном из будапештских гетто, Валленберг израильской общественности остался бы практически неизвестен. В течение многих лет Краус писал о нем в ежедневной газете «Маарив». В 1974 году Краус опубликовал монографию «Рауль Валленберг: человек, умерший много раз», напечатанную очень ограниченным тиражом Институтом диаспоры при Тель-Авивском университете. В единственной опубликованной в Израиле на эту тему работе Краус строго осуждает свою страну за проявленное ей безразличие:

К сожалению, я могу лишь подтвердить все, прямо и без экивоков сказанное Краусом. Немногие израильтяне, включая тех, кто обязан ему своей жизнью, потрудились приехать к мемориальному комплексу Холокоста в Яд Вашем для участия в запоздалой церемонии посадки в честь Валленберга деревца на Аллее Праведников. Почетным исключением среди них был Ласло Самоши, хотя именно он обязан своим спасением не Валленбергу, а только своей энергии и изобретательности. В трогательной религиозной церемонии, предшествовавшей посадке деревца, участвовали также Томми Лапид и Анна Бильдер, отцу которой была уготована та же участь, что и Валленбергу, за одну только дерзость — он заговорил во всеуслышание о шведе, которого встретил в тюрьме в 1975 году. Из Калифорнии приехал Том Лантош вместе с женой Аннетт, благодаря энергичным действиям которой на церемонии присутствовал также американский посол вместе с израильским министром внутренних дел, д-ром Йосефом Бургом, и посланником США, Солом Линовицем, который приехал в то время в Иерусалим для переговоров с правительством Израиля.

Нина Лагергрен оставалась дома в Стокгольме, ее задержали дела, связанные с деятельностью Комитета Валленберга, и в качестве представителя от семьи выступал Ги фон Дардель. Церемония посадки деревца откладывалась уже много лет — ее не разрешала мать Валленберга. Май фон Дардель считала, что увековечение памяти Рауля в Аллее Праведников было бы равносильно признанию его смерти, с которой она так и не смирилась. После кончины Май в феврале 1979 года, за которой через два дня последовала смерть ее мужа, Нина Лагергрен и Ги фон Дардель сняли с церемонии запрет матери. Церемония, кстати, израильской прессой почти не освещалась. Вручая медаль мемориала Яд Вашем профессору фон Дарделю, премьер-министр Израиля Менахем Бегин звенящим голосом произнес: «Еврейский народ легко забывает имена врагов и учиненные ему несправедливости, но имени друга он не забудет… Мы обязаны отдать ему вечный долг благодарности… И будем верить, что он жив, и сделаем все, что можем, чтобы спасти его».

В действительности же правительство Бегина, да и все предшествующие правительства Израиля разрешению дела Валленберга не способствовали никак. За весь период 1948-1967 годов, когда Советский Союз полностью признавал государство Израиль и эти страны имели взаимное дипломатическое представительство, ни одного запроса, ноты или меморандума относительно судьбы Валленберга израильской стороной Советскому Союзу предъявлено не было. Высокопоставленный чиновник МИДа Израиля признался мне в феврале 1980 года после упорных моих допросов: «У нас вообще не заведено на него дело».

В 1982 году правительство Бегина организовало неделю мероприятий в честь Валленберга. План проведения недели включал церемонию посадки дерева, присуждение имени Валленберга детской площадке, выпуск почтовой марки с портретом Валленберга и еще ряд акций, включая речь, в которой один прирученный израильтянами шведский политик упомянул имя Валленберга, оправдывая вторжение Израиля в Ливан и осуждая то, что он назвал волной «неоантисемитизма», — т. е. прокатившиеся по миру протесты против агрессивной политики Израиля в отношении Ливана.

Многие, однако, и израильтяне, и иностранцы, посчитали использование имени Валленберга для оправдания вторжения глубоко аморальным. Валленберг, с его сочувствием к побежденным и униженным, скорее всего, решительно выступил бы против произвольного уничтожения гражданских лиц во время наступления, предпринятого по приказу министра обороны Ариеля Шарона. Если бы Валленберг был жив и присоединил свой голос к хору протеста, не был бы ли он тоже оболган как «неоантисемит»? Прискорбный каталог случаев официального израильского безразличия к памяти Рауля Валленберга замыкает небольшой, но о многом говорящий постскриптум. Произошло это совсем недавно, незадолго до выхода в свет настоящего, пересмотренного издания моей книги.

В апреле 1995 года, приехав в Иерусалим для съемок документального фильма, автор этой книги отправился вместе со съемочной группой в мемориал Яд Вашем. Нас ожидало печальное зрелище. Рожковое дерево Валленберга, торжественно посаженное пятнадцать лет назад во время официальной церемонии, погибало — его рост остановился, листья пожухли и выглядели больными. Деревца по обе стороны от него — одно, названное в честь Пера Ангера, и другое, в честь участников норвежского Сопротивления, — также выглядели не лучше.

Как это могло случиться? Рожковое дерево — неотъемлемая часть флоры Ближнего Востока, и оно способно расти здесь практически без ухода, на каменистых почвах, не нуждаясь в поливе, почти везде. Рожковые деревья хорошо растут на лоне дикой природы и прекрасно чувствуют себя на Кипре в саду у автора этой книги.

Чиновник-распорядитель в Яд Вашем признал, что о плачевном состоянии деревца им известно. Как выяснилось, почва в этой части Аллеи Праведников из-за залегающего под землей большого валуна находится в плохом состоянии. Чиновник пояснил нам, что администрация мемориала обдумывает меры, которые следует предпринять, чтобы существующее положение вещей улучшить, чему препятствует в первую очередь недостаток средств.

Малоубедительное объяснение. Чтобы исследовать состояние почвы, наверное, пятнадцати лет достаточно. И за это время никто из служащих не заметил, что больное деревце Валленберга не выросло ни на один дюйм? Что до ссылок на бедность, то мемориал Яд Вашем щедро и напрямую финансируется правительством Израиля. Судя по обширному штату администрации и обслуживающего персонала, организация эта от недостатка средств чахнет едва ли. Кроме того, она получает значительные пожертвования на различные проекты от еврейских организаций в диаспоре.

Печальная ирония — хотя она и согласуется с тем, как был брошен и забыт Валленберг после совершенного им в Будапеште подвига, — из 2000 деревьев Аллеи Праведников именно его деревце оказалось больным и оставленным без присмотра.

ГЛАВА 21

Зачем русским понадобилось арестовывать Валленберга? Почему они не отпустили его? На первый вопрос дать ответ легче, чем на второй, ибо, по крайней мере, он подразумевает пусть даже извращенную, но хоть какую-то логику.

Оглядываясь назад в прошлое, легко представить себе, почему русские в атмосфере параноидальной истерии, характерной для сталинистской идеологической атмосферы конца войны, могли заподозрить в Валленберге шпиона, работавшего на американцев, или на немцев, или на тех и других одновременно. Его объяснения, что он помогает выжить евреям, в разгар уличных боев в Пеште должны были казаться русским невероятными до абсурдности. Среднему русскому с его антисемитизмом, всосанным с молоком матери, такое объяснение могло показаться противоречащим здравому смыслу и звучало для него тем более подозрительно, что исходило оно от представителя капитализма, который мог бы переждать войну, удобно устроившись в своей нейтральной стране. Впрочем, даже если отрицать антисемитизм русских, концепция бескорыстной гуманитарной работы, выполняемой добровольно, была для советского человека с правдой жизни абсолютно несовместима.

Когда Будапешт пал под натиском русских, в нем началась оргия грабежа, насилия и депортаций, жертвами которых стали и друг, и враг, и нейтрал. Еврейские женщины, пережившие ужасы «маршей смерти», предоставляли свои изможденные тела для систематического насилия «освободившей их» солдатни. Не стали исключением и молодые еврейские мальчики. Полногрудые советские женщины-солдаты вели себя не намного лучше, чем их товарищи.

Ларе Берг, бывший, как и Валленберг, секретарем шведской миссии, рассказывает в своих мемуарах о том, как русские захватили миссию, официально являвшуюся суверенной шведской территорией: они открыли сейф и забрали из него все деньги и ценности. Он также описывает, как они полностью очистили главную контору «Хазаи банка», не заметив, однако, пакета, оставленного там Валленбергом, в котором Берг позже обнаружил огромную по тогдашнему времени сумму в 870 000 пенгё в банкнотах [88].

Что касается арестов и вывоза пленных, описания, оставленные спасенными Валленбергом евреями, могут дать некоторое представление о том, что происходило тогда, в первые дни советской оккупации. «Даже освобожденных русскими евреев арестовывали и отправляли в Сибирь на десять лет, как военнопленных, — вспоминает Томми Лапид. — Они путали евреев, которых спасали, с немцами, которых забирали в плен. И представить себе, чтобы красноармейцы могли отличить белокурого шведа-дипломата (отметим, что Валленберг был брюнет) от переодетого в гражданское немецкого офицера-блондина, значило требовать от них слишком многого».

Ласло Самоши рассказывает, как пять евреев, которые помогали ему в детском доме, были схвачены русскими и брошены в направлявшийся на Восток поезд. Двое из них бежали и рассказывали потом, что их разместили, не делая никаких различий, вместе с группой немецких пленных и повезли в советский лагерь. То же самое чуть было не случилось с Самоши. Он рассказывает, как его и еще 150 человек, многие из которых были евреями, отвели в гостиницу «Британия», где уже содержалось 350 пленных.

На слова Самоши, что он еврей, и на предъявленные им шведские документы русские следователи не обратили никакого внимания. От вывоза из Венгрии его спасло только заступничество знакомого служащего из венгерского Временного правительства. «Если бы не он, со мной могло случиться то же самое, что с Валленбергом», — рассказывает Самоши.

С Ференцем Ховартом, впоследствии профессором механики в Беэр-Шеве, в Израиле, произошло нечто подобное. От немцев его спасли шведские документы Валленберга, но в результате он попал к русским. «Меня взял в плен маленький русский солдатик, чуть не мальчик, который отвел меня к своим очень большим русским братьям. Набрав человек двадцать, они отвели нас во двор здания, находившегося примерно на расстоянии километра, где присоединили примерно к тысяче пленных. Никто не знал, что произойдет дальше. Недоумевая, мы простояли там несколько часов. Затем одного за другим людей стали вызывать в комнату, где их допрашивал русский офицер с переводчиком. Я вынул свой шведский паспорт и стал повторять: «Я швед, это написано здесь по-венгерски, это написано здесь по-английски, это написано здесь по-русски… Поэтому, пожалуйста, отпустите меня. Я не еврей. Я швед».

Мои слова настолько им надоели, что они наконец сказали: «Ладно, пошел к черту, ты — швед!» Вот каким образом я оттуда выбрался, но множество людей, находившихся в той группе, в тот же день были вывезены в Россию. Некоторые через год или два вернулись обратно, но были и такие, которые не вернулись совсем».

Ховарту повезло вдвойне. Когда через некоторое время русские обнаружили, что в Будапеште находятся тысячи «шведов», они стали относиться, как вспоминает Ларе Берг, к обладателям шведских паспортов с большим подозрением, чем ко всем остальным, и еще с большей подозрительностью — к самой шведской миссии, которая эти паспорта выдала. «Они задерживали одного за другим всех наших местных служащих — особенно тех, кто работал у Валленберга. Большинство потом отпустили, но по крайней мере один назад не вернулся.

Самые храбрые рассказывали мне потом, о чем расспрашивали их русские. Они задавали вопросы главным образом о шведских дипломатах, о нашей работе, о нашей личной жизни и о наших друзьях. Они хотели знать, кто возглавлял здесь шпионаж в пользу немцев — я или Валленберг? Более других они, как кажется, подозревали Валленберга. Русским, с их понятиями в гуманитарной области, или, скорее, отсутствием этих понятий, казалось немыслимым, чтобы швед Валленберг приехал в Будапешт всего лишь ради того, чтобы спасать евреев. Он, должно быть, прибыл с каким-то другим заданием».

Стоило Валленбергу попасть на допрос в НКВД, и опасность для него возрастала многократно, особенно если бы он поделился со следователями своим планом экономического восстановления Венгрии, что, по своей политической наивности, он мог бы сделать вполне. Одной его фамилии, известной в Северной Европе не меньше, чем фамилия Рокфеллеров в Северной Америке, могло для приговора оказаться достаточно. Валленберга владели в дореволюционной России крупной собственностью, и их обвиняли в оказании помощи белогвардейцам на Украине во время Гражданской войны, последовавшей вслед за переворотом 1917 года.

Вполне возможно также, что советская разведка знала о связях одного из родственников Валленберга с группой немцев, в основном из прусского юнкерства, стремившихся заключить с западными союзниками сепаратный мир, чтобы затем, объединив усилия, выступить против русских.

В эпицентре контактов с западными союзниками находился кузен Рауля Якоб. Член государственной шведской Комиссии по экономическим отношениям с Германией, он довольно часто во время войны ездил в Берлин, где был на короткой ноге с Карлом Гёрделером, в прошлом правящим бургомистром Лейпцига. Гёрделер, прусский монархист старой школы, был, в свою очередь, тесно связан с генералом Людвигом Беком, одно время главой германского Генерального штаба и лидером группы старших офицеров вермахта, которая, по мере того как исход войны стал явно клониться не в пользу Германии, решила, что лучшим окончанием ее было бы избавление от Гитлера. Офицеры организовали несколько безуспешных попыток покушения на его жизнь, кульминацией которых явился взрыв бомбы 20 июля 1944 года, едва не стоивший фюреру жизни.

Если бы одно из покушений оказалось успешным, Гёрделер получил бы тогда место канцлера, занимаемое Гитлером. С 1942 года и до ужасной казни Гёрделера и его собратьев-заговорщиков в 1944 году [89] Якоб Валленберг служил каналом связи между заговорщиками и западными союзниками: именно через него немцы передавали свои подробные предложения британскому лидеру, Уинстону Черчиллю. Если русская разведка знала о существовании связи между членом семейства Валленбергов и немецкими «реакционерами», с одной стороны, и англо-американским руководством, с другой, это сильно осложнило судьбу Рауля Валленберга.

Вполне возможно, советская разведка об этих контактах знала в связи с крайне опасными и губительными для группировки Гёрделера — Бека переговорами с немецким коммунистическим подпольем, в которые она вступила незадолго до попытки покушения на Гитлера 20 июля 1944 года. Не послушавшись предостережений Гёрделера и других более опытных заговорщиков, социалистическое крыло группировки хотело установить связь с коммунистами в надежде разузнать, какие действия те предприняли бы, если бы путч удался, и можно ли было бы в таком случае рассчитывать на их поддержку.

До той поры связь между двумя с недоверием относившимися друг к другу группировками практически не поддерживалась. Коммунистическое подполье рассматривало Гёрделера, Бека и их компанию лишь как ненамного меньшее зло, чем сами нацисты, которых Гёрделер и Бек хотели бы заменить. Успех заговора генералов с коммунистической точки зрения мог предотвратить возрождение из обломков Третьего рейха коммунистической Германии. Тем не менее коммунисты согласились на встречу, хотя бы ради того, чтобы узнать, что задумала противная сторона, и 4 июля социалисты Юлиус Лебер и Адольф Райхвайн встретились с коммунистами Францем Якобом и Антоном Сэфковым, которые привели с собой третьего товарища, известного под именем Рамбов [90].

Русские использовали немецкое коммунистическое подполье главным образом как свою разведывательную сеть. Можно лишь гадать, насколько подробные донесения о деятельности группы Бека — Гёрделера они передавали в Москву и включали ли эти подробности сведения о посреднической роли Якоба Валленберга. В определенном смысле Рауль Валленберг все же быламериканским агентом: ведь он передавал свои сообщения одному из государственных учреждений США, которое его деятельность финансировало. Валленберг вполне мог по наивности рассказать русским об этом тоже, в то время как захватившие его люди вряд ли обратили бы внимание на то обстоятельство, что американцы в этой войне были их союзниками. При этом русские не придали бы никакого значения тому, на какое ведомство он работал — гуманитарное или разведывательное.

Действительно, по крайней мере один известный документ, относящийся к миссии Валленберга, опасно напоминает по стилю донесения, более типичные для деятельности «рыцарей плаща и кинжала», каким бы невинным ни являлся его истинный смысл. 3 августа 1944 года Стеттиниус отправил в посольство США в Стокгольме для передачи Иверу Ольсену, представителю УВБ, следующее: