- Она ведьма? - тихо спросила Рита отца у парадного входа.
      - Тес! - ее мать Береника поспешила прижать к губам Риты палец.
      - Она не ведьма, - улыбнулся Рамон. - Она моя мать.
      Вот бы дверь отворил слуга, подумала Рита. Но софе не держала слуг. Улыбаясь, Патрикия Васкайза сама вышла на крыльцо - смуглокожая, беловолосая, сухая, как жердь, с умнющими глазами в глубоких впадинах, иссеченных сонмом морщин. Даже среди лета над холмом носился прохладный ветер, и Патрикия ходила в черном платье до пят.
      Береника не двигалась, склонив голову и прижав руки к бокам. Маминого благоговения Рита не понимала: конечно, софе старая и костлявая, но не страшная. Пока, во всяком случае. Девочка взглянула на Рамона, и тот кивнул с ободряющей улыбкой.
      - Будем завтракать. - Голос Патрикии звучал хрипловато и густо, почти по-мужски.
      Она медленно направилась в кухню, точно отмеряя каждый шаг; подошвы сандалий шаркали по неровному камню пола. Руки дотронулись до стула, будто приветствуя старого друга, затем постучали по ободу древнего железного таза и наконец погладили край побелевшего от времени стола, уставленного блюдами с фруктами и сыром.
      - Когда сын с невесткой уедут... Они, конечно, люди хорошие, но при них нам с тобой по душам не поговорить.
      Встретив ее пронизывающий взгляд, Рита не удержалась и кивнула с заговорщицким видом.
      Следующие несколько недель они прожили вместе. Патрикия рассказывала внучке сказки, большинство из них та слышала еще раньше от отца. Земля, которую описывала Патрикия, мало походила на Гею, что взрастила Риту; на бабушкиной родине история сложилась иначе.
      В теплый туманный день, когда ветер предавался покою и море словно подернулось дремотной поволокой, бабушка вновь пустилась в воспоминания, неторопливо шагая по апельсиновой роще с корзиной фруктов на сгибе руки.
      - В Калифорнии везде были апельсиновые сады, и апельсины там зрели крупные и красивые, куда больше этих. - Тонкие и сильные старушечьи пальцы подняли крутобокий румяный плод.
      - Бабушка, а Калифорния тут или там? - спросила Рита.
      - Там, на Земле, - ответила Патрикия. - Тут такого названия не существует. - Она помолчала, задумчиво глядя в небо. - Не знаю, что сейчас делается на том месте, которое соответствует Калифорнии... Должно быть, это часть Западной пустыни Неокархедона.
      - И там полным-полно краснокожих с луками и стрелами, - предположила Рита.
      - Возможно, возможно.
      После ужина на двоих, сервированного в кухне, в блаженной прохладе летнего вечера Рита увлеченно слушала софе за чашкой тепловатого чая, а на плетеном столе между ними, дополняя уют сумрака, мерцала и сладко чадила старая масляная лампа.
      - Время от времени твоя прабабка, моя мать, навещает меня...
      --------------------------------------------------------------------------
      
      * Чуждая землянам раса, с которой они встретились в момент Пути.
      ** Греч., искаж. - мудрая, наставница. (Прим. перев.).
      --------------------------------------------------------------------------
      
      - Она в другом мире, да, бабушка? Патрикия кивнула с улыбкой; в золотисто-оранжевом сиянии прорезалась на миг густая паутина морщин.
      - Ее это не останавливает. Она приходит во сне и говорит, что ты очень славная девочка, чудесный ребенок, и она гордится, что ты носишь ее имя. Патрикия наклонилась вперед. - И прадедушка тобою гордится, милочка, но не дает посадить тебя за парту. Пока не наступит твой день, у тебя будет вволю времени, чтобы играть, мечтать и расти.
      - Какой день, бабушка?
      Патрикия загадочно улыбнулась и кивнула на горизонт. Висящая над морем Афродита слепила и подрагивала, как дырка в темном шелке абажура.
      Спустя два года в дом Патрикии возвратился уже не дикий волчонок, вежливый лишь в присутствии невообразимо древней старухи, а прилежный и ухоженный подросток, обещающий в недалеком будущем стать взрослой женщиной. Патрикия же не переменилась - точно сушеная фига или айгипетская мумия, обреченная на вечность.
      На этот раз они говорили не только об истории. О прошлом Геи Рита знала довольно многое, хоть и не совсем то, что преподносила официальная историческая наука Ойкумены. На Академейю Гипатейю всегда благотворно влияла дистанция между Родосом и Александрейей. Несколько десятков лет назад Ее Императорское Величество Клеопатра Двадцать Первая дала софе куда большую свободу действий в отношении учебных планов, чем того хотелось придворным советникам.
      К одиннадцати годам Рита мало-мальски разбиралась в политике, но гораздо охотнее предавалась изучению наук.
      Долгими закатами, наблюдая с крыльца гибель дня на серо-алом окоеме, Патрикия и Рита беседовали о Земле и о том, как она чуть было не покончила с собой. Старуха рассказывала о Камне, прилетевшем со звезд, полом, точно тыква. Камне, созданном детьми Земли в эпоху, которая здесь еще не наступила. Рита дивилась сложнейшей геометрии, что позволила забросить столь громадный предмет в очень похожую Вселенную, да еще и против времени. Когда Патрикия описывала Путь - туннель, проложенный детьми Земли и начинающийся с Камня, - Рите казалось, будто в ее голове роятся светляки...
      Спала она тревожно и видела в снах это искусственное сооружение в форме бесконечной и извилистой водопроводной трубы с дырками, пропускающими влагу в неисчислимые миры...
      В саду, выпалывая сорняки, убивая насекомых, окружая нежные молодые цветы чесночными баррикадами, Патрикия поведала Рите историю своего переселения на Гею. Шестьдесят лет назад ей, совсем молоденькой, посчастливилось открыть в Пути Врата, способные перенести ее на Землю, избежавшую атомной войны. На Землю, где родители Патрикии могли жить в добром здравии.
      Но она ошиблась в расчетах и попала на Гею.
      - Сначала я стала "изобретательницей", - рассказывала она. - Мастерила вещи, которые хорошо знала на Земле. Это продлилось всего пять-шесть лет, а потом я согласилась работать на университет в Мусейоне, и мне понемногу стали верить. Кое-кто решил, будто Л не человек, а ведьма. - Она отрицательно покачала головой и твердо произнесла: - Я не ведьма, милочка. Мне суждено умереть, и, быть может, очень скоро...
      - Вам здесь нравится? - поинтересовалась Рита, поправляя на голове широкополую соломенную шляпу. Патрикия растянула в улыбке сухие губы и покачала головой, не подтверждая и не отрицая.
      - Это мой мир, и вместе с тем чужой. Я бы, наверное, вернулась, появись такая возможность.
      - А она может появиться?
      Глядя в ясное небо, Патрикия кивнула.
      - Может. Хотя... едва ли. Когда-то на Гее открылись еще одни Врата, и с благословения императрицы я искала их несколько лет. Но они, как болотный призрак, то исчезают, то появляются где-нибудь, то снова пропадают. Их уже девятнадцать лет никто не видал.
      - А если б вы их нашли, смогли бы попасть на Землю?
      - Нет, - ответила софе. - Они бы меня пропустили в Путь. Впрочем, оттуда можно и на Землю попасть, наверное. Домой.
      Она лежала на кушетке в комнате с голыми стенами из белого известняка, и волны, рожденные где-то вдалеке и мерно разбивавшиеся всего в нескольких сотнях локтей внизу - тяжелые удары посейдонова кулака о камни, - в ее грезах оборачивались неторопливым топотом копыт исполинского коня. Стылый лунный свет заливал ближайший угол комнаты. Вдруг Рита заметила черный силуэт. Девочка пошевелилась.
      Тень приблизилась. Патрикия.
      Веки Риты смежились и снова раздвинулись. Конечно, девочка не боялась софе, но почему она в такой поздний час пришла в ее комнату? Сухая, жилистая кисть Патрикии схватила руку внучки, вложила в ладонь что-то металлически-твердое, гладкое. Незнакомое, но приятное на ощупь.
      Рита неразборчиво пробормотала несколько слов.
      - Он узнает тебя, признает, - зашептала Патрикия. - Одно прикосновение, и он твой на годы, отныне и до конца. Дитя мое, внемли его посланиям. Он откроет все: и где, и когда. А я уже слишком стара. Найди за меня дорогу домой.
      Тень выплыла из комнаты, лунный свет померк. Комната погрузилась во мрак. Рита закрыла глаза, и вскоре наступил рассвет.
      В то утро Патрикия начала учить Риту двум языкам, на которых на Гее не говорили: английскому и испанскому.
      Софе умерла в окружении троих сыновей, в той самой комнате, где за пять лет до этого ее внучке снился конь. А Рита - теперь уже молодая женщина, перешедшая на третий курс Гипатейона, - терялась, пытаясь разобраться в своих чувствах. Иногда она подолгу разглядывала себя в зеркале: среднего роста, стройная, с мальчишески-грубоватым, хоть и не лишенным привлекательности лицом; каштановые волосы с рыжеватым отливом; лукавые изгибы бровей над зелеными глазами... Отцовские глаза на лице матери. Что в ней от Патрикии? Чем ее наделила софе?
      Рита изучала физику и математику. Именно это унаследовала она от софе. Ее таланты.
      Миновал год, зазеленели по весне фруктовые сады и виноградники, расцвели оливковые рощи. Отец привел Риту в тайную пещеру в дюжине стадий к северо-западу от Линдоса. На расспросы он не поддавался. К этой поре она стала взрослой, во всяком случае, считала себя взрослой. Она уже познала мужчину и не любила, когда ей приказывают, а тем паче водят по местам, где она не бывала и куда не, стремилась, и при этом напускают на себя загадочный вид. Но отец настаивал, а ссориться с ним не хотелось.
      Вход в пещеру преграждала узкая и толстая стальная дверь, покрытая древней ржавчиной, но с хорошо смазанными петлями. В вышине маневрировало звено ойкуменских реактивных чайколетов, чей аэродром, видимо, лежал в пустыне Киликии или Иоудайи. В мягкой синеве неба вытягивались пять белых царапин.
      С помощью увесистого ключа и девяти поворотов диска комбинационного замка, скрытого в глубине неприметной ниши, отец Риты отпер дверь и пошел вперед сквозь прохладную тьму, мимо бочек с вином и оливковым маслом, мимо сушеных продуктов, герметично упакованных в стальные банки, через вторую дверь в узкий и короткий туннель. Сгустившийся до предела мрак заставил Рамона нажать черную кнопку выключателя.
      Они стояли в широком зале с низким сводом, дыша сладковатым запахом сухого камня. В желтом сиянии одинокой электрической лампочки отец проследовал за своей высоченной тенью к прочному деревянному бюро и выдвинул длинный ящик. Меж холодных и твердых стен тяжко прозвучал стон дерева. В ящике лежало несколько изящных футляров, причем один величиной с дорожный сундучок. Рамон вынул его первым, перенес к дочери, опустил у ее ног и щелкнул замком.
      Внутри на бархатной подложке, явно предназначенной для вещи раза в три крупнее этой, не превосходившей по величине две соединенные ладони Риты, лежало нечто похожее на рукояти бабушкиного велосипеда, но намного толще. Между ними гнездилось изогнутое седло.
      - Теперь он твой, и тебе за него отвечать. - Отец поднял руки с таким видом, словно больше не желал прикасаться к футляру. - Она сберегла Лещи для тебя. Считала, больше некому доверить ее дело. Ее миссию. Из сыновей никто для этого не годится. Мы, по ее мнению, сносные администраторы, но плохие искатели приключений. Я с нею не спорил... Мне страшновато. - Он поднялся на ноги и попятился; его тень сползла с футляра. Вещь, напоминающая скульптуру, сияла белизной, лоснилась перламутром.
      - Что это? - спросила Рита.
      - Один из артефактов, - ответил Рамон. - Она называла его Ключом.
      Из своего чудесного странствия по Пути софе принесла в этот мир три артефакта. Вещи - так называли их в Александрейе. Рите не довелось услышать вразумительного объяснения их колдовскому действию, Патрикия сказала ей то же, что и всем, не вдаваясь в детали.
      Отец перенес остальные футляры, поставил их на сухой пол пещеры. Открыл.
      -Вот это Тевкос*. -Он показал плитку из стекла и металла, величиной не больше ритиной руки, затем почтительно коснулся четырех блестящих кубиков, лежащих рядом с плиткой. - Личная библиотека бабушки "Грифельная доска". В этих кубиках - сотни книг. Одни вошли в священную доктрину Гипатейона, другие рассказывают о Земле, в основном, на языках, которых здесь в помине нет. Как я догадываюсь, некоторым языкам бабушка тебя научила. - В его голосе не звучало обиды, только уступчивость. Даже облегчение. Уж лучше это бремя ляжет на плечи его -дочери. Он раскрыл третью шкатулку. - Вот эта защищала в Пути ее жизнь. Давала воздух. Словом, аппарат жизнеобеспечения. Теперь все - твое.
      Склонясь над самым большим футляром, она протянула руку к седлообразному артефакту. Еще до того как палец скользнул по поверхности, она поняла: это Ключ, открывающий Врата изнутри Пути. Теплый, мирный, он казался знакомым. Да. Она знала его, а он - ее.
      Рита сомкнула веки и увидела Гею - весь мир, изумительно детально изображенный на глобусе. Планета вращалась перед ней, распухала, затягивала ее под степи Нордической Руси, Монголии и Чин Чинга - стран, не подвластных Александрейской Ойкумене. Там, среди ковыльного простора, над хилым грязным ручейком ало сверкал трехмерный крест - знак Врат.
      Побледнев, она посмотрела на Ключ. Тот увеличился примерно втрое и теперь целиком закрывал собой бархатную подложку.
      - Что происходит? - спросил отец. Она хмуро покачала головой.
      - Мне это ни к чему.
      Рита побежала к выходу из пещеры, на солнечный свет. Отец бросился вдогонку. Сгибаясь чуть ли не раболепно, он крикнул:
      - Дочь моя, они твои! Больше никто не сумеет ими воспользоваться!
      Рита, размазывая слезы по щекам, спряталась в щели меж двух выветрелых валунов. Ее вдруг наполнила ненависть к софе.
      - Как ты могла? - спросила она. - Не иначе, спятила. - Она подтянула колени к подбородку, уперла подошвы сандалий в грубый сухой камень. - Карга полоумная!
      Когда закат смягчил линии крон высоких деревьев, видимых с обрыва, Рита вышла из-за камней и медленно двинулась по склону к пещере, где возле двери сидел отец и обеими руками придерживал на коленях длинную зеленую ветку. Ей даже в голову не пришло, что он может ударить: Рамон никогда не наказывал дочь физически, и сейчас палка только занимала его руки.
      Отец встал, отбросил палку и, глядя в землю, вытер ладони о брюки. Рита приблизилась к нему и обняла. Затем они вернулись в пещеру, разложили артефакты по футлярам и, сгибаясь под тяжестью, отнесли к обрыву, в дом из белого известняка, где родилась Рита.
      ЗЕМЛЯ
      Ланье присел на край кровати и сунул ноги в горные ботинки. Наклоняясь к шнуркам, он позволил себе мимолетную гримасу. Было девять утра; над горами только что пронесся шквал, отхлестав дом струями дождя и порывами сладковатого морского ветра. По-прежнему в спальне стояла прохлада; выдыхаемая Ланье влага сгущалась в белые струйки. Он встал, потопал по истертому ковру, плотнее усаживая обувь, затем проверил, хорошо ли голенища облегают лодыжки. И вновь поморщился, но уже от иной боли, от воспоминания, которое он не мог стереть в памяти.
      Застегивая куртку возле широкого окна гостиной, он глядел на высокие скалистые холмы за несколькими рядами изгороди и зарослями вымахавших папоротников. Свои маршруты он помнил превосходно, хоть и не бродил по ним уже несколько лет. Но сегодня его подмывало тряхнуть стариной.
      С похорон Хейнемана минуло три месяца. Карен, даже не попрощавшись, уехала по делам в Крайстчерч на новом гекзамоновском вездеходе. Самое время развеять тоску.
      - Пошлину, пошлину, заплати-ка пошлину, - тихонько пропел Ланье, чуточку хрипя от холода. И закашлялся - возраст, конечно, а не болезнь. До чего же мало, все-таки, он сумел сделать за десятилетия службы... Земля, насколько он мог судить, и через сорок лет так и осталась зияющей раной. Да, она на пути Возрождения. Но по сей день все вокруг навевает мысли о смерти и людской глупости.
      Но отчего сейчас прошлое громче, чем когда бы то ни было, стучится в сознание? Чтобы отвлечь Ланье от расширяющейся пропасти между ним и Карен? Со дня похорон она прямо-таки каменная статуя...
      ...Двадцать девять лет тому назад. Безымянный городок в дебрях юго-восточной Канады. Мерзлая снежная западня для трехсот мужчин, женщин и детей. Приземистые бревенчатые избы. К пришельцам с небес вышли мужчины. Таких ходячих скелетов еще не доводилось видеть даже Ланье.
      Конечно, он и его спутники - мужчина и женщина, оперативники с Гекзамона были сытыми и здоровыми. Они отважно пересекли снежное поле между кораблем и ближайшей хижиной и обратились к мужчинам на французском и английском языках.
      --------------------------------------------------
      * Греч. - букв. сосуд, ваза. (Прим. перев.).
      --------------------------------------------------
      - Где ваши женщины и дети? - спросила оперативница.
      На нее смотрели чарующие голодные очи. Потусторонне прекрасные лица, жидкие пряди рано побелевших волос... Пошатываясь, один человек вышел вперед и изо всех сил прижал к себе Ланье. Объятия больного ребенка... Чуть не плача, Ланье поддерживал незнакомца, чьи глаза светились едва ли не обожанием, а может быть, просто несказанным облегчением и радостью.
      Хлопнул ружейный выстрел, и оперативница покатилась по снегу. Ее грудь превратилась в кровавый родник.
      - Нет! - закричали горожане. - Нет! Но грянули новые выстрелы. Пули содрали кору с деревьев, взметнули снег, простонали, отлетая от корпуса корабля. Человек средних лет с густой черной бородой казался не столь изможденным, как его товарищи по несчастью, а винтовка в его руках выглядела еще благополучнее, чем он. Холеная. Властная.
      Он стоял на единственной городской улице и истерически вопил:
      - Одиннадцать лет! Одиннадцать! Боги! Где вас носило эти проклятые одиннадцать лет?!
      Оперативник, чье имя Ланье напрочь запамятовал, поверг крикуна наземь жаркой вспышкой шаровой молнии из единственного оружия небесных гостей. А Ланье уже осматривал раненую. Ей угрожала смерть, если не извлечь из затылка имплант - капсулу с записанным сознанием. Он опустился на колени и нащупал пульс, позволяя ее векам с трепетом закрыться, отпуская ее в преддверие небытия. Не глядя по сторонам, он достал складной скальпель, разрезал женщине кожу на шее под самым черепом, нащупал черную капсулу, извлек из гнезда и опустил в маленький пластиковый мешочек. Все, как учили.
      Пока он этим занимался, горожане медленно и методично затоптали стрелявшего, превратили в кровавое месиво. Оперативник пытался их оттащить, но он был один, а их, хоть и слабых, десятки.
      Пока длилась казнь, человек, который обнимал Ланье, хранил молчание: вспышка звериной ярости перепугала его до умопомрачения. Придя в себя, он упал на колени, чуть прикрытые рваными штанинами, и взмолился Ланье, чтобы тот не разрушал поселок.
      Из бревенчатых халуп появились женщины и дети, похожие на оживших мертвецов. Обитатели импровизированного городка пережили одиннадцать зим (из них самые страшные - первые две), но эта бы непременно их доконала...
      - Заплати-ка пошлину у моста, - пробормотал Ланье. Моя жена молода и жизнелюбива. Я - старик. Каждый из нас сделал выбор. И платит пошлину.
      В прихожей он секунду простоял неподвижно, смежив веки, изгоняя туман из головы.
      "Я честно делал свое дело. Видит бог, я тридцать лет отдал Возрождению. Карен поступила точно так же. Но она не похожа на истертый ковер".
      Он взял альпеншток и отворил дверь. По-прежнему над крышей скользили серые облака. Если б он мог подцепить пневмонию - "стариковскую подружку" - он бы, наверное, сделал это осознанно. Но среди благ, полученных от Гекзамона всеми старотуземцами, был иммунитет почти ко всем болезням. На это у "ангелов" хватило сил.
      Через два часа Ланье пожалел о данном самому себе обете до привала одолеть ближайшую вершину гряды. Уже на втором изгибе горной тропы, сложившись пополам, стиснув пальцами дрожащие колени, роняя со лба капли пота, он втягивал и с шумом выдыхал когтистый воздух.
      Наконец он разрешил себе опуститься на камень. Ныли лодыжки, мускулы на икрах угрожали стянуться в узлы.
      Ветер выкрикнул его имя. Он вздрогнул и завертел головой. Убедив себя, что послышалось, он достал из ранца бутерброд с овечьим сыром, снял обертку и вонзил в него зубы.
      И снова ветер прокричал его имя, на этот раз отчетливей и ближе. Ланье встал и хмуро посмотрел вверх по тропе, уверенный, что зов донесся оттуда. Затем торопливо завернул бутерброд, прошел горизонтальный отрезок тропки и поднялся ярдов на сто; подошвы его ботинок хрустели по гравию и скользили на сочной траве, еще сырой от росы.
      Никого не видать. Он остановился перевести дух, насытить кровь свежайшим воздухом, очистить мозг от паутины лени, наросшей за месяцы сидения в доме. Устав, он сел на валун у тропы.
      Внезапно в нескольких сотнях метров выше на тропе появился мужчина в черном и сером, с альпенштоком в руке. Он спускался к Ланье. Не его ли голос донесло ветром? Ланье не смог решить, хочется ли ему поговорить с кем-нибудь или нет. Если это пастух - прекрасно, ладить с селянами он умеет. Но если турист из Крайстчерча... А может, он пройдет мимо?
      - Добрый день, - произнес человек, приблизившись. Моложавый, широкоплечий, рост чуть ниже шести футов; коротко подстриженные темные волосы; предплечья в буграх мышц. Он напоминал молодого быка.
      - Я ждал, когда ты сюда поднимешься и отведешь меня вниз, - произнес человек таким тоном, будто обращался к старому другу; Говорил он с акцентом очень слабым, но Ланье сразу его узнал: русский. Ланье нахмурился.
      - Разве мы знакомы?
      - Пожалуй. - Человек улыбнулся. - Мы познакомились много лет назад, правда, мимоходом.
      - Боюсь, меня подводит память.
      - Когда-то мы враждовали. - Казалось, собеседника радует, что это осталось в прошлом. Странно, но у незнакомца не было теплой одежды и заплечного мешка. Он не мог пробыть в горах долго.
      - Когда-то русские напали на Пух Чертополоха. Ты один из них? Путешественник выглядел от силы на сорок, а нападение было давно, но он, возможно, прошел курс омолодительной терапии где-нибудь на орбитальном объекте или станции Земного Гекзамона.
      - Да.
      - Что привело тебя сюда?
      - Дело. Важное и срочное. Необходима твоя помощь.
      - Все это было так давно... Как тебя зовут?
      - Я огорчен, что не помнишь, - с обидой сказал собеседник. - Мирский. Павел Мирский. Ланье рассмеялся.
      - Прекрасная попытка. Мирский - по ту сторону неба. Сбежал с гешелями, и Путь закрылся за его спиной.
      - И тем не менее я Мирский. Ланье пристально вгляделся в его черты. Господи Боже, он и впрямь похож на Мирского!
      - Патриция Васкьюз все-таки нашла дорогу домой? - спросил пришелец.
      - Нет... Но какое тебе до нее дело, черт побери?
      - Я ведь вернулся. Правда, из другого времени. - Незнакомец подошел ближе. Сходство с Мирским было несомненным. - Я ждал здесь, когда ты придешь. Я должен поговорить с Корженовским и Ольми. Они еще живы?
      Конрад Корженовский создал Путь, некогда примыкавший к Седьмому, внутреннему Залу корабля-астероида Пух Чертополоха. Астероид и две секции Осеграда по-прежнему находились на орбите Земли, но один из полярных "колпаков" исчез, и Седьмой Зал остался без потолка: сорок лет назад, когда часть надеритов убегала из Осеграда, Пух Чертополоха взорвали на стыке с направлением Пути. Почти мгновенно Путь самозакупорился - "прижегся", навсегда замкнув в себе часть бесконечности. Те, кто предпочел остаться в ней - среди них Павел Мирский - стали недосягаемее, чем души мертвых, если, конечно, у мертвых есть души.
      Ланье пробормотал что-то неразборчивое, кашлянул, прочищая горло. У него зашевелились волосы на затылке. "Господи Иисусе, - прошептал он, - что тут происходит?"
      - Я прошел немалый путь в пространстве и времени, - вымолвил Мирский, - и могу рассказать занятнейшую историю...
      - Как тебе удалось вернуться?
      - Не самой короткой дорогой. - Пришелец ухмыльнулся и поставил альпеншток на траву перед валуном Ланье, затем сел на другой камень. Поглядев в долину, где бродили овцы и тени облаков, Мирский - если это действительно был Мирский, а Ланье почему-то не хотелось в это верить, - повторил:
      - Я должен поговорить с Корженовским и Ольми. Можешь свести нас?
      - Почему бы не обратиться к ним напрямик? - спросил Ланье.
      - Потому что, мне кажется, в некоторых аспектах ты для меня важнее, чем они. Нам всем надо собраться и побеседовать. Давно ты в последний раз с ними встречался?
      - Несколько лет назад, - признал Ланье.
      - Назревает кризис власти, - спокойно сказал Мирский. - Предстоит новое открытие Пути.
      Ланье не отреагировал. Слухи до него доходили, но он не придавал им значения. Политика Гекзамона давно его не интересовала.
      - Внизу, в долине, у меня дом, там есть радио... точнее, коммуникатор, сообщил Ланье. - Тебе придется кое-что доказать.
      - Понимаю, - кивнул Мирский.
      ПУХ ЧЕРТОПОЛОХА
      Ольми сидел у себя в квартире, в еще не заселенном районе Александрии, города Второго Зала, перед персональным терминалом Библиотеки. Несколько дней назад он установил терминал в жилище, где провел отрочество и где одно время прятал дублей Корженовского, - все, что осталось от Инженера после покушения на его жизнь. С той поры прошли столетия. Те дубли Ольми обнаружил еще мальчишкой, а потом вместе с Патрицией Васкьюз отвечал за восстановление и реинкарнацию Корженовского.
      В это укромное местечко, на неизвестный, как полагал Ольми, терминал, пришло послание от старого знакомого. В вольной интерпретации пикты гласили:
      "Есть кое-что для тебя. Крайне важное для твоего дела".
      Дополняли послание название заброшенной станции в Пятом Зале и время встречи. "Приходи один", - строго требовали пикты. Внизу стояла печать Феора Мар Келлена.
      Мар Келлен был старым солдатом, они вместе служили в спецподразделении, охраняющем Врата. Сверстник Ольми, Мар Келлен родился в конце Яртских войн, грандиознейших сражений с захватчиками Пути перед Погибелью. Яртов удалось отбросить на два миллиарда километров. Те войны полыхали в общей сложности сорок лет на сотнях тысяч километров Пути; на отвоеванной территории строились укрепления и открывались ворота в необитаемые миры, пригодные для добычи полезных ископаемых. Сначала эти миры поставляли сырье молодому Осеграду, а затем обеспечивали производство воздуха и почвы, которая покрывала большую часть внутренней поверхности Пути.
      То были грозные и славные годы, годы смерти и пламени. Из яртских войн Гекзамон вышел сильным и закаленным владыкой космической тропы, и обитаемые планеты, найденные за Вратами, искали в нем покровителя и партнера. Брошенная яртами торговля частично досталась Гекзамону, позволив ему установить прочные коммерческие связи с загадочным Тальзитом*. Именно от тальзитцев люди узнали имя своего противника, насколько его могло разобрать человеческое ухо.
      Конечно, ярты были не разгромлены, а всего лишь отогнаны вспять по Пути и встали в оборону, возведя цепь надежных крепостей. Мар Келлен провел на передовой заключительные двадцать лет войны, потом служил на пограничных форпостах.
      С тех пор они не виделись века, и вот Мар Келлен - на Пухе Чертополоха... Странно. Ольми меньше бы удивился, узнав, что его давний приятель заодно с гешелями отправился торить Путь дальше.
      "Что еще за конспирация?" - раздраженно подумал Ольми, которому давно опротивели интриги. Но если Мар Келлен говорит, что располагает важными сведениями, значит, так оно и есть. Старый знакомый хоть и чудаковат, но лжецом не был никогда.
      Из Залов Пуха Чертополоха Пятый был самым мрачным - подобие огромного погреба. По нему к Шестому и Седьмому тянулось немало железнодорожных путей, но только по одному из них все еще ходил поезд, изредка делавший остановки по требованию. Кого попало в единственный пустующий Зал не пропускали, и регулярно - раз в месяц - лишь несколько крепких скалолазов и плотогонов навещали угрюмый туманный ландшафт, где за века добычи астероидных минералов воздвиглись сонмы черных, серых и оранжевых пиков и появились десятки пропастей.
      Площадь Пятого Зала едва дотягивала до восьмидесяти квадратных километров. Срубленная со стен порода шла на строительство и восполнение запасов легкоиспаряющихся веществ, которые убегали сквозь неустранимые микротрещины в замкнутом цикле астероидного жизнеобеспечения. Постоянно в этом Зале никто не жил.
      Ольми выехал из Четвертого Зала на пустом поезде и всю дорогу просидел со сложенными на груди руками, глядя, как мимо уныло проплывают черные километры межзальной стены.
      Послание Мар Келлена застигло его врасплох, и он даже не пытался угадать, что его ждет впереди. Вместо этого он вновь подключился к- библиотекам Осеграда и Пуха Чертополоха, располагавшим скудной информацией о тальзитской культуре. К этим материалам он обращался довольно часто, методично рылся в них, надеясь отыскать ответы на свои вопросы.
      Поезд затормозил у маленького станционного купола, приткнувшегося между двумя ветхими стенами из тусклого никеля и ржавого железа. По каменной платформе возле купола хлестал дождь. Невдалеке бушевал поток, прорываясь к одному из широких коричневых озер, усеявших дно Зала.
      Мар Келлен ждал его под навесом крошечного пустующего склада, на каменной скамье.
      - Господин Ольми, я наблюдал за вашей карьерой, когда она не утаивалась от общественности. Вы яркая личность, и надериты вас ценят.
      - Спасибо. С огорчением вынужден признать, что потерял вас из виду, господин Мар Келлен.
      - Рад это слышать. Я старался жить как можно незаметнее, чтобы не угодить в городскую память. Предпочитал бродяжничать. - Он грубо шаржировал себя в образе вольнолюбивого скитальца, намекая, что судьба его сложилась не очень удачно.
      --------------------------------------------------------------------------
      
      *Тальзитцы - древняя раса, боковая ветвь объединенного биомеханического разума, союзники надеритов.
      --------------------------------------------------------------------------