Грэг Бир.
      Бессмертие (Часть 1)
      ВОЗРОЖДЕННАЯ ЗЕМЛЯ,
      НОВОЗЕЛАНДСКАЯ НЕЗАВИСИМАЯ ТЕРРИТОРИЯ,
      2046-й от Р. X.
      На кладбище Новомерчисонской станции стояло не больше трех десятков обелисков. Участок ровной, заросшей травой земли был обнесен изгородью; по нему и вокруг, создавая естественную преграду, бежала речушка; воды ее ровно и еле слышно журчали леденящим сухим ветром, от которого подрагивали и шелестели травинки. Над равниной застыли исполины с ребрами из снега и космами из серых туч. Солнце, зависшее на востоке, в часе пути от кряжа Два Больших Пальца, светило ярко, да не грело. Но даже под студеным ветром Гарри Ланье обливался потом.
      Он шагал, подпирая плечом гроб. Похоронная процессия направлялась через ворота в заборе из белых кольев к свежевырытой могиле у приметной, оплывшей от дождя груды черной земли.
      Ему помогали шестеро друзей. Гробом служил простой сосновый ящик, правда, сработанный по точному чертежу, из гладко оструганных и плотно подогнанных досок. Тело Лоренса Хейнемана весило добрых девяносто килограммов.
      В двух шагах позади брела Ленора Карролсон, вдова: голова запрокинута, потрясенный взгляд устремлен куда-то по-над краем гроба. Вместо привычного пепельного оттенка светлых волос - серебро.
      Ларри выглядел намного моложе Леноры, в свои девяносто казавшейся призрачно-хрупкой. Тридцать четыре года назад, после инфаркта, он получил новое тело; на этот раз его погубила не старость и не болезнь, а камнепад в горах, снесший лагерь в двадцати километрах от станции.
      Опустив покойника в землю, могильщики выдернули толстые черные веревки. Гроб накренился и заскрипел в грязи. Священник Новой Римской церкви прочел по-латыни заупокойную. Первую лопату пахнущего влагой грунта сбросил в яму Ланье. Прах ко праху.
      Он помассировал плечо. Рядом стояла Карен, вот уже почти сорок лет его жена. Взгляд ее блуждал по лицам стоящих в отдалении соседей - хотелось поделиться с кем-нибудь тяжестью утраты. Ланье попытался взглянуть на скорбящих ее глазами и увидел кругом только нервозность и смиренную печаль. Он дотронулся до локтя жены, но она, похоже, не нуждалась в его поддержке. Как будто абсолютно ничто их уже не связывало. Карен любила Ленору Карролсон. А с Ланье она не разговаривала по душам вот уже два года.
      А над головами, в далекой выси, посреди своих орбитальных владений, занимался будничными делами Пух Чертополоха, Гекзамон*, так и не отправивший на Землю посланца августейших небесных тел. Впрочем, подобный жест был бы неуместен, если учитывать, как Ларри относился к Гекзамону.
      До чего же все изменилось...
      Разводы. Раздоры. Несчастья. Пережитки, для искоренения которых недостаточно сверхчеловеческих усилий. А ведь от Возрождения ожидали именно этого. Карен, например, по сей день надеется, упорно воплощая разные проекты. Хотя многие ее сподвижники уже расстались с иллюзиями.
      Она по-прежнему верует. В Будущее. В священную миссию Гекзамона. Ланье же свою веру утратил двадцать лет назад.
      И вот они опустили в сырую землю важную часть своего прошлого. Ни единого шанса на второе воскрешение. Хейнеман не рассчитывал погибнуть из-за трагической случайности и все же, выходит, предпочел именно такую смерть. Ланье его понимал. Когда-нибудь, решил он, земля примет и меня. Эта мысль казалась правильной, хоть и внушала страх. Он умрет. Третьей жизни ему не нужно. Он и Хейнеман, и Ленора приняли дар Гекзамона, но не насовсем. Бессмертие - не для человека.
      Карен считала иначе. Она бы не умерла, даже побывав под камнями на месте Ларри, а помещенная в особый сосуд, дождалась бы воскрешения в новом теле, специально для нее выращенном на одной из орбитальных станций и доставленном на Землю. И стала бы такой же молодой, как сейчас, а то и моложе. С годами она не старела сверх желаемого, тело ее не подвергалось обычным возрастным переменам.
      Это и отдалило ее от людей. И от мужа.
      Подобно Карен, их дочь Андия носила имплант, и Ланье не возражал, отчего временами испытывал стыд. Но наблюдать, как она растет и взрослеет, было чудесно, и он многое понял, например, что гораздо легче встретил бы собственную кончину, чем смерть этого прелестного ребенка. Он не вмешивался в планы Карен, и Гекзамон снизошел до одного из своих преданных слуг, позволив ему вручить собственной дочери дар, которого сам слуга не принял по той причине, что такого обычая не было (и не могло быть) у коренных жителей Земли.
      Затем вмешалась злая судьба и оставила в сердцах родителей незаживающий ожог. Двадцать лет назад самолет Андии упал в западной части Тихого океана. Ее так и не нашли. Шансы дочери на новую жизнь исчезли в неведомых глубинах, в донных отложениях, - крошечный камешек, недосягаемый для техники Гекзамона.
      Большинство старотуземцев не получило имплантов: даже Земному Гекзамону не обеспечить всех землян этими устройствами; впрочем, в культурном отношении земное общество "еще не доросло" даже до относительного бессмертия.
      Ланье был противником имплантов, а не лекарств Гекзамона. Лицемерие? Этого он не знал даже сейчас. Лекарства годились для многих старотуземцев, рассеянных по увечной планете, но, увы, не для всех. Гекзамон делал все возможное, чтобы решить эту проблему.
      Ланье сознавал: для успешной деятельности ему нужны здоровье и сила, а сохранять их, забираясь в мертвые пустоши, живя среди смерти, чумы и радиации, невозможно без медицины Камня - так называли астероид.
      Нетрудно было понять реакцию Карен: "Слабаки, бросая начатое дело, вы тем самым признаете свое поражение. Что это, если не безответственность?"
      -------------------------------------------------------------------------
      *Пух Чертополоха - искусственно созданный астероид, построенный в далеком будущем. После создания Пути переместился в пространстве-времени и в итоге вернулся к Земле, на двенадцать столетий углубившись в прошлое.
      Гекзамон - объединение граждан астероида Пух Чертополоха, эквивалент государства. (Здесь и далее, за исключением оговоренных случаев, прим.ред.).
      --------------------------------------------------------------------------
      Возможно, она права. Но эти люди - как и она сама, как и Ланье, - почти всю жизнь отдали Возрождению и Вере. И имеют право на собственные убеждения, как ни безответственно это выглядит в ее глазах. Их общий долг перед орбитальным чертогом неизмерим. Но можно ли ожидать от должников любви и верности?..
      ЗЕМНОЙ ГЕКЗАМОН, ОРБИТА ЗЕМЛИ, ОСЬ ЕВКЛИДА
      - Поговорим, - предложила Сули Рам Кикура, сняв с шеи ожерелье-пиктограф и положив его на стул позади Ольми. Он стоял возле окна, настоящего окна ее квартиры и глядел сквозь внутреннюю стену Оси Евклида на цилиндрическое пространство, некогда вмещавшее в себя сердцевину Пути*. Ныне перед взором Ольми планировали на тонких, как у летучих мышей, крыльях аэронавты, поодаль виднелись воздушные парки с аттракционами, по дорожкам из тусклых фиолетовых силовых полей прогуливались пары, а слева чернел небольшой сегмент космоса.
      - Давай, - отозвался он, не оглянувшись.
      - Ты месяцами не бываешь у Тапи.
      Она говорила о сыне, созданном в городской памяти Евклида из смеси их Тайн. От укола совести Ольми заморгал. Сули Рам Кикура славилась умением бить не в бровь, а в глаз.
      - У него все хорошо.
      - Ему нужны мы. Оба. Дубль** отцу не замена. Мальчику через месяц-другой экзамены сдавать для оформления, и нужно...
      Они были любовниками Бог знает сколько лет (семьдесят четыре года, своевольно напомнил имплант) и вместе пережили несколько очень ярких и бурных этапов удивительной истории Гекзамона. Связав судьбу с этой женщиной, Ольми больше не ухаживал всерьез ни за одной другой, отлично понимая: в какую бы даль его ни занесло, с кем бы ни закрутился у него мимолетный роман, он непременно вернется к Рам Кикуре.
      Она была создана для него: гоморф***, а в отношении политической ориентации не гешель и не ортодоксальная надеритка; адвокат с младых ногтей, одно время - старший телепред Нексуса и чемпионка по невезению. Ни с кем другим Ольми не стал бы обзаводиться ребенком.
      - У меня много работы. Обыкновенной, научной.
      - Какой работы? Ты мне ни разу не рассказывал.
      - Хочу заглянуть в будущее.
      - А что, яснее сказать нельзя? Вернулся на службу? Этот полет на Землю...
      Он промолчал, и тогда она вжалась в спинку кресла и стиснула зубы.
      - Ладно. Государственная тайна. Попахивает новым открытием.
      - Никто его всерьез не замышляет. - В голосе Ольми чуть не прозвучало раздражение, вряд ли подобающее тому, у кого за плечами полтысячи лет. Ни один человек, кроме Рам Кикуры, не умел так легко пробивать его доспехи и вызывать такую реакцию.
      - С тобою даже Корженовский не согласен.
      - Со мной? Разве я себя когда-нибудь называл сторонником нового открытия?
      - Абсурд! - Теперь и ее броня дала трещину. - Какие бы проблемы или дефицит ни заставляли нас бросить Землю...
      - Ну, уж это совсем маловероятно, - мягко произнес он.
      - ... и заново открыть Путь... это перечеркнет все, чего мы добивались последние сорок лет.
      В первые годы после Разлуки, на раннем этапе Возрождения, Рам Кикура выступала в роли адвоката Земли, не давая Гекзамону подвергнуть старотуземцев психической терапии по тальзитской и иным методикам. Она сыпала цитатами из нового Закона о Земле и апеллировала к судебным инстанциям Гекзамона, утверждая, что старотуземцы вправе отказываться от психиатрических обследований и санаций.
      В конце концов она проиграла процесс, вынужденная уступить Специальному Закону о Возрождении.
      Все это разрешилось тридцать восемь лет назад. На сегодняшний день ту или иную форму терапии испытали на себе примерно сорок процентов уцелевших жителей Земли. Оздоровительная кампания велась жестко, подчас администрация переступала рамки закона, однако успех был налицо: душевные недуги и расстройства зримо сходили на нет.
      Рам Кикура предалась другим заботам и хлопотам. Они с Ольми остались любовниками, но с той поры постепенно охладевали друг к Другу.
      Невидимая нить, соединявшая их, натягивалась все туже. Но не рвалась. Разногласия - даже разногласия! - не могли ее перерезать. Рам Кикура не умела плакать или по-другому проявлять слабость, кик это принято у старотуземцев; Ольми тоже разучился столетия назад. Но и без слез ее лицо бывало достаточно выразительным. Лицо типичной гражданки Гекзамона: эмоции подавлены и все же проглядывают, в первую очередь печаль и растерянность.
      - А ты изменился за эти четыре года, - проговорила она. - Не возьмусь объяснить... но что бы ты ни делал, к чему бы ни готовился, это губит ту часть тебя, которую я люблю. - Не будешь ты ничего рассказывать. Даже мне.
      Он кивнул - медленно, ощущая в душе только пустоту.
      Они расходились. Все дальше. С каждой встречей все дальше.
      - Где мой Ольми, - тихо спросила Рам Кикура,
      - Что ты с ним сотворил?
      - Господин Ольми! Мы искренне рады вашему возвращению. Как прошло путешествие? - Президент Кайз Фаррен Сайлиом стоял на широкой прозрачной платформе, а под ним благодаря кружению Оси Евклида в поле зрения входила широкая дуга Земли. Пятьсот квадратных метров сверхпрочного ионизированного стекла и два пласта силовых полей отделяли конференц-зал президента от воздушного пространства; казалось, он стоит на полоске пустоты.
      Одеяния Фаррена Сайлиома - африканские белые бумажные рейтузы и безрукавка-стеганка из полотна чертополоховской выделки - символизировало его ответственность за два мира: Возрожденную Землю, чье восточное полушарие купалось в рассветных лучах у него под ногами, и ее орбитальные спутники:
      Ось Евклида, Ось Торо и звездолет-астероид Пух Чертополоха.
      Ольми стоял на краю мнимой пустоты во внешней оболочке орбитального тела. Земля скрылась. Он послал Фаррену Сайлиому пикты официального приветствия, а затем сказал вслух:
      - Путешествие прошло благополучно, господин президент.
      --------------------------------------------------------------------------
      * Коридор, который начинается в Седьмом Зале астероида и выводит в иные вселенные; причем те, кто путешествует по нему, переменяются как в пространстве, так и во времени. В иные миры можно попасть через боковые ответвления Пути - так называемые "колодцы", или Врата. Создание Пути в свое время выбросило астероид из родной Вселенной. Он сумел возвратиться, но попал в прошлое по отношению к своему субъективному времени, к разрушенной войной Земле.
      ** Искусственные дубликаты человека, почти полностью воспроизводящие личность. Могут иметь телесное обличье (телепреды, или телесные представители), выступать в качестве голографической проекции ("призраки") или быть психической копией.
      *** Гоморфы - обитатели астероида, чей облик почти полностью напоминает человеческий. Кроме них, существуют неоморфы, которые радикально изменили свои тела. Надершпы - политическое движение, получившее название по имени социолога Надера (он же - Добрый Человек); призывали к поискам в космосе планет с земными условиями. Их противники гешели являлись сторонниками исследования Пути. Нексус - главный законодательный орган Гекзамона.
      --------------------------------------------------------------------------
      С просьбой об аудиенции он обратился три дня назад и терпеливо прождал их в бездеятельности, разве что нанес малоприятный визит Сули Рам Кикуре. Он сознавал, из века в век все отчетливее, что приобрел с годами привычку старого солдата смотреть свысока на любое начальство и ни в коей мере перед ним не пресмыкаться.
      - А как дела у вашего сына?
      - Я давно его не видел, господин президент. Насколько я знаю, у него все хорошо.
      - Новый выпуск, - вздохнул Фаррен Сайлиом. - Скоро приемные экзамены. Если все их сдадут с такой же легкостью, как, я уверен, сдаст ваш сын, понадобятся тела и рабочие места... Дополнительная нагрузка на ограниченные ресурсы.
      - Да, господин президент.
      В нескольких метрах сбоку от президента возникли два призрака - проекции частично скопированных личностей. Дубли обладали способностью какое-то время действовать независимо от оригиналов. В одном из нематериальных посланников Ольми узнал копию Тоберта Томсона Тикка, лидера неогешелей Оси Евклида, одного из тридцати евклидовских сенаторов в Нексусе. Ольми следил за началом карьеры Тикка, но лично с ним не встречался. Сенатор-дубль выглядел немного стройнее и мускулистее, чем оригинал, - наиболее радикальные политики Нексуса все чаще прибегали к этому незатейливому приему.
      К использованию проецируемых дублей подходила поговорка "новое - хорошо забытое старое". Три десятка лет со дня Разлучения* - отрыва Пуха Чертополоха от Пути - Гекзамоном управляли ортодоксальные надериты, и подобные демонстрации технологических чудес происходили только в самых экстренных случаях. Сейчас дублей плодили все кому не лень, и, естественно, такой ярый неогешель, как Тикк, ничуть не стеснялся рассылать по всему Гекзамону свои мыслящие копии.
      - Господин Ольми знаком с сенатором Тикком, но я не думаю, что он встречался с господином Рэсом Мишини, сенатором от территории Великой Австралии и Новой Зеландии.
      - Господин Ольми, прошу извинить за вынужденную задержку, - сказал Рэс Мишини.
      - Ничего страшного, - улыбнулся Ольми. Аудиенция была чистейшей воды формальностью, поскольку большая часть доклада Ольми уже содержалась в блоке памяти в виде подробнейших пиктов и графиков; и тем не менее он не ожидал, что Фаррен Сайлиом пригласит свидетелей. Мудрый руководитель знал, когда к проблемам высшего уровня следует привлекать советников. С Мишини Ольми действительно был едва знаком.
      - Разрешите еще раз попросить прощения за вмешательство в давно заслуженный вами отдых. Вы не один век сотрудничали с нашим кабинетом, и я счел за лучшее обратиться к человеку с вашим опытом и чувством перспективы. Видите ли, сейчас нам приходится иметь дело с тем, что нельзя назвать иначе, как величайшими историческими проблемами и тенденциями...
      - Скорее, проблемами разных культур, - вмещался Тикк.
      - Полагаю, эти благородные господа осведомлены о задаче, которую вы хотите мне поручить? - Ольми кивнул на "призраков". И сам же мысленно ответил: "Осведомлены, но не в тонкостях". Президент выпустил утвердительный пикт. Внизу проскользнула луна - крошечный серп из блестящей платины. Теперь они все стояли в центре платформы. Дубли слегка мерцали, выдавая свою нематериальность.
      - Надеюсь, задача не показалась вам столь сложной, как те, что прославили вас.
      - Дело не в ее сложности, господин президент. Боюсь, я слишком далеко отошел от жизни Гекзамона со всеми ее тонкостями... - ("А на самом деле - от жизни человеческой расы", - подумал он.) - ...наслаждаясь тишиной и покоем.
      Президент улыбнулся. Ольми и сам вряд ли мог вообразить себя - старого боевого коня - мирно жующим сено в стойле.
      - Я поручил господину Ольми отправиться на Возрожденную Землю и представить нам независимый анализ наших взаимоотношений со старотуземцами. В связи с недавними покушениями на жизнь официальных представителей Гекзамона и земных лидеров это выглядело необходимым. Мы, граждане Гекзамона, не привыкли к подобным крайностям. Возможно, это последние отголоски политического прошлого Земли. Либо проявление новой, скрытой от нас напряженности. Я прошу господина Ольми сделать обобщенные выводы о ходе Возрождения. По мнению некоторых граждан, оно завершено. Лично я испытываю некоторые сомнения. Сколько еще потребуется времени и усилий, чтобы действительно исцелить планету?
      - Господин президент, ход Возрождения полностью соответствует графику. Ольми намеренно изменил стиль речи и пиктографии. - Как известно сенатору от Австралии и Новой Зеландии, при нехватке ресурсов многочисленные машины Гекзамона практически бесполезны, тем паче, что широкомасштабную реконструкцию мы хотим осуществить за несколько десятилетий. Для исцеления земных ран требуется немало естественного времени. Мы не в силах значительно ускорить этот процесс. На мой взгляд, задача выполнена примерно наполовину, если мы подразумеваем полное возвращение к допогибельным экономическим условиям.
      - Разве это не зависит от устремлений землян? - поинтересовался Рэс Мишини. - Если мы хотим поднять их благосостояние до уровня объектов или Пуха Чертополоха...
      Фраза повисла в воздухе. Да и вряд ли требовалось договаривать до конца.
      - На это может уйти век, а то и больше, - сказал Ольми. - Нет полной уверенности, что все старотуземцы мечтают о быстром прогрессе. Кое-кто, несомненно, будет открыто препятствовать.
      - Насколько прочны сейчас наши связи с Землей? - спросил президент.
      - В этой области, господин президент, можно сделать еще немало. До сих пор существуют зоны открытого политического сопротивления, например, Южная Африка и Малайзия.
      Рэс Мишини иронически улыбнулся. Попытка южноафриканского вторжения в Австралию - один из величайших кризисов за сорок лет Возрождения - оставалась для Гекзамона незаживающей раной.
      - Но это сопротивление сугубо политическое, а не военное, да и организовано оно слабовато. После неудач Вуртреккера Южная Африка успокоилась, а Малайзия не рискнула зайти дальше стихийных акций. Сейчас они вряд ли представляют собой угрозу.
      - Подействовали наши маленькие "вразумляющие поветрия"?
      Ольми был застигнут врасплох. Применение психобиологического оружия на Земле считалось абсолютно секретным, об этом знали очень немногие из самых надежных старотуземцев. Неужели Рэс Мишини - один из них? Неужели Фаррен Сайлиом настолько доверяет Тикку, чтобы упоминать при нем о таких вещах?
      - Да, господин президент. Но у землян накопилось много обид. Мы отняли у них детство...
      -----------------------------------------------------------------------
      *Взрыв северного полюса астероида, после которого Пух Чертополоха оторвался от Пути и, подобно космической станции, вернулся к Земле.
      -----------------------------------------------------------------------
      - Мы их вырвали из когтей Погибели! - раздраженно перебил президент.
      Посланник Рэса Мишини изобразил тень улыбки.
      - Господин президент, мы не позволили им возродиться по-своему, - сказал Ольми. - Земной Гекзамон, создавший и отправивший в полет Пух Чертополоха, сумел восстать из точно такого же праха без посторонней помощи. Кое-кому из старотуземцев кажется, что мы переусердствовали, навязывая им свои методы.
      С помощью пиктов Фаррен Сайлиом выразил неохотное согласие. От Ольми не укрылось, что за последний десяток лет в администрации Гекзамона на орбитальных телах окрепла неприязнь к старотуземцам, а те - в большинстве своем грубые, необразованные, все еще не опомнившиеся от пережитого, слабо искушенные в тонкостях политики и методов управления, сложившихся за века странствий астероида в Пути, - все откровеннее отталкивали щедрую, но твердую руку своих могущественных потомков.
      - А как насчет Джеральда Брукса в Англии?
      - Я встречался с ним, господин президент. Он не опасен.
      - Он меня беспокоит. В Европе у него немало последователей.
      - Максимум две тысячи человек из десяти миллионов восстановленного населения. Он речист, но не влиятелен.
      - А религиозные движения?
      - Как всегда сильны.
      - Гм. - Фаррен Сайлиом покачивал головой с таким видом, будто подбрасывал плохие новости в тлеющий костер своего раздражения. - А как вы охарактеризуете Новых Предпринимателей?
      - Не опасны.
      - Не опасны? - Президент выглядел чуть ли не разочарованным.
      - Нет. Их благоговение перед Гекзамоном подлинное, какими бы ни были остальные верования. Кроме того, три недели назад их лидер скончалась на территории бывшей Невады.
      - Естественная смерть, господин президент, - вставил Тикк. - Это существенный нюанс. Она отказалась от омоложения и записи в импланты...
      - Отказалась, - кивнул Ольми, - так как ее последователям ничего подобного не предложили.
      - Наши ресурсы не позволяют одарить бессмертием всех граждан Земного Гекзамона, - сказал Фаррен Сайлиом. - Если на то пошло, их общество к нему еще не готово... Еще что-нибудь существенное, господин Ольми?
      Существенное имелось, но Ольми понимал, что его не стоит обсуждать в присутствии дублей.
      - Нет, господин президент. Все подробности - в записи.
      - Господа, - Фаррен Сайлиом протянул к собеседникам руки ладонями наружу, - о чем еще вы хотели бы спросить господина Ольми?
      - У меня только один вопрос, - сказал дубль Тикка. - Как вы относитесь к открытию Пути? Ольми улыбнулся.
      - Едва ли это может иметь какое-либо значение, господин Тикк.
      - Моего оригинала весьма интересует мнение людей, хорошо помнящих Путь. Тикк родился после Разлучения; на Оси Евклида он был одним из самых молодых неогешелей.
      - Господин Ольми вправе держать свое мнение при себе, - напомнил Фаррен Сайлиом. Дубль извинился без особого смущения.
      - Благодарю, господин президент, - сказал Мишини. - С нетерпением жду возможности изучить ваш полный доклад, господин Ольми.
      Призраки растворились в воздухе, оставив людей над темной бездонной пустотой, из которой уже выбрались и Земля, и Луна.
      - Последний вопрос, господин Ольми, и на этом мы закончим разговор. Если неогешели добьются... если им удастся склонить Гекзамон к открытию Пути, появятся ли у нас ресурсы, чтобы поддерживать Землю на нынешнем экономическом уровне?
      - Нет, господин президент. Успешное открытие Пути надолго заморозит реабилитационные проекты, по крайней мере, самые крупные.
      - Мы уже ощущаем нехватку ресурсов, не правда ли? Хоть и боимся это признать. Кроме того, среди землян есть люди - Мишини, например, - которые верят, что открытие принесет выгоду всем. - Президент покачал головой, а затем изобразил пикт сокрушенности и символ крайней глупости - человека, оттачивающего чересчур длинный меч.
      - Я глубоко убежден, что мы должны приспособиться к нынешним обстоятельствам и жить спокойно, - сказал Фаррен Сайлиом. - Но, увы, моя власть небезгранична. Очень многие из наших граждан испытывают острую тоску по родине. Представляете себе? Даже я. А ведь я - один из тех смутьянов, что поддерживали Розен Гарднер и добивались возвращения на Землю. Тогда нам казалось, что Земля - наш истинный дом, хотя никто из выживших в Пути не бывал на ней ни разу. Подумать только, до чего же сложное у нас общество, но как при этом иррациональны и бесформенны его глубинные эмоции и мотивации! Может быть, все дело в плохом качестве тальзита*?
      Ответом ему была уклончивая улыбка. Президентские плечи поникли. Он с видимым усилием вновь сделал их квадратными.
      - Да, нам не мешает отвыкнуть от этих роскошеств. Раньше люди не пользовались тальзитом. - Он двинулся к краю платформы так осторожно, будто хотел обойти по нему пропасть, в которой снова появилась Земля. - Скажите, на планете заметна деятельность неогешелей? Я не имею в виду старотуземцев вроде Мишини.
      - Нет, господин президент. Похоже, они твердо настроились не замечать Землю.
      - Вот уж чего не ожидал от наших визионеров... Они еще пожалеют, что проглядели этот источник политических выгод. Неужели они возомнили, что такое дело, как открытие Пути, можно провернуть без согласия землян? Между прочим, что творится на Пухе Чертополоха?
      - Борьба пока ведется в открытую. Я не заметил признаков подрывной деятельности.
      - М-да, как сложно в моем положении поддерживать равновесие, сколько фракций приходится сталкивать лбами... Я знаю: мне не век сидеть в президентском кресле. Я не мастак скрывать свои убеждения, и вообще, в наше время такие убеждения скрыть непросто. С идеей открытия Пути я борюсь вот уже три года. Она не умрет, но и до добра не доведет, уж поверьте. К дому возврата нет. Особенно когда не знаешь, где твой дом. Тяжелые времена... Дефицит, усталость общества. Знаю, когда-нибудь мы откроем Путь. Но не сейчас! Прежде доделаем начатое на Земле. - Фаррен Сайлиом чуть ли не с мольбой посмотрел на Ольми. - Боюсь, любопытства у меня не меньше, чем у сенатора Тикка. Что вы думаете насчет Пути?
      Ольми едва заметно покачал головой.
      - Я настроился прожить без него, господин президент.
      - Но ведь рано или поздно вы не сможете обновлять части тела... Или дефицит уже ощущается?
      - Уже, - подтвердил Ольми.
      - И что же, добровольно уйдете в городскую память?
      - Или умру, - улыбнулся Ольми. - Но до этого еще не один год.
      -------------------------------------------------------------------------
      * Наркотик. который сглаживает память, блокируя в подсознании доступ к беспокоящим воспоминаниям.
      -------------------------------------------------------------------------
      - Вы очень много лет прослужили Гекзамону, господин Ольми, и всегда оставались загадкой. К такому выводу я пришел, изучив ваш послужной список. Что ж, отставка так отставка, не буду отговаривать... Но скажите в двух словах: что может произойти, если мы откроем Путь? Ведь вы занимаетесь этой проблемой, не правда ли?
      Секунду-другую Ольми молчал. Судя по всему, президент знал больше о его новом поприще, чем хотелось бы.
      - Господин президент, нельзя исключить, что Путь снова оккупировали ярты*.
      - Вы совершенно правы. Наши горячие неогешели склонны недооценивать эту возможность. В отличие от меня. - Фаррен Сайлиом устремил на Ольми пристальный взгляд, затем обернулся и легонько постучал кулаком по перилам. - Официально я освобождаю вас от служебных обязанностей. Неофициально - рекомендую продолжать ваши исследования.
      Ольми выразил пиктом согласие.
      - Благодарю за работу на Земле. Если у вас появятся новые соображения, поставьте меня в известность любым способом. Мы высоко ценим ваше мнение, хотя вы, похоже, считаете иначе.
      Ольми покинул платформу, когда в поле зрения опять появилась Земля вечное бремя на душе, дом, от которого он отвык и который отвык от него: символ боли и торжества, крушения и новых надежд.
      ГЕЯ, ОСТРОВ РОДОС, ВЕЛИКАЯ АЛЕКСАНДРЕЙСКАЯ ОЙКУМЕНА, ГОД АЛЕКСАНДРОСА 2331 - 2342-й
      До семи лет Рита Береника Васкайза росла, как дичок, на побережье близ древнего порта Линдоса. Солнце и море были девочке няньками, а отец с матерью научили ее лишь тому, что ей самой хотелось узнать, то есть довольно многому.
      Среди истертой позолоты зубчатых стен, колонн и ступеней заброшенного акрополя бронзовокожая глазастая босоножка была как юркая рыбешка в воде.
      В седьмой день рождения Риты мать Береника перевезла ее с Линдоса на Родос. Главный город родного острова запомнился девочке разве что внушительным бронзовым колоссом, отлитым и установленным заново четыреста лет назад и за эти годы лишившимся одной руки целиком, а другой - по локоть.
      Мать Риты - стройная женщина с рыжеватокаштановыми кудрями и большими, как у дочери, глазами - провела ее по городу к белому строению из кирпича, камня и алебастра, дому академейского дидаскалоса первого уровня, специалиста по обучению детей. Одна-одинешенька стояла Рита перед дидаскалосом в залитом теплым солнцем экзаменационном зале, стояла босая, одетая в простую белую рубашку и отвечала на нехитрые вопросы. Если учитывать, что ее бабушка основала Академейю Гипатейю, экзамен был формальностью, однако формальностью важной.
      В ту поездку они не навестили софе** - она хворала. Поговаривали, что она при смерти, но через два месяца все обошлось. Маленькая Рита не приняла этого близко к сердцу, она почти ничего не знала о бабушке, да и видела ее всего один раз, в младенческие пять лет.
      В девятое лето бабушка позвала ее на Родос - погостить перед началом занятий. Анахоретку-софе многие почитали как богиню, чему немало способствовали ее таинственное появление в Ойкумене и богатая легендарными событиями жизнь. Рита не знала, как относиться к ней, - слова отца и матери кое в чем удивительно расходились с мнением линдосцев.
      Низкий каменный дом в позднеперсидском стиле - четыре комнаты и студия, лепные украшения из гипса - стоял на скалистом мысу недалеко от Великой гавани, венчая собой невысокий обрыв. С тропинки, что пересекала огород, Рита смогла заглянуть за кирпичную стену древней крепости Камибсес, стоявшей у края мола по ту сторону гавани, как гигантская каменная чаша. В сотне локтей за крепостью застыл на страже безрукий исполин колосс, и массивный постамент из кирпича и камня, окруженный водой, прибавлял ему величия и достоинства.
      - Она ведьма? - тихо спросила Рита отца у парадного входа.
      - Тес! - ее мать Береника поспешила прижать к губам Риты палец.
      - Она не ведьма, - улыбнулся Рамон. - Она моя мать.
      Вот бы дверь отворил слуга, подумала Рита. Но софе не держала слуг. Улыбаясь, Патрикия Васкайза сама вышла на крыльцо - смуглокожая, беловолосая, сухая, как жердь, с умнющими глазами в глубоких впадинах, иссеченных сонмом морщин. Даже среди лета над холмом носился прохладный ветер, и Патрикия ходила в черном платье до пят.
      Береника не двигалась, склонив голову и прижав руки к бокам. Маминого благоговения Рита не понимала: конечно, софе старая и костлявая, но не страшная. Пока, во всяком случае. Девочка взглянула на Рамона, и тот кивнул с ободряющей улыбкой.
      - Будем завтракать. - Голос Патрикии звучал хрипловато и густо, почти по-мужски.
      Она медленно направилась в кухню, точно отмеряя каждый шаг; подошвы сандалий шаркали по неровному камню пола. Руки дотронулись до стула, будто приветствуя старого друга, затем постучали по ободу древнего железного таза и наконец погладили край побелевшего от времени стола, уставленного блюдами с фруктами и сыром.
      - Когда сын с невесткой уедут... Они, конечно, люди хорошие, но при них нам с тобой по душам не поговорить.
      Встретив ее пронизывающий взгляд, Рита не удержалась и кивнула с заговорщицким видом.
      Следующие несколько недель они прожили вместе. Патрикия рассказывала внучке сказки, большинство из них та слышала еще раньше от отца. Земля, которую описывала Патрикия, мало походила на Гею, что взрастила Риту; на бабушкиной родине история сложилась иначе.
      В теплый туманный день, когда ветер предавался покою и море словно подернулось дремотной поволокой, бабушка вновь пустилась в воспоминания, неторопливо шагая по апельсиновой роще с корзиной фруктов на сгибе руки.
      - В Калифорнии везде были апельсиновые сады, и апельсины там зрели крупные и красивые, куда больше этих. - Тонкие и сильные старушечьи пальцы подняли крутобокий румяный плод.
      - Бабушка, а Калифорния тут или там? - спросила Рита.
      - Там, на Земле, - ответила Патрикия. - Тут такого названия не существует. - Она помолчала, задумчиво глядя в небо. - Не знаю, что сейчас делается на том месте, которое соответствует Калифорнии... Должно быть, это часть Западной пустыни Неокархедона.
      - И там полным-полно краснокожих с луками и стрелами, - предположила Рита.
      - Возможно, возможно.
      После ужина на двоих, сервированного в кухне, в блаженной прохладе летнего вечера Рита увлеченно слушала софе за чашкой тепловатого чая, а на плетеном столе между ними, дополняя уют сумрака, мерцала и сладко чадила старая масляная лампа.
      - Время от времени твоя прабабка, моя мать, навещает меня...
      --------------------------------------------------------------------------
      
      * Чуждая землянам раса, с которой они встретились в момент Пути.
      ** Греч., искаж. - мудрая, наставница. (Прим. перев.).
      --------------------------------------------------------------------------
      
      - Она в другом мире, да, бабушка? Патрикия кивнула с улыбкой; в золотисто-оранжевом сиянии прорезалась на миг густая паутина морщин.
      - Ее это не останавливает. Она приходит во сне и говорит, что ты очень славная девочка, чудесный ребенок, и она гордится, что ты носишь ее имя. Патрикия наклонилась вперед. - И прадедушка тобою гордится, милочка, но не дает посадить тебя за парту. Пока не наступит твой день, у тебя будет вволю времени, чтобы играть, мечтать и расти.
      - Какой день, бабушка?
      Патрикия загадочно улыбнулась и кивнула на горизонт. Висящая над морем Афродита слепила и подрагивала, как дырка в темном шелке абажура.
      Спустя два года в дом Патрикии возвратился уже не дикий волчонок, вежливый лишь в присутствии невообразимо древней старухи, а прилежный и ухоженный подросток, обещающий в недалеком будущем стать взрослой женщиной. Патрикия же не переменилась - точно сушеная фига или айгипетская мумия, обреченная на вечность.
      На этот раз они говорили не только об истории. О прошлом Геи Рита знала довольно многое, хоть и не совсем то, что преподносила официальная историческая наука Ойкумены. На Академейю Гипатейю всегда благотворно влияла дистанция между Родосом и Александрейей. Несколько десятков лет назад Ее Императорское Величество Клеопатра Двадцать Первая дала софе куда большую свободу действий в отношении учебных планов, чем того хотелось придворным советникам.
      К одиннадцати годам Рита мало-мальски разбиралась в политике, но гораздо охотнее предавалась изучению наук.
      Долгими закатами, наблюдая с крыльца гибель дня на серо-алом окоеме, Патрикия и Рита беседовали о Земле и о том, как она чуть было не покончила с собой. Старуха рассказывала о Камне, прилетевшем со звезд, полом, точно тыква. Камне, созданном детьми Земли в эпоху, которая здесь еще не наступила. Рита дивилась сложнейшей геометрии, что позволила забросить столь громадный предмет в очень похожую Вселенную, да еще и против времени. Когда Патрикия описывала Путь - туннель, проложенный детьми Земли и начинающийся с Камня, - Рите казалось, будто в ее голове роятся светляки...
      Спала она тревожно и видела в снах это искусственное сооружение в форме бесконечной и извилистой водопроводной трубы с дырками, пропускающими влагу в неисчислимые миры...
      В саду, выпалывая сорняки, убивая насекомых, окружая нежные молодые цветы чесночными баррикадами, Патрикия поведала Рите историю своего переселения на Гею. Шестьдесят лет назад ей, совсем молоденькой, посчастливилось открыть в Пути Врата, способные перенести ее на Землю, избежавшую атомной войны. На Землю, где родители Патрикии могли жить в добром здравии.
      Но она ошиблась в расчетах и попала на Гею.
      - Сначала я стала "изобретательницей", - рассказывала она. - Мастерила вещи, которые хорошо знала на Земле. Это продлилось всего пять-шесть лет, а потом я согласилась работать на университет в Мусейоне, и мне понемногу стали верить. Кое-кто решил, будто Л не человек, а ведьма. - Она отрицательно покачала головой и твердо произнесла: - Я не ведьма, милочка. Мне суждено умереть, и, быть может, очень скоро...
      - Вам здесь нравится? - поинтересовалась Рита, поправляя на голове широкополую соломенную шляпу. Патрикия растянула в улыбке сухие губы и покачала головой, не подтверждая и не отрицая.
      - Это мой мир, и вместе с тем чужой. Я бы, наверное, вернулась, появись такая возможность.
      - А она может появиться?
      Глядя в ясное небо, Патрикия кивнула.
      - Может. Хотя... едва ли. Когда-то на Гее открылись еще одни Врата, и с благословения императрицы я искала их несколько лет. Но они, как болотный призрак, то исчезают, то появляются где-нибудь, то снова пропадают. Их уже девятнадцать лет никто не видал.
      - А если б вы их нашли, смогли бы попасть на Землю?
      - Нет, - ответила софе. - Они бы меня пропустили в Путь. Впрочем, оттуда можно и на Землю попасть, наверное. Домой.
      Она лежала на кушетке в комнате с голыми стенами из белого известняка, и волны, рожденные где-то вдалеке и мерно разбивавшиеся всего в нескольких сотнях локтей внизу - тяжелые удары посейдонова кулака о камни, - в ее грезах оборачивались неторопливым топотом копыт исполинского коня. Стылый лунный свет заливал ближайший угол комнаты. Вдруг Рита заметила черный силуэт. Девочка пошевелилась.
      Тень приблизилась. Патрикия.
      Веки Риты смежились и снова раздвинулись. Конечно, девочка не боялась софе, но почему она в такой поздний час пришла в ее комнату? Сухая, жилистая кисть Патрикии схватила руку внучки, вложила в ладонь что-то металлически-твердое, гладкое. Незнакомое, но приятное на ощупь.
      Рита неразборчиво пробормотала несколько слов.
      - Он узнает тебя, признает, - зашептала Патрикия. - Одно прикосновение, и он твой на годы, отныне и до конца. Дитя мое, внемли его посланиям. Он откроет все: и где, и когда. А я уже слишком стара. Найди за меня дорогу домой.
      Тень выплыла из комнаты, лунный свет померк. Комната погрузилась во мрак. Рита закрыла глаза, и вскоре наступил рассвет.
      В то утро Патрикия начала учить Риту двум языкам, на которых на Гее не говорили: английскому и испанскому.
      Софе умерла в окружении троих сыновей, в той самой комнате, где за пять лет до этого ее внучке снился конь. А Рита - теперь уже молодая женщина, перешедшая на третий курс Гипатейона, - терялась, пытаясь разобраться в своих чувствах. Иногда она подолгу разглядывала себя в зеркале: среднего роста, стройная, с мальчишески-грубоватым, хоть и не лишенным привлекательности лицом; каштановые волосы с рыжеватым отливом; лукавые изгибы бровей над зелеными глазами... Отцовские глаза на лице матери. Что в ней от Патрикии? Чем ее наделила софе?
      Рита изучала физику и математику. Именно это унаследовала она от софе. Ее таланты.
      Миновал год, зазеленели по весне фруктовые сады и виноградники, расцвели оливковые рощи. Отец привел Риту в тайную пещеру в дюжине стадий к северо-западу от Линдоса. На расспросы он не поддавался. К этой поре она стала взрослой, во всяком случае, считала себя взрослой. Она уже познала мужчину и не любила, когда ей приказывают, а тем паче водят по местам, где она не бывала и куда не, стремилась, и при этом напускают на себя загадочный вид. Но отец настаивал, а ссориться с ним не хотелось.
      Вход в пещеру преграждала узкая и толстая стальная дверь, покрытая древней ржавчиной, но с хорошо смазанными петлями. В вышине маневрировало звено ойкуменских реактивных чайколетов, чей аэродром, видимо, лежал в пустыне Киликии или Иоудайи. В мягкой синеве неба вытягивались пять белых царапин.
      С помощью увесистого ключа и девяти поворотов диска комбинационного замка, скрытого в глубине неприметной ниши, отец Риты отпер дверь и пошел вперед сквозь прохладную тьму, мимо бочек с вином и оливковым маслом, мимо сушеных продуктов, герметично упакованных в стальные банки, через вторую дверь в узкий и короткий туннель. Сгустившийся до предела мрак заставил Рамона нажать черную кнопку выключателя.
      Они стояли в широком зале с низким сводом, дыша сладковатым запахом сухого камня. В желтом сиянии одинокой электрической лампочки отец проследовал за своей высоченной тенью к прочному деревянному бюро и выдвинул длинный ящик. Меж холодных и твердых стен тяжко прозвучал стон дерева. В ящике лежало несколько изящных футляров, причем один величиной с дорожный сундучок. Рамон вынул его первым, перенес к дочери, опустил у ее ног и щелкнул замком.
      Внутри на бархатной подложке, явно предназначенной для вещи раза в три крупнее этой, не превосходившей по величине две соединенные ладони Риты, лежало нечто похожее на рукояти бабушкиного велосипеда, но намного толще. Между ними гнездилось изогнутое седло.
      - Теперь он твой, и тебе за него отвечать. - Отец поднял руки с таким видом, словно больше не желал прикасаться к футляру. - Она сберегла Лещи для тебя. Считала, больше некому доверить ее дело. Ее миссию. Из сыновей никто для этого не годится. Мы, по ее мнению, сносные администраторы, но плохие искатели приключений. Я с нею не спорил... Мне страшновато. - Он поднялся на ноги и попятился; его тень сползла с футляра. Вещь, напоминающая скульптуру, сияла белизной, лоснилась перламутром.
      - Что это? - спросила Рита.
      - Один из артефактов, - ответил Рамон. - Она называла его Ключом.
      Из своего чудесного странствия по Пути софе принесла в этот мир три артефакта. Вещи - так называли их в Александрейе. Рите не довелось услышать вразумительного объяснения их колдовскому действию, Патрикия сказала ей то же, что и всем, не вдаваясь в детали.
      Отец перенес остальные футляры, поставил их на сухой пол пещеры. Открыл.
      -Вот это Тевкос*. -Он показал плитку из стекла и металла, величиной не больше ритиной руки, затем почтительно коснулся четырех блестящих кубиков, лежащих рядом с плиткой. - Личная библиотека бабушки "Грифельная доска". В этих кубиках - сотни книг. Одни вошли в священную доктрину Гипатейона, другие рассказывают о Земле, в основном, на языках, которых здесь в помине нет. Как я догадываюсь, некоторым языкам бабушка тебя научила. - В его голосе не звучало обиды, только уступчивость. Даже облегчение. Уж лучше это бремя ляжет на плечи его -дочери. Он раскрыл третью шкатулку. - Вот эта защищала в Пути ее жизнь. Давала воздух. Словом, аппарат жизнеобеспечения. Теперь все - твое.
      Склонясь над самым большим футляром, она протянула руку к седлообразному артефакту. Еще до того как палец скользнул по поверхности, она поняла: это Ключ, открывающий Врата изнутри Пути. Теплый, мирный, он казался знакомым. Да. Она знала его, а он - ее.
      Рита сомкнула веки и увидела Гею - весь мир, изумительно детально изображенный на глобусе. Планета вращалась перед ней, распухала, затягивала ее под степи Нордической Руси, Монголии и Чин Чинга - стран, не подвластных Александрейской Ойкумене. Там, среди ковыльного простора, над хилым грязным ручейком ало сверкал трехмерный крест - знак Врат.
      Побледнев, она посмотрела на Ключ. Тот увеличился примерно втрое и теперь целиком закрывал собой бархатную подложку.
      - Что происходит? - спросил отец. Она хмуро покачала головой.
      - Мне это ни к чему.
      Рита побежала к выходу из пещеры, на солнечный свет. Отец бросился вдогонку. Сгибаясь чуть ли не раболепно, он крикнул:
      - Дочь моя, они твои! Больше никто не сумеет ими воспользоваться!
      Рита, размазывая слезы по щекам, спряталась в щели меж двух выветрелых валунов. Ее вдруг наполнила ненависть к софе.
      - Как ты могла? - спросила она. - Не иначе, спятила. - Она подтянула колени к подбородку, уперла подошвы сандалий в грубый сухой камень. - Карга полоумная!
      Когда закат смягчил линии крон высоких деревьев, видимых с обрыва, Рита вышла из-за камней и медленно двинулась по склону к пещере, где возле двери сидел отец и обеими руками придерживал на коленях длинную зеленую ветку. Ей даже в голову не пришло, что он может ударить: Рамон никогда не наказывал дочь физически, и сейчас палка только занимала его руки.
      Отец встал, отбросил палку и, глядя в землю, вытер ладони о брюки. Рита приблизилась к нему и обняла. Затем они вернулись в пещеру, разложили артефакты по футлярам и, сгибаясь под тяжестью, отнесли к обрыву, в дом из белого известняка, где родилась Рита.
      ЗЕМЛЯ
      Ланье присел на край кровати и сунул ноги в горные ботинки. Наклоняясь к шнуркам, он позволил себе мимолетную гримасу. Было девять утра; над горами только что пронесся шквал, отхлестав дом струями дождя и порывами сладковатого морского ветра. По-прежнему в спальне стояла прохлада; выдыхаемая Ланье влага сгущалась в белые струйки. Он встал, потопал по истертому ковру, плотнее усаживая обувь, затем проверил, хорошо ли голенища облегают лодыжки. И вновь поморщился, но уже от иной боли, от воспоминания, которое он не мог стереть в памяти.
      Застегивая куртку возле широкого окна гостиной, он глядел на высокие скалистые холмы за несколькими рядами изгороди и зарослями вымахавших папоротников. Свои маршруты он помнил превосходно, хоть и не бродил по ним уже несколько лет. Но сегодня его подмывало тряхнуть стариной.
      С похорон Хейнемана минуло три месяца. Карен, даже не попрощавшись, уехала по делам в Крайстчерч на новом гекзамоновском вездеходе. Самое время развеять тоску.
      - Пошлину, пошлину, заплати-ка пошлину, - тихонько пропел Ланье, чуточку хрипя от холода. И закашлялся - возраст, конечно, а не болезнь. До чего же мало, все-таки, он сумел сделать за десятилетия службы... Земля, насколько он мог судить, и через сорок лет так и осталась зияющей раной. Да, она на пути Возрождения. Но по сей день все вокруг навевает мысли о смерти и людской глупости.
      Но отчего сейчас прошлое громче, чем когда бы то ни было, стучится в сознание? Чтобы отвлечь Ланье от расширяющейся пропасти между ним и Карен? Со дня похорон она прямо-таки каменная статуя...
      ...Двадцать девять лет тому назад. Безымянный городок в дебрях юго-восточной Канады. Мерзлая снежная западня для трехсот мужчин, женщин и детей. Приземистые бревенчатые избы. К пришельцам с небес вышли мужчины. Таких ходячих скелетов еще не доводилось видеть даже Ланье.
      Конечно, он и его спутники - мужчина и женщина, оперативники с Гекзамона были сытыми и здоровыми. Они отважно пересекли снежное поле между кораблем и ближайшей хижиной и обратились к мужчинам на французском и английском языках.
      --------------------------------------------------
      * Греч. - букв. сосуд, ваза. (Прим. перев.).
      --------------------------------------------------
      - Где ваши женщины и дети? - спросила оперативница.
      На нее смотрели чарующие голодные очи. Потусторонне прекрасные лица, жидкие пряди рано побелевших волос... Пошатываясь, один человек вышел вперед и изо всех сил прижал к себе Ланье. Объятия больного ребенка... Чуть не плача, Ланье поддерживал незнакомца, чьи глаза светились едва ли не обожанием, а может быть, просто несказанным облегчением и радостью.
      Хлопнул ружейный выстрел, и оперативница покатилась по снегу. Ее грудь превратилась в кровавый родник.
      - Нет! - закричали горожане. - Нет! Но грянули новые выстрелы. Пули содрали кору с деревьев, взметнули снег, простонали, отлетая от корпуса корабля. Человек средних лет с густой черной бородой казался не столь изможденным, как его товарищи по несчастью, а винтовка в его руках выглядела еще благополучнее, чем он. Холеная. Властная.
      Он стоял на единственной городской улице и истерически вопил:
      - Одиннадцать лет! Одиннадцать! Боги! Где вас носило эти проклятые одиннадцать лет?!
      Оперативник, чье имя Ланье напрочь запамятовал, поверг крикуна наземь жаркой вспышкой шаровой молнии из единственного оружия небесных гостей. А Ланье уже осматривал раненую. Ей угрожала смерть, если не извлечь из затылка имплант - капсулу с записанным сознанием. Он опустился на колени и нащупал пульс, позволяя ее векам с трепетом закрыться, отпуская ее в преддверие небытия. Не глядя по сторонам, он достал складной скальпель, разрезал женщине кожу на шее под самым черепом, нащупал черную капсулу, извлек из гнезда и опустил в маленький пластиковый мешочек. Все, как учили.
      Пока он этим занимался, горожане медленно и методично затоптали стрелявшего, превратили в кровавое месиво. Оперативник пытался их оттащить, но он был один, а их, хоть и слабых, десятки.
      Пока длилась казнь, человек, который обнимал Ланье, хранил молчание: вспышка звериной ярости перепугала его до умопомрачения. Придя в себя, он упал на колени, чуть прикрытые рваными штанинами, и взмолился Ланье, чтобы тот не разрушал поселок.
      Из бревенчатых халуп появились женщины и дети, похожие на оживших мертвецов. Обитатели импровизированного городка пережили одиннадцать зим (из них самые страшные - первые две), но эта бы непременно их доконала...
      - Заплати-ка пошлину у моста, - пробормотал Ланье. Моя жена молода и жизнелюбива. Я - старик. Каждый из нас сделал выбор. И платит пошлину.
      В прихожей он секунду простоял неподвижно, смежив веки, изгоняя туман из головы.
      "Я честно делал свое дело. Видит бог, я тридцать лет отдал Возрождению. Карен поступила точно так же. Но она не похожа на истертый ковер".
      Он взял альпеншток и отворил дверь. По-прежнему над крышей скользили серые облака. Если б он мог подцепить пневмонию - "стариковскую подружку" - он бы, наверное, сделал это осознанно. Но среди благ, полученных от Гекзамона всеми старотуземцами, был иммунитет почти ко всем болезням. На это у "ангелов" хватило сил.
      Через два часа Ланье пожалел о данном самому себе обете до привала одолеть ближайшую вершину гряды. Уже на втором изгибе горной тропы, сложившись пополам, стиснув пальцами дрожащие колени, роняя со лба капли пота, он втягивал и с шумом выдыхал когтистый воздух.
      Наконец он разрешил себе опуститься на камень. Ныли лодыжки, мускулы на икрах угрожали стянуться в узлы.
      Ветер выкрикнул его имя. Он вздрогнул и завертел головой. Убедив себя, что послышалось, он достал из ранца бутерброд с овечьим сыром, снял обертку и вонзил в него зубы.
      И снова ветер прокричал его имя, на этот раз отчетливей и ближе. Ланье встал и хмуро посмотрел вверх по тропе, уверенный, что зов донесся оттуда. Затем торопливо завернул бутерброд, прошел горизонтальный отрезок тропки и поднялся ярдов на сто; подошвы его ботинок хрустели по гравию и скользили на сочной траве, еще сырой от росы.
      Никого не видать. Он остановился перевести дух, насытить кровь свежайшим воздухом, очистить мозг от паутины лени, наросшей за месяцы сидения в доме. Устав, он сел на валун у тропы.
      Внезапно в нескольких сотнях метров выше на тропе появился мужчина в черном и сером, с альпенштоком в руке. Он спускался к Ланье. Не его ли голос донесло ветром? Ланье не смог решить, хочется ли ему поговорить с кем-нибудь или нет. Если это пастух - прекрасно, ладить с селянами он умеет. Но если турист из Крайстчерча... А может, он пройдет мимо?
      - Добрый день, - произнес человек, приблизившись. Моложавый, широкоплечий, рост чуть ниже шести футов; коротко подстриженные темные волосы; предплечья в буграх мышц. Он напоминал молодого быка.
      - Я ждал, когда ты сюда поднимешься и отведешь меня вниз, - произнес человек таким тоном, будто обращался к старому другу; Говорил он с акцентом очень слабым, но Ланье сразу его узнал: русский. Ланье нахмурился.
      - Разве мы знакомы?
      - Пожалуй. - Человек улыбнулся. - Мы познакомились много лет назад, правда, мимоходом.
      - Боюсь, меня подводит память.
      - Когда-то мы враждовали. - Казалось, собеседника радует, что это осталось в прошлом. Странно, но у незнакомца не было теплой одежды и заплечного мешка. Он не мог пробыть в горах долго.
      - Когда-то русские напали на Пух Чертополоха. Ты один из них? Путешественник выглядел от силы на сорок, а нападение было давно, но он, возможно, прошел курс омолодительной терапии где-нибудь на орбитальном объекте или станции Земного Гекзамона.
      - Да.
      - Что привело тебя сюда?
      - Дело. Важное и срочное. Необходима твоя помощь.
      - Все это было так давно... Как тебя зовут?
      - Я огорчен, что не помнишь, - с обидой сказал собеседник. - Мирский. Павел Мирский. Ланье рассмеялся.
      - Прекрасная попытка. Мирский - по ту сторону неба. Сбежал с гешелями, и Путь закрылся за его спиной.
      - И тем не менее я Мирский. Ланье пристально вгляделся в его черты. Господи Боже, он и впрямь похож на Мирского!
      - Патриция Васкьюз все-таки нашла дорогу домой? - спросил пришелец.
      - Нет... Но какое тебе до нее дело, черт побери?
      - Я ведь вернулся. Правда, из другого времени. - Незнакомец подошел ближе. Сходство с Мирским было несомненным. - Я ждал здесь, когда ты придешь. Я должен поговорить с Корженовским и Ольми. Они еще живы?
      Конрад Корженовский создал Путь, некогда примыкавший к Седьмому, внутреннему Залу корабля-астероида Пух Чертополоха. Астероид и две секции Осеграда по-прежнему находились на орбите Земли, но один из полярных "колпаков" исчез, и Седьмой Зал остался без потолка: сорок лет назад, когда часть надеритов убегала из Осеграда, Пух Чертополоха взорвали на стыке с направлением Пути. Почти мгновенно Путь самозакупорился - "прижегся", навсегда замкнув в себе часть бесконечности. Те, кто предпочел остаться в ней - среди них Павел Мирский - стали недосягаемее, чем души мертвых, если, конечно, у мертвых есть души.
      Ланье пробормотал что-то неразборчивое, кашлянул, прочищая горло. У него зашевелились волосы на затылке. "Господи Иисусе, - прошептал он, - что тут происходит?"
      - Я прошел немалый путь в пространстве и времени, - вымолвил Мирский, - и могу рассказать занятнейшую историю...
      - Как тебе удалось вернуться?
      - Не самой короткой дорогой. - Пришелец ухмыльнулся и поставил альпеншток на траву перед валуном Ланье, затем сел на другой камень. Поглядев в долину, где бродили овцы и тени облаков, Мирский - если это действительно был Мирский, а Ланье почему-то не хотелось в это верить, - повторил:
      - Я должен поговорить с Корженовским и Ольми. Можешь свести нас?
      - Почему бы не обратиться к ним напрямик? - спросил Ланье.
      - Потому что, мне кажется, в некоторых аспектах ты для меня важнее, чем они. Нам всем надо собраться и побеседовать. Давно ты в последний раз с ними встречался?
      - Несколько лет назад, - признал Ланье.
      - Назревает кризис власти, - спокойно сказал Мирский. - Предстоит новое открытие Пути.
      Ланье не отреагировал. Слухи до него доходили, но он не придавал им значения. Политика Гекзамона давно его не интересовала.
      - Внизу, в долине, у меня дом, там есть радио... точнее, коммуникатор, сообщил Ланье. - Тебе придется кое-что доказать.
      - Понимаю, - кивнул Мирский.
      ПУХ ЧЕРТОПОЛОХА
      Ольми сидел у себя в квартире, в еще не заселенном районе Александрии, города Второго Зала, перед персональным терминалом Библиотеки. Несколько дней назад он установил терминал в жилище, где провел отрочество и где одно время прятал дублей Корженовского, - все, что осталось от Инженера после покушения на его жизнь. С той поры прошли столетия. Те дубли Ольми обнаружил еще мальчишкой, а потом вместе с Патрицией Васкьюз отвечал за восстановление и реинкарнацию Корженовского.
      В это укромное местечко, на неизвестный, как полагал Ольми, терминал, пришло послание от старого знакомого. В вольной интерпретации пикты гласили:
      "Есть кое-что для тебя. Крайне важное для твоего дела".
      Дополняли послание название заброшенной станции в Пятом Зале и время встречи. "Приходи один", - строго требовали пикты. Внизу стояла печать Феора Мар Келлена.
      Мар Келлен был старым солдатом, они вместе служили в спецподразделении, охраняющем Врата. Сверстник Ольми, Мар Келлен родился в конце Яртских войн, грандиознейших сражений с захватчиками Пути перед Погибелью. Яртов удалось отбросить на два миллиарда километров. Те войны полыхали в общей сложности сорок лет на сотнях тысяч километров Пути; на отвоеванной территории строились укрепления и открывались ворота в необитаемые миры, пригодные для добычи полезных ископаемых. Сначала эти миры поставляли сырье молодому Осеграду, а затем обеспечивали производство воздуха и почвы, которая покрывала большую часть внутренней поверхности Пути.
      То были грозные и славные годы, годы смерти и пламени. Из яртских войн Гекзамон вышел сильным и закаленным владыкой космической тропы, и обитаемые планеты, найденные за Вратами, искали в нем покровителя и партнера. Брошенная яртами торговля частично досталась Гекзамону, позволив ему установить прочные коммерческие связи с загадочным Тальзитом*. Именно от тальзитцев люди узнали имя своего противника, насколько его могло разобрать человеческое ухо.
      Конечно, ярты были не разгромлены, а всего лишь отогнаны вспять по Пути и встали в оборону, возведя цепь надежных крепостей. Мар Келлен провел на передовой заключительные двадцать лет войны, потом служил на пограничных форпостах.
      С тех пор они не виделись века, и вот Мар Келлен - на Пухе Чертополоха... Странно. Ольми меньше бы удивился, узнав, что его давний приятель заодно с гешелями отправился торить Путь дальше.
      "Что еще за конспирация?" - раздраженно подумал Ольми, которому давно опротивели интриги. Но если Мар Келлен говорит, что располагает важными сведениями, значит, так оно и есть. Старый знакомый хоть и чудаковат, но лжецом не был никогда.
      Из Залов Пуха Чертополоха Пятый был самым мрачным - подобие огромного погреба. По нему к Шестому и Седьмому тянулось немало железнодорожных путей, но только по одному из них все еще ходил поезд, изредка делавший остановки по требованию. Кого попало в единственный пустующий Зал не пропускали, и регулярно - раз в месяц - лишь несколько крепких скалолазов и плотогонов навещали угрюмый туманный ландшафт, где за века добычи астероидных минералов воздвиглись сонмы черных, серых и оранжевых пиков и появились десятки пропастей.
      Площадь Пятого Зала едва дотягивала до восьмидесяти квадратных километров. Срубленная со стен порода шла на строительство и восполнение запасов легкоиспаряющихся веществ, которые убегали сквозь неустранимые микротрещины в замкнутом цикле астероидного жизнеобеспечения. Постоянно в этом Зале никто не жил.
      Ольми выехал из Четвертого Зала на пустом поезде и всю дорогу просидел со сложенными на груди руками, глядя, как мимо уныло проплывают черные километры межзальной стены.
      Послание Мар Келлена застигло его врасплох, и он даже не пытался угадать, что его ждет впереди. Вместо этого он вновь подключился к- библиотекам Осеграда и Пуха Чертополоха, располагавшим скудной информацией о тальзитской культуре. К этим материалам он обращался довольно часто, методично рылся в них, надеясь отыскать ответы на свои вопросы.
      Поезд затормозил у маленького станционного купола, приткнувшегося между двумя ветхими стенами из тусклого никеля и ржавого железа. По каменной платформе возле купола хлестал дождь. Невдалеке бушевал поток, прорываясь к одному из широких коричневых озер, усеявших дно Зала.
      Мар Келлен ждал его под навесом крошечного пустующего склада, на каменной скамье.
      - Господин Ольми, я наблюдал за вашей карьерой, когда она не утаивалась от общественности. Вы яркая личность, и надериты вас ценят.
      - Спасибо. С огорчением вынужден признать, что потерял вас из виду, господин Мар Келлен.
      - Рад это слышать. Я старался жить как можно незаметнее, чтобы не угодить в городскую память. Предпочитал бродяжничать. - Он грубо шаржировал себя в образе вольнолюбивого скитальца, намекая, что судьба его сложилась не очень удачно.
      --------------------------------------------------------------------------
      
      *Тальзитцы - древняя раса, боковая ветвь объединенного биомеханического разума, союзники надеритов.
      --------------------------------------------------------------------------
      
      Оба рассмеялись, правда, Ольми довольно искусственно.
      - Я тут кое на что набрел... Может, вам пригодится. Пережиток минувших веков. Похоже на работу самого Инженера.
      - Здесь? - изумился Ольми. Старый солдат угрюмо кивнул:
      - Если вас это заинтересует, вы употребите свое влияние, чтобы начать подготовку к войне?
      Ольми вгляделся в собеседника, тщательно проанализировал его пиктографический стиль. Судя по всему. Мар Келлен не блефовал.
      - Я в отставке, - сказал Ольми. - Мой авторитет давно не тот, что прежде.
      - Не скромничайте... Ладно, пошли. Ольми двинулся за Мар Келленом по узкой тропинке, вырубленной в склоне холма и вьющейся над тесниной и решительным натиском бурой воды. Лучи световодов едва просачивались сквозь тучи и дождь. Ландшафт терялся в тени, почти не уступающей земной ночи. Мар Келлен достал фонарик и показал Ольми путь наверх по склону. Пучок света нащупал дыру в каменной поверхности.
      - Там, за дверью, тепло и светло. Пойдем. Еще несколько минут, и все. Я на нее наткнулся, когда искал ресурсы по проекту восстановления прежней численности населения Пуха Чертополоха, - сообщил Мар Келлен. - Рутинная возня, чтобы скоротать непомерный досуг. Это местечко вымарали на всех картах, а на одной забыли.
      Они достигли широкой полукруглой арки ворот. Механический голос с древними интонациями - во всяком случае, такими же, как у старинных говорящих машин Александрии, - потребовал идентификационные коды.
      Мар Келлен назвал несколько чисел и приложил ладонь к панели идентификатора возле полупрозрачной створки двери.
      - Я ее запрограммировал на свои отпечатки, - пояснил он.
      Створки обрели полную прозрачность и медленно разъехались. Впереди ожидал полумрак совершенно пустого зала с голыми стенами. Мар Келлен поманил Ольми за собой и провел его через зал, а затем по коридору в маленькую комнату. Как только Ольми остановился рядом с ним, Мар Келлен ткнул указательным пальцем в пол.
      - Вниз, пожалуйста.
      Пол исчез. Комната оказалась шахтой лифта. Они падали в темноту, быстро и без ощущений, и замечали лишь тонкие красные светящиеся черточки, делившие путь на какие-то отрезки. Это продолжалось несколько минут.
      О туннелях, уходящих в глубь астероида более чем на два километра, Ольми не слышал ни разу. А сейчас они преодолели это расстояние по меньшей мере дважды.
      - Все интереснее, правда? - спросил Мар Келлен.
      - Тайна спрятана очень глубоко и надежно. Что бы это могло значить, а?
      - Насколько глубоко?
      - Шесть километров, - ответил Мар Келлен. - На нижних ярусах - автономная энергосистема. Счетчики в Зале ее уловить не способны.
      Навстречу двигался белый квадрат, чтобы стать полом. Отворилась дверь, и Мар Келлен повел спутника вниз по короткому коридору, в тускло освещенную комнату.
      - Это терминал памяти. - Мар Келлен опустился на металлический стул с изогнутыми ножками возле неприметной стальной панели, вмурованной в стену.
      - Мы с ним поиграли немножко, и я нашел кое-что довольно жуткое.
      Он коснулся панели, и в двух местах появились круглые пятнышки тусклого сияния.
      - Пропуск, общий ключ-код. Я - Дэвина Тоур Инджель.
      Вероятно, это имя принадлежало женщине - предку Айлин Тоур Инджель, бывшего председательствующего министра Бесконечного Гекзамона. Мар Келлен с видом бывалого программиста работала за клавиатурой.
      - Это было непросто. Охранные ловушки отключились, но в памяти остались системы проверки допусков. Да, очень осторожные ребята, эти таинственные политики, засекретившие вход.
      Он жестом предложил Ольми шагнуть к панели и прижать ладонь под зеленым огоньком.
      - Не волнуйся, только приготовься к любым сюрпризам. Все будет в порядке. Сам-то я едва выдержал, но ведь меня захватили врасплох.
      Голова Ольми дернулась назад, конвульсия свела мускулы. Из-за панели шли мощные импульсы, от кого-то или чего-то, не знакомого со строением человеческого организма. В мозгу замелькали обрывки видений и мыслей - не просто искаженных, а почти непостижимых:
      "Проблема времени. Проблема задания. Неизвестен срок бездействия".
      Оторвать руку от панели удалось с немалым трудом.
      Черты лица Мара Келлена искривились, губы распялились в азартном возгласе. Старый вояка сохранил свою искренность, зато утратил чувство ответственности. Совершенное им открытие глубоко потрясло его, даже, возможно, искалечило психику, но вплоть до сего момента он довольно ловко скрывал это от Ольми.
      Мар Келлен рассмеялся и шумно перевел дух. Буквально на глазах к нему вернулось самообладание.
      - Как ты думаешь, кого тут спрятали? - спросил он.
      - Не знаю, - откровенно ответил Ольми.
      - Есть у меня довольно неплохая гипотеза. - Мар Келлен выпятил подбородок и снова осклабился в недоброй ухмылке. - Похоже, его захватили давным-давно. И тайком поместили психику или какой-нибудь ее эквивалент в это незаметное хранилище... А затем позабыли о нем. И все эти века, в спячке, он ждал. Признайся, ты ведь уверен, что скоро нам предстоит новая встреча с яртами. И если твои опасения не беспочвенны, Гекзамону очень пригодился бы разум пленного ярта, а?
      Утратив от изумления дар речи, Ольми сумел лишь кивнуть;
      - Пойдем, полюбуешься на него. - Мар Келлен шагнул к стене напротив дверного проема. Составляющие ее пять Г-образных сегментов медленно, плавно раздвинулись. Они вошли в большое темное помещение, в водовороты холодного воздуха.
      - Эй, ты, ублюдок, покажись.
      Высоко над головами вспыхнуло кольцо ламп. В центре восьмиугольной комнаты стоял куб из чистейшего хрусталя, а в нем находилось создание, подобного которому Ольми не видел ни разу в жизни. Синевато-серую голову, напоминающую поставленный стоймя молот, прорезали три горизонтальные щели. Из верхней щели наружу торчали мерцающие белые трубки с черными капельками на концах возможно, глазами, а из двух нижних топорщились длинные пучки черных волос. Несоразмерно большая голова покоилась на гладкой зеленой грудной клетке величиной с туловище взрослого человека и отдаленно схожей с ним по очертаниям. Вдоль позвоночника тянулся гребень, из него выступали раздвоенные бледно-розовые щупальца. Нижнюю часть спины, за щупальцами, покрывали короткие красные не то шипы, не то усики. Необычнее всего, пожалуй, выглядели семь пар "ног" по сторонам туловища - не ноги в общепринятом смысле и даже не конечности, а ходули: длинные, заостренные книзу шесты цвета обсидиана и такие же блестящие. Из шеи, а может быть, из нижней части головы, двумя пучками росли многосуставчатые руки: одни были увенчаны хватательными придатками, похожими на пальцы, другие прозрачными розоватыми щупальцами.
      - Красавчик, правда? - Мар Келлен обошел вокруг прозрачного куба. Длина существа - от кончика поднятого хвоста до макушки - достигала четырех метров.
      - Наши предки-спасители, о которых мы наслышаны, на чьих великих деяниях воспитаны, поймали ярта. Но почему не было даже слухов? Ведь это же сенсация, ее невозможно переоценить...
      Ольми понимал, к чему он клонит. Ярты ни разу не откликнулись на дипломатические потуги человечества; собственно, через несколько военных десятилетий люди оставили надежду поладить с ними. Обе стороны не имели точного представления, как выглядит враг. Расставлялись ловушки, применялись военные хитрости, но добытые сведения походили на домыслы. Пленить ярта, пусть даже умирающего или мертвого, и покопаться в его мозгу...
      Действительно, это был бы успех, сравнимый с победой. Но зачем секретничать? Чем так напугал предков их трофей, что они пошли на исключительные меры предосторожности?
      Старый солдат ткнул пальцем в белую пластину возле блока:
      - Есть и другие способы с ним познакомиться. Чертова гадина выводится на дисплей, то есть выводится аналог ее психической активности. Должно быть, эксперты сразу расшифровали бы все эти закорючки. А я вот не смог.
      Ольми смотрел на пластину, где возник светящийся цилиндр. Он распустился, как геометрически безупречный цветок, и исторг из себя кружащуюся паутину. Нити гипнотически танцевали. Нижняя часть цилиндра вытянулась и превратилась в разноцветную мозаику: черный цвет граничил с серым, кроваво-алый с зеленым, багровый с черным, и так далее. Вскоре цвета застыли.
      - Это диаграмма разума? - спросил Ольми.
      - Это ярт, - раздраженно отозвался Мар Келлен.
      - Судя по всему. Это сознание ярта, его память. Я за ним часами наблюдал. Потом пришлось уйти. Иначе бы, наверное, я спятил.
      Ольми зачарованно созерцал рисунок. Он коснулся самого краешка чужеродного мозга - недостаточно, чтобы определить, целиком ли он тут, невредим ли, активен ли. Но эта глухая тайна сулила ни с чем не сравнимые возможности...
      Ольми ощутил, как его имплант отрегулировал выброс гормонов в кровь.
      - Что, мороз по коже? - усмехнулся Мар Келлен.
      - Слишком много вопросов для первого раза?
      - Верно. - Ольми приблизился к законсервированному телу, его разум и имплант-процессор уже взялись за работу. - Ты больше никому его не показывал?
      Мар Келлен отрицательно покачал головой.
      - Я бродяжничал. Ольми кивнул.
      ГЕЯ; ПОД АЛЕКСАНДРЕЙЕЙ; ГОД АЛЕКСАНДРОСА 2345-й
      От зимнего бриза Риту, стоявшую на корме парохода "Иоаннес", что вез ее в Мусейон - знаменитый Александрейский университет, спасало шерстяное родосское платье цвета сливочного масла и коричневая академейская накидка. Взгляд ее рассеянно блуждал по морской глади, задерживаясь иногда на широком и бурливом кильватерном следе. Обществом ей служила одинокая чайка, нахохлившаяся на темном дубовом планшире в нескольких локтях от нее. Раскрыв клюв, птица с любопытством вертела головой.
      Серое небо унылой наседкой накрывало спокойное море. За спиной Риты, под навесом верхней палубы, стояли большие принайтованные моторные фургоны с Родоса, Кеса и Книдоса.
      В двадцать один год она ощущала себя вдвое старше, чем в восемнадцать, а ведь и тогда Рита вовсе не казалась себе юной. Одно хорошо: ее не покинуло чувство юмора, она знала, что еще способна на ребяческие глупости, но увы, для них почти не осталось досуга.
      В Александрейе Рита успела побывать всего дважды, еще до того как ей исполнилось десять. Береника, ее мать, старалась держать свое единственное чадо поближе к Гипатейону и подальше от космополитических соблазнов столицы Ойкумены.
      Горячая сторонница Патрикии, Береника вышла замуж за ее младшего сына Рамона не столько по любви, сколько из чувства долга. В дочери она души не чаяла, видя в ней юный образ самой Патрикии. Однако характером Рита пошла скорее в мать. Сейчас, когда мать уж год как в могиле, когда софе ушла из жизни девять лет назад, а отец увяз в академейских интригах, в борьбе с бюрократами, которых бабушка откровенно презирала, сейчас Рита сочла за благо приложить свои таланты и знания там, где они могут принести максимум пользы. Если Академейя переживает упадок, Рите лучше перебраться в другое место.
      Подобные раздумья отнюдь не целиком занимали ее разум и были даже приятны и утешительны по сравнению с главной заботой.
      Шестьдесят лет искала Патрикия увертливую лазейку в некое пространство, которое она называла "Путь". Врата появлялись в разное время и в разных частях мира на кратчайший срок, чтобы их лишь заметили, но не успели определить точное местонахождение. Патрикия скончалась, не обнаружив их. Ныне Рита знала точно, где находятся Врата: по меньшей мере три года они остаются на одном месте.
      Однако этот факт не дарил успокоения. Рита привыкла к своей ноше и, пожалуй, уже не тяготилась ею вопреки опасениям бабушки, позаботившейся о том, чтобы только ее юную внучку Вещи признали своей хозяйкой.
      Возможно, в тот год, перед смертью, Патрикия была малость не в себе. Как бы то ни было, Рита дала бабушке клятву. Все остальное; ходатайство о переводе в Мусейон, личная жизнь и прочее были средствами для достижения цели. Даже отцу она не сказала об этом.
      В большом дорожном сундуке, она везла Ключ и аппарат жизнеобеспечения. В сундуке поменьше лежала бабушкина "грифельная доска" - плоское электронное устройство для чтения и письма. Стерег эти сокровища, не выходя из ритиной каюты, ее телохранитель кельт Люготорикс. Оружия он не носил, но был от этого не менее опасным.
      Рите казалось, что с Ключом ее соединяет невидимая, но прочная нить, и если с этой Вещью случится какая-нибудь неприятность, если вдруг она пропадет, то Рита сразу узнает об этом и найдет ее где угодно. Но пока опасаться нечего: ведь рядом с ней Люготорикс, а среди воров едва ли найдется самоубийца.
      В другое, не столь тяжелое время, Рита обратилась бы к императрице Клеопатре с прошением об аудиенции. Отдала бы в ее руки наследие софе, и пусть Ее Величество поступает с ним, как сочтет нужным.
      Ничего похожего на "грифельную доску" Патрикии Гея не создала, хотя в последние годы математики и механикосы Ойкумены обещали построить большие электронно-вычислительные машины. Перед смертью Патрикия поведала некоторым из них принципы действия таких машин. Рита понимала, что обязана любой ценой сберечь Вещи: они доказывали, что софе не лгала. Если, к примеру, они утонут вместе с паромом, история Патрикии со временем превратится в легенду, а то и вовсе забудется.
      Она многократно перечитывала бабушкины записи, сравнивая историю Земли с историей Геи. "Грифельная доска" дарила ей уют - как в детстве зачитанные до дыр волшебные сказки.
      В описаниях бабушки современная Земля выглядела неправдоподобно, даже жутковато: мир, пошедший на самосожжение, поплатившийся жизнью за свои гениальность и безумие.
      В одном из кубиков содержались труды по истории. Оказывается, на Земле Мегас Александрос тоже отправился завоевывать Индостан и тоже преуспел лишь отчасти. Но земной Александр не упал с перевернувшегося плота в реку во время половодья, не заболел воспалением легких и не пролежал пластом целый месяц, чтобы благополучно исцелиться и дожить до глубокой старости. В бабушкином мире Александру Македонскому пришлось уступить своим зароптавшим солдатам и повернуть назад; захворав в пути, он умер молодым в Вавилоне... Это и есть, по словам бабушки, тот перекресток, на котором разошлись истории миров.
      В мире Риты столица латинян, Рим, была убогим, беспокойным городишком в разоренной междоусобицами Италии - ну, какой из него преемник Эллады?! На Земле Карфаген никогда бы не колонизировал Новый Мир, а Неа-Кархедон не восстал бы против метрополии и никогда бы не воцарил на Атлантисе, чтобы купно с Ливией и Нордической Русью бросить вызов Ойкумене.
      На Гее Птолемайос Шестой Сотер Третий разгромил племена латинян, в том числе и ромеев, в Г.А. 84-м, и за это Айгиптос и Азия вознаградили династию Птолемайосов своей преданностью.
      Были и на Гее ядерные электростанции - огромные экспериментальные энергоблоки в Киренаике, западнее Нилоса; имелись реактивные чайколеты и даже ракеты, доставляющие искусственные спутники (без людей) на орбиту. Но не было ни атомных бомб, ни межконтинентальных ядерных ракет, ни боевых орбитальных станций с лучами смерти.
      Рите казалось, что Гея - со всеми ее проблемами и затруднениями - куда спокойнее и пригоднее для жизни. Зачем же тогда мечтать о возвращении на Землю?
      Возможно, наступит час, когда Рита осознает причину этого стремления, этой неколебимой верности долгу. А до тех пор она будет просто идти по дороге, выбранной в детстве. Выполнять молчаливую просьбу бабушки.
      Она "пролистала" заметки Патрикии и задержалась на описании Пути. Перечла его, наверное, в сотый раз. Это мир выглядел еще невероятнее, еще чужероднее, чем Земля. Ну кто в Ойкумене, да что там, на всей Гее сможет в это поверить или хотя бы представить? Уж не выдумала ли Патрикия эти диковины, не взяла ли их из своих кошмаров? Люди без человеческих тел; люди, умирающие несколько раз, Космос в виде бесконечно длинной трубы.
      Рита заснула с "доской" в руках.
      - Это очень симпатичная молодая особа, - сказал библиофилакс Мусейона, ставя перед императрицей свой раскладной табурет. - Больше похожа на мать, чем на бабку, но ее педагоги уверили меня, что она ни в чем не уступает софе Патрикии. С нею вместе высадился слуга-северянин, отменный воин.
      Клеопатра Двадцать Первая - невысокая, полная женщина - слегка поерзала на непарадном троне, устраиваясь поудобнее. На фоне гладкой и светлой кожи рубец, пролегший от левого виска до правой щеки, изувечивший переносицу и навсегда полузакрывший один глаз, казался нелепым мазком розоватого шеллака. От красы юности не осталось почти ничего; двадцать лет назад, во время ее визита в Офиристан, об этом позаботились ливийские хасасины*.
      Луч знаменитого сухого солнца Александрейи пересек источенный подошвами ног мрамор императорского дворца, внутреннее крыльцо и коснулся левой сандалии Клеопатры, блеснув на ненакрашенных, но ухоженных ногтях.
      - Тебе известно, что я чересчур благоволила к софе. - Своим указом ее дед разрешил Патрикии Луизе Васкайзе учредить на Родосе академейю. Академейя, получившая имя Гипатейон в честь женщины-математика, о которой в Александрейе никто и слыхом не слыхивал, вот уже полвека боролась с университетом Мусейона за субсидии. Разумеется, Родосская академейя совершила немало полезных, даже блестящих открытий, но весь двор, а тем более популярная пресса, знали, что наивысший приоритет софе - поиск дороги к ее дому. Многие считали Патрикию полоумной.
      - Ваше мнение - мнение императрицы, госпожа моя.
      - Каллимакос, будь со мной откровенен хотя бы сейчас.
      Приторное выражение на лице библиофилакса сменилось язвительным.
      - Да, моя госпожа. Вы чересчур потворствовали софе, забывая более достойных ученых, чьи помыслы гораздо яснее для вас, а идеи - выгоднее.
      Клеопатра улыбнулась. Подобное она слышала не впервые, и наименее правдиво это звучало из уст библиофилакса.
      - В Мусейоне никто не сделал столько для развития математики и счетного дела. Для кибернетики, - сказала она, подражая выговору софе.
      Она купала пальцы ноги в луче солнца, как в струе воды. На мгновение простое сияние светила - теплого, исполненного божественной силы, - и сухой, холодный бриз отвлекли ее от действительности. Смежив веки, она прошептала:
      - Даже у императрицы могут быть капризы. Каллимакос хранил почтительное молчание, хотя у него еще было, что сказать. Две недели назад лига "Ойкумена Механика" предложила дворцу крупные поставки вооружения. Но мятежное правительство Неа-Кархедона двадцать раз за последний год устраивало пиратские набеги рейдеров на южные пути снабжения колоний Ойкумены. Десять лет назад повстанцы расторгли все договоры между Кархедоном и метрополией и заключили союз с укрепленными островами Гибернейя-Придден** и Англейя. Все это требовало от Ее Величества больших расходов на оборону. Библиофилакс уповал на крайне выгодные для Мусейона контракты - и вот ему приходится сидеть и обсуждать с императрицей достоинства внучки софе Патрикии. Вот уже тридцать лет он правит Мусейоном, и все эти годы софе и ее потомки путаются под ногами... А раньше десятки лет путались под ногами его предшественников.
      Клеопатра одарила Каллимакоса чувственной материнской улыбкой, которую даже шрам не сумел испортить, и покачала головой.
      - Ты должен принять ее в Мусейон. Учитывая ранг ее отца...
      - Этот человек не ровня своей матери, - проворчал Каллимакос.
      - Мы обязаны предоставить ей возможность продолжать исследовательскую работу. В ходатайстве говорится, что ей нужна помощь твоего механикоса Зевса Аммона Деметриоса. В частной беседе со мной Деметриос изъявил согласие. Думаю, это не свяжет тебе руки, дражайший Каллимакос.
      "Еще как свяжет", - усмехнулась она в душе, рассчитывая, что Каллимакос безропотно проглотит эту пилюлю.
      --------------------------------------------------------------------------
      * Авторская транскрипция слова асасин, т. е. член средневековой мусульманской секты (Прим. перев.).
      ** Ошибка автора: Гиберния - латинское название Ирландии, а греки ее называли Иерн (Прим. перев.).
      --------------------------------------------------------------------------
      - Как будет угодно Вашему Величеству. - Библиофилакс поклонился, коснувшись пола воротом черной мантии.
      Издалека налетел грохот и сотряс дворец до самого основания. Королева встала, Каллимакос тоже поднялся на ноги и, почтительно сложив руки на груди, проводил ее до наружного крыльца. Она облокотилась на перила и увидела столб дыма над Брухейоном, над самой серединой еврейского квартала.
      - Опять ливийцы. - Шрам на ее лице налился алой краской, но голос остался спокойным и ровным.
      - Есть новости из Неа-Кархедона?
      - Не знаю, госпожа моя. Я не уполномочен вести с ним переговоры.
      "Еврейскому ополчению это очень не понравится, - подумал он. - Весь мир знает, что евреи не в восторге от Клеопатры, и вот - новый теракт...".
      Клеопатра медленно повернулась, прошла на внутреннее крыльцо, подняла витиевато украшенный золотой диск телефона и кивком отпустила библиофилакса.
      Через час, после краткого совещания с генералами и главой Службы Безопасности Ойкумены, она отправила из Канопоса эскадрилью реактивных чайколетов на бомбардировку мятежного ливийского города Туниса.
      Затем она возвратилась в скромно украшенные покои, села, подобрав под себя ноги, на берберский шерстяной ковер, закрыла глаза и попыталась усмирить ярость.
      Времени на капризы действительно не хватало, но слово ее все еще считалось законом в Мусейоне, а изредка - даже в сварливом буле*. Рита Береника Васкайза...
      Клеопатре уже не верилось, что Врата удастся когда-нибудь найти. Но никто не смог бы разубедить ее в том, что и в разгаре гражданской войны, в тяжелейшие для Ойкумены времена, императрица имеет право на капризы - пусть даже самые нелепые.
      ЗЕМЛЯ
      Половина дома Ланье (из камня, вырубленного века назад и грубо отесанных бревен) гнездилась на каменно-бетонном цоколе, глубоко врытом в тенистый склон холма. Другой половине исполнилось сорок лет, и она выглядела современнее: белая, аскетичная, но удобная, с новой кухней и помещениями для необходимого в его деле оборудования. Техника эта и по сей день томилась в бездействии у стены его кабинета - пульт управления коммуникативными и вычислительными устройствами, позволяющий следить за ситуацией практически в любой точке Земли и поддерживать связь с Земным Гекзамоном через Крайстчерч и орбитальные объекты. Вот уже шесть месяцев Ланье не заглядывал в кабинет.
      Он сел и включил пульт. Появился вращающийся красный пикт контроля за состоянием системы и вскоре превратился в подвижное изображение Земли, как ее видят с Камня: шар, обвитый спиралью ДНК.
      Ровный механический голос осведомился:
      - Чем могу служить?
      - Мне нужно поговорить с Ольми. Или Конрадом Корженовским. Лучше с обоими.
      - Вызов официальный или частный?
      - Частный, - ответил Ланье.
      - В настоящее время господин Ольми воздерживается от контактов, - доложил пульт. - Я нашел господина Корженовского.
      В кабинете, метрах в двух от Ланье, спроецировалось изображение Корженовского. Легендарный Инженер, некогда оставивший проект "Возрождение", чтобы заняться фундаментальными исследованиями, внимательно посмотрел на Ланье:
      - Гарри! Как поживаешь? А Карен?
      - Спасибо, у нас все замечательно. Господин Корженовский, этот человек настаивает на разговоре с вами. - Ланье откашлялся. - Он утверждает, что...
      - Он удивительно похож на генерала Павла Мирского, правда? - внезапно, посмотрев в сторону гостя, заметил Корженовский.
      - Вы не ошиблись, - вмешался пришелец.
      - Гарри, этот человек Павел Мирский? - спросил Корженовский.
      - Не знаю. Он меня поджидал на горе. Мирский слушал с непроницаемым лицом. Корженовский помолчал, размышляя. "Он все еще носит в себе часть Патриции Луизы Васкьюз, - подумал Ланье. - Видно по глазам".
      - Вы бы не могли через два дня доставить его в Первый Зал Пуха Чертополоха? - обратился к нему Инженер.
      В душе Ланье тотчас всколыхнулись тревога, обида и старое неукротимое возбуждение. Как давно он отошел от важных дел...
      - Наверное, я смогу это устроить. Ланье был сбит с толку, раздосадован и заинтригован.
      ПУХ ЧЕРТОПОЛОХА
      Проводив старого солдата в Первый Зал, Ольми взял для него билет на шаттл до Земли. Поделившись своей тайной, Мар Келлен, казалось, обрел мистическое спокойствие. По пути к лифтам скважины, рассеянно скользя взором и шаркая каблуками по каменным плитам, Мар Келлен вымученно улыбнулся и вяло покачал головой.
      - Все, что мне нужно - несколько недель, чтобы как следует это дело обмозговать. А это можно сделать и на родине... Ты сейчас, видно, нуждаешься в утешении. Мне тебя почти жаль. Думал, только ты сможешь с этим справиться. Наверное, я все-таки ошибся.
      - Ты не ошибся. - Ольми не был уверен в этом.
      - Ну что ж, желаю удачи.
      Ольми смотрел, как Мар Келлен входит в кабину. В мозгу появилась картина возможно, интуитивная, возможно, мимолетом посланный Мар Келленом подсознательный пикт: старик, уходящий в горную даль, где он наверняка останется навсегда.
      Ольми возвратился в свою старую квартиру, чтобы отдохнуть и подумать. Для проникновения в обширные хранилища памяти Пуха Чертополоха и доступа к различным легальным (но негласным) исследовательским программам он собирался воспользоваться библиотечным терминалом.
      Удостоверясь, что его каналы защищены, и поставив дополнительные барьеры для ищеек Фаррена Сайлиома, он вызвал старую верную помощницу, мнемоническую ищейку, которую сам сотворил на основе памяти гладкошерстного терьера. Ищейка вышла чрезвычайно пронырливой и, похоже, несла службу с удовольствием - если это слово применимо к разуму, которого на самом деле не существует.
      Ольми поставил перед ней одну-единственную задачу: раздобыть все сведения о ярте, которые хранятся в памяти Пуха Чертополоха и орбитальных объектов. На астероиде многие банки данных давно бездействовали, многие были тщательно спрятаны, но, пока существовала хотя бы потенциальная информационная связь, ищейка могла проникать в самые недосягаемые кладовые памяти.
      Он возвратился в Пятый Зал, на этот раз по скважине на маленьком частном шаттле. Взобрался по тропинке, затем, следуя наставлениям Мара Келлена, убрал наружную стену и углубился в древнюю толщу астероида.
      В склепе ярта он долго размышлял, стоя возле поверженного врага. С того дня, как Мар Келлен привел сюда Ольми, изображение почти не изменилось. Он снова обошел вокруг куба, пристально разглядывая заключенное в нем тело. Именно такими и представлял он себе яртов - безобразными и чуждыми, возможно, самыми чуждыми из всех существ, которые встречались людям в Пути.
      --------------------------------------------------------------------------
      
      *Греч. - совет. Один из высших органов власти в древнегреческих полисах; осуществлял государственный контроль и различные административные функции. (Прим. перев.).
      --------------------------------------------------------------------------
      
      Сидя в крошечной комнатушке, Ольми подавлял застарелую боязнь замкнутого пространства. Стулья здесь отсутствовали, и он сидел на гладком древнем полу, прислонясь лопатками к стене. В голове бродили мучительные вопросы: кто запер здесь ярта? как удалось его поймать? почему ярт позволил взять себя в плен и скопировать свое сознание?
      Ольми встал и потянулся, разминая мускулы. Попрежнему он ощущал свое тело молодым. Мозг его был дополнен имплантированной памятью и компьютерными модулями, содержащими несколько человеческих личностей. Он не пользовался дополнительными элементами с тех пор, как расстался с разумом Корженовского (Инженера реинкарнировали сорок лет назад), но они хранились в полной исправности. На Пухе Чертополоха мало кто обладал такими же, как у Ольми, физическими и психическими возможностями.
      За десятилетия, ушедшие на решение самых разнообразных задач. Земной Гекзамон ни стратегически, ни тактически не подготовился к возвращению на Путь. И все-таки ему придется вернуться. Ольми ощущал нажим истории. Знакомое чувство.
      Если он успеет дать дельный совет, то Гекзамон, быть может, не поплатится жизнью за свою глупость. Не погибнет от меча враждебных существ, с которыми почти наверняка столкнется на открытом заново Пути.
      Ярты - самые опасные враги. Даже в плену, в темнице, за века одиночества и неподвижности ярт не разучился убивать. Ольми должен досуха вычерпать этот источник информации.
      Он ухмыльнулся, осознав, что больше всего его заботит, как скрыть главную правду. К нынешним властям он не питал доверия. Они чересчур снисходительны к прошлому, слишком плохо зная его. Застарелое солдатское чувство превосходства над командиром окончательно рассеяло его чувство ответственности перед властями.
      - Я тоже становлюсь бродягой, - пожаловался он древнему трупу ярта. - Черт бы вас всех побрал.
      ЗЕМЛЯ
      Мирский (а считать этого человека Павлом Мирским было проще всего, по крайней мере, сейчас) стоял рядом с Ланье на крыльце и высматривал огни шаттла. В густом ночном мраке продолговатыми мазками серебрянки поблескивали звезды. Природные механизмы самоочищения уже убрали из атмосферы почти все следы огромных пожаров; источников загрязнения осталось мало, а техника Гекзамона была автономной и экологически чистой.
      Огни появились не в небе, а на дороге, и двигались они вверх по склону, к дому. Ланье недовольно пожевал губами и буркнул, повстречав вопросительный взгляд русского:
      - Моя жена. - Он надеялся увезти гостя до ее возвращения.
      Видавший виды планетоход - модификация ветеранов Камня - прошуршал колесами по гравиевой дорожке и замер у стены дома. Электромотор умолк. Карен выбралась из кабины, в свете прожекторов увидела на крыльце Ланье и помахала рукой. Он помахал в ответ, при виде жены острее ощутив свой возраст.
      В их совместной жизни было десятилетие-другое, когда они старели вместе. Потом терапия - та самая, от которой он отказался, - вернула ей молодость, и теперь Карен выглядела самое большее на сорок.
      - В городе была, - крикнула она по-китайски, доставая вещмешок из заднего багажника ПТХ. - Обдумывали идею искусственного сообщества, ну и засиделись... - Она увидела русского и застыла у крыльца, покусывая нижнюю губу. Чуть позже огляделась по сторонам и, не обнаружив других машин, озадаченно посмотрела на мужа.
      - Это гость, - сказал он. - Его зовут Павел.
      - Мы незнакомы. - Мирский спустился, протягивая руку. - Павел Мирский.
      Карен вежливо улыбнулась, но в ней уже проснулся инстинкт опасности.
      - Как самочувствие? - спросила она мужа, глядя в пустоту и морща лоб.
      - Прекрасно. Его зовут Павел Мирский, - повторил Ланье с нарочито драматичной интонацией.
      - Знакомое имя. Это не тот ли русский офицер, что натворил дел на Камне, а потом сбежал по Пути? Не он? - Ее глаза обвиняюще впились в Ланье. "Что тут происходит?" - читалось на ее лице. Она знала Мирского по историческим хроникам. Ланье не повезло.
      - Надеюсь, я вам не помешал, - сказал русский.
      - Это его сын? - спросила она у Ланье. Ланье отрицательно покачал головой. Карен стояла на ступеньке, сложив руки на груди.
      - Ты уверен, что тут все в порядке? Не разыгрываешь? - Она поднялась еще на одну ступеньку и обратилась к Ланье на китайском: - Кто этот человек?
      Ланье ответил тоже по-китайски:
      - Кажется, это действительно тот самый пропавший русский. Он вернулся и рассказывает очень странные вещи. Я его повезу к Корженовскому.
      Карен медленно прошла около русского, рассматривая его и пожевывая нижнюю губу.
      - Как он сюда попал? Мирский глядел в пустоту.
      - Этого я еще не объяснял, - сказал он. - Лучше подождать, когда все закончится.
      - Вы никак не можете быть Мирским, - произнесла Карен. - Если вы не дурачите моего мужа, значит, все, чему нас учили, - ложь.
      - Никакая это не ложь, - возразил русский. - И я рад наконец познакомиться с вашим мужем, которого всегда считал умным и проницательным человеком, прирожденным лидером. Я вас обоих поздравляю.
      - С чем? - опешил Ланье.
      - С тем, что вы нашли друг друга.
      - Спасибо, - буркнула Карен, чья подозрительность быстро перерастала в гнев. - Гарри, ты еще не угощал нашего гостя?
      Она понесла вещмешок в дом.
      - С минуты на минуту сядет шаттл. Мы перекусили и выпили пива.
      При упоминании о пиве русский блаженно улыбнулся.
      Карен уже возилась в кухне. Чуть позже из зашторенного окна, выходившего на крыльцо, донеслись ее слова:
      - Мы хотим отобрать в Крайстчерче два-три десятка деревенских вожаков и студентов-политологов. - Она говорила спокойно, видимо, решила сменить тему. Отправим их в Ось Торо, организуем что-то вроде коммуны прямо в городской памяти. Цель - создать прочнейшие общественные связи, для чего обычно требуется не год и не два. Если получится, ребята будут действовать как одна семья. Ты только вообрази политика, который и с коллегами, и со всеми избирателями связан чувством родства! Разве не здорово?
      Ланье вдруг ощутил усталость. Ничего уже не хотелось, только бы лечь на старую кушетку у камина и закрыть глаза.
      - Шаттл. - Мирский вытянул руку. По ту сторону долины замелькали белые вспышки, затем сверкнули над верхушками деревьев огни. Карен вернулась на крыльцо и обеспокоенно посмотрела на мужа.
      - Черт побери, что ты затеял?! - спросила она вполголоса. - Куда собрался? Ланье указал подбородком вверх.
      - На Камень. - Грань между нереальным и реальным таяла. Происходящее казалось невероятным, окружающий мир - зыбким. - Когда вернусь, не знаю.
      - Нельзя тебе одному. А я лететь не могу, завтра должна быть в Крайстчерче. - Она растерянно смотрела на Ланье. Карен была отнюдь не глупа, просто до нее иногда не сразу доходило. Она явно понимала, как все это странно и, наверное, важно. - Может, ты мне потом все объяснишь, с Камня?
      - Попытаюсь.
      ...Они стартовали, взмыли над темной Землей. Люди комфортно устроились в белом салоне-протее. За черным иззубренным горизонтом, над горными вершинами, на бескрайнем лугу, усыпанном золотыми цветами, Ланье обрел свободу. Он не летал уже много лет и почти позабыл это ощущение.
      Как только тупой нос шаттла устремился прямо вверх и картина за прозрачной оболочкой изменилась, подавленность и страх уступили место другим чувствам. Космос...
      Как чудесно просто мчаться в тонкой воздушной дымке, позабыв обо всем на свете! Полет - это волшебный сон, пласт сознания, лежащий выше грубой реальности бытия и ниже черного зева смерти.
      Русский сидел через проход от Ланье и глядел прямо перед собой с таким видом, будто картины космоса наскучили ему давным-давно. Он не казался ни задумчивым, ни озабоченным, и Ланье не решался спросить, что он сейчас испытывает и чего ждет от Корженовского и от своей встречи с Камнем.
      Если он Мирский, то возвращение на Пух Чертополоха не может не поднять в его душе бурю чувств. Ибо в последний раз он высаживался на Камне в составе русских сил вторжения под градом снарядов и лазерных выстрелов, и эта атака, возможно, была прелюдией к Погибели.
      "Если ты - Мирский, - подумал Ланье, - то надо понимать так, что с момента бегства и до своего непостижимого появления ты ни разу не видел Землю".
      Шаттл летел ровно, не затрачивая, .казалось, никаких усилий, и потому ощущение нереальности не развеивалось. "Если ты Мирский, то где ты побывал с тех пор? И что повидал?".
      ГЕЯ
      Влияние Мусейона простиралось на исконные греческие владения - Брухейон и Неаполис; он даже закинул щупальце в айгиптянские кварталы, построив там медицинскую школу - Эразистратейон, - чьи корпуса примыкали к менее громоздкому сооружению, которое в прошлом именовалось Серапейоном, а ныне Библиотекой Обиходных Наук Ойкумены. Университет, исследовательский центр и библиотека, а точнее, семь зданий окрест древнего книгохранилища, занимали примерно четыре квадратных стадия на краю городского центра. Рядом со старыми мраморными, гранитными и известняковыми постройками стояли дома из бетона, стекла и стали: в них изучали механику и естественные науки. На пологом холме, где когда-то высился Пансион, пять веков назад университет воздвиг огромную каменную обсерваторию. Сейчас это был скорее памятник старины, нежели центр астрономических исследований, но все равно обсерватория смотрелась впечатляюще.
      От верчения головой у Риты заныла шея. Повозка тряско катилась по булыжникам и плиткам мостовых, между рядами пышных сикомор и стройных финиковых пальм. Клонясь к западу, солнце заливало город оранжевым пламенем совсем как в тот день, когда паром с Ритой на борту входил в Великую гавань. Студенты в белых и желтых мантиях - по большей части мужчины, - проходя мимо экипажа, с любопытством рассматривали Риту, а она встречала их взгляды с отвагой и спокойствием, которых на самом деле не испытывала. Ей тут не очень нравилось, во всяком случае сейчас. Могло и вообще не понравиться. Это вселяло тревогу. Ведь как ни крути, Мусейон - средоточие науки и культуры, центр всего Западного мира, и ей тут есть чему поучиться.
      Самое сохранившееся древнее здание - бывшая Центральная Библиотека - ныне вмещало кабинеты администрации и квартиры академиков. Некогда пышное, ухоженное, теперь оно выглядело довольно сиро. Три этажа; фасад облицован мрамором и ониксом; рельефные украшения - среди них тысячелетние гротески, напоминающие о Третьем Парсанском Восстании*, поблескивают позолотой.
      Около полувека назад на стенах появились вкрапления более светлого мрамора - пришлось заменить растрескавшиеся плиты. Пока с Мусейоном враждовало только время, даже ливийские ракеты, терзавшие дельту, ни разу не залетали в его владения.
      Дорожка вела сквозь арку во внутренний двор - крестообразный, выложенный в шахматном порядке шлифованными плитами гранита и оникса. В центре бил из пасти каменного льва фонтан, по углам креста росли экзоты, привезенные из Айфиопии и с берегов Великого Южного моря.
      Повозка резко затормозила, накренилась; Рита спустилась на плитчатку. К ней приблизился низкорослый юнец в модной черной тунике и тевтонских лосинах; узкое темнокожее лицо расплылось в белозубой улыбке.
      - Необычайно рад встрече с внучкой софе Патрикии. - Легкий поклон, рука взлетела над головой в приветственном жесте. - Меня зовут Селевк, я из Никейи, это возле Гиппо. Я ассистент библиофилакса. Добро пожаловать в Библиотеку.
      Он снова едва заметно поклонился и жестом предложил следовать за ним. На мгновение Рита закрыла глаза, чтобы проверить, в сохранности ли Ключ. По всей видимости, никто к нему не притрагивался и даже не приближался. Девушка пошла за Селевком.
      Для ученого такого ранга, как библиофилакс, кабинет на первом этаже выглядел довольно скромно. В одном углу, за столами, составленными треугольником, в свете из открытого окна корпели над бумагами трое секретарей. Рядом вздымался до потолка типографский пресс, заваленный кипами листов. Подле пресса, на массивной деревянной станине, гудел и лязгал большой электрический графомеханос. Сам библиофилакс трудился под широким окном в противоположном углу, за иоудайской четырехстворчатой ширмой из резного кедра. Молодой ассистент вежливо проводил Риту за ширму.
      Приподняв выбритую до глянца голову, библиофилакс холодно взглянул на посетительницу, затем с мимолетной, почти незаметной улыбкой встал и поднял руку над головой. Рита повторила жест и опустилась в указанное Каллимакосом кресло из ивовых прутьев.
      - Надеюсь, с жильем никаких проблем, - произнес он.
      Рита кивнула, посчитав, что не стоит жаловаться по пустякам.
      - Видеть вас в этих стенах - для меня большая честь. - Он выложил на стол досье в палец толщиной - стопку бумаг, стиснутых двумя листами картона, - и раскрыл на длинном списке. Рита узнала копию своей учебной программы с оценками по каждой дисциплине.
      --------------------------------------------------------------------------
      --
      * Парса. - историческая область на юге Ирана, земной Фарс. (Прим. перев.).
      --------------------------------------------------------------------------
      --
      - А вы и впрямь отличница, особенно в математике и физике. И у нас выбрали схожие курсы. Да, у наших профессоров есть чему поучиться, все-таки Мусейон гораздо крупнее Академейи, научные кадры стекаются к нам со всей Ойкумены и даже извне.
      - Я с нетерпением жду начала семестра.
      - Вот что меня интересует. Еще до прибытия к нам вы подали несколько странное прошение. Кроме зачисления на кафедру механикоса Зевса Аммона Деметриоса, что само по себе необычно, вы хотите приватной аудиенции у Ее Императорского Величества. Вас не затруднит поведать, в чем причина этого прошения?
      Прежде чем Рита успела ответить, библиофилакс поднял руку.
      - Это в ваших интересах, поскольку мы заботимся о благополучии всех студентов Мусейона.
      Рита закрыла рот, подумала еще секунду и сказала:
      - Я привезла для императрицы личное послание от моей бабушки.
      - Она упокоилась, - невозмутимо заметил библиофилакс.
      - Но перед тем велела моему отцу отправить послание, которое, по мнению софе, заинтересует императрицу. - Рита помолчала, сжав губы в тонкую линию. От библиофилакса осязаемо исходила неприязнь, даже профессиональная ненависть. Сообщение конфиденциального свойства.
      - Ну да, разумеется. - Выражение его лица приобрело едва заметную кислинку, глаза уткнулись в досье, пальцы зашуршали листами. - Я ознакомился с вашими намерениями и не имею возражений. Математику вы желаете изучать с пятого курса, физику - с третьего, а науку городского лидерства - со второго. Уверены, что безболезненно справитесь с такой нагрузкой?
      - Она не превышает мою нагрузку в Академейе.
      - Да, но профессора Мусейона не благоговеют перед вашей родословной. Едва ли стоит рассчитывать на поблажки.
      - На Родосе тоже не было поблажек.
      - Нисколько в этом не сомневаюсь, - процедил библиофилакс, провоцируя ее на резкость насмешливым взглядом маленьких черных глаз.
      - У меня есть одна проблема, - сказала Рита, не отводя взора.
      - В самом деле? Какая?
      - Слуга. Он должен меня охранять по прямой просьбе отца, и все-таки нас поселили раздельно.
      - Никакие слуги и охранники в Мусейон не допускаются. Исключений не бывает. Даже для членов императорской семьи.
      Члены императорской семьи в Мусейоне не обучались. Императрица была бездетна, а почти вся ее родня давно перебралась подальше от взрывов на Кипрос.
      - Если я вам понадоблюсь, не стесняйтесь обращаться прямо сюда, - положил конец беседе библиофилакс, закрывая и кладя Ритино досье в квадратную ивовую корзинку на правом краю стола. Затем он улыбнулся и прощально вскинул над головой левую руку.
      Возвратясь в общежитие, она час просидела в прохладе комнаты - все пыталась успокоиться. К Вещам никто не прикасался, но будет ли так и впредь? Библиофилакс не вызывал доверия. Единственная надежда - на императрицу, возможно, она уже заинтересовалась Ритой и взяла ее под свою защиту. Рита все еще надеялась на скорую аудиенцию, подозревая, что, как только Клеопатра узнает о Вещах, доставшихся ей от бабушки, софе, и убедится в ее правдивости, с Мусейоном придется расстаться. И впредь о такой роскоши - учебе и исследовательской работе - можно будет только мечтать.
      Окончательно расстроенная, она вышла из комнаты и поплелась на заседание женского совета. Максимум, на что она надеялась - выпросить замок.
      "Неужели кругом одни враги?"
      ПУХ ЧЕРТОПОЛОХА
      Крошечное черное отверстие в центре впадины южного полюса служило входом в осевую шахту астероида. Противоположный северный полюс (названия весьма условны, так как астероид не обладал естественным магнитным полем) являл собою гигантский кратер с иззубренной кромкой - бывший Седьмой Зал во всю свою ширь был открыт космосу. Корабли Гекзамона, оснащенные силовыми лучами, постепенно очистили его от обломков и превратили в космопорт. Считалось, что рано или поздно орбитальным объектам потребуется серьезный ремонт, и тогда Седьмой Зал сразу окупит все затраты. Маленьким же кораблям, вроде шаттла, доставившего Мирского и Ланье, проще было влетать и вылетать через южный полюс.
      Ланье едва замечал тьму, поглотившую кораблик, его мысли все еще витали невесть где, усиливалась тошнота и росла злость на себя, на вечное недомогание.
      - Прилетели, - сообщил русский.
      Первый Зал почти не изменился, даже после остановки вращения и нового раскручивания Пуха Чертополоха он остался сравнительно целым. По-прежнему внизу стелилась невзрачная песчаная пустыня. Стоило выйти из кабины подъемника, как в спину ударил холодный неукротимый ветер с надменной серой громадины южного колпака. В двадцати километрах от дна долины мерцал рассеянный белый ореол плазменной трубы, окружающей ось.
      Во все стороны от того места, где стояли Мирский и Ланье, пески убегали на десятки километров, дальше плавно, исподволь начинались изгибы стен, уходящих на невообразимую высоту, чтобы сомкнуться за плазменной трубой, точно мост богов над рекой огня. Сколько лет не бывал здесь Ланье - десять? двенадцать? и вот ширь и высь Залов Камня снова обрушились на него, пробудив ощущения тех горьких и страшных предпогибельных месяцев, когда он утонул в административной трясине, запутался в интригах, ошалел от загадок и взаимоисключающих прогнозов... "Окаменел" - так он называл то состояние. Да, воспоминания не из утешительных...
      Их дожидался помощник Корженовского - высокий, тощий, как скелет, и совершенно лысый.
      - Моя фамилия Свард. Господин Корженовский приносит извинения, что не встречает вас лично. - Свард ободряюще глянул на русского, затем повел гостей к трактору. - У Инженера исследовательская база в центре долины, и он приглашает вас туда.
      Мирский и Ланье уселись в кузов трактора. Восьмиместная машина двигалась не на гусеницах и не на колесах, а на силовом поле. Построенная на Пухе Чертополоха, она радовала глаз изящным обтекаемым корпусом жемчужно-белого цвета и удобным интерьером-протеем, менявшим свою форму по речевым или пиктографическим командам.
      Под длинным лацканом воротника Свард носил пиктор. Ланье слегка позавидовал: сам он так и не постиг искусство общения с помощью графических символов.
      - Надеюсь, путешествие вам не наскучило, - проговорил Свард. Ланье рассеянно кивнул. Трактор ровно и быстро плыл над низким кустарником, над коричневыми и белыми пятнами песка и супеси.
      - Чем сейчас занимается господин Корженовский? Мы с ним давно не встречались.
      - Научной работой, - ответил Свард. - В интересах Гекзамона и отчасти из любопытства.
      - А кто оплачивает счета?
      Свард с улыбкой оглянулся через плечо.
      - Вообще-то вам следовало бы знать, мистер > Ланье, что у господина Корженовского карт-бланш, простите за старомодное словечко, на значительные расходы как ресурсов, так и денег. Эту привилегию он получил еще перед смертью, и после воскрешения ситуация не изменилась.
      - Понятно, - глухо произнес Ланье.
      Прямо впереди стоял комплекс низких зданий с плоскими крышами; по углам стены плавно спускались до самого песка. Воздух над сооружениями мерцал подобно миражу. "Высокая температура, - машинально предположил Ланье, вглядываясь сквозь прозрачный нос трактора, - или еще что-нибудь".
      Трактор сбросил скорость в нескольких десятках метров от южного колпака и с глухим вздохом осел на песок. Дверь отползла в сторону; Мирский вышел первым, потом - Ланье, напряженно следя за реакцией спутника. Русский окинул взором дно долины, запрокинул голову к плазменной трубе. "Камень он знает, заключил Ланье. - Бывал тут. И сейчас у него не самые приятные воспоминания".
      Свард согнулся в три погибели, выбираясь из машины, затем грациозно выпрямился и заморгал большими глазами.
      - Прошу сюда. Господин Корженовский у себя дома.
      Шаг Ланье сделался пружинящим. Вращение давало Камню шесть десятых земного тяготения на полу любого из Залов - одно из немногих свойств Пуха Чертополоха, которые всегда нравились Ланье. Он вспомнил, как десятки лет назад, еще до Погибели, неистово крутился на параллельных брусьях в Первом Зале. Да, когда-то он блаженствовал - находился в отменной физической форме. Не зря занимался в колледже гимнастикой.
      В ста метрах к востоку от комплекса сиротливо приткнулся невысокий белый купол. Ведя гостей по гравиевой дорожке, Свард послал рецептору купола приветственный пикт. Когда они приблизились, навстречу выплыло изображение простертой зеленой руки.
      - Он предлагает войти, - пояснил Свард. Квадратная входная дверь отъехала вбок, и в проеме показался Конрад Корженовский в простом темно-синем костюме. Тридцать с лишним лет Ланье не видел его во плоти, но за это время Инженер мало изменился: та же худощавая фигура, круглое лицо, -коротко подстриженные перечно-серые волосы, длинный острый нос, темные проницательные глаза - они-то и переменились, казались озабоченнее прежнего и вызывали беспокойство. И еще: вобрав в себя часть Тайны Патриции Васкьюз - ту часть человеческой психики, которую невозможно синтезировать, - Корженовский как будто перенял и некоторые внешние черты великого математика, достаточно узнаваемые, чтобы ее образ возник в памяти Ланье.
      "Каковы ощущения, когда она - часть твоего существа?" На допогибельной Земле популярна была пересадка сердца, пока не довели до совершенства технику протезирования. "Как чувствует себя человек, которому трансплантировали часть чьей-нибудь души?"
      - Рад снова вас видеть. - Корженовский пожал ему руку и мельком взглянул на Мирского, видя в нем, очевидно, не гостя, а скорее неразгаданный курьез. Инженер предложил им войти и садиться. Интерьер-протей являл собою скопище белых и серых цилиндрических сталактитов разной длины и толщины из вещества, похожего на сдобное тесто. По пути Корженовский раздвинул некоторые из них (они отзывались тихим шипением), а когда остановился, приказал полу сформировать кресла. Те возникли мгновенно. Русский сел и с видимым облегчением сложил руки на груди: волнение, которым от него веяло по дороге, сгинуло без следа.
      Свард попрощался, что-то быстро сообщил Инженеру пиктами и удалился. Корженовский решительно скрестил руки на груди, подражая Мирскому, и встал перед посетителями. На его лице появился налет строгости, даже раздражения.
      - Господин Ланье, мы столкнулись с настоящей головоломкой, - вымолвил он, взирая на русского, если это на самом деле Павел Мирский, а не умелая подделка. - Он пристально поглядел на Ланье. - Вы уже разобрались?
      - Нет.
      - А что говорит интуиция?
      Слегка опешив, Ланье ответил не сразу.
      - Вообще-то, затрудняюсь сказать. Если у меня и есть интуиция, то от всей этой мистики она полностью отключилась.
      - Мне достоверно известно, что Павел Мирский улетел по Пути вместе с Половиной Осеграда, что Путь закрылся за ним и его сподвижниками и что с тех пор к этой Земле ни разу не прокладывались Врата. Если он действительно Павел Мирский, то это означает, что он вернулся по дорожке, о которой мы не имеем представления.
      Русский чуть переместился в кресле, опустил руки на колено и кивнул, промолчав, как будто разговор шел вовсе не о нем.
      - Он выглядит самодовольным. - Корженовский задумчиво потер подбородок. Кот с канареечным перышком в пасти. Надеюсь, он не в обиде на нас за тщательный осмотр. Датчики утверждают, что он материален, как любой человек, вплоть до атомной структуры. Он не призрак ни в старом, ни в новом понимании этого термина. Если это и проекция, то неизвестной нам природы. - Корженовский говорил с таким видом, будто очищал от шелухи рациональное зерно. - Его генетический код идентичен занесенному в банк медицинских данных в городе Третьего Зала. Вы генерал-лейтенант Павел Мирский?
      Взгляд русского упирался в пустоту между Инженером и Ланье.
      - Простейший ответ - да. Пожалуй, это близко к истине.
      - К нам прибыли по собственной воле?
      - Можно сказать, да.
      - Как вы попали на Землю?
      - Это очень сложно, - ответил русский.
      - Господин Ланье, вы располагаете временем, чтобы послушать?
      - Располагаю, - кивнул Ланье.
      - Мне бы хотелось, чтобы здесь присутствовал Ольми, - сказал Мирский.
      - Увы, Ольми не отвечает на вызовы. Я подозреваю, что он на Пухе Чертополоха, но где именно - неизвестно. Я велел дублю найти его и ввести в курс дела. Возможно, он придет к нам, а может, и нет. Как бы то ни было, я бы хотел поскорее услышать вашу историю.
      Мгновение русский смотрел на безукоризненно чистый пол, затем вздохнул.
      - Хорошо, начну. Просто так рассказывать - дело трудное и мучительно долгое. Можно воспользоваться вашим проектором?
      - Извольте. - Корженовский приказал силовому лучу опустить ближайший проектор. - Интерфейс понадобится?
      - Нет, пожалуй. Я нечто большее, чем кажусь. - Мирский дотронулся пальцем до каплевидного устройства. - Прошу извинить, что не до конца раскрылся перед вашей аппаратурой.
      - Ничего, мы не в претензии, - заверил Корженовский с абсурдной вежливостью.
      По спине Ланье вновь побежали мурашки.
      - Начинайте, - предложил Инженер.
      Интерьер квартиры растаял, уступив чему-то... чему именно, Ланье догадался не сразу. Сгустку изображений: Путь, Осеград, первые дни Мирского в лесистом Вельде Центрограда, разбег по щели...
      Проецируемые картины вращались и вызывали головокружение. Зрители утратили чувство времени. Мирский рассказывал, а Корженовский и Ланье переживали все, что он испытал.
      "Называйте это эвакуацией, грандиознейшим дезертирством в истории всех времен, бегством из страшного прошлого, от моей смерти, от крушения моей нации, от почти полного уничтожения моей планеты. Называйте нас отступниками, нас, почти половину города, многие десятки миллионов душ и, наверное, миллионы обладавших телами. Да, мы убегали сломя голову в беспределье пространствавремени, сквозь неистовство космических бурь, по рельсу протянутой в бескрайнюю даль железной дороги, по невообразимой пуповине...
      Сам туннель - бесконечный ленточный червь, петляющий во внутренностях реальной Вселенной. Его поры - выходы в иные, но столь же реальные вселенные, в иные, но столь же реальные времена... Эти поры открываем мы, и мы меняемся, и сам туннель меняется из-за нашего продвижения, коробится и расширяется с того момента, когда первое известие о нашем побеге вызвало в нем первую метаморфозу. Как это объяснить обычному, неусовершенствованному человеческому существу?
      Невозможно.
      Чтобы все это понять, мне самому было необходимо измениться, и я менялся много раз за десятилетия и столетия полета. Я побывал многими людьми, зачастую один "я" почти не знал другого, пока мы не соединялись и не обменивались своими историями. Я уже не был русским генералом по фамилии Мирский - не был, возможно, с момента покушения в Библиотеке Пуха Чертополоха, - зато стал членом гешельской общины, жителем Оси Надера и Центрограда, гражданином Нового Мира, приспосабливающимся к необыкновенной среде обитания. Мы уже не властвовали над тем, что окружало нас, как привыкли властвовать в Осеграде...
      Я наблюдал за людьми, летевшими со мной от самой Земли. Одни эволюционировали, как я, другие постепенно умерщвляли себя единственным способом бессмертных, погружаясь в забвение и угасая в памяти друзей. Остальные цеплялись за жизнь и сливались Друг с другом.
      По нашим меркам, путешествие длилось века. Время, если хотите знать, штука многообразная и куда менее важная, чем внушали нам наши молодость и слабость. Время гибко, но вездесуще; оно искривляется и принимает то одну, то другую форму, меняется порой почти до неузнаваемости.
      Я испытал на себе много разных времен: когда город продвигался по Пути на релятивистских скоростях; когда я жил на сверхскоростном уровне в городской памяти; когда напрямик общался со спутниками, как сейчас общаюсь с вами.
      Время бывает сжатым и закрученным, как спираль. Если мою спираль растянуть в прямую нить, то, по вашей хронологии, я, быть может, прожил десять тысяч лет...
      Мы все летели и летели, давно оставив за спиной последние мгновения этой Вселенной. Случись открыть там Врата - а это было уже невозможно, - мы бы, наверное, лицезрели смерть всех, кого когда-либо знали, всех, с кем нас хоть мимоходом сводила судьба... Мы бежали, бежали, бежали. Я дезертировал из родной Вселенной.
      Вот что странно: даже мгновение перестало для нас быть мгновением. Непостижимым образом мы замкнулись в себе, закуклились, точно личинка насекомого, самоизолировались от окружающего мира, не переставая постигать его.
      Путь вывел в грандиозный извилистый туннель; продвижение по нему уже не имело ничего общего с навигацией. Изношенные генераторы отказали, и городу пришлось вычерпывать энергию внутреннего пространства Пути, энергию разрозненных атомов и блуждающих пылинок. Из-за этого наш полет замедлялся... и быстро. Десять лет - по основной хронологии - скорость города не дотягивала даже до релятивистской.
      А вокруг расширялся Путь, и мы, вычислив коэффициент расширения, поняли, что ждет впереди... Гигантский купол пространства-времени, венчающий, но не завершающий Путь. Конец, но не тупик...
      Мы проникли в яйцо, где созревала новая Вселенная. В этом яйце невозможно обитать в ипостаси материальных существ... Пришлось растаять, обратиться в первородную плазму, в сгустки потенциальной массы и энергии, раствориться, как соль в воде... Да, мы сумели одолеть эту препону.
      Целый город, до последнего жителя, трудился над превращением, готовый в любой момент банально погибнуть, просто закончить свое существование... Ведь мы были, как дети, что глядят в ревущую плавильную печь. Но была - пусть ничтожная - возможность...
      Возможность уцелеть в топке-яйце, приспособиться и жить. И в конце концов переделать ее, расширить в зрелую Вселенную. Но это означало полный отрыв от Пути. Это означало свободный дрейф в гиперпространстве. Внутри печи-яйца насекомые смогли бы сбросить коконы и расправить изящные крылья...
      Вам кажется смешным, что мы вознамерились стать богами? Просто у нас не было выбора. Мы добрались до конца Пути, если это можно назвать концом, а вернуться назад не могли. Оставалось одно: сотворить себе Вселенную.
      Ради этого нам пришлось отринуть все материальные связи, внедриться в самую суть пространства и времени, энергии и вещества, опуститься под них и подняться над ними, выйти за пределы влияния плазменного амниона.
      Я видел, как мои спутники превращаются в свет, в огромные, розоватые окна с размытыми контурами, - окна индивидуальностей, расползающиеся по стенам города. Его масса какое-то время удерживала их, не давая попросту раствориться. Свет каждого из нас сливался со светом всех остальных. Мы опьянели от самих себя, то была оргия воистину космических масштабов, Все остатки нашего человеческого естества слились в одну бесформенную сексуальность. Парализованные необыкновенными, неописуемыми открытиями и удовольствиями, мы чуть не забыли о своей цели, мы летели в печь, как обезумевший от любви мотылек, но опомнились-таки и сделали следующий шаг.
      В то время мы - все вместе - были тончайшей дымкой материи мысли, вившейся вокруг останков города. Радиоактивные ветры космоса несли нас по Пути, и чем ближе к нам, тем жарче дышала печь-яйцо. Мы сгущались, крепли и наконец прорвались на уровень бытия, где не существовало даже света и энергии.
      Когда наконец нас втянуло в печь, мы изъявили свою божественную волю, подтолкнув ее к расширению, позволив материи нашего города преобразоваться в энергию. Нарушили равновесие.
      Раскрепощенное яйцо начало остывать и распухать, а плазма амниона сгущаться и приобретать форму...
      Мы стали творцами миров. На первых порах мы подумывали, не воссоздать ли попросту родную Вселенную - каждую галактику, каждую звезду, - чтобы начать все заново. Но очень скоро выяснилось, что эта задача нам не по плечу. Новая Вселенная получилась гораздо прочнее нашей, ее примитивные корни уходили не в почву гиперпространства, а в искореженную полость Пути. Лучше сотворить что-нибудь поменьше, не такое сложное и претенциозное. Можно было бы создать чудесное местечко, средоточие всех наших творческих способностей, если очень постараться.
      Но мы совершенно не представляли тогда, до чего терниста стезя богов. Мы исходили из предположения, что сознательной воли индивидуума, или объединенной воли группы индивидуумов, достаточно для сотворения Вселенной и контроля над ней. Свою волю мы собрали в булавочное острие; мы придумывали и творили, переделывали и доводили до совершенства. Каким образом? Не описать, ибо в этом теле я не помню, а если бы и вспомнил, не смог бы выразить мыслями.
      Поначалу казалось, что все идет хорошо. Мы накапливали опыт и оттачивали мастерство; мы давали волю фантазии, точно малыши в громадной песочнице. Вселенная обретала красоту. Мы даже приступили к созданию эквивалентов живых мыслящих существ, надеясь дружить с ними и, возможно, на время доверять им наши разумы. Мы еще не забыли свою изначальную природу и тосковали по материальной форме.
      А потом все пошло наперекосяк. Вселенная ветшала, рвалась и гнила, ее границы втягивало внутрь; рукотворный порядок отступал перед жарким и мрачным Хаосом. Мы просчитались. Для создания устойчивой Вселенной мало единой воли. Необходимы контрасты и конфликты.
      Конвульсивные попытки разделиться на соперничающие лагери ничего не дали. Было слишком поздно. Божество, которое мы сотворили, оказалось бессильным.
      Наверное, тут бы нам и конец, всех бы разнесло по пространству вместе с клочьями нашего детища, не раздайся вдруг Глас. Он казался далеким и принадлежал не столь экзальтированным и экстатическим существам, как мы, а более прагматичным и опытным. Одним словом, иным.
      Пройдя столь долгий и тяжелый путь, мы остались наивными и жалкими младенцами. Тот Глас принадлежал нашим собственным потомкам и доносился из последних веков нашей родной Вселенной. Разумные существа, которые выросли и состарились вместе с космосом, заметили нашу неудачу и поняли, что мы в тупике. Они были не более материальны, чем мы, их разумы тоже слабо отличались друг от друга, но они поступили мудрее, образовав Финальный Разум, состоящий из множества индивидуальных умов, но при этом целостный и продуктивный.
      Они нас спасли. Выдернули за последнюю ниточку Пути, чудом не спаленную в яйце-печи. И сделали это не из чистого великодушия, а найдя нам применение.
      Как выразить, хотя бы приблизительно, чувства бога-неудачника? Растерянность, глубокое разочарование... Соприкоснувшись с образом мышления потомков, мы поняли, что были не просто инфантильны, а откровенно глупы. Мы были еще не вином, а едва забродившим суслом. Нет. Мы были свежесобранным виноградом.
      Но нас простили. Нам вернули эквивалент здоровья. Нас радушно приняли в доме мыслителей - одного мыслителя - на склоне века Вселенной. Нам на многое открыли глаза.
      Меня целиком воссоздали по старой матрице, предварительно изолировав от товарищей. Незавидные, смею вас уверить, ощущения, похуже, чем утрата семьи, города, нации и планеты. Я рыдал и сходил с ума, а меня снова и снова переделывали и улучшали. Наконец, добившись психической устойчивости, отправили к вам с посланием и просьбой - если это можно назвать просьбой. У них - потомков всех ныне живущих разумных существ - возможности небезграничны. И у них трудная задача. Необходимо привести Вселенную к полному и достойному концу, к эстетическому завершению. Но они не всесильны.
      Я нечто большее, чем кажусь, но меньшее, чем те, кто прислал меня. Я должен вас убедить.
      Я сравнил Путь с огромным солитером, петляющим в кишечнике космоса. Как вам известно, он тянется за пределы нашей Вселенной. С таким молодым искусственным образованием во внутренностях Вселенная умереть не может. Вернее, не может умереть спокойно. Она скончается в муках, и потомкам не удастся закончить все начатое нами.
      Ланье тряхнул головой и вновь уставился на Мирского. В мозгу блуждали обрывки видений. Они наводили страх, но воссоздать картину целиком не получалось. Ловились только смутные мысли о галактиках, приносимых в жертву на протяжении времен...
      Галактики гибнут, но дают Финальному Разуму энергию, необходимую для его целей.
      В висках пульсировала боль, желудок бунтовал. Ланье со стоном наклонился вперед, опустив лицо на колени. Корженовский положил ему на плечо ладонь и шепнул:
      - Сочувствую.
      Ланье посмотрел на Мирского. Тот отпустил проектор.
      -Кто же ты, черт возьми? - слабым голосом спросил Ланье.
      Будто не услышав его вопроса, русский произнес:
      - Необходимо открыть Путь и начать его уничтожение с этого конца. В противном случае мы предадим наших детей, живущих на краю времен. Для них Путь все равно что комок шерсти в коровьем желудке. Помеха. Мы должны им помочь.
      ГЕЯ
      На склоне четвертого дня пребывания в Александрейе, после нескольких часов изнурительного блуждания по лабиринту учебных корпусов и разбросанных по всем концам Мусейона классов, Рита одиноко сидела у себя в комнате и переваривала непривычные и даже противные на вкус яства, что подавались в тесной женской трапезной.
      Она погрузилась в уныние и острую тоску по дому, да и что еще оставалось? Только поплакать. Но минут через десять, не больше, она взяла себя в руки. Села на жесткий топчан и предалась угрюмым раздумьям о своем положении.
      От Клеопатры все еще ни слова. И с механикосом Деметриосом, назначенным Рите в дидаскалосы, она еще не встретилась. В редких случаях Яллос давала действительно полезные советы и сведения: например, сказала, что в ближайшую неделю ей необходимо встретиться с дидаскалосом, иначе можно попасть в неуспевающие. Но как же быть, если еще на Родосе за неделю до отплытия она узнала, что зачислена в группу Деметриоса, а тут, посетив мрачное, неряшливое древнее здание в западном секторе территории Мусейона, услышала от ассистента язвительное: "Он на Крите, на конференции. Где-нибудь через месяц вернется".
      Еще тяжелее, чем унижение, она переживала чувство потери и отчужденности. Никто ее здесь не знал и, похоже, совершенно ею не интересовался. Женщины при ней держались с оскорбительным равнодушием. Только Яллос - Этакая наивная душа нараспашку - навязывалась помогать и даже сама себя назначила неофициальным наставником Риты, за что та ее вскоре возненавидела.
      Для жилиц ветшающего общежития Рита была дикой и неотесанной "девчонкой-островитянкой", хуже того, она была из известной семьи. И хотя Мусейон явно не стремился осыпать ее привилегиями, общественное положение Риты для всех оставалось загадкой. Что и сделало ее отличной мишенью для пренебрежительных выпадов. Немало сплетен она услышала своими ушами, вплоть до самых нелепых домыслов; случалось уловить и шепоток, что-де еще на острове кельт стал ее любовником. Завидуют, наверное, успокаивала себя Рита.
      Моря она не видела с той минуты, как покинула пристань Великой гавани. Она скучала по Родосу, по штормовому ржанию вздыбленной волны, по пыльной зелени оливковых рощ, по головокружительному хороводу неповторимых облаков в лазури небосвода. А больше всего ей недоставало родосцев - обыкновенных людей, чья жизнь, как говорят на острове, ползет вместе с часовой стрелкой.
      Почти в любое время, даже на заре или в вечерних сумерках, на песчано-каменистых берегах Родоса можно увидеть стайки носящихся друг за другом подростков. Они черны от загара, и на них почти ничего нет, только что-нибудь из исподнего или набедренные повязки. Большинство из них авароалтайцы с юга острова или из трущоб заселенного беженцами Линдоса. Они низкорослы, круглоголовы и раскосы; с их уст непрерывно слетает брань. Смуглые руки не ведают покоя: то швыряются песком, то в заводях поднимают гарпунами брызги, то с самодельными металлоискателями охотятся за потерянными монетами и обломками кораблекрушений. Девчонкой она тайком убегала с занятий на пляж, чтобы порезвиться и поучиться их ругательствам и жизнерадостным кличам, таким музыкальным и одновременно грубым, таким непривычным для греческого уха. Мать Риты называла их "варварами" - это старое слово теперь звучало редко, но, по утверждению Береники, варварами было большинство граждан Ойкумены.
      Вздохнув, Рита потерла кулаками глаза, взяла одну из Вещей, бабушкин электронный Тевкос, выбрала блок памяти и начала читать содержание, но спохватилась, погасила экран, осмотрела хлипкую дверь и решила ее забаррикадировать единственным плетеным креслом. За все прожитые здесь дни она ни разу не посмела включить музыкальный кубик - это могло вызвать в лучшем случае недоумение соседок, а в худшем - катастрофу, если бы библиофилакс конфисковал Вещи, а ее обвинил в самых немыслимых грехах. Рита ненавидела этот чужой, холодный Мусейон с его кланами и древним запутанным лабиринтом строений. Ей было не по себе среди искушенных в городской жизни студентов, понаехавших сюда со всей Геи: молодых неокархедонских щеголей в удивительных кожаных костюмах с бахромой (в подражание туземцам, которых столетие назад покорили их предки) и иных детей заклятых врагов Ойкумены. Какие курбеты дипломатии позволили им просочиться в Александрейю? Рите встречались даже люди в сорочках и кожаных юбках латинских племен.
      Под стук ореховых колец на стержне карниза Рита плотнее сдвинула шторы и вернулась в постель. Неизвестно отчего чувство опасности притупилось. Она снова включила экран и пробежала содержание глазами. Практически все двести семь книг, заключенных в Тевкосе, она прочла или просмотрела, но сейчас обнаружила заглавие, которого прежде (она могла бы поклясться) в списке не было.
      "ПРОЧТИ МЕНЯ СЕЙЧАС ЖЕ" - требовало оно.
      Рита вывела на экран текст.
      Индекс на первой странице сообщал, что объем текста - триста страниц, то есть почти сто тысяч слов. В отличие от других книг, находящихся в кубиках, эта была не на английском, а на греческом. Рита остановила курсор, когда он добрался до строчки "Вывод на дисплей названия и содержания файла заблокирован до 4/25/49".
      То есть до позавчерашнего дня.
      Рита нажала клавишу и увидела первую страницу.
      "Дорогая внучка, носящая имя моей матери. Если это ты (а я в этом уверена), признайся, что считала меня выжившей из ума, когда была помоложе. Но при этом, кажется, ты любила меня. Теперь у тебя есть эта машинка, и я могу с тобой говорить, хоть и не вернусь никогда домой - в реальности, по крайней мере. Говорят (даже здесь), что смерть - это возвращение домой.
      Поверь, что мир, о котором ты слышала от меня и читала в моих книгах, существует. Я ничего не выдумала. Все правда. На свете есть планета по имени Земля. И я родом оттуда. Там меня звали Патриция Васкьюз, и я считалась неплохим математиком.
      Я бережно хранила эту доску и несколько блоков памяти, совершенно случайно принесенных с собой, хранила в те годы, когда даже мне самой казалось, что я сошла с ума. И вот по моей просьбе ты взвалила на плечи тяжелую ношу. Но все взаимосвязано, даже столь удаленные друг от друга миры, как моя Земля и твоя Гея. Не исключено, что старухин каприз решающе скажется на твоем будущем и на жизни всей Геи, если Врата появятся вновь.
      Придет срок, когда ты это прочтешь - постепенно, как рукописный свиток. День за днем".
      Большего от Тевкоса добиться не удалось, - очевидно, софе запрограммировала его на выдачу информации частями. Рита выключила машину и ввинтила кулаки в глазницы. Патрикия не отпускала ее, не давала ей жить по-своему.
      Но если Врата все-таки существуют...
      Существуют! Разве не подтверждение тому устройства, разговаривающие с ее мозгом, и сотни книг, которые бабушка за всю свою жизнь не то что написать задумать не успела бы?
      Если Врата реальны, то их поиски не просто обуза. Не просто клятва, данная бабушке. Это долг перед всеми народами Геи. Рита попыталась вообразить, что могут принести этому миру Врата.
      Перемены. Скорее всего, огромные. Но только к лучшему ли?
      ПУХ ЧЕРТОПОЛОХА
      Ищейка перебралась к Ольми на библиотечный терминал и черно-белым пиктом "улыбкой" терьера - просигналила о том, что поиски закончены. Ольми включил вентилятор, чтобы изгнать остатки легкого облачка псевдотальзита, затем вынудил себя слезть с кушетки, встать перед каплевидным терминалом и сосредоточиться на плотном заряде пиктов.
      "В Оси Евклида и Оси Торо нет относящихся к делу источников, нет и в копиях библиотек Надёра и Центрограда. В библиотеках Пуха Чертополоха все сведения об интересующих файлах засекречены. Срок секретности истек, но отсутствуют данные о том, что кто-либо входил в файлы после Разлучения. Последнее вхождение осуществлено пятьдесят два года назад, - по всей видимости, бестелесным в городской памяти. В тридцати двух файлах содержатся упоминания о склепе в Пятом Зале".
      По закону любые библиотечные материалы через сто лет рассекречивались, для этого не требовалось никаких запросов и санкций. Ольми спросил у ищейки, на сколько файлов подавались ходатайства о продлении срока секретности. На четыре, ответил "терьер". Всем им давно исполнилось четыреста лет.
      "Сведения об авторах файлов", - заказал Ольми.
      "Все сведения об авторах уничтожены".
      Это было в высшей степени странно. Только президент и председательствующий министр могли разрешить уничтожение информации об авторах или инициаторах создания файлов в городской памяти. И то лишь по наисерьезнейшим причинам. На Гекзамоне анонимная деятельность властей не поощрялась, очень уж много преступников сумело уйти от заслуженной кары до и после холокоста.
      "Характеристика файлов".
      "Только краткие доклады. Форма словесная".
      "Вот и пришло мое время", - подумал Ольми и тут же с удивлением поймал себя на нежелании действовать дальше. Правда могла оказаться еще хуже, чем он представлял.
      "Покажи все файлы в хронологическом порядке", - велел он ищейке.
      Так и есть. Хуже.
      Когда он дочитал до конца и поместил все файлы в память импланта, чтобы поработать с ними на досуге, "терьер" получил награду - возможность побегать по имитации изумрудного земного луга. Затем Ольми снова впустил в комнату облачко псевдотальзита.
      Сведения от ищейки заставили Ольми изрядно поломать голову. Безусловно, вся подоплека хранилась в файлах. В основных файлах, а не в этих жалких клочках информации, уцелевших после спешной и не очень тщательной чистки. Но и они, если читать между строк, позволяли сделать кое-какие выводы.
      Около пяти веков назад при неизвестных обстоятельствах в плен угодил живой ярт. По пути на Пух Чертополоха он умер, но его тело было законсервировано, а разум наспех скопирован и помещен в хранилище данных. Но копирование при абсолютном незнании психологии и физиологии ярта удалось не во всем. О том, насколько сложен разум ярта, в какой степени он соответствует оригиналу, не могли судить даже его исследователи. Некоторые догадывались, что ярты, как и люди, способны адаптировать свою биологическую форму и даже генетическую структуру к новой среде.
      В дальнейшем психика ярта была тщательно изучена, однако результаты не сообщались ни командованию Сил Обороны, ни другим аналитикам. На первом этапе психокопию изучали с соблюдением мер безопасности, но достаточно открыто. Этим по очереди занимались десять - пятнадцать исследователей. Девятеро погибли, причем двое из них - необратимо, у них полностью разрушились импланты. Из-за этого все прямые и косвенные психоконтакты с яртом попали под запрет. Исследования зашли в тупик.
      "Уже тогда, - вспомнил Ольми, - искусство косвенного изучения психики было на высоте. С трудом верится, что часть разума ярта и даже целый разум способен причинить вред ученому. И все-таки Бени погибла, а Мар Келлен получил психическую травму".
      Ольми снова умерил выброс гормонов в кровь. Не подвергнись его тело стольким переделкам и усовершенствованиям, этот выброс породил бы чувство, которое называется страхом.
      Уже не один век люди знали важнейший закон кибернетики: никакая программа не может самостоятельно постигнуть свою систему. Иными словами, сколь угодно сложная программа, даже модель человеческого разума, не способна досконально изучить систему, в которой она работает, разве что сама система поможет ей в этом. Самостоятельно программа может лишь определить рамки, в которых ей дозволено действовать.
      Но меньше столетия назад ученые Гекзамона во главе с выдающимся групповым лидером Дорией Фер Тейлор нашли математические алгоритмы, которые позволяли программам изучать системы полностью. Таким образом, разум, помещенный в память машины, мог разобраться в своей природе. Теоретически, потенциал этих алгоритмов даже позволял программе в определенной степени изменять систему.
      Существование бродяг в городской памяти делало эту ситуацию чрезвычайно опасной. Даже один бродяга мог уничтожить городскую память со всем содержимым. Человеческий разум не настолько дисциплинирован, чтобы ему можно было доверить такое могущество. Алгоритмы Тейлор попали под гриф "секретно". Ольми узнал о них благодаря службе в полиции, когда председательствующий министр попросил его выяснить, не совершил ли чей-либо разум в памяти каких-нибудь отдаленных Врат аналогичное открытие. Ольми проверил и ничего такого не нашел.
      В поисках алгоритмов Тейлор Ольми забрался в глубинные пласты памяти импланта, куда упрятал немало подобного рода сведений, не устояв перед соблазном иметь их в персональном банке данных, а значит, взяв на себя огромную ответственность. В конце концов, он успеет стереть их перед тем, как его поместят в городскую память. Если поместят.
      Сомнительно, подумал он.
      Судя по тому, что произошло с Бени, Маром Келленом и их предшественниками, разум ярта все понимал и прекрасно управлялся с алгоритмами Тейлор. Но в те далекие годы люди даже не подозревали об их существовании.
      Психику ярта (все еще мало изученную) тщательно изолировали в Пятом Зале, возобновили исследования и через несколько десятилетий - определенно, менее столетия, - забыли о ней начисто, если не считать редких запросов о состоянии охранных систем. Видимо, пленник оказался слишком опасен, чтобы его допрашивать, но слишком ценен, чтобы попросту уничтожить.
      Возможно, ученые - каждый в свой час - ушли в городскую память. Столь же вероятно, что все они были гешелями и предпочли улететь по Пути. Такая версия объясняла, почему за последние сорок лет охранная система не получила ни одного запроса, но совершенно умалчивала еще о двенадцати годах забвения, которые предшествовали расколу.
      Он вызвал полное меню и просмотрел даты вхождения в файлы. "Зачем проверять незадействованные файлы, если известно, что в них больше никто не войдет?"
      В последние полтора века это делалось с промежутками от пяти до тридцати лет. После каждого вхождения проверяющий стирал свое имя.
      Ловкий трюк, хотя, если вдуматься, не такой уж и ловкий. Во всех записях о проверках Ольми нащупал упругие отрезки пустоты. Каждый состоял из пятнадцати буквенных мест. Похоже, только один человек заглядывал в файлы за эти полтораста лет, дабы убедиться, что все концы надежно спрятаны и опасный призрак под замком.
      Конечно, кто-нибудь мог случайно наткнуться на охранную стену в Пятом Зале и даже одолеть ее, как Мар Келлен. Но Мару Келлену пришлось воспользоваться сравнительно новой технологией взламывания кодовых замков.
      По всей видимости, в Земном Гекзамоне никто не знал о существовании пленного ярта, кроме Мара Келлена и Ольми. Мар Келлен предпочел с достоинством отойти в тень. Остался только Ольми.
      ГЕЯ
      Заседание буле по ливийскому теракту в Брухейоне проходило весьма оживленно. Разбросанные по всей дельте Нилоса отряды еврейского ополчения устраивали демонстрации, попахивающие крамолой; в буле это вызвало бурную реакцию.
      Как всегда окруженная комариным облачком советников и вельмож, Клеопатра вышла из зала заседаний в сполохи фотовспышек штатной репортерской команды буле. Императрица потеряла достаточно времени, чтобы мигом возненавидеть вспышки и фотокамеры, но она была и достаточно ответственным политиком, чтобы приветливо улыбаться.
      Статус Ее Императорского Величества едва ли можно было назвать прочным. Императрицу давно разочаровал титул, унаследованный тридцать лет назад от династии Птолемеев. Он то и дело бросал ее в краску, но не давал столько власти, чтобы твердой рукой управлять государством, пренебрегая нелепыми советами буле и при необходимости ведя боевые действия. Между тем на нее отовсюду сыпались шишки, когда военная политика буле приводила к позорным неудачам. В воздухе густо витали слухи о заговорах, и порой ее даже слегка огорчало, что это всего-навсего слухи.
      День еще не успел разгореться, когда из Мусейона пришел шпион с докладом о том, как там третируют Риту Беренику Васкайзу. Ее Императорское Величество давно научилась из любой ситуации извлекать максимальную выгоду. Уже десять с лишним лет Клеопатра подозревала, что интересы двора и Мусейона расходятся, но не до такой же степени, чтобы Мусейон пошел на открытое неподчинение. Для библиофилакса родосская Академейя Гипатейя была как заноза в заду, и Клеопатре однажды пришло в голову, что можно спровоцировать любопытную реакцию, позволив внучке Патрикии учиться в Мусейоне. К тому же, если эта молодая женщина прибудет с новостями поотраднее, чем приносила Патрикия... Как ни крути, вреда не будет.
      Но то, о чем доносил шпион, не лезло ни в какие ворота.
      Она внимала ему, сидя на походном стуле у себя в кабинете, сжимая челюсти с такой силой, что побелел шрам. Только сейчас Клеопатра поняла, как страстно библиофилакс мечтает о ее падении.
      Каллимакос на длительный срок освободил от преподавательской работы выбранного Ритой в дидаскалосы молодого инженера-физика. Освободил против воли профессора Деметриоса, ибо этому выдающемуся математику и многообещающему изобретателю самому не терпелось поработать с внучкой софе Патрикии. Хуже того, Каллимакос вел себя с откровенной и просчитанной грубостью, игнорируя привилегированный статус Риты и разлучив ее с кельтом-телохранителем, который, возможно, был ей крайне необходим.
      - В столь тяжелой обстановке, - заключил шпион с оттенком профессионального восхищения в голосе, - Рита Васкайза показала себя с наилучшей стороны. Она ваша будущая фаворитка?
      - А тебя это касается? - холодно осведомилась Клеопатра.
      - Нет, моя госпожа. Но если я угадал, то вам посчастливилось найти очень интересную особу.
      Клеопатра предпочла не заметить фамильярности.
      - Пора поднимать занавес. - Она ткнула пальцем в сторону выхода. Шпион удалился, в дверях появился секретарь.
      - Завтра утром приведи ко мне Риту Беренику Васкайзу. И будь с ней повежливее.
      Секретарь сложил руки лодочкой, коснулся ими подбородка и в поклоне попятился за дверь. Клеопатра закрыла глаза и медленным выдохом-стоном усмирила клокочущий в груди гнев. Все чаще ей хотелось чего-нибудь апокалиптического, что вырвало бы ее из трясины интриг, в которую она постепенно погрузилась с головой. Только очень сильных и очень слабых властителей не замечают подданные; не будучи ни тем, ни другим, Клеопатра была вынуждена лавировать, как утлое суденышко на озере Мареотис.
      - Принеси мне что-нибудь необыкновенное, Рита Васкайза, - прошептала она. - Что-нибудь чудесное, достойное твоей бабушки.
      По женскому общежитию носилось многоголосое эхо, Рите удавалось различить греческую, арамейскую, айфиопскую и еврейскую речь. Сегодня начинался семестр, а у Риты до сих пор не было дидаскалоса, и ее даже не зачислили на курс. Следовательно, она не могла посещать занятий, кроме общедоступных, в которых она не нуждалась: по ориентации, государственному языку и истории Мусейона.
      Во втором часу после рассвета общежитие опустело почти целиком, а она все сидела в тесной комнате и печально гадала, снизойдет ли на Александрейю когда-нибудь здравомыслие.
      Услышав за дверью тяжелые шаги, она на мгновение встревожилась. Снаружи постучали по дверному косяку, и мужской голос спросил:
      - Рита Береника Васкайза?
      - Да. - Рита встала перед дверью: кто бы ни вошел, она встретится с ним лицом к лицу.
      - Со мной ваш телохранитель, - сообщил незнакомец на отменном государственном греческом. - Ее Императорскому Величеству угодно, чтобы вы посетили ее сегодня в шестом часу.
      Рита отворила дверь и увидела Люготорикса за спиной высокого, крепко сбитого айгиптянина в ливрее королевского слуги. Кельт подмигнул Рите. Она заморгала.
      - Прямо сейчас надо ехать?
      - Прямо сейчас, - подтвердил айгиптянин.
      Люготорикс помог уложить в футляры Вещи Патрикии. Подумав о том, зачем вообще надо было связываться с Мусейоном, Рита слегка покраснела. Это был стратегический план отца, целиком одобренный матерью. "К Ее Императорскому Величеству не стоит обращаться напрямик, - уверяла она, - особенно после истории с этими дурацкими Вратами".
      На мощенной булыжником дорожке возле главной арки общежития Риту поджидал мотофургон намного вместительней того, что вез ее от пристани. Еще трое айгиптян - тоже в королевских ливреях - осторожно поместили футляры в задний багажник. Кельт уселся рядом с водителем, а слуги встали на подножки. Под вой сирены Риту повезли на запад, к дворцу Клеопатры.
      Когда главные ворота остались позади, Рита оглянулась и вздрогнула, интуитивно осознав, что с этого момента дороги ее и Мусейона расходятся.
      ПУХ ЧЕРТОПОЛОХА
      Давным-давно, пока Гарри Ланье не исполнилось тридцать, его жизнь была ограждена внушительными стенами, и сюрпризы, требующие ежесекундного переосмысления реальности, не штурмовали психику. Затем появился Камень, и в дальнейшем Гарри столько раз натыкался на невообразимое, что совершенно разучился изумляться.
      Во всяком случае, так ему казалось до недавнего времени.
      Ланье вздохнул, подумав, что годы не столь уж ощутимо сказались на эмоциях. Его потрясла история русского.
      Мирский вернулся из похода за край времен. Вернулся, по меньшей мере, божеством средней руки, аватарой, воплощенным символом могущества, недоступного воображению даже Корженовского.
      Что принес им Мирский? Сочетание слов, упрощенных видений и непостижимых звуков, проецируемое непосредственно в мозг... От этих воспоминаний у Ланье корчились внутренности.
      Он тихо выругался и хотел было встать с койки, но спохватился: лагерь мал, и побродить по нему незамеченным вряд ли удастся. А ему сейчас нужнее всего одиночество. И темнота. И покой. Как плененному зверю необходимо хотя бы безопасное внутреннее пространство запертой клетки. Откроешь дверцу - и встретишь новый залп невероятных известий...
      Пока он пытался уснуть, Корженовский договаривался о встрече с президентом и еще несколькими ключевыми фигурами. Были основания надеяться на прибытие Джудит Хоффман: сорок лет назад она была наставником и командиром Ланье. Он давно не справлялся о ее житье-бытье и без удивления узнал от Корженовского, что она пользуется псевдотальзитом и подвергалась трансплантационному омоложению. Потрясло его другое. Оказывается, она возглавила фракцию сторонников открытия Пути.
      Как всегда, железнодорожное сообщение между залами Пуха Чертополоха действовало безупречно. Мчась по узким туннелям, гладкая серебристая многоножка преодолевала сотни километров в час. Ланье и Мирский сидели бок о бок, а Корженовский - напротив. Все молчали, скованные космической робостью: картины, показанные Мирским, не располагали к светской беседе. Русский стоически выдерживал пытку безмолвием, пристально глядя в окно, монотонный мрак туннеля за которым разрывали вспышки городского ландшафта, когда поезд выезжал в лучи световодов.
      Метрополис Третьего Зала - Пух Чертополоха - проектировали уже после старта корабля-астероида, с учетом всех ошибок, допущенных при строительстве Александрии во Втором Зале. С изящных фундаментов его грандиозные башни с широкими плоскими крышами взмывали на пятикилометровую высоту. Под изгибом громадного свода, как рождественские украшения, висели стройные небоскребы. Казалось, довольно легчайшего толчка, очередного дуновения носящегося по Залу ветра, чтобы вся эта блистающая мегапутаница величиной с крупный город предвоенной Земли рассыпалась, словно карточный домик.
      Да, с непривычки Пух Чертополоха выглядел архитектурным кошмаром. И все-таки во время Разлучения эти здания почти не пострадали от остановки и нового раскручивания астероида.
      - Он поистине прекрасен, - нарушил тишину Мирский, с мальчишеской улыбкой наклоняясь вперед и восхищенно качая головой.
      - Настоящий комплимент в устах того, кто видел конец времен, - отозвался Корженовский.
      После Разлучения город Пух Чертополоха заселили выходцы с орбитальных объектов. Заманивать на астероид старотуземцев перестали после того, как среди иммигрантов поднялся ропот. Почти все они возвратились на Землю, где не давила на психику сверхъестественная роскошь. Ланье их понимал.
      К этому времени численность населения достигла приблизительно одной пятой первоначальной цифры. В некоторых районах люди проживали компактно, в других на здание приходилось по одной-две семьи. "Если еще когда-нибудь удастся склонить землян к переселению на Камень, - подумал Ланье, - то места хватит многим".
      Городские парки, кроме некоторых александрийских, были восстановлены, растения для них доставили с Земли. В последние двадцать лет появилось немало зоопарков без клеток; консерваторы поощряли размножение в них животных, которым на Земле угрожало полное вымирание. В библиотеках Второго и Третьего Залов хранились генетические коды всей фауны, обитавшей на планете еще в день старта Пуха Чертополоха. Со времен Погибели исчезло очень много биологических видов, и теперь можно было подумать о восполнении потерь.
      Нексус Земного Гекзамона собирался в центре тысячеакрового участка тропических джунглей. Львиную долю леса и территории Нексуса покрывал невысокий, но широкий прозрачный купол цвета ясного сумеречного неба; под ним световоды создавали иллюзию яркого солнца и облаков.
      В этот день у Нексуса был выходной. Круглая арена и центральная трибуна пустовали.
      Через проход от центральной трибуны сидела Джудит Хоффман. Когда к ней, дыша в затылок друг другу, приблизились Ланье, Мирский и Корженовский, она повернула голову, приподняла бровь и окинула Мирского и Корженовского изучающим взглядом, а затем улыбнулась Ланье. Он шагнул вперед и заключил ее в объятия. Инженер и русский ждали.
      - Гарри, до чего же я рада тебя видеть!
      - Столько воды утекло. - Он расплылся в улыбке, одно лишь присутствие этой женщины добавило ему энергии и уверенности в себе. Она чуть-чуть постарела позволила себе постареть - и все же выглядела лет на двадцать моложе его. Волосы - с отливом стали, на лице - знакомая печать достоинства... а еще усталости и озабоченности.
      К ним двигались трое: помощник и адвокат президента Дэвид Пар Джордан, невысокий, хрупкий блондин, уроженец Пуха Чертополоха; глава администрации Шестого Зала Деорда Тай Негрейнс - высокая и гибкая женщина-гоморф в черном; коренастая, энергичная, с ястребиными чертами лица Юла Мэйсон - телепред Оси Торо, ортодокс-надерит не самого крайнего толка, довольно влиятельное лицо в нижней палате Нексуса.
      Мирский рассматривал их с отсутствующим выражением лица, как актер рассматривает публику из-за кулис в ожидании своего выхода на сцену.
      С тремя вновь прибывшими Хоффман обменялась рукопожатиями, с Корженовским любезностями, затем повернулась к Мирскому и сложила руки на груди.
      - Гарри, - промолвила она, - этот человек - тот, за кого себя выдает?
      Ланье понимал: чем проще будет выглядеть его суждение, тем лучше.
      - Похоже на то, хоть я и не совсем еще уверен...
      - Господин Мирский, я рада снова видеть вас, - сказала Хоффман, - в более мирной обстановке. - Она не без колебаний протянула руку. Мирский пожал ее кончиками пальцев и поклонился.
      "Галантность конца времен, - подумал Ланье. - Что дальше?"
      - Вы правы, госпожа Хоффман, - произнес Мирский. - Многое изменилось.
      Когда они перешли в конференц-зал под ареной, государственные лица представились и отрекомендовались с некоторой неловкостью. Ланье это показалось забавным. Условности человеческого общения способны наисложнейшую ситуацию низвести до уровня обыденщины. Для того-то, быть может, и необходим иногда этикет - чтобы адаптировать к человеческому восприятию события огромной важности.
      Представляя Мирского, Корженовский намеренно не стал вдаваться в подробности.
      - Мы получили важную информацию весьма деликатного свойства, - сообщил он, когда все разместились за небольшим круглым столом, - и сочли необходимым передать ее Нексусу и президенту.
      - У меня один неотложный вопрос, - суровым тоном произнесла Юла Мэйсон. Насчет господина Мирского. Я знаю, что он старотуземец... простите, землянин, русский. Но вы, господин Корженовский, представляя его, не объяснили, почему здесь необходимо его присутствие. Откуда он прибыл?
      - Из дальних пределов времени и пространства, - ответил Инженер. - И привез волнующее послание, с которым готов ознакомить избранных мира сего. Поверьте, вы в жизни не испытывали ничего подобного. Даже в городской памяти.
      - Я взяла за правило не пользоваться городской памятью, - сказала Мэйсон. - Господин Корженовский, я вас уважаю, но не считаю нужным тратить время попусту.
      "А ведь они из одного лагеря, - вспомнил Ланье. - Противники открытия Пути. Где же единодушие?"
      Корженовский остался невозмутим.
      - Я пригласил сюда вас четверых, поскольку проблема крайне необычна, и, прежде чем ею займется весь Нексус, хотелось бы услышать ваше мнение.
      - Господин Корженовский, ваша информация имеет целью дискредитацию Пути? спросила она.
      - Я думаю, она поможет нам достичь компромисса. "Оптимист!" - хмыкнул про себя Ланье. Мэйсон поморщилась, глядя на Инженера с откровенным подозрением. Очевидно, Корженовский не пользовался доверием сторонников. Ничего удивительного, ведь это он открыл Путь.
      - Тогда давайте начнем, - подал голос Пар Джордан.
      - На этот раз я обойдусь без проектора, - сказал Мирский. - Пощажу господ Корженовского и Ланье, они уже порядочно намучились.
      ...Когда он закончил, Хоффман опустила голову на стол и тяжко вздохнула. Ланье слегка помассировал ей ладонью шею и плечо.
      - Боже! - глухо воскликнула она.
      Казалось, Пар Джордан и Негрейнс лишились дара речи. Мэйсон встала, у нее дрожали руки. Она повернулась к Корженовскому.
      - Это фарс! Поражаюсь, как легко вы позволили себя разыграть. Неужели передо мной тот самый человек, которому папа доверил...
      - Юла, - произнес Корженовский ледяным тоном, - сядь. Это не розыгрыш. И ты не хуже меня это понимаешь.
      - Ни черта я не понимаю! - визгливо выкрикнула она. - Не розыгрыш? А что же тогда?
      - Понимаешь. Тут все совершенно ясно. Хоть и поразительно.
      - Что ему от нас надо? - спросила Мэйсон. Корженовский поднял руку и предложил всем успокоиться. Юле Мэйсон выдержки хватило лишь на то, чтобы сцепить пальцы и рухнуть в кресло.
      - У вас есть вопросы? - обратился Инженер к Негрейнс и Пару Джордану.
      Последнему самообладание изменило меньше, чем остальным приглашенным.
      - Вы полагаете, президенту следует это увидеть? Я имею в виду, испытать?
      - Не только президенту, но и всему Нексусу, - сказал Мирский. - Необходимо принять решение. И как можно скорее.
      На него смотрели, как на привидение или гигантское насекомое. К нему явно не желали обращаться напрямик.
      - Господин Корженовский, видимо, это будет непросто. Я понимаю вашу реакцию, госпожа Мэйсон...
      Она раздраженно хлопнула по столу ладонью. Негрейнс подняла голову.
      - Никогда еще такого не испытывала, - призналась она, - и сейчас кажусь себе такой крошечной, никчемной... Неужели и вправду все настолько бессмысленно? Неужели мы просто исчезнем, и никто о нас не вспомнит?
      - Вспомнят, - возразил Мирский. - Не огорчайтесь, пожалуйста, вы не забыты. Я же здесь.
      - Почему вы? - спросила Негрейнс. - Почему не нашлось менее одиозной фигуры?
      - Я, в некотором роде, доброволец, - объяснил Мирский. - Предложил свои услуги.
      Хоффман не сводила с Корженовского ясных карих глаз.
      - Перед нами уже давно стоит эта проблема. Уверена, Гарри поражен тем, что я теперь - за открытие Пути. А как ты, Конрад? Еще не передумал?
      Корженовский выдержал паузу в несколько секунд, а потом ответил с интонациями, которые заставили Ланье вздрогнуть. Знакомые интонации Патриции Васкьюз.
      - Я всегда понимал, что этого не миновать. Однако не упивался ощущением неизбежности. И сейчас не упиваюсь. Я спроектировал Путь и за это поплатился жизнью. Потом вернулся и увидел, сколько мы совершили, сколько приобрели, будучи человеческими существами... Слава завела нас в тупик. Я отлично понимаю: возвращение на Землю обрушило лавину старых проблем, но ведь Путь это наркотик. Мы злоупотребляли им сотни лет и теперь даже помыслить боимся о том, что пора бы вылечиться. Мы скованы по рукам и ногам, пока остается возможность открытия.
      - Вы неискренни, - упрекнула его Мэйсон.
      - Я считаю, необходимо открыть, а затем уничтожить Путь. Я не вижу альтернативы предложению господина Мирского.
      - Открыть... - Мэйсон угрюмо покачала головой. - Все-таки сдаемся...
      - На нас лежит огромная ответственность, - заключил Инженер. - Путь должен быть демонтирован. Он мешает нашим потомкам. Он препятствует миссии, величие которой почти за пределами нашего воображения.
      - Советую учесть, - сказала Мэйсон. - Если мы все-таки откроем Путь, они, - кивок в сторону Негрейнс и Хоффман, - демонтажа не допустят.
      Хоффман посмотрела на Ланье. К ее лицу быстро возвращался обычный цвет.
      - Как бы то ни было, надо оповестить Нексус. Я верю, что этот человек действительно Мирский, а его визит сам по себе - исключительно важное событие.
      Пар Джордан встал.
      - Я направлю президенту свои рекомендации.
      - Какие? - поинтересовался Мирский.
      - Я сомневаюсь, что эту проблему можно выносить на рассмотрение Нексуса. Я не знаю, есть ли в этом необходимость. Просто не знаю. - Он глубоко вздохнул. - Боже, какой будет раздрай!
      Ланье вдруг остро захотелось отсидеться на горе, где недавно он повстречал странника, спускавшегося навстречу по тропе. Знай он заранее, что странник будет носить фамилию Мирский, он бы припустил со всех сведенных судорогой ног...
      ГЕЯ, АЛЕКСАНДРЕЙЯ, МЫС ЛОХИАС
      Клеопатра Двадцать Первая радушно встретила молодую женщину у себя в гостиной. Тронутые сединой волосы были коротко подстрижены, блеклый шрам через все лицо - знаменитый на всю Ойкумену символ чести - припух. Клеопатра казалась изнуренной.
      Кельта в покои не пустили, и Рита мысленно посочувствовала ему: вечно он вынужден топтаться где-то вдалеке, вместо того чтобы блюсти свои прямые обязанности телохранителя.
      - В Мусейоне с вами обращались недостаточно учтиво, - сказала Клеопатра, сидя по другую сторону стола из прозрачного, в розовых жилках, кварца.
      - Прошу понять и не судить меня строго.
      Рита кивнула, не найдясь с ответом. "Императрица, похоже, не в духе, подумала она, - пусть лучше сама выскажется".
      - Я ожидала от вас попыток добиться аудиенции и рада, что не ошиблась, продолжала Клеопатра.
      - Боюсь, ваша бабушка перед кончиной решила, что я перестала ей верить. Согласитесь, легко утратить веру в мире разочарований. - Императрица вяло улыбнулась. - Но я никогда не сомневалась в ее искренности. Не хотела сомневаться. Вы меня понимаете?
      Рита подумала, что молчание может быть расценено как робость перед царственной особой. Как ни странно, она была совершенно спокойна.
      - Да, понимаю.
      - Насколько мне известно, вы с бабушкой никогда не были особенно близки.
      - Да, Ваше Императорское Величество. Клеопатра недовольно отмахнулась дескать, обойдемся без формальностей.
      - Она возложила на вас какую-то миссию?
      - Да.
      - Какую?
      - Она передала мне Вещи.
      - Ключ?
      - И его тоже.
      - И чем же он сейчас занимается? Снова водит за нос?
      - Показывает новые Врата, Ваше Императорское Величество. Они уже три года не сдвигаются с места.
      - Где?
      - В степях Нордической Руси, к западу от Каспийского моря.
      Императрица поразмыслила над этим, сведя брови к переносице. Ее шрам побелел.
      - Нелегко будет туда добраться. Кто-нибудь еще знает?
      - Из моих знакомых - никто.
      - А тебе известно, куда ведут эти Врата?
      Рита отрицательно покачала головой.
      - А есть... какие-нибудь убедительные подтверждения?
      - В каком смысле, госпожа? - Как ни старалась, Рита не могла перейти на менее официальный тон. Казалось кощунственным обращаться к этой женщине без благоговения в голосе.
      - В том смысле, что экспедицию в Нордическую Русь придется отправлять без дипломатической процедуры. О согласовании с буле тоже не может быть и речи, и если нас раскроют... Неужели все ради какой-то дыры в никуда?
      - Я ничего не могу обещать, госпожа. Клеопатра грустно покачала головой и снова улыбнулась.
      - Совсем как бабушка. - Она глубоко вздохнула. - Ей, да и тебе, необыкновенно повезло с императрицей. Будь на моем месте умный и практичный монарх, он бы и слушать вас обеих не стал.
      Рита кивнула, не решаясь возразить.
      - Ты хоть чуть-чуть представляешь себе, что там, по ту сторону Врат? Какой от них прок?
      - Они могут вернуть нас на Путь.
      - В гигантский водопровод из рассказов Патрикии?
      - Да, госпожа.
      Клеопатра, держа на виске, на верхнем конце шрама, палец, принялась напрягать и расслаблять челюстные мышцы.
      - Что необходимо для экспедиции? Больше, чем просила Патрикия?
      - Не думаю, Ваше Императорское Величество.
      - Тогда это не слишком накладно. Вещи все исправны? Родосские механикосы их проверяли?
      - Ремонт не требуется, госпожа. Максимум - замена батареек.
      - Сможешь возглавить экспедицию?
      - Наверное, именно этого и хотела бабушка.
      - Ты очень молода. Рита не стала отрицать.
      - Ну, так сможешь?
      - Надеюсь.
      - Тебе недостает бабушкиного азарта. Она бы сразу сказала "да", хотя бы и сомневалась в себе.
      Рита и тут не возразила.
      Печально качая головой, Клеопатра обошла вокруг стола и опустила руки на спинку Ритиного стула.
      - С точки зрения политики, это авантюра. Мы рискуем конфликтом с Русью, и буле поднимет бурю, если пронюхает... Хочу, чтобы ты знала, юная дама: мое положение незавидно. Я вовсе не в восторге от твоего появления и молчаливой просьбы. С другой стороны, вспоминая твою бабушку...
      Рита сглотнула и до судорог напрягла шею, чтобы не кивать, точно китайский болванчик.
      - Кое-кому я уже намылила голову за твои злоключения в Мусейоне. Можешь считать, что императрица на твоей стороне. Но учти: монархам нелегко потворствовать своим капризам. Просто мне очень уж хочется, чтобы ты нашла что-нибудь необыкновенное, чудесное, может быть, даже опасное... необыкновенно-чудесно-опасное, не из этой проклятой паутины низкопробных угроз и высокопробного интриганства и ненависти.
      Она наклонилась, приблизив свое лицо к лицу девушки, всматриваясь той в глаза.
      - Какие дашь гарантии?
      - Гарантии, госпожа?
      - Личные гарантии. У Риты екнуло сердце.
      - Совсем никаких?
      Очень медленно, робея и презирая себя за это, Рита произнесла:
      - Только мою жизнь.
      Клеопатра со смехом выпрямилась, взяла Риту за руки и заставила встать, будто приглашала на танец.
      - Все-таки есть в тебе кое-что от старушки. Ну так как. Вещи при тебе?
      Наконец-то Рита расслабила шею - лишь для одного кивка.
      - Тогда неси Ключ и показывай, как это делала софе. Обожаю эти картинки.
      ПУХ ЧЕРТОПОЛОХА, ПЯТЫЙ ЗАЛ
      На тридцать первый день расследования Ольми принял решение. В нынешнем вместилище психики ярта ее безопасное изучение было невозможно. Ольми слишком мало знал о системе, в которой хранился ярт, а тот, вероятно, исследовал ее досконально.
      Играя желваками, Ольми стоял во второй комнате склепа. Никаких изменений в обличье пленника он не наблюдал: все те же неподвижные, безмятежные, неподвластные времени черты. Вскоре ему предстоит возрождение и, вероятно, новый шанс достичь своей высшей цели...
      Ольми никогда не ставил себя в положение, когда насилие угрожало бы самому его "я". Он избегал даже психического смешения с любовницами и друзьями, что не было редкостью в горячую пору яртских войн. А если и приходилось идти на контакт в городской памяти, он всегда тщательно прятал свою психику под крепкой защитной оболочкой. Он и сам посмеивался над этой слабостью, но только однажды пошел ей вопреки: когда вобрал в свою память, а точнее, в имплант, восстановленные фрагменты сознания Корженовского. Но раздробленная личность Инженера допускалась только в верхний слой мышления Ольми и ни в коем случае не глубже.
      Он питал отвращение к тесным психоконтактам. Ценил свою уникальность и никогда не подписался бы под максимой поэта давно минувшей эпохи:
      "Быть одному - в неважной быть компании", и вполне понимал, отчего: он не желал изучать себя досконально, а уж тем паче - чтобы его изучил досконально кто-то другой. В отличие от многих соотечественников, он не находил удовольствия в самокопании.
      Но лучший способ узнать ярта - вобрать его в себя и "погрузиться" в собственный изолированный имплант. Никакое другое устройство не защитит от контрразведывательных мер, а за личностью в импланте можно постоянно наблюдать и в случае чего перебросить ее в другую систему.
      Ольми располагал тремя вместительными имплантированными хранилищами памяти, причем новейшему едва исполнилось полета лет, а два раньше служили для дублей Инженера. Все они были тальзитской конструкции, все допускали расширение функций - например, контроль извне при полной (или почти полной) блокировке памяти.
      План был разработан и представлялся наилучшим. Ольми просто откладывал неизбежное.
      Так ли уж велико было желание возложить себя на алтарь Земного Гекзамона? Пожертвовать своим разумом, душой? Ведь он наверняка погибнет, если ярту удастся обыграть его, "прогрызться" через все внутрипсихические барьеры. Добро, если только он погибнет...
      Ярт намеренно сдался в плен. Это троянский конь. Ольми уже не сомневался. А он вознамерился ввести этого коня в стены бесценной крепости - своего разума.
      Если подведет защита, то ярт осуществит свой изначальный замысел и станет лазутчиком в лагере людей, диверсантом в человеческом обличье. Он будет управлять сознанием Ольми и - страшно даже вообразить - убедит порабощенный разум, что тот. действует по своей воле.
      Гормональные импланты довольно надежно контролировали биохимию тела Ольми, и все же он, опытный воин и старая полицейская ищейка, ощутил болезненный укол страха. Ему еще ни разу не приходилось так сомневаться в успехе.
      Он вернулся в первую комнату и открыл ящичек со спецснаряжением. Поставил клапан на выходе терминала. Вытянув из гладкой пластины разъемного контакта несколько проводков, подсоединил их к гибкому обручу, который затем плотно надел на шею у основания черепа.
      Оборудование было древним, и на загрузку могли уйти часы. Клапан предназначался для погашения мощности информационных зарядов, подобных тем, что погубили Бени.
      "Сейчас ты превратишься в бомбу, - сказал себе Ольми. - Это очень опасное баловство".
      Тишину в комнате нарушал только гул клапана. В голову лезли мысли о пейзажах Пятого Зала в шестикилометровой вышине, о каменной толще, окружающей Ольми со всех сторон, - подревнее, чем эта аппаратура; мысли о бремени воспоминаний и ответственности, почти всю жизнь давившем на плечи.
      Возможно, этот опрометчивый шаг закончится гибелью или он умрет потом из-за какой-нибудь неполадки в теле (подобное случалось, хоть и редко), но ведь он уже многократно выполнил свой долг. Грех жаловаться на судьбу. Пускай он просто исчезнет - Корженовский, или кто-нибудь другой, поможет Гекзамону выкарабкаться из очередной передряги.
      Он еще раз проверил контакты. Все правильно. Можно приступать, но сначала последние меры предосторожности. По бокам двери он установил два портативных генератора мощного силового поля. Довольно одного нажатия на кнопку дистанционного пульта или резкого свистка, или нескольких миганий глазами в условленном ритме, и генераторы запитаются от скрытого источника, снабжающего энергией склеп, и уже никому не удастся отключить их или вывести из строя, поскольку они будут защищены собственными полями. Ярт не выберется из склепа, но и Ольми останется в нем навсегда.
      Ольми учел необходимость задержаться в подземелье на несколько недель, пока не убедится, что все закончилось благополучно. Поставил он и другие капканы на себя самого - в Александрии и у станций Пятого и Третьего Залов на случай, если в этой тесной усыпальнице все пойдет не так, как ему хочется. Достаточно будет очутиться в радиусе действия одного из капканов, активировать поле и ждать смерти. Или помощи.
      Никто не знал об этих ловушках. Никто не знал о плане Ольми.
      И еще на самый крайний случай он подготовил ловушку в собственном мозгу. Психическую мину под контролем дубля, которому поручалось наблюдать за разумом ярта.
      Если вдруг окажется, что Ольми потерял власть над собой и намерен целым и невредимым выбраться из склепа, грубое логическое противоречие взорвет крошечный заряд в его груди.
      Убедившись, что все учтено, он заново соединил провода и уселся на пол в позу лотоса. Достал из ящичка со снаряжением пузырек с питательной жидкостью, поднял и провозгласил тост:
      - Бени. Мар Келлен. Безымянные ученые. Да будут милостивы к вам Звезда, Рок и Пневма.
      Он осушил склянку и поставил возле пульта. Затем протянул руку и коснулся клапана.
      Загрузка началась.
      ГЕЯ, АЛЕКСАНДРЕЙЯ, МЫС ЛОХИАС
      В тот вечер Рита ужинала с императрицей в зале Птолемея. За спинами у них стояли слуги. Обе любовались, как солнце за парапетом опускается на древний стольный град.
      За едой они беседовали только о второстепенном, ни разу не упомянув о Вратах. "Довольно на сегодня судьбоносных решений", - предупредила Клеопатра Риту.
      Потом седой и морщинистый камергер показал гостье ее спальню на первом этаже северного крыла дворца, в стылом лабиринте "королевских покоев. Как только они вышли за дверь, старик ткнул пальцем в Люготорикса и осведомился у Риты:
      - Вы ему доверяете?
      - Да.
      С миной подозрения на лице камергер оглядел кельта.
      - Что ж, дело ваше.
      Он поднял руку, подзывая слугу из конца коридора. Они быстро и невнятно переговорили на айгиптянском, и слуга бегом пустился обратно. Чуть позже суровый коренастый старик в кожаном фартуке и нарукавниках принес иоудайский автомат и пуленепробиваемый жилет.
      - Придворный оружейник, - представил его камергер, забирая и передавая Люготориксу оружие, на которое тот глядел с нескрываемым восхищением. Затем камергер попросил оружейника объяснить кельту устройство автомата, что и было сделано на греческом языке с примесью парсианского.
      - Бронежилет для тебя, а не для нее, - добавил оружейник. - Потому что ты всегда должен быть между нею и врагом.
      Кельт хмуро кивнул. Еще один жест камергера, и из глубины коридора к ним бросились два здоровенных айфиопа. Кельт инстинктивно вскинул оружие, но камергер стукнул пальцем по черному стволу и укоризненно покачал головой.
      - Церемония, - объяснил он кельту. - Ты вступаешь в дворцовую стражу.
      Кельта посвятили на месте - кратким ритуалом братания кровью с айфиопами. Судя по изумленному лицу Люготорикса, он был в высшей степени впечатлен.
      Рита затворила дверь и обошла комнату. Причудливые фрески на деревянных стенных панелях нисколько не избавляли от ощущения тесноты. Оглядев изысканную мебель - эбеновое дерево, слоновая кость, великолепно отполированные серебро и медь, - она прилегла на перину и задумалась, разглядывая пурпурный шелк балдахина.
      "Какого дьявола я тут делаю?"
      Рита вдруг вспомнила, что сегодня еще не проверяла, есть ли на "доске" очередное послание. Она достала Тевкос из саквояжа и включила дисплей.
      "Дорогая внучка!
      Если ты уже встречалась с императрицей, то, вероятно, поняла, что эта женщина очень мудра, своенравна и умеет добиваться своего в раздираемой проблемами Ойкумене. Но увы, век ее на исходе, и политическая смерть может наступить даже раньше, чем физическая. Скоро в Ойкумене воцарятся аристократы-администраторы, для которых политика - это точная наука. Они уже вменяют в вину Клеопатре ее непредсказуемость и обычай полагаться на интуицию. Вот почему необходимо найти и изучить Врата до того, как она скончается или отречется от престола. Это наш последний шанс, ибо ни один здравомыслящий политик не согласится снарядить такую экспедицию. Прежде всего потому, что здравомыслящий политик не поверит в существование Врат. А Клеопатра верит, испытывая при этом благоговейный трепет, без которого ей никак не подняться над обыденностью, постоянными разочарованиями и каждодневными кризисами. Когда-то я тоже разочаровала ее, но, думается, в ней еще осталось чуточку веры. Умоляю, не будь высокомерной с нашей императрицей, дай волю природной осторожности и избегай соблазнов высшего света. Двор - очень опасное место. Клеопатре там живется не уютней, чем скорпиону среди змей".
      Рита мысленно поблагодарила софе. за предупреждение и понимание и выключила Тевкос.
      Наутро в атмосфере секретности началась подготовка экспедиции в пределы Нордической Руси. Следующие два дня пронеслись в головокружительном темпе. Императрица и ее советники лезли вон из кожи, чтобы закончить приготовления как можно быстрее, и вскоре Рита узнала причину такой спешки и осторожности.
      Десятки лет назад Клеопатра контролировала практически всю научно-исследовательскую деятельность Ойкумены. Эта прерогатива досталась ей еще в юности, до того как влияние буле пошло на спад, И ей удалось почти целиком возвратить себе власть, которую династия Птолемеев столь щедро раздарила александрейской и канопской аристократиям.
      - Мне дорого обошлась твоя бабушка с ее неуловимыми Вратами. - Скривив губы в улыбке, Клеопатра вздрогнула и махнула рукой, - мол, лучше не вспоминать. - Потом, правда, аристоям стало не до того. Мятежи крестьян и клириков, кипросский кризис со срывом воинской мобилизации... Они забились по щелям и носу не казали несколько месяцев - ждали, когда я свалюсь. Ну а мне хоть дух удалось перевести. Тайком, правда. А тайны, да будет тебе известно, в Александрейе подолгу не живут. Через пять-шесть дней экспедиция должна быть готова к отправке, иначе не избежать вмешательства буле.
      Клеопатра познакомила Риту со своим конфидентом Оресиасом - известным ученым, специалистом по Нордической Руси. Рыцарски преданный королеве, он выглядел весьма импозантно: средних лет, высокий, худой, мускулистый, светловолосый, с орлиным профилем. Оресиас помог Рите составить вчерне списки необходимых кадров и снаряжения. Некое полуосознанное побуждение заставило ее вписать имя Деметриоса, с которым она еще ни разу не встречалась. Ну и ладно, общение с коллегой-математиком наверняка поможет скоротать путь.
      С политической точки зрения, экспедиция - огромный и бессмысленный риск. По всей южной границе Нордической Руси, от Бактры до Мадьярского Понта, расставлены высокочастотные дозорные башни; кроме того, путь лежит через независимые, но союзные Руси республики гуннов и уйгуров, знаменитые яростью и жестокосердием своих воинов. Визит чужеземцев там могли расценить как повод к ответному нарушению границы.
      Добираться до места назначения экспедиции предстояло на иоудайских пчелолетах - вместительных низколетящих машинах с горизонтальными пропеллерами и сирийскими реактивными турбинами. Отставной генерал сил безопасности Джамаль Атта, как веером, помахал пачкой фотоснимков, изображающих эти летательные аппараты с широкими лопастями винтов, установленных на крыльях, и выпуклыми фонарями впереди, напоминающими глаза насекомых.
      - С оружием никаких хлопот - есть дворцовый арсенал, есть мемфисские заводы, на крайний случай, "черный рынок" в дельте. Меня беспокоит другое: что конкретно мы ищем? И что будем делать, если найдем?
      О необычном объекте поисков Атты и Оресиаса знали еще далеко не все.
      Рита посмотрела на карты.
      - Ищем Врата. Найдем - попробуем войти.
      - И что увидим за ними?
      - Пространство, которое называется Путь. - Она пустилась в объяснения, но через минуту Атта сверкнул глазами и поднял руку.
      - Если за Вратами можно жить, то там, наверное, уже живут. А вдруг им не понравятся незваные гости? Рита пожала плечами.
      - Не знаю. Думаю, нас встретят хорошо.
      - Кто встретит?
      - Возможно, люди. Создатели Пути. Атта недоверчиво покачал головой.
      - Кто бы они ни были, у них наверняка есть коечто за пазухой на случай вторжения чужеземцев. На мой взгляд, все это слишком рискованно и плохо продумано. Лично я пустил бы вперед армию.
      - Армия исключается, - возразил Оресиас. - Но если эта молодая женщина готова хоть к черту на рога, к лицу ли бывалому воину отставать от нее?
      Атта развел руками.
      - Твоя правда. Я тоже готов лезть к черту на рога, но только по приказу Ее Императорского Величества. Раз уж Ее Императорскому Величеству угодно, чтобы наша служба завершилась в пасти чудовищ или под молниями богов...
      - Или в объятиях друзей. - Нытье Атты вывело Риту из себя. - Друзей, способных вернуть Ойкумене дни ее славы.
      - Сокровища из пасти дракона, - усмехнулся Оресиас.
      ПУХ ЧЕРТОПОЛОХА, ПЯТЫЙ ЗАЛ
      Ярт спокойно перебрался в Ольми, очевидно, не заподозрив о перемене. Лежа во второй комнате с закрытыми глазами, Ольми осторожно присматривался к "гостю", как ветеринар к спящему хищнику.
      Со всех сторон на него давили толщи астероида - неподвластные времени первобытные известняки, гранит и вода, столетиями дававшие кров и пищу его народу.
      Он глядел на дисплей, с которого только что исчез безмятежный образ ярта. Опустели и хранилища памяти - все, из чего состояла личность пленника, благополучно перекочевало в импланты Ольми. Первые же секунды изучения ярта дали результат: обнаружился не то буфер, не то интерфейс для перевода, созданный либо яртом в ответ на первые зондирования, либо, что менее вероятно, учеными, которые его зондировали. Без помощи этого буфера Ольми не уловил бы вразумительную речь, когда Мар Келлен "помог" ему в первый раз подключиться к хранилищу сознания пленника. Буфер был неполон, но для начала годился.
      Убедившись в возможности перевода, Ольми еще дважды проверил свою защиту. Ум ярта, занимавший один имплант, и загруженного дубля он изолировал от своей основной личности и соорудил несколько Преград, из которых не самую последнюю роль играл таймер, регулирующий доступ ко всем имплантам. Дублю доверялось проводить начальный этап изучения, периодически докладывая о результатах.
      В сверхскоростном мире деятельности импланта все это уместилось в десять минут после загрузки. Дубль установил, что сознание ярта почти невредимо, но с дальнейшими выводами не торопился. Пока не разгадан целиком принцип действия бомбы с часовым механизмом, нельзя утверждать, что та или иная ее часть безвредна.
      В первый же час работы Ольми обнаружил несколько кусков памяти-опыта ярта. Как только он попытался переслать их в основной имплант, ярт встрепенулся. Казалось, на миг части его сознания пробудились от безвременной дремы" и на Ольми обрушилась какофония взволнованных посланий:
      Задание неясно. Присутствие служебного арбитра (?) Местонахождение неопределимо (мое?) (Острое отвращение).
      И тотчас - низвержение обратно в тихий омут мнимого сна.
      Открывшиеся Ольми воспоминания отнюдь не радовали своей четкостью и легкодоступностью для интерпретации. От человеческого эквивалента чувственность ярта отличалась в корне; "глазами" он воспринимал не только свет, но и звук, сочетая их сигналы удивительнейшим образом, совершенно не знакомым Гекзамону. Впрочем, это не доставило Ольми особых хлопот, поскольку уже не одно столетие были известны алгоритмы для расшифровки информационных сигналов практически во всех сенсорных диапазонах. Больше всего Ольми (а точнее, дубля ) сбила с толку недооценка (на уровне индивидуального восприятия) преимуществ улучшения культурных условий. Личное мироощущение ярта выглядело почти неуместным - весомое подтверждение версии, что этот чужак не столько индивид со свободой воли, сколько дистанционно управляемый датчик.
      Однако этому противоречили другие находки. Ярт обладал прочной и автономной мотивационной матрицей; в человеческих терминах ее можно было бы назвать аналогом эго. Правда, на эту матрицу наслаивались сложные взаимосвязанные комплексы социальных и иерархических обязанностей. Сильная воля ярта проявлялась только в определенных ситуациях; в родной социальной среде она исчезала совсем, уступая место исполнительности и послушанию. И в этом, с точки зрения ярта, не было никакого противоречия, ибо "послушание неотличимо от свободы воли".
      Интересное кредо, и все-таки Ольми был уверен, что групповой разум тут ни при чем, по крайней мере, этот ярт к нему отношения не имеет. Возможно, в сознании пленника специально запечатлена модель яртской иерархии - нечто вроде искусственного самоконтроля или совести.
      К тому времени, как от дубля по односторонней связи поступила новая порция сведений, Ольми уже призадумался: а не столкнулся ли он с двумя или даже несколькими загруженными индивидами? Казалось невозможным присутствие стольких противоречий в мотивационной матрице одной личности.
      Наконец удалось собрать серию чувственных "воспоминаний", годную для перевода на человеческий язык.
      Поскольку ярт испытал сильнейший шок, была понятна особенная яркость картин пленения. Ольми увидел не что иное, как Путь, абсолютно бесцветный и плоский, с блестящими предметами на переднем плане. Детали этих предметов вырисовывались с изумительной четкостью, но при этом постоянно изменялись, вызывая у Ольми сомнения в правильной интерпретации образов. Предвидя реакцию своего оригинала, дубль заверил, что все в порядке.
      Изображение предметов ярт получал во всевозможных плоскостях, но не в кубистской манере Пикассо, а после обработки визуального сигнала многочисленными и разнообразными способами.
      Затем у Ольми родилась догадка (и дубль независимо подтвердил ее), что ярт использует сенсорные дешифраторы, зрительные "мозги", почти наверняка перенятые у иных форм жизни, в том числе, быть может, и гуманоидных. За годы плена он, конечно, успел их рассортировать и отобрать все пригодные, по его мнению, для копирования человеческих зрительных ощущений.
      Не этим ли объясняется некоторый сумбур в эго и мотивационных матрицах? Быть может, ярт в буквальном смысле поглощает разумы иных особей, а не просто таскает их с собой, как инструменты в сумке?
      Сколько же разумных существ, сколько культур и обществ покорено яртами? И какая судьба уготована побежденным?
      Ольми проработал еще около часа, пытаясь разобраться в зрительной памяти существа, и наконец восстановил довольно четкую сцену пленения.
      Первый уровень сенсорной интерпретации (возможно, природная матрица ярта) выглядел так:
      "Вокруг абсолютная мгла, холод и безмолвие. Передний план заполнен горячими и шумными объектами, движущимися на большой скорости. Эти объекты машины, но ярты не строят таких машин. (Картина размножения и выращивания чего-то наподобие вирусов).
      Второй уровень сенсорной интерпретации (чужой?):
      "Задний план насыщен деталями настолько четкими, что отвлекают внимание: объекты переднего плана выглядят несущественными, неуместными. Этот метод просто исключает интерпретацию машин и даже, возможно, всех близких объектов".
      "Может быть, - предположил Ольми, - это адаптированный метод чувственного восприятия, выполняющий вспомогательные функции? Он кажется отнюдь не самым главным". Ольми без труда узнал Путь: огромная полость с яркими красными и фиолетовыми языками силовых полей.
      "Под ударами пробойных лучей некоторые поля разлетаются в сверкающие клочья. Лучи пронизывают и пересекаются, но и этот метод ничего не объясняет насчет машин".
      "Странно, - подумал Ольми. - Впрочем, зрение сродни мышлению; вероятно, этот способ "позаимствован" у расы, не знающей технологии".
      Третий уровень. (Похож на первый. Зрение другого ярта?):
      "В абстрактном смысле действия объектов на переднем плане полностью ясны. Каждая машина изображена четко".
      Ольми узнал вооруженные пенитрейторы (на кораблях этого класса летали только дубли и роботы, запрограммированные на поиск и ликвидацию врага) черные, уродливые, грозные, дышащие энергией полей. Ольми содрогнулся, это оружие всегда ему не нравилось. Слишком простое, целенаправленное и неудержимое. Все, что не попадало в поле притяжения этих машин, уничтожалось, распылялось на атомы, тепловые импульсы и гамма-лучи.
      Ярт столкнулся с пенитрейторами, однако уцелел и попал в плен. В том страшном горниле, что сейчас раскинулось перед внутренним взором Ольми, он стоял на передовой. А люди на такие операции посылали исключительно дублей.
      Так есть ли в нем что-нибудь от живой природы, или он целиком искусственный? Первые исследователи не сочли его физическое тело типичным для яртов. Можно ли доверять психике?
      Ольми решил выяснить все подробности пленения ярта. Один за другим пошли образы-воспоминания и вскоре сложились в доступную человеческому восприятию историю.
      "На маленьком летательном аппарате ярт пробирался через силовые заграждения, как стрекоза сквозь тростниковые заросли. Над ним, по всему этому сектору Пути..." (Скорее всего, на всем протяжении спорной территории - 1,9 километра).
      "...машины - убийцы яртов и людей сцепились в яростной схватке. Сложилась патовая ситуация, и так продолжалось довольно долго". (Ольми не успел разобраться в яртских мерах времени).
      "Аппарат ярта встретил и разрушил несметное число маленьких человеческих машин, рыскавших по голой поверхности Пути. Попадались и машины для поиска, но их удавалось разными способами обходить. И вот он - за пределами тупикового региона, на территории людей, где попытается нанести сокрушительный удар по командному центру - большому щелелету или бронированной крепости. Но тут он столкнулся с тучей пенитрейторов..." (И других кораблей, которых Ольми не опознал).
      "...и прежде, чем успел сманеврировать, оказался в плотной сети лучей. Чудовищное давление покорежило корпус его корабля. Бортовая аварийно-ремонтная система быстро обнаружила и восстановила поврежденный участок силового пузыря. Ярт лежал в жизнеобеспечивающей люльке, по ее прозрачному экрану блуждал пульсирующий свет - генераторы выдыхались. Дистанционные роботы, похожие на огромных черных жуков, пробились в пузырь, вывели из строя слабеющую люльку и вырвали ярта, получившего серьезные раны, из ее хватки. А по поверхности Пути к пенитрейторам шел еще один корабль, огромный, как щелелет..."
      На этом сенсорные образы расплылись и исчезли.
      Ольми открыл глаза. Он никогда не слышал, что на яртских аналогах пенитрейторов летали органические существа. Выходит, этого вояку послали на верную смерть. Все это выглядело нетипично. Подозрительно. Смехотворно.
      И тем не менее, люди заглотали крючок, надеясь, а может быть, и веря, что не ярт сдался в плен, а они его поймали.
      Возможно, так оно и было. Но возможно и другое: зная, что врагам ничего о них не известно, ярты решили извлечь из этого выгоду и запустить в чужую цитадель троянского коня. Но зачем же пленнику сразу после этого убивать исследователей? Зачем открывать дверцу в конском брюхе, прежде чем наступит ночь и троянцы уснут?
      Ольми сомкнул веки и вспомнил несколько последних зрительных образов, присланных дублем. Слишком обрывочны, не связать...
      Но за ними последовал едкий укус коррозии. Ольми попятился от ядовитого жала и столкнул всю цепочку воспоминаний в третий имплант, немедленно изолировав ее. Затем опустошил все хранилища данных в третьем импланте.
      Выходит, ярт не дремал.
      Ольми подождал, пока дубль во втором импланте закончит самоанализ. Когда прошли данные, "бикфордов шнур" к нему вдруг рассыпался в прах. Дубль "засветился".
      Ярт действовал. Меры предосторожности помогали мало.
      Соорудив еще несколько баррикад вокруг изолированных имплантов, Ольми изготовил нового дубля. Посылать дублей в эту нечеловеческую преисподнюю - все равно что лезть туда самому, ведь они копии его личности. Снова начались гормональные выбросы, и пришлось отгонять тошнотворный клаустрофобический ужас, который чуть не одолел его периферийный контроль.
      С момента загрузки прошло меньше двух часов.
      Изучение чужака откровенно оборачивалось поединком разумов. Стерев второй имплант и введя нового дубля на смену засвеченному, Ольми ждал результатов следующей серии прощупываний. Психика ярта пока не пыталась противодействовать.
      Но пленник тоже принимал меры предосторожности.
      Хотя нападение на первого дубля удалось (к чему Ольми был готов), в переделке базовой системы имплантов, вмещающей ярта, чужак покуда не преуспел. По всей видимости, он еще не определил ее, но понял, что его положение изменилось.
      Защита действовала надежно. На время можно было оставить ярта в покое и перенести исследования в Четвертый Зал.
      Теснота подземелья и ощущение многокилометровой каменной толщи угнетали. Но возвращаться в мир людей было рано, до этого рискованного шага предстояло сделать множество других. Как следует прозондировать и протестировать ярта.
      Если ярт очнулся, то пора открыть ему глаза на реалии человеческого бытия.
      ГЕЯ, АЛЕКСАНДРЕЙЯ
      С Ключом в руках Рита стояла в пещерообразном дворцовом гараже, в кругу участников королевской экспедиции. Она закрыла глаза и сфокусировала внутренний взгляд на шаре.
      Перед мысленным взором проплывали континенты с ясными контурами, с четкой гравировкой рельефа. Многого в этом изображении она не понимала. Некоторые детали вспыхивали, будто старались привлечь к себе внимание, другие были обведены пунктиром или помечены точками; иные участки суши или океана окаймлены красным или желтым. Ключ ничего не объяснял, только вращал глобус: сначала до
      Канопа в устье Нилоса, затем под углом до Врат, обозначенных необычным крестом. Ритин "наблюдательный пункт" опустился на поверхность шара и двинулся по безумной пестроте и яркости ландшафта к пастбищам, пылающим зеленым огнем. Там и находились Врата - диковинный крест, широко раскинувший "руки". Она разомкнула веки.
      - Они еще там.
      - Лучше бы нам вернуться не с пустыми руками,
      - прошептал Оресиас на ухо Рите, не с укором, а по-товарищески.
      Джамаль Атта и высокий брюнет с румяным лицом забрались в фургон Риты и расположились на своих местах. Когда все уселись и фургоны двинулись к воротам гаража, военный советник представил незнакомца:
      - Если не ошибаюсь, это ваш долгожданный дидаскалос. Только что из каллимакосовой ссылки. Деметриос, это Рита Береника Васкайза, твоя усердная и безропотная студентка. Это она попросила, чтобы ты нас сопровождал.
      У Деметриоса был добрый взгляд, а его улыбку, уверенную и одновременно смущенную, Рита сочла волнующей.
      - Для меня это большая честь, - сказал он и озабоченно посмотрел на футляр с Ключом. - Один из знаменитых артефактов?
      Рита кивнула.
      В рассветный час грузовики попетляли по тесным улочкам Брухейона и Неаполиса, изредка встречая на своем пути торговца или рыбака. Было прозрачно и свежо, как ни разу за последние дни. Когда-то Александрейя по праву гордилась чистотой своего воздуха, но то было до постройки фабрик в дельте.
      Около полудня впереди показался аэродром. Потянуло запахами керосина и смазочного масла, донесся рев турбин и дюз - военные чайколеты вылетали на патрулирование ливийской границы.
      Колонна остановилась на асфальтовой площадке перед широким четырехугольником бетонных ангаров. Рита поглядела налево - там длинными рядами выстроились сверкающие серебром чайколеты, изящные истребители, готовые взмыть в любой миг, и огромные игловидные бомбардировщики с эмблемами провинций Иоудайя и Сирийская Антиохейя. Дальше узкой кремовой лентой над бетоном и черным асфальтом лежала Западная пустыня.
      На ближайшую полосу опустился истребитель и промчался самое большее в ста локтях от колонны. От невыносимого рева Рита сморщилась и, взяв футляр с Ключом под мышку, зажала ладонью левое ухо.
      По ту сторону фургона она увидела два пчелолета - угрюмых, приземистых, неописуемой коричневожелто-белой камуфляжной пестроты. В состязании с истребителями они проигрывали всухую, ибо выглядели сущими уродами и неряхами, этакие летучие халупы. Концы широких горизонтальных лопастей свисали, турбины по краям лопастей (каждая величиной с человека) находились всего в трех локтях над землей. Возле пчелолета стояло несколько человек в красно-белых летных спецовках. Они разговаривали между собой и наблюдали за пассажирами фургонов.
      Из задней двери соседнего фургона выпрыгнул кельт, а за ним несколько солдат дворцовой стражи. "Это чтобы меня охранять", - сообразила Рита. Ей вдруг неистово захотелось бросить Ключ и убежать в пустыню.
      - Пора на борт, - подал голос Оресивс. - Дидаскалос, не сочтите за труд, подсобите студентке.
      Внутри узкого фюзеляжа Рита отыскала свое кресло - два параллельных железных подлокотника, между ними довольно жесткий квадрат, обтянутый холстиной. Деметриос вручил ей шкатулку с "грифельной доской" и помог водрузить Ключ на полку, огражденную сеткой. Турбины ревели, изматывая нервы, не позволяя собраться с мыслями. Раздав пассажирам наушники, летчик жестом велел рассесться по местам и пристегнуться.
      А тем временем во второй пчелолет спешно забрасывали припасы и снаряжение. Водители расселись по фургонам и погнали их с поля к военному шоссе.
      "Что будет, если нас схватят? - подумала Рита. - Вдруг случилась беда? Но какая?"
      Она прижала наушники к голове и закрыла глаза. Летать ей еще не доводилось.
      Наконец оба пчелолета оторвались от асфальта и помчались над летным полем. Рита не видела, чем заняты солдаты в грузовиках. Надеялась только, что не стрельбой.
      Деметриос, сидевший рядом с кельтом через проход от Риты, ухитрился изобразить улыбку на посеревшем, напряженном лице. Пчелолет резко взмыл вверх, и за иллюминатором ослепительно заискрился алмазный наждак. Прямо под нею в сотнях, если не в тысячах, локтей лежал океан.
      - Сворачиваем на восток, - прокричал ей в ухо Оресиас. - Кажется, спецслужбы буле нас прозевали. Погони вроде нет.
      Следуя плану, они держались в пяти-шести парасангах от берега и хранили радиомолчание.
      "Все идет, как задумано, - внушала себе девушка.
      - Опасаться нечего. И не о чем горевать".
      Но не так-то легко было отогнать тревожные мысли.
      Через час на душе полегчало. Рита пообвыкла и уже не замечала приступов головокружения. За стеклом синело безоблачное небо, ниже стелился берег, а далеко на юге, над дельтой, висела дымка тумана. Новая панорама была поистине волнующей. Позади и правее, строго соблюдая дистанцию, летела вторая машина.
      Рита слушала, как Оресиас и Джамаль Атта обсуждают курс с кибернетесом, который передал управление своему помощнику. Кельт и дворцовые гвардейцы смотрели на вещи просто и держались стоически. Их соперничество - единственное проявление тревоги - похоже, исчезло.
      Рита вполне притерпелась к реву двигателей пчелолета; даже подремала часок, увидев во сне песчаную пустыню. А по пробуждении узнала, что экспедиция пересекла Иоудайю и приближается к Дамаску. Внизу, точно огромный пирог с пылу, с жару, лежала пустыня: пески, валуны и горы с желтоватым налетом. Они навевали раздумья о караванах, о многодневных переходах, о смертельной жажде и кровавых кинжальных поединках из-за глотка воды на дне пересохших колодцев. Романтика... Девушке просто не верилось, что она летит в поднебесье, как божья птаха.
      Торговую столицу Сирии окружали поля и фруктовые сады. В еврейских и хорезмийских кварталах стояли приземистые зиккураты из стекла, стали и бетона. Над южной частью города мрачно возвышалась каменная персидская крепость, а еще южнее лежал международный аэродром Эль-Зарра.
      Возвратясь из кабины кибернетеса, Атта сообщил Рите, что они садятся на краю Эль-Зарры для дозаправки.
      - Узнаем новости... если с нами кто-нибудь захочет говорить.
      Пчелолеты сбросили высоту и приближались к аэродрому, едва не сбривая верхушки деревьев. Рита снова разволновалась, но, ощутив запах фиг и дымок верблюжьего кизяка, сумела улыбнуться. Она еще ни разу не бывала в чужой стране. "Если останусь жива, - сказала себе девушка, - будет, что вспомнить".
      Пчелолет сел на ровную бетонную площадку возле стайки древних обшарпанных фургонов-заправщиков. К летательным аппаратам двинулись усталые, запыленные техники, волоча за собой длинные плоские шланги песочного цвета.
      - Встречают нас неважно, - заметил Атта. - Топливо дают, но почему-то не спешат предложить другие услуги. Сдается мне, дамасские власти уже не очень дорожат императорским расположением.
      - Заговор? Дворцовый переворот? Атта покачал головой, не желая гадать.
      - У нас - своя задача. Но что-то стряслось, это как пить дать. Должно быть, в аккурат перед нашим вылетом. По радио не узнать, а идти в город или к начальству аэродрома - это как минимум час. - Он пожал плечами. - Придется дальше лететь, ничего другого не остается.
      Рита смотрела на далекие башни и зиккураты Дамаска и удивлялась, почему ей совсем не страшно. В нее, как наркотическая одурь, въелись возбуждение и скука полета.
      - Взгляни, пожалуйста, на Ключ, - тихо попросил Оресиас. - Может, нам и лететь уже незачем.
      Рита сняла с полки футляр, открыла его, коснулась пальцем рычажков. Снова перед ней закружился ярко расцвеченный мир, и на прежнем месте возник крест.
      - Летим, - сказала она.
      Оресиас застегнул ремень, откинул голову на спинку кресла и закрыл глаза. Через несколько минут дозаправка закончилась и фургоны отъехали. Атта раздраженно лязгнул крышкой люка.
      - Как насчет воздушного танкера? - пробормотал он. - Как насчет возвращения пешим ходом?
      ПУХ ЧЕРТОПОЛОХА
      Ольми добрался до заброшенной станции в Пятом Зале, а уже через час был в Четвертом. Преодолев мерцающее серебром обширное водное пространство, поезд затормозил и высадил его у турбазы на острове Северная Круговерть, в первом квадранте, около северного колпака. Стараясь не привлекать к себе внимания туристов, он взял напрокат вездеход, проехал десять километров до далекой тропы и пешком углубился в хвойную чащу.
      В памяти его импланта, в изоляции от настоящей личности, новенький дубль с предельной осторожностью изучал психику ярта.
      Спустя три часа Ольми остановился под тысячелетним мамонтовым деревом. Ступни утопали в древнем суглинке, из леса зыбкими жгутиками тянулся туман.
      Одиночество и отрешенность, завладевшие им несколько месяцев назад, еще до начала поисков, сегодня казались сущими пустяками. Добровольное изгнание породило в душе небывалые ощущения. Вспомнился Тапи: "Наверное, он уже сдает экзамены на инкарнацию?" Давненько Ольми не думал о сыне. И о Сули Рам Кикуре. Отвлекали заботы. А ведь кто знает, может, он уже с ними не встретится.
      Он пощупал толстую, жесткую кору старого дерева. Мелькнула мысль: "А не в родстве ли мы с ним?" Нет. Не сохранил он крепких уз ни с кем, даже с близкими друзьями, и это угнетало. А может, разладились имплант-регуляторы, вот и вся причина дурного настроения? На всякий случай (не более того) он прогнал через настоящую психику и регуляторы тестовую программу.
      "Функциональных неполадок не обнаружено", - доложила система.
      Дело всего лишь в постоянном ощущении опасности, чрезмерном напряжении нервов.
      Все эти деревья пережили раскручивание после отрыва Камня от Пути. Выдержали временную невесомость, наводнения, анархию погоды... Отчего же их вид ничуть не ободряет его?
      "Почему я вообще ничего не чувствую?"
      Дубль сообщил об успешном проникновении в хранилища социальной и личной памяти ярта. Вдобавок обменялся с ним осторожными "приветствиями".
      Ольми сел, прислонясь лопатками к дереву, и перевел дух. Произошло нечто вроде диалога, причем гораздо раньше, чем он ожидал. Ярт увидел какие-то выгоды в сотрудничестве, и если он не передумает, то в доступной дублю памяти вскоре удастся отсортировать настоящие воспоминания от сфабрикованных. Впрочем, с какой стати ярт должен добровольно делиться правдивой информацией о себе подобных? Хотя ситуация, вообще-то, необычная, и Ольми до сих пор не имеет представления о психологии ярта, не знает, чего можно от него ожидать.
      Когда переправка данных от дубля к оригиналу закончилась, Ольми еще некоторое время посидел с открытыми глазами, глядя на лес и на
      ...громадные призматические щелелеты яртов, с величавой медлительностью плывущие по колонизированному сегменту Пути... (опять несколько визуальных слоев, но на этот раз более упорядоченных, не так лихорадочно сменяющих друг друга) ...м танцующие комариные стаи вспомогательных машин и летательных аппаратов; исторгаемые из щелелета, они образуют широкие кривые скаты до "дна" Пути.
      Едва начав "прокручивать" воспоминание, Ольми увидел и опознал под ближайшим скатом вывернутое наизнанку изображение планетарной поверхности. Восстановить правильный образ не удалось, но было похоже, что по крайней мере в одном этом случае Вратами для яртов служили не круглые отверстия, а прорези шириной в несколько километров. Конечно, никоим образом не следовало исключать, что это дезинформация, а сам ярт - ловушка. Единственный способ выяснить - спросить у Корженовского, возможно ли существование на Пути продолговатых Врат. Но если это и так, прочие детали могут быть искажены...
      Новое воспоминание:
      ...Копошение с другими существами... (Ярты? Или их клиенты?) ...в густой зеленой жидкости, а между ними ползают маленькие серебристые червячки, время от времени обвивая кого-нибудь из них и сжимая, но не сильно, а лишь бы чуть-чуть промять плоть. Некоторые существа напоминают ярта во второй комнате подземной усыпальницы Пятого Зала, другие - плоские, как ковры, черные, в белую крапинку; они свободно плавают в жидкости, шевеля волнистой бахромой; есть и морские звезды о трех плоскостях симметрии, с гибкими не то щупальцами, не то пальцами на краю каждого луча; а еще - извержения какой-то густой массы из бесцветных труб...
      Было ощущение, будто Ольми наблюдает за кошмарной жизнью далекого морского дна. Даже не наблюдает, а всего лишь тупо смотрит. Покамест ни одна тварь не дала ему ключа к разгадке - чем это они там занимаются.
      Возникали и другие картины, столь многочисленные, что он не успевал воспринимать. Отложив их "на потом", он приступил к обмену "приветствиями".
      Дубль: Воспроизведение образов плена и серия сигналов, означающих, что дублю известно о существовании и положении ярта.
      Ярт: Я недостижим для дежурного? Где пароль дежурного исполнителя?
      Дубль: Ты недостижим для любого соплеменника.
      Ярт: Каков статус брата/отца? Я на связи с командным надзором?
      Дубль: Статус брата/отца неизвестен. Я не командный надзор. Ты в плену и подвергнут изучению.
      Ярт: Личный статус военнопленного признан.
      Затем дубль передал длинный список вопросов, уже прошедших обработку. "Ну, хоть иллюзия успешного продвижения есть, - подумал Ольми. Тьфу, тьфу, тьфу..."
      Ярт: Сотрудничество и передача информации о статусе? Замена командного надзора и командования?
      Это смахивало на капитуляцию. Ольми взял на заметку словосочетания "дежурный исполнитель", "командный надзор" и слово "командование" - не исключено, что это прослойки в обществе яртов.
      Дубль согласился на условия пленного, которые еще предстояло истолковать. Методы допроса были уже выработаны, рамки установлены, но барьеры остались, и вряд ли они будут убраны, разве что на короткое время, для передачи новых сведений и результатов проверок систем.
      Ольми вонзил пальцы в суглинок, запрокинул голову и посмотрел на огромный сук. Задействованы были все средства защиты. Возможно, ярт и не думал сдаваться, а просто тянул время, готовя новый удар.
      Что-то нашептывало Ольми: не спеши радоваться. Не сумев сразу убить или подчинить его себе, ярт, быть может, выбрал новую тактику. Какую - поди, догадайся.
      Но обмен подробными сведениями уже начался.
      ГЕЯ
      Мало-помалу великий Багдад восставал из пепла. Помогали ему в этом месопотамские нехемиты, чьи бронированные, моторизованные орды двадцать лет назад продвинулись на запад и разграбили город - в ту пору Ойкумена отражала на ливийской границе одно из бесчисленных вторжений. - Властители из нехемитов получились неважные: одно дело- набожно приносить пленников в жертву безликому и требовательному богу, и совсем другое - править изнеженным, но деятельным народом. Тогда они обратились к Клеопатре - одной из немногих уцелевших на Гее императриц - и предложили ей стать "невестой Нехема". Идея, при всей ее смехотворности, была не из тех, которые отвергает, и вскоре Ее Императорское Величество снискало в Багдаде всеобщее обожание, направив в древний град поток ойкуменских денег и техники. За это нехемиты обещали стеречь границы с Республикой Гуннов и Нордической Русью.
      Джамаль Атта не думал, что в Багдаде у экспедиции возникнут затруднения. И верно, через три часа после вылета из Дамаска они благополучно сели на новом аэродроме, и администратор в тюрбане распорядился о дозаправке пчелолетов и выдал карты казахских, киргизских и узбекских территорий Нордической Руси.
      Пчелолеты оставили позади Нехем и поймали попутный ветер, благодаря чему за два часа домчались до ойкуменской Раки - уединенного островка с надежно укрепленными границами. Там от инспектора военного аэродрома Оресиас узнал, что из Александрейи не поступало никаких известий и что воздушное сопровождение - авиатанкер и старый грузовой чайколет - готовы к вылету.
      Им предстояло углубиться в поистине опасные пределы. Пятнадцать столетий назад на персов и ойкуменян обрушились полчища алан и гуннов, степных родов и тевтонских племен, слившихся в огромную мобильную нацию-завоевательницу. Обширные территории подверглись свирепому опустошению, европейская цивилизация оказалась, отброшена до Внутреннего моря, а империя кочевников простерлась от берегов Галлейи и Кимбрии до великих стен Китая. Не было еще во всем мире столь гигантского и столь зыбкого государства. И полувека не минуло, как оно растаяло, будто кровавый и дымный кошмар, и Скифия с Нордической Русью заполнили собой образовавшуюся пустоту. У алан и аваров остались только земли восточное Каспия, а к северо-востоку от них закрепились гунны. Тысячу лет в этих странах не прекращалось брожение, однако границы сохранялись до прихода айганских туркмен - пиратов и грабителей Геллеса*.
      Туркмены вытесали себе экологическую нишу, перенеся на Каспий пиратские обычаи, и сейчас под крыльями пчелолетов проплывали их величавые горы. Потомственные разбойники не признавали ничьего превосходства и владычества над собой, жили в самоизоляции и пытались сдерживать любые вторжения окружающего мира. Если они вынудят пчелолет сесть - пощады не жди. Но вряд ли они располагали необходимым для этого оружием.
      -------------------------------------------------------------
      * 3емной Геллеспонт - древнегреческое название Дарданелл.
      -------------------------------------------------------------
      Близ северо-восточной границы Туркмении они дозаправились в воздухе. Большей частью это происходило вне видимости пассажиров, но и то, что заметила Рита, выглядело интересно.
      Горы уступили место охряным равнинам с голыми лепешками холмов и кое-где острыми утесами. Затем пошли пятна и даже длинные полоски зелени по берегам мелководных рек.
      - Под нами южные пределы республик гуннов и алан, - сообщил Оресиас, возвратясь из кабины.
      Они сбросили высоту и минут двадцать шли на бреющем. Атта выглядел совершенно потерянным, все качал головой и нервно хлопал по коленям ладонями, дожидаясь, когда на узбекских сторожевых башнях почуют вторжение. Но так и не дождался. Либо пограничники вовсе их не заметили, либо не придали значения крошечным пятнышкам на экранах локаторов.
      Рите таки удалось вздремнуть и даже увидеть в полусне летучих черепах. Протерев глаза, она взялась за Ключ. Глобус вроде бы увеличился в размерах и остановился на этот раз намного раньше; на его поверхности появились новые многочисленные, но никак не объясняемые символы и абстрактные фигуры. Затем Рита оказалась посреди травянистой балки. Крест, мелко пульсируя красным светом, стоял на прежнем месте.
      - Мне бы надо вперед пересесть.
      Риту проводили до кабины кибернетеса, и его помощник уступил кресло. Прижимая к груди Ключ, она ощущала его отклики и разглядывала бескрайние пастбища.
      - Пожалуйста, вниз.
      - Уже близко? - спросил кибернетес.
      - Снижайтесь потихоньку...
      Пчелолеты сбросили скорость и пошли на снижение, а грузовоз и танкер принялись описывать широкие круги, через каждые десять - двенадцать минут проходя над машинами экспедиции.
      - Вон они! - воскликнула девушка. Ей не удалось бы объяснить, каким образом устройство сообщило, что они прибыли. Просто дало понять. Обе машины зависли в пятидесяти локтях точно над целью - травянистой низменностью вдоль ложа речушки. Врат видно не было, но Ключ, несомненно, указал точное их местонахождение.
      - Садимся, - велел Оресиас кибернетесу. Тот переговорил с ведомым, и пчелолеты, сбросив последние полета локтей, довольно мягко встали на траву и ветром лопастей погнали по ней рябь.
      - Глуши моторы, - произнес Атта за спиной Оресиаса. - Надо вести себя тихо, а то нагрянули табуном пьяных демонов. Этак и беду накликать недолго.
      - Чайколет тут поместится? - обратился к Рите Оресиас.
      На миг она растерялась - откуда ей знать? - но тут же вспомнила о Ключе. "Перенесясь" на глобус, она полетела над упрощенным ландшафтом в поисках ровного участка в несколько стадий длиной, годного для посадки чайколета.
      - Несколько сот локтей к северу. Там довольно гладко, есть, правда, несколько ям... Надо поосторожней.
      - С какой стороны заходить? - спросил Оресиас.
      - С юга. Площадка большая, не промахнутся.
      - Ну что ж, пожелай им удачи, - сказал Оресиас кибернетесу, когда тот передал на чайколет инструкции. Затем ученый снова повернулся к девушке: Можно выходить? Или еще опасно?
      - Не вижу причины ждать, - храбро ответила Рита, хотя ее била дрожь. Не увидев Врат своими глазами, она растерялась. Ведь она ничего о них не знала, кроме местонахождения.
      "А вдруг тут вообще ничего нет?"
      Дверь отъехала в сторону, и в немыслимо загроможденный салон ворвался прохладный свежий ветер. Травами пахло, как в сенной клади. И был еще какой-то резковатый аромат, может, сырой земли.
      Все участники экспедиции стояли под громадным пропеллером, глядя с покатого склона в балку. До цели они добрались без труда, однако, судя по выражениям лиц, никто не надеялся, что и впредь все будет благополучно. Атта, настороженно подняв густую бровь, косился на горизонт. Кельт с оружием наизготовку застыл возле Риты. Через несколько мгновений ее обступили дворцовые стражники - бесстрастные и готовые к любым неожиданностям. Робкие, но любопытные птицы, похожие на оперенные пули, снова опустились на траву.
      Рита подняла Ключ.
      - Это здесь. - Она сглотнула. - Я спущусь посмотреть. Вы все должны ждать у машин... кроме него. - Она указала на кельта. Пойти навстречу неведомой опасности без верного телохранителя, значит, нанести ему смертельную обиду.
      Деметриос, все еще не отошедший от сурового испытания полетом, шагнул вперед.
      - Я бы хотел с вами... Ведь я тут для того, чтобы составить свое мнение о находке. Какой прок, если я буду стоять в стороне?
      Рита слишком устала и изнервничалась, чтобы возражать.
      - Ладно, только Люготорикс и вы. - Она надеялась, что больше храбрецов-охотников не сыщется. Так и вышло. Оресиас и Атта, сложив руки на груди, стояли на краю плато в окружении других членов экспедиции и летчиков, а Рита, кельт и Деметриос спустились по пологому склону к топкому берегу ручья.
      Словно повинуясь чьему-то распоряжению, Рита взяла Ключ поудобнее и понесла перед грудью. Врата на "дисплее" уже приняли форму красного круга, и до него от силы пять локтей.
      - Близко? - хрипло спросил Деметриос. Рита показала.
      - Вот. - Наконец-то она своими глазами увидела Врата - едва различимую линзу, висящую локтях в восьмидесяти над землей. Она была чуть темнее, чем окружающий небосвод, и вроде бы не двигалась, но все равно навевала страх.
      Ключ передавал что-то маловразумительное. Рите пришлось молча переспросить и вновь "услышать", что эти Врата - самого миниатюрного и малоэнергоемкого образца, предназначенного для пропуска зондов толщиной от силы с человеческую руку и отбора образцов. Да к тому же они сейчас закрыты.
      Все это Рита изложила Деметриосу. Запрокинув головы, они обошли вокруг линзы. Тем временем кельт, не выпуская из рук автомата, неподвижно стоял в стороне.
      "Могу я сама открыть Врата?" - спросила Рита.
      "Существует возможность расширить их с этой стороны, - ответил Ключ, но подобная операция тотчас насторожит того, кто (или что) наблюдает за Вратами".
      "А ты знаешь, кто отворил их?"
      "Нет. На этом этапе создания Врата чрезвычайно похожи друг на друга".
      Рита повернулась к Оресиасу и Атте.
      - Они слишком малы, пройти невозможно. Если я попытаюсь раздвинуть, на той стороне немедленно узнают, что мы здесь.
      Оресиас недолго подумал над ее словами,, затем они с Аттой тихонько посоветовались.
      - Ладно, ночью обсудим, - заключил ученый. - А пока возвращайтесь. Будем ставить лагерь.
      Камуфляжные сети превратили пчелолеты в травянистые холмики. "Не лучшая маскировка, - подумала Рита, окинув взором ровное пространство вокруг, - но все же лучше, чем никакой". Пока ставились четыре большие палатки, Оресиас и Атта обсуждали с кибернетесом грузовоза планы на завтрашний день. Рита прислушивалась к их голосам со своего ложа - примятой и накрытой брезентом копны свеженарванной травы. В углу палатки жужжали мухи и шуршали мотыльки. От изнеможения слипались веки, но нельзя же было ей, начальнику экспедиции, отключиться раньше всех! Из импровизированной кухни Деметриос принес котелок супа, и она, хлебая, снова и снова повторяла в уме вопросы: "Почему Врата открыты именно здесь? Кто пришел на Гею следом за Патрикией? Кому это могло понадобиться?"
      Тевкос уже два дня не сообщал ничего нового. И все же этим вечером она вновь включила его и наконец увидела слова бабушки. Выходит, никакая та не ведьма, если все еще поучает насчет политики Александрейи - мира, утраченного внучкой со всеми его стремлениями и идеями. Прочтя длинное послание, Рита закрыла глаза. У нее немного отлегло от сердца: раньше казалось, Патрикия то и дело ревниво заглядывает ей через плечо. Теперь же выяснилось, что софе была простой смертной.
      Растратив последние силы, Рита выключила "грифельную доску", положила в футляр из козьей кожи и погасила керосиновую лампу. В палатке уже все спали, унялся даже легкий ветерок снаружи, и на степь опустился широкий покров безмолвия.
      ГОРОД ПУХ ЧЕРТОПОЛОХА
      Чтобы хоть как-нибудь развлечься, Ланье изменил декор своего номера под куполом Нексуса. Бродя по комнатам в выходном костюме, он отдавал устные приказания. "Полинезия", - произнес он в столовой, классически аскетичной, с обилием острых углов. Проекторы-декораторы порылись у себя в памяти, обнаружили желаемый стиль и произвели на свет церемониальный зал со стенами из пальмовых бревен, освещенный факелами и кострами, устланный коричневой и белой тапой, уставленный деревянными чашами и увешанный плетеными украшениями из травы и пальмовых листьев.
      - Отлично, - одобрил он. Небольшое чудо - отменная утеха для маленького скукоженного эго... Ну, по крайней мере, неплохое бодрящее средство.
      Когда-то в этих апартаментах живали влиятельные политики - сенаторы, председательствующие министры, даже президенты. После ухода в Путь тут веками никто не селился, а ныне этими номерами пользовались только при государственных церемониях.
      Корженовский ушел собирать на заседание Нексус. Мирский не покидал собственной квартиры, такой же, как эти номера. И Ланье вскоре одолела скука. Он считал себя пятым колесом в телеге. Да и стар он, если на то пошло, и мозги у него не для таких проблем. А хуже всего - некому поплакаться в жилетку. Что это все означает? Что дряхлый бюрократический цербер в самый последний момент ухватился-таки за кость, которую рвут у него из зубов. Но ведь ему ничего такого не надо. Головоломок не надо. Волнующих приключений не надо. Хочется лишь покоя. А нужна ему только...
      И тут, не решаясь сказать себе об этом четко и категорично, Гарри Ланье все-таки осознал: нужна ему только смерть.
      Он чуть шире открыл глаза и опустился на ступеньку лестницы из вулканического камня (ай да проекторы, на лету ловят!), которая вела в столовую. Накатила слабость, как будто сердце пропустило удар. Ланье никогда не любил копаться в собственных чувствах. Ему еще не доводилось вот так, нос к носу, сталкиваться с самим собой.
      Голос комнаты доложил о посетителе, ожидающем "на крыльце". Ланье даже застонал - до чего же не вовремя кого-то принесло, но ведь не прогонишь гостя.
      - Ладно, - буркнул он и двинулся к входу - стальному мосту пятиметровой длины и двухметровой ширины, висевшему в полой сфере из метеоритного хрусталя. По ту сторону моста от сферы отошла долька. Там стоял Павел Мирский с обычной печальной улыбкой на губах.
      - Не помешал?
      - Нет. - В облике русского больше всего сбивала с толку его нормальность. "Хоть бы одевался, как подобает богу... Ни молнии в руке, ни ореола над головой..."
      - Плохо спится, к тому же просто копаться в банках памяти - скучно... Нужна компания. Надеюсь, ты не в претензии?
      Ланье вяло кивнул. "Ясное дело, скучно. Для тебя даже самые гениальные книги в библиотеках Камня - детский лепет".
      Они пересекли гостиную-ротонду, прошли под куполом с пиктографической картиной небес (вид с северного полюса Пуха Чертополоха). Как раз в этот момент вышла полная луна и бросила им под ноги тени.
      - Отличный эффект, не находишь? Сейчас Мирский очень смахивал на ребенка. Ланье проследовал за ним в тесный информаторий. Русский присел в элегантное простое кресло, легонько покачался на вековых пружинах все с тем же добродушием на лице и полупечально-полунасмешливо покачал головой.
      - Покинув борт моего корабля, - заговорил он, - я совершенно запутался. Сдается, растерял почти всю личность... ничего почти не соображал.
      - А потом?
      - Ко мне почти целиком вернулось "я". Правда, иногда не удается контролировать новые способности, вот тогда-то, видимо, я и совершаю поступки, изумляющие меня самого. То есть мой прежний разум.
      - По твоим словам, эти существа заняли... занимают целые галактики и преобразуют, разрушают их. Безжизненные галактики? Мирский усмехнулся.
      - Дельный вопрос. Да. Их можно назвать мертворожденными... Они огромны, перенасыщены энергией и сгорают понапрасну, или просто рушатся в стылые звезды, в собственные ядра. Вы их именуете черными дырами. Жизнь и порядок в таких галактиках не сохраняются. Финальный Разум ускоряет и контролирует процесс смерти, Ланье поймал себя на глупом кивке и облизал пересохшие губы.
      - Но имея такую силу, почему бы им попросту не заставить нас? Прислали бы сюда армию таких, как ты.
      - Слишком грубо. Не годится.
      - Даже если вы вернетесь ни с чем? Мирский пожал плечами.
      - Даже в этом случае.
      - А что произойдет между сегодняшним днем и концом времен? - спросил Ланье напрямик. В нем опять проснулся интерес к будущему.
      - Я помню лишь самое необходимое. А если бы помнил больше, не имел бы права рассказывать.
      -А долго еще? До конца?
      - В той исторической эпохе время будет значить все меньше и меньше. Но примерную цифру назвать можно. Около семидесяти пяти миллиардов лет.
      Ланье часто заморгал, пытаясь охватить мыслью столь громадный период.
      Мирский грустно покачал головой.
      - Прости, но большего я открыть не смогу. Может, попозже, когда человечество вступит в сообщество...
      Ланье содрогнулся и кивнул.
      - Ничего, все в порядке. Но все-таки интересно. А остальным, наверное, еще интересней... Тебе многих придется убеждать.
      Мирский согласился с кислой улыбкой.
      - А теперь моя очередь, Гарри. Не могли бы мы поговорить о том, что тут происходило после отрыва гешельской территории?
      - С чего начнем?
      - С возвращения на Землю.
      Ланье прикинул, с чего бы начать, и наконец приступил к исповеди, хотя желания исповедоваться не было.
      ГЕЯ
      На краю лощины Рита увидела Оресиаса и Джамаля Атту. Оресиас стоял, уперев кулаки в бока, а старый офицер говорил в микрофон переносной рации, навьюченной на солдатскую спину.
      Следом за ней из палатки вышел Деметриос, и в тот же миг с неба посыпались крупные капли, разбиваясь о лица и пятная одежду. Атта воздел руки и сокрушенно покачал головой - дескать, сил моих больше нет.
      Под шквальным ветром пчелолеты точно съежились, лопасти пригнуло почти до травы. В проемах люков стояли солдаты, дымили чубуками и безучастно глядели на свирепеющий ливень. Оресиас, отдав переговорное устройство радисту и натянув на голову куртку, кинулся к Рите. Молния озарила покров туч и залила степь холодным бледным сиянием.
      - В Александрейе беда! - перекричал Оресиас новый удар грома. Он затолкал под навес Риту и Деметриоса, отшвырнул куртку, расчесал согнутыми пальцами мокрые волосы и протер кулаками глаза.
      Атта остался средь неистовства бури. Он снова и снова простирал руки и то ли кричал, то ли шептал, - под навесом было не разобрать.
      - Хочет, чтоб его молнией убило. А что, пожалуй, это лучший выход, проговорил Оресиас. - Восстание. Смутьяны из Мусейона постарались. Лохиас в осаде, дворец держит глухую оборону, верные императрице войска бомбят Мусейон.
      - Нет! - вырвалось у Риты.
      Оресиас поморщился - он разделял ее боль.
      - Могли бы догадаться еще в Багдаде и Дамаске. На обратном пути помощи не будет. Погранзаставы гуннов и русов подняты по тревоге. Вряд ли они успели нас запеленговать, но больше так рисковать нельзя.
      Исполненный решимости защищать хозяйку, возле Риты встал Люготорикс. Его глаза угрюмо сверкали под сведенными к переносице кустистыми бровями.
      - Что же нам делать? - без тени страха, с одним лишь недоумением в голосе спросил Деметриос.
      - Выполнять задание, - ответил Оресиас. - Через два часа я объявлю сбор. Попытаемся вернуться. Заберем с грузовоза все необходимое. - Он приказал нескольким солдатам заняться выгрузкой припасов и снаряжения. Снаружи, заглушая бурю, ревели двигатели танкера. Его топливные резервуары опустели, и теперь он готовился к отлету. - Спокойная и обстоятельная работа уже невозможна. Попробуем взглянуть на Врата, разузнать, что удастся; и рвануть назад, пока не нагрянули киргизы или казахские татары, или их русские хозяева.
      После нового удара грома Атта выкрикнул небу проклятие и укрылся в палатке.
      Рита достала Ключ и, прижав к животу, ощутила, как в ладони и мозг проникает энергия. "Успокаивает", - поняла она.
      Кельт проверил автомат и сейчас переминался с ноги на ногу. Оресиас улыбнулся и отстранил полог.
      Не медля больше ни секунды из боязни выказать слабость, ненавидя себя за все, особенно за вчерашние идиотские мысли о романтике, Рита вышла под проливной дождь и Остановилась.
      - Вон туда, - Деметриос указал в сторону склона.
      - Скоро потоп начнется! - крикнула она через плечо. Мужчины, втянув головы в плечи, двинулись следом за Ритой. Только кельт шагал сквозь грозу, как ходячее дерево. Мокрые пряди волос залепили ему лицо, глаза превратились в щелочки, зубы оскалились в жуткой гримасе.
      Ключ по-прежнему докладывал обо всем, что находилось и творилось окрест.
      - Они на месте и не изменились, - громко оповестила Рита мужчин.
      Только Люготорикс пошел за нею через ручей. Деметриос остановился на полпути, и не страх, наверное, был тому причиной, а признание ее главенства.
      - Помощь нужна? - крикнул он.
      - Не знаю, - ответила Рита, - Никогда этого не делала.
      "А что надо сделать, чтобы расширить проход?" - спросила она Ключ. И подумала: что случится, если мы все туда войдем, не успев толком подготовиться? Ведь мы даже не представляем себе, кто или что ждет нас по ту сторону. Боги? Или враги?
      Сколько бы Рита ни напускала на себя взрослый и ученый вид, она была и осталась родосской девчонкой. И не было рядом бабушки с ее мудрыми наставлениями.
      Через подсознание Ключ дал понять, что надо прибегнуть к логике. Мелко подрагивали мышцы, привыкая к новому способу общения с Ключом - мгновенному переносу сигнала по нервным волокнам. На секунду Ритой овладели усталость и головокружение, но секунда минула, и она выпрямилась.
      Девушка в недоумении стряхнула с ресниц несколько дождевых капелек. Она даже не заметила, как унялся ливень. Что с ней было? Обморок? Помутнение рассудка?
      Она оглянулась через плечо. Люготорикс не сводил глаз с ее головы. Деметриос и Атта смотрели на Врата.
      Рита перевела взгляд.
      Линза поднялась выше, расширилась, сплющилась. Чарующе замерцала в свежих лучах утреннего солнца, под острым углом падающих в брешь среди облаков. Девушка обратилась к Ключу:
      "Врата изменились. В чем тут дело?"
      "Мы их раздвинули, - объяснил Ключ. - Ты дала команду открыться".
      "И теперь можно войти?"
      "Не советую".
      "Почему?"
      "Неизвестно, что находится по ту сторону".
      "А может кто-нибудь войти с той стороны?"
      "Да".
      Изумление величием только что содеянного пошло на спад. "Какая жуткая красота..." Врата напоминали застывшую в воздухе дождевую каплю или хрусталик глаза огромной рыбы.
      Вокруг поднималась вода, колыша побитую ливнем траву. За берег цеплялась грязная пена. Рита посмотрела под ноги, рассердилась на себя и решила выйти на сушу. И забраться повыше, а то, неровен час, хлынет сель.
      Она остановилась возле Деметриоса и негромко сказала, тяжело дыша и держа Ключ на уровне колен:
      - Они отворены.
      - Пройти сможем?
      - Он говорит, да, но опасно. Он не знает, что по ту сторону.
      - Атту мы взяли, чтобы в опасной ситуации он командовал пилотами и солдатами, - напомнил Оресиас. - Сейчас, похоже, как раз такой случай. Деметриос...
      - Я бы предпочел пойти, - сверкнул глазами механикос.
      - Нет. - Оресиас отрицательно покачал головой.
      -"На такой риск вы не подписывались. В отличие от меня.
      Люготорикс ловил каждое слово ученых, переводя цепкий взор с одного на другого.
      - Принеси вторую Вещь, - приказал Оресиас одному из солдат. Тот бегом пустился к пчелолету.
      - Я не умею с ней обращаться, - призналась Рита.
      - Бабушка не учила.
      - Непредусмотрительно с ее стороны, - хмыкнул покрасневший от азарта Оресиас. - Попробуем включить, может, разберемся... Если получится, я пойду, ну а если нет...
      - За Вещи отвечаю я, - перебила Рита.
      - А я отвечаю за вас, - парировал Оресиас. - Если артефакт не сработает, можно будет засунуть во Врата одну из наших зверушек. Коли она вернется живой, я пойду вторым. - Он легонько коснулся ритиной руки. - Я не круглый идиот и жизнью еще не пресытился. Будем осторожны.
      Солдат спустился на дно оврага со вторым артефактом в руках. Открыв футляр, Рита достала толстый черный ремень с двумя устройствами: пультом и рециркулятором.
      - Очень старые, - сказала она. Оресиас поднял руки, и она надела ремень ему на талию.
      - А как включается?
      Рита подумала секунду-другую и дотронулась до пульта. Вещь не связалась с ее мозгом - видимо, была не такой "умной", как Ключ. "А что бы сделала бабушка? - спросила у себя Рита. - Заговорила бы с ней, наверное".
      - Включись, пожалуйста, - произнесла она по-гречески. - Защити этого человека.
      Ничего не произошло. Она еще поразмыслила и решила испробовать бабушкин английский. Когда-то этот язык давался Рите с трудом; она так и не научилась бегло говорить на нем.
      - Включись, пожалуйста, - повторила она. - Защити этого человека.
      И вновь - никакого ответа.
      Рита рассердилась на свое невежество. "Ну почему бабушка не научила ее работать с артефактами? Наверное, к старости блестящий ум Патрикии потускнел".
      - Ничего в голову не приходит, - пожаловалась девушка. - Разве что самой надеть? Может, тогда включится?
      Оресиас с непреклонным видом покачал головой.
      - А вдруг это опасно? Если Ее Императорское Величество еще сидит на троне, она мне голову снимет. Прежде - животное. - Он распорядился, чтобы принесли кролика.
      - Я пойду, - шепнул Рите на ухо Люготорикс. Она лишь отмахнулась. Ее окружали непрофессионалы; никто (возможно, и она сама) не отдавал себе отчета, насколько уникальна эта ситуация... и опасна, причем, быть может, не только для них.
      Доставили кролика - комок меха с подрагивающим розовым носом. Клетку из ивовых прутьев вместе со зверьком подвесили к металлическому крюку на конце длинного шеста.
      Воды не прибывало, и Оресиас смело вошел в ручей и неуклюже двинулся по скользкому дну, держа наперевес шест с болтающейся клеткой.
      - Куда его совать? - спросил он. Рита невольно улыбнулась.
      - В середину.
      Оресиас поднял длинную жердь и приблизил клетку к центру блистающей линзы.
      - Так годится?
      Точно по волшебству, клетка с кроликом исчезла.
      - Да... - тихо и с благоговением в голосе отозвалась Рита. Она попыталась вообразить, как из этой линзы выпадает Патрикия и приземляется в оросительном канале.
      - Подержу несколько секунд. - В руках Оресиаса трясся шест.
      С севера донесся глухой топот. Стоявший над обрывом Джамаль Атта вздрогнул и повернул голову.
      - Татары! - закричал он. - Киргизы! Их сотни! Оресиас побледнел, но не опустил шеста.
      - Где?
      Люготорикс тигриными прыжками помчался на обрыв. Рита не знала, что и делать - остаться рядом с Оресиасом или бежать следом за кельтом и выяснять, в чем дело. Вокруг пчелолета шумели солдаты. Топот нарастал.
      - Конница и пехота! - прокричал сверху Люготорикс. - Близко! В двух стадиях, не больше!
      - Чей флаг? - От натуги у Оресиаса дрожали руки и торс. Линза висела неколебимо, пряча в себе клетку, как невидимый люк в потолке над сценой прячет конец веревки факира.
      - Нет флага, - сказал Атта. - Это киргизы! Надо бежать!
      Конвульсивным рывком Оресиас выдернул клетку из Врат. На дне ее Рита увидела безжизненное красно-серое пятно; в следующий миг Оресиас метнул шест через ручей и сам бросился к берегу. Девушка и ученый склонились над кроликом. Он был мертв. Он вообще мало походил на животное.
      - Что с ним? - спросила Рита.
      - Взорвался, похоже... или растерзан. - Оресиас потрогал ивовые прутья они остались невредимы. На траву и грязь текла тонкая струйка крови. Ученый отцепил клетку от шеста- и торопливо засунул ее в прорезиненный заплечный мешок. По склону сбежал Люготорикс и схватил Риту за предплечье. В руке он держал автомат.
      - Надо идти, - твердо сказал он.
      Рита не стала упираться.
      На краю обрыва они ненадолго задержались, чтобы собрать Вещи. Солдаты с ящиками бежали к пчелолету; один из них упал и вскрикнул. Рита решила, что в него попала пуля, но он встал и поднял свою ношу.
      Она поглядела на север. Оттуда к лагерю быстро приближалась черная полоса; трава доставала лошадям до холок. Из-под копыт летели комья мокрой земли, а гортанные голоса седоков, перекрывая топот, сливались в пение, похожее на вой стаи волков. Кое-кто махал длинноствольной винтовкой или саблей.
      Вдруг позади конницы, из-за низкого холма, поднялся легкий многокрылый чайколет и зажужжал, как летняя саранча. Он опередил всадников, набрал высоту, затем поднял крылья почти вертикально и промчался над лагерем всего локтях в пятидесяти; кибернетес и наблюдатель на заднем сиденье пытались разглядеть пришельцев. Рита отчетливо увидела длинную черную подзорную трубу в руках наблюдателя. Затем огромные ручищи Люготорикса схватили ее под мышки, оторвали от земли и понесли к ближайшему пчелолету. Оресиас бежал вдогонку. Оглянувшись, Рита увидела Джамаля Атту: раскинув руки, он бежал к солдатам, забравшим с грузового самолета новую партию ящиков. За спиной Атты развевалась плащ-накидка.
      - Бросай! - скомандовал он. - Живо на борт!
      Киргизы уже скакали по лагерю. Несколько верховых съехали в балку и, едва не налетев на Врата, поднялись по другому склону. Лошади ржали, раздували ноздри, роняли комья пены.
      Всадники носили черные лосины поверх темносерых штанов, свободные куртки фуксинового цвета, прихваченные на поясе шнурком, и кожаные шапки; клапаны, прикрывавшие уши, подлетали на скаку.
      Конники гарцевали вокруг палатки, крича и целясь из винтовок. Среди солдат кто спрятался в траве, опустившись на колени, а кто стоял во весь рост, не осмеливаясь поднять оружие и только шаря по сторонам круглыми от страха глазами. Ойкуменян явно превосходили числом. К тому же снова хлынул ливень, добавив суматохи.
      Кельт втолкнул Риту в люк пчелолета, запрыгнул туда сам, прижал девушку к переборке и застыл у люка с автоматом наизготовку. Гвардейцы укрылись в грузовозе, а кто не успел - под фюзеляжем, чтобы не попасть под копыта.
      Всадников было не меньше трех сотен. На втором пчелолете заработали моторы. Рита перебралась к другому борту и через низко расположенный иллюминатор увидела медленно раскручивающиеся пропеллеры. Вокруг с криками носились киргизы, размахивая своими саблями. К Рите подполз Оресиас. Сзади кашлянул Деметриос.
      - Никому не дадут уйти, - сказал он. Не без достоинства в осанке Атта шагал между четырьмя киргизами, чьи кони приплясывали и вставали на дыбы. Офицер оглядывался по сторонам, на его лице застыла свирепая ухмылка. "Хочет показать, что не боится", - догадалась Рита.
      Деметриос подкрался к соседнему иллюминатору.
      - А что с кроликом? - спросил он.
      - Подох, - с досадой ответил Оресиас. - Везет же нам в этой экспедиции!
      - Почему подох?
      - Его разжевали и выплюнули. - Оресиас обжег механикоса диким взглядом. Да какая разница? Может, с нами то же самое сделают через минуту-другую.
      Окруженный конниками, Джамаль Атта говорил со смуглым малым в казакине из толстого, насквозь промокшего сукна, отчего киргиз выглядел вдвое упитанней, чем был на самом деле. Всадник махнул длинным кривым мечом, едва не разрубив Атте ребра, а тот будто и не заметил: вымокший до нитки, он сохранял поразительное спокойствие. Лицо его было залеплено длинными мокрыми прядями волос.
      Всадники сгоняли пленных солдат в толпу. Рев двигателей второго пчелолета сменился печальным стоном; из турбин больше не било пламя, пропеллеры останавливались.
      - Сдается, - сказал Оресиас. - А что еще делать?
      Рита все еще прижимала к груди Ключ. Опустив голову ниже края иллюминатора и одну за другой оторвав от устройства дрожащие руки, она сосредоточила мысли на дисплее. Появились Врата - все тот же красный крест - и дымка, обозначающая, видимо, дождевую тучу над обрывом. Появление всадников Ключ, скорее всего, не счел достойным внимания. Но с крестом что-то происходило. Вокруг него появилось красное кольцо, затем другое, третье. Кольца разделились на три одинаковых сегмента и завертелись вокруг креста.
      "В чем дело?"
      "Врата все еще раскрываются", - доложил Ключ.
      "Почему?" "
      "Команда с той стороны".
      Рита обмерла. До сих пор она испытывала все, что угодно - потрясение, усталость, изумление, - кроме страха. А теперь у нее душа ушла в пятки.
      "Что мы наделали?" - прошептала она. И, закрыв глаза, принялась молиться, горько жалея, что рядом нет Патрикии.
      Перед люком пчелолета, словно из-под земли, возникли трое конников. Они вопили и размахивали оружием. Оресиас встал и поднял руки, показывая, что безоружен. Передний-всадник - с непокрытой лысой головой и длинными, тонкими усами - жестом велел Оресиасу выйти.
      - По-гречески говоришь?
      - Да, - ответил Оресиас.
      - С тобой хочет потолковать наш стратегос... Ты Оресиас?
      - Да.
      - Ты тут командуешь? Вместе с этим арабом Джамалем Аттой?
      - Да.
      - Зачем пожаловали? - Лицо конника выражало откровенное любопытство. Неожиданно он угрожающе потряс мечом. - Нет. Стратегосу расскажешь. И араб расскажет. Всех допросим!
      Оресиас спрыгнул на траву, вслед за тройкой верховых обогнул пчелолет и приблизился к Атте и толстяку в казакине. Ритино внимание разделилось между ученым и Ключом. -Кольца вокруг креста слились в одно пятно; это, объяснил Ключ, указывает на силу Врат. Затрачено много энергии. Рите больше не удавалось отличить Врата от балки.
      - Что-то происходит, - сказала она Деметриосу. Он опустился подле нее на колени; с мокрых кудрей капало. Все спутники Риты походили на мокрых котят. Деметриос протянул руку, и девушка позволила механикосу взяться за рукоять Ключа и подтянуть тот к себе. У него расширились зрачки.
      - Боги! - произнес он. - Это же кошмар!
      - Наверное, татары ничего странного не видят, - предположила Рита. - А Врата раскрываются, набирают силу.
      - Зачем?
      - Чтобы кого-то пропустить, - ответила Рита.
      - Может быть, еще кого-нибудь вроде вашей бабушки? - Люготорикс положил автомат в нишу лебедки - не на виду, зато под рукой. На тот случай, если киргизы решат их обыскать.
      Рита отрицательно покачала головой. Ей было жарко. Почти как в лихорадке.
      "Там не люди, - сказал Ключ. - Способ открытия Врат не человеческий".
      Деметриос ошарашенно посмотрел на Риту. Он хорошо разобрал сообщение прибора, но не знал, как к этому отнестись.
      "Скоро они войдут?" - спросила Рита.
      "Врата отворены. Когда через них пройдут, определить невозможно".
      ПУХ ЧЕРТОПОЛОХА, ПЯТЫЙ ЗАЛ
      По поводу сотрудничества дубля с яртом можно было уже не волноваться: пленник почти во всем шел навстречу, и Ольми едва успевал следить за потоками информации, которыми они обменивались. Оставалась, правда, доля риска: а вдруг в сведениях ярта сокрыт какой-нибудь хитрый "вирус" и ему повезет просочиться сквозь фильтры и прочие барьеры. Но на этот риск Ольми шел с самого начала.
      Дубль не оставался перед яртом в долгу, давая информацию о людях.
      Физически Ольми сидел на камне возле узкого ручейка, лучи световода проникали сквозь дымку пыльцы, оседавшую на поверхность тихой заводи под его ногами. Психически он исследовал лабиринт социального пласта сознания ярта, уже не сомневаясь в том, что сведения чужака точны и не вымышлены. Слишком уж убедительно стыковались они со скудными знаниями, накопленными людьми о своих давних соперниках по Пути.
      Этот ярт был усовершенствованным исполнителем, в его обязанности входило передавать по назначению приказы дежурных исполнителей. Простых исполнителей можно назвать рабочими, хотя у них зачастую нефизические функции, например, обработка информации. Дежурные исполнители разрабатывают практические методы выполнения политических задач, решают, кого вызвать из исполнительского "омута" (подобия, как узнал Ольми, городской памяти, только бездеятельного), а кого пока не трогать. Если для выполнения задачи необходима физическая форма, используются тела: механические, биологические или комбинированные.
      Ярт описал некоторые типы тел, но Ольми не был уверен, что понял все. Перевод давался в математическом ключе и к тому же был далеко не полон.
      Пленник не пытался утаить "стержневую" информацию. Ольми тоже.
      Дежурными исполнителями руководило командование, оно делало политику и предугадывало ее результаты путем интенсивного моделирования и имитирования. Командование состояло из яртов в первоначальных, естественных телах без каких-либо дополнений. Они были смертны и имели право умирать от старости. Их не погружали в "омут". Ольми недоумевал, зачем этому обществу, во всем остальном исключительно развитому, понадобилось подобное "бутылочное горлышко"; почему бы не расширить способности столь важной социальной прослойки?
      Над командованием и всеми прочими рангами стоял командный надзор. Его роль вначале показалась Ольми абсурдной. На этой ступени иерархии существа были неподвижны, бестелесны и постоянно обитали в хранилище памяти иного рода, нежели "омут" незадействованных исполнителей. Ярты из командного надзора (если их вообще можно называть яртами) были лишены всего, кроме чисто логического мышления, и тщательно усовершенствованы для выполнения служебных обязанностей. Вероятно, они собирали информацию со всех уровней общества, обрабатывали, делали выводы об эффективности достижения цели и направляли командованию рекомендации.
      Насколько Ольми мог теперь судить, никакими искусственными программами кибернетическая технология яртов не пользовалась; вся обработка данных велась в "умах", которые время от времени помещались в естественные, первоначальные тела. И эти "умы", как бы они ни отдалялись от исходного предназначения, как бы ни дублировались, ни совершенствовались, ни подгонялись под шаблоны, всегда сохраняли связь с первичной памятью. А значит, всегда оставалась возможность, что кто-нибудь из активных яртов помнит свою родину и времена до завоевания Пути.
      Если только у них одна родина...
      Быть может, ярты не единый биологический вид, а симбиоз множества, своего рода вольвокс* видов и культур.
      Естественное размножение допускалось лишь на уровне командования. Как оно, это командование, выглядит, Ольми так и не разобрал, и у него сложилось впечатление, что от понимания яртской психологии людям будет не очень много проку.
      При всем изобилии новых сведений Ольми так и не узнал ничего, что можно было бы смело назвать стратегически важным: ни о деятельности яртов на Пути, ни об их торговых партнерах (буде таковые имеются), ни об окончательных целях (опять же, если подобные есть). Он счел за лучшее не давить на ярта, пока не сможет предложить ему равноценные сведения.
      А вообще, обмен знаниями походил на танец:
      неуклюжее начало, затем сразу бешеный темп и вот теперь взаимоуступчивые движения обоих партнеров. Почти полная гармония. Надолго? Едва ли. Все-таки у ярта своя задача, и, наверное, он догадывается, что потерял много времени.
      Бдительность, напомнил себе Ольми. Сейчас главное - бдительность.
      ЗЕМЛЯ
      При старте с крайстчерчской взлетно-посадочной площадки никаких физических ощущений не возникло. Ненадолго сомкнув веки, Карен Фарли-Ланье внимала восклицаниям делегатов: большинству из них до последних недель не то что в космосе летать - по морю ходить не доводилось.
      Воодушевление пассажиров наэлектризовало воздух в шаттле. Делегаты не отрывались от иллюминаторов, взволнованно делились впечатлениями. Часа через полтора их новизна попритупилась, и лишь немногие пассажиры еще глазели на звезды и Землю.
      Этот шаттл был из самых больших и мог легко вместить несколько сот пассажиров. Сейчас на борту находились сорок пять (сорок один мужчина и четыре женщины, в том числе Карен) делегатов, собранных со всей Земли. Намечался великий эксперимент по "связке ботиночными шнурками" - слиянию всех этих индивидуальностей в единую семью и обучению их таким образом, чтобы впредь личные проблемы решались сообща, чтобы каждый видел в остальных не соперников, а помощников.
      Официальное представление в Крайстчерче прошло довольно гладко. Карен держалась по-свойски, и большинство членов группы, невзирая на чин главного земного координатора, приняло ее как ровню.
      Некоторые делегаты сразу постарались сблизиться с ней в надежде сформировать ядро "правящего класса". Одной из них была женщина средних лет из материкового Китая, ее община (близ провинции Хунань - родины Карен) всего лишь пять лет назад испытала на себе благотворное влияние Гекзамона. Другим был обезображенный шрамами украинец, очень гордый представитель "незалежных", которые два десятка лет после Погибели не пускали спасателей в свои города и села. Третьим был североамериканец из Мехико-сити: этот город пережил бомбежки, но вымер от радиации и был заново заселен беженцами из пограничных городов и южноамериканскими переселенцами.
      От их поддержки Карен не отказывалась, но исподволь дискредитировала иерархию, которую они неосознанно стремились возвести. Цель эксперимента в другом. Никакой власти, никаких привилегий - только прогресс. Им дан уникальный шанс; чтобы не упустить его, требуется очень вдумчивое руководство.
      Не все эти люди родились до Погибели, но у всех лица носили следы мучений Земли. Иные из них светились уверенностью в себе и оптимизмом - их подвергали тальзитской психотерапии, которая в наитяжелейшие времена помогала сохранить рассудок и физические способности. Кандидатов в группу социологи Гекзамона отбирали "вручную", месяцами копаясь в бланках "переписи Возрождения", законченной всего четыре года назад. Подходил далеко не каждый. "Мы их называем сливками общества, - сказала как-то Сули Рам Кикура, координатор проекта. - Сильные, одаренные и неиспорченные натуры... ну, почти неиспорченные".
      К дорогостоящему психологическому вмешательству госпожа Рам Кикура все еще относилась с некоторым предубеждением, что и делало ее идеальным координатором этого проекта. Земле, считала она, нужен шанс подняться на ноги без посторонней помощи.
      Кое-кто из граждан Земного Гекзамона, видимо, чувствовал, что нынешняя благополучная ситуация едва ли сохранится вечно. Даже на Камне ощущался недостаток в ресурсах, население роптало, а контакты с "предками" на постпогибельной Земле приводили к глубинным сдвигам в общественном сознании. Все это подтачивало стабильность Гекзамона.
      Чтобы Земля не болела вместе с "кормилицей", ее надо "отнять от груди".
      Карен свободно говорила на китайском, "английском, французском, русском и испанском (последние два языка освежила в памяти с помощью техники Гекзамона). Для непосредственного общения с большинством делегатов этого хватало. Те же, чьих языков она не знала (а три диалекта вообще сложились уже после Погибели), изъяснялись с другими на каком-нибудь распространенном языке. На первом этапе взаимодействия посторонние люди или машины-переводчики не привлекались, делегатов приучали полагаться на своих товарищей. До конца недели они должны были освоить все языки группы, и для этого разрешался доступ в городскую память Третьего Зала и многие иные хранилища информации.
      --------------------------------------------------------------------------
      -
      * Род зеленых водорослей: около 20 видов, обитают подвижными колониями.
      --------------------------------------------------------------------------
      -
      Карен посмотрела в иллюминатор, на звезды и отрешилась на миг от негромкой светской беседы трех сидящих рядом делегатов. Где сейчас Гарри? На Камне вместе с этим невероятным русским? Природное упрямство толкало ее на путь подозрений: мужа дурачат, никогда этот Мирский не улетал по Пути. Но чем дольше она об этом думала (а не думать не могла, да и чем еще было заниматься?), тем яснее понимала, как дико все выглядит.
      Она нахмурилась и отвела глаза от звезд. В отличие от Гарри, она перемен в жизни не, боялась. Вот и сейчас легко их восприняла. Полет в космосе, Камень, предлагаемые Гекзамоном возможности... Но загадка Мирского, точно живая рыбешка, выскальзывала из пальцев.
      ПУХ ЧЕРТОПОЛОХА
      Спустя два дня после прибытия Ланье дубль Корженовского обнаружил Ольми в лесах острова Северная Круговерть. Загруженный в крестообразный зонд-следопыт, дубль обшарил Четвертый Зал инфракрасными сенсорами и насчитал там семьсот пятьдесят человек, в основном, группами не меньше трех; всего семьдесят из них предпочитали одиночество, но только двое полдня старательно избегали общества. Замерив тепловые параметры этих нелюдимов, дубль с большой степенью уверенности опознал одного из них как автономного гоморфа.
      При любых иных обстоятельствах подобные розыски были бы немыслимы, расценены как грубое нарушение права личности на уединение. Но Корженовский понимал, как необходим разговор Ольми с Мирским. А еще Ольми был нужен для предстоящих дебатов в Нексусе насчет открытия Пути. Полностью отвергать этот проект Инженер уже не мог: аргументы Мирского, при всей их необычности, выглядели очень убедительно. Можно ли не откликнуться на просьбу богов, пусть даже они существуют только на краю времен?
      Но в обязанности дубля не входил анализ подобных проблем. Пролетев по-над дном долины, он завис около лагеря Ольми и спроецировал образ Корженовского с соответствующими знаками призрака-посланника. Для Ольми это выглядело так: из леса неторопливо выходит Корженовский, на его лице морщинки от широкой улыбки, взгляд по-кошачьи пристальный.
      - Добрый день, господин Ольми, - поздоровался призрак.
      Оторвавшись от потока яртской информации, Ольми постарался скрыть от гостя слишком человеческое раздражение.
      - Похоже, случилось что-то серьезное, - просигналил он пиктами.
      - Чрезвычайное, господин Ольми. Крайне желательно ваше присутствие в Третьем Зале.
      Ольми стоял возле палатки и не решался отвечать ни пиктами, ни словами. Он пытался разобраться в своих чувствах.
      - Там будут принимать решение насчет Пути. Мой оригинал настоятельно рекомендует вам присутствовать.
      - Это вызов Нексуса?
      - Формально - нет. Вы помните Павла Мирского?
      - Не встречал, - ответил Ольми. - Но знаю, кем он был.
      - Он вернулся, - сообщил призрак и быстро изобразил несколько беззвучных подробностей.
      У Ольми исказилось лицо, словно от боли. Он вздрогнул, затем его плечи расслабленно поникли. Отстранясь от информации ярта, он заново сосредоточился на собственной личности и своих отношениях с Корженовским, своим бывшим наставником. Это во многом благодаря ему сложилась жизнь (или жизни?) Ольми. Факт появления Мирского наконец обрел надлежащую окраску - очень странную и не просто поразительную, а завораживающую. Сомневаться в честности посланника не приходилось: если бы это известие пришло не от Корженовского, а от кого-то другого, Ольми все равно бы расстался с лесом и медитациями.
      Он никак не ожидал, что события понесутся с такой быстротой.
      - Значит, пора вострить лыжи? - улыбнулся Ольми. Старая смешная поговорка нежной музыкой отдалась в мозгу, и только теперь он понял, как изголодался по общению с людьми.
      Дубль улыбнулся в ответ.
      - Скоро прибудет более быстрое транспортное средство.
      - Блудный сын! - Корженовский радушно обнял Ольми в вестибюле Нексуса. Прости, что послал за тобой дубля. Ты ведь неспроста схоронился, а?
      Стоя перед учителем и не желая ему отвечать, Ольми испытал нечто похожее на стыд. Ему все еще приходилось поддерживать равновесие в голове, следить за имплантами, отданными ярту.
      - Где Мирский? - спросил он, чтобы уклониться от ответа.
      - С Гарри Ланье. Через два часа - собрание Нексуса. Выступление Мирского перед полным залом. Но он желает сначала поговорить с тобой.
      - Он настоящий?
      - Такой же настоящий, как я.
      - Это меня пугает. - Ольми кое-как изобразил ухмылку.
      - Потрясающая история. - Видимо, Корженовскому было совсем не до шуток. Он перевел взгляд на стену из натурального астероидного железа: там, в глубине за полированной поверхностью, молоком растекалось его отражение. - Ничего не скажешь, наделали мы дел.
      - Где?
      - В конце времен, - ответил Корженовский. - Помнится, несколько сот лет назад, проектируя Путь, я подумывал о такой возможности... Тогда мне это казалось нелепой фантазией: неужели у моей затеи могут быть такие далекие последствия? И все-таки эта мысль не давала покоя. В глубине души я ждал, когда кто-нибудь вернется, точно призрак.
      - Значит, вернулся. Корженовский кивнул.
      - Он ни в кого не тычет пальцем и не обвиняет. Даже вроде бы рад, что возвратился. Почти как дитя. И все-таки мне жутковато. Представляешь, какая теперь на нас ответственность? - Корженовский снова скосил на Ольми изучающие глаза. - Разве ты откажешься помочь?
      Ольми машинально помотал головой. Он столько задолжал Инженеру, что не расплатится вовек. Корженовский сотворил его судьбу, открыл ему глаза на горизонты. Но он не знал, как его план - тщательно продуманный и необратимо приведенный в действие - может быть воспринят Корженовским.
      - Учитель, я всегда к вашим услугам.
      - В ближайшие месяцы, а то и сегодня, если ситуация позволит, если Мирский так же понятно расскажет свою историю Нексусу, как и нам, я буду рекомендовать открытие Пути.
      Ольми лишь улыбнулся краем рта.
      - Понимаю твою иронию, - вежливо произнес Корженовский. - Нас ожидает серьезное противодействие.
      "Похоже, - решил Ольми, - никто не понимает ситуацию, даже мой наставник". Вряд ли стоило пускаться в объяснения. Видимо, тут уместнее вежливо-упрекающий тон, просто чтобы прощупать Корженовского, убедиться, что он ничего не упустил из виду.
      - Надеюсь, вы не обидитесь, если я предположу, что такой исход вас не очень огорчает?
      - Есть азарт и вызов, - ответил Корженовский, - а есть мудрость. Я что есть сил держусь за мудрость. Кому из нас больше всего не терпится вернуть то чудовище?
      - А кто из нас на самом деле хочет взглянуть последствиям в глаза? спросил Ольми.
      Из лифта вышли Ланье с Мирским и направились к ним. Мирский подошел первым и с выжидательной улыбкой на лице протянул Ольми руку.
      - Мы незнакомы, - сказал он. Ольми несильно пожал его руку - теплую, человеческую.
      - Вы наш дежурный исполнитель, - произнес Мирский, и Ольми не до конца понял свою реакцию на его выбор слов. Мирский помолчал, изучая его лицо. - Вам ясны проблемы? Или нет?
      Ольми ответил, но не сразу.
      - Возможно, некоторые.
      На лице русского отразилось явное недоумение.
      - Вот как?
      - Вы уже готовы? - спросил Корженовский. Мирский кивнул.
      - А ведь я от вас совсем другого ждал. - Он перевел взгляд на Инженера. Мне не терпится выступить.
      Мирский опять резко повернулся - на этот раз к Ольми.
      - Вам известно, что ярты - против нас! - выпалил он. - И вы подозреваете, что они не одиноки. Раньше с ними были тальзитцы. А вдруг они снова в союзе? Ведь вы над этим работаете, не так ли?
      Ольми кивнул.
      - Это тот самый Мирский? - спросил он у Ланье, когда русский возвратился к двери.
      - И да, и нет. Он уже не человек. Корженовский метнул на него строгий взгляд.
      - Знание или предположение? Ланье пожевал губами.
      - Не может он быть человеком. После таких передряг - не может. К тому же, он чего-то недоговаривает. Вот только непонятно, почему.
      - А что, он уверен в успехе? - поинтересовался Ольми.
      - Не думаю.
      Снова подошел Мирский.
      - Я уже не нервничал... с незапамятных времен. А ведь здорово!
      В Корженовском поднималось раздражение.
      - Вы хоть чувствуете ответственность?
      - Простите? - Мирский замер на месте и пристально, озадаченно уставился на Инженера.
      - Вы нас... вы меня толкаете к решению, которого я сорок лет стараюсь избежать! Если столкнемся с яртами, это может привести к катастрофе! Мы потеряем все! - Он поморщился. - В том числе Землю!
      - Меня это беспокоит больше, чем вы думаете, - заявил Мирский. - Но на карту поставлено кое-что поважнее, чем Земля.
      Корженовский был неумолим.
      - Если вы и впрямь ангел, господин Мирский, то вряд ли так трясетесь за свою шкуру, как мы.
      - Ангел? Вы на меня сердитесь? - На лицо Мирского вернулось безучастное выражение.
      - Я сержусь на эту дурацкую ситуацию, - ответил Корженовский, немного втягивая голову в плечи. - Извините за вспыльчивость. - Он поглядел на Ольми, который слушал со сложенными на груди руками. - Нас обоих раздирают чувства. Господин Ольми был бы рад вернуться к своим бумагам и оберегать Гекзамон в Пути, а я в восторге от перспективы открытия. Та моя часть, что принадлежит Патриции Васкьюз...
      Ланье чуть не съежился, когда Корженовский посмотрел в его сторону.
      - ...Ей вообще не терпится. Но одно дело - амбиции наших не слишком ответственных эго, а другое - безопасность Гекзамона. Да, господин Мирский, они могут очень сильно не совпадать. Доводы у вас, конечно, железные, вот только беззаботность мне совсем не по нутру. - Инженер опустил глаза и глубоко вздохнул.
      Мирский промолчал.
      - По правде говоря, - вступил в беседу Ольми, - на Гекзамоне и без вас хватает голосов в пользу открытия.
      - Благодарю за разъяснения, - спокойно произнес Мирский. - Я недостаточно хорошо понимал ситуацию. Видимо, к Нексусу нужен осторожный подход.
      Возле двери зала появилась Земля, опоясанная спиралью ДНК, - символ заседающего Нексуса Земного Гекзамона. Рядом материализовался дубль председательствующего министра Дриса Сэндиса.
      - Полный кворум, - сообщил он. - Милости просим на заклание.
      Мирский расправил плечи, улыбнулся и первым направился в зал. Ланье вошел последним и, пробираясь к своему креслу, вспомнил, как сам выступал в Осеграде перед Нексусом Бесконечного Гекзамона. Как давно это было...
      Мирский невозмутимо вошел в прозрачную сферу детектора лжи перед трибуной председательствующего министра. Соседнюю трибуну занял президент Фаррен Сайлиом. Ланье уткнулся взглядом в пиктор перед креслом, страшась нового изнурительного натиска воспоминаний и одновременно с нетерпением дожидаясь начала заседания. Что нового скажет Мирский на этот раз? Какие откроет подробности?
      ГЕЯ
      Киргиз в черном суконном мундире вел допрос в экспедиционной палатке. Он сидел по-турецки в центре круга, состоящего из пяти его солдат, Оресиаса, Джамаля Атты, Деметриоса и Люготорикса. Прочие стояли вне круга, с ними Рита; руки у нее были связаны тонкой веревкой. Видимо, участие женщин в военной экспедиции было для киргизов немыслимым; никому не удалось убедить их в том, что Рита начальник.
      В круг вошел тощий и жилистый коротышка-толмач в русском мундире современного образца: тускло-коричневый китель с металлическими знаками различия на воротнике, льняные штаны в обтяжку и полусапожки из мягкой кожи. Смахивающий на быка командир-киргиз говорил, а коротышка переводил на государственный греческий.
      - Я Батур Чингиз. По велению моих почтенных господ, русских из Азовской Мискны, контролирую этот квадрат пастбищ. Вы нарушители границы. Мне угодно выслушать ваши объяснения и передать их по радио господам. Не соблаговолите ли начать?
      - Мы научная экспедиция, - сказал Оресиас. Толмач ухмыльнулся, но перевел. Батур тоже улыбнулся, обнажив желтые зубы.
      - Я не настолько глуп. Чем рисковать головами, можно было обратится к нашим ученым. Они бы помогли.
      - Времени на это не было, - пояснил Оресиас. - Очень уж дело срочное.
      - А этот черный, что скажет? Араб? Джамаль Атта кивнул Батуру.
      - Мы научная экспедиция.
      - Ну, как знаете. Я доложу, что вы врете, и тогда мне велят казнить вас или рассадить по клеткам и отправить в Мискну. Признавайтесь: вы мятежники из Аскандергула? ("Это он, конечно, - кивнул переводчик на киргиза, Александрейю имеет в виду".)
      - Не понимаю, - ответил Оресиас.
      - Или вы сбежали из дворца? А? Может, вы трусливые дезертиры и ищете убежища в наших обширных владениях?
      - Нам о мятеже почти ничего не известно.
      - Мы сами о нем впервые услышали несколько часов назад. - Киргиз расправил широкие плечи, запрокинул голову и пристально поглядел на Оресиаса. - Мы не из тех, кто верит всякой чепухе. ("Это он насчет варваров", - снова добавил от себя переводчик.) У нас есть рации, и мы поддерживаем связь с крепостями. Мы даже моемся, когда реки полноводны или когда стоим гарнизоном.
      - Мы питаем должное уважение к знаменитым киргизским джигитам, служащим Руси и Азовской Мискны, - произнес Атта, косясь на Оресиаса. - Да, мы вторглись без спроса и теперь смиренно молим о снисхождении, в котором, без сомнения, доблестный солдат Батур Чингиз не откажет нам под небом Господа и среди пастбищ дьяволов-наездников.
      Оресиас сузил глаза, но не стал препятствовать дипломатическим потугам Атты.
      - Отрадно внимать столь изысканным речам, но снисхождение, увы, не в моей власти. Я, как вы изволили выразиться, солдат. Солдат, а не господин. В общем, довольно об этом. Не желаете ли рассказать еще что-нибудь поучительное или можно вас отправлять?
      Рита дрожала. Ключ у нее отняли, когда выволакивали из пчелолета. Понять, что происходит с Вратами, она не успела - помешало наступление сумерек. Сейчас ей больше всего на свете хотелось оказаться подальше от этого места, забыть об ответственности перед бабушкой, Академейей и Ее Императорским Величеством. Где она? Что с ней?
      Ей было страшно. Последние часы заставили взглянуть в глаза правде, которую раньше она ухитрялась не замечать. Она - смертна. Эти люди, если им прикажут, с удовольствием убьют ее и всех ее спутников. И Люготорикс не спасет, разве что первым примет смерть.
      Пленников пинками выгнали из палатки и отвели в загон, наспех сооруженный из палаточных опор и упаковочного брезента от неприкосновенного запаса продуктов, выгруженного из чайколета. Крыши не было и в помине, поэтому по загону гулял холодный ветер.
      - Конец нам, похоже, - прошептал Рите Атта, когда киргизский солдат поднял и привязал последнюю брезентовую секцию ограды. Пехотинец с любопытством скосил на них узкие глаза и отошел.
      Ограда выглядела хлипкой, но никто не отваживался даже прикоснуться к брезенту. Киргизы издали показывали ружья и тыкали себя пальцами в животы, давая понять, что на любого, кто попробует выбраться наружу, у них найдется пуля.
      Внезапно внимание Риты привлекла светящаяся зеленая линия, которая перечеркнула небо. Линия проходила как раз над лагерем, но нельзя было определить, вблизи она или очень далеко. Затем поперек нее пролегла другая черта, и перекресток быстро сместился к краю огороженного участка. Казалось, линии приблизились.
      Врата. Что-то происходит с Вратами.
      Полосы исчезли. Из-за ограды не доносилось никаких необычных звуков. Мягкими гортанными голосами переговаривались степняки, чавкала грязь под сапогами, шелестел травой студящий вечерний ветер. Тьма воцарилась почти кромешная. Пахло сырой землей, человеческими телами и степным разнотравьем.
      У Риты вдруг родилась смутная надежда, что кто-нибудь спустится к ним. Быть может, в этом единственное спасение.
      Реален ли этот зеленый свет или у нее шалят глаза?
      Несколько минут она простояла неподвижно, грея руки под курткой. Холод высасывал силы; деревенело лицо. Под напором ветра вздувался брезент изгороди. Ожидая пули часового, Рита вздрогнула, когда о веко разбилась дождевая капля. На луну неторопливо наплыла черная стена тучи. Рита уже почти ничего не видела вокруг.
      Посыпались новые капли. И вдруг она встревоженно прислушалась. По спине побежали мурашки, на руках вздыбились волоски. За оградой - ни звука. Ни голосов, ни топота копыт. Утихло даже ржание коней, обеспокоенных дождем. Только мрак, стук капель да хлопки брезента.
      Сквозь брешь в туче проглянула луна. Рядом с Ритой стоял Люготорикс громадный, изгвазданный. Не говоря ни слова, коснулся ее руки и указал влево, на ограду. Над хлипким узилищем высилось нечто похожее на двуручный меч шириной в сажень. По краям клинка бежала водянистая рябь. Плавно и быстро меч изогнулся вбок и пропал.
      "Смерть, - подумала Рита. - Это похоже на смерть".
      - Киргизский? - тихо спросил кельт. Кроме него и Риты, никто, похоже, не заметил меча.
      - Нет.
      - Вот и я так думаю, - пробормотал Люготорикс. Рита высматривала Оресиаса или Деметриоса, они были где-то в толпе. Но найти их она не успела - луна исчезла вновь.
      И тут кругом чудовищно затрещало. Взвизгнув, Рита кинулась к Люготориксу, но его уже не было рядом. Брезент на жердях мигом разодрало в клочья. Налетел ветер, поднятый чем-то невообразимо огромным. В спину вонзились гвозди, вышибив из нее дух. Раз. Пауза. Два. Пауза. Три... четыре... пять... Даже упасть не удавалось. Поблизости, словно побитый пес, скулил Люготорикс неужели он на такое способен? А сама Она стояла с запрокинутой головой и отвисшей челюстью, с мириадами ледяных иголок в темени и затылке и снова видела в небе две прямые зеленые полосы крест-накрест.
      Какая-то неведомая сила поднимала ее в воздух. Казалось, трава выросла до небес и превратилсь в металл: по всему лагерю раскачивались гибкие стальные клинки с водянисто-переливчатыми кромками, увенчанные чем-то гладким и зеленым: не то щитами, не то чехлами. Хотелось кричать, но горло, позвоночник, все мышцы тела свело ледяной судорогой. Глаза по-прежнему видели, но мозг понемногу утрачивал способность соображать.
      Когда минула вечность, она увидела все - и ничего. Как если бы умерла.
      ГЕЯ
      Ключ лег в ладонь. Какое счастье! Когда его у нее забрали, девушке стало страшно.
      Меж двух змееподобных мечей стоял Люготорикс. На его руке и бедре сияли пятнышки люминесцентной зелени.
      "Ты связана с этим человеком?"
      "Да".
      "Он нужен тебе?"
      "Да".
      "А остальные?"
      Она вспомнила о Деметриосе и Оресиасе.
      "Что с остальными?" - встревожилась она.
      Находиться в центре внимания было неприятно. На какой-то период ее личность размножилась, и каждое эго пережило не лучшие ощущения. Больше ничего не запомнилось. Тело осталось невредимым.
      Никакого уединения...
      Ее спросили: кто открыл Врата на Гею? Афина? Изида? Астарта? "Нет", отвечала Рита. В реальное существование этих созданий - богов - она не верила. Это возбудило интерес. "Боги - воображаемые спутники, примиряющие вас с вероятностью смерти?"
      Она растерянно промолчала.
      "Ключ изготовила не ты".
      Ответа не требовалось. И так было очевидно.
      "Откуда он у тебя?"
      Рита рассказала.
      Они поверили.
      И засыпали ее вопросами о софе.
      "Она умерла", - сообщила Рита.
      "Ты послана ею".
      Вновь - констатация, а не вопрос.
      Не напрягая памяти, она очутилась под голубым небом, среди мраморных развалин, над морем.
      Все это исчезло и вернулось, и вновь она - моложе на несколько лет стояла в храме Афины Линдии. Она помнила все, даже свою жизнь с той минуты. Рядом стоял юноша - лица не различить, но, кажется, красивый, в бязевой рубашке и темных штанах; кожа на босых ногах загорела и растрескалась, но не рыбак. "Может, любовник?" - предположила Рита. Нет. И не друг.
      - Так будет лучше? - спросил он, обходя вокруг нее. - Только правду, пожалуйста.
      - Не хуже.
      - Надеюсь, ты на нас не в обиде. Встретиться без посредников с подобными тебе удается не часто. К тому же, с тобой очень грубо обращались.
      Она все помнила. Но слишком растерялась. Никак не ожидала такой любезности.
      - Хочешь, чтобы у. меня было имя?"
      - Я... даже не знаю...
      - Хочешь, чтобы мы остались здесь? Пожалуй, следовало сказать "да". Она кивнула, наслаждаясь солнцем и холодным спокойствием заброшенного храма. Не верилось, что это реальность.
      "Я Рита, - сказала она себе. - Я жива. Возможно, меня унесли за Врата. Возможно, моя бабушка вышла из Гадеса".
      ГОРОД ПУХ ЧЕРТОПОЛОХА
      По причинам, ведомым только ему и его советнику, президент не пожелал останавливаться в государственных апартаментах Нексуса под куполом, предпочтя наемное жилье - маленькую и скромно декорированную квартирку в здании Пятого Века Путешествия, которое примыкало к дендрарию в километре от купола. Спустя четыре часа после выступления Мирского, Фаррен Сайлиом дал там аудиенцию Корженовскому, Мирскому, Ольми и Ланье. Держался он при этом сугубо официально. Очевидно, подавлял гнев.
      - Извините за прямолинейность, - пиктами просигналил он Корженовскому, но за всю мою жизнь в Пути и на земной орбите... я ни разу не видел такого вероломства! И это- избранные граждане Гекзамона!
      Корженовский отвесил легкий поклон, лицо его помрачнело.
      - Свои предложения я выдвинул неохотно и под нажимом, - сказал он. - Разве это не очевидно?
      - Насколько я могу судить, всему Нексусу необходимы тальзитские процедуры, - заявил Фаррен Сайлиом, массируя пальцем переносицу. Он глянул на Ланье с таким видом, будто хотел небрежно мигнуть ему: дескать, я вас не задерживаю и перевел взор на Мирского. - Гекзамон считается прогрессивным обществом, правда, с некоторыми изъянами духовного свойства... но мне не верится, что наши труды могут иметь столь далеко идущие последствия.
      - Вы на распутье, - сказал Мирский.
      - Это вы так утверждаете.
      - Правдивость моего рассказа очевидна, - возразил Мирский.
      - Не так уж очевидна для того, кто десять лет противостоит натиску сторонников открытия Пути. Для того, на чьей стороне стоял Инженер, хоть это и кажется сейчас невероятным.
      Ланье сглотнул и спросил:
      - Можно сесть?
      - Разумеется, - кивнул Фаррен Сайлиом. - Прошу извинить, но на моих манерах сказывается раздражение. - Президент велел соорудить кресло для Ланье, а затем, будто спохватившись, для себя и всех остальных. - Разговор потребует времени, - пояснил он Корженовскому.
      - Я человек практичный, - продолжал Фаррен Сайлиом. - Настолько практичный, насколько это необходимо для главы нации мечтателей и идеалистов. Да, именно таков народ Гекзамона. Но, помимо идеалов, необходима трезвая голова, необходима сильная воля. Нам уже довелось столкнуться с испытаниями Пути. Мы едва не погибли в войнах с яртами, а ведь с тех пор прошли столетия достаточный срок для неприятеля, чтобы разработать новую тактику. Мы считаем, что они оккупировали весь Путь. Или нет?
      С этим согласились все, кроме Ланье. Он себе казался карликом среди гигантов. Да еще и старым. Пятым колесом.
      - Так вам понятна причина моего замешательства? - спросил Фаррен Сайлиом Корженовского.
      - Да, господин президент, понятна.
      - Так объясните же! На вас посмотришь - сама искренность. Готовы ли вы поклясться именем Всевышнего, Звездами, Роком и Пневмой, что не участвуете в заговоре поклонников вашего детища и весь этот эпизод не ваша инсценировка?
      Несколько секунд Корженовский глядел президенту в Глаза, выдерживая почтительную паузу.
      - Клянусь.
      - Простите, что подвергаю сомнению вашу честность, но мне необходима полная ясность. Вы ожидали возвращения господина Мирского?
      - Я бы не назвал это ожиданием. Скорее, предчувствием.
      - Вы уверены, что Путь причинит ущерб, о котором говорилось?
      - Я говорил не об ущербе, господин президент, а о препятствии, - вмешался Мирский.
      - Как ни назовите... Так уверены? - Фаррен Сайлиом буравил взглядом Корженовского.
      - Да.
      - Вы знаете, что большинство телепредов и сенаторов относятся к вам с глубочайшим уважением, но в данном случае ваши мотивы могут вызвать подозрения. Львиную долю жизни вы отдали разработке механизмов Шестого Зала и строительству Пути. Вы вправе гордиться тем, что однажды изменили курс истории Гекзамона. Вполне понятно, что после реинкарнации и Погибели вас не удовлетворяет новое положение вещей. Лично мне известно, что вы никоим образом не старались воодушевить наших неогешелей. - Президент заметно успокоился. Разминая кисти рук, он опустился в кресло среди собеседников. - Господин Ольми, скажите, если мы откупорим Путь, война с яртами возобновится?
      - Думаю, да.
      "Вот оно", - отметил про себя Ланье.
      - А если мы Путь не откроем, господин Мирский, то тем самым воспрепятствуем благородным устремлениям наших далеких потомков?
      - Потомков всех разумных существ в этой Вселенной, господин президент.
      Фаррен Сайлиом откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза.
      - Я могу воспроизвести в памяти некоторые эпизоды вашего выступления. Уверен, большинство телепредов и сенаторов именно этим сейчас и занимаются. Он поморщился. - Процедура голосования по этому вопросу, видимо, будет непростой. Нам еще не приходилось устраивать референдум для всего Гекзамона. Вам понятны проблемы?
      Мирский отрицательно покачал головой.
      - С вашего позволения, я их перечислю. Процедуры голосования на Пухе Чертополоха и орбитальных объектах сильно отличаются от земных. На Земле большинство граждан способны голосовать лишь физически. Но для этого потребуется не один месяц. Мы попросту не готовы. В космосе любой гражданин может поместить в городскую память, в mens publica*, специального дубля. Дубли собираются в единое целое и по процедуре, подробно изложенной в конституции Гекзамона, за две-три секунды голосуют по любому вопросу, хотя закон дает им гораздо больше времени на размышления. Гражданин, если пожелает, вправе раз в день модернизировать своего дубля, изменить его отношение к вопросу - ведь дубль выражает не свое мнение, а хозяйское. Все это лишь дело техники. А с точки зрения общественной политики, мы, открывая Путь только ради его уничтожения, раздражаем тех, кто хочет оставить его в покое, чтобы избежать конфликта с яртами. И, определенно, мы не удовлетворим желающих отвоевать Путь. И ярты будут бешено сопротивляться, это несомненно, ведь они наверняка могут потерять больше, чем когда-то потеряли мы. Господин Ольми, я прав?
      - Да. Фаррен Сайлиом сложил руки на груди.
      - Не знаю, как на эту проблему посмотрят наши земные граждане. И вообще, смогут ли ее осмыслить. Ведь для большинства старотуземцев Путь - концепция весьма туманная. Землянам пока недоступны городские хранилища памяти и библиотеки. Я даже предвижу, как неогешели, упирая на законы Возрождения, полностью отсекут Землю от референдума, и это будет особенно неприятно.
      - Земные сенаторы будут стоять насмерть, - сказал Ланье.
      - Законы Возрождения сейчас не действуют, но их еще никто не отменял. Фаррен Сайлиом развел руками. - Насколько я ориентируюсь в сегодняшних настроениях Гекзамона, сторонников открытия Пути примерно столько же, сколько и противников. В подобных случаях не исключены социальная конденсация и коалесценция, ведущие к ускоренному формированию мощных группировок и даже, возможно, к преобладанию неогешелей в Нексусе. И тогда мне придется либо выполнять их требования, либо уйти в отставку со всем кабинетом. Эти проблемы не только ваши, друзья мои. Вы их взвалили на мои плечи, и не могу сказать, что я вам за это благодарен. А также не могу предугадать итоги голосования. Нас ожидает множество препятствий и сложнейших решений, и теперь, когда джинн выполз - или вырвался?
      - из бутылки...
      Фаррен Сайлиом встал и послал на монитор серию пиктов.
      - Господа, если вы согласитесь задержаться на несколько минут, то к нам присоединится еще один старотуземец. Наверное, господину Мирскому удастся его вспомнить. Ведь вы когда-то были соратниками, товарищами по оружию, перед Погибелью, в составе воинских частей, напавших на Пух Чертополоха. После Погибели он вернулся на Землю и поселился в крае, который теперь зовется Анатолией.
      Мирский смиренно кивнул. Ланье пытался вспомнить уцелевших русских из окружения Мирского - всплыло всего два-три имени. Резкий, суровый замполит Белозерский... Самоуверенный и хладнокровный Горский, старший инженер Притыкин...
      Полыхнул экран монитора, и Фаррен Сайлиом велел двери отвориться.
      - Господа, это господин Виктор Гарабедян, - с торжественно-выжидательной ноткой заявил он.
      "Надеется, что этот человек изобличит Мирского", - сообразил Ланье.
      В комнату вошел худой, седой, слегка сутулый блондин. На его руках виднелись чудовищные шрамы. Полузакрытые глаза слезились. "Лучевая болезнь, залеченная тальзитцем. Должно быть, сразу после войны он возвратился в Россию".
      Гарабедян окинул взглядом комнату; Он был явно не готов к этой встрече. При виде Мирского глаза его засветились, по лицу скользнула ироничная улыбка. Мирского же будто паралич хватил.
      - Товарищ генерал, - произнес Гарабедян. Мирский встал и приблизился к старику. Несколько секунд они стояли в шаге друг от друга, затем Мирский протянул руки и обнял Гарабедяна.
      - Виктор, что с тобой стряслось? - спросил он, держа старика за плечи, но не привлекая к себе.
      - Длинная история... Надо же, а ведь я ожидал увидеть дряхлого старца. Меня не предупредили, что ты остался прежним. Господин Ланье, я его узнал, но, надо сказать, он возмужал, не тот юноша...
      Фаррен Сайлиом сложил руки на груди.
      - Мы не сразу нашли господина Гарабедяна. Понадобилось несколько часов.
      - Я поселился как можно ближе к Армении, - сказал Гарабедян Мирскому. Лет через пять-шесть родина совсем очистится, и тогда вернусь насовсем. Служил в милиции, в российских силах Возрождения. Участвовал в Американском Освобождении, воевал против Гекзамона. Это и войной-то назвать нельзя... Знаете, как бывает: схватятся пацаны за палки и ну валтузить врача или учителя... Когда все это кончилось, подался я в фермеры. Ну, а вы где были, товарищ генерал?
      Глаза Мирского обежали комнату, на них блеснули слезы.
      - Друзья, нам с Виктором необходимо поговорить.
      - Они хотят, чтобы я вам задал несколько вопросов.
      - Да, только наедине. Вернее, втроем. Гарри, вы нам понадобитесь. Не возражаете? Нужна комната. - Мирский посмотрел на президента.
      - Можете воспользоваться одним из моих кабинетов, - предложил Фаррен Сайлиом. - Но мы, конечно, запишем беседу...
      От глаз Ланье не укрылась перемена в лице Мирского. Черты обострились и еще больше походили на ястребиные" Спокойствия в них поубавилось. Он стал неотличим от того Павла Мирского, с которым Ланье встретился на Камне сорок лет назад.
      - Я бы хотел минутку переговорить с господином Ланье, - произнес Корженовский, - а потом он присоединится к вам.
      Президент увел двоих гостей в другую секцию своего временного обиталища.
      - Господин Ланье... - начал Корженовский.
      - Это Мирский.
      - А вы сомневались?
      - Нет, - ответил Ланье. Приведя Ланье в широкий цилиндрический коридор, президент кивнул ему. Ланье, чувствуя себя весьма неуютно, проследовал за Мирским и Гарабедяном в кабинет и остановился рядом с ними. Там из пола рос круглый столик, его окружали три стула-протея. Едва ощутимо пахло свежим снегом и соснами: следы прежнего дизайна, догадался Ланье.
      Теребя фуражку узловатыми пальцами в розовых и белых пятнах, Гарабедян разглядывал давнего боевого друга младенческими глазами, какие бывают у глубоких стариков. Никаких иных эмоций, кроме замороженного удивления, не читалось в этих глазах.
      - Гарри, Виктор был рядом со мной, когда на Картошку... то есть, на Пух Чертополоха, напали ударные космические части, - сказал Мирский. - Он был рядом со мной, когда мы капитулировали, и потом, в те нелегкие времена, помогал... В последний раз мы виделись незадолго до того, как я вызвался лететь с гешелями. Я смотрю, Виктор, жизнь тебя не баловала.
      Гарабедян не отрывал от него глаз - стоял неподвижно, приоткрыв рот. Наконец повернулся к Ланье.
      --------------------------------------------------------------------------
      
      *Лат. - общественное мнение. Здесь: электорат Бесконечного Гекзамона, действующий в городской памяти.
      --------------------------------------------------------------------------
      
      - Вы не остались молодым, - сбивчиво произнес он по-английски, - в отличие от некоторых. Но генерал Мирский...
      - Уже не генерал, - тихо поправил Мирский.
      - ... совсем не изменился, разве что... - Гарабедян снова воззрился на однополчанина и перешел на русский: - После того как вас пытались убить, вы закалились.
      - Тебе крепко досталось, Виктор?
      Ланье снова увидел на лице Мирского выражение отстраненной восприимчивости и ощутил, как холодок сковывает челюстные мышцы.
      - Долгая это была жизнь, Павел; И настрадался я вдосталь, и смертей навидался, но боль уже попритихла. А ты такой молодой... Это взаправду ты?
      - Нет, - ответил Мирский. - Не совсем тот, которого ты знал. Виктор, я прожил несравнимо больше твоего. И тоже многого насмотрелся. И поражений, и побед.
      Гарабедян жалко улыбнулся и помотал головой.
      - Все, Павел, все на свете встало с ног на голову. С молоком матери я впитал ненависть к туркам - и вот женат на турчанке. Она маленькая и смуглая, и у нее длинные седые волосы. Не из горожанок, как первая моя жена, но подарила мне красавицу дочь. Я теперь крестьянин, выращиваю для Гекзамона особые растения.
      - Разве ты не этого хотел? - спросил Мирский. Гарабедян пожал плечами и сардонически улыбнулся.
      - Чем не жизнь? - Он схватил Мирского за руку и ткнул ему в грудь изувеченным пальцем. - Ты! Теперь ты должен рассказать.
      Мирский смущенно посмотрел на Ланье.
      - Гарри, вам надо вернуться к остальным. Виктор, ответь господину Ланье. Я Павел Мирский?
      - Ты же сам сказал, что не совсем, - ответил Гарабедян, - но я так не думаю. Да, господин Ланье, это Павел. Так и передайте президенту.
      - Передам, - пообещал Ланье. Мирский широко улыбнулся.
      - А теперь, Виктор, садись. Вряд ли ты поверишь, что с украинским хлопцем могло случиться такое...
      ГОРОД ПУХ ЧЕРТОПОЛОХА
      Реального времени на дебаты в Нексусе ушло совсем немного. Корженовский и Мирский отвечали на вопросы и обсуждали проблемы в городской памяти Пуха Чертополоха, в специальном отделении Нексуса. Ланье "прослушивал" дебаты. Будь это заседание открытым, депутаты в конце его валились бы с ног от усталости, а так часы прений и обмена информацией укладывались в секунды. Участвовали гешели, неогешели и все прочие, кроме самых ортодоксальных надеритов.
      На все про все было потрачено три дня, а казалось, будто несколько месяцев. В итоге ни один аспект открытия Пути не ушел от внимания: все нюансы, вплоть до ничтожнейшего, были тщательно изучены.
      Поступали и предложения, от которых у Ланье голова шла кругом. Некоторые подстрекатели (если такой эпитет применим к членам Нексуса) желали откупорить Путь, очистить его от яртов и затем продвигать гегемонию людей еще дальше, открывая все новые Врата с интервалом в несколько десятков километров, возводя обширные укрепрайоны для защиты новых владений от яртов и иных враждебных сил. Другие депутаты смеялись над этими грандиозными планами, однако, опираясь на теоретические выкладки коллег Корженовского, проведших десятки, а то и сотни лет в территориальной городской памяти, предлагали разрушить Путь извне, не открывая его.
      Обсуждались даже такие возможности: апологетам торения Пути повезет и они не встретятся с яртами либо они разгромят яртов, а те в отместку разрушат Путь снаружи. Мирский, полнее раскрыв перед депутатами свой характер и способности, с помощью математических уравнений (настолько сложных, что даже у Корженовского лезли брови на лоб) доказал: и то, и другое - мало вероятно.
      Все это время русский, казалось, пребывал в своей стихии. Обычно уровень дискуссии лежал за пределами постижимого для Ланье, хоть его ум и расширился за счет ссуженных Гекзамоном талантов. Такой услугой Ланье воспользовался впервые.
      Но Ланье смог понять одну вещь, возможно, не столь очевидную для телепредов и сенаторов. Даже те, кто противился открытию, сызмальства глубоко прониклись благоговением к Пути. Для них он был родной средой; многие в нем выросли и до Разлучения не ведали иной жизни. Как бы яростно ни полыхали споры, любые вопросы быстро сводились не к тому, стоит ли открывать Путь, а к тому, что делать, когда Путь возникнет.
      Они пришли на физическое заседание послушать, какие рекомендации даст Нексус Гекзамону. Кроме того, предстояло голосовать за окончательный выбор решения: либо проводится всеобщий плебисцит, либо высказывается только mens publica, либо безотлагательно начинается пропагандистская кампания на Земле, а референдум откладывается до ее завершения, то есть на годы.
      В Зал Нексуса Ланье входил без своих спутников;
      Мирский, Корженовский и Ольми опередили его - их вызвал президент на какую-то "предварительную дискуссию". Зал пустовал, лишь двое телепредов сидели за столом друг против друга и перебрасывались пиктами. Ланье стоял в проходе, ощущая непривычную умиротворенность. Он по-прежнему не чувствовал под ногами твердой почвы, но после исповеди Мирскому в душе улеглась суматоха, ушла куда-то черная, изнуряющая тоска.
      Члены Нексуса входили в зал, занимали свои места, общались посредством слов и пиктов. В воздухе витало невыразимое. История, подумал Ланье. Решения, принимаемые в этом зале, не раз меняли судьбы миров. А сейчас на карту поставлено нечто неизмеримо большее. Чуть позже вошли Мирский с Корженовским и направились к нему по проходу. Мирский улыбнулся Ланье и сел рядом. Кивнув обойм, Корженовский прошел дальше и расположился за пультом, где шестеро дежурных техников - мужчин и женщин - обслуживали аппаратуру Шестого Зала.
      Последними явились президент и председательствующий министр Дрис Сэндис. Они заняли свои места позади армиллярной сферы.
      - Мens publica Нексуса провело голосование по предложению господ Мирского, Корженовского, Ольми и Ланье, - заявил председательствующий министр.
      Ланье опешил, услыхав в этом перечне свою фамилию. В душе вспыхнули возбуждение и нервозная гордость.
      - Необходимо подтвердить или отвергнуть итог голосования посредством физического плебисцита.
      Вонзив пальцы в колени, Ланье озирал телепредов и сенаторов. О том, как проходило голосование, он не ведал. Быть может, свои решения они выражали пиктами, и весь зал сверкал, как рождественская елка?
      - Окончательные рекомендации Нексуса приняты mens publica и выносятся на поименное голосование. Идентификацию и подсчет голосов берет на себя секретарь зала. Немедленно по завершении этой процедуры будет объявлен результат голосования. Уважаемые члены Нексуса, согласны ли вы принять исходное предложение об открытии Пути? Отвечайте "да" или "нет".
      Зал взорвался хаосом криков. Несогласных, как показалось Ланье, было больше, но это, наверное, просто шалили нервы. Председательствующий министр взглянул на секретаря, сидевшего возле сферы, и тот поднял правую руку.
      - Принимается. Рекомендует ли Нексус открыть Путь с целью его полного уничтожения, как просит господин Мирский?
      На этот раз криков не было, лишь мягкий шепот пробежал под куполом.
      - Отвергается. Путь будет открыт. Желает ли Нексус создать специальные Вооруженные Силы, чтобы защищать Путь к выгоде Бесконечного Гекзамона и его союзников?
      Голоса как будто зазвучали громче, но определить, каких ответов больше положительных или отрицательных, - Ланье не удалось. Депутаты и телепреды отвечали односложно, а некоторые и вовсе воздерживались, напряженно откинувшись на спинки кресел или опустив головы.
      - Решение принято. Желает ли Нексус передать предложение и наши рекомендации на рассмотрение всего Земного Гекзамона, включая mens publica и телесных избирателей на Земле?
      Снова голоса прозвучали в унисон.
      - План не принят. Желает ли Нексус, чтобы в голосовании участвовали только mens publica Семи Залов и двух орбитальных объектов?
      Опять - хор.
      Ланье закрыл глаза. Все-таки это случилось. Можно будет снова заглянуть в пасть Коридора, Пути... Вероятно, даже узнать со временем судьбу Патриции Луизы Васкьюз.
      - Принимается. В голосовании будут участвовать только mens publica трех орбитальных тел. Господин секретарь, имеются ли в вашем распоряжении списки этих избирателей?
      - Имеются, господин председательствующий министр.
      - Тогда можно публиковать рекомендации и начинать процедуру референдума. Завтра в это же время Нексус обратится ко всем гражданам трех орбитальных тел. На индивидуальное рассмотрение и изучение вопроса отводится неделя, вся относящаяся к нему информация, включая материалы слушаний, будет доступна избирателям. Затем, в течение двадцати четырех часов, все граждане должны будут проинструктировать своих дублей в mens publica, и еще через сутки состоится голосование. Нексус в недельный срок ратифицирует решение граждан Гекзамона, а после займется согласованием новой политики с президентом и председательствующим министром. По закону президент может отложить этот процесс на срок не более месяца из двадцати восьми дней. Но президент информировал меня, что отсрочки не требуется. Следовательно, в работе сессии объявляется перерыв. Благодарю вас.
      В зале поднялась невиданная суматоха. Ланье смотрел, как телепреды и сенаторы перебрасываются пиктами, как некоторые обнимаются, а другие стоят столбом и потрясение молчат. Навстречу спустившимся с подиума президенту и председательствующему министру шествовала группа консервативно одетых ортодоксов-надеритов.
      Мирский помял переносицу и тихо произнес:
      - Нехорошо. Я открыл шкатулку и выпустил беду.
      - Что делать будете? - спросил Ланье.
      - Думать. Долго. Почему я их не убедил?
      - Потому что в скитаниях забыли про одну особенность людей, - предположил Ланье.
      - Возможно. И что это за особенность?
      - Мы шайка сукиных сынков. Вы к нам сошли, как аватара. А людям, наверное, не хочется, чтобы демиурги навязывали им свою волю. Возьмите хотя бы землян. Не очень-то им по душе, что их спасают.
      Лоб Мирского прорезали глубокие морщины.
      - Моя физическая сила невелика, - задумчиво проговорил он. - Говоря образно, я не взрывчатка, а скорее, катализатор. Однако если проиграю, наступят безнадежные времена.
      Ланье ощутил, как к поверхности души поднимаются старые инстинкты.
      - Тогда применяйте методы дзюдо, - посоветовал он. - Подумайте, какой мощью вы сможете управлять, когда откроется Путь.
      - Мощью? - безмятежный взгляд Мирского застыл да Ланье.
      - Социальный раскол. - В голове Ланье зрел безумный план. Выходит, он все-таки не пятое колесо.
      - То есть?
      - Кажется, нам надо позвать Ольми и навестить Сули Рам Кикуру.
      - Сдается мне, вы придумали что-то любопытное, - улыбнулся Мирский.
      - Не исключено. Еще мне надо потолковать с женой. Земля ущемлена в праве выбора. Недовольных уже достаточно, и даже без вашей помощи возможен взрыв. Ланье до зубного хруста стиснул брошенную ему кость. От напряжения заныла шея, и он медленно потер ее ладонью.
      - Ведите меня, дружище, - весело проговорил Мирский. - Судьба божества - в ваших руках.
      ГОРОДСКАЯ ПАМЯТЬ ПУХА ЧЕРТОПОЛОХА
      Под стенами дворца, в тенистом изумрудном благолепии, лежала долина Шангри-Ла. Угасающие лучи солнца золотым сиянием обливали горные пики. Карен до белизны в пальцах сжимала стылый каменный поручень балюстрады.
      В первый же день конференции начались нелады.
      На третьи сутки случился конфликт в городе Третьего Зала, где делегатам отвели квартиры на нижних этажах огромного серо-белого Девятого Века Путешествий - здания в форме метки для мяча в гольфе. Женщине из Северной Дакоты квартира показалась чересчур роскошной. "На родине мои друзья живут в лачугах из дерева и земли, - заявила она. - Не желаю шиковать, как королева".
      Затем возникли разногласия по поводу фантастической среды, в которой предстояло сотрудничать делегатам. "Нельзя надеяться на устойчивые результаты, если мы утратим контакт с реальностью", - утверждал мужчина из Индии. Затем он потребовал соорудить подобие могольского дворца начала девятнадцатого века и, не найдя понимания ни в ком из делегатов, пригрозил выйти из проекта.
      Сейчас он уже был на Земле.
      Казалось, прямая и светлая дорога так и норовит свернуть в мрачное, непроходимое болото.
      В конце концов оставшиеся делегаты подыскали рабочую обстановку, которая худо-бедно устраивала всех, - копию Шангри-Ла Джеймса Хилтона, созданную столетия назад в городской памяти Пуха Чертополоха для отпускников. Еще через несколько часов произошел новый эксцесс: два делегата влюбились друг в друга и теперь жаловались, что среда не позволяет им выяснить, подходят ли они друг другу. "Мы же здесь не для этого", - втолковывала Карен, но они были неумолимы. Сули Рам Кикуре пришлось вмешаться и объяснить, что среда для того и создается, чтобы исключить половые отношения. В этом проекте они могут только повредить деликатной психологической атмосфере. Влюбленные уступили скрепя сердце, но взяли в обычай капризничать по любому поводу.
      Теперь и Карен, и Рам Кикура понимали, что шли к своему проекту с неоправданным идеализмом. Карен разбирал стыд: как это она, изучавшая людей столько лет, так опростоволосилась? Конечно, тут виноват оптимизм Рам Кикуры, ее бодрый адвокатский подход, а еще - упрямая подсознательная надежда, твердившая Карен, что рано или поздно делегаты возьмутся за ум, и все пойдет как надо...
      Но люди - это всего лишь люди, пускай их убеждения сколь угодно правильны, а биографии безупречны. Вдали от среды, где им удалось найти и проявить себя, они мало отличались от детей.
      Идеальная обстановка городской памяти действовала на старотуземцев слишком соблазняюще и откровенно бросала вызов Карен и Сули Рам Кикуре.
      Кроме того, в атмосфере ощущалась какая-то загадочная напряженность. Что-то подсказывало Карен: вскоре на ее пути встанут препоны куда серьезнее.
      - Не пора ли отдохнуть? - спросила Рам Кикура. Карен усмехнулась:
      - Это местечко для того и создано, чтобы отдыхать.
      - Да, только к тебе это не относится. Тебе нужен отпуск. В этой среде мы на десять часов объективного времени. Возвращайся к себе.
      - В тело. Из царства снов.
      - Именно. Из кошмара. И отдохни по-настоящему. Если что-нибудь сдвинется к лучшему, я дам знать. Если нет - закрою лавочку и разгоню всех по телам. Спровадим их на Землю и возьмемся за новый план. - Подняв брови и потупив голову, она взглянула на Карен в упор. - Идет?
      - Да.
      Спустя объективный час Карен у себя в квартире надела шелковое кимоно, тридцать лет назад подаренное группой уцелевших жителей Японии, и улеглась на кушетку с бокалом охлажденного "чертополоховского шардонне"; негромко играл Квартет Гайдна, музыка сопровождалась пиктограммами. Интерьер квартиры был переделан в открытую веранду с видом на пляж тропического острова. За широким и чарующе-синим океаном праздно коптил вулкан, его дым растекался по белым скирдам облаков. Над плетеным креслом Карен резвился соленый, теплый бриз.
      Она могла бы и не выходить из городской памяти, где иллюзия была столь же полной, но здесь не досаждало ощущение, вернее, понимание того, что не только ее разум, но и тело - всего-навсего копия. Тонкий нюанс. Чего-чего, а тонких нюансов на Пухе Чертополоха хватало.
      "Какие мы еще дети, - думала она, потягивая вино и невидяще глядя на далекий вулкан. - Может, Гарри прав: к черту все, пускай возраст берет свое. Может, за сорок лет мы все выгорели внутри, но только он остался честен до конца".
      Мелодично загудел пульт комнатного контроля. Она откинулась на спинку кресла и апатично произнесла:
      - Да?
      - Госпожа Ланье, с вами желают поговорить двое. Один - ваш супруг, другой - Павел Мирский.
      Карен вздрогнула от неожиданности. "Помяни черта!"
      - Остров убрать. Стандартный интерьер. Исчезли веранда, остров, вулкан и океан. Образовалась небольшая комната, обставленная в классически-скромном стиле Гекзамона.
      - Хорошо.
      В центре комнаты появился Гарри.
      - Здравствуй, Карен.
      - Как дела?
      - Отлично. Вспоминал тебя. Давно хотел с тобой поговорить, но боялся помешать.
      - Ничего, пожалуйста. - В воображении появился облик, который ей сейчас хотелось принять, - облик Бетти Дэвис, американской актрисы начала двадцатого века, холодной, сварливой, черствой и вместе с тем ранимой. Но пикторы были не в силах оказать ей такую услугу.
      - Нам надо поговорить с Сули Рам Кикурой.
      - Она все еще в городской памяти. Не дает цыпляткам заклевать друг дружку.
      - Проблемы?
      - Не идет у нас дело, Гарри. - Она отвела взгляд от изображения мужа и, заметив, что палец окунулся в вино, отставила бокал, - Вот, отдыхаю. А как Мирский? Что происходит?
      - Назревают крупные неприятности. - Он объяснил ситуацию.
      Настало время действовать - Гарри-то, оказывается, явился не по своей прихоти. Но действовать не хотелось. Даже просто шевелиться.
      - Неужели Нексус мог на это пойти? Без согласования с Землей?
      - Мирский поведал много удивительного, - ответил Ланье, - и я, честно говоря, не думал, что Нексус отклонит его просьбу. По-моему, открыть Путь да так и оставить - идея пагубная.
      - Сули в курсе?
      - Нет.
      Мысли побежали быстро, неприязнь почти истаяла. Вновь они в одной связке, работают над одной проблемой. Кроме того, что-то в ее муже переменилось. Что с ним сделал Мирский? И со всеми?
      - Хорошо. Я с ней свяжусь через городскую память и объясню, что дело срочное.
      - Я люблю тебя. - Ланье растаял.
      Совершенно против желания и к немалому ее удивлению, у Карен перехватило дух. Пришлось напрячься, чтобы сдержать слезы. Сколько лет она не слышала от него этих слов!
      - Черт бы тебя побрал... - пробормотала Карен.