– Пойду распоряжусь насчет обеда, – сказала Оливия.
      Она отделилась от стула, к которому, казалось, приросла, и бегом бросилась в глубь дома.
      – Стой, – крикнул Ланкер. – Отчего такая поспешность? Задержись на минуту и подойди к свету, Оливия. Я хочу тебя разглядеть. Что у тебя с ногами?
      Опустив глаза и покраснев, Оливия вернулась. Наконец, вся пунцовая, объяснила:
      – Во время «Кирилловского псалма» они начали болеть, а когда начался «Агнус деи» распухли от колен до пят.
      Всхлипывая, она ушла. Хуже не придумаешь: толстые и бесформенные, как у слона, ее ноги ничем не напоминали те, которыми я любовался накануне.
      – Чудеса, – громко объявил Дракон, и я, по совести сказать, мысленно ему зааплодировал. – Чудеса. За то, что она присутствовала на мессе без чулок, наградить ее такими ногами, bocatta di cardinale – да и только.
      – Бедняжка! – воскликнул Ланкер, и я увидел, как по его щеке сбежала слезинка; он промокнул ее белоснежным полупрозрачным платком внушительных размеров, от которого исходило благоухание туалетной воды «Жан-Мари Фарина»; затем, прижав правую руку к сердцу, переспросил:– Чудеса? Это самое подходящее слово, если речь идет о чем-то комическом, мелочном, негодном. И что это доказывает? Что на небесах, как и на земле, правят падшие? Меня этим не проймешь, а кто попался, тот попался.
      – До сих пор всегда попадались другие, – грустно отозвался Дракон. – Но я не уверен, что так будет и впредь. Стоит появиться какому-нибудь чуду, как оно с каждым разом все ближе. Будь осторожен.
      Ланкер устремил на двоюродного брата спокойный и рассеянный взор; затем удалился вслед за Оливией.
      – С каждым разом все ближе? – спросил я. – Что вы хотите этим сказать?
      – То, что слышали. Первый случай из серии чудес произошел в пятистах метрах отсюда. Однажды вечером, когда слышались уже последние удары гонга, созывающего на ужин в спокойной, семейной, если хотите, обстановке, Роландо не приходит в голову ничего лучшего, как устроить клоунаду. Он целует раз и другой бутылку Небьоло, встает в позу, объявляет себя анти-Папой и в этом ужасном качестве благословляет рис в молоке, который становится таким жестким, как будто туда подмешали цемент. Никто не хочет его есть, всех будто обожгло, если вы понимаете, что я хочу сказать, и кто больше, кто меньше, но все мы сгорали от стыда. Пруклятый десерт отдают свиньям, и эти господа весь вечер чешут брюхо копытцем. На другой день стало известно, что в загоне для свиней свирепствует гастроэнтерит, это в пятистах метрах отсюда. Следующее чудо приняло гигантские размеры, и это было самым настоящим предупреждением ему, но он не хочет ничего понимать, а случилось это в кухне. У поварихи, которая готовила на Страстную неделю поросенка, стал расти в обе стороны нос – ну просто по волшебству! Пришлось обратиться в клинику Роусона , иначе бедняжка умерла бы от удушья. Теперь это настигло Оливию, которая в данный момент, скажем так, обитает в спальне Роландо. Давайте признаем, – хотя речь и идет о моем двоюродном брате, – что сюжет разворачивается в манере, которую я не побоюсь назвать чрезвычайно странной. Он полагает принципиально важными явления, в высшей мере спорные, искажая истину субъективными ощущениями и считая эти явления доказательством присутствия в нашем мире языческих богов античных времен, нынешних демонов. Но это еще не все; вы только послушайте: он упорно не признает множество христианских чудес, явных и общеизвестных, которые ясно указывают, где Бог. Которому я безмерно благодарен за то, что он избавил от своих чудес меня.
      – Хорошо бы, он избавил от них Оливию, – раздраженно сказал я.
      – Какая девушка! – воскликнул Веларде, сверкая глазами. – Благородная, умная, а уж формы – все при ней… Будем надеяться, что действие чудес преходяще.

2

      Оно и было преходящим. После того как Оливия три-четыре дня принимала таблетки «Чудо исцеления» североамериканского доктора, она победила болезнь, и от отеков, посланных провидением, даже следа не осталось. Если я не ошибаюсь, в тот уик-энд больше ничего примечательного не произошло. О задуманной литературной академии мы говорили в последний вечер, долго и пространно, поглощая при этом чай, чашку за чашкой, но очень скоро я обнаружил, что мысли Ланкера витают далеко отсюда. Я решил прервать наш рабочий коллоквиум и спросил его: – Вы думаете о чем-то другом?
      – О чем-то другом? – отозвался он эхом. – Нет, все о том же. Об этих чудесах с ногами.
      – Тогда раскайтесь, как велит Священное Писание. Станьте новообращенным, чтобы вам отпустили ваши грехи.
      Глядя, с каким аппетитом он уничтожает огромное количество бисквитов, мне захотелось последовать его примеру; я уже было протянул руку к бумажному пакетику, как Ланкер – любезный амфитрион! – тут же подвинул мне тарелку с тостами. Мне пришлось смиренно удовольствоваться тостами и малиновым десертом.
      – Не знаю, что там говорится в Священном Писании, но знаю только, что утешиться уже нечем, – ответил он; затем, выдержав паузу, добавил не столь безлично: – Возможно, вы считаете, что я недостаточно интересуюсь вопросами создания академии. Это не так, уверяю вас. Просто я все время думаю о чуде и о той войне, в которую, как я вижу, меня вовлекли. После моей победы мы вновь обратимся к литературе.
      – Вы так уверены в своей победе?
      – В победе – нет, но в войне не на жизнь, а на смерть – да. Что касается меня, клянусь вам вот этим крестом, я не отступлю.
      Это было то, что называется «искушать дьявола». Ланкер остался святотатствовать и кощунствовать, а я вернулся в Буэнос-Айрес поездом в девятнадцать сорок пять; но я не расстался с моими друзьями. На следующей неделе у меня был случай увидеться с девушкой; а по телефону я в эти дни говорил с ней несколько раз. Не знаю почему, мои связи с окружением Ланкера поддерживались только через Оливию. Но зачем, в который уже раз, мне рассказывали про Ланкера, извергающего богохульства, закосневшего в своем ужасном язычестве? Как бы то ни было, я звонил наудачу, и всегда Ланкера не оказывалось дома. Да меня и не это заботило; заботило, когда вместо мелодичного голоса Оливии слышался хрипловатый голос Педро, который выдавливал из себя три слова: «Сеньориты нет дома». Несомненно, нетерпение губило меня. Еще до того, как в сознании Оливии поселилась уверенность, нежная и властная, в том, что у нас с ней может быть что-то общее, я пустил в ход всю свою тяжелую артиллерию завоевателя дамских сердец. Результат оказался плачевным. Надо было действовать в обход; и я действовал. Мне представился случай встретиться с Ланкером благодаря кругам, занимающимся расширением дружеских контактов, в собственном здании (как любят выражаться мои друзья-газетчики) Ассоциации писателей, которое находится на улице Мексике. Пользуясь тем, что весна начинается двадцать первого сентября , а в тот день было уже двадцатое, я пригласил его на костюмированный бал в «Амбассадор».
      – Приходите с Оливией, – сказал я ему. – Хорошая выпивка, оркестр Пичуко , джаз Бартолино, атмосфера… Да о чем говорить! Вместе встретим весну.
      – Я не расположен ходить по балам, – вяло ответил он.
      Ланкер принялся разглагольствовать о своей борьбе и о своем твердом решении уничтожить христианство; я перебил его.
      – Обещайте мне, – сказал я, – если Оливия захочет, вы приведете ее.
      – Обещаю, – ответил он.
      Я пожал ему руку и уже от дверей крикнул:
      – Завтра в девять я позвоню, чтобы знать ответ.
      Ответ я уже знал. Ланкер был «сделан», как говорят шотландцы; он попался в ловушку. Мой стратегический план не мог дать осечку. Женщины говорят вам, что скучают на балах и устают от людей? Не верьте им. Как бы абсурдно это ни казалось, женщины просто не в состоянии отказаться от приглашения на бал. С непреходящей наивностью они считают любые праздники волшебными. Что касается меня – может быть, это другое проявление наивности, а может быть, из-за какого-то ужасного воспоминания, – я придерживаюсь противоположного мнения. Я нахожу праздники ужасными и считаю, что самые большие несчастья именно там и происходят; женщины, выпив, превращаются в демонов с непредсказуемым поведением, и самые верные из них просыпаются утром где-нибудь на garзonniиres , среди друзей своих возлюбленных, жалуясь на усталость и головную боль, но не чувствуя за собой вины, потому что алкоголь отшибает память.
      Как я и предвидел, в девять часов следующего дня Ланкер ответил мне, что они принимают приглашение; но это было еще не все: не удержавшись, Оливия взяла у него трубку и стала радостно обсуждать со мной вопрос, приводящий в такой восторг наших подруг, которых мы выбираем, чтобы поделиться с ними своим видением мира, этих полубогинь, на чей алтарь мы приносим в жертву свою душу и ох! свое время тоже; итак, до полудня мы обсуждали проблему маскарадных костюмов. Мы с презрением отвергли жалкие потуги воображения, способного предложить нам только домино, пьеро, дьявола. Нам хотелось чего-то нестандартного, необычного – например, неуловимый человек-наоборот, с лицом, нарисованным на затылке, – настоящий выверт изобретательности. Таким образом я, возможно, стремился скрыть свою консервативную суть, потаенную узость взглядов, и не должен был предлагать классические варианты вроде медведя, паяца или арлекина. Но я не скрыл и скромно признался: я хотел нарядиться арлекином. С детских лет мне казалось, что только под этой личиной я потеряю добропорядочность и стеснительность и стану личностью. Однако я всегда предполагал, что это мечты дурного тона, и когда Оливия сказала мне: «Нет, лучше, если ты будешь ангелом, ангелом-хранителем Роландо», я подчинился ее желанию, попытавшись, правда, в течение почти пятнадцати минут отстаивать идеал всей моей жизни. Ланкеру мы быстро назначили костюм чудовища; чтобы в корне пресечь любую дискуссию, я провозгласил:
      – Красавица и чудовище.
      Оливия тут же поняла, что костюм красавицы ей очень подойдет; но, будучи ненасытной, как того требовала ее молодость, тщеславной, как того требовала ее красота, она пожелала также, чтобы при ней были гавайцы, рабыня, индеец-апач и камеристка. Я провел длительную и витиеватую словесную кампанию, чтобы убедить ее избежать столь опасных ошибок. В общем, в назначенный вечер в «Амбассадоре» появились блестящая красавица, рассеянное чудовище и перепуганный ангел.
      Впрочем, не такой уж и перепуганный; в баре мы выпили аперитив, и я мало-помалу обрел уверенность настолько, что выбрал столик исходя из своих стратегических планов – не слишком близко к оркестру, дабы пощадить наши уши от тромбона, – и в то же время не слишком далеко; из-за музыки невозможно было поддерживать общий разговор, и потому все те милые пустячки, которые я говорил подруге, не были слышны нашему другу. Так что можете судить, что это был за праздник, на который я их пригласил. Когда метрдотель предложил нам меню, я крикнул:
      – Мы сметем все подряд!
      И заказал «закуску по-королевски», бульон по-аренбергски, рыбу с картофелем, жареную индейку в кляре и с фруктами, воздушный бисквит, персики, кофе, сигареты. По поводу индейки у меня зародилось сомнение.
      – В слове «сентябрь» буква «т» произносится мягко, – сказал я метрдотелю негромко, – индейка будет такой же?
      – Рекомендую вам августовскую, – заявил метрдотель.
      – Замечательно, – ответил я.
      Пагубное легкомыслие! С тех пор я ломаю голову, отчего это мне все время не по себе и почему я поглощаю огромное количество питьевой соды.
      Мой диалог с официантом, подавшим карту вин, был не менее выразительным.
      – Пусть в наших жилах течет кровь вдовы! – воскликнул я.
      – Клико? – спросил он.
      – Понсарден! – ответил я решительно. – Без года!
      Естественно, Оливия была очарована. Женщины обладают чутьем, они тонко чувствуют, где находится то, что им нужно. Даже если в силу некоего застарелого снобизма их уводит порой в сторону какого-нибудь канальи, они не свернут с нужного пути – в настоящем джентльмене они всегда найдут уж не знаю что, но что-то для себя привлекательное. Подбодренный шампанским, которое буквально царило за обедом, я уверенно приступил к делу. Я имею в виду, что всячески ухаживал за девушкой, придвигался к ней поближе, то и дело касался ее, обнимал ее каждые пять минут в знак восхищения какой-нибудь очередной глупой шуткой, не только когда мы танцевали, но и когда она звучала едва ли не у самого уха Ланкера. В какой-то момент к нашему столику присоединился дьявол, и я узнал в нем или решил, что узнал, сеньора Силено Коуто, мрачного аргентинского кабальеро, с которым познакомился в «Руайяль Монсо», в Париже, еще тогда, в двадцать седьмом, – он был бледен и в таком глубоком трауре, что казалось, его выкупали в чернильнице целиком: и костюм, и волосы, и брови, и усы – все отдавало сплошной чернотой. В костюме красного дьявола он выглядел бы более естественным и менее безрадостным, но что значило для меня в ту ночь, какая одежда была на сеньоре Коуто или на любом другом сеньоре, пусть даже это и был именно Коуто, тот, кто сел за наш столик! Как я уже говорил, я был поглощен другим, потому весьма фрагментарно представлял себе, о чем говорят между собой незнакомец, представлявший противоположную сторону, как пишут в договорах, – назовем его дьявол, – и Ланкер. Этот последний выказывал признаки сильной нервозности. Причина? Несомненно, мое безобразное поведение. Из самолюбия, в силу воспитания или из страха рассердить Оливию, он мне не мешал, но искал утешения в том, что обратил свой гнев в сторону своего обычного пугала: христианской религии. С удручающей непоколебимостью он утверждал, что его хранит сама Венера, и довольно продолжительное время тешил дьявола насмешками в адрес Господа Бога. Пока я обхаживал Оливию, их разговор перешел, уж не знаю как, в диспут. Поначалу дьявол с очевидной благосклонностью принимал стрелы сатиры, который мой друг направлял не только в Бога-Отца, но также и в Бога-Сына и, страшно вымолвить, в Святого Духа; но, несомненно, такая назойливая язвительность его утомила, потому что он вдруг сказал:
      – Это ваше личное дело – полагать что вам вздумается, пусть так! Но я не позволю вам глумиться над доброй половиной мира и сеять сомнения, которые не могут быть конструктивными, ибо отрицают самые корни веры.
      Наверное, у меня голова немного шла кругом – слишком много было шампанского и слишком много Оливии. Внезапно у меня в голове мелькнуло: «Судя по голосу, это не Коуто». И верно. У Коуто голос был грубый, низкий и глухой; у дьявола же – очень смешной голосок, высокий и какой-то детский, похожий на голос кого-то из моих коллег, кого-то очень знакомого и тоже смешного. Дьявол продолжал:
      – Бога не существует? Дьявола не существует? Ничто не препятствует злу, заложенному в человеке? Нет, мой друг. Вы ошибаетесь, и вы огорчаете меня. Скажите: разве не существуют тюрьмы, эти подлинные образцы учреждений для борьбы со злом, где отбывают наказание преступники и те, кто в своем печальном легкомыслии забыл, что нельзя обижать ближнего? Оставьте ваши насмешки и поверьте мне: есть рай, и есть ад, и ад так же необходим, как и рай. Поверьте, все это существует, я надеюсь, что вам подтвердит сию истину ваше собственное доброе сердце, и тогда я пожму вашу руку.
      Дьявол протянул через стол огромную руку. Пожал ли ее Ланкер? Будучи людьми по природе своей невоинственными, мы, сидевшие рядом, подумали, что он ее даже не видит, но он, без сомнения, все видел и демонстративно не заметил протянутой руки. Он сказал:
      – А знаете, я вообще не верю, что вы существуете. Вы просто повторяете все эти идиотизмы, которые известны всем, но которые мало кто решается высказать вслух.
      По мере того как Ланкер говорил, тот, другой, стал видоизменяться, казалось, он увеличивается в размерах и меняет цвет.
      – Вы не хотите пожать руку, которую я протянул вам? – быстро спросил дьявол. – Вы оскорбляете меня? Вам угодно меня оскорбить? Я принимаю вызов.
      Он вытащил перчатку, даже не знаю откуда, и ударил ею Ланкера по щеке.
      – Я пришлю вам своих секундантов, – объявил он.
      Я забыл про Оливию, я был не на шутку встревожен. Ланкер же, напротив, совершенно успокоился.
      Перед нами появились две маски унылого вида, одна с головой осла, другая – козла, и обе в обтягивающих комбинезонах из черной кожи. Они сказали, что пришли либо получить отказ от дуэли, либо согласие на сатисфакцию посредством оружия и т. д.
      – Сатисфакция посредством оружия, – воинственно прозвучал голос Ланкера.
      – Здесь неподалеку есть вилла, довольно своеобразная, не правда ли? – сказал секундант с козлиной головой, доверительным тоном и с иностранным акцентом.
      – Именно так, – подтвердил Ланкер. – Вилла в Кабальито, ее все знают. А как зовут хозяина?
      Вопрос был обращен ко мне. Я обхватил Ланкера за плечи и зашептал на ухо:
      – Вы знаете, кто этот дьявол? Знаменитый дуэлянт международного класса! У нас еще есть время найти предлог ad usum , обойти вопрос о дуэли sine die и исчезнуть ipso facto .
      В тот момент мне, пожалуй, не хватало оснований утверждать, что дьявол был великим дуэлянтом; однако я не импровизировал на тему «ложь во благо»; я говорил о том, что, мне казалось, я знаю, или о том, что слышал. Ланкер же, напротив, судя по всему, и слышать ничего не хотел. Он воскликнул:
      – Мне нужен секундант. Вы, полагаю, не откажетесь, но нужен еще один. Сеньор, вы не хотите помочь нам в одном смелом предприятии?
      Он обращался к какому-то зеваке, в которых никогда нет недостатка там, где собирается толпа. Тот был в костюме домино, а уже известно, что мы с Оливией думаем о тех, кто, демонстрируя узость воображения, облачается в самый избитый маскарадный костюм, вместо того чтобы познать полет фантазии. Что еще мог хотеть этот несчастный, как не быть секундантом Ланкера и заодно удовлетворить свое любопытство? Он принял его предложение, ну конечно же, он его принял.
      Очень скоро мы в количестве восьми человек – Оливия, которая не отходила от Ланкера, сам Ланкер, я, домино, дьявол, его секунданты и врач, одетый в костюм петуха, – разместились в двух такси и отправились в Кабальито . Мне трудно сказать, как мы выглядели со стороны; другое такси было похоже на клетку со зверьем, одетым под людей. Согласен, для кого-то это могло стать поводом для шуток; мне было не до смеха. Когда я увидел их всех, освещенных луной, – их машина обогнала нашу, – меня охватил ужас. В самом деле, во всей этой картине было нечто дьявольское, может быть, это ощущение возникало, потому что у дьявола были маскарадные рога, кто знает, может, и так.
      Когда мы подъехали к вилле, мне пришлось выдержать осаду со стороны Оливии. Бедняжка тоже хотела идти с нами. В роли рефери выступил Ланкер.
      – Ты останешься в машине, – приказал он.
      На этом одна дискуссия закончилась и началась другая – с водителем, который тоже стал препираться, потому что не хотел нас ждать. Пообещав скоро вернуться, я распрощался и с ним, и с Оливией. По эвкалиптовым аллеям мы дошли до дома со статуями, галереями и застекленными балконами. Встретила нас пожилая супружеская чета. Какой симпатичный оказался старик! Пока сеньора рассказывала нам, будто о своих детях, о пистолетах и шпагах, он на учебной рапире демонстрировал разницу между французской и итальянской школами фехтования, а потом поведал, подробно рассказав о техническом аспекте дела, о дуэлях с наиболее тяжелыми ранениями. Сеньора пообещала нам с милой гримаской:
      – После всех этих пум-пум, – она подмигнула и подняла кверху указательный палец, – непременная чашка шоколада с тостами, намазанными маслом и посыпанными сахаром, и бисквитиками из кондитерской «Лучшие бисквиты»!
      Она ошиблась. Никакого пум-пум не было. Состоялся поединок на шпагах в каком-то месте, окруженном благоухающими растениями, куда мы спустились по извилистой тропинке. Чуть подальше каменных львов, изваяния которых отдавали дилетантством и подделкой, но которые тем не менее, как заверил нас владелец, были точной копией уже не знаю какой флорентийской пантеры,– расчищенная площадка, пространство, окруженное искусственными скалами и кактусами, которая вызвала во мне определенные ассоциации, коими я и поделился с моим коллегой-домино:
      – Похоже на ворота в ад.
      – В сад? – переспросил он.
      Чего еще было ждать от домино?
      Я, со своей стороны, как вы, наверное, помните, был ангелом, точнее, по велению Оливии, ангелом-хранителем нашего друга, так что, воплотившись в собственную маску, я твердо решил, что мой долг – спасти Роландо, поэтому настойчиво прошептал ему на ухо:
      – Давайте скажем им, что мы пошутили. Жизнь прекрасна, у вас есть Оливия, так зачем же все это терять?
      – Настоящий кабальеро всегда готов потерять все по той или иной причине, – ответил он.
      – Этот паршивый дьявол не стоит столь огромной жертвы, – воскликнул я.
      – Он уже считает, что я мертвец.
      – Но ведь это абсурд! – отчаянно запротестовал я. – Послушайте же, когда мы будем пить горячий шоколад, обещанный нам сеньорой, вас не будет с нами, и знаете почему? Из-за глупой детской выходки, до которой уже никому и дела не будет.
      – В таком случае, – сказал он мне с печальной улыбкой, – вам придется выпить две чашки: за себя и за меня.
      Чтобы не оставлять последнее слово за ним, потому что я видел, что Ланкер уже встал в позицию, я крикнул ему:
      – Для меня это все равно, что две чашки свинца.
      Под руководством старичка, управлявшегося со своим делом с очаровательной непринужденностью, дуэль началась. Откуда я узнал, что дьявол был опасным дуэлянтом? Сейчас я думаю, что это случилось благодаря ореолу сверхъестественного, который окружал нас в ту ночь. Как бы то ни было, дьявол был непобедим. Какой решимостью, какой храбростью должен был обладать Ланкер, чтобы продолжать свою проигранную битву! Я не стану произносить сострадательные фразы, я пресеку в корне собственное лицемерие, но я не оскверню свой рассказ, который является своеобразной эпитафией Ланкеру, общими рассуждениями, чем бы они ни были продиктованы – подлинно религиозным чувством или желанием высказать хулу в адрес грешников. Каждый извлечет такую мораль, какую захочет. Мое перо запечатлеет только чистоту и прямоту души, с которой мой друг бросился в бой против рая и ада, его беспримерное мужество, которое не опиралось даже на надежду. Об иных храбрецах не всегда скажешь такое.
      Ланкер атаковал без устали, действия дуэлянтов казались чрезвычайно слаженными до тех пор, пока вдруг плащ дьявола не взвился ввысь, словно два красных крыла, а шпага, быстрая и смертоносная, не блеснула, словно луч. Она проткнула Ланкера насквозь, на уровне сердца. Мы поспешили к нему, торопясь оказать – увы! – запоздалую помощь. Еще одно необычное видение, последнее в этом сюжете, остановило нас: мы увидели дым, будто из маленького очага, который шел из-под тела Ланкера, почувствовали запах серы и услышали, как разматываются цепи кандалов. Осенив себя крестом, домино прошептал:
      – Он отправился в ад.
      Известно, что устами неразумных глаголет истина…
      Убийца исчез с места происшествия незаметно. Был ли это действительно сеньор Коуто, тот самый, из безмятежных парижских времен, и такой зловещий нынче? Нет. Это был дьявол, самый настоящий дьявол, назовем его Сатаной или еще как хотите. Бесполезно было искать его на вилле. Бесполезно было искать его секундантов, одного с козлиной, другого с ослиной головой. Все трое испарились. Они не были масками.
      Осталось лишь мертвое тело и в связи с этим – уже в самом скором времени – неприятные разбирательства и полицейские формальности. Мне казалось достойным сожаления, что не кто иной, как я, друг, так сказать, лишь в силу обстоятельств, оказался лицом к лицу со случившимся. Я воспользовался телефоном, который на вилле иногда работал, и позвонил Хорхе Веларде по прозвищу Дракон. Я сказал ему, что с его двоюродным братом случилась беда и чтобы он срочно приезжал на виллу.
      – Не явиться ли мне вместе с епископом? – поинтересовался он.
      Я разозлился, отпустил шутку сомнительного толка о том, что поминальная молитва никогда не бывает запоздалой, и повесил трубку. В машине я наплел бедняжке Оливии уж не помню какую фантастическую историю и, чтобы отвлечь ее от сего печального происшествия, привез ее к себе на квартиру.