Конструктор сущностей

Сделать над собой усилие. Все идет по плану. Не забыть хотя бы Бетховена ей отослать. То-то радости будет. Смотри-ка, троллейбус попутный случился, - только что из парка. Подбежав, втиснулся он в скопище лесовиков и рыбарей - хмурых граждан в сапогах и штормовках - и за несколько минут домчался по пустынной трассе до микрорайона, где вместе с клюющей носами всенощной молодежью вышел из троллейбуса прямо во широко поле. Дома он взглянул на будильник. Всего лишь полшестого; каждое утро упускаю я драгоценную красоту; нет, дела обождут! одеться, обуться - и вперед, вдогонку за грибниками! Он заглянул на кухню в надежде обнаружить немного кофе. Немного кофе пришлось бы очень ко времени; только увольте меня от яичницы продрогшей, - никогда и ни за что! Я себе потом суп сварганю. Я не так-то прост и ценю услады холостяцкие... сколько же их здесь, мотыльков залетных?! Богун сразу же углядел с дюжину вихрящихся в воздухе крылатых существ. Затем обнаружил еще: по углам они прятались, внизу у ног его кружились, от их нервного трепыхания рябило в глазах. Он схватил кухонное полотенце и принялся выгонять бабочек в окно; он не заметил, чтобы они выгонялись, однако бабочек не стало вдруг. Совсем не стало. Будто растаяли они. Мимикрия? Все живое умеет маскироваться и друг дружку надувать. Теперь они расположились в прихожей. На мебели сидели, на стенах и потолке. Но не как попало сидели, а в строгом соответствии с ранжиром. Вокруг каждой заметной особи пристроилось несколько мелких подхалимчиков. Заметные особи, в свою очередь, базировались неподалеку от вождей немногочисленных бабочек-гигантов, которые серыми пятнами обозначали узлы наметившейся крупноячеистой сети, регулярного узора, напомнившего Богуну срез живой ткани под сильным увеличением. Он пожал плечами: шизунец продолжался. Это, по-видимому, совершенно неизбежно в его положении. Неприятно, конечно... Замерев, всматривался он в шевеление на стенах и потолке. Самцы и самки, - решил он вдруг. Те, что сидят и размышляют, самцы; а которые локтями работают - самочки... или наоборот. Но наоборот это вряд ли! - возмутилась его мужская суть. Сразу видно: центральные сидят где нужно и о деле думают; а эти - мелкота - язычками чешут, друг дружку подкусывают, совсем как в жизни. Мысль эта, ввиду недосыпа, показалась ему глубокой и в чем-то коренной. Он пришел в восторг от неожиданного выявления столь общего признака, разделяющего "инь" и "ян", и немедленно распространил идею на другие объекты мироздания. Действительно: неподвижные, как аксакалы, ядра атомов, а вокруг - взаимодействующие облака контактных силовых полей, сонм отталкивающих друг друга частичек. На гарем смахивает. Или - солнце, крепко держащее в гравитационной узде подчиненные планеты. Опять гарем, надо же! Словом, повсюду дуализм и противоположность полов. Везде явная диспропорция, даже у бабочек этих странных. Одни мы с тобою что-то слишком уж замоногамились, - сказал он своему отражению в зеркале. Отражение кисло усмехнулось и солидарно подмигнуло ему. - Несправедливость! - сообщил он двойнику. - Нужно учится у природы. Раскрепощаться нужно. - Это исправимо, - согласились стены. - При надлежащем тонусе, в отсутствие противопоказаний... - Исправимо? в отсутствие?.. Ах вы балаболки! Учить меня вздумали! Решительно взмахнув полотенцем, Богун, агент Надзора, поднял руку на живую иллюстрацию единства и борьбы противоположностей. И обмер, недоуменно разглядывая потолок. Бабочек не было. Ни единой. Нигде. - Да что ж это - привиделись они мне? - бормотал он, бегая по кухне. Куда эти чертовы букашки задевались? Увижу - убью! - пообещал он кому-то. И тут взгляд его упал на часы. Было без пятнадцати девять. Он постоял задумчиво, - мысли, как и бабочки, упорхнули в даль неведомую, - и подошел к телефону. Время воруют, - думал он, - из-под руки воруют. Предупредить своих? Нет, рано. Возможно, это локальные наводки. Случайный выстрел... Мысли не хотели возвращаться. Когда не нужно - лезут, толкутся; а понадобились - не стало почему-то. Предчувствуя недоброе, вошел он в спальню, и, на этот раз спокойно, без лишних нервов, прикрыл за собой дверь. Так и есть: сюда переметнулись. Покачиваются, сложив пластиночкой крылья. Серые волны бегут по обоям, тормозят сознание, усыпляют... Он прыгнул как тигр, и полотенце гулко шлепнуло по потолку, сметая пыль с известки. Поднялся вихрь. Воздух потемнел, полотенце пропеллером вгрызалось в живое облако. Бабочки ускользали с непостижимой быстротой. Всплеск будто камешком в воду - и они исчезли. Все сразу. - Спокойно! - сказал он шкафу. - Чудес не бывает, верно? Шкаф не ответил. - Если насекомые пропали, следовательно... - как продолжить, он не знал, и поэтому принялся рассуждать умно и здраво, как и приличествует рассуждать в самой невероятной ситуации просвещенному человеку. - Следовательно, куда-то они задевались. Куда задевались? И зачем? За окном прячутся! вдруг решил Богун. Конечно: внешнюю стену облепили, к солнцу крылышки развернули. - Проверять догадку он не стал. За окном, и нигде больше!.. - Следовательно, я закрываю окно... так, исполнено... и, следовательно, выхожу из спальни в пустую прихожую, - верно? - Шкаф успокаивающе покивал ему. Зевнул раскрывшейся дверцей. Богун потоптался, глядя на дверцу, затем растерянно и с опаской заглянул вовнутрь, - но ничего любопытного не нашел он в платяном ряду. Антимолью там пахло и духами. Он на всякий случай запер шкаф маленьким блестящим ключиком и, затаив дыхание, выскользнул в прихожую. Виктория! Пусто! Он зашел на кухню, зашел в зал, закрыл везде окна. Нигде никаких крылатых, лишь за балконом мелькнула пара стрижей. Ого! Да неужто уже одиннадцать? Сколько времени потеряно! Брюки старые где? Где старые походные доспехи мои? Посох лесной, меч грибной, щит противомоскитный... Насвистывая, вошел в спальню, чтобы перетряхнуть вещички. И замер на пороге, уткнувшись взглядом в движущееся месиво. Воздух кипел, слышалось низкое гудение, как от высоковольтного трансформатора, - сотни и тысячи бабочек в сплошном мельтешении рождали упругие, бьющие ветерком в лицо серо-коричневые струйки. Хоровод прямо перед ним закручивался по часовой стрелке, а чуть дальше, за дрожащей люстрой, второй вихрь лихо вращался навстречу первому; по всей ширине комнаты, огибая угол шкафа и высокую этажерку, вертелась живая восьмерка. Две змейки бабочек обрамляли ее по вертикали: у колен Богуна и вверху, под самым потолком. Тогда он, стараясь не волноваться, улегся и попытался расслабиться. Он не отводил глаз от круговерти, которая набирала размах и скорость, и думал только о приятном. О землянике лесной, которую в данный момент дотаптывают алчные авангарды трудящихся. О ремонте, призванном скрасить его уход в проект. Проект получил странное, диковатое название: "На Богуна и зверь бежит ". После беспамятства и вынужденного лечения Богун плохо понимал суть этого проекта и свою роль в нем; он знал, что роль его главная, и ему было достаточно помнить, что он осуществляет функции контактера. Контактер - это больше, чем полевой агент. Это - очередная ступень его роста... А ремонт в этом году стал насущной потребностью. Требовалось скрыть выдранные когтями куски штукатурки и следы клыков на бетонных стенах. В кошке Мальвине, сбежавшей по весне в леса и по дороге едва не задравшей безвинную догиню из четвертого подъезда, еще прошлой осенью проявились глухоманские повадки. Пока можно было скрывать скрывали. Хозяйка догини, помимо оплаты услуг ветеринара, потребовала мзду за молчание; Богун с превеликим злорадством прогнал ее. Нашла чем стращать! Сегодня лишь худосочные аристократы со столетней родословной еще кое-как сохраняют непорочность генотипа. Остальные братья меньшие давно уже в лес глядят. Он ощутил сочувствие бабочек: бедняжка, это так неумно - держать в доме хищника, привязываться к хищнику! - Сами хищники! - вознегодовал Богун. - Мы ее котеночком взяли, не больше болонки! Дочка никак забыть не может, по дворам все рыскает. - Сколько зверя не корми - не впрок корм! - зашептали бабочки. И глупым смехом рассыпались по стенам и предметам. Их было столько, что они заняли все обозримые поверхности. Не побрезговали и Богуном: расселись на брюках, на рубашке. Он решил не замечать нахальства пришелиц и спокойно обдумать предстоящий ремонт. Пигалицы эти не опасны ему. Они малы, жизнь их коротка, интересы - неинтересны... сперва прибраться надо, расставить все удобно. Содрать всю дрянь со стен, оголить их. Залепить... залепить мои оголенные стены этим, ну, знаете, беленьким таким... Засыпая, Богун проникся деловитой решительностью домохозяина и во сне в самом начале сна, там, где явь граничит с дальними зарницами чужого мира - уже видел себя бодрым, пропотевшим, с ног до головы замаранным краской и клеем. Бабочки, растворившись в жарких солнечных лучах, оставили после себя прозрачный, едва заметный туман - не туман, а так, невесомое марево и запах цветов, растущих на другом берегу.
      Каким образом он узнает, проснувшись, где находится? Не определяется ли его местонахождение первым попавшимся воспоминанием об одном из прожитых дней, - воспоминанием, которое, в результате случайного хода мыслей, становится текущей реальностью и далее самостоятельно определяет развитие событий? Он смотрел, вспоминал и тщетно пытался угадать, что из увиденного следует отнести к реальному миру, а что - к воспоминаниям. Наконец, подобрал он слово, которое в равной мере подходило ко всему вокруг, и, успокоившись, начал называть мир сновидением.
      В его отсутствие кто-то побывал в квартире. Исчезла ручка, которой он пользовался при написании отчетов; никак не обнаруживался особенный, резко пахнущий кусок мыла, после которого руки должны обсохнуть под теплым воздухом (ни в коем случае не вытирать их полотенцем, чтобы не повредить защитную молекулярную пленку). Поразмыслив, он пришел к выводу, что исчезли также члены его семьи: жена и дочка. Он не мог их вспомнить, но знал, что еще утром они были здесь. Еще не мог он припомнить, что за день такой выдающийся нынче, и как он, Богун, - а почему Богун, ведь мое имя Мытарь? - провел этот день. Мытарю - Богуну? - казалось, что с ним не все в порядке. С ним или с миром. Словно кто-то огромный смял и отбросил в сторону то, что составляло его жизнь, и теперь ее придется начинать с нуля. Реальность сломалась, на ее сколах отразилось странное. Генератор времени машина, производящая секунды и века, - был остановлен; минутная дрема обращалась в долгие пустые дни; насыщенные движением дни по пробуждении оказывались минутным сном. Календарь, часы, магнитная стрелка - ничему теперь нельзя доверять; места и времена смешались, образуя водоворот. Из-за рек, из-за лесов прилетали птицы-сновидения. Вначале как бы со стороны на себя самого глядишь; затем, незаметно и вдруг, начинаешь видеть других изнутри, из себя, и вот уже тысячи жизней, серых бабочек, кружатся в душе. Он сам во многих ипостасях; фатально приросший к его сознанию Мытарь; другие знакомые и незнакомые люди. Угрюмого вида тип по имени Бич. Тихий и страшный колдун Гудвин. Загадочный Рунин, сожитель бездетной неприкаянной Татианны. С ним Богун свел шапочное знакомство уже потом, после того, как его самого, наконец, нашли в чужой, покинутой жильцами квартире и, связав, транспортировали в Центр интенсивной реабилитации и коррекции. Татинка, воспитательница Центра, стала для него наказанием и надеждой; безжалостной дрессировщицей и нежной сестренкой. В странной, изменчивой, пунктирной повседневности он то оставался наедине с шорохами и голосами невидимок, то вновь спешил на звонок. Появлялся - увы, ненадолго, - покойный дед. Деда своего он любил и радовался его приходу; но приходивший всегда оказывался намного моложе того человека, которого помнил Мытарь (почему я так себя называю? изумился Богун). Человек этот - новый, изменившийся - был связан с другими людьми, едва ли известными Мытарю; они приходили к деду, шумели, ели-пили, говорили о непонятном; еще непонятнее вела себя бабушка, безмерно любившая мужа при жизни, но странно равнодушная к нему теперь. Да и дед, - суровый, энергичный, иной, - тоже не жаловал ее вниманием. А Мытарь ощущал себя ребенком. Он совершенно ничего не мог понять, ни поступков, ни причин и следствий; все, что происходило, происходило вне его жизни, а сама жизнь разматывалась давно отснятой кинолентой и сводилась к неожиданным перемещениям между несколькими ничем не связанными сценариями. Жизнь самых близких людей протекала за непроницаемой завесой. Выяснилось, что его мать, давным-давно сменившая место обитания, проживает тут же, в старом доме неподалеку от собора, - об этом ему поведал брат, тоже необъяснимо молодой, нагрянувший внезапно, чтобы обсудить с ним перспективы игорного бизнеса (да-да, - обрадовался он, как же, есть у меня братец, затерялся где-то во вселенной, с правосудием рассорившись). Он все рвался разыскать этот дом и увидеть мать, поражаясь, что она столько лет молчала, находясь неподалеку, совсем рядышком, под боком, всего в часе ходьбы; однажды ему это удалось. К сожалению, они разминулись: мать как раз в этот день собралась к нему в гости, не забыв захватить с собой дочку, его малолетнюю сестру, - а сестру он помнил прекрасно. Она не раз его навещала и однажды познакомила с его племянником, со своим старшим сыном, который в те года только начинал учебу в колледже. Мытарь тогда приволок из лесных раскопов бронзовую фигурку Амура, захороненную или выброшенную из-за неких несуразностей во внешности крылатого мальчика; заглянув в память Мытаря, Богун узнал, что именно эту фигурку он подарил сестре. Произошло это где-то посередке между ее грузной взрослостью и некстати вернувшимся быстроногим детством, в короткую счастливую пору смеха, красоты и легких побед, о которой сестра почему-то вспоминала с подчеркнутым пренебрежением к себе самой и своим тогдашним надеждам. Казалось, будто ее прошлое, ясное и логичное от замужества и до текущего момента, поднимается из непроглядного тумана к солнечному перевалу, которым стало рождение сына, - из неизвестности, из бездны, от которой надо бы отойти подальше. Богун, как и Мытарь, полагал, что те года лучшие в его жизни; Богуну-Мытарю очень хотелось хоть на день вернуться туда, в молодость, к бойкому цветенью сирени и жасмина, к ослепительным рассветам и густому аромату августовских садов, к звукам фоно под шум ливня, к безмятежной, еще ничем не встревоженной любви, - вернуться к той незамутненности, которая, как сама жизнь, дается лишь однажды. А вот сестричка - не желала. Но - вернулась, помимо воли.
      Явь была легка, как туман на заре. Явь была проста, как дыхание. Он вынырнул в явь разбитым, едва воспринимающим реальность. Трезвон телефона заставил его подняться. Телефон перестал звонить раньше, чем он доковылял до него.
      Слепые зеркала
      Солнце давно перевалило через меридиан и теперь несуетливо опускалось, притормаживая, за девятиэтажные спины жилых коробов. Массируя залипшие веки, прошествовал Богун в ванную - и убедился, что продолжает спать, наблюдая во сне невозможное. В ванной висело полотенце; взяв его в руки, Богун вспомнил, что полотенце это давным-давно выброшено им. Выброшено потому, что никак не удавалось отстирать однажды возникшие бурые пятна; вспомнив об этом, он вздрогнул и отшвырнул то, что держал в руках, лукавую тварь, притворившуюся полотенцем. Сон, то зыбкий и прозрачный, на привидение похожий, то отчетливый, как сама реальность, качался перед глазами. Пробуждение казалось иллюзией; возможно - и даже наверное - оно и было иллюзией, эдаким мультимедийным абсурдом, в котором беспрерывно тикает будильник, согласованно движутся светила небесные, и невероятной цепью связаны события, на первый взгляд вполне достоверные. Затем он долго смотрел на безмятежные, в пенной дымке, небеса и тихо размышлял о вездесущем роке, связанном с его именами. Хорошо, что имя всего лишь тень; тень зависит от двух факторов - от того, под каким солнцем находишься и какой образ принимаешь; рано или поздно придет пора сменить имя. Но для этого понадобится верный глаз и твердая рука. Реальностью управляет логика. Здесь, во сне, чудеса были в порядке вещей. Стены, ободранные и зачищенные, красиво поблескивали свеженькими алебастровыми латками. Щели, залитые цементом, едва угадывались; цемент еще не высох, а подсохнет - не найдешь. Строительный мусор горкой выглядывал из поганого ведра. Все, как он и представил себе вчера, засыпая. На плите в кофеварке дымился, источая запахи, обжигающий кофе, он потрогал холодную плиту и слабо удивился. Стол, заботливо накрытый скатертью неведомого происхождения, был украшен букетиком цветов в любимой вазочке малышки. Вазочку эту вдребезги разнесла хвостом Мальвина. Стряслось сие бог весть когда, уже и забыли. Возникшие сами собою в холодильнике закуски воодушевляли, требовали энергичных действий и энергических выражений. - Напьюсь в ознаменование, - пригрозил миру Спящий, - потеряю облик! Сегодня день бабочек, - напомнил он миру. - Я спал, не просыпаясь и никуда не отлучаясь; видения - просто сны, глупые полустертые воспоминания о том периоде, когда я был не вполне здоров. Защита памяти - вот что это такое, - уверял себя Богун. Сны - отстойник застарелых страхов и всяческих неприглядностей. В Центре интенсивной коррекции очень хорошо объясняют подобные вещи. Татинка, сестра милосердия, совсем не тяготилась предписанной ролью, которую, как следовало предположить, давно и прочно разучила, привыкнув держаться в ее рамках - но с Богуном почему-то получилось иначе. Нежность ее сделалась требовательной, а роль оказалась маскировкой от соглядатаев. Он и сам не знал, чем привлек эту покорительницу сердец, повелительницу снов... Ему завидовали. Богуну не хотелось выписываться. Стояла весна. Жену держали в курсе; посетителей не пускали; дочка, гордясь новым умением, сама подписывала свои рисунки большими корявыми буквами. Папа это малвина она идет домой. Папа это мама она уже не плачит. Папа я очень хочу щенка по имени Барсундук. Папа это мы по тебе скучаем.
      Устав от невозможного, Богун уже не поражался удивительному. Не до того ему было. От него тpебовался точный ход. Слова и логика могли бы помочь. Слова возникали сами, пpиходили откуда-то, отпихивали в сторону бессловесные недодуманные мысли, - он не мог полностью довеpиться этим пришлым словам. Логика? Гpубая каpта местности, плоская чеpно-белая спутниковая фотогpафия, - она неплохо помогает соpиентиpоваться в незнакомых местах. Но логика, к сожалению, пpиводила к самым неутешительным выводам. Логика - сторожевой пес разума - скалилась и ни в какую не желала признавать главенство чуда. А значит, Богун был безумен: он как бы пребывал сознанием своим сразу в нескольких различных временах и не умел связать прошлое с днем сегодняшним, чтобы сопоставить воспоминаниям события своей жизни или хотя бы взбрыки разыгравшейся фантазии.
      Приноравливаясь к изменяющейся вселенной, испытывая внезапную потребность измениться и самому, Богун, тридцатилетний службист, огонь и воду прошедший, вспомнил вдруг крученый и безалаберный жаргон давней своей подростковой поры. Он сказал: - Чувак! Клево! Кайфуй, чувак: забашляла рыбка золотая! Мэнов-герлиц на сейшен аскну, - оповестил он вселенную. - Звякну, кликну, призову... Сбегать портвейну взять? Разглядывая телефон, он долго думал о вещах незначительных: например, о том, что замечательно раскованный язык, на котором когда-то свободно изъяснялось его поколение, рассыпался, перестал быть всеобъемлющим. В нем возникли провалы, очень многое унесено течением, а на поверхности плавал всякий сор, попавший туда из последующих времен, всевозможные "прикиды" и "тусовки". Ненастоящие это слова! - с легкой озлобленностью объявил он залетевшей на огонек сигареты бабочке. - Настоящие - все во мне! Только я их не помню... - Оглянись! Столько лет осыпалось! - ответила бабочка. - Все нос к стеклу прижимаешь, все тебе хочется те дворцы получше рассмотреть, а их и нет уже. Поезд давно в других краях - бай, бэби, бай... Уймись, забудь, не кисни, встань, прошвырнись, подними градус! А что? Крылатая дело речет. И забуду. И прошвырнусь. Богун вспомнил Грегора. Взгрустнул. Грегор бесследно исчез - а был мужик компанейский и безотказный. Кащей? Давненько не встречал он шефа. Куда их всех утащило? Он успокаивал себя тем, что сегодня, согласно плану, начал набирать обороты проект. В проект вовлечены спецы по теневым мирам и практикующие маги. Кто знает, сколько странного и невозможного заложено в этой рисковой задумке? Близился славный июньский вечер, - размышлял Богун, - отчего бы и не прошвырнуться, в самом деле? Одеться по-кабацки. Пеструю павлинью рубаху. Ботфорты со шпорами. Блокнотик перелистать, встретиться, собраться, вспомнить, поспорить, покричать друг на друга. А выговорившись - врасти в ночную тишину. В час луны жестокой и безлюдных улиц; в час раскрытых крыльев над розовой водой. В сосредоточении, в шепоте звезд, в чутком молчании посвященных попытаться отреставрировать рухнувшее... - Опасно! - просигналил ему недремлющий Страж. Конечно, опасно. Жизнь - опасное занятие. Нелегкая ноша для работников спецслужб.
      В недавнем бреду он ощущал себя Мытарем - человеком, сумевшим проникнуть в его мысли и заблокировать их. Возможно, этот загадочный Мытарь и выходил его там, в лесу. Он мне больше чем брат - теперь он часть меня самого. Я верю Мытарю, он присмотрит за Элли. Элли рано или поздно разыщет свою маму.
      Вернулся он через час, робко изумился проросшим на стенах обоям, зашвырнул в холодильник бутылки; бабочки деликатно прятались по углам; свежеокрашенные двери уже подсохли, запах выветрился. Богун подумал, улыбнулся - и решительно набрал номер. - Анна? - А, это ты, - узнал его муж Анны. - Я, - согласился Богун. - Ну и как ты там? - Устраиваю отвальную вечеринку. Отбываю в мрачный край... в мир иной. Бегу мирской суеты. Всерьез и надолго бегу. Возможно, навсегда. - Врешь! - убежденно ответили ему. - Врать - неприлично. И незачем. Не вру я. Соберется тесная компания. Все свои. Приходите. - Такие же мерзавцы, как ты, - сообщил муж. - Не смеши. Не делай из меня идиота! Это твой, - сказал он в сторону, - стыд забыл, к себе зовет, - и, снова в трубку: - Ладно, передаю ей... - Богуша? - пропела Анна. - Чего тебе надобно, чудище? - А ничего, ровным счетом ничего. Исчезаю я. Похоже, что надолго. Жду. Приходи. И друга жизни приводи... если не сможешь от него отвертеться... - А я его и не собираюсь брать! - с веселым вызовом сообщила Анна. - Пускай дома сидит, бирюк! Я почти готова, правда, в другое место готовилась, - что ж, сменю маршрут! - И это правильно! - воскликнул Богун. Первым делом он красиво и аппетитно расставил все на кухне. Затем взялся за облагораживание спальни. Позвонил Котеночечку и Глазу. Котеночечек и Глаз обрадовались и одобрили идею. Вновь звонок. Он, что-то мурлыча, поднял трубку. - Аня у тебя? - Еще не появилась. Что передать? - Я тебе, дружок, вот что скажу. Наглец ты, конечно, первостатейный. Я сегодня спокойный: все еще надеюсь, что ты и впрямь слиняешь с наших горизонтов. Вычеркни наш номер из списка! И... Покажись сексопатологу, чудо! Глядишь - найдет способ помочь тебе... - злобно-обиженные интонации его голоса напомнили Богуну несколько слов, оброненных однажды Анютой. Эти слова, как зерна на пахоте, давным-давно взошли и прижились в нем. Не спорь с рогатиком, - приказал он себе, - не оскорбляйся. Избегай злых импотентов и терпи их излияния... - Покажусь. Проверюсь. - И повежливее с ней! Она все рвется за тобой доглядеть, с тех самых пор. Младенца нашла! Боится за тебя, альфонса. Не обижай ее! - Да не обижаю я никого! - с досадой ответил Богун. Ну и мерзавец! Он едва успел привести себя в порядок. Анна не торопилась переступить порог. Над ее головой молниями мелькнули бабочки; она проводила их рассеянным взглядом - бабочки растворились в ее зрачках. Спросила, мягкостью голоса сглаживая резкость фраз: - Ты один? Любопытно - что ты выдумал на этот раз? Ты все еще на что-то надеешься? - Анна, пощадите! - он щелкнул каблуками, почтительно голову склонил. - Когда-то, сударыня, вы приняли на свой счет слова, предназначенные совсем другой женщине! Да, я распоясан, безумен и дик, - но в чувствах щедр и постоянен! Поймите, милая Анна: те слова, которые должны прозвучать, томятся и умирают от невостребованности, - и только потому, что вы, давным-давно меня простив, из мести или лукавства обходите стороной мою келью... - Прочь с дороги! - твердо сказала Энн, направляясь на кухню. - Поправь галстук и заткнись. Помогать мне будешь. Что бы ни творилось вокруг, женские привычки постоянны, - отметил Богун. И поспешно добавил: - В ознаменование неизбежного примирения нижайше прошу отведать чего судьба послала! Я уж и разложил все. Глянь-ка глазом вещим, неподкупным! Услышав это, Анна резко обернулась и замерла на миг, выискивая что-то во взгляде Богуна. Затем, успокоившись, объявила: - Чудесно, милый. Я потрясена: все мужики - исключительные сволочи! Стоит жене уехать - и в них начинает преобладать главное свойство. - Какое свойство? - благодушно спросил Богун. - Сволочность. Как дети малые! - она в совершенстве владела женской логикой. - Приходится заступать на дежурство и нянчиться с ними. - Зачем - нянчиться? Мы народ взрослый, умелый. Будет у нас людно, шумно. Запаздывают они, правда. Приличный человек не может не опаздывать... - подойдя вплотную, он обхватил руками ее лицо. Запрокинул, поцеловал. - Помада! - вскрикнула она, освобождаясь. - Ну, наконец-то... Я думала, ты не рад!.. Вскоре было здесь людно, шумно и славно. Анна вызвалась помочь с посудой. Они остались вдвоем. Тихо сновали над мойкой бабочки. Обе стрелки на часах смотрели в зенит. Звезды плыли мимо облаков, как ночные кораблики в темном океане. Под окном на три голоса старательно исполняли похабную песню. Он попытался было открутить голову припрятанной бутылке, но Энн остановила его. Она сказала: - Мой почему-то не звонит. Загулял, закрутил, зашкалил! - Пьет? - удивился Богун. - Не-а... Спит и во сне самоутверждается, - загадочно ответила она. По вселенным своей души бродит. - С бабенкой скуластой? - Если бы! - она прошлась по квартире, заглянула в спальню, отстегнула телефонную пряжку от линии. - Нет, он на другом подвинут. Вокруг мужики как мужики. В дом несут, водку глотают, футбол-хоккей смотрят. А этот собственные сны в компьютер запихивает. Датчики, шлем, пси-интерфейс... Да кому они нужны, сны бредовые? Я, говорит, не бездельник, я - хакер ментальных полей... Дурачок... Богун насторожился. - Он что, воевал где-то? - Как бы не так! Умом он слаб... Да и не знаю я о нем ничего. В то, что не бездельник, верю: на хлеб нам хватает; а еще - звонки постоянные, отлучки, тайные встречи, - может, деловой он? Боевик наркомафии... - она рассмеялась. - Чушь, чушь и чушь! Он такой правильный, огромный, с виду сильный и надежный, но - блаженный... не знаю, чем он там занимается в свободное от сна время, только иногда боюсь за него. Не дел его боюсь, спохватилась Анна, - он ничего незаконного просто не способен учинить; только все эти странности... ненормальность... ты имей в виду, я на одного тебя надеюсь, если вдруг что случится. Он не порченный, он под чьим-то влиянием, он жалкий и бессильный. - Ладно! Учту, - хмуро пообещал Богун. - Любишь ты его! - Я многих люблю, - печально сказала Анна. - Но живу я с ним. И если уйду от него, то не потому, что взяла вдруг и разлюбила. Я так не умею. - В наше время все жалкие, все под влиянием. И я не исключение! беззаботно сообщил Богун. - Со мной тоже бывает. Знаешь, как в фильме странном: все вдруг меняется, другим становится, непривычным. Люди - в масках, вещи - как призраки, и везде - двойное дно. Она подозрительно прищурилась. - Вот и мой о том же! Маски, корни в глубине, второе дно... личинки, бабочки... - Бабочки? - У нас по ночам все окна настежь. Вечером закрываю - утром раскрыты. Он их расспрашивает, сердится, приказы им отдает. Я скоро сама рехнусь. - Постой-постой... - Богун по-прежнему плохо соображал и никак не мог уяснить, о чем ему говорят. - Как так - приказы? Он ими командует, что ли? - Ну да! В воображении своем. Он не псих, - повторила она, - он этим балуется только в шлеме. Вдохновение посреди сеанса озаряет - и все, и не подходи. Он и мне предлагал. Поначалу скрывал, прятал, и шлем, и зеркало прятал, - а теперь предлагает. Но теперь уже я не хочу. Опротивело. Как так можно - сны от яви не отличать? - Назови мне его имя, - настоящее имя. Я по картотеке проверю. Если он уже под колпаком - попытаюсь что-нибудь выяснить о нем. - А ты не знаешь? Настоящих имен у него много. У вас его, наверное, Руниным зовут. А меня зовут Энн... - она хихикнула. - Чем имя короче, тем ты известнее! - Анна или Энн - разница всего в одной букве. - Я не Анна, я - Татианна! - гордо заявила женщина. - Имя старинное, земное. Роман в стихах... к черту! - оборвала она себя. - Пусть в одиночестве сны свои смотрит. Живем только раз! - Как знать, вопрос не из простых, - пробормотал Богун. Она взглянула с насмешкой: - Это все, что ты хочешь мне сказать?.. Он проснулся в самый глухой час. Занемела рука; женщина спала беспокойно, пытаясь разговаривать во сне; он осторожно высвободил руку, помассировал локоть. Безжизненная тишина висела за окнами. Он сразу почувствовал: произошло что-то из ряда вон... Очередной конец света. Вторжение подземного воинства. Может быть, теперь всем заправляют бабочки. Может быть, тротуары поросли Корнями... Он подошел к окну. Окно казалось ввинченным в ночную темноту. Стекла отсутствовали: прямоугольник на стене был затушеван плотным непроницаемым мраком. Богун кинулся к двери - дверь не поддавалась. В этот миг он потерял самоконтроль. Вновь и вновь пытался он наскоком отворить проклятую дверь. Обессилел, опомнился, увидел, - интересно, как можно видеть в кромешной тьме, окутавшей спальню? - что Анна, не обращая внимания на его старания, ищет что-то, отчаянно необходимое ей именно сейчас, в последний час бытия; ее тело светилось даже в темноте, как звезда или солнце: неяркое, потускневшее от времени и невзгод близкое солнышко. - Анна, ты что? - Где моя сумка? - Анна, ты сумку возле телефона оставила, - мягко напомнил он. Успокойся. Надо подумать, как отсюда выбраться. - Так думай же! - вскричала женщина. - Моя косметичка в сумке! Богун растерялся - и захохотал. Отсутствие косметички напугало женщину сильнее, чем заколоченная дверь, твердая мерцающая мгла на месте окна, остановившиеся часы и отсутствие отражений в зеркалах. Она угомонилась только после твердого мужского обещания при первой возможности выбраться наружу и прихватить ее сумку и чего-нибудь вкусненького, - а там пусть все катится в преисподнюю. - Утро вечера мудренее, - сказал Богун, - давай до утра поспим, вдруг вещий сон приснится. Она встрепенулась и принялась выпытывать, что он, Богун, сумел запомнить из своего таинственного вояжа в Глухомань.