- Выпусти, - сказала она. Я разжал объятия. Снежка села, подперев подбородок. Она молча и пристально смотрела на пламенеющие скалы, но видела ли она их? Я больше не слышал ее мыслей и не решался переступить порог ее молчания. Лицо Снежки было неподвижно, как маска, только сполохи огня пробегали по нему тенями.
      - Над скалами внезапно, как прежде, снова пронесся протяжный ноющий вопль огневика, в черном куполе ночи снова приоткрылось другое небо, дрогнув, просияла россыпь чужих звезд.
      - Он жалуется, - тихо сказала Снежка, когда все затихло. - Похоже, согласился я. - Не только похоже. Я долго за ним наблюдала, очень долго. Ему одиноко и холодно. - Ты не можешь этого знать. - Я чувствую. - Ты думаешь, оно существо? - Мне кажется, да. - Что ж, может быть. Нам от этого не легче. - Не легче, - эхом отозвалась Снежка. - Для возвращения нужна энергия. Много энергии, - добавил я. - Ее здесь сколько угодно, - спокойно сказала Снежка. - В нем. - Он с нами ею не поделится. Скорее наоборот. - Возможно. У тебя есть шнур? - Какой шнур? - Лазерный, разумеется. - Конечно. - Я покачал головой. - Ничего, малыш, не получится. Лавовое озерцо не даст столько энергии. - Так подключись к огневику. - Ты шутишь? Нет, она не шутила. Спокойно и ясно глядя на меня, она повторила свое предложение подключиться к огневику, словно к банальной розетке.
      - Тоже выход, - закончила она, как ни в чем не бывало. У меня обмякли колени.
      - Он же разнесет нас в клочья!
      - Если заметит. - В ее устало неподвижных глазах переливался жаркий отсвет багровеющих скал. - Если вообще заметит. Я подходила к нему близко, как только могла. Он... Мы, люди, для него не существуем. Наверное, и канализирующий луч лазера для него не более ощутим, чем укус комара. Мы ведь не каждого прихлопываем. А если прихлопываем, то сразу...
      Она прикрыла лицо рукой. Я не знал, что и думать. Такая мысль не приходила мне в голову. Сама по себе чудовищная, она и не могла прийти ко мне после всего, что я натерпелся от огневиков. Но, так просто отбросить ее я уже не мог. При всей своей дикости она была не столь уж безумной. Технически все было осуществимым, а там уж как повезет. Сравнение с комаром было на редкость точным.
      Я смотрел на огневика и не мог пересилить страх. Над белыми глыбами лав все так же покоилась чуждая всему земному, ежемгновенно преобразующаяся, тем не менее застывшая масса пламени. Огненное существо, плазменный робот, что-то совсем, иное? И к этому чудовищному, непостижимому подключиться, всадить в него жало?) Рискнуть собой, Снежкой?
      Только об одном она не упомянула, потому что это было ясно и так: нас ждало пославшее меня человечество.
      - Пошли, - сказал я.
      Хроноскаф стоял там, где я его оставил. Внутри нас встретил спокойный, такой тусклый после всего, что мы видели, свет приборов. Эя спала, разметав волосы и уронив голову на колени.
      - Не буди, - шепнула Снежка. - Ей сейчас хорошо...
      Да, ей сейчас можно было позавидовать. Стараясь не потревожить, я отжал вялое тело девушки в угол, пристроив Снежку, и поднял хроноскаф в воздух.
      Что я делаю?
      Полет длился недолго, на гребне было достаточно ровных площадок. На одну из них я посадил хроноскаф. Чтобы не мешать мне, Снежка вылезла, едва аппарат коснулся земли. Ее губы скользнули по моей щеке.
      - Действуй, - сказала она быстрым шепотом. - Может быть, тебе лучше укрыться? "Зачем? - ответил ее взгляд. - Все едино..." Я отвернулся. Наводка лазерного луча напоминала схему того прицела, сквозь перекрестье которого я так недавно (вечность назад!) вглядывался в атакующего огневика. "Что ж, вихрем пронеслось в мыслях. - Что ж..."
      Визирные линии прыгали и двоились. Желудок комом подкатывал к горлу. Что я делаю? Еще не поздно. Мы оба сошли с ума. Какое нам дело до человечества. Все абстракция, кроме нас. Сейчас, сейчас, и нас уже не будет. Тогда зачем все это, зачем?
      Я включил автоматику. Все, теперь от меня ничего не зависело. На негнущихся ногах я выбрался наружу, в лицо дохнул жар и свет.
      От хроноскафа протянулся голубоватый игольчатый луч, бледно прочеркнув скалы, канул в изменчивом сиянии огневика. Дрожащие пальцы Снежки сцепились с моими, так, рука в руке, мы замерли на краю обрыва.
      Мучительно горели скалы, паутинной нитью трепетал луч, было тихо, как в обмороке. Недвижно чернело небо, яростный блеск огневика был так спокоен и равнодушен, словно ничего не происходило, словно меж ним и хроноскафом не пульсировал бегущий по светопроводу ток энергии. Комариное жало впилось, а ответного, испепеляющего удара все не было. Чувствовал ли огневик это жало в себе, мог ли почувствовать, ощущал ли он что-нибудь? Все багрово, как в мареве, колыхалось перед глазами, я ждал расплаты, которой не могло не быть.
      Вот оно! Грянул низкий протяжный рев. Зыбкие очертания огневика всклубились, и то тяжелое, завораживающее, что навалилось на меня тогда, в коконе хроноскафа, глянуло на нас теперь. Глаз? Их не было, было лишь ощущение жутко нечеловеческого взгляда. Ни наше упорство, ни наша гордость ничего не значили перед ним. Какое-то неуловимое изменение произошло в самой вихрящейся структуре чудовища, оно безглазо смотрело на нас изнутри, смотрело, ничего не требуя, ничего не желая, как могла бы глядеть вдруг прозревшая природа, которой все равно, есть человек или его нет. Что по сравнению с этим все мифы о леденящем взгляде Медузы!
      Так длилось секунду, а может быть, вечность. Внезапно рев смолк. И так же мгновенно погас впившийся в огневика луч. Тяжесть взгляда свалилась с нас. Все было кончено, мы снова не существовали для огневика. Он не прихлопнул докучливую мошку, лишь отмахнул ее.
      Была ли эта аналогия хоть сколь-нибудь правильной?
      Мы не сразу вышли из столбняка. Сердце, казалось, гнало не кровь, а ртуть. Ни слова не говоря, мы разжали руки. На сферической поверхности хроноскафа плясали красноватые блики. Я едва добрел до машины, нагнувшись, скорей по привычке, считал показание приборов. Лгал ли мне измученный разум? После той ослепительной яркости, к которой привыкли глаза, свет индикаторных шкал едва тлел, но все, что я мог различить, с несомненностью уверяло меня в избытке энергии, в максимуме, который только возможен для батарей хроноскафа. Ничего не понимая, я обесточил пульт, затем снова включил ток. Ничего не изменилось, приборы упорно показывали то же самое, что и до этого.
      Значит, не огневик погасил луч, тот сам отключился, как только закончилась подзарядка? Могло быть и такое, мы ж подключились черт знает к какому источнику! Или то была необъяснимая милость огневика, который что-то прочитал в наших сердцах?
      Что мы знали, что могли знать...
      Я обернулся к Снежке, горло перехватило, она все сама угадала по выражению моего лица.
      - Да? - это был ее единственный вопрос. Я кивнул. Так же молча Снежка взглянула на огневика, который, как прежде, пламенея, нависал над добела раскаленными камнями, и с ее губ сорвалось лишь одно слово: - Спасибо... Ответа, конечно, не последовало. Кого или что она благодарила? Как бы там ни было, само слово было уместным. Я тоже мог бы его произнести. Неведомое бесчувственно, но не безразлично к нашим поступкам, ибо, действуя, мы всегда вызываем противодействие, и то, как оно отзовется, во многом зависит от нас.
      Снежка отступила на шаг от обрыва и покачнулась. Я едва успел ее подхватить, так она сразу ослабла. У меня тоже подкашивались ноги.
      Медленно, с трудом я дотащил ее до машины. Она еще пыталась мне улыбнуться, я, как ни старался, не мог ответить ей тем же. Вяло, как в полусне, я протиснулся за ней в кабину, поднял машину и включил подсос, чтобы нас обдувал ветер.
      Так, вповалку, мы некоторое время летели в посвистывании ветра, и луна мчалась с нами наперегонки.
      Минут десять, если не больше, я был способен лишь на самые простые движения и мысли. Поудобней устроить Снежку, поудобней устроиться самому. Достать воду, дать напиться...
      Мы летели. Над нами было просторное, с редкими крапинками звезд небо, снизу им не отвечал ни один огонек, тени и лунный свет, леса и кручи, больше ничего не было на этой земле, откуда мы все некогда вышли.
      Глаза Снежки были открыты. Наконец она пошевелилась, - Куда мы летим? Не знаю. Куда-нибудь. Может быть, это и не имеет значения, но я хочу убраться подальше от огневика. - Не говори о нем плохо. - Ни в коем случае. Старик был очень любезен, я приглашу его на свадьбу, благо Алексей давно интересовался им. Не забудь его поцеловать. - Алексея или огневика? - Обоих, если угодно. Я отвернусь, хотя мое сердце обольется кровью.
      Наконец-то она рассмеялась. Каким желанным был ее тихий, еще робеющий смех!
      - Я еще подумаю, нужен ли мне такой болтун. Мы так и будем лететь до бесконечности?
      - Будем. Чем плохо? Должно же у нас быть маленькое свадебное путешествие.
      - А Эя все спит, - сказала она. - Вот и прекрасно. Будет лучше, если она проснется уже в нашем мире. Там медицина, там все. Снежка задумалась.
      - Нет, - тряхнула она головой. - Ей надо проститься с родиной.
      - Зачем? Лишние хлопоты. - Затем... Да как же без этого! - Слушай, ты стала сентиментальной. - Прямо по курсу маячила гор", я скорректировал полет.
      - Возможно. - Она вздохнула. - Как мало мы ценили некоторые вещи! Например, подушку.
      - Подушку? - Да, они подкладывали под голову чурбан. - Понятно. Идем на посадку. - Зачем? - Человек глупо устроен: что бы и в каких мирах он ни делал, без куска хлеба ему не обойтись. Кто-то, помнится, хотел есть. - Нас ждут. - Подождут. Ты отдохнула? Я - нет. - Не притворяйся, это ты делаешь для меня. - Только отчасти. Тебе это не нравится? - Нравится. Очень! Во мне сидит такой маленький человечек, которому очень хочется, чтобы его опекали и нежили. Боюсь, что за это время он очень подрос. И потом! Когда мы окончательно придем в себя, я попробую расколдовать Эю. Наперекор этому, которому лишь бы добраться до подушки.
      - Не геройствуй, - сказал я, - Мало тебе! Я снизился к мелькавшему в просвете теней ручью. Под днищем машины зашуршала галька. Мы вышли. На перекатах билась и клокотала вода, черная у наших ног, переливчатая там, где, дробясь, падал лунный свет. В темноте заводей белела круговерть пены. Траву осыпала роса, каждый вдох был здесь блаженством. Умывшись ледяной водой, мы принялись за еду. Это тоже было блаженством. Огромной доисторической черепахой рядом темнел хроноскаф. Все пережитое отпускало, как кошмар, я боялся нечаянным словом спугнуть это мгновение, когда рука в молчании касается руки, каждое движение полно невысказанного смысла и под доверчивый говор ручья у ног венком сплетаются резные тени ветвей.
      - Хорошо-то как... - прикрыв глаза, проговорила Снежка. Я кивнул.
      - Мне кажется, я сплю наяву. - Ее рука неуверенно погладила шершавый береговой валун. - Сейчас проснусь, будет дымная хижина, старуха с желтыми глазами болотной неясыти...
      - Какая еще старуха?
      - Неважно. Была и нет. - Снежка вздохнула. - Знаешь, за что меня чуть не растерзали в первый же день? Не с той руки зашла к очагу. Надо справа или прямо от двери, а кто подходит иначе, тот накликает беду. Смешно! Все всё знают с малолетства - и довольны. Ты не представляешь, как там регламентирован каждый шаг и каждый поступок.
      - Роботы, - буркнул я. - Я это понял, когда из Эи вынули душу. Роботы!
      - Не смей их так называть! - Снежка дернулась, как от удара. - Не смей! Ты их совсем не знаешь, они всякие - и люди. Иначе как бы мы сами возникли?
      - Согласен, согласен! - Я поднял руки. - Эя славная девочка, разумеется, не она одна такая. Конечно, они не хуже нас, просто другие.
      - Другие? - Снежка медленно покачала головой. - Тебе известно, что Эя талантливая художница?
      - Эя?
      - Да, Эя. Ее резные, из камня и кости, фигурки могли бы украсить музей. Мы оба бездари перед ней.
      - Вот не подозревал... - Мог бы ее расспросить. - Знаешь, как-то в голову не пришло... Не о том была забота. - Понимаю. Мы знаем только то, что хотим знать... - "День ежа", - вырвалось у меня. - Как это верно! - Что? Неважно. Было и прошло. Есть ты! В безотчетном порыве я привлек к себе Снежку. Она не дыша замерла в объятиях, ее исстрадавшееся тело вздрагивало, баюкающим движением я согревал ее. Она затихла. Мы долго сидели так, в чужом времени, которое было и нашим тоже. Ручей бормотал свое, детское, меловой свет луны подкрадывался к нашим лицам. Снежка так тесно прижалась, что стук ее сердца толчками отдавался во мне, словно уже и кровь стала общей. Время застыло, как все вокруг. Мог ли я упрекнуть себя за это промедление? Нам ничто не грозило, пока мы сидели так, но стоило запустить хроноскаф... Лед под нами был еще так хрупок! Я сам должен был сделать первый шаг, который мог оказаться последним. Какие еще беды подстерегали нас впереди? Выбора не было, но эту острую минуту счастья можно было продлить, и я ее длил, благо это было возможно, ведь переход сквозь время мог потребовать всех наших сил, значит, все, что способствовало их прибавлению, не требовало оправдания перед совестью.
      До чего же все глупо! Мы нашли друг друга и наконец-то были счастливы. Это ли не высшая цель всех человеческих усилий? А во мне, когда я обнимал Снежку, словно пощелкивал незримый компьютер, который оценивал и калькулировал нашу готовность к работе, считал, какая минута счастья оправдана, а какая похищена у долга.
      - Все. - И я нехотя разжал объятия. - Час времени здесь равен часу времени там. Ты готова?
      - Да. - Она медленно приподнялась. - Я даже кое-что надумала. Эя спит, это к лучшему, так она легче поддастся внушению. Кажется, я знаю, что надо внушать, твое дело усилить ритм.
      - Выдержишь?
      - Я мягко. Надеюсь, во мне есть что-нибудь от ведьмы. Это даже хорошо, что я не совсем в форме, нет риска повредить ее психику. В любом случае хуже не будет.
      - И все для того, чтобы Эя смогла попрощаться... - Я покачал головой.
      - Не только. Ты можешь представить, как переход во времени подействует на обездушенную психику?
      - Понятия не имею.
      - Вот! Кстати, робот отличается от человека еще и тем, что никогда не бывает сентиментальным.
      Я задумался. Неужели я действительно видел в Эе только средство, орудие, инструмент? Нет же, конечно, нет. Просто она осталась для меня чужой, в этом все дело.
      Луна переместилась, пока мы отдыхали, разговаривали и собирали остатки ужина. Журчащий перекат скрылся в темноте, лунный свет плескался теперь у камней берега, озарял хроноскаф, изломами теней удлинял каждое наше движение. Словно чей-то внимательный глаз следил с неба за нами, такого ощущения я не испытывал в своем мире, возможно, потому, что там луна сияла в созвездии космических городов. Теперь мне хотелось как можно быстрей уйти во время и разделаться с неизвестностью. Здесь оставалось одно, последнее дело - Эя. Для удобства подхода и внушения, которое требовало слаженного усилия нас двоих, я осторожно открыл машину с той стороны, где, привалившись к борту, спала Эя. Лишенное опоры тело подалось набок, голова мотнулась с колен и поникла в колыхнувшейся гриве волос.
      - Не разбудил? - залезая с другой стороны в кабину, шепотом спросила Снежка. - Спит?
      "Как убитая", чуть не ответил я, но слова так и застряли в горле. Что-то не то было в движении девушки... Не веря себе, я подхватил упавшую руку Эи; ее пронзительный холод ожег сознание. Как же так, мы же чувствовали ее тепло, когда летели, а кабину я оставил закрытой... Вздрогнув, я повернул лицо девушки к свету:
      на меня глянул остекленелый зрачок. Нет, нет, этого не может быть, это только каталепсия, очередное зло чер...
      - Быстро! - закричал я. И, тут же вспомнив, что Снежка не знает, где что находится, сам ринулся в машину.
      Напрасно я разуверил себя, это была, конечно же, смерть. Сердце Эи не билось. Однако тело девушки не совсем окоченело, и я надеялся, все еще надеялся, ведь такая смерть обратима, если целы важнейшие органы, а у Эи они целы, ее же убил не физический мир...
      Какая разница! Тщетно мы хлопотали над Эей. Средства нашей медицины могли многое, но они были бессильны против древнего зла, которое поражало не тело, а дух. Раньше, раньше бы догадаться, каким сном забылась Эя! Она умирала тогда, когда мы боролись за свое спасение, когда, словно вырвавшиеся на свободу дети, болтали о пустяках, когда длили свое короткое счастье. Длили, не подозревая и не догадываясь, что смерть человека, как и его жизнь, зависит от времени, которому он принадлежит. Даже смерть!
      Испробовав все, мы снова и снова пытались все повторить, отказываясь верить в свое бессилие. Ведь любого из нас эти средства, скорей всего, вернули бы к жизни! Но Эя не принадлежала нашему времени, ее уже нельзя было вернуть оттуда, куда ее погнал приказ рода.
      Снежка закрыла ей глаза, мы встали с колен. Перед нами в меловом свете луны укором или прощанием белело спокойное лицо Эи.
      Поднявшись на пригорок, мы выкопали там могилу. Большего мы не могли сделать для Эи. Могилу я привалил камнем. Снежка беззвучно плакала. С неба смотрела луна, ее свет был неподвижен и бел, как саван.
      Я опустил голову. Нас окружал холодный свет пустыни, нам не было места на этой земле, где мы оставили частицу себя.
      - Пошли, - сказал я тихо. Снежка повиновалась. Нас ожидал бурный, сложный, замечательный век, который, как родину, не выбирают. Нас ожидали люди. И если нам повезет, если мы сумеем вернуться, нас встретят как победителей. Так оно и будет для всех. Свет одинокой луны в последний раз скользнул по нашим лицам, мы сели в машину. Я включил ход, и все, что было вокруг, - осеребренный берег, крутой скат холма, одинокая могила Эи, исчезло. Нас встретили цветами. Было много солнца и много ликующих людей, которые вмиг разлучили меня со Снежкой. Нас озарял радостный свет улыбок. Переходя из объятий в объятия, ошалев от весеннего ветра, от вида родной земли, от множества лиц, от возгласов и приветствий, отвечая на них, я глазами искал Алексея, без которого ничего этого не было бы. Воздух гремел криками. - Ждешь Алексея? - как нахмуренное облако из сияющей голубизны, из толпы вынырнуло ссохшееся лицо Жанны. - Он ждал тебя дольше!
      - Узнаю скромника, - меня развернуло к ней. - Где же он? Взгляд Жанны взорвался.
      - Там же, где Феликс! - прокричала она. - Там же, где все! - То есть как... - Как люди пережигают себя? Во имя чего? Ради кого? Часа не прошло, а все ликуют... Конечно, вас же считали погибшими. Будьте вы счастливы! Постой! Но она уже исчезла, канула в ликующем водовороте. Во имя какой правды она появилась здесь?
      Все звуки отрезало. Я не мог вздохнуть. Нет больше Алексея. Нет Феликса, нет Эи, нет Алексея. Меня давил смертельный вязкий воздух пустыни. Вокруг мелькали радостные возбужденные лица, колыхались цветы, черно светило солнце.
      Вот как оно все было. По моему лицу текли слезы, а все думали, что я плачу от счастья.
      Издали, также сквозь слезы, мне улыбалась Снежка.
      Я с усилием поднял руку и помахал ей.