Единственное, что, похоже, не требовало доделок, это кресла, которых прежде не было. Стандартные, снятые, очевидно, с новенького космолета и освобожденные за ненадобностью от противоперегрузочных устройств, они радовали глаз своей привычностью и незапятнанной голубизной. Мы тут же их опробовали. Поерзав, я сразу убедился: сиденья поставлены так тесно, что, будь мой Вергилий чуточку покрупней, правая рука водителя ощутимо лишилась бы свободы маневра. Это могло помешать, и я было раскрыл рот, чтобы предъявить претензию, но вовремя вспомнил, что Эя куда миниатюрнее и, следовательно, никаких проблем тут не должно возникнуть.
      Ой ли? Представив Эю рядом, я мысленно покачал головой, затем невольно улыбнулся. Было отчего хмуриться и улыбаться, вспоминая наше в то утро объяснение, когда я мрачно взял лингвасцет, подошел к ней, разъяренной, и, сдернув путы, сказал:
      - Ну, подставить тебе горло, чтобы ты могла отплатить за добро, или как?
      Я не надеялся, что лингвасцет немедленно заработает или что Эя устыдится, мною не руководил никакой расчет, просто мне так опротивели все эти, некстати, загадки и потемки женской психики, что я поступил по принципу "что будет, то и будет". На большее после всех встрясок не оставалось душевных сил.
      Однако, к моему удивлению, из лингвасцета вырвались гортанные звуки иной речи, аппарат перевел или, во всяком случае, попытался перевести сказанное. Он работал!
      На Эю, впрочем, это не произвело особого впечатления. Она не вцепилась мне в горло, как я того, признаюсь, ожидал, но и не ответила, а, разминая руки, уставилась на меня черными от злости глазищами, в глубине которых застыл то ли горький упрек, то ли затаенный вопрос.
      - Сердишься? - продолжал я. - Тебе было больно? Извини, ты сама заставила...
      Снова молчание, немой взгляд повелительных и вместе с тем страдальческих, как у обиженного ребенка, глаз.
      - Чего молчишь? Ты понимаешь меня? Она понимала, это я видел. В ее немоте мне почудился вызов. - Так и будешь молчать? Ладно, уйду. - К этой женщине? Я так и сел. Палеолит заговорил. Но, бог ты мой, и там ревность! Только это проглянуло из глубины веков, первым приветом прозвучало оттуда, да так, что хоть смейся, хоть плачь. Мне стало до того тошно, что я едва не заткнул лингвасцет.
      - Не твое дело, - сказал я через силу. - Так вот почему ты на нее кинулась.
      Глаза Эи сверкнули. - Ты нарушил табу, она нарушила, - смерть! Вот тебе, тупо подумал я. Вот тебе, идиот, не прикладывай свою мерку ко всему на свете. Какое же табу, интересно, мы с Жанной нарушили? Женщине не входить в чужую пещеру? Мне не покидать эту пещеру без спроса?
      Механический клекот лингвасцета придавал нашему объяснению оттенок нереальности, хотелось выглянуть в окно, чтобы сообразить, какой сейчас на дворе век. И с этой неразумной оголтелой дикаркой отправляться в хронопутешествие?! Расспрашивать ее о Снежке?
      - Слушай, - не выдержал я. - Я спас тебя? Спас. Накормил, позаботился? В чем же моя вина?
      - Ты спас, позаботился, а затем привел другую женщину. Так, все-таки ревность, дремучая, пещерная ревность... Ну, брат, попал же ты в переплет!
      - Глупышка, она сама пришла. Сама, я даже ничего не знал. Разве так не бывает? Она мой друг, не более.
      - А я? - Ты тоже. - Нет. Ты знаешь! Почему лжешь? Этой ночью я взяла тебя в мужья.
      Я ошалело тряхнул головой. Захотелось опрометью кинуться вон, лишь бы не слышать этого звенящего в ушах безумия. Я тупо уставился на лингвасцет. Может, он переврал? Или Эя сошла с ума?
      Ни то, ни другое. - Мы вместе спали во сне. - Во сне... Вот оно что! Я чуть не расхохотался, хотя мне было, ей-ей, не до смеха. Бедная девочка! Это же надо - выйти замуж в сновидении.
      И самое глупое, теперь неизвестно, что делать. Ведь это для нее всерьез. Реально. До сих пор меня обманывало, все-таки обманывало внешнее сходство Эи с девушками моей эпохи. Теперь истина предстала во всей своей парадоксальности: сознание Эи не отличало сна от реальности! Или, скажем осторожней, не всегда отличало. В нем путались подлинные и мнимые события, сновидение уравнивалось в правах с действительностью. Эта особенность первобытного сознания была давно известна историкам, но я, признаться, не очень-то им верил. В голове никак не укладывалось.
      Что же теперь делать?
      Ничего, подсказал мне здравый смысл, ровным счетом ничего. Встать и уйти, крепко заперев за собой дверь, как если бы там остался не человек, а пума. Что еще можно сделать? Был план, замечательный план, взять Эю, чтобы она помогла быстро сориентироваться на месте, вернуть девочку к родным, использовать ее как посредника, в худшем случае обменять на Снежку. Отличный план, только, как видно, неосуществимый. Эя и хронолет?!
      Я достал нож, протянул его Эе.
      - Я не виноват. Я не спал с тобой, это тебе приснилось. Все это козни злого духа, который хочет нас погубить. Но если ты уверена, что я виноват, убей.
      Я действовал по наитию. Впрочем, я был уверен, что успею перехватить нож, так как Эя, конечно, понятия не имела о самбо.
      Ее глаза расширились. Она взяла нож, недоверчиво провела пальцем по острию, блеск стали ее, кажется, удивил.
      Я не шевелился. - Ты любишь меня? - спросила она, поворачивая нож. - Нет. - Я тоже нет. Вот те раз! Все мои умозаключения снова пошли насмарку, и, стыдно признаться, эти ее слова слегка кольнули мое самолюбие.
      - Мужа, который не любит и не любим, не убивают. Нет табу... Уф! Что ж, и на том спасибо. Эх, девочка, какие же мы друг для друга... инопланетяне. Только тебе, как ни странно, пожалуй, проще освоиться в моем мире, чем наоборот, потому что ты все тотчас сообразуешь со своими представлениями, пусть ложными, зато все- все объясняющими, а я так не могу, мне непременно надо добраться до истины, вот и блуждаю сейчас в потемках. Ведь чем меньше света, тем труднее зрячему, а слепому все равно.
      -...Нет табу, есть другая женщина. Такого мужа наказывают. - Что-что?.. Но ты меня спас. Долг противоречит долгу... О, небо, когда же это кончится?! Пещерная, грязнолицая девчонка среди чудес иного мира решает, наказать или не наказать своего высокообразованного потомка, такая ирония кого угодно сведет с ума.
      - Знаю! - Эя подпрыгнула. - Ты сильный, добрый, странный, чужой, ты можешь стать... Хочешь?
      Блеснув, лезвие ножа рассекло воздух. Вступив на покатый лед, надо скользить до конца. Я машинально кивнул, тут же сообразив в испуге, что кивок, быть может, значит для Эи совсем не то, что для меня. К счастью, как потом оказалось, кивок и в ее мире выражал согласие.
      - Дай руку...
      Стиснув зубы, я протянул руку. Она приложила к ней свою, и прежде чем я успел опомниться, нож рассек кожу обоих. Наша кровь брызнула и смешалась.
      - Теперь ты сестра мне, я сестра тебе, мы одна душа, одна жизнь!..
      Глаза Эи сияли, как два черных солнца. Она говорила что-то еще, в упоении шептала какие-то заклинания, лепетала детские восторженные слова, означающие, что она теперь не одна, но закончила весьма прозаично:
      - Сестра, я голодна, дай мне поесть, сестра!
      Я встал, на негнущихся ногах подошел к синтезатору и заказал завтрак. Если бы всю эту ночь и утро я провисел вниз головой, то, верно, чувствовал бы себя лучше.
      Зато я обрел "сестру".
      Меж тем мой голубоглазый Вергилий, плотно устроившись на том месте, где вскоре должна была оказаться Эя, все говорил и говорил, я послушно кивал, память жила своей жизнью, сознание - своей, как вдруг это хрупкое равновесие было нарушено.
      -...Говорю это в последний раз, поскольку вы стартуете раньше, чем предполагалось, и, следовательно, возможность все повторить целиком отпадает.
      - То есть как? - удивился я. - Старт перенесен?
      - Да, он состоится сегодня, ориентировочно в двадцать три ноль-ноль. Эту новость я отнес напоследок, чтобы она не помешала вам усвоить нужную информацию.
      Отнес напоследок! Да, конечно, спокойствие, спокойствие, прежде всего спокойствие и невозмутимость. Я глубоко втянул дымный или кажущийся дымным воздух. Все вокруг выглядело скорей полем технического разбоя и разорения, чем благонравной картинкой предстартовой готовности. Конечно, наладчикам видней, разумеется, им видней. Опережение на целых восемь часов, возможно ли это? Значит, возможно.
      - Успеете? - Это вырвалось против моей воли. На лице моего Вергилия, когда мы вылезли, впервые проступила бледная, как осенний рассвет, улыбка,
      - Волнуетесь? - А вы? - ответил я вопросом на вопрос. - Я, как видите, трепещу. Ничего, привыкну. Понимаю, вас смущает весь этот кажущийся беспорядок. Психологи правильно советовали не допускать вас и дублера к рабочему месту, пока не будет наведен глянец, чтобы вы не усомнились в надежности техники. К сожалению, времени нет, все надо осваивать на ходу.
      - Не беспокойтесь, нам ли привыкать к технике во всех ее видах, - сказал я, не очень кривя душой, потому что одно дело беспокоиться о сроках и совсем иное хоть немного не доверять машине, от которой зависит твоя жизнь. - Вы закончили, я могу быть свободным?
      - Нет. Прежде я должен проверить ваши знания. Пожалуйста, начните с самого начала - и в полном объеме.
      - Послушайте. - Мой голос напрягся, потому что его заглушил кибер, который с лязгающим звуком пытался преобразовать синеватый брусок металла в нечто, похожее на каракатицу. - Послушайте, я делал это уже раз десять. Вам мало?
      Ответом был укоризненный взгляд.
      - Так надо, скоро прибудет комиссия. - Он вдруг перешел на свистящий шепот. - Она уже здесь.
      Комиссия действительно приближалась. По-журавлиному вскидывая ноги, через кабели шествовал Алексей. Двое других были мне незнакомы. Один был в грязной, как смертный грех, робе, он на ходу тряпкой вытирал руки, заодно ему не мешало бы вытереть лицо. Нет, все-таки я его знал: то был генеральный конструктор, Второй был розов, улыбчив и свеж, словно только что хорошо выспался, искупался в море и теперь готов послушать хорошую музыку, стихи или что-нибудь другое столь же приятное.
      - Начнем, - без всяких предисловий сказал конструктор, как только мы поздоровались.
      Алексей и улыбчивый кивнули. Конструктор глядел на меня с прищуром, точно выискивал, в какой части моего существа может скрываться брак. Улыбчивый смотрел ободряюще, усталое лицо Алексея выражало желание поскорее покончить с этой формальностью. Мой голубоглазый наставник отступил в сторону, от его педантичного спокойствия следа не осталось, он весь был трепещущей жилкой. Вокруг даже шум, казалось, притих. "Интересно, - пронеслось в мыслях. - Как они будут меня провожать? Цветами? Ой, вряд ли, не то время..."
      Я набрал в легкие воздух и начал:
      - Аппарат, именуемый хрономашиной, предназначен для автономного перемещения в...
      - Это никого не интересует, - с ходу перебил меня главный. Перебил с таким раздражением, что я было обиделся, но тут же сообразил, что это и есть проверка - посмотреть, как поведет себя человек, которого внезапно сбили с толку.
      - Это никого не интересует, - повторил он (улыбчивый закивал). - Не сомневаюсь, что матчасть вы освоили. Что вы предпримите, если во время перехода внезапно начнете терять сознание?
      - Для начала прибегну к помощи нашатыря. - Я сдержал улыбку. - И других средств стимуляции, каковые предусмотрены в бортовом комплекте.
      - Кнопка приведения их в действие? - Четвертая в левом подлокотнике. Крайняя, - уточнил конструктор. - Не подействует? - Даю реверс. - Не успели, потеряли сознание. Тогда? - Тогда сработает автоматика. - Опишите, каким образом. Я начал описывать. На лицах всех троих возникла внимательная скука.
      Однако долго им скучать не пришлось. Не потому, что у конструктора был наготове очередной подвох, а потому, что в помещении возник Горзах.
      Сам. У меня екнуло сердце. От входа до места, где мы стояли, было метров пятьдесят, он их пересек с проворством хорошо смазанной шаровой молнии.
      - Извините, что вмешиваюсь. Вы разрешите? - Его улыбка осветила всех, точно прожектор.
      - Да, пожалуйста, - слегка недоуменно сказал главный.
      - У меня к кандидату в хронавты всего один вопрос. Вы привели к себе девушку из прошлого, некую Эю?
      Это был не столько вопрос, сколько утверждение. - Да, - сказал я. - Тем самым нарушив приказ. - Какой приказ? - удивился конструктор. - Впервые слышу. - Вы и не могли слышать, вас он не касался. - Мне он известен, вмешался Алексей. - Я... - С вами мы все обсудим, вы не из числа тех, кто отдает и отменяет приказы. - Горзах говорил спокойно и неторопливо, но его слова как будто отодвинули присутствующих. - Итак, - он снова обратился ко мне, - вы нарушили приказ. - Дело в том, что... - Знаю. Я это учел, но принять и оправдать не могу. Вы отстранены и исключены, можете быть свободны. А вы, - он вернулся к членам комиссии, - готовьте к отправке дублера.
      Все, я больше для него не существовал. Кто-то, оказалось - улыбчивый, вовремя схватил меня за руку.
      - Послушайте, вы! - крикнул я бешено. - Значит, по-вашему, надо было оставить эту женщину погибать... Значит, я должен был...
      - Вы обязаны были делать то, что обязаны делать все, - неожиданно мягко сказал Горзах. - Приказы либо выполняются, либо нет, и тогда наступает развал. Третьего, увы, не дано. Вы поступили благородно, но противообщественно, иного мнения быть не может. И пожалуйста, не задерживайте нас. Дублер, полагаю, подготовлен не хуже? Его зовут, если не ошибаюсь, Нгомо?
      Он повернулся к членам комиссии, я снова перестал для него существовать. На щеках Алексея выступили красные пятна, брови генерального конструктора как поползли вверх, так и застыли в недоумении. Лицо третьего члена комиссии ничего не выражало. В зале стало тише, к нашему разговору явно прислушивались.
      - Дублер, разумеется, подготовлен, - медленно проговорил конструктор. Его фамилия, вы не ошиблись, Нгомо. Все же я хотел бы уяснить причину столь необычного отстранения. Меня это как- никак касается, а я почему-то не в курсе.
      Алексей делал мне отчаянные знаки: молчи!
      - Мне известна эта история, - заговорил он, опережая Горзаха. - Вот она вкратце...
      Он уложился в минуту. Только факты, но каждое его слово молотом рубило воздух, и брови конструктора поднялись еще выше, хотя, казалось, они и так уже были вскинуты до предела.
      - Таким образом, - закончил Алексей, - данный поступок дал нам ценную информацию и повысил шансы на успех. О моральной стороне дела не говорю, она и так ясна. Настаиваю на пересмотре решения.
      - Да, так тоже нельзя, - внезапно сказал улыбчивый, которому теперь, впрочем, было явно не до улыбок. - Проступок налицо, но есть смягчающие обстоятельства. Весьма и весьма смягчающие.
      - И что же вы предлагаете? - быстро спросил Горзах, но при этом почему-то посмотрел на генерального конструктора. - Простить и вдобавок увенчать его лаврами первопроходца?
      - О чем вы говорите? - не выдержал Алексей. - Какими лаврами? Человек рискует собой, а вы... Даже в старину солдату давали возможность искупить свой проступок кровью!
      - Именно потому, что сейчас иное время, я и принял решение отстранить, отчеканил Горзах. - Скажите, - он снова посмотрел на генерального, - если в своей машине вы поставите всего одну ответственную деталь, в надежности которой не уверены, чем это может обернуться?
      - Это риторический вопрос, - сказал тот. - Если бы я заложил в конструкцию ненадежный элемент, то тут же дал бы себе пинка за ворота.
      - Я нахожусь в точно таком же положении, - кивнул Горзах. - Только моя машина, не сочтите за хвастовство, еще огромней и от ее работы, это опять же факт, зависит судьба всего человечества. Я подтверждаю свое распоряжение.
      Самое ужасное, что Горзах был прав, убийственно прав. Спор еще продолжался, но мне уже стало все равно. Я побрел к выходу. Все прыгало и двоилось, как тогда, в подбитом эмиттере.
      Так я шел, сам не зная куда. Когда ко мне вернулась способность оценивать окружающее, я обнаружил себя на берегу пруда сидящим с пучком весенней травы в руках. На темной воде, как и тогда, когда мы лихо взмывали в небо, чтобы схватиться с огневиками, желтели палые осенние листья, только их теперь прибило к берегу, они покачивались на мелкой волне, чуть слышно скреблись о тростник. Ветер шорохом пробегал по ивам и ветлам, космы ветвей слабо рябили неподвижную и черную у их корневищ воду, небо было мглистым и таким спокойным, словно на земле никогда ничего не происходило, не происходит и произойти не может, а будет все тот же вечный круговорот дня и ночи, весны и осени, жизни и смерти. По зажатой в пальцах травинке ползла крапчатая букашка, она упорно спешила к ее игольному острию, не ведая, что дальше никакого пути нет.
      Не знаю, долго ли я так сидел. Время потеряло значение, боли не было, только глухо саднила обида, что никто в целом мире даже не поинтересовался, где я, что со мной, в какой пустыне я нахожусь. Впрочем, и это было правильно, кто же сейчас располагал свободной минутой, уж во всяком случае не мой дублер Нгомо, тем более не Алексей. Все было правильно, только от этой правильности ни на что не хотелось глядеть, а хотелось не жить, не думать, не чувствовать, как вот эта букашка, еще лучше - травинка.
      И когда на берегу показался Алексей, сердце не сжалось, не забилось быстрей, не стало мне ни легче, ни горше, я равнодушно следил за приближением друга. Он шел, срезал тропинку, в какое-то мгновение мне даже показалось, что он, как Христос, пройдет сейчас по воде, такое у него было отрешенное лицо.
      - Пережил? - Он опустился рядом. Я промолчал. - Пережил? - повторил он. Я кивнул. - Хорошо, давай тогда поговорим о деле. - Мое дело, - буркнул я, лопата где-нибудь на побережье - Верно, мускулами ты не обижен. - Я смотрел на воду, он посмотрел туда же. - Сдался, значит, признал правоту Горзаха... Я пожал плечами. Какое это теперь имело значение?
      - Дурак, идиот! - яростно прошипел Алексей. - Прав ты, а не Горзах. Как ловко он все выстроил: преступление, наказание, ненадежный винтик - фьють! все согласно кивают...
      - А разве не так?
      - Трижды не так! - Рука Алексея рассекла воздух. - Вернее, все так, если мы дружно признаем, что общество - это машина, тогда, естественно, люди получаются винтиками. И ради этого человечество боролось? Опомнись! Мы это или не мы, если нас так легко сбить с толку? Чем тебя смяли? Есть приказ, человек его нарушил, значит, он преступник, вон его. Какая формальная, внешне правильная, на деле самоубийственная логика! Это реле должно включаться и выключаться, а что сверх того, то неисправность!
      - Ты кого убеждаешь? - хрипло спросил я. - Кому читаешь мораль?
      - Тебе! - Катись ты... Все это общие слова. Нарушил я или нет? Нарушил. Суть в этом. Алексей тяжело вздохнул. - Я мог бы сказать тебе всего два слова, и ты бы... Но подожду. Речь идет о куда большем, чем все твои переживания, и даже больше, чем все хроноклазмы, вместе взятые. О моральных ценностях, о внутреннем долге разумного человека и всем прочем, на чем мы стояли, стоим и что теперь, пользуясь ситуацией, Горзах и ему подобные хотят заменить слепым повиновением, потому что так легче им, так вроде бы эффективней в кризисной ситуации. Эффективней, не спорю, только в капкан попасть просто, а выбраться из него... И ты, ты оказался слабым звеном! Думаешь, Горзах уничтожил тебя походя, случайно выбрал для этого такую минуту? Ничего подобного, ему нужна была громоносная, на виду у всех кара, яркий пример неповиновения приказам и сурового, но справедливого за то наказания. Чтоб другим неповадно было. Уж если ты сам признал справедливость отстранения и сложил ручки, то... А что ты, в сущности, сделал? Спас человека... - Вопреки приказу! Не один же Горзах его принимал... - А хоть бы и вопреки! Жизнь человека, долг помощи - это ли не высший приказ, который отменяет все остальные? Подожди, подожди, дойдем и до запрета, который ты нарушил... Чем он, в сущности, вызван? Страхом. Да, да и не смотри на меня так. Страхом, потрясением, шоком. Еще бы, такое вдруг навалилось! А тут еще озверелые морды, чего доброго, вторгнутся. Отсюда самое простое решение: наглухо изолировать. Избавиться от помехи, потом разберемся. А если трезво взглянуть? Три-четыре анклава действительно опасны, там всех этих, с саблями и автоматами, лучше попридержать, чтобы не натворили беды. А в остальных случаях? Там, если разобраться, бедные, несчастные люди без медицинской помощи, без запасов пищи, наши, между прочим, прапрабабушки и прапрадедушки. А мы их - в резервацию! Именно так, будем называть вещи своими именами. Некогда нам с вами разбираться, еще заразу к нам занесете, вшей в наше светлое-то будущее натащите, зарежете кого-нибудь... Верно, все это возможно, но ведь со стыда можно сгореть, так поступая! А все шок. В угаре мы, брат, в угаре, поэтому, кстати, и Горзаху внемлем. Запрет-то - насквозь ошибка! Или ты думаешь, что Совет не может ошибиться, человечество не может ошибиться? Еще как может. И ведь для обихода этих несчастных, более, чем мы, несчастных, всего-то и требовалась какая-то сотая доля наших общих усилий. Неужто бы не наскребли? Нет, дорогой, в угаре мы, в угаре, отсюда и эта ошибка. Знаешь ли ты, сколько решений Совету приходится принимать каждодневно, срочно, немедленно? Не знаешь. А я поинтересовался. Ужас! Тут физически невозможно продумать все как надо. И не то удивительно, что мы делаем глупости, а то, что их, в общем, не так много...
      Алексей был на пределе, в таком неистовом состоянии он действительно мог пройтись по воде, как посуху. Он был прав: мы уже не были сами собой, мы давно стали другими, ибо жили в напряжении, которое выпадает разве что солдатам в бою.
      Я поскреб подбородок.
      - Знаешь, с этой позиции я как-то не вдумывался... Не до того было... Вероятно, ты прав, только к чему это теперь? После драки кулаками не машут.
      - Верно. - В глазах Алексея мелькнула ирония. - Но, во- первых, эту "драку" уже обсуждает все человечество.
      - Как? Ты добился...
      - Не я. Твой отряд разведчиков потребовал немедленной связи с Советом и со всем человечеством. Весь, во главе с вашей Жанной д'Арк...
      На глазах у меня выступили слезы.
      - Во-вторых, - продолжал Алексей, - уже ясно, что большинство на твоей стороне. Повелительные замашки Горзаха и до этого обратили на себя внимание, так что с тобой он крупно просчитался. В-третьих, все подумали о людях прошлого, как следует подумали... Полагаю, что тот приказ уже отменен. В-четвертых, у нас не оказалось дублера.
      - Как это не оказалось? А Нгомо?
      - Нгомо, видишь ли, заболел. А другого дублера нет, не успели подготовить.
      - Нгомо заболел?! - Я вскочил. - Чем?! - Да уж не знаю чем. - Алексей отвел взгляд. - Заболел, и все. Я не верил ушам. Чтобы Нгомо, несгибаемый Нгомо заболел, да еще в такой миг? Этого быть не могло! И вдруг я понял. Ноги ослабли, я опустился на землю. - Спасибо, ребята... - только и мог я выговорить. - Твое "спасибо" - это дело, которое ты еще и не начинал, - сухо сказал Алексей. - Мы тут собрались все, кто проектировал, строил, и обдумали, как быть. В конце концов, за свое дело ответственны мы. Короче, пошли. Твои переживания нас больше не интересуют. Учти, если медики придерутся... - Этому не бывать! Особенно, если ты дашь мне минутку. Зачем? Ни слова не говоря, я скинул одежду. Вода обожгла холодом, это было то, что надо. Вниз, все глубже и глубже тело ввинчивалось, преодолевало тугое сопротивление воды, она смывала всю душевную накипь и гарь, расступалась под натиском мускулов, безраздельно повиновалась мне, ничто более уже не могло противостоять моим усилиям, мир был прекрасен даже своей темной, как эти глубины, трагичностью.
      В свой рывок я вложил столько энергии, что руки по инерции глубоко ушли в донный ил. Теперь вверх! Время - иная среда, ну и что? Я не один, никогда не был один и не буду, и сколько бы вселенных ни окружало нас, они расступятся перед нами, как эта тугая, холодная, вечная вода, к которой боязливо подступаешь в младенчестве и которая затем дарит радость.
      Вода забурлила под ударами рук, качнулась крутыми отвалами, волной накатила на берег, я вышел в этом всплеске, привычно унял биение сердца и шагнул к Алексею.
      - Можешь проверить пульс.
      - Верю. - Он, не глядя, швырнул мне одежду. - С атлетизмом все в порядке.
      - Как и с техникой, - отпарировал я. - Суть теми же мускулами. Алексей безмолвно покачал головой.
      - Все-таки не верится, что Горзах хотел стать над нами, - сказал я, одеваясь. - Не могу представить, чтобы в наше время...
      - В наше ли? - задумчиво сказал Алексей. - Кризис есть кризис, он всех отбрасывает назад, в прошлое. Я кивнул. Что верно, то верно.
      - Дело не в Горзахе. - Носком башмака Алексей наподдал камешек. - В нас. Собственно, кто мы есть? Клеточки сверхорганизма, именуемого человечеством. Чем сложнее общество, тем сильнее взаимозависимость его членов, тем выше слаженность и, стало быть, жестче связи. Тенденция муравьизации - вот что мы объективно имеем. Но, - он поднял руку, - столь же объективна, по счастью, другая, прямо противоположная тенденция. Прогресс невозможен без новаторства, а для новаторства нужна творческая, никакая иная, личность. Столь же неизбежен рост ответственности каждого за всех, необходим все больший интеллект, нужна все большая самодисциплина, ибо ошибка муравья не трагедия для муравейника, а глупость человека, в руках которого уже космическая мощь, может погубить планету. Противоречие! Жесткая взаимозависимость, которая стремится превратить человека в специализированную клеточку сверхорганизма, а с другой стороны, наоборот, необходимость предельного саморазвития личности как творца и гражданина. Так все и балансирует на лезвии... Стоило обстоятельствам измениться, тут-то и наступил час Горзаха. Нужный человек в кризисной ситуации, необходимейший! Ему стали охотно повиноваться, так надо в бурю, это разожгло его честолюбие... Прошлое не умерло, оно дремлет в нас, а в нем не только мудрость, но и безумие. Верно было сказано: не бойся природных катастроф, бойся духовных, от них человечество страдало горше всего!
      - Ну, это нам не грозит, - возразил я. - Не то общество, не те люди. Жаль Горзаха!
      Алексей фыркнул.
      - Он был одним из нас, между прочим, и, конечно же, не хотел зла! Ладно, не о нем печаль, ему помогут, уже помогли. А вот ты вскоре останешься один.
      - Это ты к чему? - Я насторожился.
      - На всякий случай. - Он посмотрел на меня долгим испытующим взглядом, Ты очутишься в ином не только физическом, но и нравственном времени. Один. Три шанса из пяти; этот внешний, что ли, риск мы видим отчетливо. А как с внутренним, душевным? Ну вот. - Голос его споткнулся. - Теперь я, кажется, сказал все.
      ГЛАВА СЕДЬМАЯ
      На стартовой площадке все было так, словно я ее и не покидал. Завидев нас, генеральный конструктор, чья спецовка стала еще более замызганной, махнул рукой, и киберы принялись отключать и оттаскивать кабели. Все было предельно буднично, и я понял, что обойдется без напутственного церемониала и даже без последней проверки моих знаний, поскольку отпущенное на это время съел инцидент с Горзахом. Впрочем, обрадоваться я не успел, ибо меня уже поджидали медики, а там, где начинается медицина, кончается свобода воли.
      Эя уже была в медотсеке - спящая. Накануне мы много спорили, как с ней быть. Мне доказывали: везти ее бодрствующую - все равно что отправиться с ребенком, который интереса ради в любой миг способен щелкнуть каким-нибудь переключателем. Я же настаивал, что побратим выполнит любую просьбу, даже пожертвует собой, не задумываясь, так что Эя, следовательно, просидит не шелохнувшись, если я возьму с нее слово. Честно говоря, я не был в этом столь уверен, реакция Эи на окружающее, как показал опыт этих дней, часто сбивала с толку, но мне претила сама мысль везти ее усыпленную, словно какого-то звереныша. Раз за разом я убеждался, что ум Эи под стать моему, только он иной, не детский, но и не взрослый, а просто иной, иногда понятный в своих суждениях, чаще загадочный и непредсказуемый. В пещерах она, кстати говоря, никогда не жила. Наш спор решили срочно подключенные к обсуждению историки, которые дружно склонились к мнению, смысл которого нетрудно было свести к вариации на тему "береженого бог бережет".
      Теперь Эя лежала подле меня тихая, усыпленная, а над нами прохаживались паучьи лапы диагноста, который просвечивал, замерял и оценивал все, что только можно замерить в человеческом организме. Никакой боли, но ощущение не из приятных, когда над тобой распростерся этакий мигающий огнями осьминог. Пожалуй, историки были правы. Пожалуй, Эя такого не выдержала бы, сколько бы я ее ни просил, и, чего доброго, врукопашную схватилась бы с диагностом.
      Мне и то было немного не по себе, хотя я не раз встречался с диагностом. Такова уж, видимо, человеческая природа, что, доверяя машине, мы ее все-таки чуть-чуть побаиваемся, во всяком случае века привычки не изгладили это чувство до конца; можно сказать "брысь" киберу и тут же о нем забыть, можно с тем же безразличием усесться за штурвал обычного космолета, но когда машина тебя изучает, в душе поднимается что-то дремучее. Так или иначе, диагност подтвердил, что со мной все в порядке, правда, тут же добавил, что в иных условиях он настоял бы на длительном отдыхе.
      Лица окружающих посветлели, кто-то даже облегченно вздохнул;
      самое удивительное, что нервно-физическую годность Эи диагност признал без всякой оговорки. Вот это устойчивость!
      Я встал, оделся, проследил за тем, как одевают Эю. Умытая, причесанная, в добротном костюме разведчиков, она более ничем не отличалась от девушек нашего времени - пока спала, разумеется.
      Никаких торжеств, как я и предполагал, не последовало. Два- три крепких объятия - это все. Мне помогли залезть в люк, подали туда безвольное тело Эи, помахали рукой, я удивился, сколько собралось народу. Последним исчезло взволнованное лицо моего голубоглазого наставника, который, привстав на цыпочки, беззвучно шептал что-то, может быть, давал последние советы. Выходная мембрана затянулась.