Приключения Полынова (сборник)

      Его вместе со спутниками сразу завертело, как пешку. Он отдался, не мог не отдаться течению. Перед ним замелькали рыбообразные лица ридлян, жестикулирующие многопалые руки, гребенчатые, в вуалях наглавники, развевающиеся накидки и все прочее, из чего состояла эта подвижная масса. В ноздри ударили незнакомые запахи. Смех, выкрики, гул музыкальных инструментов оглушили Гундарева. Неся на лице подобающую улыбку, он вращался, двигался вместе со всеми и чувствовал себя нелепей нелепого. Как ни плотно стояла толпа, никто не задевал его в этом хаосе, он был совершенно отдельно, вне толкотни и веселья, вне общего гама, вне музыки, вне всего.
      Сосущее чувство неудобства и неприкаянности мало-помалу завладело Послом, он не мог справиться с ощущением своей ненужности и возрадовался, обнаружив, что Твор припаянно следует за ним по пятам, столь же любезно-официальный, как и всегда. Прочих спутников разметало, никого уже не было в поле зрения, всех поглотила толпа. Лишь Твор был там, где ему положено быть, привычное и этикетное сопровождало Посла, тем самым оправдывая и утверждая его, Гундарева, тут особицу. На душе полегчало. Но как без надменности и с достоинством держаться в вихре всеобщего возбуждения, среди танцующих и дурачащихся, под обстрелом множества, исподтишка, взглядов? Опыт немедля подсказал решение, и Гундарев, вращаясь в толпе, чаше всего устремлял взгляд поверх голов и наглавников, будто его так заворожила красота небесного многолунья, что он не мог от нее оторваться. Примитивно, но кто же осудит восхищенного чужака?
      Однако знакомое гнетущее чувство отторженности не покидало Гундарева. Да, знакомое, давно изведанное, оно мучительно обострялось здесь. Гундарев, таким был его склад, всегда чурался толпы, ее возбуждение удручало его как нечто давящее, чуждое, стремящееся подчинить себе.
      Сейчас, здесь Гундарев чувствовал себя водолазом, погруженным в чужую давящую стихию. И нельзя же до бесконечности отстраняться от всех, восхищаясь чужим небом, чужой архитектурой, — это будет не так понято! И, наверное, уже понято, инстинкт толпы безошибочно метит чужака, а для этой толпы он дважды и трижды чужак…
      "Да, да, я не такой, как вы! — чуть не выкрикнул Гундарев. — С другой планеты, мы бесконечно чужды друг другу!" Но этого нельзя было говорить, даже думать нельзя. А что можно и нужно?
      Толпа будто сжала его. Его по-прежнему не толкали, не осыпали, как всех, какой-то блескучей дрянью. Но дистанция исчезла, более того, Послу Земли уже заглядывали в лицо. Скованно улыбаясь, Гундарев оглянулся — где Твор?
      Никого не было позади, чиновника, очевидно, оттерли. Да как же так?..
      Гундарев переборол беспокойство. Ну оказался один, ну и что? Он же Посол! Пусть Твор, или кто там еще, беспокоится… В душе Гундарева даже что-то разжалось. Он один — интересно! Его задели локтем, он хмыкнул в ответ на неразборчивое извинение. Веселье, шум, взгляды, взгляды…
      На мгновение его замутило. Эти рыбьи повсюду лица, потно лоснящиеся, все чужое, неприятно орущее, тупо глазеющее, резко пахнущее, слитное, стадное, отторгающее чужака, но могущее смять, поглотить… Спокойствие и бесстрастие, ведь он представитель, Посол! А кроме того, человек. Музыка, ее скачущий ритм, невзаправдашний лунный свет, скалящиеся с крыш химеры, дурманные запахи, вся экзотика этой ночи, — такого в его жизни никогда не было и не будет. И он, защищенный своим саном наблюдатель, свободен.
      А, где наше не пропадало! Какой вольный предок ему это шепнул? Неважно! Чувства Гундарева взбудоражились, щемящее желание скользнуло в душе. Почему он не может? Кругом дурачатся, разве нельзя… Нет, невозможно. Веселье ридлян не для него, он будет нелеп и смешон. Да и может ли он себе позволить? Он же Посол, всякий его жест немедленно дойдет до Владык и подвергнется перетолкованию.
      Оставалось лишь выбраться из толпы, благо он уже достаточно поприсутствовал, поучаствовал, так сказать, в празднестве.
      Медленно, осторожно Гундарев стал продвигаться к ступеням какого-то храма, к густым подле него деревьям, как вдруг небо ахнуло, раскололось, взбесилось буйством потешных огней. Сотни вскинутых рук разом рванули петарды, все вокруг стало радужным мельтешащим блеском. Громом грянул оглушительный крик: "Семилунье, семилунье!"
      Гундарев ошалело тряхнул головой. Семилунье? Ах, вот оно что! — все луны выстроились в небе дугой, выгнулись коромыслом. Ну, это его не касалось. Он уже был близок к ступеням храма, оставалось сделать еще десять — пятнадцать шажков. И тут на него наскочил ридлянин. Нет, ридлянка. Искры многоцветных огней фейерверка дрожали в ее выпуклых ошалелых глазах.
      — Землянин! — выкрикнула она. Ее цветастые одежды развевались. — Ты гордец! Вот ты кто!
      Сколь ни внезапен был этот непостижимый выпад, ответ нашелся прежде, чем Гундарев успел что-либо осмыслить.
      — И в чем же, позвольте спросить, это выражается?
      Ледяная любезность его слов, казалось, привела женщину в замешательство.
      — А в том, а в том! — прокричала она, задыхаясь. — А во всем!
      Это, простите, не довод, — с той же невозмутимой улыбкой произнес Гундарев. — Дозвольте пройти, я спешу…
      Не им это было сказано, это в нем говорил некий, из дипломатического арсенала, магнитофон. Сам Гундарев был потрясен, сбит с толку необъяснимым наскоком и сейчас более всего жаждал увидеть Твора, который просто обязан был появиться и все уладить.
      Но из толпы, которая подалась, образовывая вокруг него пустоту, вместо блистательного чиновника вынырнул пожилой ридлянин, по виду такой же простолюдин, как и женщина.
      — Не довод, говоришь… мало… — путаницу его выкриков перебивал треск фейерверочной пальбы. — Могучий презренник… Семилунье! Нас попираешь! Со злом грядешь!
      — Неправда! — вскричал Гундарев, уязвленный столь чудовищным обвинением. — Мы вам блага хотим! С тем и прибыли! Все, чем располагаем…
      В смятении он прикусил язык: последние, невольно вырвавшиеся слова не были правдой. Язвительный, парализующий смех толпы подкосил Посла. Бурные выкрики перебивали друг друга, но их смысл был понятен, он раскаленным железом вошел в смятенное состояние Гундарева.
      — Нет, послушайте, вы не понимаете…
      — А почему мы должны понимать, если ты нас не хочешь понять? — врезался чей-то звенящий голос. — Могучий, ты даже того не уразумел, что в час Семилунья все великие склоняются перед Голосом правды! Кто ты после этого, землянин?
      — Червяк, земляшка, червяк! — взвопила толпа. — Дикарь! Пустобрех! Спесивец!..
      Качнувшееся небо потемнело в глазах Гундарева. "Вот тебе и гоп-гоп, тру-ля-ля!" — зигзагом пронеслось в мыслях. Он судорожно, как утопающий, глотнул воздух.
      — А может, не только червяк? — опустошенно произнес он, не заботясь, услышат его или нет. Услышали, стихли. — Может, еще и глупец? Говорите, ну? Что у вас там еще за пазухой?..
      Толпа не шевельнулась.
      — Нет, ты не глупец, — неуверенно проговорил кто-то. — Дурак звездный путь не осилит…
      — И все-таки глупец, — возразил другой голос. — С нами ты глупец… Чванливый дурак…
      — А хотите знать, почему? — тихо, с оборвавшимся сердцем, сказал Гундарев. — Так слушайте. Нет, подождите… В старину у нас говорили: глас народа — глас божий. Значит, сейчас вы для меня великие из великих. И если в час Семилунья у вас говорят правду, то… Хотите верьте, хотите нет, мы к вам пришли с чистыми намерениями. Но… Такого удушливого этикета, такой фальшивой любезности, такого обмана я еще не встречал! А мы-то, глупцы, надеялись… Вот вам моя правда, и делайте с ней, что хотите!
      "Что я говорю!" — ахнул он мысленно, но было поздно.
      — Эх! — вырвалось у кого-то.
      Гундарев смутно видел приблизившиеся к нему лица. Его сдавила молчащая толпа, все стало ее безмолвным прикосновением, едким запахом множества тел. Сознание Гундарева обмерло в безразличии.
      Внезапно кольцо разомкнулось, он почувствовал себя на свободе. Зрение постепенно вернулось. Он стоял подле ступеней храма, рядом никого не было, вдали, как прежде, кипело веселье.
      Пошатываясь. Гундарев отступил в тень деревьев. Тело едва повиновалось ему, в небе, то ли от слез, то ли еще от чего, двоились размытые луны. Все кончилось, их миссия была теперь бесполезной, но Гундарев не жалел ни о чем и меньше всего о крахе своей дипломатической карьеры. Заслоны прорвало, он высказался, выкрикнул, теперь в душе было пусто, черно и легко.
      — А, вот вы где! — Гундарев даже не вздрогнул от этого возгласа. — Ну и вид у вас, господин Посол! Что, вас тоже «почистили»?
      Круглое лицо Рамиреса блестело от пота, он отдувался и сиял не хуже полной луны.
      — "Почистили"? — не узнавая звука своего голоса, сказал Гундарев. Скажем точнее: оплевали.
      — Верно! — словно чему-то радуясь, вскричал Рамирес. — Так нам и надо!.. А меня надо гнать, — добавил он жестко. — Ну чем, чем мы интересовались?! Только не обрядами празднеств, ими в последнюю очередь. Как же, как же: делу — время, потехе — час! Непростительно для меня, я все же этнограф…
      — Что из этого следует? — бесстрастно осведомился Гундарев.
      — Нет, это же прекрасно! Вы только подумайте: есть день и час, когда все переворачивается и всякий ридлянин кому угодно может швырнуть правду в лицо, выплеснуть все накипевшее. Как это похоже на Землю!
      — На Землю?!
      — Именно, именно! Наидревнейший, можно сказать, ритуал… Вождь племени, прежде чем его возведут в сан, должен пройти поношение, чтобы чувствовал, помнил, не заносился! И даже в поздние времена подвластный и ничтожный мог однажды, в ритуалом дозволенный час, обличить своего властителя… Час равенства и раскрепощения, социальная отдушина, противовес жесткой заданности бытия! Мы это утеряли, заменили иным, а тут, надо же, сохранилось в своей первозданности!
      Гундарев отступил на шаг.
      — Вот, значит, как… И что же вы им, «оплевывающим», интересно, ответили?
      — А ничего. Мы забыли, отвыкли, не знаем, как это бывает, ну и… Рамирес развел руками. — Зато теперь все как на ладони: и что плохого о нас думают, и как относятся, и какие мы идиоты… "Момент истины", да какой! И это вопреки всей их этикетности, регламентации, фальши… А может, наоборот, благодаря этому? Крайность обязательно порождает свою противоположность! Без отдушин жить-то нельзя…
      — Нельзя, — эхом отозвался Гундарев. В его сознании смутно забрезжила какая-то мысль. — И что же вы сделали после «оплевывания»?
      Поверить трудно! Сплясал! — Рамирес лихо откинул голову, — Вместе со всеми, и это было здорово. Этнограф я или не этнограф? Слушайте, господин Посол, если вы полагаете, что тем самым…
      — Ничего я не полагаю. И я тебе больше не "господин Посол", заруби это себе на носу!
      О! Уж не воспользоваться ли и мне "правом Семилунья"?
      Валяй! Сейчас меня интересуют только две вещи: бочка вина и Твор.
      — Бочка? — глаза Рамиреса выкатились сильнее обычного.
      — Да, чтобы окунуть в нее Твора.
      — Фью! Соблазнительно, и все же, братец, нельзя: Твор — слуга. Сегодня он тебя вправе, а не наоборот. Может, Владык для такого дела поискать? Рамирес издал короткий смешок. — Кажется, мы заразились и чуточку спятили, а?
      "Верно", — чуть не сказал Гундарев. Мысль наконец прояснилась. Ай да Владыки! Сами не решились сорвать переговоры — страшно. Инициатива должна была исходить от нас, и они нам ее навязывали. Какие теперь переговоры, о чем? Глас народа — глас божий…
      — А, где наше не пропадало! — вырвалось у Гундарева. — Гулять, так уж до конца!
      Впечатления той ночи спутались в памяти Гундарева. Когда мосты сожжены, а в небе колдовской свет лун, а вокруг безудержное веселье и эта ночь, как молодость, больше не повторится…
      Где бы они ни появлялись, их тотчас обступали ридляне. Им снова бросали в лицо все, что о них думают, — плохое, разное, всякое. И к ужасу Рамиреса, ужасу, который вскоре сменился оторопью восторженного удивления, Гундарев отвечал хулителям так, как уже ответил однажды. И толпа притихала. Понемногу слышавшие Посла стали сплачиваться вокруг землян, отгораживая их от новых натисков и поношений.
      Так посреди всеобщего кипения возникло подобие островка, центр которого составляли земляне. Но это длилось недолго. Как, отчего произошел перелом? Выражение лиц изменилось, все смешалось вокруг, забурлило прежним весельем. Грянула музыка, да; горячий ритм взбудоражил кровь, подхватил и понес. Гундарев не успел опомниться, как ухватил чью-то многопалую руку. Или, наоборот, его вовлекли? Неважно, неважно! Устоять против детски-наивного напора толпы было нельзя, невозможно. Ноги пошли сами собой. Ничто уже не имело значения, кроме сиюминутного, здешнего. В небе плясали луны, от топота ног содрогалась твердь площадей, скалясь, на крышах пританцовывали химеры. Семилунье, Семилунье! Что-то окончательно растаяло в душе Гундарева, он лишь на мгновение удивился, что кружится вместе со всеми, что ему жарко дышат в лицо, что он обнимает кого-то (неужто ридлянку?) и что ему хорошо, вольно, славно, как было разве что в детстве, в позабытом давным-давно.
      Ах, вы не знаете, как умеют плясать на Земле? А ну, Рамирес, давай тряхнем стариной… К черту возраст! И кто же это, какой мизантроп сказал, что в этих славных лицах есть что-то рыбье, лицемерно-любезное?! Не было этого никогда, быть не могло…
      Как-то незаметно всей шумной, умаявшейся компанией они оказались за предлинными наспех накрытыми столами, и так же вдруг в руках у всех очутились кубки. Тут все смешалось. Для землян в здешних напитках не было ничего хмельного, и все-таки они захмелели — от стремительных танцев, от всего пережитого, что на них навалилось, от вольных просторов искренности, которые с такой внезапностью распахнулись. Они вслух честили спесь, лицемерие, все, что ненавидели сами, и ридляне дружно вторили им и спрашивали: а как на Земле? И люди отвечали с наивозможнейшей откровенностью, иногда споря друг с другом, забывая, кто подле них, и это тоже было ново, независимо, прекрасно.
      Раскрыться, да их заставили раскрыться — ловкий ход! Ну и злорадствуйте на здоровье, неведомо вам, что подлинная, на века дипломатия крепка правдой. Никакие владыки не вечны, вечен только народ, а он здесь, с нами, пусть беспомощный и наивный, но таким будет не всегда…
      Молодцы, что задали нам перцу, правильно! Да, да, это я тебе говорю, дружище!.. Что, прах побери эту нашу инаковость? Нет, извини, тут не согласен: инаковость — не помеха, наоборот, без нее мир был бы пресен и скучен, как пропись таблицы умножения…
      Это ли говорилось, другое — неважно. Важно, как говорилось. И как слушалось! Ничего подобного Гундарев не переживал. Громыхание кубков, возгласы и слова; многолунный, неземной свет на лицах, то серьезно внимающих, то смеющихся; понятные уже без всякого транслятора голоса; так бы и обнял всех! Не все было безмятежно, нет. Возникали и споры, случались недоразумения, но все как-то легко улаживалось, а если даже я оставалась горчинка, то, чувствовалось, и она нужна, как озон в послегрозовом воздухе. Только бы эта ночь не кончалась!
      Много еще чего было, но напор впечатлений перегрузил память. Когда мелькнуло последнее? Ах да, это было уже в резиденции, в холодном полумраке ее покоев, ведь ночь все-таки кончилась…
      — Переживаешь, Посол? — Рамирес легонько подтолкнул его локтем. Владыки…
      — Что посеяли, то и пожали. Но ведь стоило?
      — Еще как стоило! Хватит фальшивых заверений, мы — люди! И знаешь что?
      — Знаю, можешь не утешать. Будущее сведет нас с ридлянами, и договор, настоящий Договор, будет подписан. Не сейчас, через сто, тысячу лет будет!
      — Вот и я о том же… Интересно, потребуются ли тогда дипломаты?
      — А вот этого мы с тобой никогда не узнаем. Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется… Ничего, жизнь мудрее нас.
      Договор был подписан на следующий день. Лица Владык, когда эта церемония происходила, показались Послу угрюмыми. Словно что-то заставило их уступить… Может, так и было? Или только казалось? Этикет полностью вступил в свои права, слова и выражения лиц снова стали непроницаемыми, а чужая душа — потемки.
      Да и своя, в общем, тоже, ибо самому Гундареву все недавнее казалось сном.

Там чудеса

      Не успел я опомниться после внезапного выброса и чуточку оглядеться, как чужая действительность преподнесла мне свой первый сюрприз. На горизонте вспыхнули чьи-то огненные глаза, во мраке затрепетали далекие усики светолокации, смутно обозначились какие-то темные громоносные фигуры; все это так напоминало ночное шествие оргов, что я едва не бросился их приветствовать. Но стоило мне вглядеться, как Вселенная зримо напомнила, что двух одинаковых миров не бывает и всякая новая планета, в особенности если ты очутился на ней не по своей воле, — уравнение с тысячью неизвестных.
      Я вжался в мерзлую почву и замер. Да, тут было над чем поломать голову! Светом, грохотом, скоростью раздирая тьму, по неестественно прямой и гладкой, каменно твердой тропе встречными лавинами мчались невиданные мной колесники, то небольшие, округло полупрозрачные, то, наоборот, угловатые, похожие на кубики и бруски. Некоторые были столь массивны и тяжелы, что с их грохочущим приближением подо мной сотрясалась почва. Ощущение не из приятных, особенно когда над тобой, подрагивая, нависает отброшенный чудовищем светолокационный конус; кажется, что металлический исполин заметил тебя и сейчас ринется, сокрушая все.
      Но нет, судя по всему, они руководствовались тупым инстинктом или повиновались жесткой программе. Что-то безостановочно гнало их по серой и гладкой тропе, а может быть, транспортерной ленте, только по ней, исключительно по ней. Нескончаемый бег! Движение без обрыва и передышки, неиссякаемое, неизвестно откуда, непонятно куда, мощное, как поток, и столь же неукротимое.
      Неукротимое и, в общем, однообразное. Подрагивающие конусы света, мелькающий силуэт, кроваво посверкивающие сзади глаза; так снова, снова и снова, встречными вереницами, туда и обратно неостановимо.
      Что же это такое? Первичные обитатели планеты — кристаллоиды? Киберы местной (а то и не местной) цивилизации? Конструкции и детали, механически несомые вдаль для сборки каких- то исполинских машин или сооружений? Что-то иное? Все могло быть. В бесконечной Вселенной формы жизни и разума тоже бесконечны, нам ведома лишь малая часть, а я, понятно, знал и того меньше, ровно столько, сколько, в общем, известно любому из нас.
      Ведь я понятия не имел, куда меня занесло. Вероятность сбоя системы трансгрессии ничтожна, но уж если сна реализуется, то можно оказаться на любой из сотен миллиардов планет родной Галактики. Все это не беда, если цел спасательный комплекс, с ним ты повсюду в безопасности, тебя неизбежно запеленгуют, найдут, вытащат, только не оплошай сам. Веселенькое тем не менее приключеньице: спешишь по делам, как вдруг… Выбор в таком случае невелик: либо забейся в укромное место, включи поле невидимости и жди, пока тебя вызволят, либо уподобляйся первопроходцу, исследуй место, куда лопал, во имя науки и для блага Галактики. Второе решение, само собой, увеличивало риск, зато какой соблазн, какие волнующие перспективы, какой жгучий миг жизни!
      Лента, по которой мчались неведомые создания того мира, наверняка имела конец и начало. Решившись, я устремился вдоль нее, то и дело забирая в сторону, чтобы составить представление об окрестностях. Там все выглядело первичным биосом: ломкие, мерзлые деревья и припорошенная кристалликами отвердевшей воды трава, все было странноватой на вид, но несомненной растительностью. Тем не менее, даже в глухих безлиственных зарослях я наталкивался на истлевающие обломки то ли металлических конструкций, то ли скелетов, тогда как костных останков животных было совсем немного. Две линии эволюции, из которых одна подавила другую?
      До выводов было далеко, как до родины. Я прибавил скорость, деревья подо мной заскользили, смазались, рассекающая их заросли узость пути превратилась в пульсирующую трассу огней. Вскоре она вздвоилась, ей наперерез устремилась новая, столь же заполненная огнеглазыми обитателями этой планеты.
      Справа открылся полузамерзший водоем. За ним, огибая его по насыпи, двигалось нечто червеобразное, темное, сегментированное. Лоцируя пространство узким лучом света, оно с шумом ползло по каким-то тяжам: верхний едва различимой нитью поблескивал в воздухе, а два других, немного пошире, покоились на поперечных опорах и казались зеркально отполированными. Ничего другого я не успел разглядеть, потому что «червь» внезапно ускорился и, быстро скользя по своим металлическим паутинкам, скрылся за гребнем холма, а я остался, можно сказать, с разинутым ртом.
      Ай да природа (если то была природа), ай да разум (если то был разум)! Никогда ни о чем подобном я не читал и не слышал. И ведь что? Все крупные механического склада обитатели этой планеты вели себя на редкость шумно и безбоязненно, тогда как я еще не видел ни одного большого животного, а те крохотные существа, которые изредка попадались в зарослях, ускользали от меня в панике. Но ведь кристаллоиды, равно как и машины, не питаются органоидами! По крайней мере до сих пор такого не наблюдалось. Значит…
      Я пересек гребень холма и с ходу затормозил. Впереди дымился вулкан, небольшой и тихий, над его жерлом спокойно висело бледное облако пара. Легкое дуновение ветра несло оттуда запах сернистых газов, неподалеку от конуса трепетали язычки коптящего пламени.
      Все же то был не совсем вулкан, быть может, вообще не вулкан, так как перспективу заслоняли громады каких-то сооружений. Преобладали кубы и параллелепипеды, но вблизи вулканического конуса просматривались еще и трубообразные конструкции. Горизонтально пространство членили те самые лентовидные протяженности, которые я уже видел, по ним двигались те же, что и там, существа, только медленнее, поскольку их тут было больше, гораздо больше! Трассы, по которым они перемещались, были здесь, как правило, шире, их окаймляли высокие металлические стебли с крохотными светоизлучающими головками. Немного света еще добавляли многочисленные вырезы в плоскостях сооружений, такие же прямоугольные, как они сами. Отовсюду исходил ровный, вибрирующий, как от могучей машины, гул. Вдали что-то мигало то багровым, то синим, затем в небо порхнула беззвучная зеленая молния.
      А вулканический конус все так же размеренно дышал бледным паром.
      Я сместился к громадам, чтобы разглядеть их получше, и сразу же был вознагражден удивительным наблюдением: одно из брусковидиых тел придвинулось к краю серой ленты, в нем, замершем, раскрылись вертикальные щели, и оттуда, как под напором, хлынул рой двуруких и двуногих существ явно не металлоидного облика.
      Первые крупные биожители планеты, да еще в такой массе! Они тут же рассыпались, двинулись кто куда, а выбросивший их кристаллоид покатил дальше.
      Спешно подавшись к этому месту, я обнаружил то, чего прежде не замечал: эти существа были повсюду! Меньшая их часть двигалась своим ходом, большая находилась внутри катящихся мимо меня то ли кристаллоидов, то ли машин. Это что-то да означало! Фауна минерального происхождения была на этой планете куда разнообразнее органической, ведь я с ходу обнаружил десятки форм кристалломеханической жизни, меж тем как за тот же срок мне лишь изредка попадалась скудная биомелочь. Видовое обилие одних и видовая бедность других; следовательно — так выходило по логике, — биос тут либо деградировал, либо не развился под пятой кристаллоидов, либо вообще всем завладела пришлая цивилизация киберов.
      Но в чем же тогда заключалась роль вот этих влекомых машинами существ, что они делали на свободе? Их было много, и они вовсе но выглядели напуганными или угнетенными. Включив поле невидимости, я смешался с ними.
      Увы, побеждать трудности и с ходу разрешать все загадки легко в одних только мечтах… Я не профессиональный исследователь, тем более не специалист по инокультурам, а тут было столько нового, необычного, что я растерялся. Да и представьте мое состояние… Когда сбой системы гиперперехода швыряет тебя неизвестно куда и вокруг оказывается непонятно что, а ты в дерзком порыве (жить — так уж ярко, раз выдался случай) и без должной подготовки залезаешь то ли в лабиринт огромного машинного комплекса, то ли в чужое поселение, где почему-то дымит искусственный вулкан, — до научного ли тут хладнокровия? Конечно, я переоценил свои возможности. Стоило мне смешаться с бионтами, как восприятие нарушилось, все стало сумбуром отдельных обрывков и сцен.
      …Возник тут же оборвавшийся вой, я вздрогнул. Мимо, опережая все и всех, промчался колесник с быстро мигающим наверху глазом. Ни до, ни после такого не возникало, но я оказался единственным, кто на это прореагировал!
      …Все биосущества закутаны в толстые одежды, двуглазы, как и большинство кристаллоидов, они на ходу выбрасывают легкие струйки пара (а может быть, дыма? Нет, все-таки вроде бы пара…). Органы зрения некоторых защищены небольшими прозрачными щитками: средство приспособления к суровому климату? Почти каждый держит в свободной конечности какой-то мотающийся на ходу предмет, иногда твердый, уплощенный, чаще мягкий и вздутый. Естественные придатки? Вряд ли, скорее какие-то емкости или аппараты.
      …Явно вулканическое место! Каменная твердь подо мной глухо завибрировала, из глубин донесся слабый раскат, удалился, смолк в окружающем шуме. И снова ни у кого никакой реакции, видимо, здешняя цивилизация научилась обуздывать энергию недр. Тогда она ближе к нашему уровню, чем я предполагал. Может, открыться?..
      .. Вокруг все больше бионтов. Общее движение, которому я невольно поддался, уплотнилось возле широкой, прозрачной, яркой плоскости, меня втянуло в узкую створчатую вертикаль, внесло — куда?
      …Высокое, продолговатое, скворчащим белесым светом залитое помещение, сумятица, неразборчивый гул, заваленные какими-то деталями, приборами, механизмами стеллажи, трещащие за прозрачными переборками аппараты, все снуют туда и сюда, то и дело машут какими-то белыми и цветными листками, обмениваются ими друг с другом, берут с полок детали и механизмы, рассматривают, возвращают обратно, либо уносят с собой, запихивают взятое в свои околоручные вместилища, а то и просто прижимают к себе, спешат наружу или в другой конец помещения, чтобы повторить операцию. В чем смысл этого ритуала? Круговерть, я ничего толком не успел разглядеть и понять, меня понесло, сдавило — ловушка, сейчас заметят странно неподатливую пустоту, что я наделал! — но нет, всего два-три непонимающих взгляда, лишь одно существо удивленно отпрянуло. Улучив мгновение, я взмыл над толпой, опрометью выскользнул наружу сквозь тот же узкий проем, что и все. Прозрачная, движущаяся в нем Створка едва не зажала меня, я кувырком вылетел на свободу. Уф! Могло быть хуже… Как ни странно, потрясение привело меня в чувство. Осторожнее, сказал я себе. И так ясно, что эти существа ведут непростой образ жизни, прямо соотносящийся с бытием киберов или кристаллоидов, то ли обслуживают их (иначе зачем это действо с деталями?), то ли сосуществуют с ними как симбионты,
      Последовавшее наблюдение как будто подтвердило догадку. На некотором расстоянии от склада, куда меня так занесло, я стал свидетелем сцены, которую ранее уже наблюдал, только на этот раз машина-матка оказалась пустой, и бионты хлынули в нее, а не из нее, как было прежде. Но дело не в этом. Она ни на мгновение не оставалась совершенно пустой! Ни на мгновение. Сквозь мутноватое ограждение передней части мне удалось разглядеть пульт, перед ним существо, и — никаких сомнений! — оно управляло этим созданием.
      Здесь не было ни кристаллоидов, ни киберов…
      Многое, многое сразу же прояснилось. Действительно, зачем киберам какие бы то ни было биосущества? Точно так же превосходно обходится без них и сугубо кристаллоидная цивилизация. Они ей абсолютно не нужны, как, впрочем, и чисто биологической, высокого уровня цивилизации, вроде нашей, совершенно не требуются примитивные кибермеханизмы. Вот симбиозные культуры — дело другое, там биоиды и кристаллоиды взаимно дополняют друг друга.
      Похоже, здесь реализовался именно этот вариант эволюции. Полоса меж строениями, по которой я двигался, была неоднородна: основную часть занимали движущиеся кристаллоиды, обочь тянулись ряды неподвижно замерших. Автономные биоиды в основном жались к стенам. Нечеткое, и все же разделение. И самое главное:
      все неподвижные кристаллоиды, как я убедился, были пусты, все движущиеся имели внутри себя хотя бы одного бионта. Это при том, что кристаллоиды тоже могли действовать автономно (я обнаружил разломанный участок покрытия, и там, в глубине провала, работал один из них, — то ли в одиночку сепарировал минералы, то ли заправлялся водой, то ли еще что). Однако преобладала совместная деятельность, как то симбионтам и положено.
      Преисполненный самодовольства, я чуть было не поздравил себя с успехом, ведь мною двигала убежденность, что любой представитель нашей цивилизации способен, если потребуется, разобраться в любой обстановке, иначе я вряд ли пустился бы в авантюру. Быстро же мое тщеславие получило щелчок! Постепенно я обратил внимание на некую странность бионтов, именно бионтов. Дело в том, что местами их движения становились весьма неуверенными. Сначала я над этим не задумался, да и что, казалось бы, мог значить такой пустяк! Но чем далее я приглядывался, тем больше недоумевал. Бионты, как я уже отмечал, были прямоходящими существами: две свободные, обычно заканчивающиеся уже упомянутыми вместилищами конечности, и две опорные. Так вот, с опорными явно творилось что-то неладное, они то и дело нелепо разъезжались, некоторые существа для лучшей устойчивости даже сцеплялись попарно но и это не всегда помогало.
      Да они ступали по слегка оледенелой поверхности, ну и что? Ни в обуви, ни без я не мог представить себя на родной планете вот так, из-за пустяка, теряющим равновесие. Это было исключено, сама эволюция (а как иначе?) отработала устойчивость моего тела. Столь же приспособленными были жители всех других известных нам миров, что тоже естественно. А здесь, не где-нибудь, в одном из своих поселений бионты не только скользили и оступались — один из них рухнул с болезненным вскриком!
      Что за диковина?!
      Между прочим, все кристаллоиды опирались на четыре конечности и двигались совершенно уверенно…