На нижнем ярусе было так же светло и тихо, как и на верхних, но лапы Волка ощущали легкое дрожание почвы, когда в подземном горизонте проносились вагоны метро, сцепки контейнеров или пневмогрузы. Люди не считали, что на нижнем ярусе беспокойно, но Волк был иного мнения. Месяц в тундре не прошел даром, и Волку не понравились гул и вибрация. Поэтому он не вскочил на тротуарную ленту, а, лавируя среди прохожих, углубился в парк. Бежать здесь было приятней еще и потому, что отсутствовали все эти гладкие, пружинящие, зеркальные покрытия, которые великолепно служат людям, но не слишком удобны для лап. Песок куда лучше.
      Лань выглянула из-за куста и проводила его долгим взглядом. Волк даже не обернулся. Он уважал законы города, и лань это знала, поэтому не двинулась с места.
      — Эй! — услышал он, когда пробегал берегом озера.
      Волк замер. С гребня невысокой дюны ему махала девочка лет пяти. Едва Волк остановился, она ринулась по крутизне, оступилась и, взрывая песок, в восторге съехала на попке.
      — Здравствуй, ты почему не отвечаешь? — выпалила она, вставая и отряхивая штанишки.
      Ошейник, который был на Волке, ничего общего с настоящим ошейником не имел. То был транслятор, который даже беззвучные колебания гортани переводил в человеческую речь. Его надо было лишь включить. Волк дважды поднял лапу. Девочка радостно закивала, ее пальцы скользнули по ошейнику.
      — Теперь здравствуй, — сказал Волк.
      — Здравствуй. — Девочка слегка картавила. Ее зеленые с рыжими крапинками глаза горели нетерпением.
      — Мы будем играть в Красную Шапочку, — тотчас заявила она.
      — Во что?
      Говорил транслятор, и, если бы не клокочущее в горле ворчание, которым сопровождались слова, можно было бы поверить, что зверь владеет человеческой речью.
      — Какой же ты непонятливый! — Девочка топнула босой ногой. — Мы будем играть в сказку! Красная Шапочка — это такая девочка, она идет в гости к бабушке, а бабушка…
      Теперь ворчание исходило из транслятора, который переводил слова ребенка в доступные волку звукосочетания.
      — …И когда девочка спросила, отчего у бабушки такие зубы, волк, который притворился бабушкой, говорит: "Чтобы съесть тебя!"
      — Он съел?
      — Не-ет… Появились охотники и…
      Волк впервые слышал эту сказку. Он плохо улавливал ее смысл, но она всколыхнула в нем что-то забытое, угрожающее, что, замирая, тем не менее передавалось от поколения к поколению, как некая наследственная память о давнем кошмаре, который преследовал волчьи стаи в образе человека с громоносным ружьем. И Волк решительно замотал головой.
      — Не хочу. Будем просто играть.
      Девочка нахмурилась, но не прошло и секунды, как она уже очутилась на спине Волка, он помчал ее, а потом бережно сбросил и, когда она с хохотом уцепилась за хвост, обернулся и грозно оскалил зубы. Они долго и самозабвенно возились, боролись, свивались в клубок, барахтались, тормошили друг друга, потому что оба умели наслаждаться игрой.
      Гулявший неподалеку старик, замедлив шаг, приставил ладонь козырьком.
      — Семьдесят лет назад… — он покачал головой. — В дни моей молодости, да, в дни моей молодости кто бы подумал, кто бы мог подумать…
      Юноша, его спутник, ничего не ответил. Он считал само собой разумеющимся, а потому неинтересным и то, что в центре большого города волк играет с ребенком, и то, что этот волк свободно общается с людьми. Идею, которая так поразила современников старика, он находил столь же банальной, как утверждение, что дважды два — четыре. Если мозг пещерного человека биологически равен мозгу человека двадцать первого века, а интеллект, несмотря на это, ушел далеко вперед, то кому же не ясно, что и мозг животных может обладать внушительными резервами! Просто никто не занимался развитием их интеллекта, да и не умел, а как только сумели…
      Доказанное и примелькавшееся всегда банально.
      Расставшись с девочкой, Волк почувствовал себя взбодренным. Крутой подъем вскоре вывел его на вершину холма. Космическая башня была видна отсюда как на ладони. Крохотная ракета взмывала более чем на километровую высоту, увлекая за собой клокочущий огненный столб.
      Вокруг Башни мошкарой вились реалеты. Волк на мгновение поднял голову. Огнепад пламенел в лучах заходящего солнца. На Волка он не произвел впечатления. Все чересчур огромное, далекое и неподвижное, будь то здания или горы, не имело существенного значения, так как ничем не угрожало и не сулило перемен; оно могло быть или отсутствовать — от этого ничего не менялось. Серый полог на востоке и перистый веер облаков в зените интересовали его куда больше, поскольку эти знаки сулили скорый перелом погоды. Волк привык к безопасности города, впрочем, стихия не пугала его и на воле, но тем не менее его настроение изменилось. Даже людям знакома атавистическая тревога, то беспокойство, которое овладевает всеми перед грозой и бурей. Чувства Волка обострились. Тишина вечера могла обмануть человека, но Волк читал не только видимые знаки и был уверен, что погода изменится сразу после захода солнца.
      Он припустил бегом. Ветра еще не было, но ток запахов усилился.
      Деревья, травы, цветы пахли иначе, чем час назад. Даже сталь, титан, пластик, спектролит — все те бесчисленные материалы, которые выдумал человек, вели себя иначе.
      Все изменения запахов были знакомы Волку, и его сознание не участвовало в их анализе. Внезапное отклонение заставило его затормозить бег.
      Пахнуло чем-то непривычным. Запах был чрезвычайно слаб, но ничего похожего Волк не встречал. Совершенно непонятный запах, который не имел отношения ни к городу, ни к природе.
      Волк повел носом и, не колеблясь, двинулся к скамейке, где сидел мужчина лет сорока с лицом смуглым и твердым, как камень. Человек, не мигая, смотрел на расстилающийся город, будто готовясь взять его в свои руки.
      — Что уставился, приятель? — Внимание человека переключилось столь внезапно, что Волк слегка опешил. — Выгляжу чудаком, да? Верно. Отвык я от этого. — Рука обвела горизонт. — Красиво. А ты как считаешь?
      — Красиво.
      Волк согласился не только из вежливости. Люди считали город прекрасным, и он был того же мнения, хотя его понимание красоты не совпадало с человеческим, ибо он не отделял ее от целесообразности, но здесь транслятор очеловечивал речь Волка и по существу. Сель отлично разбиралась в этих оттенках, но мужчина воспринял все буквально. Внешне он остался неподвижным, но Волк по незаметным для человеческого глаза сокращениям мышц подметил жест удивления, который, впрочем, был тотчас оборван.
      — Ладно, все это лирика, — сказал человек. — У тебя есть ко мне какое-то дело. Говори.
      Теперь удивлен был Волк: незнакомец проявил редкую в общении с животными проницательность.
      Прямой вопрос требовал столь же прямого ответа.
      — У вас спрятано непонятное.
      — Что, что?
      Волк улыбнулся бы, если бы мог. Подсознание человека опередило работу ума. Пока ум терялся в догадках о смысле вопроса, пальцы дрогнули настолько красноречиво, что Волк без труда воссоздал все движение целиком.
      — Оно лежит в нагрудном кармане.
      — Это? Ты это имеешь в виду?
      Человек выхватил прозрачную трубочку, доверху заполненную мелким песком.
      — Да.
      — Ну и хватка. Может быть, ты даже знаешь, что это такое?
      — Да и нет. Песок, но непонятный.
      — Верно, где же тебе знать… Этот песок оттуда, — человек ткнул пальцем в небо. — Из космоса, с Сириуса, вот откуда. Дошло? Сатана, мы эту планету назвали Сатаной, такая она мрачная и холодная. Но радужный песок… Бриллианты по сравнению с ним просто шлак. Верно? Гляди, какие переливы…
      Космонавт откупорил притертую пробку и высыпал немного на ладонь. Мерцание песка, казалось, заворожило его. Волк чуть не фыркнул — настолько усилился запах. Кроме запаха, по его мнению, в песке не было ничего особенного, ибо волки не различают цвета. Обыкновенные, матовые, слабо переливающиеся песчинки, только и всего. Со слов людей он знал о существовании какого-то особенного и прекрасного мира красок, но чувств его это никак не задевало. Люди плохо разбирались в запахах — для него не существовало цвета, он привык к тому, что здесь нет и не может быть взаимопонимания.
      Наконец человек оторвался от созерцания и, будто вспомнив что-то, недоуменно пожал плечами.
      — Как это ты сумел учуять из-под притертой пробки, однако…
      Быстрым движением он ссыпал песок обратно, задумчиво повертел пробирку, спрятал. Его широкая рука легла на голову Волка.
      — Да, приятель, ты не прост. Но мне пора. Скажу тебе по секрету: как ни прекрасен сатанинский песок, а земной лучше, потому что он земной. Есть еще вопросы? Тогда прощай.
      Человек встал, тряхнул головой, словно отгоняя какую-то мысль, потом быстро зашагал по тропинке.
      Волк не двинулся с места. Запах не исчез с уходом космонавта: очевидно, какая-то песчинка упала на землю. Волк даже мог сказать, где она, хотя и не видел ее. Он лег, положив морду на лапы.
      В его голове ворочались смутные мысли. Транслятор был, конечно, величайшим достижением, но он невольно обманывал людей, заставляя их думать (неспециалистов, разумеется), что коль скоро волк изъясняется по-человечьи, то и мыслит он примерно так же, но только хуже. Все было, однако, гораздо сложней. Волку не были свойственны формализованные логические построения. Отчасти их заменяли сцепления образов, чей ход был непостижим для человека. Тем не менее Волк имел собственное представление даже о космосе, ибо люди много говорили о нем, а он жадно впитывал все их суждения. Образ космоса, сложившийся в его сознании, был весьма далек от реального, и все же он не был абсурден. И сейчас Волк мысленно обращался к нему. Никогда еще ни один запах не казался ему столь странным. Верней, не совсем так. Странным его делало объяснение человека. Человек дал источнику запаха точное название, смысл которого Волку был ясен: песок. Но запах, который источала песчинка, противоречил определению. Будь на месте Волка человек и обладай он нюхом волка, такой человек легко примирил бы противоречие, связав свойства конкретного со свойством такой абстракции, как "иная планета". Но подобное примирение — действительное или мнимое было для Волка недостижимым, и он не мог избавиться от недоумения.
      Он даже засопел, забыв, что транслятор немедленно переведет звуки в возглас "Ну и ну!".
      Слова отрезвили его и напомнили, что пора двигаться. Все же он еще поводил носом вокруг источника проклятого запаха. Если бы его спросили, что его так волнует, он вряд ли смог бы объяснить. Любопытство и любознательность свойственны животным не меньше, чем человеку. Загадочное привлекает, потому что непонятно его значение, неясно, что оно сулит хорошее или дурное. А знать это необходимо всякому живому существу. Здесь инстинкт преодолевает страх, внушаемый неизвестным. Любопытство Волка также было окрашено беспокойством. Всегда лучше предположить, что загадочное — враг. Впрочем, у Волка это ощущение умерялось давней привычкой к безопасности: с тех пор как человек стал другом, волкам практически уже ничего не грозило ни в лесу, ни в городе.
      Внезапно порыв ветра закружил пыль. Крохотный смерч пронесся перед носом Волка и умчал источник запаха.
      Волк мигом, как это умеют делать только животные, отключился от прежних размышлений. Раз загадка исчезла, То и думать о ней нечего. Это не было забывчивостью. Волк никогда ничего не забывал: просто бесполезное не стоило внимания. А что может быть бесполезней унесенной ветром песчинки?!
      Но школа мышления, которую он прошел у человека, наложила на него неизгладимый отпечаток. Волк знал, что он еще вернется к прерванным раздумьям.
      А сейчас надо было отыскать Сель. Он побежал, держа направление к востоку от Космической башни. Инстинкт вел его словно по пеленгу. Разыгрывающийся ветер ерошил шерсть. Всюду зажглись огни; вдоль стен заскользили стереодинамические картины; вспыхнули цветовые фонтаны; здания сверкали, как драгоценности, город мягко сиял, лучился, улыбаясь сомкнувшейся темноте. Здесь, в его сердце, даже ворчание непогоды казалось исполненным благодушия. Где-то тут недавно проходила Сель, и надо было лишь отыскать неуловимый, может быть, для ищейки, но не для друга след.
      Получасовые розыски наконец привели его к искомым дверям.
      Волк и Сель расставались часто, потому что Волк не мог долго жить в городе, вне стаи, но от этого их дружба не слабела. Сель была зоопсихологом, но Волк для нее существовал не как объект изучения. Не был он и домашним зверем вроде собаки, чью привязанность можно завоевать мимолетной лаской. Сель видела в нем личность столь же глубокую, как и она сама, товарища, которого любят, не задаваясь вопросом почему.
      Поэтому встреча была, как всегда, бурной и нежной.
      Как только они поужинали, Сель сказала:
      — Поговорим об интересном?
      То были их любимые вечерние минуты, когда с делами покончено, в комнате тихо, как на необитаемом острове, и нет ничьих глаз, кроме глаз человека и зверя.
      Сель забралась с ногами на диван. Волк устроился рядом. Сель ослабила свет лампы. Пальцы девушки тонули в густой шерсти Волка. Ни один звук не проникал снаружи.
      Спешить было некуда. Обычно в такие минуты Волк рассказывал о том, что привлекло его внимание, удивило или озадачило, потом Сель говорила о своих делах, потом они просто болтали, и мало что так привлекало Сель, как вот такое неторопливое Погружение в мир чужого сознания.
      Так же было и на этот раз. Волк, который не страдал последовательностью, говорил отрывисто, перебрасываясь с воспоминания на воспоминание. Сель, наматывая на палец прядь волос, больше молчала. В черных продолговатых зрачках зверя трепетал отблеск лампы; на мгновение приоткрывался влажно мерцающий ряд клыков, и дыхание Волка касалось лица Сель. Порой ее охватывало чувство нереальности, особенно когда в зрачках туманно отражалась она сама. Казалось, можно наклониться и заглянуть в зрачок, как в колодец, чтобы увидеть на дне саму себя такой, какой ее видит Волк.
      — Может стать живым мертвое?
      — Что, что? — очнулась Сель.
      — Сегодня в городе учуял незнакомое. Мертвое. Оно лежало в кармане человека. Я спросил. Человек показал песок, сказал: песок. Ушел. Песчинка упала. Стала живой.
      — Песок всегда мертвый…
      — Знаю. Поэтому странно.
      — Ничего не понимаю! Откуда ты взял, что песчинка ожила? Она что стала двигаться?
      — Нет. Она быстро пахла.
      — Ну и что?
      — Мертвое медленно меняет запах. Растение быстрей. Животное совсем быстро, когда взволновано.
      — В самом деле?
      — Да.
      — И по скорости изменения запаха можно отличить камень от дерева, сталь от бабочки?!
      — Да.
      — Волк, ты никогда мне об этом не говорил!
      — Ты не спрашивала.
      — Это очень-очень интересно! Дальше, Волчишка, дальше!
      — Почему песчинка стала живой?
      — Да не могла она стать живой!
      — Она стала.
      Сель приподнялась. Ей показалось, что в глазах Волка мелькнула укоризна: почему она так медленно соображает?
      — Давай, Волчишка, по порядку, — твердо сказала Сель. — Итак, ты бежал по городу…
      — Да.
      — И учуял песок, который лежал в кармане человека. С каких пор ты стал обращать внимание на обыкновенный песок?
      — Незнакомый запах. Человек объяснил, что песок из космоса.
      — Из космоса?! Тогда ясно. Нет, нет, о чем это я? Решительно ничего не понимаю… Как он выглядел?
      — Человек?
      — Песок!
      — Как песок!
      — И он был мертвый?
      — Да.
      — А когда песчинка упала…
      — Она запахла, как живая.
      — Ты об этом сказал человеку?
      — Он ушел.
      — Песчинка шевелилась?
      — Нет.
      — И все-таки стала живой?
      — Да.
      — Кто был этот человек?
      — Он из космоса. С Сириуса.
      — Это он тебе сказал?
      — Да.
      — Человек знает, что его песок из мертвого может делаться живым?
      — Он сказал: это песок. Очень красивый. Он не сказал: это живое. Ты почему волнуешься?
      — Потому что… Волк, ты не ошибся?
      — Я не мог ошибиться.
      — Да, да, знаю… И все-таки невероятно… Давай минутку помолчим.
      Сель задумалась. Ее темные глаза стали еще темнее. Она оставалась неподвижной, но Волк видел ее бегущей. Это его беспокоило, потому что он не мог взять в толк причину, однако понимал, что сейчас лучше ни о чем не спрашивать. Сель порывисто вскочила, босиком подбежала к информу.
      — Снимки участников сириусской экспедиции, — сказала она в микрофон.
      Спустя несколько секунд на экране информа возникло чье-то лицо.
      — Он? — Сель обернулась к Волку.
      — Нет.
      — Этот, этот?
      По экрану заскользили лица.
      — Да, — наконец сказал Волк.
      — Все сходится…
      — Ты мне не объяснила, — решился напомнить Волк.
      — Подожди, Волчишка…
      Палец дважды замер над кнопкой, прежде чем ее нажать.
      — Вызываю Борка, геолога сириусской экспедиции. Скорей всего, он здесь, в городе. Передайте ему… — Сель запнулась. — Вызов экстренный.
      Волка не удивило ни то, что Сель разговаривает с неодушевленным предметом, ни то, что этот предмет отыскивает человека, который находится неизвестно где. Он этого не понимал, но он к этому привык и относился к предметам типа информа так же, как к дождю и снегу: раз они существуют, надо к ним приноравливаться. Но в поведении Сель, в словах и движениях он улавливал растущую тревогу и на всякий случай подобрался, чтобы быть наготове.
      Минуты три прошло в молчании. Наконец стена, противоположная той, возле которой лежал Волк, исчезла, и комната как бы соединилась с другой, более просторной и ярко освещенной. Сидевший за столом человек поднял голову. Увидев девушку, он встал, и они оказались друг против друга — сдержанный порыв волнения и твердая осанка незыблемой уверенности.
      — Извините, если окажется, что я зря побеспокоила вас, — быстро проговорила Сель. — Перейду к делу. Тот песок, который вы сегодня показывали Волку, еще у вас?
      — Какому волку? — Космонавт, не отрываясь, смотрел на Сель.
      — Вот он.
      — А, мой серый приятель! Теперь припоминаю. А в чем, собственно, дело?
      — Это действительно песок?
      — И даже очень красивый. — Борк медленно улыбнулся. — Показать?
      Он вынул из стола знакомую Волку трубочку.
      — Прелестен, правда?
      — Это точно песок? Не колония живых организмов?
      — Нет, конечно! Откуда такая мысль?
      — Он прошел карантин?
      — Разумеется! Простите, я все еще не понимаю…
      — Возможно, это не совсем песок.
      Улыбка Борка погасла. Он ждал.
      Сель коротко пересказала все, что знала.
      — Не хочу обидеть нашего серого друга… — В голосе Борка прозвучала ирония. — Согласитесь, однако, что…
      — Волк никогда не ошибается в фактах, — резко сказала Сель. Брови Борка поднялись. — Он может ошибаться в выводах. Но если он говорит, что песчинка повела себя подобно живому организму, то так оно и есть.
      — Трудно спорить с убежденностью. Допустим, мой диагноз неверен. Но неужели вы думаете, что сотрудники карантина не отличат минерал от живого организма?
      — Плесень… — тихо сказала Сель.
      — Да, плесень. — Уверенность на мгновение покинула Борка. — Нет, не тот случай. — Его голос снова был тверд. — Тогда просто не заметили спор.
      — Вы не хотите верить?
      — Я не могу верить. Этот песок живой?! — Борк потряс пробирку. Простите меня, но фантазия животных…
      — Фантазия у них, к сожалению, развита слабо. — Голос Сель прозвучал сухо. — Волк, это песок или нет?
      — Не чую его.
      — Ах да! Борк, это будет большим нахальством с моей стороны, если я все-таки попрошу вас приехать?
      — Чтобы ваш зверь вынес свой приговор?
      — Дело же не в этом!
      — Вы правы. — Борк сделал шаг, и выражение его лица изменилось. Извините, я забыл, что выстрелить может и сухая палка. Где вы находитесь? Так, ясно. Буду через семь минут.
      Комната Борка исчезла.
      Сель вздохнула. Ее рука опустилась на голову Волка.
      — Нам не верят, Волчишка… Да я и сама не верю.
      — Объясни!
      — Ты вряд ли поймешь. Я и сама не очень-то понимаю. В космосе, видишь ли, встречаются очень необычные формы жизни. Причудливые, странные… Поэтому все, что попадает оттуда на Землю, подвергается строжайшей проверке. Особенно живое. Не всегда живое опасно, чаще оно безвредно. Но однажды сквозь контроль проскочила плесень. Давно, тогда тебя не было. Началось страшное, мы с трудом справились. Надеюсь, что на этот раз…
      — Я не хотел пугать.
      — Знаю, знаю. Все объяснится, скорей всего, очень просто, и я, верно, ошибаюсь. А вот и Борк… Входите!
      Борк энергично пожал протянутую ему руку, кивнул Волку и без лишних слов откупорил пробирку. У него был вид человека, который твердо решил ничему не удивляться.
      — Что скажешь, Волк? — Голос Сель дрогнул.
      — Оно пахнет живым.
      — Как! Ты же говорил…
      — Тогда был песок. Сейчас нет.
      Борк нахмурился. Он долго испытующе смотрел на Волка, словно надеясь уличить его в обмане. Потом, ни слова не говоря, взял чистый лист бумаги, отсыпал на него немного песка, достал из кармана микроанализатор. Вспыхнуло едва видимое облачко. Взглянув на шкалу прибора, Борк повернул ее к Сель.
      — Видите?
      — Эти цифры мне ничего не говорят.
      — Они говорят о химическом составе. Они говорят о строении объекта. И то и другое свидетельствует, что это минерал.
      — Но Волк…
      — Послушайте. Вы зоопсихолог. Вы прекрасно знаете, что одиночных видов живых организмов не существует и существовать не может. А планета, откуда доставлен песок, мертва, как льдышка.
      — Но в льдышке, случается, спят даже высокоорганизованные существа.
      — Верно. Но если бы вы видели эту планету… Насколько я понял, для Волка живое от неживого отличается, так сказать, частотой запахоизлучения. Так?
      — Да.
      — По дороге я все обдумал. Отличие этого минерала от земных, помимо состава и структуры, в том, что ему присуща быстрая смена запахочастот. Вот и все. Вы разочарованы?
      Сель покраснела.
      — Наоборот, вы должны гордиться, — сказал Борк, словно оправдываясь. Минерал я вез Орцеву, в университет. Но даже Орцев не скоро бы обратил внимание на это его свойство. Вас беспокоит еще что-то?
      — Пустяки. — Сель нехотя улыбнулась. — Сначала для Волка мертвым был весь песок…
      — Ясно, ясно. На запах, по словам нашего серого аналитика, влияет смена погоды. Так? Сейчас надвигается гроза.
      — Вы всегда так логичны?
      — К сожалению. Боюсь, что это неизлечимо.
      — Почему "к сожалению"? Волк, давай попросим прощения…
      — И забудем этот глупый эпизод. А если я рад, что таким образом познакомился с вами?
      — А песок и в самом деле красив. — Сель нагнулась к столу, как бы не слыша слов Борка. — Какие отсветы… Они играют, дышат в каждой песчинке. Знаете, чем камень жив? Светом.
      — Точно! В темноте камень мертв. Дерево — нет, животное — тем более, а камень — да. В этом смысле наши представления, пожалуй, схожи с представлениями четырехпалых умниц. Интересно, что он сейчас обо мне думает?
      — Спрашивать его об этом небезопасно.
      — Почему?
      — Большинство людей до сих пор уверено, что животные смотрят на них как на божество. Уверяю вас, ни одно животное на нас так не смотрит.
      — Я не принадлежу к числу таких людей.
      — А ваше самолюбие не пострадает, если Волк даст вам не слишком лестную характеристику? — спросила она, не отводя взгляда от мерцающих песчинок.
      — Я ее заслужил?
      — Надеюсь, что нет. Впрочем, спросите у Волка.
      Борк смущенно пригладил волосы.
      — И спрошу, — сказал он решительно. — Послушайте, Волк…
      Возглас Сель оборвал фразу.
      — Смотрите, Борк!
      Слова прозвенели, как осколки вдребезги разлетевшегося фарфора. Обернувшись, Борк мигом схватил то, что видела Сель, то, на что указывал ее дрожащий палец.
      — Вам показалось…
      — Они шевелятся, — вдруг подтвердил Волк, и люди, отпрянув от стола, уставились на него. — Песчинки давно шевелятся.
      Секунду все были неподвижны, затем повелительный жест Борка остановил рванувшуюся Сель. Шевеление некоторых откатившихся от общей массы песчинок было теперь так же ясно для человеческого глаза, как и для взгляда Волка.
      — Они делятся, — голос Сель дрогнул. — Вот! И вот…
      — Спокойно.
      Точным и быстрым движением Борк ссыпал песок в пробирку. Источник зловещего мерцания исчез в кармане, и Сель стало легче, словно со стола убрали гадюку.
      — Все, — слегка задыхаясь, сказал Борк. — Все, — повторил он, как бы убеждая себя и других. — Возможно, нет ничего опасного. Допустимы любые другие объяснения. Ничего не случилось, они заперты.
      — Не все! — воскликнула Сель.
      — А-а!
      — Та единственная песчинка…
      — Пустое. Найдем.
      — Ее сдул ветер, — сказал Волк.
      — Так, так… — Рука Борка медленно потянулась к информу.
      — Это бесполезно! — остановила его Сель. — Легче найти… не знаю что.
      — Знаю, но другого выхода нет.
      — Есть. Волк!
      — Здесь!
      — Да, да, ты здесь… Волчишка, милый, ты можешь учуять ту песчинку? Можешь, можешь?
      — Послушайте, Сель!
      — Борк, если кто сможет отыскать, так это Волк.
      — Да, — сказал Волк. — Найду, если она здесь.
      — И все-таки… — Борк колебался.
      — Спешите в лабораторию.
      — Вы действительно уверены…
      — Я знаю Волка.
      — Тогда с ним пойду я! У меня ноги крепче.
      — Но вы не понимаете Волка так, как я. Идите!
      — Ладно, одно не мешает другому. В конце концов, город можно закрыть на карантин. Не теряйте связь!
      …На верхней площадке здания хозяйничал ветер. Его тугая масса налетала холодными гулкими порывами. В просветах туч нервно мигали звезды. Горизонт рассекали бледные, пока еще беззвучные молнии.
      Ноздри Волка жадно втягивали ветер. Запахи мелькали подобно строчкам быстро листаемой книги. Фоном был далекий аромат лугов и перелесков. Среди городских запахов ярче всех выделялись тягучие испарения смазок, кисловатые запахи металла, царапающие, с сухим привкусом стекла ароматы полимеров. Ветер нес тысячи оттенков, и нос Волка ловил их, точно локатор. Ветер и помогал и мешал. Помогал, потому что раздувал пламя запахов и нес их за километры; мешал, потому что создавал путаницу, рвал слабые токи. К счастью, он менял направление и порой замирал, так что Волк мог обнюхивать город, как бы паря над ним. Сель стояла рядом, бледная от волнения.
      Конечно, она понимала, что Борк предпримет все возможное. Будут доставлены и пущены по следу овчарки. Немедленно будут откалиброваны на новый запах и использованы все лабораторные анализаторы. Но она также знала, что ни один аппарат не сравняется в чуткости с Волком и ни одна овчарка не возьмет след так, как это сделает Волк, который понимает, хотя, может быть, иначе, чем люди, цель поисков. Кроме того, сейчас все решали часы и даже минуты.
      Ловя подозрительные струи, Волк то и дело срывался с места. Казалось, он играет с невидимыми в темноте бабочками. Но иногда он надолго замирал.
      Город внизу сверкал ярче чем когда-либо. Огни сильно и беспокойно мерцали в предгрозовом воздухе.
      Волк ничего не видел и не слышал. От ветра шерсть его вставала дыбом и ходила волнами; порой он казался Сель незнакомым, страшноватым зверем.
      Внезапно его нос припал к настилу. Затем Волк подпрыгнул. По бетону скрежетнули когти.
      — Есть! Туда, там…
      Вывести из ангара реалет было делом минуты. Машина взмыла над городом, и отблеск огней, лег на ее широкие плоскости.
      Но в воздухе нить запаха оборвалась. Напрасно Сель бросала реалет из стороны в сторону, то падая вниз, то взмывая высоко над крышами.
      Сель ничего не говорила Волку, она и так знала, что тот делает невозможное.
      Наконец, когда они попали в бившую снизу струю воздуха. Волк оживился.
      — Ниже, ниже…
      — Ниже?
      — Да, да!
      Сель заколебалась. Ниже был вентиляционный колодец. Окаймленное огнями устье сверкало, точно ожерелье. Лететь туда? Правила запрещали это. Спускаться на лифте, идти? А если снова потребуется реалет? Время, время!
      Сель набрала индекс Борка.
      Возникшее на экране лицо космонавта выражало досаду и спешку. При виде Сель оно смягчилось.
      — Нашли?
      Сель объяснила.
      — Ни о чем не заботьтесь, — быстро проговорил Борк. — К черту правила, я договорюсь с патрульной службой. Но быстрей, как можно быстрей!
      — Они живые?
      — Да. Но может быть, это квазижизнь… Не расспрашивайте. На свободе могут быть два, даже три семени.
      — И они?..
      — Ждем окончательных результатов. Сразу же сообщу. Отключаюсь.
      Экран потух.
      Реалет неподвижно висел над устьем. Ветер слегка раскачивал машину, точно лодку на якоре. Закусив губу, Сель неподвижно смотрела вниз. Отверстие было чуть шире диаметра реалета.
      — Держись, Волк…
      Реалет камнем полетел вниз. Только на скорости и только так можно было совершить маневр при боковом ветре. Замелькали лампы, перекрытия, пролеты, чьи-то испуганные лица на галереях.
      — Еще ниже?
      — Да.
      Ниже колодец был перекрыт фильтрующей решеткой. Включив сирену, Сель ввела реалет в пространство наземного яруса. В полукилометре отсюда — она это знала — находился транспортный шлюз.
      Сбавив ход до минимума, Сель вела реалет прямо над движущейся дорогой, прямо над головами людей. Внизу раздавались крики.
      "Что они обо мне думают?" — пронеслась мысль.
      В глазах рябило от света и бликов.
      В стенах грохотало эхо.
      Выемка шлюза, наконец-то!
      — Чуешь?
      — Да, да!
      Волк дышал как от быстрого бега. Охота его радовала, безумная охота, преследование врага, который чем-то угрожает Сель.
      В подземном ярусе располагались не только транспортные артерии, склады и коммунальные службы. Но сейчас поле зрения было ограничено стенами тоннеля. Полет здесь был чистым сумасшествием, но Сель действовала не по наитию. Реалет она вела по той стороне, где не могло быть встречного экспресса. Встречный должен был пройти рядом, всего в двух метрах от левого крыла реалета. Это было более чем рискованно, но Сель решила, что посадит машину, если встреча произойдет. Авось экспресс успеет затормозить, авось она успеет проскочить до его появления.