1

      — Не нравятся мне его почки, — сказал Крепс.
      Леруа взглянул на экран.
      — Почки как почки. Бывают хуже. Впрочем, кажется, регенерированные. Что с ними делали прошлый раз?
      — Сейчас проверю. — Крепс набрал шифр на диске автомата.
      Леруа откинулся на спинку кресла и что-то пробормотал сквозь зубы.
      — Что вы сказали? — переспросил Крепс.
      — Шесть часов. Пора снимать наркоз.
      — А что будем делать с почками?
      — Вы получили информацию?
      — Получил. Вот она. Полное восстановление лоханок.
      — Дайте сюда.
      Крепс знал манеру шефа не торопиться с ответом и терпеливо ждал.
      Леруа отложил пленку и недовольно поморщился.
      — Придется регенерировать. Заодно задайте программу на генетическое исправление.
      — Вы думаете, что?…
      — Безусловно. Иначе за пятьдесят лет они не пришли бы в такое состояние.
      Крепс сел за перфоратор. Леруа молчал, постукивая карандашом о край стола.
      — Температура ванны повысилась на три десятых градуса, — сказала сестра.
      — Дайте глубокое охлаждение до… — Леруа запнулся. — Подождите немного. Ну, что у вас с программой? — обратился он к Крепсу.
      — Контрольный вариант в машине. Сходимость девяносто три процента.
      — Ладно, рискнем. Глубокое охлаждение на двадцать минут. Вы поняли меня? На двадцать минут глубокое охлаждение. Градиент — полградуса в минуту.
      — Поняла, — ответила сестра.
      — Не люблю я возиться с наследственностью, — сказал Леруа. — Никогда не знаешь толком, чем это все кончится.
      Крепс повернулся к шефу.
      — А по-моему, вообще все это мерзко. Особенно инверсия памяти. Вот бы никогда не согласился.
      — А вам никто и не предложит.
      — Еще бы! Создали касту бессмертных, вот и танцуете все перед ними на задних лапках.
      Леруа устало закрыл глаза.
      — Вы для меня загадка. Крепс. Порою я вас просто боюсь.
      — Что же во мне такого страшного?
      — Ограниченность.
      — Благодарю вас.
      — Минус шесть, — сказала сестра.
      — Достаточно. Переключайте на регенерацию.
      Фиолетовые блики вспыхнули на потолке операционного зала.
      — Обратную связь подайте на матрицу контрольного варианта программы.
      — Хорошо, — ответил Крепс.
      — Наследственное предрасположение, — пробормотал Леруа. — Не люблю я возиться с такими вещами.
      — Я тоже, — сказал Крепс. — Вообще все это мне не по нутру. Кому это нужно?
      — Скажите, Крепс, вам знаком такой термин, как борьба за существование?
      — Знаком. Учил в детстве.
      — Это совсем не то, что я имел в виду, — перебил Леруа. — Я говорю о борьбе за существование целого биологического вида, именуемого в древности Хомо Сапиенс.
      — И для этого нужно реставрировать монстров столетней давности?
      — До чего же вы все-таки тупы, Крепс! Сколько вам лет?
      — Тридцать.
      — А сколько лет вы работаете физиологом?
      — Пять.
      — А до этого?
      Крепс пожал плечами.
      — Вы же знаете не хуже меня.
      — Учились?
      — Учился.
      — Итак, двадцать пять лет — насмарку. Но ведь вам для того, чтобы что-то собой представлять, нужно к тому же стать математиком, кибернетиком, биохимиком, биофизиком — короче говоря, пройти еще четыре университетских курса. Прикиньте-ка, сколько вам тогда будет лет? А сколько времени понадобится на приобретение того, что скромно именуется опытом, а по существу, представляет собой проверенную жизнью способность к настоящему научному мышлению?
      Лицо Крепса покрылось красными пятнами.
      — Так вы считаете?…
      — Я ничего не считаю. Как помощник вы меня вполне устраиваете, но помощник сам по себе мало стоит. В науке нужны руководители, исполнители всегда найдутся. Обстановочка-то усложняется. Чем дальше, тем больше проблем, проблем остреньких, не терпящих отлагательства, проблем, от которых, может быть, зависит само существование рода человеческого. А жизнь не ждет. Она все время подстегивает: работай, работай, с каждым годом работай все больше, все интенсивнее, все продуктивнее, иначе застой, иначе деградация, а деградация — это смерть.
      — Боитесь проиграть соревнование? — спросил Крепс.
      Насмешливая улыбка чуть тронула тонкие губы Леруа:
      — Неужели вы думаете. Крепс, что меня волнует, какая из социальных систем восторжествует в этом лучшем из миров? Я знаю себе цену. Ее заплатит каждый, у кого я соглашусь работать.
      — Ученый-ландскнехт?
      — А почему бы и нет? И как всякий честный наемник, я верен знаменам, под которыми сражаюсь.
      — Тогда говорите о судьбе Дономаги, а не всего человечества и признайтесь заодно, что…
      — Довольно, Крепс! Я не хочу выслушивать заношенные сентенции. Лучше скажите, почему, когда мы восстанавливаем человеку сердечную мышцу, регенерируем печень, омолаживаем организм, то все в восторге: это человечно, это гуманно, это величайшая победа разума над силами природы. Но стоит нам забраться чуточку поглубже, как типчики вроде вас поднимают визг: ах! ученому инверсировали память, ах! кощунственные операции, ах!.. Не забывайте, что наши опыты стоят уйму денег. Мы должны выпускать отсюда по-настоящему работоспособных ученых, а не омоложенных старичков, выживших из ума.
      — Ладно, — сказал Крепс, — может быть, вы и правы. Не так страшен черт.
      — Особенно когда можно ему дать мозг ангела, — усмехнулся Леруа.
      Раздался звонок таймера.
      — Двадцать минут, — бесстрастно сказала сестра.
      Крепс подошел к машине.
      — На матрице контрольной программы нули.
      — Отлично! Отключайте генераторы. Подъем температуры — градус в минуту. Пора снимать наркоз.

2

      Огромный ласковый мир вновь рождался из недр небытия. Он был во всем: в приятно холодящем тело регенерационном растворе, в тихом пении трансформаторов, в горячей пульсации крови, в запахе озона, в матовом свете ламп.
      Окружающий мир властно вторгался в просыпающееся тело, великолепный, привычный и вечно новый мир.
      Кларенс поднял голову. Две черные фигуры в длинных, до пят, антисептических халатах стояли, склонившись над ванной.
      — Ну, как дела, Кларенс? — спросил Леруа.
      Кларенс потянулся.
      — Восхитительно! Как будто снова родился на свет.
      — Так оно и есть, — пробормотал Крепс.
      Леруа улыбнулся.
      — Не терпится попрыгать?
      — Черт знает, какой прилив сил! Готов горы ворочать.
      — Успеете. — Лицо Леруа стало серьезным. — А сейчас — под душ и на инверсию.

* * *

      …Кто сказал, что здоровый человек не чувствует свое тело? Ерунда! Нет большего наслаждения, чем ощущать биение собственного сердца, трепет диафрагмы, ласковое прикосновение воздуха к трахеям при каждом вздохе. Вот так, каждой клеточкой молодой упругой кожи отражать удары бьющей из душа воды и слегка пофыркивать, как мотор, работающий на холостом ходу, мотор, в котором огромный неиспользованный резерв мощности. Черт побери, до чего это здорово! Все-таки за пятьдесят лет техника сделала невероятный рывок. Разве можно сравнить прошлую регенерацию с этой? Тогда, в общем, его просто подлатали, а сейчас… Ух, как хорошо! То, что они сделали с Эльзой, — просто чудо. Только зря она отказалась от инверсии. Женщины всегда живут прошлым, хранят воспоминания как сувениры. Для чего тащить с собой этот ненужный балласт? Вся жизнь в будущем. Каста бессмертных, неплохо придумано! Интересно, что будет после инверсии? Откровенно говоря, последнее время мозг уже работал неважно, ни одной статьи за этот год. Сто лет — не шутка. Ничего, теперь они убедятся, на что еще способен старина Кларенс. Отличная мысль — явиться к Эльзе в день семидесятипятилетия обновленным не только физически, но и духовно…
      — Хватит, Кларенс, Леруа вас ждет в кабинете инверсии, одевайтесь! — Крепс протянул Кларенсу толстый мохнатый халат.

3

      Вперед-назад, вперед-назад пульсирует ток в колебательном контуре, задан ритм, задан ритм, задан ритм…
      Поток электронов срывается с поверхности раскаленной нити и мчится в вакууме, разогнанный электрическим полем. Стоп! На сетку подан отрицательный потенциал. Невообразимо мал промежуток времени, и вновь рвется к аноду нетерпеливый рой. Задан ритм, рождающий в кристалле кварца недоступные уху звуковые колебания, в десятки раз тоньше комариного писка.
      Немые волны ультразвука бегут по серебряной проволочке, и металлический клещ впивается в кожу, проходит сквозь черепную коробку. Дальше, дальше, в святая святых, в величайшее чудо природы, именуемое мозгом.
      Вот она, таинственная серая масса, зеркало мира, вместилище горя и радости, надежд и разочарований, взлетов и падений, гениальных прозрений и ошибок.
      Лежащий в кресле человек глядит в окно. Зеркальные стекла отражают экран с гигантским изображением его мозга. Он видит светящиеся трассы микроскопических электродов и руки Леруа на пульте. Спокойные, уверенные руки ученого. Дальше, дальше, приказывают эти руки, еще пять миллиметров. Осторожно! Здесь сосуд, лучше его обойти!
      У Кларенса затекла нога. Он делает движение, чтобы изменить позу.
      — Спокойно, Кларенс! — Голос Леруа приглушен. — Еще несколько минут постарайтесь не двигаться. Надеюсь, вы не испытываете никаких неприятных ощущений?
      — Нет. — Какие же ощущения, когда он знает, что она совершенно лишена чувствительности, эта серая масса, анализатор всех видов боли.
      — Сейчас мы начнем, — говорит Леруа. — Последний электрод.
      Теперь начинается главное. Двести электродов подключены к решающему устройству. Отныне человек и машина составляют единое целое.
      — Напряжение! — приказывает Леруа. — Ложитесь, Кларенс, как вам удобнее.
      Инверсия памяти. Для этого машина должна обшарить все закоулки человеческого мозга, развернуть бесконечной чередой рой воспоминаний, осмыслить подсознательное и решить, что убрать навсегда, а что оставить. Очистка кладовых от старого хлама.
      Вспыхивает зеленая лампа на пульте. Ток подан на мозговую кору.
       …Маленький мальчик растерянно стоит перед разбитой банкой варенья. Коричневая густая жидкость растекается по ковру…
      Стоп! Сейчас комплекс ощущений будет разложен на составляющие и сверен с программой. Что там такое? Страх, растерянность, первое представление о бренности окружающего мира. Убрать. Чуть слышно щелкает реле. В мозг подан импульс тока, нервное возбуждение перестает циркулировать на этом участке. Увеличена емкость памяти для более важных вещей.
       …Ватага школьников выбегает на улицу. Они о чем-то шепчутся. В центре верзила с рыжей нечесаной копной волос и торчащими ушами. Как трудно делать вид, что совсем не боишься этого сброда! Ноги кажутся сделанными из ваты, тошнота, подступающая к горлу. Хочется бежать. Они все ближе. Зловещее молчание и оскаленная рожа с оттопыренными ушами. Осталось два шага. Верзила наносит удар…
      Убрать! Щелк, щелк, щелк.
       …Берег реки, танцующие поплавки на воде. Черная тень. Нога в стоптанном башмаке. Сброшенные удочки, плывущие по течению. Красный туман перед глазами. Удар кулаком в ненавистную харю, второй, третий. Поверженный, хныкающий враг, размазывающий кровь по лицу…
      Миллисекунды на анализ. Оставить. Уверенность в своих силах, радость победы нужны ученому не меньше, чем боксеру на ринге.
       …Отблеск огня на верхушках елей. Разгоряченные вином и молодостью лица. Сноп искр вылетает из костра, когда в него подбрасывают сучья. Треск огня и песня: «Звезда любви на небосводе». Лицо Эльзы. «Пойдемте, Кларенс. Мне хочется тишины». Шелест сухих листьев под ногами. Белое платье на фоне ствола. «Может быть, вы все-таки решитесь поцеловать меня, Кларенс?» Горький запах мха на рассвете. Завтрак в маленьком загородном ресторанчике. Горячее молоко с хрустящими хлебцами. «Теперь это уже навсегда, правда, милый?»
      Вспыхивают и гаснут лампочки на пульте. Любовь к женщине — это хорошо. Возбуждает воображение. Остальное убрать. Слишком много нервных связей занимает вся эта ерунда. Щелк, щелк. Все ужато до размера фотографии в семейном альбоме: белое платье на фоне ствола. «Может быть, вы все-таки решитесь поцеловать меня, Кларенс?»
      Невидимый луч мечется по ячейкам электронного коммутатора, обнюхивает все тайники человеческой души. Что там еще? Подать напряжение на тридцать вторую пару электродов. Оставить, убрать, оставить, убрать, убрать, убрать, щелк, щелк, щелк.
       …Первая лекция, черный костюм, тщательно отглаженный Эльзой. Упрятанная тревога в голубых глазах. «Ни пуха ни пера, дорогой». Амфитеатр аудитории. Внимательные, насмешливые лица студентов. Хриплый, чуть срывающийся голос вначале. Введение в теорию функций комплексного переменного. Раскрытый рот юноши в первом ряду. Постепенно стихающий гул… стук мела о доску. Радостная уверенность, что лекция проходит хорошо. Аплодисменты, поздравления коллег. Как давно это было! Семьдесят лет назад. Двадцатого сентября…
      Щелк, щелк. Оставлены только дата и краткий конспект лекции. Дальше, дальше.
       «…Посмотри: это наш сын. Правда, он похож на тебя?» Букет роз у изголовья кровати. Он покупал эти розы в магазине у моста. Белокурая продавщица сама ему их отобрала. «Женщины любят хорошие цветы, я уверена, что они ей понравятся».
      Щелк, щелк. Долой ненужные воспоминания, загружающие память. Мозг математика должен быть свободен от сентиментальной ерунды.
       …Пронзительный звериный крик Эльзы. Сочувственные телеграммы, телефонные звонки, толпа репортеров на лестнице. «Весь мир гордится подвигом вашего сына». На первых полосах газет — обрамленная черной каймой фотография юноши в мешковатом комбинезоне у трапа ракеты. Притихшая толпа в церкви. Сухопарая фигура священника. «Вечная память покорителям космоса»…
      Вспыхивают и гаснут лампочки на пульте. Мчатся заряды в линиях задержки памяти, до предела загружены блоки логических цепей. Вновь и вновь сличается полученный результат с программой, и снова — логический анализ.
      — Ну, что там случилось? — Взгляд Леруа обращен к пульту. Кажется, машина не может сделать выбор.
      — Наконец-то, слава богу! — Леруа облегченно вздыхает, услышав привычный щелчок реле. — Завтра, Крепс, проверьте по магнитной записи, что они там напутали с программой.
      Щелк, щелк, щелк. «Вечная память покорителям космоса».
      Щелк… Еще одна ячейка памяти свободна.
      Миллионы анализов в минуту. События и даты, лица знакомых, прочитанные книги, обрывки кинофильмов, вкусы и привычки, физические контакты, тензоры, операторы, формулы, формулы, формулы. Все это нужно привести в порядок, рассортировать, ненужное исключить.
      Щелк, щелк. Мозг математика должен обладать огромной профессиональной памятью. Нужно обеспечить необходимую емкость, по крайней мере на пятьдесят лет. Кто знает, что там впереди? Долой весь балласт! Щелк, щелк…
      Танцуют кривые на экране осциллографов. Леруа доволен. Кажется, придется на этом кончить, мозг утомлен.
      — Довольно! — командует он Крепсу. — Вызовите санитаров, пусть забирают его в палату.
      Крепс нажимает звонок. Пока санитары возятся с бесчувственным телом, он выключает установку.
      — Все?
      — Все, — отвечает Леруа. — Я устал, как господь бог на шестой день творения. Нужно немного развлечься. Давайте, Крепс, махнем в какое-нибудь кабаре. Вам тоже не повредит небольшая встряска после такой работы.

4

      Раз, два, три! Левой, левой! Раз, два, три! Отличная вещь ходьба! Вдох, пауза, выдох, пауза. Тук, тук, тук, левое предсердие, правый желудочек, правое предсердие, левый желудочек. Раз, два, три! левой, левой!
      Легким размашистым шагом Кларенс идет по улице. Вдох, пауза, выдох, пауза. Какое разнообразие запахов, оттенков, форм. Обновленный мозг жадно впитывает окружающий мир. Горячая кровь пульсирует в артериях, разбегается по лабиринту сосудов и вновь возвращается на круги своя.
      Тук, тук, тук. Малый круг, большой круг, правое предсердие, левый желудочек, левое предсердие, правый желудочек, тук, тук. Вдох, пауза, выдох, пауза.
      Стоп! Кларенс поражен. На зеленом фоне листвы багровые лепестки, источающие небывалый аромат. Он опускается на колени и, как зверь, обнюхивает куст.
      В глазах идущей навстречу девушки — насмешка и невольное восхищение. Он очень красив, этот человек, стоящий на коленях перед цветами.
      — Вы что-нибудь потеряли? — спрашивает она улыбаясь.
      — Нет, я просто хочу запомнить запах. Вы не знаете, как называются эти… — Проклятье! Он забыл название. — Эти… растения?
      — Цветы, — поправляет она: — Обыкновенные красные розы. Неужели вы никогда их не видели?
      — Нет, не приходилось. Спасибо. Теперь я запомню: красные розы.
      Он поднимается на ноги и, осторожно коснувшись пальцами лепестков, идет дальше.
      Раз, два, три! Левой, левой!
      Девушка с удивлением глядит ему вслед. Чудак, а жаль. Пожалуй, он мог бы быть немного полюбезнее.
      «Розы, красные розы», — повторяет он на ходу…
      Кларенс распахивает дверь аудитории. Сегодня здесь семинар. Похожий на старого мопса, Леви стоит у доски, исписанной уравнениями. Он оборачивается и машет Кларенсу рукой, в которой зажат мел. Все взоры обращены к Кларенсу. В дверях толпятся студенты. Они пришли сюда, конечно, не из-за Леви. Герой дня Кларенс, представитель касты бессмертных.
      — Прошу извинить за опоздание, — говорит он, садясь на свое место. — Пожалуйста, продолжайте.
      Быстрым взглядом он окидывает доску. Так, так. Кажется, старик взялся за доказательство теоремы Лангрена. Занятно.
      Леви переходит ко второй доске.
      Кларенс не замечает устремленных на него глаз. Он что-то прикидывает в уме. Сейчас он напряжен, как скаковая лошадь перед стартом.
      «Есть! Впрочем, подождать, не торопиться, проверить еще раз. Так, отлично!»
      — Довольно!
      Леви недоуменно оборачивается.
      — Вы что-то сказали, Кларенс?
      На губах Кларенса ослепительная, беспощадная улыбка.
      — Я сказал довольно. Во втором члене — нераскрытая неопределенность. При решении в частных производных ваше уравнение превращается в тождество.
      Он подходит к доске, небрежно стирает все написанное Леви, выписывает несколько строчек и размашисто подчеркивает результат.
      Лицо Леви становится похожим на печеное яблоко, которое поздно вынули из духовки. Несколько минут он смотрит на доску.
      — Спасибо, Кларенс… Я подумаю, что здесь можно сделать.
      Сейчас Кларенс нанесет решающий удар. Настороженная тишина в аудитории.
      — Самое лучшее, что вы можете сделать, это не браться за работу, которая вам не под силу.
      Нокаут…
      …Он снова идет по улице. Раз, два, три! Левой, левой! Вдох, пауза, выдох, пауза. Поверженный, хныкающий враг, размазывающий кровь по лицу. Печеное яблоко, которое слишком поздно вынули из духовки.Уверенность в своих силах и радость победы нужны ученому не меньше, чем боксеру на ринге.
      Раз, два, три! Вдох, пауза, выдох, пауза. Раз, два, три! Левой, левой!

5

      — Олаф!
      В дверях — сияющая, блистательная Эльза. До чего она хороша — юная Афродита, рожденная в растворе регенерационной ванны.
       Белое платье на фоне ствола. «Может быть, вы все-таки решитесь поцеловать меня, Кларенс?»
      — Здравствуй, дорогая, — это совсем другой поцелуй, чем те, которыми обычно обмениваются супруги в день бриллиантовой свадьбы.
      — А ну покажись. Ты великолепно выглядишь. Не пришлось бы мне нанимать телохранителей для защиты тебя от студенток.
      — Чепуха, имея такую жену…
      — Пусти, ты мне растреплешь прическу.
      Он идет по комнатам, перебирает книги в шкафу, рассматривает безделушки на Эльзином столике, с любопытством оглядывает мебель, стены. Все это так привычно и вместе с тем так незнакомо. Как будто видел когда-то во сне.
      — Новое увлечение? — спрашивает он, глядя на фотографию юноши в мешковатом комбинезоне, стоящего у трапа ракеты.
      В глазах Эльзы ужас.
      — Олаф! Что ты говоришь?!
      Кларенс пожимает плечами.
      — Я не из тех, кто ревнует жен к их знакомым, но посуди сама, манера вешать над кроватью фотографии своих кавалеров может кому угодно показаться странной. И почему ты так на меня глядишь?
      — Потому что… потому что это Генри… наш сын… Боже! Неужели ты ничего не помнишь?!
      — Я все великолепно помню, но у нас никогда не было детей. Если ты хочешь, чтобы фотография все-таки красовалась здесь, то можно придумать что-нибудь остроумнее.
      — О господи!!
      — Не надо, милая. — Кларенс склонился над рыдающей женой. — Ладно, пусть висит, если тебе это нравится.
      — Уйди! Ради бога, уйди сейчас, Олаф. Дай мне побыть одной, очень тебя прошу, уйди!
      — Хорошо. Я буду в кабинете. Когда ты успокоишься, позови меня…
       …События и даты, лица знакомых, прочитанные книги, обрывки кинофильмов, физические константы, тензоры, операторы, формулы, формулы, формулы. Белое платье на фоне ствола. «Может быть, вы все-таки решитесь поцеловать меня, Кларенс?» красные розы, теорема Лангрена, печеное яблоко, которое слишком поздно вынули из духовки, радость победы…Нет, он решительно не понимает, что это взбрело в голову Эльзе…

* * *

      Празднично накрытый стол. Рядом с бутылкой старого вина — свадебный пирог. Два голубка из крема держат в клювах цифру 75.
      — Посмотри, что я приготовила. Этому вину тоже семьдесят пять лет.
      Слава богу, кажется, Эльза успокоилась. Но почему семьдесят пять?
      — Очень мило, хотя и не вполне точно. Мне не семьдесят пять лет, а сто, да и тебе, насколько я помню, тоже.
      Опять этот странный, встревоженный взгляд.
      Он отрезает большой кусок пирога и наливает в бокалы вино.
      — За бессмертие!
      Они чокаются.
      — Мне бы хотелось, — говорит Кларенс, пережевывая пирог, — чтобы ты в этом году обязательно прошла инверсию. У тебя перегружен мозг. Поэтому ты выдумываешь несуществовавшие события, путаешь даты, излишне нервозна. Хочешь, я завтра позвоню Леруа? Это такая пустяковая операция.
      — Олаф. — Глаза Эльзы умоляют, ждут, приказывают. — Сегодня двадцать третье августа, неужели ты не помнишь, что произошло семьдесят пять лет назад в этот день?
       …События и даты, лица знакомых, тензоры, операторы, формулы, формулы, формулы…
      — Двадцать третьего августа? Кажется, в этот день я сдал последний экзамен. Ну конечно! Экзамен у Эльгарта, три вопроса, первый…
      — Перестань!!
      Эльза выбегает из комнаты, прижав платок к глазам.
      «Да… — Кларенс налил себе еще вина. — Бедная Эльза! Во что бы то ни стало нужно завтра повезти ее к Леруа».
      Когда Кларенс вошел в спальню, Эльза уже была в постели.
      — Успокойся, дорогая. Право, из-за всего этого не стоило плакать. — Он обнял вздрагивающие плечи жены.
      — Ох, Олаф! Что они с тобой сделали?! Ты весь какой-то чужой, ненастоящий! Зачем ты на это согласился? Ты ведь все-все забыл!
      — Ты просто переутомилась. Не нужно было отказываться от инверсии. У тебя перегружен мозг, ведь сто лет — это не шутка.
      — Я тебя боюсь такого…
       «Может быть, вы все-таки решитесь поцеловать меня, Кларенс?»

6

      Зловещее дыхание беды отравляло запах роз, путало стройные ряды уравнений. Беда входила в сон, неслышно ступая мягкими лапами. Она была где-то совсем близко. Не открывая глаз, Кларенс положил руку на плечо жены.
      — Эльза!
      Он пытался открыть застывшие веки, отогреть своим дыханием безжизненное лицо статуи, вырвать из окостеневших пальцев маленький флакон.
      — Эльза!!
      Никто не может пробудить к жизни камень.
      Кларенс рванул трубку телефона…

* * *

      — Отравление морфием, — сказал врач, надевая пальто. — Смерть наступила около трех часов назад. Свидетельство я положил на телефонную книгу, там же я записал телефон похоронного бюро. В полицию я сообщу сам. Факт самоубийства не вызывает сомнений. Думаю, они не будут вас беспокоить.
      — Эльза! — Он стоял на коленях у кровати, гладя ладонью холодный белый лоб. — Прости меня, Эльза! Боже, каким я был кретином! Продать душу! За что? Стать вычислительной машиной, чтобы иметь возможность высмеять этого болвана Леви! Печеное яблоко, которое слишком поздно вынули из духовки. Радость победы, теорема Лангрена, тензоры, операторы, формулы, формулы…Этого болвана…
      Кларенс сел на кровать, протянул руку и взял со столика белый листок.
      В двенадцать часов зазвонил телефон.
      Стоя на коленях, Кларенс снял трубку.
      — Слушаю.
      Он все еще сидел на кровати у телефонного столика.
      — Алло, Кларенс! Говорит Леруа. Как вы провели ночь?
      — Как провел ночь? — рассеянно переспросил Кларенс, бросив взгляд на свидетельство о смерти, исписанное математическими символами. — Отлично провел ночь.
      — Самочувствие?
      — Великолепное! — Ровные строчки уравнений, не уместившиеся на свидетельстве, покрывали листы «для записей», вырванные из телефонной книги. Несколько перечеркнутых и смятых листов валялось на одеяле и на подушке, рядом с головой покойной. — Послушайте, Леруа, позвоните мне через два часа, я сейчас очень занят. Мне, кажется, удалось найти доказательство теоремы Лангрена.
      — Желаю успеха!
      Леруа усмехнулся и положил трубку.
      — Ну как? — спросил Крепс.
      — Все в порядке. Операция удалась на славу. Тревожных симптомов нет.

      У светофора Дик Пенроуз резко затормозил и громко выругался. Он был в отвратительном настроении.
      «Вы попросту выдохлись, — сказал ему сегодня редактор. — Откровенно говоря, я жалею, что с вами связался. «Нью нонсенс» в последнем номере поместил рассказ о пилоте, выбросившем в космосе молодую девушку из ракеты, «Олд фулер» уже три номера подряд дает роман о войне галактик, а вы нас чем пичкаете? Какой-то дурацкой повестью об исчезнувшем материке. Нечего сказать, хорош Король фантастов! Мы из-за вас теряем подписчиков. К воскресному номеру мне нужен научно-фантастический рассказ. Полноценная фантастика, а не галиматья на исторические темы. Читатель интересуется будущим. Кстати, надеюсь, вы не забыли, что через месяц кончается наш контракт? Сомневаюсь, чтобы при таких тиражах мы смогли его возобновить».
      Пенроуз снова выругался. Как это все просто получается у редактора! Старик не хочет считаться с тем, что работать становится все труднее. Тридцать толстых научно-фантастических журналов, свыше сорока издательств, бесчисленное множество воскресных приложений только и занимаются тем, что выбрасывают на рынок научно-фантастическую продукцию. Идет бешеная погоня за темами.

* * *

      В доме Короля фантастов царило уныние. Уже было предложено и рассмотрено свыше двадцати тем, но ни одной из них не хватало главного — оригинальности.
      — Можно было бы, — робко сказала миссис Пенроуз, — написать рассказ о роботах, уничтоживших людей. Пусть они оставят несколько человек, чтобы держать их в клетках вместе с обезьянами в зоологическом саду.
      — Я уже писал на эту тему. Несколько раз.
      — Может быть, — сказал Том, — редактора заинтересует рассказ о гибели человечества от мощного взрыва на Солнце. Тут можно дать отличные сцены: захват космических кораблей шайкой гангстеров. Они предлагают возможность спасения тем, кто согласится продаться им в рабство. Человечество начинает новую жизнь где-нибудь в созвездии Рака, организуя там рабовладельческое общество. Это не тема, а золотоносная жила!
      К сожалению, и эта жила была полностью истощена старателями-фантастами.
      — Папа! — раздался голос крошки Мод. — Напиши рассказ о Красной Шапочке и Сером волке.
      Внезапная идея, яркая, как молния, озарила мозг писателя. Он нежно поцеловал золотистые локоны на гениальной головке своей дочери и сел за машинку…
      Утром Пенроуз небрежно бросил на стол редактора рукопись. Она называлась «Красный скафандр».
 
      Вот она.
      «Готово! — сказал пилот, проверяя крепление ремней. — Желаю успеха! Рация настроена на волну Сервантеса. Они вас сразу запеленгуют. Как только вы войдете в трассу антигравитации, подключатся автоматы космодрома. Кланяйтесь Харли! Смотрите, не попадите на завтрак какому-нибудь лвоку. Их, говорят, там тысячи».
      Прозрачная сталитовая крышка контейнера захлопнулась над моей головой.
      Я откинулся на надутые воздухом подушки кресла в ожидании первой вспышки двигателя…
      Вскоре сбросивший меня космический корабль превратился в маленькую светящуюся точку.
      Зеленый сигнал загорелся на щитке. Теперь авто маты космодрома взяли на себя управление посадкой. Контейнер летел по трассе антигравитации.
      В моем распоряжении оставалось несколько часов, чтобы обдумать все случившееся.
      Сервантос был проклятой богом планетой.
      Шесть лет назад я покинул ее с твердым намерением никогда туда не возвращаться, и вдруг это неожиданное назначение. Нечего сказать, приятная перспектива стать помощником Харли! С тех пор как Гревс ушла от меня к нему, мы старались не замечать друг друга. Собственно говоря, это послужило главной причиной, заставившей меня просить Компанию о переводе на Марс. Надо же было болванам из Управления Личного Состава вновь завязать этот дурацкий узел! Опять замкнутый треугольник: Гревс, Харли и я. Впрочем, теперь уже не треугольник. У Гревс — большая дочь. Шесть лет — такой возраст, когда многое в отношениях взрослых становится понятным…
      Я с трудом приподнял крышку контейнера и выбрался наружу. Так и есть! На космодроме ни одного человека. Впрочем, ничего другого от Харли нельзя было ждать. Вероятно, и Гревс он не сказал о моем прибытии.
      Дорога от космодрома до станции была мне хорошо знакома, но даже человек, впервые попавший на Сервантос, не мог бы сбиться. Через каждые десять метров по обе стороны дороги высились антенные мачты электромагнитной защиты от лвоков, оставшихся фактическими хозяевами планеты.