Консенсус по базовым ценностям в России невозможен потому, что мы живем в захваченной стране. Угнетатели и угнетенные никогда не договорятся о том, что такое хорошо и что такое плохо. Российская история последних пятисот лет складывается из трех векторов. Во-первых, это круговое движение, осуществляемое анонимным «коренным населением» - неким восточным народом, исповедующим восточную же идею круга и считающим пагубой любое сознательное историческое усилие. Этот народ отличается кротостью, трудолюбием, покорностью и цикличностью во всем. Вероятно, в древности это коренное население России имело два основных языческих праздника - день весеннего пробуждения земли и день ее зимней спячки; впоследствии население приспосабливало к этому своему календарю любые религии, что христианскую, что коммунистическую, празднуя весной Пасху или Первомай (Проханов давно называет Первомай «нашей красной Пасхой»), а зимой - Рождество или Новый год. Существовали также два обжорных дня, отмечаемых соответственно в канун весны (Масленица) и в разгар осени (Седьмое ноября). Весной ели блины, как-то ассоциирующиеся в народном сознании с солнцем, а осенью - студень, или холодец, ассоциирующийся со льдом. Все это можно долго и изобретательно обосновывать.
      От коренного населения нам осталось некоторое количество не испорченных захватчиками сказок - в них доминирует идея круга (яблочко по блюдечку, колобок, волшебный клубок - подробное обоснование мотива кругового движения в русской сказке см. у Синявского в работе «Иван-дурак»). Другая идея, характерная исключительно для русского фольклора,- образ изнемогающей щедрости, раздаривающей себя направо и налево просто по причине своего избытка: печка, переполненная пирогами, яблонька, отягощенная яблоками, банька, умоляющая в ней попариться,- то есть доброта и открытость, доведенные почти до юродства.
      Коренное население в этих сказках предстает бесконечно кротким и миролюбивым, чтобы не сказать мироточивым,- и это действительно так: эту каратаевскую составляющую - бесконечную щедрость и круглость - гениально заметил Толстой. Он же заметил и полное отсутствие устойчивых эмоций у представителя этого населения, его крайнюю эмоциональную лабильность в сочетании с инстинктивным ужасом, который окатывает «коренного жителя» при мысли о любом сознательном усилии, кроме поденной работы. Каратаевца можно заставить действовать, можно даже принудить его к борьбе,- но именно фольклор отдает решительное предпочтение герою, который не мешает естественному ходу вещей. Победителем выходит тот, кто не суетится: земля у него родит сама, печь едет куда надо и пр. Недеяние - основная жизненная философия коренного населения; деятельность его ограничивается циклом сельскохозяйственных работ, да и в тех не следует чересчур усердствовать. Культ труда, причем труда нерационального, неумелого (отсюда мозоли как признак неумелости) и плохо организованного, был привнесен захватчиками-угнетателями и насильственно «спущен» коренному населению, для которого труд был не обязанностью и не праздником, а нормальной частью жизни.
      После чего мерилом работы, по точному слову Кормильцева, стали считать усталость, а не результат,- общая черта всех захваченных обществ, где рабский труд используется с таким расчетом, чтобы рабы как можно быстрее дохли и ротировались.
      Это коренное население не может не внушать глубочайшей жалости и симпатии… если бы не одно но. Его кротость засасывает, слабость расслабляет, вечная покорность и безволие начинают наконец утомлять - как в потрясающем стихотворении Льва Лосева, остро чувствующего именно эту каратаевскую составляющую национального характера: «Помню Родину, русского Бога, уголок на подгнившем кресте - и какая сквозит безнадега в рабской, смирной Его красоте». Те же вещи хорошо чувствует Кублановский, что отмечалось и самим Лосевым,- но больше их любит.
      Коренное население - может быть, и неосознанно,- исповедует простую, как мычание, языческую идеологию, при выборе между ужасным концом и ужасом без конца всегда выбирающую второе. Любое направленное движение ведет к гибели («Что не имеет конца - не имеет смысла», учил Лотман), и лишь природа живет циклически, оставаясь бессмертной и бесконечно глухой к любым нравственным законам. Эта природность коренного русского социума побеждает любую структуру, что наглядно изображено в том знаменитом эпизоде «Александра Невского», где немецкая «свинья» поглощается русской кашей (отдельное исследование можно было бы написать о том, что традиционное российское блюдо «поросенок с кашей» есть напоминание именно о Ледовом побоище). Захватить это население очень легко, ибо воинского сопротивления оно практически не оказывает, к смерти относится стоически и вообще побеждает главным образом за счет пространства, приспосабливая нравы победителя к своим и образуя занятные гибриды.
      Что касается захватчиков, от них зависят два других вектора русской истории.
      Первый - отрицательная селекция, то есть придание круговому движению воронкообразного характера. Второй - даже не вектор, а фактор, то есть собственно ускорение, о котором столько разговоров было в восьмидесятые. Таким образом, картина русской истории на современном ее этапе - кругообразное, стремительно ускоряющееся движение по внутренней поверхности гигантской воронки, неизбежно суживающейся к концу и приводящей к измельчанию всего и вся. Оба этих дополнительных фактора привнесены извне, зависят от захватчиков и могут быть обозначены как влияние «условных тевтонов» и «условных евреев». Встреча и диалог этих двух захватчиков изображены, по мысли того же Лосева, в «Песни о вещем Олеге» у Пушкина; мысль эта развита в лосевской балладе «ПВО», в посвящении которой неслучайно упомянут Артур Кестлер, автор книги «Тринадцатое колено»,- о том, что коренным населением России являются именно евреи (хазары) и что путь этого согнанного с мест населения пролег впоследствии в Германию, где они и стали называться ашкеназами. Не станем обсуждать тут кестлеровскую концепцию. В замечательной книге «The Thirteenth Tribe» (полный и хорошо прокомментированный русский перевод: СПб., «Евразия», 2001) хватает изящных подтасовок, передержек и натяжек - хотя у Гумилева их не меньше. Мысль о том, что именно евреи являются коренным населением России, не раз приходила и мне (см. «Двести лет вместо»), но по тщательном рассмотрении я принужден был отказаться от этого мифа - до сих пор, кажется, исповедуемого некоторой частью еврейского населения (во всяком случае, несколько писем от израильских историков я получил - там доказывалось, что именно хазары создали русскую государственность, а потом были изгнаны). Судя по тому, как относятся русские почвенники к евреям,- дело и впрямь похоже на захват, на какую-то давнюю стычку; но в действительности все сложней. Антагонизм «условных норманнов» и «условных хазар» - никоим образом не антагонизм угнетателя и угнетенного, но спор двух захватчиков, вечный и потому особенно непримиримый.
      Отсюда распространенное заблуждение, что всякий истинный русский в душе непременно антисемит, а всякий последовательный еврей - непременно русофоб.
      Варяги и хазары - понятия не столько этнические, сколько этические. Коренному населению - и прежде всего сельскому - до евреев нет вообще никакого дела; антисемитизм в России всегда насаждался сверху, шел от начальства, от победивших варягов. Коренное же население безропотно терпит и варягов, и норманнов - и, как земля, всех кормит.
      Далеко не всякий русский - антисемит; но всякий варяг - несомненно антихазар, и наоборот.

      О хазарском каганате до сих пор известно очень мало. Большинство книг по хазарской истории грешат подтасовками и домыслами. Я рискнул бы предположить, что Кестлер прав в главном - то есть что между Волгой и Доном действительно существовало иудизированное государство, гордившееся (как пишет в знаменитом письме X века к Хасдаю бар Исааку бар Шафруту хазарский царь Иосиф) своей абсолютной независимостью («иудейским скипетром») и сохранением ее в изгнании.
      Хасдай интересуется, точно ли в верховьях Итиля существует еврейское государство, где иудеи «никем не угнетаемы». Иосиф подтверждает эти сведения, не утверждая, однако, что хазары имеют что-либо общее с этническими евреями. Хазария - результат завоевания, покорения исконных местных жителей одним из рассеянных иудейских колен, причем покорены были как тюркские, так и славянские народы, платившие хазарам дань. Этих славян (коренное население) как раз и следует раз навсегда отличить от руссов, то есть россов, то есть варягов - присвоивших себе в конце концов право называться истинно русскими.
      По-видимому, в какой-то момент своей истории славяне (или так называемое коренное население) были захвачены немногочисленным, но крайне воинственным северным народом. В 862 году варяги взяли Киев, в 965-м, согласно хронологии Кестлера, сын Игоря и Ольги Святослав разрушил хазарскую столицу Итиль. Не исключено, что именно один из ранних походов «руссов» на хазар получил странное название «призвания варягов». Варяги явно сами были авторами легенды о том, что их призвали. Славяне никогда не испытывали проблем с тем, что ими некому было управлять: управлять природой не требуется, земля плодоносит и листья осыпаются без всякого идейного руководства. Варяги, разумеется, пришли сами; идеология, которую они принесли, реконструируется по наиболее радикальным и откровенным формам нынешнего почвенничества, но цель тщательно скрывается. Условные руссы - или норманны, или северяне - принесли в Россию идею «Севера», то есть мистическую и в каком-то смысле даже мистериальную историческую схему, в основе которой лежит идея отрицательной селекции: «Чем хуже, тем лучше». В основе этой идеологии - презрение к жизни и ее благам, стремление к смерти; это могло бы сделать ее почти христианской, кабы не один нюанс. И жизнь, и смерть должны быть чужими: презрение к ЧУЖОЙ жизни и стремление к ЧУЖОЙ смерти - вот главная идеологема российского почвенничества и стержень варяжского мировоззрения. На языке варяжского фольклора эта высокая мудрость выражается в лагерной пословице «Умри ты сегодня, а я завтра». Не менее характерен анекдот (именно анекдот, а не сказка,- главный вид «варяжского» фольклора): из терпящего бедствие самолета, в котором летят представители разных национальностей, все время надо кого-то выталкивать в качестве балласта. Француз прыгает с криком «За Францию!», немец - с криком «За Германию!», а русский с криком «За Африку!» выталкивает негра.
      Несомненно, этот русский при тщательном анализе оказался бы «политическим православным», то есть истинным патриотом в наиболее радикальном варианте.
      Согласно варяжским законам, навязанным славянскому социуму, храбрость подменяется грубостью, талант и интеллект объявляются вне закона, высшей добродетелью захваченных является беспрекословное подчинение, а высшей добродетелью захватчиков - изобретательная и ничем не ограниченная жестокость.
      Наиболее совершенным выразителем эстетики «условных варягов» является художник Константин Васильев, вовсе не такой бездарный, как принято считать (во всяком случае, Илья Глазунов недостоин был бы целовать след блохи, укусившей Васильева).
      Что касается собственно воззрений условных норманнов, то они, как у всяких угнетателей, двойственны. Один кодекс навязывается побежденным, другой исповедуют сами победители. О кодексе победителей я многого сказать не могу, затем, что к ним не принадлежу - а правила свои они держат в секрете. В самом общем виде - это кодекс поведения «Начальства»: нам можно все, вам - ничего.
      Кодекс поведения, предписанный коренному населению, несколько сложнее: высшей добродетелью является послушание (и лучше бы бессмысленное), любая попытка рационализации труда и жизни является позором, место умного - у параши, войны выигрываются количеством жертв (причем истреблять своих надо интенсивнее, чем чужих). Количество жертв есть вообще главный критерий величия замысла с точки зрения этики, насильственно спущенной норманнами. Наблюдать все это в самом наглядном виде можно в российской армии, чей профессиональный праздник с таким оглушительным треском отмечается в Отечестве. Бессмысленное подчинение, максимум страданий («тягот и лишений воинской службы»), полное отчуждение солдата от Родины, которую этот солдат должен любить априори, без всяких уступок с ее стороны,- все это идеология «православного воинства», с разной мерой откровенности излагаемая патриотическими публицистами на протяжении последних двухсот лет. Главной трагедией России - и в первую очередь русской армии - является тот факт, что живем мы, «под собою не чуя страны», то есть ни секунды не ощущая Родину своей. Родина захвачена воинственным племенем руссов, которым - по крайней мере на словах - враждебна сама мысль о самоценности человеческой жизни (гордые и воинственные люди титанического Севера, сыны мирового льда, они считают любую уступку человеческому прихотью расслабленного Юга и настаивают, что главная оппозиция в истории - именно война Севера с Югом, а никак не Востока с Западом). Мировой лед, теория сумасшедшего Горбигера, а впоследствии - совсем не сумасшедшего Дугина, тоска по эпохе титанов - все это характерные, хотя не афишируемые черты русского почвенничества, природа которого отнюдь не славянская, а скорее уж немецкая или даже норвежская, если на то пошло. Лично мне приходилось не раз слышать о том, с каким презрением «патриоты» отзываются обо всех, кому дорога собственная жизнь («шкурка», как выражались они не без презрения),- но эти же патриоты всегда были так болезненно озабочены собственным физическим состоянием, что их презрение к чужой жизни становилось особенно умилительно. Характерным примером такой двойственности является книга Дмитрия Нестерова «Скины», вообще очень полезная: ее герой бесконечно озабочен собственным физическим здоровьем и даже здоровьем своей кошки (несомненно, этнически чистой - «Папа, а наша кошка тоже ариец?», перефразируя Кассиля). Это не мешает ему избивать ногами женщину, забеременевшую от негра. Это истинная мораль людей Севера. Они умеют, нет слов, созидать могучие империи - но в этих империях скоро становится некому жить; поддерживать их в рабочем состоянии можно только при условии бесконечного убывания населения… да и потом, коренные жители своей кротостью кого хочешь засосут, и начинанья, взнесшиеся мощно, ржавеют уже году на сороковом. Тому примерами империи Грозного, Петра и Сталина.
      Увы, недостаток письменных источников не позволяет мне судить о том, какова истинная задача руссов на славянских (впоследствии хазарских) территориях. Судя по статистике, целью руссов-государственников, непрерывно мажущих кровью фетиш государства, да не какого-нибудь, а любого, лишь бы репрессивного,- является скорейшее исчезновение народа при попутном отборе тех его представителей, которые после многих веков селекции составят так называемый орден меченосцев, своего рода антиэлиту, идеальное войско зла, способное либо к захвату мира, либо к установлению некоего абсолютного социального строя, о котором я имею очень приблизительное представление, да и сами почвенники вряд ли расскажут много.
      Если бы они стремились заодно истребить и себя - их идеологию можно было бы уважать хоть в какой-то мере; однако задача их заключается в том, чтобы уцелеть с небольшим количеством вернейших, специально отобранных в результате долгих экспериментов. Что они будут делать потом - для меня загадка. Беседовать со звездами? Захватывать остальное человечество? Выкладывать из ледяных кубиков слово «Вечность», которое при всем желании, как известно, не выложишь из букв «ж»,
      «о», «п» и «а»? К земледелию и вообще какой-либо производительной деятельности эти варяги не склонны - тому пример поведение отечественного начальства во время всех сельскохозяйственных реформ. Только захватчики могли так грабить недра российской территории, так насаждать на ней кукурузу и так руководить производством. Это, впрочем, касается не только коммунистов - сельскохозяйственные инициативы большинства русских правителей отличались поразительным невежеством и полным незнанием реалий, почему русская деревня - при всех своих сказочных ресурсах - и жила так, как жила. Любое другое население - менее кроткое, более пассионарное или попросту не такое языческое - давно бы прогнало столь неумелых и откровенно бездарных захватчиков, как эта странная варяжская ветвь; но поскольку философия каратаевцев предполагает терпение и недеяние, они спокойно дают себя захватывать кому угодно - лишь бы жизнь и дальше шла по кругу. Им невдомек, к сожалению, что их хождение по кругу давно сопряжено с деградацией - вот почему в былые времена у них могли быть и Пушкин, и Толстой, и Блок, а в последнее время трудноват для освоения становится даже массив советской культуры.
      Впрочем, другие - условно хазарские - захватчики ничуть не лучше умеют руководить коренным населением. Поскольку это население живет циклически, раз примерно в сто лет (в последние годы чуть быстрее) оно проходит некую точку бифуркации, а именно революцию или масштабное реформаторство, поскольку жизнь его становится вовсе уж невыносима по причине торжествующего маразма и всеобщего разложения. Так было при Грозном, при Петре, при Александре Благословенном и при Ленине, и всякий раз две категории захватчиков мучительно боролись в этой кризисной точке за обладание коренным населением. Вылезали на свет наиболее инициативные хазары - Шафиров, Троцкий, Свердлов и пр.,- но побеждали всегда россы - ибо у них, сколько можно судить, меньше моральных ограничений; впрочем, возможно, их методы просто лучше срабатывают на этой территории. Люди Севера в силу самого климата приспособлены к российским условиям лучше, чем люди Юга. У коренных русских - т.е. славян - множество раз был шанс начать с нуля и явить миру нечто небывалое, но откуда ни возьмись - на всякую русскую революцию с одной стороны набрасывались хазары, с другой варяги, и после краткого периода космополитизма и относительной вольности империя начинала новый круг своего существования, а население знай терпело.
      Люди Юга действуют иначе, и философия их резко отличается от воинственной идеологии северян, хотя цель у них примерно та же - ослабление, разложение и в конечном итоге уничтожение коренного населения, пусть и не столь радикальными способами, как предполагают северяне. Если Север пользуется всем инструментарием принуждения и насилия, то Юг заманивает коренное население куда более соблазнительными вариантами - полным отказом от ценностей (включая самые архаичные, то есть семейные), идеологией праздности и потребления, антигосударственной риторикой, идеей расслабленности и независимости, а главное - самоцельной свободы. Немудрено, что «условно хазарская» идеология - которая, конечно, ничего общего не имеет с западным либерализмом - строится на отрицании «норманнских» ценностей, то есть на перевирании и без того перевранной истории.
      Если норманны из рода в род утверждают, что русские войны выигрываются самопожертвованием,- то хазары из рода в род доказывают, что они выигрываются заградотрядами, угнетением, страхом и пр. Коренное население, как мы знаем, к войне не склонно вовсе - единственным истинно народным полководцем в русской истории был Кутузов, делавший все возможное, чтобы не воевать вообще, и справедливо полагавшийся на спасительную роль пространства. Именно пространство - главный герой русской истории, чего не желают понимать ни норманны, ни хазары: им с этим пространством попросту не сладить, они испытывают перед ним род ужаса.
      Как и норманнская мораль - и как всякая вообще мораль захватчика,- учение южан двойственно. Для побежденных - одно, для победителей - другое. Для побежденных хорошо все, что способствует разложению: полное отрицание самого понятия нации, доходящее до космополитизма; попытка скомпрометировать саму идею государственной власти и вертикали вообще; «философия наслаждения»; почти такой же интеллектуальный ценз, как в случае с норманнами,- только норманны в качестве основного чтения навязывают роман «Семья Журбиных», а южане разрешают читать Дарью Донцову. Коренному населению умнеть не положено, а истребление интеллигенции в недолгие периоды торжества южан идет почти такими же темпами, как при засилье северян (только при северянах она гниет в лагерях или сходит с ума в подполье, а при южанах несколько более гуманно вымаривается на вещевых рынках или на иной поденной работе). Для себя же южане исповедуют совершенно иной комплекс ценностей - жесткую вертикальную иерархию, безусловную национальную замкнутость (Пастернак за его приверженность ассимиляции до сих пор в иных кругах презрительно именуется «выкрестом»), весьма нетерпимое отношение к свободе мнений (автор этих строк достаточно потерпел от либеральной «свободы» и либеральной же «цензуры»; любопытно, что ровно так же относятся к нему и почвенники).
      Эта роковая двойственность «хазарского» мировоззрения давно уже замечена наиболее проницательными норманнами, высказавшими предположение, что и само христианство - хитрая уловка иудеев, запущенная в мир специально для того, чтобы разложить и ослабить всех неевреев. Например, такой идеологии придерживался упомянутый Константин Васильев, чья картина «Илья Муромец сшибает кресты с церквей» репродуцируется во множестве антисемитских листков. Наиболее продвинутые почвенники считают, что христианство - своеобразный хазарский реванш за утраченный Итиль, попытка отнять у победивших варягов их истинную северную веру с Перуном-Вотаном и прочими воинственными божествами. Если принять эту версию, Божественное вмешательство становится особенно очевидным: вера, призванная утешать побежденных, победила во всем мире, и хитрецы перехитрили сами себя. Эта экзотическая версия заслуживала бы отдельного рассмотрения (каков бы ни был земной генезис христианства, его Божественное происхождение оспорить трудно); мы упоминаем о ней лишь потому, что она иллюстрирует двойственный характер хазарской идеологии, заметный далеко не одним хазарам. Такие догадки - об «экспортном» характере христианства - в беседах с Гиппиус шепотом высказывал Розанов. Они интересны как один из примеров. норманнской конспирологии - а Розанов, без сомнения, был «норманном», хоть и менее радикальным, чем его духовный учитель Леонтьев.
      Конечная цель хазар для меня еще более темна, чем конечная цель норманнов. Если я хоть отдаленно могу себе представить, чем закончится воцарение норманнов (разыгрыванием некоей космической мистерии с участием ордена меченосцев), то вообразить, что станут делать с Россией южане, я уж вовсе не способен. Руководить ею они умеют ничуть не лучше северян, что наглядно продемонстрировал случай Троцкого. Впрочем, Троцкий был не один - желающих хватало, и все они имели самое приблизительное представление о специфике местной жизни. Казалось бы, у нас перед глазами национальное государство упомянутых южан - но к местным хазарам оно имеет очень мало отношения и создавалось отнюдь не только ими; впрочем, нет у меня и четкого представления о конечной цели Израиля. До сих пор он, как мне кажется, заслоняется от мысли об этой цели перманентной борьбой то с внешним врагом, то с природой,- какова же метафизическая задача еврейского государства и зачем хазары, собственно, стремятся вернуть себе Россию, я представления не имею и не жду, что они когда-нибудь признаются. Весьма возможно, что истории хазар и варягов сами по себе не имеют никакого смысла, а совокупный смысл их именно в непрерывной войне - главной движущей силе истории. Однако именно с окончания этой войны - то есть с истинного принятия христианства, равно чуждого идеологии Севера и Юга,- начинается собственно человеческая история, которой мы еще и не нюхали. В любом случае, если истинные русские - коренное население - служат только материалом в бесконечной и покамест бессмысленной войне хазар с варягами, им не позавидуешь: в этой войне о них заботятся не больше, чем о почве, на которой происходят генеральные сражения. Ее дело - родить (когда у борющихся находится время закусить яблочком или зачерпнуть из молочной реки с кисельными берегами).
      Возможно также, что никакой окончательной цели ни у хазар, ни у варягов в самом деле нет, а обоим хочется только покончить с коренным населением - от которого и так уж почти ничего не осталось; его последние остатки реализуют свою идею движения по кругу, целыми сутками ездя по кольцевой линии московского метро в последних вагонах поездов. Их видит каждый, и именно они, по-видимому, составляют остатки могучего некогда племени. Землю у них отняли, в города по-настоящему не пустили, так что коренное население России сегодня поистине низведено до статуса бомжей. Что же до главных занятий всякого коренного населения - артельного, созидательного труда и строительства национальной культуры,- к этому славян сегодня не подпускают: с одной стороны на страже стоят норманны со своей патриотической культурой, с другой - либералы со своей космополитической. И та, и другая давно уравнялись по качеству, а в последнее время у обеих появились общие фигуранты (случай Александра Проханова). Общие враги у них давно уже одни - и первым критерием истинности высказывания является для меня тот факт, что оно оспаривается обеими сторонами, а автор его объявляется врагом в обоих лагерях.
      Классический пример такого общего врага - одаренный молодой публицист Дмитрий Ольшанский. О собственном опыте скромно умолчу.
      Кстати, именно Ольшанский подметил недавно замечательный парадокс: и анонимные авторы с «Елобалруса», и персонифицированные представители «политического православия» стараются присвоить Владимира Путина, объявить его своим президентом и находят в его выступлениях элементы собственных программ.
      Некоторые полярные идеологи даже объявляют его «своим» президентом. Так же, пишет Ольшанский, «своим» называли Сталина и евреи, видевшие в нем гарантированную защиту от фашизма, и русофилы, называвшие «красным царем». Евреи, конечно, заблуждались, что Сталин им впоследствии и продемонстрировал,- либералы от Курбского до Троцкого и Березовского обязательно кончали тут ссылкой (надо будет подробнее обосновать в романе версию хазарского происхождения Курбского).
      Тем не менее в главном обе стороны не заблуждались, как не заблуждаются и теперь.
      Путин - действительно их царь, равно принадлежащий и политическим православным, и либералам; но не по вектору, а по уровню. Поскольку, как уже было сказано, в России идеология традиционно не играет никакой роли и используется лишь как предлог для захвата власти или для истребления коренного населения,- вектор тут вообще принципиальной роли не играет, и всю эту квазиидеологическую путаницу давно пора оставить. У нас нет и не было ни либералов, ни государственников: и либерализм, и государство обожествлялись лишь как равноэффективные машины для установления своего господства и эксплуатации захваченных рабов. А вот президент Путин - у которого идеологии нет в принципе и который обречен поэтому стать орудием очередного «заморозка» - с полным основанием может быть назван и президентом «Глобалруса», и президентом Холмогорова. Это фигура их пошиба и масштаба.
      Относительно будущего России выводы у меня, к сожалению, самые пессимистические, поскольку оба непримиримых захватчика, чередуясь, легитимизируют друг друга.
      Краткий период интернационалистического бреда, «мировой революции» и разрушения империи завершился в 1923 году полным торжеством норманнской идеологии в сталинском исполнении. Чуть более продолжительный период либерализма завершился в 1999 году (а то и раньше) столь же тотальным и закономерным реваншем норманнской идеологии - ибо коренное население предпочитает иметь хоть какое-то государство и производство, нежели не иметь никакого вовсе и быть открытым всем ветрам. Долгая смена пароксизмов патриотизма и беспредела, сопровождающаяся непримиримой борьбой норманнов и хазар на фоне попутного истребления коренного населения, обречена привести к тому, что рано или поздно Россия попросту перестанет существовать, и тогда - хотелось бы верить - на ее руинах начнется что-то принципиально новое, то есть та собственно отечественная история, которую у нас до сих пор так успешно отнимали. «Надо, чтобы явилось нечто новое, равно не похожее на строительство и разрушение» (А.Блок). Но для этого, боюсь, должно подать голос то самое коренное население, которому апологеты строительства и разрушения по очереди затыкают рот - к вящей его радости: милей строительства и разрушения кроткая, уютная, как старое одеяло, затхлая внеисторичность, она же вечность.
      Письмо третье

      Во время боев в бесланской школе я был на улице генерала Плиева, метрах в двухстах от того спортзала. Собственно, когда началась перестрелка (ей предшествовали два взрыва, я отлично это слышал,- так что версия «Известий» насчет таинственных отцов-освободителей, начавших штурм, кажется мне абсолютной фантастикой), многие были уверены, что это штурм. Именно поэтому большинство горожан и не побежали туда сразу - они думали, что работает «Альфа», что мешать ей не следует. «Альфа» подошла только через двадцать минут. А выстрелы - это были очереди, которые террористы пускали вслед бегущим детям. Через кафе «Ирбис», во внутреннем дворе которого в час дня оказались мы с Володей Вороновым из «ЕЖ», скоро пошли эти первые спасшиеся дети. Вот когда бесланские мужчины их увидели - тогда они и бросились к школе, вытаскивать тех, кого еще можно вытащить. Я не буду описывать этих детей, все их видели по телевизору и в фотохронике, хотя никакая хроника впечатления не передаст. Они не шли, а плелись, и рты у них были потрескавшиеся, белые, высохшие. Эти дети были в крови и нечистотах, голые, на подгибающихся ногах. Не буду ничего писать о них, кроме того, что единственными героями в Беслане были именно эти дети - они поддерживали друг друга, как могли.
      Они единственные, кто был безупречен. Потом бой переместился на железную дорогу, проходящую позади школы; боевики уходили, их преследовали, в городе не было никакой власти, кроме Эдуарда Кокойты, прибывшего в Беслан 1 сентября - очень быстро, марш-марш, ну как же!- и Кокойты командовал чрезвычайно громко, а перед ним охранник держал складной бронированный щиток. Это для Кокойты был звездный час. Он, вероятно, надеялся, что осетины вот так прямо и пойдут бить ингушей.