Хищники Аляски

Он проскакал по Передней улице, презирая опасность, он проехал мимо игорного дома. Оттуда, покачиваясь, вышел человек, уставился на всадника, затем прошел дальше.

Гленистэр намеревался ехать прямо в «Северную», а затем упорно искать ее владельца; однако путь его шел мимо конторы «Дэнхан и Струве», и он вспомнил об умиравшем человеке, одиноко лежавшем в десяти милях от города.

Простая гуманность требовала, чтобы он пришел ему на помощь. Однако он не решался открыто явиться с этим известием, так как он обязательно должен был оставаться на свободе хотя бы еще один час. Ему вдруг пришла мысль; он придержал лошадь, остановившуюся с широко расставленными ногами и понуро опущенной головой, слез с нее и взбежал вверх по лестнице; он решил оставить записку на дверях.

Кто-нибудь увидит ее и поймет, что необходимо действовать быстро. Накануне, приготовляясь к бою на «Мидасе», Рой заменил сапоги муклуками — не пропускающей воду легкой и мягкой обувью, сделанной из тюленьей кожи.

Он двигался неслышно, как в мокасинах; не найдя в карманах ни карандаша, ни бумаги, толкнул дверь конторы; она оказалась незапертой. Осторожно прислушиваясь, он вошел и двинулся к столу с письменными принадлежностями, но тут же услыхал шорох в личном кабинете Струве. Очевидно, шаги его не разбудили человека, спавшего там. Рой собирался было выйти на цыпочках, когда невидимый человек слегка кашлянул.

Такие непроизвольные звуки всегда носят индивидуальный отпечаток. На лице Гленистэра появилось выражение зоркого внимания, и он тихо подошел к перегородке.

Последняя была сделана из дерева и стекла; стекла были матовые до высоты шести футов; однако, влезши на стул, он мог взглянуть в соседнее помещение. Он увидел человека, стоявшего на коленях среди хаоса бумаг перед открытым сейфом, ящики которого были вынуты, содержимое разбросано по полу.

Наблюдавший слез со стула, вынул револьвер и твердо взялся за ручки двери. Час мести его наступил.

Прождав долгую ночь в уверенности, что «Бдительные» попадутся в расставленную им ловушку, Мак Намара был ошеломлен известием о бое на «Мидасе» и об успехах Гленистэра.

Он вышел из себя и ругал своих людей трусами. Судья сильно переполошился по поводу этого нового происшествия, которое довело его до истерики:

— Теперь они и нас взорвут! Какой ужас! Динамит! Это варварство! Умоляю тебя, Алек, вызови солдат.

— Да, теперь уже можно.

Мак Намара разбудил военного начальника поста и попросил его иметь к рассвету отряд в готовности; затем он обратился к судье, требуя, чтобы тот официально обратился за помощью к военным властям.

— Надо все запротоколировать как следует и выйти совсем чистыми из этого дела, — сказал он.

— Но горожане против нас, — жалобно говорил Стилмэн. — Они разорвут нас на части.

— Пусть попробуют. Дайте мне только поймать главаря, и дело будет в шляпе.

Не выказывая, подобно судье, наружные признаки беспокойства, инспектор был не менее смущен исчезновением Элен. Ревность, уже проснувшаяся в нем после ее первого предательства, возросла во сто крат. Что-то подсказывало ему, что тут измена, и, когда утром выяснилось, что она все еще не вернулась, он стал бояться, как бы она не ушла совсем к бунтовщикам. В нем поднялась целая буря, когда он додумался, что и Струве предатель, раз ушел с нею вместе. Он знал, какими это грозит опасностями, так как знал, насколько продажен этот человек. Что мог сделать Струве? Какие у него были доказательства? Мак Намара кинулся в контору Струве, куда и вошел, открыв дверь собственным ключом. Было достаточно светло, и он мог разобрать условные цифры на замке сейфа; он начал разбирать бесконечные пакеты бумаг в надежде, что адвокат не забрал с собою никаких уличающих документов. Раз он приостановился: ему почудился шум, но все было тихо; он вынул револьвер и положил его рядом с собою внутри сейфа, с возрастающим беспокойством продолжая просматривать документы. Немного погодя он услыхал за собою слабый шорох, недостаточно значительный, чтобы испугать его, но достаточно явственный для того, чтобы заставить его обернуться. В открытой двери, наблюдая за ним, стоял Рой Гленистэр.

Удивление Мак Намары было так искренно, что он вскочил на ноги, повернулся и, поддаваясь инстинктивному движению, захлопнул дверь сейфа, как бы охраняя его содержимое. Он действовал импульсивно и сообразил слишком поздно, что револьвер его остался внутри сейфа и что не так просто вынуть его.

Оба молчаливо и со злобой смотрели друг на друга; в лице старшего был вызов, а в выражении младшего — упорная, мрачная и решительная вражда. После первого момента испуга Мак Намара несколько успокоился, тогда как Гленистэра вид врага раздражал, и он откровенно выдавал себя и свои намерения.

Он стоял, всклоченный, растерзанный, запачканный, с лицом, заросшим не бритой в течение трех дней бородой, с растрепанными и мокрыми волосами. Из порезанного виска его текла грязновато-красная струйка, под глазами были мешки от утомления, а углы губ подергивались от сильного нервного напряжения.

— Мы дошли до последнего акта, Мак Намара, — сказал он. — Теперь посмотрим, кто победит.

Политический деятель пожал плечами.

— Вы имеете все преимущества, — сказал он. — Я безоружен.

Лицо золотоискателя засияло, и он засмеялся:

— А? Неужели это правда? Это было бы слишком хорошо. Я даже во сне с первой нашей встречи мечтал держать вас за горло. Мне мало просто пристрелить вас. Понимаете ли вы это чувство? Я задушу вас голыми руками.

Мак Намара выпрямился.

— Не советую вам пробовать. Я старше вас, и никому еще не удавалось побеждать меня; но я понимаю чувство, о котором вы говорите. Я и сам чувствую то же самое.

Он окинул взглядом фигуру противника, заметил его худобу, широкие плечи и могучую шею. Но он побеждал людей посильнее и решил, что в узком пространстве его величина и тяжесть дадут ему преимущество перед более подвижным золотоискателем. Чем дольше он смотрел на шею Гленистэра, тем сильнее разгорались его ненависть и желание удовлетворить ее.

— Снимайте куртку, — сказал Гленистэр. — А теперь поворачивайтесь. Хорошо. Я хотел знать, не лжете ли вы насчет револьвера.

— Я убью вас! — заорал Мак Намара.

Гленистэр положил собственный револьвер на крышку сейфа и сбросил мокрую куртку. Теперь разница между ними в пользу инспектора выступила яснее.

Хотя не было сделано ни малейшего намека, но оба знали, что бой совсем не касается «Мидаса». Они хорошо знали настоящий источник их безумной вражды. Они должны были кончить единоборством; это был логический и необходимый выход.

Оба чувствовали, что им так и следует бороться — с глазу на глаз, без свидетелей и первобытным оружием; оба они были природные борцы, и оба боролись за самый ценный для них приз.

Они сошлись в яростной схватке. Мак Намара поднял руку для страшного удара, но Гленистэр ловко отбил ее. Он двигался легко и с удвоенной уверенностью, благодаря мягким подошвам муклуков. Зная, что противник превосходит его тяжестью тела, он решил лишь защищаться от буйных нападений и оставаться как можно дольше вне сферы его ударов. Он ударил инспектора в рот с такой силой, что у того голова откинулась назад, руки замахали по воздуху; затем, не давая ему времени опомниться, Рой вновь ускользнул и нанес ему второй удар; но Мак Намара был искусен в боксе и вовремя закрыл лицо. Он выплюнул кровь и опять кинулся на противника, сбивая его с ног. Кулак Гленистэра опять вылетел вперед, но Мак Намара шел, опустив голову, и удар пришелся слишком высоко, по лбу.

Внезапно Рой почувствовал страшную боль; он понял, что разбил запястные кости и что рука его уже бесполезна. Не дав ему придти в себя, Мак Намара прошел под его протянутой рукой, схватил его вокруг пояса и, просунув левую ногу за ногу Роя, с силой бросил его на пол, но юноша, как кошка, перевернулся в воздухе и, упав на четвереньки, эластично подпрыгнул кверху. Однако инспектор успел кинуться на него и, не дав ему встать, силился схватить его руками за горло.

Рой узнал роковую мертвую хватку; он пытался оторвать руку противника от горла, но левая рука его была беспомощна, так что он мог вырваться лишь движениями своего тела; борцы стояли, напрягаясь, качаясь и двигаясь с места на место с надувшимися жилами.

Люди могут стрелять и защищаться во время дуэли со спокойной обдуманностью и полным хладнокровием; но когда дело доходит до борьбы грудь с грудью двух потеющих тел, до работы железных мускулов, то ум уходит в самые темные свои углы, и злая страсть выскальзывает из своего глубокого убежища и принимает участие в ужасной борьбе.

Скользя по полу, они стукнулись о перегородку, которая треснула, обдав их разбитым стеклом. Они упали и катались по обломкам; затем, по взаимному согласию, встали, глядя друг другу в глаза, с широко раскрытыми и ловящими воздух ртами и лицами, измазанными кровью и потом. Левая рука Роя жестоко болела, а разбитые губы Мак Намары застыли в страшной гримасе. Так постояли они несколько секунд, затем вновь схватились. Обстановка конторы была окончательно перебита, и комната превратилась в кучу обломков. Одежда борцов порвалась, руки выглядывали сквозь разорванные лохмотья рукавов. Они уже не ощущали боли, и тела их превратились в бесчувственные механизмы.

Лицо старшего борца под ловкими ударами Гленистэра превратилось в нечто бесформенное, а у последнего кости ныли от странных приемов противника. Рой, главным образом, пытался держаться на ногах и выдерживать сокрушительную силу объятий Мак Намары.

Это был первый человек, которого он не мог взять просто силой; этот огромный, с оскаленными зубами гигант гонял его с места на место, как ребенка. Рой бесчисленное количество раз, с силою кузнечного молота, ударял его по лицу. Эта одинокая борьба не подчинялась никаким правилам; оба мужчины были глухи ко всему, кроме шума в собственных ушах; они были ослеплены ненавистью и не чувствительны ни к чему; говорила в них лишь жажда крови. Постройка гудела и тряслась от тяжелого топота; казалось: вырвалось какое-то чудовище и безумствовало на свободе.

Из лавки внизу выскочил человек без шляпы и столкнулся с пешеходом, остановившимся на тротуаре. Они вместе поспешно взбежали по лестнице.

Лодка, которую Рой видел на море, уже подъехала к берегу, и по мокрому песку к Передней улице пробирались три пассажира, возглавляемые Биллом Уилтоном. Остальные двое были рослые и мускулистые люди, путешествующие без багажа.

Город просыпался вместе с солнцем, поднимавшимся медным краем из-за моря. Судья Стилмэн и Воорхез вышли из гостиницы и остановились, пропуская в тумане караван мулов в упряжке. Повозки сияли солдатскими мундирами, и лучи солнца блестели на головных уборах; все они направлялись на «Мидас».

Из тумана, низко расстилавшегося по земле, выделились фантастические очертания двух лошадей; на одной сидела девушка, на другой — измученная и трагически смешная фигура: человек, окоченевший и качавшийся в такт движениям лошади; лицо у него было искажено страданием, руками он машинально держался за луку.

Казалось, судьба незримой рукой сама устроила инсценировку последнего акта пьесы, собрав главных актеров ее на тех же золотистых песках, которые были свидетелями их первых выступлений.

Мужчина и девушка подъехали вплотную к судье и Воорхезу, которые закричали от удивления, увидав их. Не успели они остановить лошадей, как из дома рядом с ними вихрем выбежал человек, крича во все горло:

— Помогите! Скорее!

— Что случилось? — спросил шериф.

— Убийство! Дерутся Мак Намара и Гленистэр!

Он кинулся назад вместе с Воорхезом; за ними бежал судья. Сверху доносились глухие крики.

Кид повернулся к трем людям, спешившим от берега, и, узнав Уилтона, закричал:

— Развяжи мои ноги! Разрежь веревки! Скорее!

— В чем дело? — спросил адвокат, но, услыхав имя Гленистэра, кинулся вслед за судьей, предоставив одному из своих спутников отвязать всадника.

Теперь уже звуки драки ясно доносились до них, и все бросились гурьбой к дверям; Элен шла вслед за братом, несмотря на его убеждения.

Она впоследствии не понимала, как поднялась по этой лестнице; ею овладел гипноз, принуждающий человека против воли присутствовать при катастрофе. Дойдя до места происшествия, она остановилась в ужасе: группа, к которой она присоединилась, стояла, наблюдая за двумя безумными существами, кидающимися друг на друга с нечеловеческими криками, оборванными, окровавленными, борющимися в комнате, где весь пол был густо усеян обломками. Все легкие и ломкие предметы, бывшие в комнате, были превращены в щепы, как будто бы они попали в бешено кружащийся водоворот.

До сего дня от Даусона до пролива и от Унги до полярных стран люди рассказывают об этом бое, когда собираются вокруг ярких лагерных костров или в темных придорожных гостиницах. Хотя иные относятся недоверчиво к рассказу, но те, что сами были свидетелями происшествия, клятвенно подтверждают рассказ. Они говорят, что бой напоминал встречу самцов оленей весной, хотя был еще страшнее. Во всяком случае было очевидно, что ни один их них не замечает присутствия наполнивших комнату людей, не слышит криков их даже тогда, когда шериф протолкался сквозь толпу в дверях и схватил ближайшего из борцов, оказавшегося Гленистэром. Он попал в тот миг, когда бойцы приостановились на расстоянии аршина друг от друга, поедая друг друга опьяневшими от ярости глазами и с трудом ловя воздух утомленными легкими.

Одним взмахом длинных рук молодой человек швырнул незваного пришельца от себя с такой силой, что тот ударился головой о сейф и покатился без чувств. Затем бой продолжался, как будто бы ничего не произошло. Во время остановки присутствующие заметили, что изо рта Мак Намары текла вода, как будто бы его безостановочно тошнило, причем он постоянно стонал.

Элен закричала:

— Остановите их! Остановите их!

Но, казалось, никто не был способен вмешаться. Она слыхала, что и брат шепчет что-то про себя и тяжело дышит. Судья был мертвенно бледен и по-идиотски беспомощен.

Тяжелое положение Мак Намары было ясно для его противника, наступавшего на него; однако и у Гленистэра мускулы уже не слушались, ребра его казались надломленными, спина ослабла и ноги дрожали. Когда они вновь сошлись, то Мак Намара поднял руку и схватил молодого золотоискателя за лицо, впиваясь в его щеки скрюченными пальцами, заставляя его разжать челюсти и отгибая ему голову назад, словом, силясь искалечить его. Рой почувствовал, что кожа на лице его начинает поддаваться, и прыгнул, вырываясь из рук противника; тогда тот собрал последние силы и кинулся к сейфу, где лежал револьвер. Инстинкт подсказал Гленистэру, что враг его хватается за последнюю соломинку, чтобы спастись. И, когда Мак Намара повернулся, чтобы достать оружие, Рой прыгнул на него, как пантера, обнял его вокруг талии и схватил его руку правой рукой. Впервые с начала поединка они оказались не лицом к лицу. Для Роя оказалось выгодным предательское движение Мак Намары: Рой понял, что момент победы близок.

Все случилось гораздо скорее, чем можно это описать; все произошло так быстро, что солдаты еще не дошли до дверей, как борющиеся уже стояли, крепко обнявшись, у сейфа.

На Аляске существует множество прикрашенных рассказов о том, что произошло в дальнейшем, ибо изо всех присутствующих один лишь Бронко Кид знал правду об истинных побуждениях борцов в этом поединке. Одни говорят, что молодого человека обуял страх смерти, удесятеривший его громадную силу; другие же считают, что противник его обессилил в наказание за его нечестную деятельность; однако все это не соответствовало истине.

Лишь только Рой обнял сзади Мак Намару, он пропустил свою разбитую руку вверх, мимо груди и вокруг шеи Мак Намары, так что рука оказалась плотно прижатой под мышкой врага и наклоняла вперед голову последнего; свободной же рукой он схватил руку противника близко от револьвера, находившегося в ней, держа его таким образом в неразрывном кольце. Настал критический момент; оба тела стояли неподвижно и прямо, как скалы, не двигаясь ни на миг с места. Призывая последние силы, Гленистэр протянул назад правую руку, и началась борьба за револьвер, который, схваченный двумя руками, качался из стороны в сторону или внезапно подскакивал кверху.

Мак Намара вырывался всем телом, но он был тесно прижат к сейфу и не мог освободиться; голову его прижимала книзу левая рука Роя, и он бесполезно боролся до тех пор, пока не стал задыхаться.

Несмотря на упорную борьбу, правая рука его стала поневоле подвигаться назад. Он переступил с ноги на ногу, и глаза его налились кровью; он чувствовал, что длинные пальцы, охватившие его кисть, подобны тяжелым оковам и сильны энергией молодости, не признающей поражения. Медленно, вершок за вершком, рука больного человека была оттащена назад и вниз мимо его бока; по страшно тяжкому дыханию его можно было судить, какую борьбу он выносил.

Он все еще вырывался и боролся, но бесполезно. Он пытался выстрелить из револьвера, но пальцы его так плотно впились в последний, что невозможно было поднять курок.

Тогда Гленистэр начал тянуть руку его кверху.

Белая кожа под рваной одеждой обоих мужчин напряглась над огромными, движущимися, распухшими и дрожавшими мускулами.

Элен, наблюдавшая в молчаливом ужасе, почувствовала, что брат ее глубоко впился пальцами ей в плечо, и услыхала его прерывистое дыхание. Лицо его горело от возбуждения, и она слышала, что он постоянно повторял:

— Это мертвая хватка, мертвая хватка.

Теперь рука Мак Намары уже согнулась и скрючилась на его спине; они увидели, что плечо Гленистэра опустилось, локоть его прижался к боку, и тело его поднялось в последнем страшном усилии: казалось, он отталкивал большую тяжесть. В тишине что-то треснуло, как сухая палка. Затем послышался оглушительный выстрел и крик невыносимой боли сильного человека.

Мак Намара упал на колени, потом свалился на землю лицом вперед, как будто все кости в его большом теле размякли и обратились в жидкость, а победитель его, спотыкаясь, привалился к стене и еле удерживался на ногах, качаясь, ослепленный, истощенный, с лицом, почерневшим от выстрела, но мрачно счастливый радостью победы.

Судья Стилмэн истерически закричал:

— Немедленно арестуйте этого человека! Не выпускайте его!

Гленистэр впервые осознал, что тут присутствуют посторонние.

Подняв голову, он в упор посмотрел на ближайшие лица, затем протестовал:

— Я победил мерзавца и сломал его собственными руками.

Глава ХХII. ПРЕДДВЕРИЕ СТРАНЫ ОБЕТОВАННОЙ.

Солдаты схватили молодого человека, не пытавшегося противиться им, и в комнате начался хаос.

Снизу прибежала масса людей, кричавших и расспрашивавших, пока кто-то не догадался крикнуть сверху:

— Они арестовали Роя Гленистэра! Он убил Мак Намару! — после чего поднялся рокот голосов, угрожавший перейти в крики «ура».

Тогда один из приверженцев инспектора закричал:

— Повесим его! Он убил десять наших товарищей вчера!

Элен содрогнулась, но Стилмэн, обозленный до того, что расхрабрился, успокоил гневные голоса:

— Солдаты, не пускайте сюда никого. Я сам займусь этим человеком. Я заставлю его ответить за все его преступления.

Мак Намара со стоном встал с пола; его правая рука качалась у плеча, странно свободная, искривленная и с вывернутой наружу ладонью; разбитое лицо его было страшно от боли и поражения.

Он глухо проклинал своего врага.

Рой молчал; когда возбуждение его стало утихать, он понял, что лица, в дикой пляске пляшущие вокруг него, — лица его врагов, что Бронко Кид невредим и что месть его лишь наполовину осуществлена.

Колени его подгибались, в груди горел пожар. Он пошел, спотыкаясь, вдоль ряда людей и остановился вплотную подле девушки и ее спутника, не веря своим глазам.

— А, вот ты где? — крикнул он игроку и, скрипя зубами, начал вырываться из рук державших его солдат. Но сейчас справиться с ним было так же легко, как если бы он был ребенком; они повели его вперед; он тяжело опустился всем телом и продолжал оглядываться назад через плечо.

Они уже были у двери, когда Уилтон преградил им путь, восклицая:

— Стойте! Все хорошо, Рой!

— Да, Билл, все хорошо. Мы сделали, что могли; но нас доконал мерзавец. Теперь он предаст меня суду, но мне все равно. Я сломал его голыми руками. Не так ли, Мак Намара?

Он издевался над инспектором, который громко выругался в ответ, с яростью глядя на него, а Стилмэн подбежал и крикнул капризно:

— Уберите его, говорю вам! Ведите его в тюрьму!

Но Уилтон не сходил с места, и все с ожиданием смотрели на него. Со свойственной ему склонностью к драматизации он закинул назад голову и, засунув руки в карманы, дерзко ухмыльнулся в сторону судьи и инспектора.

— Сегодняшний день будет для вас днем поражения и разочарования, друзья мои, — сказал он. — Этот молодец не сядет в тюрьму, вы же сами наденете наручники. Да, вы разыгрывали ловко игру, говорить нечего, вы и ваши сенаторы, ваши политиканы и влиятельные лица. Но теперь настала наша очередь, и мы заставим вас поплясать. Отплатятся вам обкраденные прииски и ваше воровство и разорение людей, которых вы пустили по миру. Слава Богу, нашелся один неподкупный суд, и мне посчастливилось набрести на него.

Он повернулся к незнакомцам, которые пришли вместе с ним с парохода, и сказал:

— Объявите приказ об аресте.

Те выступили вперед.

Шум привлек людей, сбежавшихся со всех сторон; не найдя уже места на лестнице, они плотной стеной стояли на улице; всех присутствующих быстро облетело известие о последней сцене драмы, о бое на «Мидасе», о великом поединке наверху, в конторе, и об арестах, произведенных понятыми из Сан-Франциско.

Подобно сказке из «Тысячи и одной ночи», из этих слухов тотчас сложился удивительный рассказ.

Люди возбужденно толкали друг друга, стараясь взглянуть на действующих лиц драмы; выходивших из дома забрасывали вопросами. Люди видели, как вынесли на руках шерифа, потерявшего сознание; за ним шел старый судья, превратившийся в дрожавшего старика. Его встретили крики презрения и негодования. Когда же показался шатавшийся Мак Намара, толпа грозно зашумела.

Он знал, что она готова растерзать его, но, измученный и искалеченный, все же сумел посмотреть на нее с таким вызовом и презрительной злобой, что она присмирела. Последнее впечатление, оставленное им о себе, было впечатлением о сильном человеке, побежденном, но не разбитом до конца.

Толпа стала вызывать Гленистэра, и его растерзанная героическая фигура показалась в дверях; густые волосы падали ему на лоб, небритое лицо сохраняло вызывающее, несмотря на усталость, выражение; мускулистые руки и грудь его были почти обнажены; разорванная одежда висела клочьями.

Толпа разразилась громовым «ура».

Вот это их человек, кость от кости их, сын северной страны, который трудился, любил и боролся близким и понятным им способом и сумел отстоять свои права.

Но Рой, немок и равнодушный, шатаясь, шел по улице с Уилтоном.

Он слышал, что спутник его что-то говорит, торжествуя, и чему-то радуется.

— Мы побили их, брат. Побили их же средствами. Они арестованы за оскорбление суда. Вот оно что! Они не повиновались первым приказам, но я-таки добрался до них.

— Я сломал ему руку, — прошептал Гленистэр.

— Да, я видел. Фу! Это было ужасно! Я не мог доказать существования заговора, но они все равно посидят в тюрьме, а мы выйдем из заколдованного круга.

— Она лопнула у плеча, — продолжал глухо Рой. — Совсем, как ручка лопаты. Я почувствовал это, но ведь он пытался убить меня, и мне пришлось защищаться.

Адвокат отвел Роя к себе домой и перевязал его ушибы, безостановочно разговаривая, но юноша, казалось, был как бы во сне: не замечалось в нем ни подъема духа, ни возбуждения и радости победы.

Наконец Уилтон воскликнул:

— Ну, подбодрись! Что это, в самом деле? Ты похож на побежденного. Разве ты не понимаешь, что мы выиграли? Не понимаешь, что «Мидас» твой? А с ним и весь мир!

— Выиграли? Много ты понимаешь, Уилтон! «Мидас», весь мир… На что он мне? Ты ошибаешься. Я все потерял — да, я потерял все, чему научился от нее, и по какому-то капризу судьбы она присутствовала при этом. Теперь уходи: я хочу спать.

Он упал на смятую постель, и не успел адвокат укрыть его, заснул, как мертвый, и проспал до следующего дня.

После полудня Дэкстри и Сленджак, вызванные Уилтоном, явились и напали на Роя, тряся его с ласковой грубостью до тех пор, пока он не поднялся. Он выкупался, растер наболевшие мускулы и пришел в нормальное состояние.

Они заставили его рассказать все, что он пережил за последнюю ночь, до малейших подробностей.

Наконец Дэкстри прервал его жалобным восклицанием:

— Я готов был отдать свою часть «Мидаса» за то, чтобы видеть, как ты сломал его. Я бы заорал от наслаждения. Говорят, когда его арестовали, он ругался на восемнадцати языках, причем каждое ругательство было отвратительнее и энергичнее предыдущего. 0х! Сколько я потерял! За последнее время я стал выражаться что-то бледно. А тут услыхал бы нечто мощное и оригинальное и пополнил бы свой словарь. Нет, скажу вам, целый мешок самородков не удержал бы меня вдали, знай я, что здесь происходит.

— Какой был звук, когда она лопнула? — настаивал болезненно любопытный Симмз. Но Гленистэр вообще отказался говорить о поединке.

— Пойдем, Слен, — сказал старый пионер, — пойдем в город. Я так возбужден, что не могу усидеть на месте, а там мы, может быть, услышим описания всего, как оно действительно было, от очевидцев, не связанных с незахлороформированной излишнею скромностью. Рой, советую тебе не писать романов с подобным описанием личных переживаний, потому что они были бы так же потрясающе интересны, как поваренные книги. Подумай, четверо людей мне уже рассказало историю этой драки. Все они находились на расстоянии четырех кварталов от места действия, и, несмотря на это, все четыре рассказа были интереснее твоего. Да и каждый разнился от другого.

Теперь, когда Гленистэр пришел в себя, он мог по-настоящему оценить свой поступок.

— Я — животное, зверь! — простонал он. — И это после всех моих стараний. Я хотел победить эту сторону своей природы, хотел быть достойным ее любви и доверия, хотя бы мне и не удалось никогда добиться их. И вот при первом же случае я доказал свое ничтожество. Я потерял ее доверие, и, что несравненно хуже, я потерял доверие к самому себе. Она всегда видела меня с худшей стороны, — продолжал он, — но на самом деле я не так уж плох. Я хочу быть честным и справедливым и, представься еще случай, сумел бы быть таким. С меня слишком много потребовали. Вот и все.

Кто-то постучал. Гленистэр открыл дверь. Вошли Бронко Кид и Элен.

— Погоди, старина, — сказал Кид, — я пришел к тебе как друг. — Игрок двигался с трудом. — Я весь зашит в какие-то бандажи.

— Ему следовало бы лежать в постели, но он не позволил мне идти одной, а я не хотела дольше ждать, — добавила Элен, со странным смущением избегая взгляда Гленистэра.

— Он не позволил вам? Я не понимаю.

— Я ее брат, — объявил Бронко Кид. — Я уже давно это знаю, но я, я, ну, ты понимаешь, мне неудобно было сказать ей. Скажу одно, я всегда честно играл до той ночи, когда мы с тобой сразились, а тогда я был зол, как сумасшедший, из-за слухов, которые кто-то распространил. Вчера вечером я случайно узнал о Струве и Элен и добрался до гостиницы вовремя, чтобы спасти ее. Мне жаль, что я не убил его.

Его длинные белые пальцы судорожно сжали ручку кресла при этом воспоминании.

— Разве он не умер? — спросил Гленистэр.

— Нет. Доктора привезли его сюда, он поправится. Он один из многих здесь на Аляске, которые на свободе лишь потому, что там, дома, шериф не сумел добраться до него. Кроме того, есть еще одна вещь, которую следует сказать тебе. Я плохой рассказчик, но, если ты не будешь торопить меня, то я расскажу все по порядку. Я не хотел пускать Элен сюда, но она сказала, что должна идти, а ей виднее. Это касается документов, которые она привезла весной. Она боится, как бы ты не думал, что она была причастна к этому заговору. Но ты ведь не веришь этому, не правда ли?

Он вызывающе поглядел на Роя, но тот горячо ответил:

— Конечно, нет! Продолжай.

— Ну вот, она недавно узнала, что эти документы изобличают весь заговор и могут служить доказательством, чтобы засудить судью, Мак Намару и остальных. Но Струве хранил их в своем сейфе и не хотел отдать даром. Вот почему она и поехала с ним. Она думала, что поступает правильно, — вот и все. Оказывается же, что Уилтон достиг своего иным путем. Теперь мы подходим к самому интересному. Судья и Мак Намара арестованы за неуважение к постановлениям суда, можно наверное сказать, что они будут осуждены. Ты получишь свой прииск обратно, а эти люди будут посрамлены и сядут в тюрьму.

— Да, может быть, на шесть месяцев, — взволнованно перебил его Рей. — Но что из этого? Они совершили невиданное преступление. Они обокрали целый край, все население, они унизили суд и превратили судью в продажную тварь; они засадили в тюрьмы одних порядочных людей и разорили других, и за все это какую кару они понесут? Заплатят какую-нибудь несчастную пеню, несколько месяцев посидят в тюрьме да потеряют награбленное ими имущество? Обвинить их за неуважение к суду все равно, что присудить убийцу к наказанию за нарушение общественной тишины и порядка. Мы отделались от них, это правда, и они больше не станут беспокоить нас, но они не понесут ответа за главное преступление! Да, севернее пятьдесят третьего градуса широты нет законов божеских или человеческих. Но если есть справедливость южнее, то люди эти должны будут ответить.

— Теперь мне еще труднее сказать тебе то, что я хотел сказать. Мне почти жаль, что мы пришли сюда, так как я не мастер по части словесных объяснений и не знаю, поймешь ли ты меня, — сказал серьезно Бронко Кид. — Вот как мы смотрим на дело: ты победил, несмотря на все препятствия, ты получил свой прииск обратно, а они обесчещены. Для таких людей, как они, последнее горше всего остального. Но судья — наш дядя, и у нас с ним в жилах течет одна кровь. Он взял к себе Элен, когда она была ребенком, и заменил ей отца; он любил ее настолько сильно, насколько способен любить эгоист. И она также любит его.