"Ах! - думает птичка. - Красота какая! Весело как!"
      Весело-то весело, а кушать надо.
      Видит: мухи, комары кругом летают.
      Замахала крылышками, погналась за ними. А крылышки у нее ни длинны, ни коротки, ни круглы, ни остры, - средненькие.
      Машет крылышками, за мухами, комарами гоняется, а поймать не может.
      Вдруг мчится стриж. Вперед пронесся, круг дал, да назад, да вниз, да вверх, вправо, влево, - да всех мух, комаров и переловил.
      - Вот, - говорит, - как летать надо, чтобы мух, комаров ловить. Вот какие крылья для этого надо, видела?
      Посмотрела птица: у него крылья длинные-длинные. Сложит их, - под ними и хвоста не видно. Узкие крылья, острые, как кривые ножницы, если их растопырить.
      "Ну, так я в лес полечу, - думает птица. - Там себе что-нибудь промыслю".
      Прилетела в лес, а там - чаща. Крылья за ветки задевают, хвост она поворачивать не успевает.
      А хвост у нее ни длинен, ни короток, ни широк, ни узок, средненький.
      Выскочила из чащи сорока, хохочет:
      - Да разве с таким хвостом в лесу леоать? Тут во какой хвост надо, видела?
      И подняла свой хвост. А хвост у сороки длинней самой сороки.
      - Крылышки тебе поменьше бы надо, покруглей, а хвоста прибавить, чтобы верть - и повернула, верть - и в другую сторону. В чаще-то и все так. Дернула хвостом, и нет ее.
      "Ну, - думает птица, - начит, на реку мне лететь надо. Там промыслю".
      И полетела".
      - Тут первой сказке конец, а тебе ответ - отчего у сороки такой хвост.
      КОМУ ЗУЁК КЛАНЯЕТСЯ, А ПЛИСКА ХВОСТОМ КИВАЕТ?
      - Вторая сказка, - говорит отец.
      - "Прилетела птица на реку. Села на обрыве и видит: по песку, у самой волны, бегает зуек. Побежит-побежит - и станет. А станет - сейчас кланяться начнет. И кланяется, и кланяется.
      А на камушке в воде сидит тоненькая плиска. И все хвостиком кивает, все кивает хвостиком.
      Птица думает:
      "Кому это они кланяются? Уж не мне ли?"
      Вдруг - жжип! - со свистом пронесся над ней чеглок-соколок. И пропал.
      Звек и плиска кричат птице:
      - Счастье твое, что ты смирнехонько сидела! А то увидел бы тебя чеглок-соколок и унес бы в когтях. Пискнуть бы не успела.
      Птица удивилась:
      - А почему бы он меня увидел, если б я двигалась?
      - Да потому, что ты на земле сидишь, кругом тебя одни камни, тихо все, не шевелится. А кто шевельнется, того сразу заметно.
      - Так чего же вы-то кланяетесь, вы чего киваете?
      - А мы у волны живем. Волна колышется, и мы колышемся. Нам так надо. Станем смирно, а кругом все движется, все качается, - сразу нас заметно".
      - Тут второй сказке конец, а тебе ответ, - кому зуек кланяется, а плиска хвостиком кивает.
      - И третья сказка, - сказал отец.
      ПОЧЕМУ ЧАЙКИ БЕЛЫЕ?
      - "Птица думает:
      "В воздухе мне не прожить, в лесу не прожить, и на реке, выходит, тоже не прожить: я прятаться не умею. Кто бы меня защитил?"
      И видит: летит-плывет над рекой белая чайка.
      Вдруг чайка крылья сложила и пала в воду. Пала в воду, крыльями над спиной взмахнула и опять на воздух поднялась.
      А во рту у нее - рыбка.
      Тут еще и еще со всех сторон налетели белые чайки. Стали над рекой кружиться, падать, подниматься, - из воды рыбок таскать.
      "Вот славно, - думает птица. - Пристану к чайкам. И сыта буду и цела буду: чайки большие, чайки сильные, они меня от чеглока-соколка защитят".
      Полетела к белым чайкам:
      - Примите меня в артель!
      Посмотрели на нее белые чайки и говорят:
      - Не годишься ты в нашу артель. Как ты своим носом рыбку будешь ловить? У нас, видишь, носы крепкие, острые. А твой нос ни крепок, ни мягок, ни тупой, ни остренький, - средненький.
      - Ничего, как-нибудь, - говорит птица.
      - И серенькая ты, - говорят белые чайки. - Даже и не поймешь, какого цвета. А мы, видишь, белые.
      - А почему вы белые? - спрашивает птица.
      - Нам другими быть нельзя, - отвечают белые чайки. - Первое дело, рыбки из воды нас видеть не должны, - а то разве их поймаешь? Рыбки снизу смотрят, - над ними потолок белый. Речной потолок. А над ним - небо, на нем облака белые. Нас, белых, над белым под белым рыбкам не видно.
      Второе дело, мы дружной артелью рыбку ловим. Разлетимся в разные стороны, и каждая высматривает рыбку. Рыба стадами ходит. Вот мы и глядим друг за дружкой издали, из глаз не выпускаем. Вот сложила подружка крылья, - пала на воду. Ага, значит, рыбка там!
      И все мы к счастливой подружке спешим, все рядом ловить принимаемся.
      Издали мы друг на дружку сбоку смотрим. И нам друг дружку хорошо видать: ведь белые мы, заметные на воде и над берегом. А тебя, серенькую, нам не усмотреть: ты над берегом полетишь, - не видно, мимо леса - не видно и под небом - не видно. Уж на что у чеглока-соколка глаза вострые, и тот тебя не приметил. А кого не видно, для нас того и нет.
      - А как же я? - спрашивает птица.
      - Да тебя и вовсе нет, - отвечают белые чайки. - ты кругом средненькая. Ты выдуманная. Таким под солнцем места нет. Посмотри-ка на себя в воду.
      Посмотрела птица вниз. Там, в тихой реке, все как в зеркале: и белые чайки кружат, и зуек кланяется, и плиска хвостом кивает, и сорока прилетела - на кусту сидит, и стриж в небе мчится. А ее - птицы - нет.
      - И лети-ка ты, - говорит чайка, - назад, откуда взялась!
      Делать нечего, - полетела птица назад, к своему человеку.
      Человек этот как раз спал, - рот разинул.
      Птица и впорхнула ему в голову.
      Человек глотнул, вздохнул, проснулся и говорит:
      - Вот сон какой приснился! Будто жила-была птица..."
      - И тут третьей сказке конец, а тебе ответ, - почему чайки белые.
      КУЗЯ ДВУХВОСТЫЙ
      Сергейке очень хотелось поймать какую-нибудь птичку, особенно кузю большую белощекую синицу. Уж очень они - кузи - веселые, бойкие, смелые.
      Клетка у Сергейки была, а западню ему дали товарищи. На три дня дали. И в перввый же день Сергейке попался в западню кузя.
      Сергейка понес его домой и стал пересаживать из западни в клетку. Но кузя так бился, дрался и клевался, что Сергейка ненарочно выдрал у него несколько перьев из хвоста. И стал кузя двухвостый: сзади торчат перья вилочкой, а посередине ничего нет.
      Сергейка подумал: "Куда мне двухвостого! Мальчишки засмеют, скажут: "Общипанный, в суп его надо".
      И решил кузю выпустить и наловить других птиц. Два дня оставалось еще у него.
      А кузя прыгает себе с жердочки на жердочку, перевертывается вниз головой, как обезьяна, и долбит своим крепким клювиком зерна. Солнце в комнату заглянет, он запоет:
      - Зин-зи-вер, зин-зи-вер"! - так весело, звонко. Будто никогда и на воле не был, всегда жил в клетке.
      Сергейка стал его выгонять из клетки, - кузя как крикнет:
      - Пинь-пинь-черр! - как зашипит на него!
      Пришлось выставить клетку в окно и открыть дверцу.
      Улетел кузя. Сергейка опять западню поставил.
      Утром приходит и еще издали видит: захлопнута западня, кто-то попался. Подошел, - а в западне кузя сидит. Да не какой-нибудь, а тот самый: двухвостый!
      - Кузенька! - взмолился Сергейка. - Ты же мне мешаешь других птиц ловить. Один только день и остался мне ловить их.
      Он взял западню с кузей и пошел прочь от дома. Шел-шел, пришел в середину леса и там выпустил кузю. Кузя крикнул:
      - Пинь-пинь-черр! - и скрылся в чаще.
      Сергейка вернулся домой и опять поставил западню.
      На другой день приходит, - опять кузя двухвостый в западне!
      - Пинь-пинь-черр!
      Чуть не расплакался Сергейка. Выгнал кузю и отнес западню хозяевам.
      Прошло несколько дней. Сергейка скучал и уже стал думать: "Зачем я кузю выгнал? Хотя и двухвостый, а какой веселый".
      Вдруг за окном:
      - Пинь-пинь-черр!
      Сергейка открыл окно, и кузя сейчас же влетел в избу. Прилепился к потолку, перелетел на стену, увидал таракашку, тюкнул его носом и съел.
      И стал кузя жить в избе у Сергейки. Захочет, - в клетку залетит, зернышек поклюет, выкупается в ванночке и опять вылетит: Сергейка клетку не закрывал. Захочет, - по всей избе летает, тараканов ищет.
      Склевал всех тараканов, крикнул: "Пинь-пинь-черр!" - и улетел.
      ПЛАВУНЧИК
      Преудивительная у нас водится птичка. Называется - плавунчик.
      Где бы вы ни жили летом - на Волге, на Кавказе или в жарких степях Казахстана, под Ленинградом, под московй или на Камчатке, - всюду вы можете этих птичек встретить. И всегда неожиданно. А назавтра придете туда, где их видели, - их уж нет.
      Ищите их на море, в озере, на реке, в пруду. Даже если около вашего дома оесть просто большая яма, - и тут вам могут попасться на глаза плавунчики. Была бы в яме вода.
      Птички эти - из куликов. Кулики - стройные такиен птицы, на очень длинных ногах и с очень длинным носом. Живут больше по болотам, по берегам рек, озер. Но они не плавают, не ныряют: только бегают у воды по берегу и кланяются, кланяются носом до земли. Носом они достают себе еду в тине, в иле, под камешками или в траве.
      Кулики-то плавунчики - кулики, да у них, как говорит мой сынишка, все шиворот-навыворот. Носик у них не такой уж длинный, ножки тоже. И редко увидишь их на берегу: они все плавают.
      Спросите, на кого плавунчики похожи? Как их узнать, если встретишь?
      Узнать их очень легко. Ростом плавунчики примерно со скворца. Похожи они на те нарядные цветные поплавки, что покупают молодые удильщики в магазинах. Особенно похожи, когда сидят на воде: сидят и танцуют на волнах, как поплавки. Сами белые, и серые, и красноватенькие - пестро расписаны.
      И всегда их целая стайка. Народ они очень дружный. Одиночку редко-редко встретишь. Они все в компании.
      Сынишка мой, когда в прошлом году в первый раз их увидел, очень удивился.
      Пришел домой и говорит:
      - Что за птиц таких я видел, - просто не пойму. Идешь - все птицы от тебя удирают, разлетаются. А эти и не думают. Плавают у самого берега. Я подхожу - они не только не улетают, даже отплыть подальше не хотят. Кувыркаются головой под воду, как маленькие уточки. Ни минуты не посидят спокойно: кружатся жуками на воде. А то в чехарду начнут играть: прыгают друг через друга, перепархивают - и опять на воду садятся.
      Жили мы прошлый год в деревне на Урале. Домик наш стоял на самом берегу реки Камы. И все лето стайки плавунчиков плавали у нас перед глазами, - прямо из окошек видно. Сегодня плавает стайка, а завтра исчезнет. Пройдет два-три дня - другая стайка появится. И так все лето.
      Сынишка мой говорит:
      - Вот бездельники! Другие птицы - все на гнездах, птенцов выводят. А эти ничего не делают, только в чехарду на воде играют все лето. Наверно, это петушки: красивенькие такие, яркие. У всех птиц самцы красивей самок. Наш Петька вон какой франт, а курочки серьенькие.
      Я ему объяснил, что он ошибается. У плавунчиков как раз наоборот: петушки сереьнькие, а курочки - франтихи, ярко одеты. Далеко на севере, в тундре, весной курочки снесут в гнезда яйца - и до свидания! Улетают;
      Петушки одни на гнездах сидят, детей выводят, потому учат их, как жить. А курочки-франтихи все лето по всей нашей стране летают, путешествуют себе с места на место.
      Сынишка мой говорит:
      - Это просто какие-то птички шиворот-навыворот! А все-так я их шибко залюбил, потому что они меня не боятся. Будто знают, что я их не трону и плохого им не сделаю. Хорошие они.
      - Очень хорошие, - согласился я.
      И вот раз утром прибегает мой сынишка домой с Камы. Он рыбу ходил удить на реку.
      Прибегает и говорит:
      - Смотрите, кого я принес.
      Лезет себе за пазуху, вынимает оттуда живого плавунчика и пускает его на пол.
      - Я, - говорит, - сидел на берегу с удочкой. Вдруг две вороны летят. Кричат, каркают. А впереди них, смотрю, какая-то маленькая птичка мчится. Вороны ее ловят, схватить хотят. Она из стороны в сторону бросается, кричит.
      Увидела меня - и прямо ко мне. Примчалась - и в ноги мне. И сидит.
      "Туик!" - говорит. Я сразу понял: "Защити меня!" - просит.
      Ну, я на ворон удочкой замахал, закричал. Они покружились, видят - со мной им не справиться, и отлетели.
      Я нагнулся, взял плавунчика в руки. Он и не думает улетать. Я удочку смотал - домой с ним. Вот он - видите, какой...
      Плавунчик ходит себе по избе, нас ни чуточки не боится.
      Думали мцы, думали, что с ним делать? Конечно, такая милая птичка радость в доме. Но чем ее кормить? И ведь плавать ей надо. Держать дома трудно.
      Решили выпустить.
      В деревне-то, конечно, нельзя выпускать: тут кошки, собаки и те две вороны. Решили плавунчика отнести подальше.
      Сынишка наклонился, взял его в руки.
      Он ничего, - пожалуйста! Точно век с людьми в избе жил.
      Пошли мы с сынишкой за околицу, через поле, в лес. В лесу, среди вырубки, знал я такую большую яму с водой. Тины там, корму всякого птичьего много было. Днем туда разные кулики прилетали покормиться, а на ночь - утки.
      На этой яме мой сынишка и выпустил плавунчика.
      Плавунчик порхнул в воду, пискнул нам два раза: "Туик, уик!" - вроде, значит, "спасибо" сказал, "до свиданья", - и, как ни в чем не бывало, принялся жуком кружить по воде, пить и есть.
      Долго мы стояли с сынишкой, любовались им. Наконец я говорю:
      - ну, пойдем. Мама давно уж, верно, нас с обедом ждет. А плавунчик забудет нас, улетит отсюда на Каму - к своей стайке. Птица вольная, - ей так хорошо.
      Ушли мы. Но я гшибся: плавунчик не улетел и не забыл нас.
      Через два дня пришли мы с сынишкой на эту яму: уток я хотел настрелять. Спрятались в елушках на берегу.
      Уж солнце за лес село. Тут вдруг что-то мелькнуло у нас над головой и видим: плавунчик наш на воду садится!
      Я высунулся из елушек, машу на него рукой:
      - Кыш, кыш, улетай отсюда скорей!
      А он посмотрел на меня, "туик!" - пискнул, вроде "здравствуй" сказал, и плывет к нам.
      Подплыл и у наших ног кувыркается, тинку со дна носом достает закусывает.
      Сынишка говорит:
      - Пойдем-ка, папа, домой лучше. А то еще ты моего плавунчика вместо утки подстрелишь, как стемнеет.
      Так и ушли, ни разу не выстрелив.
      И больше уж не пришлось мне на этой яме охотиться: плавунчик наш привычку взял каждый вечер сюда прилетать. Плавает среди уток, кружит по воде, - ну как тут стрелять: дробь разлеоится, - ненароком и его заденет.
      Пришла пора - с севера, из тундры, прилетели стайки серьеньких плавунчиков: петушки со своими воспитанниками - молодыми.
      Поплавали немножко на Каме все вместе - с франтихами-самочками. И исчезли.
      Это они в свое осеннее путешествие отправились - на зимовки. А зимовки у них в далеких жарких странах - в Индии, в Индо-Китае и еще дальше.
      Улетел с ними и наш плавунчик.
      Но весной он опять прилетит.
      И, пожалуйста, ребята, если где встретите его или других плавунчиков, - не трогайте их, не пугайте! Они ведь совсем беззащитные и, главное, очень уж верят людям.
      А ведь так приятно, так хорошо на душе становитя, когда в тебя крепко верят и ждут от тебя только хорошего.
      Особенно, когда так в тебя верит беззащитное маленькое существо.
      Пусть хоть птичка.
      ЛУПЛЕНЫЙ БОЧОК
      Думаете, все зайцы одинаковые, все трусы? Нет, зайцы тоже разные бывают. Спросите вот моего сынишку, какого мы раз поймали скандалиста.
      Мы были на охоте в лесу. Втроем: сынишка, я и Джим. Джим - это собачка наша. Коротконожка, уши до земли, хвостик куцый. Замечательная охотничья собачка, хоть и старенькая: всякую дичь разыщет, на крыло поднимет, а подстреленную поймает, схватит и осторожно, не помяв ни перышка, подаст прямо в руки. Необыкновенно умный и добрый у нас Джим. С другими собаками не дерется, никого никогда не кусает, всем знакомым людям при встрече хвостиком часто-часто машет и, знаете, так - по-собачьи приветливо губами улыбается.
      На охоте мы были сухой осенью, - уже лист в деревьев падал, а дождей больших еще не было. В это время охотиться в лесу всего трудней: высохший лист гремит под ногами, дичь тебя далеко слышит и видит сквозь поредевший кустарник и, не подпустив, улетает.
      Вдруг слышу: Джим залаял, залаял в кустах, - и вдруг замолк.
      "На кого это он?! - думаю. И приготовился стрелять.
      Но оттуда, из кустов, никто не вылетел.
      А сынишка уже там и кричит мне из кустов:
      - Папа, папа, беги скорей! Кого Джим-то в плен взял!
      - Я - к ним и вижу: Джим лет\жит врастяжку на земле, а передними лапами зайчонка прижал к листьям, держит его. Зайчонок верещит отчаянно, Джим хвостиком часто-часто виляет, а сынишка мой стоит над ними - и не знает, что ему делать.
      Я подошел, взял зайчонка у Джима. Держу зайчонка двумя пальцами за шиворот, - он еще пуще верещзит, лапками от меня отбивается.
      Сынишка говорит:
      - Это он на тебя сердится. Кричит: "Как ты смеешь меня - такого маленького - обижать!"
      И вправду похоже было, что зайчонок что-то такое кричал.
      А джим на задние лапы встал, передними мне в колени уперся и лижет зайчонка: успокаивает его - что, значит, не бойся, не таковские мы, ничего плохого тебе не сделаем.
      тут вдруг сынишка говорит:
      - Смотри, папа, у него левый бок лупленый.
      Смотрю: на левом боку у зайчонка плешинка. Шерсть содрана, голая кожа - в пятак кружок.
      - Эге! - говорю. - Да ведь это мне знакомый зайчишка! Он от дяди Сережи сбежал. Полезай-ка, дружок, в карман.
      Осторожно его под пузечко перехватил и сунул в свою охотничью куртку, в спинной карман. Такой у меня карман есть в куртке; во всю спину, а по бокам - пуговицы. Очень удобно в нем стреляную дичь носить и всякую всячину, что, бывает, на охоте попадается.
      Зайчонку там темно, тепло - он притих.
      И сразу мы домой пошли.
      По дороге мне пришлось, конечно, все подробно рассказать сынишке, откуда я этого зайчонка знаю и отчего у него бочок лупленый.
      Дядя Сережа - приятель мой, тоже охотник, - живет на краю деревни, у самого леса. Зайчонка он поймал недели три назад - совсем еще крошкой - у себя в саду под кустом смородины. Этот зайчонок - из листопадничков. У зайчих первые зайчата родятся весной, когда еще снег корочкой - наст. И называются они - н а с т о в и ч к а м . А последние в году родятся осенью, когда уж лист с деревьев начинает падать. Их охотники так и зовут - л и с т о п а д н и ч к а м и.
      Дядя Сережа очень этому зайчонку обрадовался. И вот почему: у него, у дяди Сережи, не так давно ощенилась дворовая собака по кличке Клеопарда. Щенят всех он еще раньше знакомым своим обещал. А как их у матери отнимешь? И без того злющая, Клеопарда совсем с ума сойдет, на всех начнет кидаться. Дядя Сережа и придумал зайчонка ей вместо щенят подложить, чтобы не скучала, не лютовала.
      Так и сделал.
      Щенята в ямке сидели. Он ихоттуда взял, когда матери не было, а на их место зайчонка положил.
      Клеопарда пришла - щенят нет, а сидит в ящике малая зверюшка и ее, собачьим, запахом пахнет: в ящике-то все с ее запахом.
      Она и не тронула зайчонка: своим признала. Утешилась им. Кости ему стала таскать, лучшие куски мяса. От такой пищи зайчонок живо бы ножки протянул, да дядя Сережа кормил его молоком и капустой. Так и не научила Клеопарда своего приемыша кости глодать и мясо есть - ее собачью пищу. Зато научила своей собачьей храбрости.
      Клеопарда была отличным сторожем и к хозяйскому дому никого не подпускала - ни чужого человека, ни собак. С таким злобным видом вылетала им навстречу, что редкая собака не подожмет хвоста и не пустится наутек, не дожидаясь, пока эта серая злюка сшибет с ног. Ростом она была с волчицу.
      Зайчонок взрослел быстро. Зайчихи своих детей и двух недель не кормят. По-заячьему, двухнедельный зайчонок уже "большим" считается и должен сам себе разные вкусные травки разыскивать и прятаться от собак.
      Этот зайчонок, хоть еще махонький, живо из ящика выскочил и бегал по всему двору за своей названной матерью. И во всем ей, как обезьянка, подражал. Клеопарда с места - и он за ней. Она на собаку - и от тоже. Она куснет - и он старается куснуть собаку. А зубы у него передние - видели зайцев? - длинные, острые, ветки перегрызают. Как кусзнет, - из собаки шерсть летит! Собаке не до него: только бы от Клеопарды отбиться. Он, зайчонок, и потерял всякий страх перед собаками. Как где увидит, так и несется навстречу - кусаться. Храбрей волчонка стал. Соседские собаки все его боялись.
      Да вот раз забрел на двор к дяде Сереже какой-то дальний щенок, который ни Клеопарды не знал, ни храбпрого ее сынишку.
      Клеопарды тут не случилось поблизости, а зайчонок ее, напившись молочка, спал на сене под ящиком.
      щенок подбежал к ящику, - зайчишка! И кинулся на него.
      Собака, конечно, не то что заяц. Если, по-заячьи, двухнедельный зайчонок уже "большим" считается, то у трехнеедельной собачонки еще только глаза прорезаются. Она и в три месяца считается щенком.
      Этому щенку месяца четыре уже стукнуло от роду, а он был еще совсем глупый. Очень хотелось ему зайца поймать. А как за дело взяться толком, он не знал: не приходилось ему еще на охоте бывать.
      Он прыгнул на зайчонка и хвать его зубами за бочок! Надо бы за шиворот или еще как, а он - за бок.
      Ну, конечно, шерсти клок выдрал порядочный, плешинку на боку сделал, - а удержать не мог. Зайчонок как вскочит, как махнет с перепугу через ящик, - только его щенок и видел! А тут еще Клеопарда прибежала, пришлось щенку поскорей убираться со двора подобру-поздорову.
      Клеопарда своему зайчонку рану зализала. Известно ведь: собачий язык - лучше всякого лекарства и раны залечивает превосходно. Но зайчонок после этого случая жить на дворе у дяди Сережи больше не захотел. Ночью пролез сквозь забор - и в лес.
      Да вот трех дней не прошло, Джим наш его в лесу и поймал.
      Сынишка рассказ мой выслушал и губы надул, чуть не плачет.
      - Ну, вот, - говорит, - ты его, значит, дяде Сереже несешь. А я думал, он у нас поживет...
      - Что ж, - говорю, - сегодня-то уж, конечно, у нас переночует, а завтра сходим к дяде Сереже, попросим. Если ему не надо, может, и уступит нам.
      Мы пришли домой, и я выпустил зайчонка на пол.
      Он сразу в угол, под лавку, - и спрятался там.
      Сынишка налил ему блюдечко молока, зовет его:
      - Лупленый Бочок, Лупленый Бочок, иди молочко пить. Сладкое!
      Зайчонок не выходит.
      Сынишка полез за ним под лавку, схватил его за шиворот, вытащил. Зайчонок верещит, задними лапами дрыгает.
      - Глупенький, мы же лди, - объясняет ему сынишка, - мы тебя не обидим!
      А зайчонок изловчился - и цоп его зубами за палец! Так куснул, что даже кровь пошла.
      Сынишка вскрикнул, выпустил его.
      Зайчонок - опять под лавку.
      тут наш котенок, - у нас еще котенок тогда был, ростом поменьше зайчонка, - подбежал к блюдечку и начал лакать из него молоко.
      Лупленый Бочок как выскочит, как кинется на него, как куснет!
      Котенок птицей от него на печку взвился!
      Сынишка сквозь слезы улыбается:
      - Вот так заяц!
      Мы поужинали, и Джим первый улегся спать на свое место, - у него свой матрасик в углу. Джим очень устал: ведь целый день по лесу бегал, дичь искал старичок.
      Смотрим, Лупленый Бочок к нему ковыляет. Сел на задние лапы, а передними вдруг как забарабанит по Джиму!
      Дим вскочил и, ворча и оборачиваясь, ушел под лавку: не драться же с маленьким, - да все-таки обидно свою постель такому уступать!..
      А Лупленый Бочок преспокойно себе улегся на его матрасике.
      Переспали мы ночь. Утром встаетм, - Ждим так и спит под лавкой на голом полу, а котенок все на печке видит, слезать боится.
      Я сынишку спрашиваю:
      - Ну что ж, пойдем к дяде Сереже зайчонка себе просить?
      Сынишка посмотрел на котенка, на Джима, на свой завязанный палец - и говорит:
      - Знаешь что? Пойдем лучше отнесем зайчонка дяде Сереже насовсем.
      Так мы и сделали. ну как, в самом деле, такого скандалиста дома держать! Со всеми дерется. Уж на что добряк Джим - и с ним не ужился.
      Отнесли мы зайчонка дяде Сереже, а он говорит:
      - Мне тоже такого не надо. Тащите его, откуда взяли.
      Пришлось в лес нести. Там выпустили.
      Зайчонок прыг-прыг - и в кусты. Даже "до свиданья" не сказал.
      Вот какие зайцы бывают.
      БЕШЕНЫЙ БЕЛЬЧОНОК
      Мы с сынишкой собрались в лес по грибы. И только свернули тропой с проселочной дороги, навстречу нам из лесу - собака Клеопарда. Злющая, чистый волк.
      Сынишка был впереди меня. Он хотел кинуться назад, ко мне, но я успел крикнуть ему:
      - Только не беги! Иди, как шел.
      Ускорив шаг, я поравнялся с сынишкой и взял его за руку. Ни ружья, ни палок у нас с собой не было: одни простые корзинки. Обороняться было нечем.
      А Клеопарда была уже в несколвьких шагах от нас. Или мы ей дорогу должны были уступить, или она нам: тропа была узкая, а по сторонам грязь.
      - Вперед без страха и сомненья! - проихзнес я как можно веселее, крепко сжимая руку сынишки.
      Клеопарда остановилась и молча оскалила зубы. Миг был решительный.
      Я еще тверже шагнул - раз, два, три...
      Свирепое животное вдруг прыгнуло в сторону и, увязая в глубокой грязи, пошло мимо нас сторонкой.
      Я отпустил руку сынишки.
      - Видишь? А ты хотел бежать.
      - Ух, страшно!
      - Убегать еще страшней.
      Но тут мы дошли до леса и скоро забыли это приключение.
      Вчера целый день лил дождь. Грибов было много. Сперва мы брали всякие: и красные, и подберезовики, и маслята. Но глубже в лесу, на гривках под елями и соснами, начались белые. Тут мы на другие грибы и смотреть не стали.
      Лес весь сверкал, переливался разноцветными веселыми звездочками, каждый листок, каждая травинка и мшинка блестели, улыбались капельными глазками: солнце еще только поднималось над деревьями и не успело высушить вчерашнего дождя. Все кусты и елочки были в паутинках, и каждая паутинка была унизана крошечными водяными жемчужинами. Мы, конечно, сразу промочили и штаны и рубахи, но все равно становились на колени, раскапывали руками мокрый мох и вытаскивали из-под него маленьких крепышей с темной шапочкой на пузатенькой тожке - настоящих боровичков. Потом спешили дальше - искать новое гнездо грибов.
      Мы так увлеклись, что не заметили, как забрались глубоко в лес и очутились на опушке небольшой поляны.
      - Стой! - шепотом вдруг сказал сынишка и схватил меня за руку. Смотри: бельчонок!
      Правда: на другой стороне поляны на ветках сосны прыгала молодая белочка с тоненьким еще хвостиком.
      бельчонок спускался с ветки на ветку. Исчез на минутку из глаз и вдруг, смотрим, скачет по земле к березке.Ближе к нам от той опушки стоял куст, и еще ближе - одинокая береза. И рядом с березой открыто рос малоголовый гриб на высокой белой ножке - обабок.
      - А! - сказал я тоже шепотом и потянул сынишку за росшие рядом елочки, чтобы не спугнуть бельчонка. - Знаешь, бельчонку, наверно, ужасно хочется попробовать этот гриб, а на землю спуститься страшно: вдруг кто-нибудь увидит и схватит.
      - Ага! - согласился сынишка. - Наверно, он очень голодный.
      Бельчонок уж прыгал к обабку по земле, смешно подкидывая задом.
      От опушки до березы было верных шагов пятнадцать. Моих, человеческих, шагов пятнадцать, а беличьих мелких скачков по земле - не меньше как полсотни. И вот только бельчонок подскакал к березе, не успел еще и куснуть гриба, - вдруг сбоку из травы откуда ни возьмись - лисица! И на него. Мы так и ахнули.
      Но белоьчонок вовремя заметил опасность, повернул - и в несколько скачков очутился на березе.
      Он мигом взвился по стволу и притаился под самой макушкой. Весь сжался от страха в комочек.
      Лисица осталась с носом.
      Сынишка хотел захлопать в ладоши, но я ему не дал, шепнул:
      - Подожди. Это еще не все. Лисица, я вижу, пожилая, опытная. Она так этого дела не оставит.
      Я потому так подумал, что лисица сразу, как белочонок махнул от нее на дерево, осадила всеми четырьмя лапами, стала и потом с самым равнодушным видом повернула прочь от березы - к опушке. Даже не взглянула вверх, на дерево. Будто ее совсем и не интересовал никогда бельчонок, не за ним она кинулась, а так просто.
      А у самой глаза блестят, рот - до ушей. Мне тут и почудилась какая-то хитрость с ее стороны.
      Смотрим, правда: не дошла лисица до опушки, вдруг - шмыг за куст, который между березой той и опушкой стоял. И нет ее.
      - Ишь, хитрюга! - шепчет сынишка. - В засаду села. Как же теперь бельчонок домой в лес попадет? Ведь ему мимо этого куста бежать.
      - Вот в том-то и дело, - шепчу я. - Не миновать ему лисьих зубов... Но... Тс-с!.. Смотри, он что-то придумал.
      Чуть заметный среди листвы на белой ветке березы, рыжий комочек зашевелился, развернулся - и опять превратился в бельчонка. Вытянув шею и повертывая голову во все стороны, белоьчонок долго осматривался. Но, верно, оттуда, с вершины, ему не было видно лисицы: он осторожно, потихоньку стал спускаться с ветки на ветку. Прыгнет - и оглядится. Прыгнет - и тянет шейку, заглядывает вниз.
      - Ох, глупый, глупый! - шепчет сынишка. - Сейчас ведь спрыгнет на землю. Пойдем скорей прогоним лисицу!
      - Подожди, подожди! - шепчу. - Посмотрим, чем кончится.
      В первый раз я своими глазами видел, как лисица охотится за белкой.
      Бельчонок тихонько спустился уже до половины березы - и тут вдруг замер на ветке. Да вдруг как затрясется на лапках, как закричит, зацокает!
      - Увидел, увидел! - шепчет сынишка.
      Сомнения быть не могло: белый кончик рыжей трубы - хвоста лисьего высунулся из куста, и бельчонок его заметил!
      "Эх, лисанька! - подумал я про себя. - Рано победу затрубила! Думала, уж вот он - твой бельчонок! Заиграла хвостом, да и выдала себя".
      Кончик лисьего хвоста сейчас же опять исчез за кустом.
      Но бельчонок никак не мог успокоиться. Он пронзительно, громко ругал коварную лисицу - уж не знаю, какими своими беличьими словами - и весь трясся от негодования.