Потом по второму разу считаются, по третьему, - пока у последнего один кулачок не останется. Этому, значит, водить.
      Водить выпало Ване.
      Ваня взял палочку-выручалочку, встал носом к стенке сарая, локтем глаза себе закрыл. Стоит выкрикивает:
      Раз, два, три, четыре, пять,
      Я иду искать!
      Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь,
      Я иду совсем!
      Раз, два, три, четыре... десять,
      Я иду на целый месяц.
      Когда все до конца выкрикнул, палочку к стенке приставил и поскорее обернулся.
      ребятишки давно успели схорониться - кто куда. Никого нет.
      Только - глядь! - чьи-то босые ноги - брык! брык! - под сарай лезут, под дальний угол. И пропали там.
      - Вижу, вижу! - закричал Ваня - и бегом к тому углу.
      А в это время из-за другого угла сарая - Таня с Паней, а из-под куста - Маня. И к палочке-выручалочке.
      Стук, стук, стук! - и все трое "дома".
      ну, да Ваня на них только рукой махнул: пускай! Одного-то он приметил, - уж этот от него не уйдет.
      Добежал до угла.
      - Вылазь! - кричит в дыру под сараем. - Вылазь, Санька, вижу!
      Сам, конечно, ничего не видит, потому что под сараем яма, а в яме темно. Да ведь чьи-то ноги под сарай лезли? Лезли. Чьи же, как не Санькины? Девчонки уже все "дома".
      А тут самСанька выскакивает в сторонке из канавки - и бегом к палочке-выручалочке.
      надо бы и Ване скорей к ней, - чтобы первому постучать, - да он растерялся.
      Как же так: ведь Санька под сараем сидит!
      И Ваня еще раз крикнул в дыру:
      - Вылазь, Санька! Все равно - вылазь!
      Девчонки так со смеху и покатились.
      А Саня уж у палочки - стук, стук, стук! - и кричит:
      - Вот он - я! Води-ка в другой раз.
      Тут Ваня опомнился.
      А от угла не идет.
      - Ребята, - говорит, - тут что-то не так. Тут с нами еще кто-то в хоронушки играет. Вот сюда залез, - я своими глазами видел.
      ребятишки к нему.
      Он стоит белый, как береза, глаза большие, и шепчет:
      - Вот тут, вот тут сидит... Я ноги видел. Лезет - ногами брыкается.
      ребятишкам стало не по себе.
      Сумерки гуще. Лес рукой подать - и стоит темный, страшный. В лесу волки, медведи и - как знать? - кто еще.
      неизвестно, кто под сарай забрался. Сидит там...
      Санька - боевой парнишка - как крикнет толстым голосом:
      - Кто там в яме? Объявись!
      А под сараем как шебуршнет!..
      Таня, Паня, Маня как взвизгнут, как припустят бежать!
      Зорошо, - на меня набежали: как раз я из лесу шел - с охоты. Еле их остановил.
      Рассказали мне, как все было.
      Вижу - дело серьеезное. Пошел к сараю. Девчонки за мной - издали.
      Саня с Ваней стоят у угла - в руках уже колья у них: хотят в яму толкать.
      - Обождите, - говорю. - Погляжу раньше.
      Поставил я ружье к стенке, опустился на четвереньки, чиркнул спичку.
      батюшки-светы, кто под сараем-то сидит!
      Я руку туда - и цоп его за уши!
      Уж как он ни брыкался, - так за уши и вытащил его ребятишкам:
      - Видали, кого струсили?
      Заяц, здоровый русачина! Вот глупый, куда схорониться вздумал.
      Косой этот всю зиму потом у девчонок в зибе жил. Совсем ручной стал. Девчонки его так Санькой и прозвали. Забьется бывало под печь, - спит там. А крикнут ему: "Санька, вылазь! Вылазь, Санька!" - сейчас и выскочит. Дескать, не дадут ли капустки?
      Не очень-то, значит, глупый.
      Да уж там глупый не глупый, а тот раз маху дал: чем ему с ребятишками в хоронушки играть, под сарай лезть, - сыграл бы лучше с ними в догонялки. Припустил бы назад к лесу, откуда пришел, - кто б его догнал?
      Он ногастый.
      СИЛА НЕ БЕРЁТ
      Удивляюсь я на певчих пташек: как только они на свете живут?
      Ни силы в них, ни весу, - пух да перо. В костях и то у них воздух. Прутиком хлестнешь, - и дух вон.
      А ведь долгие годы здравствуют, еще и песни поют - радуются. Гляди-ка, какие веселые!
      Гусь - тот вон как по земле ступает. В соколе или, все равно, в ястребе - в тех опять сила большая. Силой и берут.
      Добро бы еще соловей: тот в роще живет, в кустах, Этому есть где схорониться от ястреба. Чуть что - он в чащу, - и был таков.
      Ну, в зять, к примеру, жаворонка.
      Этому куда деваться, когда кругом чистое поле?
      Хорошо там, если трава или рожь стоит в поле, - человека за ней не видать. А вот как я нынче полем шел, - хлеб-то машиной сжат весь подчистую. Мыши схорониться и то негде.
      И бежит впереди меня по дороге жавороночек, по-нашему сказать: пахарек.
      Люблю я эту пташку, хоть и всего-то в ней ничего - песня одна. А уж как по весне обрадует, когда в лесу еще зима полная, а он уже, пахарек-то, над полем, над первой проталиной вьется, - песни своей серебро с поднебесья рассыпает.
      ОИду я, конечно, по дороге по проселочной - и он впереди меня бежит. Пробежит-пробежит - и станет. Подойду - он дальше.
      И слетел. Слетел и ввысь забирает. Крылышками, гляжу, мелко-мелко затрепетал, - вот-вот запоет.
      "А почему, - думаю, - ему и не запеть? День-то, гляди, какой теплый да ласковый. На небе ни соринки, солнышко славно припекает, - даже пыль у меня из-под ног. Так, может, он лето вспомнил, гнездышко свое теплое во ржи".
      Пахарек и вправду запел.
      да на свою голову. Лучше б по сторонам глядел.
      Я-то еще издали приметил: мчится на него лютый враг, - крылья серпом - соколок-белогорлик. Я даже крикнул пахарьку-то:
      - Глянь, летит!..
      Будто он человеческие слова понимтаь может.
      Увидел, конечно, и он врага своего, да уж поздно: куда в чистом поле от быстрокрылого сокола денешься?
      Камнем пал мой парарек с высоты - и прямо на дорогу, в тележную колею. А крылышками так и трепещет, сучит, как птенчик.
      "Лихорадка, - думаю, - его с перепугу бьет"
      А он исчез, - как сквозь землю провалился.
      Рассматривать тут некогда было, куда он девался: как раз тут и соколик подоспел. С лету вниз, над самым тем местом, где сейчас пахарек был, вихрем промчался - и опять жвзмыл.
      А унес чо-нибудь в когтях или нет, - я не приметил.
      Подошел я к тому моесту, где пахарек был, и каждый комочек земли оглядываю. Коли сокол не унес, должен ведь он утт быть,не мог же в самом деле под землю уйти.
      Однако нет пахарька.
      Вдруг вижу: будто глазок на меня из земли гдядит.
      Один глазок, а пташки нет.
      Я еще шаг шагнул, - получше рассмотреть.
      тут пахарек вскочил на ножки, встряхнулся, - пыль с него так облачком и поднялась, - да полетел себе тихонько в сторону, в поле.
      Что ты скажешь! Ведь это он от сокола прятался, крылышками на себя пыль накидал, в один миг под ней схоронился.
      А соколок-белогорлик, гляжу, вон уж где - и за ласточкой погнался.
      Пропала, думаешь, ласточка?
      Обожди, не спеши. Сила, конечно, на его стороне, на соколиной, и полет у него из всех птиц, пожалуй, самый сто ни на есть быстрый. А вот не всякая же ласточка ему дается, - тоже сам видел.
      Такой же вот белогорлик - может, даже этот и был, - в деревне у нас за ласточками метнулся. Соколо вэтих - чеглока-белогорлика, кобчика, дербника - сразу от ястреба отличишь: крылья у них очень длинные, узкие и серпом загнуты.
      Отбил белогорлик одну из стаи - и за ней.
      Ласточка туда-сюда зигзагами. Да не тут-то было: изворотлив соколок, не хуже ее.
      А в колхозе у нас силосная башня вот уже пятый год как сложена из кирпича. Высокая, круглая.
      Гляжу: ласточка - к ней. Да тем же ходом вокруг башни.
      Он, конечно, за ней: схорониться-то ей там восе равно негде.
      Она у самой что ни на есть стенки круг дает. Крылышки-то у нее коротенькие, так чуть не в притирочку к стенке.
      Он так не может: крылья у него долгие.
      Соколок вокруг башни круг дает большой, а ласточка - малый. Ей скорей обернуться.
      На втором кругу, гляжу, она уж от него за бешней. Ну, где ж ему тут ее догнать?
      Отлетел, несолоно хлебавши.
      И спалсась касаточка.
      туть сила не берет.
      Еще вот про боровььишку одного скажу, - как на него ястреб кинулся.
      У меня в палисаднике случай был.
      Целый выводок воробьишек на улице за моей изгородью прыгал. А ястреб через два двора в елке прятался, с них глаз не спускал - караулил минуту.
      Ястреб ведь не то что сокол. Соколу что шире кругом, то лучше. Он как волк свою добычу ловит - догоном. И все больше не лету птиц берет. А ястреб - этот, как кошка: схоронится в засаду да вот из прикрытия-то и кидается. От него куда ни схоронишьося, - он вытащит: ноги долгие, когти хваткие.
      Вот ястреб сидел на елке и ждал, когда людей на улице не будет. Меня не видал, потому что я в избе сидел, за окном.
      Улцсил минутку, снялся да по-за избам неприметно - да шасть на воробьишек!
      Те, конечно, горохом врассыпную!
      А один не успел.
      Ястреб уж над ним и ноги вперед вытянул, - вот скогтит!
      А воробьмишка, не будь дурак, скок - и за изгородь. Он маленький, ему между кольями как раз проскочить.
      Ястребу, конечно, так нельзя: крылья не дадут, - они у него широки. Ему через изгородь надо.
      ОН взмыл - и ко мне в палисадник.
      А воробьишка назад - сквозь прутья - на улицу.
      Ястреб повернул да за ним - через изгородь.
      Ну, да ведь не поспеть же ему никак:, воробьишка-то давно уж опять у меня в палисаднике.
      А тут на улице люди показались, - колхозники наши.
      Пришлось ястребу убираться подобру-поздорову: так и так не его добыча!
      Провел его воробьишка. Хоть целый день за ним гоняйся - не поймаешь.
      РЯБЧИКИ
      Рябчики - вот у кого поучиться надо в прятки играть.
      Уж кому-кому, а нам-то, охотникам, доподлинно известно, какие они ловкачи по этой части.
      По теретевиным или там глухариным выводкам умудрился - вывел человек легавых собак, разных там сеттеров да пойнтеров. Таких собак, что стойку на дичь делают.
      Легавая собака носится впереди хозяина туда-сюда: дичь разыскивает. А как нашла, так на полном ходу - стоп! - и ни сместа.
      тетеревята, конечно, от нее в траве прячутся, под кочками. Прирпадут к земле, - не шелохнутся.
      Каждый тетеревенок думает: "Она не на меня глядит. Она меня не заметит".
      А собаке видеть их совсем и не надо: она носом точно знает, где они сидят, - чутьем.
      Охотник, конечно, подходит, посылает собаку вперед. Тетеревята все разом - фырр! - срываются, летят кто куда. Тут уж, ясно, разве только слепой их не увидит: в воздухе да совсем близко.
      которые в траву опукстятся, - тех живо опять собака носом разыщет. А которые на деревья усядутся, - те перед тобой как на ладошке: рыженькие-то на зеленом.
      Бери палочку-стукалочку, стучи: "Вижу! Вижу!".
      А вот на рябчиков никакая собака не может.
      Те, как ее заслышат, сразу - фырр! - и всем выводком по деревьям. Ружья поднять не успеешь.
      А рябчик на дерево - и кончено: пропал из глаз.
      Такое у него перо - неидимка. Самого защитного цвета в лесу пестрого. Все в серых, да черных, да рыжих рябинах., В лесу-то ведь все кругом в глазах так пестрит.
      Только я придумал все-таки, как их на ветках высматривать.
      Вспорхнет выводок с земли, и слышно: "Стук, стук, стук!" - по веткам расселись; я сейчас становлюсь на колено, голову к плечу нагибаю - и так гляжу.
      Этак тебе все по-другому видится.
      Лес будто набок приляжет. Ветки все слоями на небе, слоями. И сцчочки все торчат прямо от них или вниз. И уже не важно тебе, что листва пестрит: ты только сучочки эти и примечай.
      Глядишь так, глядишь на деревья да вдруг и удивишься: почему один сучок на ветке столбиком вверх?
      Эге, брат, вот ты где!
      Стоит на ветке ножками, сам весь вытянулся, головка маленькая,- какой же это судочк на ветке столбиком вверх?
      Эге, брат, вот ты где!
      Стоит на ветке ножками, сам весь вытянулся, головка маленькая, какой эе это сучок, бутылочкой-то!
      Ведь это рябчик.
      Рябчик и есть.
      Ну, тут я за палочку-стукалочку: стук! Мой.
      Однако, как говорится, и на старуху бывает проруха. Наскочил я на один выводок, - ну никак его не взять.
      Так вот - там лесосека старая, так вот - лес за углом.
      А в углу под большим лесом еще частый осинничек поднимается. И как сюда не придешь, - из этого осинничка выводок рябчиков - фырр! - и на большие деревья. Долетят - и пропали.
      Уж как я их только ни высматривал: и с колена, и на землю ложился, ну нет ни одного рябчика на ветвях!
      А и лес тут на опушке вовсе редкий, дерево от дерева в особицу стоит, - каждое просматривается, - лучше не надо.
      А вот ни одного такого "сучка" нет, чтобы вверх глядел.
      Дай, думаю, я к этому месту сбоку подойду, с опушки, - не улетают ли, мол, рябчики сразу в глубь леса?
      Подошел. Рябчики из осинника вспорхнула, до первых больших берез и сосен долетели,- поминай как звали!
      Что ты скажешь! Значит, тут они, на этих деревьях.
      Рассердился я: как так меня, старого охотника, этакая пташка за нос водит? С места не сойду, пока не разыщу!
      Приметил я одного рябчонка, как он до большой березы долетел. Подошел к этой березе и давай каждую ветку оглядывать.
      Никогого не наглядел.
      Отсчитал от ствола десять шагов и кругом дерева тихим шагом, - а сам глазами по веткам, как по ступенькам, - снизу доверху.
      Рябчонка не видать.
      Еще десять шагов отсчитал, - шире круг дал, высматриваю...
      Нет, не видать!
      Я упрямый. Я еще десять шагнов, еще больше круг даю, - зорко гляжу.
      Все равно нет.
      "Так, - думаю. - Так. А ежели я теперь в это самое дерево за выстрелю? Уж не пожалею заряда, - а ты у меня где-нибудь за выскочишь. Тут и узнаю, где ты хоронишься".
      Выбираю, куда мне стрельнуть, - его спугнуть.
      Все ветки, как одна, прямые, ровные. На одной только утолщение будто.
      Приложился я да в это утолщение - ббах!
      "Утолщение"-то мое брык с ветки да прямо к моим ногам и упало. Ряббонок это был.
      Тут только я и разобрал, в чем дело.
      Я-то ведь его высматривал, как он на ветке бутылочкой на ножках стоит. А он лежмя лежал, прижавшись.
      Как его эдак-то снизу углядишь?
      Потом я проверил: весь этот выводок так хоронился. Первые старики, а за ними весь молодняк.
      Один такой хитрый выводок и нашелся во всем нашем лесу.
      Зато и уцелел весь, кроме, конечно, этого моего первого рябчонка.
      Надо же было мне как-то загадку разгадать.
      ГОГЛЮШКА
      Водоплавающая птица - у той опять свои правила в прятки играть.
      Где по берегам треста или камыш растет - тут ей все равно как в лесу. Без собаки тут охотнику, пожалуй, и делать нечего. В челне-то им тебя далеко видно и слышно. Разве уж сдуру какая утенка к себе подпустит да из-под самого носа выскочит.
      Разговор про чистую воду. Тут птице либо улетать надо, не допустив охотника на выстрел, либо под воду уходить и так спасаться.
      А и есть же из них, из водоплавающих-то, мастера нырять, - диву даешься!
      Живет у нас по озерам птица - чемга называется. Из гагар из мелких. Востроносенькая такая. Так та не то что сама, та и детей своих под воду берет.
      Они у ней, как из яйца, так ужи плавать могут.
      А устанут - матери на спину повылезут, - она их на себе катает.
      попробуй - догони ее в лодке! Как приметит, что ты за ней, сейчас дитенков своих под крылья берет, голову в воду - и нет ее.
      Жди, когда выйдет!
      Так с дитенками в тресту и уйдет.
      Нырковая утка - разные там чернушки, крохоля, турпан, морянка, гоголь - те тоже лолго могут под водой жить: минуту, другую. А все не так, как гагары да чемги.
      Ну, а в прятки тоже великие мастера играть, пусть хоть и на чистой воде.
      Повстречалась мне одна такая гоглюшка, - я, старик, и то рот разинул.
      Втроем мы тот раз в лодке были: двое молодых охотников и я. Я на корме сидел, правил.
      оВзяли мы несколько уток и уж хотели домой ехать. Да у тресты вылетела гоглюшка, - я ее на лету и сбил.
      Сбить-то сбил, а поди ее возьми на воде, - нырять она и с подбитым крылом может.
      Молодых моих товарищей задор взял: как это упускать подрангка! И началась у нас тут погоня.
      На Боровне это было, на озере. Плеса там широкие. Есть острова. Местами треста из воды поднимается.
      Ну, мы, конечное дело, отжимаем гоглюшку подальше от островов да от тресты - на середину плеса.
      Один на нос лодки сел с ружьем, курки поднял, чтобы, как только она покажется, сейчас стрелять, пока опять не нырнула. Другой в веслах.
      А моя обязанность - как она где вынырнет, сейчас лодку ставить так, чтобы тому с носу удобно стрелять было.
      Беда, до чего он хитер, подраненный нырок! Вся-то гоглюшка нам и не показывалась: выставит из воды одну голову, наберет полную грудь воздуха и назад.
      Носовой в нее - бах! бах! - двустволка у него. Да куда там! Умудрись-ка, попади ей в головенку. Головенка-то и вся меньше спичечного коробка. Он живо все свои последние патроны расстрелял, а гоглюшка по-прежнему нас по всему плесу водит.
      Пересели: теперь тот, что в веслах видел, на носу устроился, - тоже он с двустволкой. А отсраелявшийся в весла сел.
      Опять пальба пошла: бах! бах! да бах! бах! - и все мимо!
      А жара. У гребца рубаха к телу прилипла: взмок.
      И второй стрелок все свои патроны кончил.
      - Ну, теперь ты, - мне говорят.
      Думаю: "Ладно! Возьму пониже, покажу им, как стрелять-то надо".
      - Только, - говорю им, - я отсюда, с кормы. Мне так сподручней.
      Приладился половчей, - как раз она тут и выскочила. И даже спинку маленькоо показала.
      Я приложился, под нее взял - ббах! Да сам видел: раньше выстрела она под воду ушла. Дробь так дорожкой и прошла над ней по воде.
      Ах ты, шут!
      Скорей патрон переложил и жду: где теперь объявится? И оба товарища глядят, с воды глаз не сводят.
      А вода - ну чистое зеркало! Ни морщинки нигде. Время-то уж подходило к полудню, ветерок улегся.
      Глядим в шесть глаз.
      Проходит минута, другая, третья... Кто их знает, сколько их прошло: на часы-то ведь не глядели. А только и так понятно: что-то уж больно долго нет гоглюшки.
      А уж не показаться ей нам никак невовзможно: по самой середине плеса мы... До любого берега или там тресты добрых полкилометра. Никакой гагаре не донырнуть. А у ней еще крыло подбито.
      И кружим мы по плесу, и кружим, - все глаза проглядели.
      нет гоглюшки!
      А ведь и быть того не может, чтобы нигде не было. Врешь, где-нибудь полжна же быть! Глядим.
      Еще время проходит, - ее все нет.
      Товарищи мои молчат.
      Потом один говорит:
      - Давайте рассуждать спокойно.
      Первое: проглядеть ее на такой глади мы втроем не могли? Не могли: раньше ведь каждый раз видели, как голову высовывала.
      До берега она донырнуть не могла? Не могла.
      Утонуть утка живая или мертвая не может? Никогда не тонет. Разве камень ей на шею привязать. Так где ж она?
      Другой говорит,
      о- Дело ясно: стреляли мы в нее, стреляли - и так дробью ее начинили, что ко дну пошла. Дробь-то свинцовая - тяжелей камня.
      Посмеялись.
      Жкрко, - у меня в горле пересохло.
      - Вы, - товарищзам говорю, - глаз с воды не спускайте. Я напьюсь только.
      ружье положил, сам через борт перегнулся.
      Перегнулся за борт - и чуть не крякнул!.. И пить не стал: сразу расхотелось... Выпрямился.
      - Давай, - говорю, - ребятки, греби к берегу. Обманула нас гоглюшка, - ушла от троих охотников. Так уже, значит, жить ей да жить.
      Куда там! Они, конечно дело, и слышать ничего не желают. Нам, говорят, стыд и срам подранка бросать. Да и нельзя так домой, не узнавши, куда она подевалась. Спать не будем от такого вопроса.
      Мне что? Я молчу.
      Хватило у них терпенья ещю с полчаса дожидаться.
      Наконец один и говорит:
      - Ну, - говорит, - если уж столько времени не показалась, - значит, ушла. А уж как ушла, - совершенно даже непонятно.
      Меня смех разбирает, только виду не подаю.
      - А может, - говорю, никуда не ушла? Может, еще покарулисть желаете?
      - Да нет, - говорят, - чего уж там.
      - Дгомой, куда же больше?
      - Так, - говорю, - охотнички дорогие. Выходит, с носом?
      Переглянулись между собой и в стороны глаза отвели.
      - Выходит, что так, - признались.
      - Ну, гребите.
      У берега подвел я лодку прямо к тресте.
      - Ну, а теперь, - говорю, - глядите, как эта водоплавающая нас умных - провела.
      Сейчас весло кладу, за борт свешиваюсь - и вот вам, пожалуйста, двумя руками поднимаю оттуда живую гоглюшку!
      У охотников моих глаза на лоб. Я гоглюшку всю оглядел, вижу - крыло у нее маленько только попорчено.
      - Ничего, - говорю, - срастется, только крепче будет. Поживет еще, полетает. Нашего брата, охотника, не раз еще в задор введет.
      И пустил гоглюшку в тресту.
      Она - нырк! - и пропала.
      Товарищи мои:
      - Ахти! Ахти! Как можно такую добычу из рук выпускать?
      И за ружья.
      Забыли, что ружья у них пустые.
      Так и ушла гоглюшка в тресту.
      Навещал я ее после, - с неделю прожила тут, пока не зажило крыло.
      Тогда улетела.
      Сами скажите: ну как такую умницу не пожалеть было, не отпустить на вольную волюшку?
      Ведь пока мы ее по всему плесу искали, она сама к нам поднырнула, под бортом притулилась - да вместе с нами и плавала. Куда мы, туда и она.
      Не наклонись я за борт - воды испить, - так бы нам и не догадаться, где она посреди озера от нас схоронилась.
      А и сказал бы кто, - не поверили бы, пожалуй.
      ХРАБРЫЙ ВАНЯ
      Да что я все про птиц да про птиц!
      В прятки ведь и зверь рыскучий и гад ползучий умеют играть. Спросите-ка вот нашего Ваню, - того самого, что зайца, косого-то Саньку, тогда напугался, - он знает.
      С того случая, с зайца-то, его девочнки Храбрым Ваней прозвали. задразнили парнишку. А он возьми да и пойди храбрость свою доказывать.
      Есть у нас в лесу место, куда ребята не ходят, - опасаются. Сырое место: тут ручей бежит и весной разливается, затопляет лес. Кочки, осока, желтые цветы, просто сказать - болото. Прозывается - Гаденьячье. И не зря: как ни пойдешь, всегда тут две-три гадюки увидишь. Любят они это место.
      Ваня и расхвастался:
      - Один пойду на Гаденячье, один всех гадов побью!
      И верно: пошел. Тросточку себе вырезал, расщепил с одного конца и пошел.
      Уж не знаю, долго ли он там бродил, нет ли, только сам я его там и застал.
      - Глянь, - говорит, - дедушка: я двух гадов убил. Храбрый я?
      правильно: две гадюки у него битые, - перед собой на палочках несет. Одна серая с черной зигзагой на спине, другая как есть вся черная, только брюхо серебром отливает. Эта у нас самая опасная считается: сильный у нее в зубах яд.
      - Как же, - говорю, - ты нехрабрый, Ваня. Эких страшненьких забил.
      - Я, - говорит, - их прутом, прутом. А они все шевелстся. Умаялся очень.
      - Дак что ж, Ваня, давай сядем, - отдохнешь. Домой вместе пойдем.
      Уселись на кочки один против другого. Добычу свою он на куст повесил.
      - А что, - спрашивает, - дедушка, коли б гад меня за ногу хватил, умер бы я?
      - Чтоб умирали у нас, - говорю, - от гадюсьего яда - что-то не слыхать. А поболеть бы ты шибко поболел, - это уж верно. И вот зря ты, Ваня, сюда босиком пожаловал, - сапоги бы надо обуть. Через сапог гадючьим зубом не достать до тела.
      - Я, - говорит, - нарочно так, дедушка: пускай все видят, что не робкого десятка. Я еще и штаны закатал. Тут только спустил. Ты не сказывай.
      - Мне что? Я не скажу.
      - Штаны, вишь, у меня долгие - до самых пальцев. И столстые горазд. Через такие штаны разве гад возьмет?
      - Пожалуй, что и не возьмет. Да ведь снизу может, - под штатину-то.
      Не успел я это договорить, гляжу, - что такое с Ваней моим сделалось? Разом вся кровь с лица сбежала, посерел весь, глаза остеклянели, - сейчас закатятся...
      Я - к нему. Опустился перед ним на коленки:
      - Ваня, Ванюшка! Что с тобой? Ваня, приди в себя. А он мертвыми губами:
      - Мне под... под шта... штан... - выговорить не может. Шепчет: Склизкий... Гад...
      Глянул я ему на ноги, - под одной штатиной у него шевелится что-то. Ну, так и есть: гад заполз!
      Сказать правду, и я тут растерялся: что делать?
      Хватить парнишку палкой по ноге?
      Гад его же и куснет.
      За хвост оттудова вытащить?
      Хвоста уж и не видоно. Уж под коленкой у него топорщится.
      - ВАняшка, - кричу, - Вань! Да ты брыкнись что есть соилы, может и вылетит. Брыкнись!
      Ваня мой ни жив ни мертв.
      - Да ну, Вань!Ну!..
      Ваня мой на спину повалился - да как взбрыкнет!..
      Я наклонившись стоял, - отскочить не успел.
      И прямо в лицо мне плюхнуло - холодное, мокрое, мягкое!
      И отскочило.
      Я за щеку схватился.
      Глядь, на земле между нами, - кто бы, вы думали?.. - здоровенная лягушка на спине барахтается.
      Ах, чтоб тебе неладно было!
      И вот, - хотите верьте, хотите нет, - перевернулась на брюхо, прыг-прыг да прямо Ване на босу ногу и опять под штанину хочет, - так вверх и лезет!
      Тут уж Ваня опомнился, - как поддаст ее! Кувырком через кочки улетела.
      И, скажи ты на милось, не иначе это, как от нас же и пряталась. Нашла себе норку.
      Так вот какие прятки на свете бывают.
      ТАЙНА НОЧНОГО ЛЕСА
      (Рассказ юнната)
      Здорово мне захотелось добыть белую куропатку. В наших местах это редкая дичь. Подпускают они близко, да всегда так неожиданно срываются, что каждый раз вздрогнешь, и пока сообразишоь, что да как, они уже далеко. Ну и смажешь, конечно.
      А вот Кузя-пвстушонок нет-нет да и принесет из лесу, где лошадей пасет, две-три штуки. И ружье-то у него - бердана какая-то допотопная, вся в дырьях, на двадцать шагов с подбегом бьет. А вот поди ж ты!
      Все-таки я у него выпытал, как это он ухитряется.
      Оказывается, он их ночью бьет. Разведет на мшарнике костер и спрячется рядом в кусты... И белые куропатки целым выводком приходят к костру. Тут уж, конечно, не шутка в них, в пеших-то, попасть в десяти шагах.
      Мне и расхотелось добывать: другое совсем в голову пришло. Я же ведь не просто охотник, а естествоиспытатель. Орнитолог - специалист по птицам.
      "Почему это, - думаю, - другие лесные куры - глухарь, рябчик никогда к костру не летят, а куропатка идет? Зачем?"
      Что насекомых непреодолимо влечет к себе свет в ночи, всем известно. Я сам ловил бабочек на велосипедный фонарь. Они летят прямо на огонь, и если бы не стекло, тут им и крышка: сожглись бы. Но ведь на то они и насекомые - животные неразумные!
      А куроптки что будут делать, когда подойдут к костру? Неужто, зачарованные пламенем, тоже кинутся в него, погибнут, как бабочки?
      Или, может быть, куропатки подойдут к костру и чинно рассядутся вокруг него всем семейством? И папаша с мамашей будут объяснять детям на своем удивительном курино-собачьем языке:
      - Ко-ко-ко, - дескать, - хэто, детушки, огонь! К нему не подходите, обожжет!
      Или, может быть, совсем не красота пламени на них действует, а просто они приходят погреться у костра?
      Ведь кто его знает, какие неожиданные тайны можно подсмотреть ночью в лесу у костра! То есть не сидя у костра, а вот, как Кузя, со стороны.
      В том-то и дело, что охотник, когда разложит огонь, сам около него сидит - на свету. Всем лесным глазам его видно, а он - как слепой: ничего не знает, что вокруг него в темноте творится.
      И я решил во что бы то ни стало узнать: чем это таким привлекает куропаток огонь? С помощью Кузи, конечно.
      Мы пошли в лес с вечера. И сразу нам повезло.
      Встретили колхозников на моховом болоте. Они шли с большими корзинами клюквы за спиной. Не успели дойти до нас, - вдруг у них из-под ног с криком вырвался старый куропач, а за ним и воесь его выводок.
      Кузя хотел даже, на счастье, пальнуть в стадо, да я удержал его:
      - Брось бы! Что ты, не понимаешь? Распугаем сейчас, они ночою не придут. Пока не подсмотрим, чем они у костра занимаются, о ружье забудь. Понятно?
      - Тоже мне! - рассердился Кузя.; - Командир нашелся!
      - Обожди еще, может быть, они сами в костер бросятся, сами зажарятся. Готовое жаркое получишь.
      Кузя сразу повеселел:
      - А и правда! Чего заряд даром тратить?
      Теперь мы знали, что выводок здесь есть. И, конечно, приметили, куда он переместился. В угол болота перелетел. Там, на опушке леса, мы и собрали груду сушья и смолья.
      Поужинали всухомятку.
      Наконец наступила ночь. Черная, прохладная, настоящая августовская ночь с Млечным Путем и падающими звездами,. - все как полагается. Мы раздожили костер и засели в кустах, шагах в пяти друг от друга; Кузя левее, я правее.
      Сушняк пылает ярко; поблизости каждая кочечка, каждая мшинка на ней видна. Но я нарочно отвернулся, стал смотрнеть на лес позади: какой он при огне? Ведь сразу куропатки не придут же! Кузя говорил - другой раз часами ждет.
      Вдруг члышу сзади тихонько так:
      - Эрр-рэк-кэк, ор! Го-кок-ко! Гау!
      Быстро оборачиваюсь: идут! Куропатки!
      Гуськом идут. Одна, другая, третья...
      Не успел сосчитать - ббах! - слева.
      Дернул-таки Кузя из своей берданы! Не выдержал!
      Одна куропатка упала. Остальные, конечно, сорвались и с треском и кудахтаньем в один миг исчезли в темноте. - Спятил! - кричу на Кузьку. Котлетку из тебя сделаю!
      Только сучья в лесу затрещали: удрал Кузя.
      не гнаться же за ним в темноте!
      Подобрал я убитую куропатку и тут же решил, что Кузьке ее не отдам: пускай чувстувет. Раскидал костер, огонь затоптал.
      А что больше делать? Вторая раз куропатки не придут - не дуры.
      Хорошо, что Кузька на другой день не попадался мне на глаза: злой я ходил, ух! Подумать только, теперь уж я, быть может, знал бы такую интересную тайну ночного леса! Первый на всем свете узнал бы ее.