– Простите, что приходится вовлекать вас во все это…
      Лалли, подняв дрожащую руку, обрывает его на полуслове.
      – Все что угодно, лишь бы только вернуть покой этим несчастным душам.
      В зале кто-то отчетливо всхлипывает. На лице у прокурора – ни следа былой адвокатской хитрожопости. И не только у него. На сотню миль вокруг все прониклись трепетом душевным. Проходит примерно лет восемьсот, после чего прокурор задает-таки очередной вопрос:
      – Вы были свидетелем еще и того, как был убит Барри Гури?
      – Я был ранен, и с того места, где упал, я видел, как обвиняемый побежал но направлению к офицеру Гури. До меня донеслись звуки стычки, потом – три выстрела…
      Прокурор кивает и поворачивается к моему адвокату.
      – Свидетель ваш.
      Брайан поправляет галстук и подходит к свидетельской скамье. Тишина похрустывает, как косточки у ящерки.
      – Мистер Ледесма, как долго вы работаете тележурналистом?
      – Уже почти пятнадцать лет.
      – А где вы работали?
      – В основном в Нью-Йорке и в Чикаго.
      – А в Накогдочесе?
      Лалли хмурит брови.
      – Н' хеет, – усмехается он, как мотор чихнул.
      – Вам приходилось бывать в этом городе?
      – Н' хеет.
      Брайан одаривает его молниеносной понимающей улыбкой.
      – А врать вам когда-нибудь приходилось, мистер Ледесма?
      –  Ц-ц…
      – Да или нет?
      – Н' х-хеет.
      Мой адвокат кивает и оборачивается к присяжным. Он поднимает руку: в руке у него визитная карточка.
      – Дамы и господа, я хочу показать свидетелю эту визитную карточку. В ней значится: «Эулалио Ледесма Гутьеррес, Президент и Специалист по Техническому Обслуживанию, Служба Медиатехники, г. Наког-дочес».
      Его рука с карточкой закладывает плавный вираж по направлению к лицу Лалли.
      – Мистер Ледесма, это ваша визитная карточка?
      – Я' хавас умоляю, – откидывает голову Лалли. И вдруг становится похож на допотопный паровозик.
      Брайан смотрит на него самым пристальным из всех своих взглядов.
      – У нас есть свидетель, который удостоверит, что эту карточку вы давали как свою собственную. Я задаю вопрос еще раз – это ваша карточка?
      – Я же сказал – нет.
      – Ваша честь, если можно, я хотел бы вызвать еще одного свидетеля для участия в этом допросе, с целью идентификации…
      – Пожалуйста, – говорит судья.
      Мой адвокат кивает кому-то в задней части зала. Скрипнув, отворяется двойная дверь, и двое служителей вводят в зал маленькую старушку-мексиканку. Брайан ждет, пока она доковыляет до края лестницы, и тут же разворачивается к Лалли, упершись обеими руками в перила.
      – Мистер Ледесма, это ваша мать?
      – Вы что, шутите? – поднимает брови Лалли.
      – Лалли! Мой Лало! – кричит старушка. Она вырывается из рук служителей, но тут же цепляется ногой за обитый металлом край верхней ступеньки и падает на пол.
      Судья поднимается с места и, нахмурившись, следит за тем, как старушку поднимают с пола. Она хнычет и пытается различить в общем гуле голос Лалли. Он сидит тихо. Морщинок у него на щеках становится в два раза больше.
      Брайан дает залу угомониться и только потом обращается к старушке:
      – Миссис Гутьеррес, прошу вас, скажите суду – это ваш сын?
      – Это он.
      Она тянет своих провожатых вниз но лестнице, потом нога ее промахивается мимо очередной ступеньки, и она повисает у них на руках. Судья втягивает губы, как будто только что наступил на колючку. Он внимательно всматривается в старушку, потом качает головой.
      – Мэм, вы можете указать на вашего сына? Весь мир замирает, затаив дыхание.
      – Лало? – зовет она. – Эу- лалио?
      Он не отвечает. И тут один из адвокатов со стороны обвинения складывает руки на груди. Шуршание ткани о ткань не успевает продлиться и тысячной доли секунды, как старушка вскидывается и тычет пальцем в прокурора.
      – Лалли!
      Прокурор красноречиво разводит руки в стороны. Судья переводит взгляд на моего адвоката.
      – Минутный перерыв! Правильно ли я понимаю: что эта дама имеет ограниченные зрительные способности?
      – Любая женщина узнает своего ребенка по голосу, ваша честь.
      Судья вздыхает.
      – Ради всего святого, скажите мне на милость, как вы собирались оформить процедуру опознания?
      – Ваша честь, – начинает Брайан, но судья шваркает очками о стол и широко разводит руки в стороны.
      – Советник, эта милая леди ничего не видит.
 
      Сегодня ночью крепкий здоровый сон мне явно не светит. Я ворочаюсь и брыкаюсь, я переживаю все ужасы, которые, должно быть, переживает сейчас Хесус, я прекрасно понимаю, что ввязался в лотерею, где в случае проигрыша могу и в самом деле составить ему компанию. Когда на следующее утро меня приводят и запирают в клетке, весь зал, естественно, тут же принимается пялиться на меня. Брайан, конечно, то и дело вскакивает, принимается спорить по любому поводу, говорит, что все было заранее подстроено, и теде и тепе. Но отчего-то возникает такое чувство, будто все на свете всё уже поняли: вчера Лалли вбил последний, решающий гвоздь. О том, что все всё поняли, свидетельствуют происшедшие в зале маленькие перемены: вот, к примеру, стенографистка сидит, откинув голову назад на лишний градус дальше, чем всегда.
      Пока все это происходит вокруг меня, я чувствую смутную рябь: телеграмма от Хесуса. В ней говорится, чтобы я срочно сбрасывал балласт, чтобы я не считался с потерями и думать забыл про семейные тайны, – в ней сказано, что я и так уже хранил верность долгу сверх всякой мыслимой и немыслимой меры, что мне просто нужно дать им найти ружье. Там говорится, что я должен сказать им про то, как меня в тот день прихватило с животом неподалеку от школы. Мне кажется, говно должно содержать уйму всякой информации о том парне, который насрал. Может быть, вообще можно клонировать из него других таких же ребят, а потом просто задать им наш главный вопрос: зачем они это сделали. Мой палец как-то сам по себе ложится на зеленую кнопку, оглаживает ее по кругу. Камеры принимаются жужжать вдвое ближе. Сидишь вот так и знаешь, что людские толпы на улице, пассажиры в аэропортах, семьи, уютно устроившиеся среди домашних запахов, мужчины в парикмахерских в далекой Японии, детишки, которые в ничуть не менее далекой Италии играют в классы, сейчас все разом подобрались и затаили свое чертово дыхание. Сидишь и чувствуешь, как спрессовались под бешеным давлением в аортах миллиарды чело-векочасов. Это, блин, сила. Я собираю губы бантиком и обвожу пальцем кнопку по кругу, делая вид, что выбор мне сделать очень нелегко. Внезапная тишина в зале заставляет Брайана развернуться вокруг своей оси. Увидев мою руку над сигнальной кнопкой, он бросается было ко мне, но судья шипит у него за спиной:
      –  Не мешайте ему!
      Я ударяю по кнопке не потому, что хочу изменить свои показания, не потому, что моя история рассказана не так. Я бью по ней потому, что моя история вообще не рассказана. На меня снисходит озарение: такое чувство, что я уже десять лет слушаю всех этих шутов гороховых, которые устроили глобальное телешоу: с привлечением экспертов по волокнам ковровых тканей, мозгоклювов и прочих не менее приятных личностей, и если я буду и дальше сидеть и молчать, они вгонят меня в гроб своим бесконечным, бессмысленным трепом. Сразу видно, что на меня государству экспертов не жалко. Я уже усвоил, что главное в этом деле – шоу, в полный рост, для прайм-тайм. Потому что, хотя, наверное, и нехорошо так говорить, и, надеюсь, я не выполню за дьявола его работу, если скажу это сам, но такая основа основ судебной системы, как Разумное Сомнение, больше силы не имеет. По крайней мере на практике – и даже не пытайтесь доказывать мне обратное. Вот разве в том случае, если, скажем, ваша кошка слопает соседского хомячка, как в «Судье Джуди», или типа того. Но если они уже вывели на сцену дополнительные патрульные машины и выстроили в зале суда клетку из зверинца, забудьте о Разумном Сомнении. Вам придется предъявить им простое, как честное скаутское, доказательство собственной невиновности, в которое мог бы поверить кто угодно, просто посмотрев вас по телику. В противном случае они две тысячи лет потратят на технические экспертизы, убойные, как если бы тебя на тот же срок усадили в школьный класс и заставили заниматься самопроверкой по математике: и за это время от Разумного Сомнения, как правило, не остается и следа.
      Терять мне по большому счету нечего, и я жму на кнопку. Звук такой, как будто с пролетающего самолета уронили ксилофон, и у меня вдруг темнеет в глазах от сплошного огненного шторма: от вспышек фотокамер. Последнее, что я вижу, – это отвисшая челюсть Брайана Деннехи.
      – Судья, – говорю я.
      –  Шшшш!– давится воздухом Брайан.
      – Говори, сынок, – отвечает судья. – Ты хочешь, чтобы мы запустили процедуру отказа от показаний?
      – Нет, сэр, речь не только об этом. Я думал, у меня будет возможность рассказать о том, как все произошло на самом деле, но мне здесь задают только такие вопросы, после которых я выгляжу полным уголовником. Я хочу сказать, что у меня есть свидетель, который может прояснить все с самого начала – с того дня, когда произошла трагедия.
      – Ваша честь, – говорит прокурор, – обвинение выражает надежду, что после всех усилий, затраченных в ходе слушаний, структура процесса не будет нарушена.
      Судья устало смотрит на него.
      – А я в свою очередь, советник, хочу выразить надежду, что обвинение, как и все участники процесса, более всего обеспокоены выяснением истины.
      Он мягко улыбается в камеру, а потом говорит:
      – Приведите мальчика к присяге.
      – Ваша честь. – Брайан в бессильной попытке упредить события вскидывает руку.
      – Тишина в зале! – возглашает судья. И кивает мне. – Произнесите слова клятвы, мистер Литтл.
      Я набираю полную грудь воздуха и проделываю все положенные процедуры с Библией. Брайан сидит, обхватив голову руками. Засим я сразу перехожу к сути дела:
      – Я никогда не совершал ничего противоправного. Мой учитель, мистер Кастетт, об этом знает, и знает, где я был. В классе меня не было потому, что он сам послал меня за свечкой для какого-то дурацкого эксперимента. И если бы я сказал об этом раньше, незачем было бы городить все эти турусы на колесах.
      Судья смотрит на прокурора и адвоката.
      – Почему этого свидетеля не привлекли к даче показаний?
      – Врачи сочли его состояние неподходящим для такого рода процедур, – отвечает Брайан. – К тому же защита была уверена, что обвинения, связанные с трагическим происшествием в школе, отпадут сами собой на основании представленных защитой доказательств.
      – Мне кажется, нам стоит послушать вашего мистера Кастетта, – говорит судья. И смотрит в камеры. – Мне кажется, что весь мир настоятельно потребуетот нас вызвать этого свидетеля в суд.
      Он дает отмашку служащим.
      – Распорядитесь, чтобы его сюда доставили; если возникнет такая необходимость, мы сами съездим к нему в больницу.
      – Благодарю вас, сэр, – говорю я. – Кроме того, я хотел бы…
      – Ты сделал свой ход, сынок. Справедливость требует, чтобы теперь я дал возможность прокурору задать тебе несколько вопросов.
      Наверное, даже вам было слышно, как зарыдал мой адвокат. Прокурор надевает подобающую к случаю улыбочку и подходит поближе.
      – Благодарю вас, ваша честь. Вернон Грегори Литтл, как вы сегодня себя чувствуете?
      – Ну, в общем, ничего… Я просто хотел сказать…
      Он останавливает меня жестом руки.
      – Вы настаиваете на том, что в глаза не видели последние шестнадцать жертв. Правильно?
      – Видите ли, дело в том…
      – Отвечайте, пожалуйста, только «да» или «нет».
      Я смотрю на судью. Тот кивает.
      – Да, – говорю я.
      – Не видели вы также и жертв школьной трагедии, до той поры, когда они все были уже мертвы или при смерти. Верно?
      – Да.
      – Но вы не отрицаете того, что были на месте преступления?
      – Ну, в общем, да.
      – Итак, вы показали под присягой, что присутствовали на месте преступления, жертвами которого стали восемнадцать человек, хотя и не видели, как именно произошли эти восемнадцать смертей?
      – А-га. – Глаза у меня начинают метаться по сторонам, пытаясь уследить за всей этой математикой.
      – А еще вы показали под присягой, что в глаза не видели никого из последних шестнадцати жертв, но они, как выясняется, тоже умерли.
      Прокурор проводит языком но щекам изнутри. Хмурит брови. Это продвинутая степень адвокатской хитрожопости: на случай, если вы не поняли. Потом он улыбается присяжным и говорит:
      – Не кажется ли вам, что попадаться вам на глаза вообще опасно для жизни?
      В зале вспыхивает смех.
      – Протестую!
      – Оставьте, советник.
      Судья отмахивается от Брайана и делает мне знак: отвечай на вопрос.
      – Я даже близко там не был, в последних шестнадцати случаях, – говорю я.
      – Ага. А где вы были?
      – В Мексике.
      – Понятно. У вас были какие-то особые причины для того, чтобы отправиться в Мексику?
      – Ну, видите ли, я был вроде как в бегах…
      – Вы были в бегах.
      Прокурор поджимает губы. Он оглядывается на коллегию присяжных, которая по большей части состоит из владельцев автомобилей типа «универсал» и им подобных: нескольких суровых дам и пары очень нервных мужиков. По одному чудику сразу видно, что он утюжит свои носки и нижнее белье. И все они тут же копируют линию прокурорских губ.
      – Так, давайте расставим точки над i: вы утверждаете, что невиновны ни в одном из вменяемых вам преступлений и что ни разу в жизни не встречались с половиной погибших. Так?
      – Так точно.
      – Но вы признаете, что присутствовали на месте первого массового убийства, а свидетели в ходе очных ставок опознали в вас человека, которого видели на тех местах, где были совершены другие убийства. Вы согласны с тем, что тридцать один свидетель в этой самой зале узнали в вас человека, которого они видели в то время, когда было совершено одно из более поздних преступлений?
      – Протестую, – говорит Брайан. – Мы ходим по кругу, ваша честь.
      – Господин судья, – говорит прокурор. – Я всего лишь пытаюсь выяснить собственное отношение подсудимого к описанным фактам.
      – Протест отклоняется. – Судья кивает мне. – Отвечайте.
      – Но…
      – Отвечайте на вопрос – да или нет, – говорит прокурор. – Тридцать один гражданин опознал вас в этой самой зале в качестве подозреваемого?
      – Н-ну, наверное, так.
      –  Даили нет!
      – Да.
      Я опускаю глаза. И как только до меня доходит смысл этого жеста, на все остальные части моего тела накатывает первая волна паники. Где-то в районе переносицы становится ужасно жарко. Прокурор держит паузу, он дает моему телу время выдать меня с потрохами телекамерам.
      – И вот теперь, когда мы установили факт вашего присутствия в тех местах, где были совершены тридцать четыре убийства, вы заявляете нам, что засим вы отправились в бега.
      Он поворачивается к присяжным и вытаращивает глаза.
      – Даже представить себе не могу – с чего бы это? По залу гулко прокатывается смешок.
      – Потому что все подозревали меня, – говорю я.
      Прокурор широко раскидывает руки в стороны.
      – После тридцати четырех убийств? Неудивительно!
      Пару секунд он молча стоит на сцене, и плечи у него трясутся от немого смеха. Он качает головой. Он утирает пот со лба. Он смахивает слезу из уголка глаза, делает глубокий вздох и, все еще не в силах совладать с приступом смеха, делает несколько неловких шагов в сторону клетки. Но когда его взгляд встречается с моим, глаза у него горят огнем.
      – Вы были в Мексике двенадцатого мая текущего года?
      – Э-э, это как раз в тот день, когда произошла трагедия, – нет, конечно.
      – Но вы только что сказали суду, что в то время, когда совершались все эти преступления, вы были в Мексике.
      – Вы же понимаете, что я имел в виду последние по времени…
      – Ахх, да, конечно, я понял: вы отправились в Мексику ради несколькихпреступлений – значит, теперь вы именно так формулируете свои показания?
      – Я просто хотел сказать…
      – Позвольте, я вам помогу, – говорит он. – Значит, теперьвы утверждаете, что отправились в Мексику на то время, когда происходили некоторыеиз упомянутых преступлений – правильно?
      – Ну, да.
      – А в то время, когда вы не были в Мексике, где вы находились?
      – Дома.
      – То есть неподалеку от владений Амоса Китера, не так ли?
      – Да, в общем, вроде того.
      – То есть от того места, где был найден труп Барри Гури?
      – Протестую, – говорит мой адвокат.
      – Ваша честь, – говорит прокурор, – мы пытаемся установить, что все убийства были совершены до побега обвиняемого в Мексику.
      – Продолжайте, только постарайтесь держаться ближе к сути дела.
      Прокурор снова поворачивается ко мне.
      – Я всего лишь хочу сказать, что вы были ближайшим другом Хесуса Наварро, который устроил бойню в вашем классе. Вы живете буквально в двух шагах от тех мест, где были совершены семнадцать убийств. Свидетели опознали вас как человека, которого видели во всех этих местах. После первого же допроса вы сбежали из участка местного шерифа. После того как вас сперва задержали, а потом выпустили на поруки, вы сбежали в Мексику…
      Он наклоняется к прутьям, медленно, осторожно; он опускает голову так, что подбородок упирается в грудь и только тяжелые, набрякшие глаза смотрят вперед, прямо в лицо.
      – Признайтесь, – говорит он голосом рассудительным и мягким. – Ведь это же вы убили всех этих людей.
      – Нет, не я.
      – Мне кажется, вы убили их всех и просто потеряли счет загубленным человеческим жизням.
      – Нет.
      – Вы не теряли счета?
      – Я их не убивал.
      Прокурор поджимает губы и выдыхает через нос, как будто ему только что сообщили, что в выходные вечером придется поработать сверхурочно.
      – Пожалуйста, назовите свое полное имя.
      – Вернон Грегори Литтл.
      – И где конкретно вы жили в Мексике?
      – В Герреро.
      – Кто-нибудь может подтвердить ваши слова?
      – Да, конечно, мой друг Пелайо…
      – Водитель грузовика из деревни на берегу моря? – Он идет к своему столу и берет в руки весьма солидно выглядящий издалека документ. И поднимает его над головой. – У меня в руках протокол данных под присягой свидетельских показаний Гарсиа Мадеро по прозвищу Пелайо, жителя той самой деревни, которую только что назвал обвиняемый.
      Он аккуратно кладет бумагу обратно на стол и медленно обводит комнату взглядом, так чтобы каждый из присутствующих ощутил свою личную вовлеченность в происходящее.
      – Господин Гарсиа Мадеро утверждает, что за всю свою жизнь он встречал одного-единственного американского юношу. Этот юноша путешествовал автостопом, и познакомились они в одном баре на севере Мексики, а потом вместе отправились к югу на его грузовике – и звали этого молодого человека Дэниел Нейлор…

Двадцать один