Цепким взглядом он обводит сидящих перед ним присяжных и прищуривает глаза.
      – Сограждане, очень скоро вы поймете, что этот кроткий, застенчивый молодой человек, не состоявший ранее на учете в полиции, имел несчастье оказаться едва ли не единственной оставшейся в живых жертвойтрагедии, которая разыгралась в Мученио. Эти страшные события застигли его в ключевой точке тонкого и деликатного процесса становления как мужчины, как личности и не могли не ошеломить. Он оказался не в состоянии публично и связно высказать охватившее его чувство скорби, не смог собрать воедино тот мир, который для него рассыпался на части. Я продемонстрирую вам, что единственной ошибкой этого мальчика – и весьма существенной ошибкой – было то, что он не смог вовремя крикнуть: «Не виновен!»– или не сумел сделать этого достаточно громко.
      Прокурор сидит, развалившись и широко расставив ноги, – прошу прощения, если это наблюдение покажется вам чересчур бесстыдным. Но мне нравится то, что сказал Брайан. Я обвожу взглядом зал, и мне вдруг кажется, что сюда и в самом деле может в любой момент явиться Справедливость – этаким обязательным чудом, вроде Санта-Клауса. Это особое место, здесь живет истина. Понятное дело, все присутствующие ведут себя немного странно, но, может быть, это просто оттого, что они ожидают явления Справедливости, в любой момент. Взять, к примеру, здешнюю стенографистку – стыднографистку, как назвал ее кто-то, не помню когда и где. Только не спрашивайте меня, зачем она вообще здесь нужна. Почему она откинула голову назад? Потому, что ждет, когда в этот зал снизойдет Справедливость, или просто потому, что ей стыдно вбивать в свою микроскопическую машинку все, что здесь говорят, потому что от этих слов пахнет? И почему машинка у нее такая крохотная, почему нельзя приносить в залу суда весь алфавит, целиком? Начинаешь думать: а вдруг ей нравится возиться в грязи, а вдруг она от этого тащится? Может быть, в конце недели она рассказывает обо всем этом своим приятельницам, а они все разом вытягивают губы в струнку. Вздыхают: «О боже ты мой», или еще что-нибудь в этом роде. А может статься, и у адвокатов эти вот полуулыбочки на лицах всегда, даже дома. Может, они и сталиадвокатами только потому, что с детства развили в себе умение усмехаться себе под нос – тихо, как будто у тебя астма, – каковая усмешка имеет означать, что ты единственный человек в мире, достаточно наивный, чтобы верить в то, что ты сам сейчас сказал. Может быть, едва появившись на свет, они, сами того не замечая, смеются этим странным астматическим смехом, а родители переглядываются и говорят: «Смотри-ка, дорогой, адвокат!» Но в первый же день, к обеду, подобного рода фантазии перестают меня посещать. После этого я сижу, как зомби, а мимо меня изо дня в день проходят диаграммы и карты, отпечатки обуви и образцы тканей. Появляется спортивная сумка Хесуса, а с ней – мои отпечатки пальцев. И дают работу всем ученым мира на целую неделю. Я просто сижу и смотрю в одну точку, как мне кажется, и в голове у меня вертятся дурацкие вопросы, вроде того: откуда, прости меня господи, может быть известно, обнаружен данный образец ткани на ботинке или на стельке. Присяжные время от времени погружаются в дрему, за исключением, естественно, тех случаев, когда из гримерной приводят очередного свидетеля.
      – Можете ли вы опознать человека, которого видели неподалеку от места преступления? – спрашивает прокурор. Один за другим свидетели, люди, которых я вижу в первый раз в жизни, стреляют глазами, а потом тычут пальцем в мою сторону.
      – Вон тот, в клетке, – говорят они. – Именно его мы и видели.
      И, как во всех драмах, чье действие происходит в зале суда, один за другим появляются персонажи из самой первой части, каждый со своей историей. А ты сидишь и ждешь, постараются ли они тебе помочь или утопят тебя к чертовой матери. К тому времени как ноябрьские сквознячки вызывают на койку в моей камере теплые одеяла, слушаньям удается растопить сугроб событий до твердой почвы под ногами.
 
      – Обвинение вызывает доктора Оливера Дуррикса. Дуррикс проходит на место свидетеля. Его щеки со свистом рассекают воздух, чуть не лопаясь от впитанного крема. Он клянется говорить правду, и только правду, после чего обменивается с прокурором легкой полуулыбочкой.
      – Доктор, вы по специальности психиатр и специализируетесь на личностных расстройствах?
      – Так точно.
      – И сегодня вы предстаете перед судом в качестве незаинтересованного свидетеля, без каких бы то ни было отсылок к контактам, которые, в силу вашей профессиональной деятельности, могли иметь место между вами и обвиняемым?
      – Да.
      Судья поднимает палец и смотрит на прокурора, что означает: стоп. Потом разворачивается к моему адвокату.
      – Советник, по чистой случайности, ваш отвод свидетелю не затерялся при доставке?
      – Нет, ваша честь, – отвечает Брайан. Он стоит совершенно спокойно.
      – Насколько я понимаю, речь идет о терапевте, который вел вашего подзащитного. Должен ли я понимать, что вы решили проигнорировать данный конфликт?
      – Как вам будет угодно, сэр.
      Судья какое-то время жует воздух во рту. Потом кивает.
      – Продолжайте.
      – Доктор Оливер Дуррикс, – спрашивает прокурор, – как вы могли бы с профессиональной точки зрения охарактеризовать человека, совершившего все эти преступления?
      –  Протестую! – кричит мой адвокат. – Не доказано, что все эти преступления совершены одним и тем же человеком.
      – Протест поддерживается, – говорит судья. – Я прошу обвинителя внимательнее относиться к формулировкам.
      – Я скажу иначе, – говорит прокурор. – Доктор Дуррикс, усматриваете ли вы во всех этих преступлениях нечто общее?
      – Со всей очевидностью.
      – И это как-то связано с областью ваших профессиональных интересов?
      – Я наблюдаю здесь симптомы, которые принято ассоциировать с социально опасными расстройствами психики на личностном уровне.
      Прокурор поглаживает подбородок большим и указательным пальцами.
      – Но кто сказал, что эти симптомы свойственны одному и тому же человеку?
      Дуррикс тихо усмехается себе под нос.
      – В противном случае придется предположить внезапную эпидемию социально опасных психических расстройств, которая возникла на данной конкретной территории и продолжалась ровно шесть дней.
      Прокурор улыбается.
      – А что отличает людей, страдающих от такого рода расстройств, ото всех нас, сидящих в этом зале?
      – Этим людям свойственно стремление к немедленному удовлетворению своих желаний, они не в состоянии переносить даже минимальную фрустрацию в этой области. Они – прекрасные манипуляторы и невероятные эгоисты, что позволяет им не принимать во внимание права и нужды окружающих.
      – Поправьте меня, если я не прав, но должен ли я в подобном случае предположить, что речь не идет о психических заболеваниях как таковых, и, следовательно, страдающий от такого рода расстройства человек никоим образом не освобождается от ответственности за содеянное?
      – Вы совершенно правы. Личностные расстройства можно охарактеризовать как нарушения социальной адаптации, как девиации в области процесса самореализации личности.
      Прокурор роняет голову на грудь, потом задумчиво кивает.
      – Вы упомянули о социально опасныхрасстройствах психики. Существует ли более привычный, общеупотребительный термин для людей, страдающих от такого рода расстройств?
      – Антиобщественные личности, что ж, это классические психопаты.
      По залу пробегает сдавленный вздох. Очки у меня на носу становятся толстыми и тяжелыми.
      – И, надо понимать, в список проявлений при такого рода расстройствах входят убийства?
      – Защита протестует, – говорит Брайан. – Большинство убийц не психопаты, и не все психопаты совершают убийства.
      Судья устало переводит взгляд на прокурора.
      – Советник, прошу вас, – говорит он. Сразу видно, что сказать ему хочется еще много всякого, но он ограничивается этим «прошу вас». Из-за этой вот разницы между тем, что он хочетсказать, и тем, что может, у него такой коровий взгляд, это я вам точно говорю.
      Прокурор подбирает две бледные прожилки, которые служат ему губами, и снова поворачивается к Дурриксу.
      – Итак, доктор, если говорить о людях, страдающих от упомянутых вами расстройств, буду ли я прав, предположив, что они проявляют безразличиек результатам совершенных ими действий – в том смысле, что угрызения совести их не мучают?
      –  Протестую! Отсутствие угрызений совести не противоречит невиновности подзащитного!
      Прокурор поворачивается к присяжным и ухмыляется. Я сижу, и на лице у меня – полное безразличие к происходящему.
      – Протест отклоняется, – говорит судья. – Речь не шла непосредственно о вашем клиенте.
      Он кивает Дурриксу: отвечайте на вопрос.
      – У лиц, страдающих от такого рода расстройств, порог возбудимости много выше, нежели у вас или у меня, – говорит Дуррикс, со свистом развернувши щечку к прокурору. – Их тяга к возбуждающим ситуациям вполне в состоянии заставить их идти на все больший и больший риск, без учета возможных последствий для окружающих.
      – К таким возбуждающим ситуациям, к примеру, как убийство?
      – Да.
      Прокурор дает время этой последней фразе осесть на пол. Вонь от нее ползет в сторону скамьи присяжных. Перед тем как задать очередной вопрос Дурриксу, он смотрит на меня.
      – И скажите нам, доктор, сексуальность играет свою роль в такого рода поведенческих реакциях?
      – Секс – самая мощная из сил, движущих человеком. Вполне естественно, что именно он выполняет роль наипервейшего источника поведенческих стратегий, направленного на установление контроля над другими людьми и на удержание подобного контроля. А в душе человека с антиобщественными наклонностями смерть и секс – довольно частые сожители.
      – А как могут возникнуть подобные симптомы, если перейти на терминологию, доступную дилетантам вроде меня?
      – Ну, определенные фиксации могут развиться еще с детских лет…
      – Фиксация на, скажем так, женщинах?
      Прокурор опускает голову, но глаза его тут же делают быстрое движение в сторону скамьи присяжных.
      – Ну, в общем, да, наиболее частым объектом фиксации у мужчин выступает женщина.
      – А социально опасный психопат может убить женщину ради возбуждения, которое будет связано с этим убийством?
      – Да, может, или же он может убить радинее…
      – У обвинения вопросов больше нет.
 
      На обед сегодня макароны с сыром. И хлеб. Потом, немного позже, они створоживаются где-то у меня под ложечкой, когда к свидетельскому месту подходит, улыбаясь, мой адвокат.
      – Оливер Дуррикс, как вы сегодня себя чувствуете?
      – Благодарю вас, превосходно.
      – Скажите, док, а эти опасные для общества расстройства психики, они с возрастом не усугубляются?
      – Не обязательно. Если честно, все основные симптомы, как правило, обнаруживаются уже к пятнадцати годам.
      – А в пятнадцать лет такого рода расстройства все еще излечимы?
      – Большая часть психических расстройств излечима в любом возрасте, хотя, если речь идет о по-настоящему антиобщественных личностях, результаты лечения всегда спорны.
      – То есть вы хотите сказать, что фактически они неизлечимы?
      – Имеющиеся на данный момент данные по большей части свидетельствуют именно в пользу данного мнения.
      Мой адвокат пускается в неторопливую прогулку по свободной зоне между скамьями: опустив голову, глубоко уйдя в какие-то свои мысли. Может, высчитывает пи. Потом вдруг останавливается.
      – В своем заключении, представленном в окружной суд Мученио, вы рекомендовали воздержаться от ареста моего нынешнего подзащитного, а вместо этого направить его к вам на амбулаторное лечение?
      Дуррикс смотрит на судью. Судья кивает: отвечайте на вопрос.
      – Да, – отвечает Дурррикс.
      – Несколько легкомысленные рекомендации в отношении неизлечимого психопата – вам так не кажется?
      На лице у доктора явственно читается раздражение.
      – Подобные случаи трудно с точностью диагностировать в течение одного приема.
      – Вы буквально только что без тени сомнения убеждали суд в обратном. – Брайан издает тихий астматический смешок. – И еще, доктор, если мыслить в категориях тех сексуальных коннотаций, о которых вы также нам рассказывали, не существует ли равновероятной возможности, что фиксация у психопата произойдет не на женщинах, а на мужчинах или, скажем, на мальчиках?
      Он начинает сужать круги вокруг Дуррикса.
      – Ну, конечно. Прекрасным примером может служить Джеффри Дамер…
      – А что, по-вашему, отличает обычную гомосексуальную тягу к возможному партнеру от патологической фиксации?
      – Ну, мм, согласие партнера. Человек с патологическими отклонениями в психике склонен прибегать в отношении своих потенциальных партнеров к обману или пршгуждению, без учета их собственных желаний.
      – Значит, человек, который пытается навязать свои желания мальчикам, может быть квалифицирован как психопат?
      – Да, конечно.
      Вид у Дуррикса уже не такой самодовольный, как раньше. Мой адвокат перестает нарезать круги и припечатывает его к стенке взглядом, в котором явственно читается: «А вот теперь поговорим всерьез».
      – Оливер Дуррикс, – раздумчиво говорит он. – Приходилось вам когда-нибудь слышать такое имя: Харлан Перью?
      Дуррикс бледнеет как мел.
      Брайан разворачивается к скамье присяжных.
      – Дамы и господа, господин судья, – прошу вас извинить меня за некоторую вольность в выражениях.
      Он вплотную придвигается к свидетельской скамье и, перегнувшись через барьер, смотрит Дурриксу прямо в лицо.
      – Если нет, то, может быть, вы слышали о таком интернет-сайте под названием «Милые попки от Бэмби-боя»?
      – Простите?
      – Человеку по имени Харлан Перью было предъявлено обвинение в штате Оклахома по факту совращения несовершеннолетних мальчиков и вовлечения их в производство порнографической продукции, связанной с этим сайтом. Скажите нам, пожалуйста, под присягой – вам об этом что-нибудь известно?
      – Я не обязан отвечать на этот вопрос.
      По лицу Брайана расползается ленивая улыбка. Он вынимает из своего стола какие-то документы и потрясает ими в воздухе.
      – У меня есть вещественные доказательства того, что вы, Оливер Дуррикс, прежде носили имя Харлан Перью.
      В зале вскипает волна смутного гула.
      – Я довожу до вашего сведения, доктор, что пять лет тому назад вы, под этим именем, привлекались к уголовной ответственности по четырем обвинениям, связанным с развращением несовершеннолетних через посредство вашего веб-сайта.
      – Но эти обвинения не были доказаны.
      – Кроме того, доктор, я утверждаю, что вы до сих пор являетесь владельцем и администратором этого сайта, который существует теперь под названием «Серенада Содома».
      Кто-то в заднем ряду хрюкает и заходится от хохота. Судья неодобрительно хмурит брови.
      – Я прав, доктор? – медленно и членораздельно проговаривает Брайан. – Да или нет?
      Дуррикс затравленно стреляет глазами в сторону судьи. Тот кивает.
      – Нет. Нет и еще раз нет.
      – И последний вопрос: правда ли, что вы были лечащим врачом также и у Хесуса Наварро Росарио, примерно в то же время, когда произошла эта кровавая трагедия в школе, в мае этого года?
      Дуррикс смотрит в пол.
      – И что вы подарили ему вот эти женские трусики, счет за которые был оплачен с вашей кредитной карточки?
      Брайан поднимает над головой пластиковый пакет. В пакете – трусики, которые были на Хесусе в последний день его жизни.

Двадцать