Я позвонил Наде.
      - Надюша, - сказал я, когда она взяла трубку, - знаешь, я раздумал ложиться в больницу.
      - Испугался?
      - Нет. Жаль с ними расставаться. Хотя мы и не были хорошими друзьями, но все же - родное...
      - Уезжаешь? - Я вздохнул.
      - Далеко?
      - Очень.
      - Где мы сегодня встретимся?
      - Я не хочу безликие, чужие рестораны. Хочется посидеть в семейной обстановке...
      - Игорь, у тебя заскорузлый, запущенный семейный комплекс... (Через ее голос прорвалась в телефонный разговор реплика Агнессы Петровны: "А что в этом плохого?")
      - Действительно, - подтвердил я.
      - Что действительно?
      - Что в этом плохого...
      - На этот счет восточная мудрость гласит: холостяк ничего не знает, а семейный - молчит... (Замечание Агнессы Петровны: "Счастливые браки еще иногда попадаются. Все зависит от человека".)
      - Надюша, заканчивая наш разговор "втроем", передай Агнессе Петровне, пусть отпустит тебя пораньше. Мне она не откажет.
      ...Мы направились в ресторан. Я выбрал ВДНХ. Там есть одно тихое, особенно в это время года и дня, место. За прудами, возле павильона "Рыболовство".
      В ресторане было тепло, но неуютно. За стеклянной стеной холодно поблескивала вода, окруженная темной, тяжелой зеленью, и напоминала о сырости и пустоте осенней непогоды.
      - Игорь, ты мне сегодня не нравишься, - сказала Надя.
      - Не могу разделить твоего искреннего веселья по случаю моего отъезда, - мрачно сказал я.
      - Думай лучше о том, как мы снова встретимся. Давай придем опять сюда. Приятное заведение...
      Я криво улыбнулся:
      - Оно, наверное, будет закрыто на зиму...
      - Это можно спросить у официанта.
      - Надя, - сказал я, твердо и решительно посмотрев ей в глаза. - Пока меня не будет, разделайся со всеми своими старыми проблемами.
      - Игорь, милый, ну почему ты любишь все усложнять?
      - Вот те Hal-протянул я. - Наоборот, я хочу добиться ясности и простоты...
      - Неужели так трудно понять простую истину, что все сложно?
      - Это чье изречение?
      - Не помню. Кого-то из наших современников, кажется.
      И не волнуйся. Поверь, у нас все хорошо...
      Ничего себе хорошо! В ее семейном положении какая-то путаница, а ей все нипочем. С мужем она не развелась, хотя фактически они не живут. Он штурман на пассажирских международных авиалиниях. Когда-то по уши влюбился в молоденькую, красивую манекенщицу. Видимо, с годами первая страсть улеглась, и он завел интрижку со стюардессой. Что у них там в действительности произошло, я не знаю в подробностях. Надя особенно не распространялась на этот счет. Во всяком случае, она от него ушла. С сыном. Десятилетним Кешкой, которого я еще не видел ни разу.
      Кешка, В нем, кажется, и было все дело. Из-за него муж Нади не дает развода. И каждый раз, когда я завожу об этом разговор, Надя старается от него уйти.
      - А что думает по этому поводу Агнесса Петровна? - спросил я. - Мне кажется, ее симпатии ко мне сильнее, чем у некоторых...
      - В принципе она считает, что ты отличная партия, - улыбнулась Надя. Только удивляется, почему у тебя кооперативная квартира. Могли, говорит, дать и государственную.
      - Много нас таких...
      - Как это много? - искренне удивилась Надя.
      - Ну, следователей...
      - Но ты же по ОСОБО важным делам!
      - Мне кажется, все дела важные. Дела - это люди. А люди все равны.
      - Но есть же громкие, нашумевшие преступления. Не обо всех же пишут в газетах.
      - Это ничего не значит. Для каждого человека его несчастье - самое важное. Сопляк какой-нибудь совершил преступление. Так для его матери положение сына важнее всех несчастий на свете. Землетрясения в Южной Америке, катастрофа на железной дороге, да мало ли случается всякого на земле... Она ни о чем и ни о ком не думает в этот момент, кроме сына... Понимаешь, все относительно.
      - Постой. - Надя все еще не могла мне поверить. - Есть еще, значит, такие, как ты?
      Я от души рассмеялся:
      - Нет, Надюша, ты меня время от времени просто убиваешь. Конечно! У нас в прокуратуре больше десятка.
      В Прокуратуре Союза. Да еще в прокуратурах всех республик. И знаешь, как нас называют? Важняк... Ты разочарована?
      - Наоборот. Это хорошо... Ты меня даже успокоил. - Она посмотрела на меня, как мне показалось, виновато. - Вокруг столько молоденьких...
      - Не говори глупости, - сказал я строго. Но ее ревность была приятна мне.
      Слабость у Нади прошла быстро. Она как-то встряхнулась. Две складочки, появившиеся на мгновение около губ, исчезли.
      - Конечно, глупости.
      Чтобы окончательно ее успокоить, я весело продекламировал:
      - "Для девчонок в юбчонках есть в клешах парнишки с гитарами под мышкой..."
      - А ты говоришь, что нам с тобой плохо... Да, кстати.
      Когда ты наконец познакомишься с Кешкой?
      - Именно, кстати. Разговор самый подходящий перед моим отъездом...
      - Ты же не навсегда.
      - Нет, конечно. Я просто удивляюсь: сколько времени мы знакомы, а ты предлагаешь встретиться с Кешкой сейчас, когда я улетаю.
      - Не сердись. А мой сын - интересное создание. Свои мысли, свой мир. Представляешь, главная забота сейчасдостать небольшого удава...
      Я и раньше слышал, что Кешка увлекается животными.
      Жил у них сиамский кот Ерофеич, попугай Ахмед, ежик Пиф и еще какая-то живность. Но удав!
      - И ты согласишься жить в квартире с удавом?
      - Привыкнуть можно, - сказала Надя. - Если мальчику это нравится. Просто необходимо, понимаешь...
      Я промолчал. Да, ради сына она готова на все что угодно. Выходит, мне тоже придется привыкать к удаву?.. Ну что ж, Надя этого стоила.
      Сибирь для меня - понятие совершенно определенное.
      Тайга, холода. Соответственно я и подобрал гардероб. Пальто, теплые перчатки,
      Барнаул уготовил мне первый сюрприз прямо в аэропорту. Многие ходили в костюмах.
      Второй сюрприз преподнес... родной русский язык.
      В гостинице меня ждала бронь. Я заполнил карточку.
      - Коечка у вас будет у окна, - сказала дежурная. - Но сейчас еще тепло, не дует...
      - Спасибо, - машинально поблагодарил я.
      - И соседи порядочные... Агроном, врач, правда ветеринарный...
      - Позвольте, мне должны были заказать номер.
      - Я получила распоряжение от директора. Вот, читайте - "койко-место".
      - Не койко-место, а место.
      - Вот именно, место. А не номер.
      У меня перед глазами всплыла телеграмма в прокуратуру края, которую я сам составлял: "Забронируйте место гостинице..."
      Я оказался в дурацком положении. Сегодня воскресенье (новосибирский аэропорт держал нас двое суток из-за непогоды). Звонить местному начальству домой-неудобно.
      Испортишь первое впечатление. ГХ"Думают, столичный, раскапризничался... Бог с ним, перебьюсь.
      - Вы забыли тут расписаться, - вернула мне бланк администратор.
      - Где?
      - Вот здесь. Что освободите место по первому требованию.
      - Ну, милая, вы плохо знаете законы, - разозлился я. - Выселять человека из гостиницы можно только с санкции прокурора.
      - А может, еще министра? - повысила она голос. - Откуда вы это выдумали?
      - Учил в институте... Кстати, об этом и по телевизору передача была.
      - Мало ли что там показывают...
      Довод, в общем-то, неопровержимый: показывают много.
      - Могу привести соответствующую статью Гражданского кодекса... - Я постарался вложить в эту фразу как можно больше металла.
      Но мой железный аргумент был сметен одним ударом.
      Она отобрала заполненный листок:
      - Тогда ждите до вечера... На общих основаниях.
      Я поставил свою подпись под актом полной и безоговорочной капитуляции.
      Но она нанесла мне еще один удар:
      - У вас оружие есть?
      - Нет. А чтo?
      - Мало ли... Следователь все-таки. Смотрите, в номере держать его нельзя.
      - А если бы было? - усмехнулся я. - Куда его денешь?
      - Это не наше дело. Вы напираете на законы. - Пожалуйста. - Она достала из ящика свои инструкции. - Мы тоже грамотные... - И ткнула пальцем в то место, где действительно указывалось, что в номере находиться с оружием нельзя.
      Я ничего не мог сказать. Хотя и вертелся на языке вопрос: как, например, обходятся работники милиции, военнослужащие, обязанные иметь при себе пистолет? Не сдашь же его в камеру хранения?
      Но этот вопрос надо было задавать не ей, маленькому исполнителю, j тем, кто составил инструкцию.
      Я подумал, что есть еще требования, выполнять которые практически невозможно.
      Дежурная по этажу проводила меня в номер, и я свалился в постель, чтобы наверстать две ночи полусна в аэропорту. Наутро, в понедельник, я отправился в прокуратуру.
      Первый визит, разумеется, - к прокурору края.
      Он справился, когдв"я прибыл, как отдохнул. О недоразумении в гостинице я умолчал - в конце концов, только одна ночь. Вряд ли я задержусь в Барнауле.
      - Крылатовское дело знаю в общих чертах, - сказал прокурор. - За всем не уследишь. Вам надо поговорить с замначальника следственного отдела Кукуевым. Он в курсе. А с человеком, хорошо знающим дело, увы, не встретитесь.
      - Со следователем?
      - С ним1. Уволился. Поступил в аспирантуру.
      Прокурор вызвал замначальника следственного отдела и представил меня. Мы отправились в его кабинет.
      - Что это вы решили вернуться к самоубийству Залесской? - спросил Кукуев.
      - Поступил сигнал. - Я рассказал о письме Мурзина.
      - Если по каждому письму поднимать дела, никаких штатов не хватит, покачал головой замначальника отдела и, спохватившись, добавил: - Впрочем, вам, наверху, виднее. Можете, наверное, позволить себе тратить время на одно дело. А у наших следователей в производстве по пять-десять одновременно...
      - Знаю, - кивнул я,- Работал в прокуратуре области.
      - Значит, бывали в нашей шкуре?
      - Семь лет...
      В его словах послышались доверительные нотки:
      - Свой, выходит... Это хорошо. Должен понять. Скажем прямо, деля-то расследовано добросовестно. Парень теоретически подкован. Плохого, наверное, в аспирантуру не приняли бы, да еще в Ленинградский университет. Так я говорю или нет? - Я пожал плечами. - Аспирантура, она требует... он постучал пальцем по лбу.
      - Требует, - согласился я.
      - Вот именно. - Он посмотрел на меня долгим взглядом, вздохнул. Как бы согласился: хочешь не хочешь, от тебя, видимо, не отвертеться.
      Я его понял. И предложил мировую:
      - Возможно, понадобится ваша помощь.
      - Группу создавать не будем, - сказал он твердо. - Людей нет.
      - Ив управлении внутренних дел?
      - Это - ради бога. - Кукуев взялся за телефон.
      - Одна только просьба. Кого-нибудь из тех, кто уже принимал участие в следствии... Все-таки в курсе дела.
      Он кивнул:
      - Ладно, организуем. Старший лейтенат Ищенко.
      Двадцать лет в угрозыске. Хороший работник. Пойдет?
      Я прикинул в голове - лет сорок - сорок пять. Опытный, наверное. Во всяком случае, учить не придется.
      - Пойдет. Из местных?
      - Нет. Но вы на это не смотрите. Край знает как свои пять пальцев...
      Наверное, рыболов или охотник, подумал я. Обычно именно они хорошо знают местность.
      В УВД края ответили, что Ищенко в командировке.
      - С чего думаете начать? - спросил замначальника следственного отдела.
      - Поеду в совхоз.
      - Правильно, - одобрил он, - езжайте. Работайте. Может, и мы у вас кое-чему поучимся. - В его последних словах промелькнула едва уловимая ирония. - А Ищенко догонит. Это мы обеспечим, - закончил он.
      Уладив в Барнауле еще несколько дел, я вылетел в тот же день в Североозерск.
      Кукуев сам проводил меня в аэропорт. Пожелал успеха. На этот раз без иронии. Хотя положение его, прямо скажем, было щекотливое. Дело согласился прекратить именно он. И если мое расследование опровергнет результаты предыдущего, неприятностей не оберешься.
      Правда, наперед не угадаешь. Я тоже могу не найти ничего нового. Могу и ошибиться. Все мы люди, как говорится...
      Человек, который придумал изречение "любое тайное станет явным", вряд ли имел отношения к следовательской работе. А если и имел, то был зарвавшийся оптимист или просто-напросто хвастун. Надо знать, как дорого дается каждый процент раскрываемости. Есть, остаются еще за скобками благополучных цифр неумолимые единицы... Папки, которые лежат в архиве с грифом: "Хранить до..."
      Это значит, что кто-то из моих коллег потерпел неудачу. Преступник оказался хитрее, или ему здорово помогли обстоятельства...
      Конечно, когда я летел в Североозерск на тихоходном Ан-2, у меня и в мыслях не было, так сказать, программировать на всякий случай возможную неудачу.
      Собственно, я себе еще и не представлял людей, с которыми столкнусь во время расследования. Ведь через них, их поступки, поведение ищешь истину.
      Но одно я чувствовал. И это не мистика и не шестое чувство. Я даже не знаю что. У меня пропадала уверенность в том, что следователь, занимавшийся раньше делом о самоубийстве в Крылатом, поставил все точки над i. Мне вспомнился совет Ивана Васильевича: вести дело так, словно не было до меня никакого расследования. Но я и в самом деле не забывал о том, что оно было.
      Выходило, что Залесская покончила с собой в результате угрызений совести или боязни разоблачения в измене.
      Не бог весть какая редкая причина. Вину во всем она брала на себя.
      Но может быть, ее довели до самоубийства? Тогда это преступление. Тяжкое л сурово наказуемое. В принципе следователь шел по правильному пути. Он расследовал именно эту линию. Но, внимательно изучив все материалы, я чувствовал, что мой предшественник, возможно несознательно, доказывал версию, изложенную в предсмертном письме самой Залесской.
      Мне самому случалось встречаться с подобными случаями: с первых шагов факты до того завораживают, что отделаться от их убедительности или непреложности стоит огромного труда. Помимо этого, увы, кое-где проступали следы спешки. Пусть едва-едва заметно. Я их видел...
      Еще. Очевидцев происшествия не было. В таком случае проверка версии убийства, по-моему, обязательн-а. Как бы невероятно это ни выглядело... Любое невероятное может оказаться вполне вероятным, что нередко случается в нашей профессии, берущей начало чуть ли не в Древнем Риме...
      Еще Цицерон заявлял: "Даже честные граждане, не смущаясь, прибегают к подлогу".
      Опять же - письмо директора совхоза Мурзина. Уверен, забот и хлопот у него, как говорится, полон рот. И если этот занятый человек, депутат Верховного Совета республики, берет на себя смелость и, что очень важно, ответственность обращаться к прокурору Российской Федерации с просьбой пересмотреть прекращенное дело, тут уж действительно стоит о чем задуматься.
      И пишет он не только от своего имени. Видимо, общественность совхоза тоже хочет разобраться в этой трагической истории.
      Ехать в совхоз с таким настроением, чтобы, подобно Цезарю, воскликнуть "пришел, увидел, победил", я не имел никаких оснований. В конце концов, если я докажу, что мой предшественник прав, моя миссия будет выполнена.
      Но так, чтобы никто не мог задать такого вопроса, на который я бы не ответил...
      Самолет опустился на зеленое поле. Аэропорт Североозерска - изба. Рядом - традиционная полосатая колбаса.
      Меня встретил милицейский "газик". Часа полтора хорошей гонки по не совсем хорошей грунтовой дороге. Мимо бесконечных полей, разделенных ровными квадратами лесозащитных полос.
      В Крылатое добираемся в сумерки.
      Большое село посреди степи, продуваемое со всех сторон. Домики из кирпича. Кое-где деревянные, финские. Утопают в садах. Главная улица хорошо освещена. Как везде - центральная площадь, обрамленная двухэтажными домами.
      Одинокий пес поднялся с крыльца конторы совхоза, вяло шевеля хвостом.
      Прощаюсь с водителем, чтобы попасть под опеку участкового инспектора.
      Евгений Линев - молодой парень, с умным, внимательным лицом. Совершенно непохожим на те, которые канонизированы в фильмах.
      Участковый проводил меня в дом для приезжих. Пристройка к зданию конторы. Сторож, Савелий Фомич, сам открыл чистенькую, теплую комнату с двумя койками.
      - Вы будете жить один, товарищ следователь, - поспешил заверить Линев.
      - Верно, - подтвердил сторож. - Вон там у нас санузел, умывальник. Рядом - кухонька. Газу, правда, в баллонах нету. Никак не сменяют...
      - Ничего, обойдусь. Столовая есть?
      - А как же! - ответил Савелий Фомич.
      - Но сейчас поздно, закрыто. - Линев посмотрел на ручные часы.
      - Это точно, - сказал сторож. - Деревня. С курями спать ложатся. А чаек у меня готов. На плиточке. С устатку не мешает, а?
      - Не мешает, - сказал я. - Спасибо.
      Участковый инспектор спросил:
      - Я вам нужен, товарищ следователь?
      - На сегодня нет. Благодарю за хлопоты...
      Он пожал плечами:
      - Какие там хлопоты. Служба. - И, откозыряв, ушел.
      - К молодой жене. Секретарша директора, - подмигнул сторож. - Две недели, как свадьбу сыграли... За ради нее и напросился сюда из района.
      - А прежний?
      - Тю-тю. Подался далече... Перевели.
      "Жаль, - подумал я. - Одним помощником, знающим село и его обитателей, меньше..."
      Сторож, прежде чем сходить за чаем, почесал затылок:
      - Не знаю, понравится ли вам моя заварка... С мятой. По-стариковски. Для суставов полезно.
      - Понравится. Моя мать тоже любила заваривать с мятой.
      - Могу и чистого. Индийский у меня.
      - Давайте с мятой.
      Савелий Фомич принес маленький чайничек с запаянным носиком. Поставил на стол.
      - Стаканы в тумбочке. - Он собрался деликатно ретироваться.
      - Присаживайтесь. Вдвоем веселее.
      Он подумал, потоптался. Подсел к столу.
      Я нарезал краковской колбасы (что делали бы без нее командированные?).
      Старик от угощения отказался. Прихлебывал из стакана, макая в чай кусочек рафинада.
      Говорить о деле я с ним не собирался. Но старику не терпелось выложить московскому следователю свои соображения.
      - Да, - вздохнул сторож, - в старое время девки от любви на себя руки накладывали. Если парень на другую заглядывался. Теперь проще на все смотрят. Телевизор с толку сбивает. Что ни картина, обязательно самый главный герой в другую влюбляется. А жена, значица, ему не хороша. Или наоборот, бабе мужик ее не в милость. Так, ежели распущать, кажный куролесить захочет. Мало ли что, пригожих парней да девок вона сколько ходит. Недаром говорят: в чужую бабу черт меду положил. Но соблюдать себя надо. Грех - он всегда боком выйдет...
      - Вы же сами говорили, что теперь, проще.
      - Кому проще, а кому... Конечно, если говорить о воспитательнице, не все у нее, наверное, тут было благополучно, - он повертел пальцем у виска. - Кто же в наше время себя до этого доводит? Совесть подешевела...
      - Не угодило вам нынешнее поколение, - улыбнулся я. - Ох, не угодило.
      - Мне-то что. Я свое пожил. Пусть сами разбираются.
      Нас все равно никто не слушает.
      - А вы?
      - Слушали. Попробуй я отцу слово поперек сказать,
      Снимет штаны и за милую душу поддаст горячих. Уважение было. Дети родителей почитали. Жены - мужьев. Батька мать мою не бил, но зато его слово - закон. С малолетства приучена.
      - Тоже не сладко. Горькая женская доля, - подзадорил я старика. Рабство семейное, рабство общественное...
      - Ишь, словечки понасочиняли, - усмехнулся ен. - Да вы-то почем знаете? Думаете, бабы только хрячили?
      И веселиться не смели? Еще как! На масленицу, на иванов день, на троицу какие гулянки заводили! Работали, верно, работали до семи потов. С зари до зари. Но уж если гуляли-на всю железку. И пели и плясали... А нынче...
      Вона, насмотрелся в клубе. Подрыгаются" друг подле дружки и айда по домам. Какие раньше пляски были! Обчие и поодиночке. Русская, камаринская. А кадриль! Хе-хе. Одно загляденье. Не только для девок. И замужние от души веселились. И не так заглядывались на сторону, как нынче.
      Всяк свое гнездо берег. А тем более от такого парня, как завклубом...
      (Муж Залесской работал в Крылатом завклубом.)
      - Интересный?.
      - Симпатичный. Артистом прозвали. Галстук такой надевал... Ну, махонький, поперек торчит...
      - Бабочка?
      - А шут его знает. В обчем, культурный, обходительный. Девки по углам шептались, вздыхали всё... И что ей еще надо было, не понимаю...
      - Может, ей было плохо оттого, что другие вздыхали?
      - Он - мужик. Ничего здесь особенного нету. Тем паче парней у нас не хватает. Главное, он на эти охи-вздохи не обращал внимания.
      - Не удостаивал?
      - Говорят, шуры-амуры не крутил.
      - А она внешне как?
      - Что теперича толковать? Нету человека... Приятная была. Вежливая. Городская, одним словом. Жалко...
      Я невольно посмотрел на часы. Дед пожелал доброго сна. И ушел в свой закуток, в помещение совхозной конторы. Я остался один на один с тишиной.
      Утром меня разбудил директор совхоза. Было рано. А в Москве сейчас глубокая ночь.
      Он вошел прихрамывая. Крупное, почти квадратное тело, большая голова, бритая наголо, густые черные брови и такие же усы. Пиджак слегка помят на спине, наверное от постоянного сидения на стуле и в машине. Брюки галифе заправлены в хромовые сапоги.
      - Мурзин, Емельян Захарович, - представился он. - Прошу извинить. Забежал пораньше, а то если понадоблюсь, не поймаете, в поле закачусь. Поверите, сплю тричетыре часа в сутки. Уборочная...
      Я стоял посреди комнаты в трусах и майке и со сна не мог сообразить, что мне надевать в первую очередь.
      - Ничего, я понимаю... - пробормотал я, берясь то за рубашку, то за брюки, то за пиджак.
      - Так вы ко мне сейчас зайдете?
      - Да-да, конечно.
      ...Несмоуря на ранний час, в конторе было много народу, хлопали двери, стучала пишущая машинка, кто-то громко требовал по телефону ветеринарную лечебницу,
      В кабинете Мурзина прохладно и чисто. Погода осенняя, но все окна настежь. На столе - алый вымпел "За первое место в соревнованиях по футболу Североозерского района Алтайского края".
      - Устроились ничего? - спросил он, когда я сел.
      - Нормальнр.
      - Правда, у нас не такой комфорт, как в городе... Но думаю, наверстаем. Ванную соорудим, телевизор поставим. Хорошо, правда?
      - Правда, - кивнул я.
      - Значит, с жильем в порядке?
      - Да, конечно.
      - Ну, тогда приступим к делу.
      - Я слушаю.
      - Вы скажите, что вас интересует. Постараюсь ответить.
      - Прежде всего: у вас должны быть основания, если вы написали письмо в прокуратуру... Какие?
      Он хмыкнул, провел пятерней по гладкой голове-от затылка ко лбу и обратно.
      - Трудный вопрос вы задали. Так сразу и не ответишь.
      - Вас не удовлетворили результаты проведенного следствия?
      Мурзин покачал головой:
      - С одной стороны, сомневаться в вашей работе я как бы не имею права. Вы свое, я свое. Но если подумать, конь о четырех ногах и то спотыкается. Верно я говорю?
      - Все мы люди, - развел я руками.
      - Вот именно. Я тоже человек. Но и руководитель. Депутат к тому же. Ходят слухи в совхозе, что нечисто тут дело. Болтают даже, будто следователя подкупили... Который месяц пошел со дня смерти Залесской, а все успокоиться не могут. Судачить людям я запретить не могу, верно я говорю? - Я кивнул. - Ну, я скажу, что это все сплошная чепуха, выдумка, парторг скажет, Иванов, Петров, Сидоров. Так ведь не поверят. Надо им убедительно доказать, на фактах: воспитательница действительно покончила с собой или нет. И если да, то почему. Мало ли бывает ошибок. Одна комиссия приедет - вроде гладко, другая приедет - все наоборот, сплошные непорядки. Верно я говорю? - Я опять кивнул. - И еще. Руководитель совхоза кто?
      Я. А может быть, что-то проглядел, упустил? Может быть, человеку худо было, а мы прошли мимо, вовремя не поддержали. Видите, сколько аспектов в этом вопросе?
      - Ну что ж, я вас понимаю...
      - Погодите. Ну, несознательный элемент - это одно.
      Им, может, объясняешь, объясняешь, и все попусту. Вбили в голову. Но когда к вам приходят сознательные люди, коммунисты, комсомольцы, и говорят: не верим, что Залесская могла пойти на самоубийство. Я им должен ответить что-то конкретное. Верно я говорю?
      - Вы можете сказать, кто именно приходил?
      - Конечно. Заведующая детским садом, кандидат в члены КПСС, раз. - Он загнул палец. - Воспитательница того же детсада Завражная, два. Комсомолка. Между прочим, ближайшая подруга Залесской. Мамаши приходят, чьи дети воспитывались у Залесской. Да-да, приходят. Среди них хорошие, честные работницы. Это не какие-нибудь бабки с завалинок. Я одной говорю, что органы следствия свою работу знают, не доверять им мы не имеем права.
      Другой...
      В дверь заглянула секретарша. Ей-богу, прямо девчонка из седьмого-восьмого класса. Вот ради кого Женя Линев осел в совхозе. Да и сам участковый выглядел очень молодо.
      - Емельян Захарыч, район, - виновато произнесла она.
      Мурзин сказал мне "извините" и схватил трубку одного из трех телефонов.
      - Да, слушаю. Какое утро? Я уже скоро обедать собираюсь. Это вы там только что встали... Идет нормально.
      Надо справиться у Ильина. Он даст самый точный процент, - до сотых включительно. - Мурзин некоторое время поддакивал в трубку, изредка поглаживая бритую макушку. Про себя я уже назвал его Котовским. - А нельзя без меня? Если вам все равно, пошлю Ильина. Будь здоров.
      Он с треском опустил трубку и стал вертеть диск другого аппарата.
      - Объясняю... Кто это? - спросил он по телефону. - Николай Гордеевич у вас не объявлялся? Куда уехал? - Директор нажал на рычаг и снова стал набирать номер. - Выходит, надо заново все поднять. Чтобы люди наконец успокоились. Верно я говорю? - Он махнул рукой: сейчас, мол, продолжим... - Николай Гордеевич, насилу тебя разыскал. Ты уж не в службу, а в дружбу, надо быть в районе к часу у второго секретаря. Я бы мог, да ты им выложишь все как на тарелочке. Не забудь про транспорт.
      Рогожин, анафема, опять будет клясться, что выслал двенадцать, а прибыли восемь. Сам проверял сегодня. И один шофер пьян в стельку. Кто его знает, со вчерашнего или уже с утра успел приложиться? Это подчеркни особо. Уже третий случай. Шенкелей этому Рогожину, шенкелей. Я заеду, не беспокойся. - Он закончил телефонный разговор. - Вы спросите почему? Много я видел. И войну прошел. Как бы худо ни было, а человек стремится прежде всего жить.
      Невмоготу, кажется, уж лучше сдохнуть, чем такая жизнь, а все-таки помирать не хочется. А тут... Или я чего-то не понимаю, или ненормальность какая-то. Да ведь с виду нормальная, жизнерадостная. Погубил себя выходит, человек, похоронили, а виновных нет, верно я говорю?
      - Что я могу вам сказать, Емельян Захарович?.. - Пока директор совхоза разыскивал этого неуловимого Ильина, у меня потерялась нить беседы. - В настоящее время я знаю не больше", чем следователь, который вел расследование до меня. От вас слышу только общие рассуждения, хотя они мне понятны. По-человечески, по-граждански...
      - А что? Вы хотите, чтобы я указал виновного? Я его не знаю. Может, я виноват. Обидел чем-то ее. Не создал условии. Может, Иванов, Петров, Сидоров...
      - Залесская обращалась к вам с какой-нибудь просьбой?
      - С просьбой - нет. А когда ее выбрали в группу народного контроля, пришла. Говорит, не справится, мол. Я ей говорю: справишься, актив поможет. А кто ее знает, может, она кого обидела или ее... Верно я говорю?
      - Постойте, она раскрыла какое-нибудь крупное хищение или злоупотребление?
      - Что значит крупное? За это тянут к вам. Так, мелкие недостатки.
      - И все-таки подробнее, пожалуйста.
      - Я уж и не припомню всего.
      - Выходит, у нее были враги?
      - Не знаю. В этом как раз и следует разобраться...
      В дверях появился заспанный, растрепанный человек.
      - Звали, Емельян Захарыч?
      - Звал, Еремеев, звал. - Мурзин поморщился. - Причесался бы для порядку. Стыдно...
      - Ладно уж, мои вороные-пристяжные не обидются...
      - Перед людьми стыдно. Вот что, если опять из Песковского пруда будешь воду возить, поставлю навоз чистить!
      - Так эвон какого кругаля давать...
      - Надо будет, так и за двадцать верст ездить будешь!
      Это тебе не свиньи, а люди! Верно я говорю?
      Мужчина провел рукой по взлохмаченной голове и медленно вышел из кабинета.
      - Вот так работаем, - покачал головой директор совхоза. - Пока сам носом не ткнешь, не слушаются... Ну, какие еще у вас вопросы? Давайте уж всё выяснять.
      Я улыбнулся:
      - Ну, сразу так, наверное, не получится.
      - Ясное дело.
      - Залесская упоминала в предсмертном письме о своей связи с кем-то. Может быть, это был кто-то из работников совхоза. У вас нет никаких предположений?
      Мурзин посуровел:
      - Хотел я и об этом. Прокурору не писал. Не по назначению, если так можно выразиться. Но вам сказать считаю нужным... Не везет нам с главными агрономами. Один не поладил с районным начальством. Уехал. Другой, Пащенко, покрутился немного, посчитал, условия для него не те. Перспективы, мол, нет. И был таков. О нем я не жалею, рад, что избавился. Ни богу свечка, ни черту кочерга. Наконец, приехал Ильин. Николай Гордеевич. Не жалуюсь, работник хороший. Боюсь, и его выживут. Плюнет на все, уедет, тогда что?
      - Почему?
      - Болтают, что Залесская имела в виду именно его.
      - Предположим, вдруг действительно он?
      Мурзин ответил резко и категорически:
      - Не верю!
      - Тогда что ему бояться?
      - Сплетни могут кого угодно довести. Верно я говорю?