Анатолий Алексеевич Безуглов
      СЛЕДОВАТЕЛЬ ПО ОСОБО ВАЖНЫМ ДЕЛАМ
      Повесть
      В повести писателя-юриста А. Безуглова рассказывается о работе московского следователя, выехавшего для доследования обстоятельств гибели молодой женщины в один алтайский совхоз. Изучая дело, он глубоко вникает в жизнь и быт сельских тружеников, которые помогают ему раскрыть преступление.
      Я всегда завидовал спортивным болельщикам. Завидовал глубоко и обреченно. У них могущественные покровители. О них особая забота. Посмотрите, какие огромные строят для них стадионы, разом вмещающие население приличного города (а то и государства, например Монте-Карло), какие дворцы спорта. Иногда мне думается, что телевидение изобретено специально для них. Не верите-изучите программу телевидения. Редкий день обходится без футбольного или хоккейного матча или там водного поло, борьбы самбо, поднятия штанги... А то выпадет на какое-нибудь число несколько матчей сразу.
      Зависть моя оттого не утихает, что у меня тоже есть страсть. И болеет ею не так уж мало людей. В том легко убедиться: попробуйте достать билет в Большой театр, когда партию Жизели исполняет Бессмертнова, а в "Спартаке" танцуют Максимова и Васильев.
      Но что может сравниться с ощущением, когда ты, сжимая в руках драгоценный клочок простой бумаги, проходишь сквозь строй неудачников в ворота твоего храма!
      И становишься, как правило, свидетелем единственного, неповторимого! Я уже не говорю о самой обстановке: торжественное ожидание чуда, непередаваемое волнение присутствия.
      Вот почему я просто не мог не послушать Кибкало в "Женитьбе Фигаро", не имел права.
      В Центральной театральной кассе билетов, разумеется, не было. Я попытал счастья в кассах Большого театра.
      С таким же успехом.
      И вот пришлось встать засветло, взять такси (метро еще не открылось) и подъехать к кассам Большого театра. Водитель, узнав, куда везет столь раннего пассажира, посмотрел на меня подозрительно. А когда увидел толпу таких же "ненормальных", как я, сочувственно покачал головой.
      Потом-волнения: будут ли билеты? Билеты были, только на спектакль, который состоится через три недели.
      Но и это считалось удачей...
      В день спектакля я был "при параде" с самого утра. Потому что за шестьдесят минут, разделявшие окончание работы и начало спектакля, немыслимо слетать от Кузнецкого моста, где моя служба (Прокуратура РСФСР), до Бабушкина - места моего жительства - и обратно в центр. Благо от моего учреждения до Большого театра десять минут ходу. Все шло но расписанию.
      В четыре позвонила Надя, справилась, не отменяется ли поход.
      Надя работала рядом. Дом моделей. Мое первое (очень хотелось бы, чтобы и последнее) "случайное" знакомство.
      В ресторане ЦДРИ. Сколько раз мы передавали друг другу дежурное обеденное меню, прежде чем я решился заговорить о чем-либо, не имеющем касательства к бульону с пирожком и бифштексу.
      У нее, оказалось, тоже было желание свести более близкое знакомство. Но почему-то оно шло по линии, которую я долго не мог взять в толк. Моя собеседница все время сбивалась на разговор о том, что какое-то СМУ постоянно роет траншею возле их дома и портит телефонный кабель.
      Я намекнул, чю простое человеческое общение лучше телефонного. Она же твердила о своем: о кабеле, о СМУ...
      Объяснилось все неожиданно: Надя принимала меня за работника связи. Да, были времена, когда прокурорская братия носила погоны. Теперь же наш удел - скромные звездочки в петлицах.
      Узнав мою настоящую профессию, она заметно зауважала меня. А я обрадовался тому, что Надя не манекенщица. Право же, конструктор-модельер с фигурой манекенщицы - это действует на мужское воображение. Свободное от семейных забот. Правда, впоследствии выяснилось, что начинала она с манекенщицы. Что ж, я тоже начинал совсем не со следователя...
      В тот день я подтвердил Наде, что уговор в силе. А это значит, что, отпросившись у своего начальства (Агнессы Петровны, с которой мне довелось уже познакомиться по телефону), она поедет домой переодеться. Чтобы успеть к нашей встрече у крайней колонны слева.
      В пять часов мне позвонили из больницы. Отоларинголог, который меня лечил, сказал, что в отделении завтра освобождается место. Мне следовало бы обрадоваться. Что я и высказал по телефону. А когда положил трубку, почувствовал неприятный холодок. Какая может быть радость от того, что тебе полезут скальпелем в горло? Б-р-р!
      Что ж, видимо, пора дать решительный бой...
      В четверть шестого заглянула в мой кабинет Фаиночка.
      Миниатюрное существо со вздернутым носиком и каштановыми кудряшками. Секретарша зампрокурора республики.
      Фаиночка работала совсем недавно. Срезалась на вступительных экзаменах в заочный юридический институт, но юриспруденция, как говорится, прикипела к сердцу, и она пошла служить в прокуратуру.
      На ней было простенькое платьице. И все в ней было естественно и человечно, слова и поведение. Глядя на нее, я с грустью думал: неужели и она когда-нибудь совьет себе кокон вежливо-холодной секретарской учтивости?
      - Игорь Андреевич, Иван Васильевич просил, чтобы вы зашли к нему в конце работы.
      Мой телефон частенько занят. И если я нужен начальству, она не ленится подняться на два этажа.
      Смущается, краснеет, по приходит. Правда, в буфете (если у меня нет времени на поход в ЦДРИ) никогда не сядет за мой столик. Прекрасный повод для шуток. Его с удовольствием используют некоторые мои коллеги. И вгоняют девушку в краску.
      - А сейчас Иван Васильевич занят? - спросил я.
      - Его просто-напросто нет. В Совмине. Вы его все-таки дождитесь. Просил...
      - Уж эти просьбы, - сказал я. - Паче приказания.
      Фаиночка сморщила носик: рада, мол, помочь, но нечем. Перед тем как она захлопнула дверь, я попросил:
      - Как только объявится, позвоните?
      - Обязательно, Игорь Андреевич.
      Ее кудрявая голова исчезла.
      Значит, завтра к двенадцати - в больницу. С узелком.
      Всякие там кулечки, электрическая бритва, зубная щетка...
      Собираюсь лечь уже второй год, а тут сразу-завтра. За полдня надо успеть переделать массу дел. Позвонить в прачечную, чтобы белье не привозили. Непременно внести взнос за кооператив. И так уже задолжал за два месяца.
      По работе, слава богу, ничего срочного. Неделя ничего не решает. Правда, я слышал, что после операции некоторое время разговаривать не разрешается. А сколько? Надо было узнать. Немой следователь - что за следователь...
      Незадолго до шести я не вытерпел и, не дожидаясь звонка Фаиночки, спустился в приемную к заму.
      Ивана Васильевича еще не было. Секретарша смутилась. Словно в отсутствии начальства была виновата она.
      Конечно, ровно в шесть я имел право, как и все, покинуть службу. Де-юре. Но де-факто... Не знаю, отыщется ли такой человек, кто решится не уважить просьбу руководства. Впрочем, де-юре тоже не очень на моей стороне. День у меня ненормированный... С мрачным видом я устроился в кресле возле Фаиночкиного стола.
      Девушка продолжала бойко стучать на машинке, изредка бросая на меня извинительные взгляды. Наверное, по молодости она считала себя обязанной уходить вместе с шефом. Или по его разрешению.
      А может быть, она сегодня осталась из-за меня, чтобы мне было не так скучно в приемной?..
      В четверть седьмого мне стало тоскливо.
      Звонить Наде бессмысленно - в пути.
      При всем моем уважении к Ивану Васильевичу в эти минуты я про себя не очень лестно о нем отзывался.
      На всякий случаи сбегал наверх, к себе. Может быть, Надя все-таки позвонит. Но аппарат молчал.
      Тогда я спустился в приемную (опять же бегом), чтобы не упустить ни одной секунды.
      Но зампрокурора все не было. Я снова пошел к себе.
      Еще в коридоре услышал звонок и бросился к двери.
      Это была не Надя. Звонил свидетель по делу, которое я заканчивал. Я постарался поскорее закруглиться, чтобы освободить линию.
      Не успел я положить трубку, как опять раздался звонок.
      - Игорь Андреевич, вы еще у себя?
      Я узнал голос Агнессы Петровны.
      - Да, сижу как на иголках.
      - У вас сегодня приятный вечер, я знаю. Но не больше двух минут....
      Знаю я ее две минуты. Поэтому говорю:
      - Агнесса Петровна, дорогая, простите, ради бога, вызвали к начальству. Я вам позвоню сам, завтра. Дело спешное?
      - Что вы! Пожалуйста. Успеется и завтра. Желаю хорошо провести вечер...
      Я вздыхаю. Кладу трубку. Бреду по опустевшему зданию к Фаиночке.
      Без двадцати семь меня охватило отчаяние. И не потому, что я до сих пор еще не подводил моего очаровательного конструктора-модельера (хотя бы в последнюю минуту, но ухитрялся уведомить, что занят). Мне было жалко ее, стройную и одинокую, сиротливо стоящую у нашей колонны.
      И еще что-то- во мне шевелится вроде ревности. Ведь у театра сейчас много мужчин. Молодых и модных. Но главное, я срывал Наде вечер. Что она подумает, если я не приду?
      И вот решаюсь...
      - Фаиночка, сделайте мне одно одолжение.
      Машинка замолчала. Я никогда ни о чем не просил девушку,
      - А смогу?
      - Отлично справитесь. Сходите за меня в Большой театр...
      Конечно, с моей стороны это было предательством.
      Я разрушал нашу дружбу самым варварским способом.
      И ее мечты, быть может...
      Протягиваю ей два билета.
      Надевая пальтишко, которое явно куплено в "Детском мире", потому что такие размеры вряд ли продают в магазинах для взрослых, она, пряча от меня глаза, спросила:
      - Как я найду... этого человека?
      Боже мой! Вот действительно деликатная душа. Я чувствовал себя инквизитором.
      - Крайняя колонна слева. Надежда Максимовна.
      Стройная. Блондинка.
      Фаиночка едва слышно повторила:
      - Стройная, блондинка...
      - Сестра... - соврал я отчаянно. И от этого у меня стало скверно на душе. Ее каблучки затихли в конце коридора. В мыслях я шагал с ней вниз, по улице, у ЦУМа завернул к театру. Вот и я. Она не удивилась моему опозданию-такая у меня работа. Потом бегом (Надя ходит быстро, угнаться за ней трудно) направились в гардероб. Затем - по овальным коридорам.
      Вот и ложа в третьем ярусе бельэтажа. Погасли люстры, медленно и торжественно. Сладостная минута тишины, натянутой, как струна. И вот-мир взрывается божественным фортиссимо увертюры. Распахнулся занавес и...
      - А, это вы, Чикуров. - Иван Васильевич остановился посреди приемной и некоторое время рассматривал меня, что-то соображая.
      Он открыл дверь кабинета, прошел первый. Я-следом.
      Улетучился бог весть куда Моцарт. Я стоял у стола зампрокурора.
      - Садитесь. - Иван Васильевич устало опустился на свое место. Он все еще озабоченно морщил лоб.
      Меня насторожило обращение на "вы". В устах зампрокурора оно звучало только тогда, когда он был не очень доволен подчиненным. Я смотрел на его волосы, переложенные с одной стороны плеши на другую так аккуратно, будто бы каждый волосок точно знал свое место, и думал, в чем же я мог провиниться. Но вдруг последовало неожиданно:
      - Так что у тебя?
      "Ты" - означало расположение.
      - Не у меня, а у вас, - ответил я успокоенный.
      - Да, да, да, да... - Он вынул из сейфа голубую папку, дело. Я прикинул: листов сто, не больше. - Вот, ознакомься.
      - Срочно?
      - Спешить, как говорят, людей смешить. Завтра с утра и садись. На свежую голову. Не очень занят?
      - Нет.
      - Добро, - сказал он своим тихим голосом и слегка склонил голову в знак того, что разговор окончен.
      Я попрощался. Вышел. Больше указаний не последовало. Иван Васильевич всегда говорил один раз.
      Я совсем забыл сказать ему, что завтра меня ждет койка в больнице. Вспомнил об этом лишь тогда, когда зашвырнул в свои сейф голубую папку. Так в нее и не заглянув.
      За окном совсем сгустилась ранняя осенняя чернота.
      В стекле отражался мой наимоднейший парадный галстук, яркий, как бабочка-махаон. Подарок Нади.
      Я понял, почему Иван Васильевич начал со мной так официально, на "вы". Он не любил, когда на работе появлялись одетыми не по форме. Хотя допускал, что вне стен прокуратуры каждый волен носить то, что пожелает. Был случай, когда он вогнал в слезы прежнюю секретаршу - она пришла на службу в коротеньком платье (было это еще в пору мини-юбок). Помня выговор начальства, девушка даже в нерабочее время отказалась от моды.
      Каково же было удивление, когда Иван Васильевич, высмеивая молодящихся женщин, обряженных в коротенькие платьица,сказал:
      - Гале, например, это идет, - секретаршу звали Галей. - А вот на некоторых это смешно.
      Выходит, мой галстук его задел... Но знает ли он, как сам невольно наказал меня сегодня?
      Когда я хочу успокоиться, я начинаю мыслить. Логически. Виноват ли, в сущности, Иван Васильевич? Его самого задержали. А те, кто задержал его, может быть, вынуждены были сделать это по каким-то обстоятельствам.
      А эти обстоятельства...
      Я рассмеялся. Логика иногда тоже мало помогает. Факты побеждают. Главное, я никогда в жизни не увижу сегодняшний спектакль. Он не повторится. Обиднее всего, что я пропустил его из-за дела, которое вполне может ждать до завтра.
      Вечер у меня закончился, как у влюбленного юнца.
      В то время, пока Надя и Фаиночка наслаждались оперой, я добросовестно, выстоял очередь в кафе, добросовестно съел ужин, закруглив холостяцкую посиделку чашечкой кофе.
      А потом стоял в тени около входа в метро, стараясь не пропустить две женские фигуры: маленькую, почти девчоночью, Фаиночки и-чуть выше и стройнее-Нади.
      Они промелькнули в толпе- зрителей, выходивших из театра. Я шмыгнул за ними, ориентируясь на красивую, пышную Надину голову. Появляться в обществе секретарши не смел: что, если Надя разоблачила уже мою ложь о нашем с ней мнимом родстве?
      Вскочив в соседний вагон, я незаметно наблюдал за ними через стекло. Фаиночка сошла раньше. Надя осталась одна. Я отыскал ее блестящее пальто среди других, ярких и разнообразных, и двинулся вслед.
      Догнал при выходе из метро. Взял под руку.
      - Довольно смело! - сказал странный низкий голос.
      Но рука не отстранилась. На меня чуть насмешливо смотрела незнакомая блондинка.
      Наверное, я извинялся. Во всяком случае, что-то долго бормотал. Потом мотался по площади, высматривая Надю.
      Блондинок было много. Высоких. В этих проклятых блестящих пальто. Словно вся Москва помешалась на них.
      И, ругая в душе моду, уныло поплелся наконец к телефонуавтомату напротив ее дома.
      - Работаешь? - спросила Надя, ничуть не удивившись.
      - Да, - соврал я, глядя на окно шестого этажа. - Понимаешь...
      - Не извиняйся. Мы же договорились...
      - Тебе понравилось?
      - Я ожидала большего. Но, в общем, ничего... Игорь, - я почувствовал, что она улыбается, - эта девочка в тебя влюблена?
      - Ну что ты! - убежденно сказал я. - Она молодая.
      В таком возрасте нравится каждый мало-мальски...
      - Высокий мужчина? - договорила Надя. И весело рассмеялась. Мне показалось, что она ревнует.
      - Глупости. Фаиночка-это сама кротость...
      - Дорогой мой знаток человеческих душ, женское сердце - загадка.
      - Не большая, чем мужское, - парировал я. Мне ужасно хотелось прекратить этот разговор. - Надя, ты была в блестящем пальто?
      - А что?
      - Ничего. Я скучал по тебе и гадал, как ты одета.
      - В нем. Следовательская интуиция?
      - Просто я подумал: вся Москва носит такие пальто...
      А ты все-таки модельер...
      - Над этим стоит поразмыслить, - полушутя сказала Надя. - Завтра позвонишь?
      - Обязательно. Да, Надюша, мне хотят вырезать гланды...
      - А это страшно? - я услышал в ее голосе неподдельную тревогу.
      - Не знаю. Потом скажу,
      - Звони. Непременно...
      Назавтра утром раздался звонок. Я еще не успел снять плащ.
      - Товарищ Чикуров?
      - Да.
      - Иван Васильевич просил вас, как только ознакомитесь с делом,зайти к нему.
      - Хорошо, - сказал я.
      Всё. Моя ложь раскрылась, и Фаиночка вычеркнула меня из списка друзей. Мне стало смешно и грустно. В общем, досадно. А может, перемелется? И снова в моей двери будет появляться кудрявая курносая мордашка... Посмотрим. Кто-то из великих писателей сказал, что женщины не прощают. Кажется, Дюма.
      Прежде чем*дасесть за изучение дела, подшитого в голубой папке, я позвонил в больницу. То, что я сегодня буду занят весь день, - совершенно определенно. Доктор не удивился. История, повторяющаяся в который раз.
      - Знаете, что вас ожидает? - спросил он со зловещим спокойствием.
      - Знаю. Ревмокардит. - Это слово он вбил в меня надежно.
      - В лучшем случае, - сказал врач торжествующе. - И больше ко мне не приходите...
      - Приду.
      В трубке посопели. Потом - короткое:
      - Когда?
      - Завтра, возможно - через пару дней.
      - Ох, Игорь Андреевич, Игорь Андреевич...
      В голубой папке было сто девять листов. Дело о самоубийстве.
      Два месяца назад в селе Крылатом Североозерского района Алтайского края покончила с собой воспитательница детского сада совхоза "Маяк" Ангелина Сергеевна Залесская, 1947 года рождения.
      Старший следователь прокуратуры Алтайского края установил следующее.
      "Вечером 8 июля к супругам Залесскому В. Г. и Залесской А. С. пришел в гости совхозный шофер С. Коломойцев и принес с собой бутылку водки. Коломойцев и Залесский, выпив бутылку, захотели еще. А. Залесская запретила им.
      Но Залесский накричал на нее и отправился с Коломойцевым домой к последнему, захватив по дороге в продмагазине еще бутылку водки. Они распили ее у Коломойцева дома. После этого они еще пили спирт, имеющийся у Коломойцева. Сколько выпили его, не помнят. Залесский был сильно выпивши и остался ночевать у Коломойцева, в доме гр. Матюшиной Е. Д., у которой последний снимал комнату. Наутро, 9 июля, проснувшись, Залесский и Коломойцев решили пойти к А. Залесской извиниться за вчерашнее поведение.
      В начале десятого утра, зайдя в дом (Залесский открыл дверь своим ключом), они обнаружили в комнате на полу около кровати труп Залесской. Правая рука умершей лежала на постели. Возле нее находилась опасная бритва в раскрытом положении.
      В области шеи Залесской имелась обширная рана (лист дела 4, 5, 6).
      Залесский и Коломойцев выбежали на улицу и стали звать соседей. На их крики прибежали Р. Ифанова и Е. Рябкин, живущие в соседних домах. Залесский просил вызвать "скорую помощь". Но Рыбкин сказал, что "скорую" вызывать поздно, надо звонить в милицию. Коломойцев побежал за участковым инспектором. Р. Ифанова обнаружила на столе в другой комнате предсмертное письмо Залесской, начинающееся словами: "Мой милый! Я любила тебя..."
      (лист дела 19, 20, 21).
      Следователь райпрокуратуры и оперативная группа Североозерского районного отдела внутренних дел, вызванные участковым инспектором младшим лейтенантом милиции Лицевым, прибыли на место происшествия в двенадцать часов три минуты..."
      Я дошел до фотографии места происшествия...
      После осмотра трупа судмедэксперт дал заключение, что смерть Залесской наступила в период от 23 часов 8 июля до 02 часов 9 июля. При вскрытии это было подтверждено.
      В заключении судмедэкспертизы указано также, что Залесская находилась на седьмом месяце беременности.
      Данное место в деле подчеркнуто красным карандашом.
      Выходит, это были две смерти...
      Предсмертное письмо. Три листа из ученической тетради в линейку. Ровный, округлый почерк, вряд ли изменившийся со школы.
      "Мой милый! Я любила тебя так, как никого и никогда не любила. Ты же со дня нашей встречи держал свои чувства как бы на тормозе. Тогда я еще не понимала, что тебе трудно раскрыть свою душу и сердце до конца. Ты сомневался во мне, а я сомневалась в тебе. Ты иногда говорил, не знаю, шутя ли, что не женишься на мне. Но я все же верила, что мы будем вместе, потому что любила.
      Испытания, выпавшие на долю нашего чувства, не убили его. Я убедилась, что ты любишь меня искренне, делаешь все, чтобы я была счастлива. И сознание этого не дает мне покоя ни днем, ни ночью... Я дрогнула в какой-то момент, который я презираю и проклинаю. Ты говорил, -что только настоящее чувство выходит из всех жизненных коллизий незапятнанным и чистым. Я хотела верить, убеждала себя, что моя любовь такая и есть. Но то, что я сделала, не дает мне права приравнивать свои чувства к твоим. Если бы я даже и смогла перебороть, себя, очиститься, постараться стать лучше, это невозможно. Все время рядом будет находиться напоминание о моем предательстве по отношению к тебе. Более того, как ни горько сознаваться, но и здесь, в Крылатом, я тоже перед тобой виновата. Не ищи виновных-я не смогла отвести беду сама, какие бы ни были обстоятельства. Не могу себе этого простить. Особенно сейчас, когда ты со мной и любишь до конца. Мне кажется, что тонкие, незримые нити нашего духовного родства, которое грело соединение двух людей, порваны. Порваны мной.
      Их теперь не связать. А если свяжешь, останутся грубые узлы, о которые каждый раз будет раниться сердце. Нельзя жить, обманывая себя, - это погубит и чувства любимого человека. Ложь разъедает любовь. Без любви постылы все краски существования.
      Прости меня, мой любимый, и прощай. Я не имею права пользоваться чужой красотой мира, чужой любовью, не сохранив свою в чистоте. Через судьбу не перепрыгнешь.
      Уходя из жизни, прошу только об одном: береги нашего сына, чтобы он не почувствовал никогда отсутствия матери, Аня Залесская".
      Графическая экспертиза, проведенная научно-техническим отделом управления внутренних дел края, вынесла утверждение: письмо написано самой Залесской.
      Посмертная судебно-психиатрическая экспертиза заключала, что умершая не страдала никакими психическими заболеваниями, обладала спокойным, уравновешенным характером. Патологических отклонений не наблюдалось.
      В обращении с людьми была общительна, весела.
      В письме упоминался сын. Из показаний Залесского я узнал, что пятилетний Сергей находился у родителей Залесского, в Одессе.
      Завершало дело постановление следователя о прекращении его за отсутствием состава преступления.
      Папку я закрыл часа в три. Забыв обо всем, в том числе о том, что в тринадцать часов обычно обедаю с Надей.
      И что обещал позвонить Агнессе Петровне. Я набрал номер телефона Дома моделей.
      Прежде всего Агнесса Петровна справилась о моем здоровье. Мы ни разу не видели друг друга, я не знаю, как она выглядит. И все же мне часто кажется, что это моя родственница. Я поздравляю ее с каждым праздником, я знаю, что на перемену погоды у нее ломит поясница, в свою очередь, я снабжаю ее сведениями, как позвонить на какой-нибудь вокзал или, например, где находится химчистка изделий из пера и пуха (знания, черпаемые из телефонного справочника на моем столе). Этой информацией мы обмениваемся за те минуты, которые необходимы Наде, чтобы дойти от своего рабочего места до кабинета начальника.
      Агнесса Петровна сообщила:
      - Нади нет. Уехала на демонстрацию.
      - Какая демонстрация в сентябре? - удивился я.
      - У нас этот праздник каждый день. Для кого-то праздник, а нам одни хлопоты... Демонстрация мод.
      - Понятно. Забыл о специфике вашей работы. Но о нашем вчерашнем разговоре не забыл...
      - Мне это приятно слышать. С вашей занмюстью...
      Кстати, Надюша говорила о вчерашнем вечере. Я преклоняюсь перед людьми, которые отдают свои силы на благо других.
      - Вы преувеличиваете.
      - Напротив, преуменьшаю.
      Я пробормотал какую-то благодарственную фразу.
      И, чтобы прекратить этот разговор, спросил:
      - У вас ко мне, кажется, дело?
      - Право, неловко отвлекать вас от работы, но у нас в коллективе трагедия. Надя не говорила?
      - Нет. Ничего не говорила.
      Агнесса Петровна тяжело вздохнула:
      - Работает у нас прекрасная девушка. Леночка. Подождите, я занята. Это я не вам. Так представьте себе, ухаживал за ней паренек. Приятный мальчик. Инженер. Решили пожениться. Я считаю, очень хорошо. Но видите ли, он поставил нашей Леночке условие, чтобы после свадьбы она ушла из манекенщиц. Во-первых, что в этом плохого?
      Красивая работа. Неплохая зарплата. Да, раздевается при людях, но ведь не совсем, до купальника... Курортники платят бешеные деньги, чтобы раздеваться где-нибудь на пляже в Сочи или Гаграх... Во-вторых, дала слово-это еще ничего не значит. Ну, потянула бы, потом свыкся бы. Нет, она прямо на свадьбе ляпнула ему, что и не собирается бросать у нас работу. И что вы думаете? Он исчез прямо со свадебного банкета. Как сквозь землю провалился...
      - М-да, - протянул я. - История.
      - Я понимаю, для вас это, может быть, не очень интересно. У вас по-настоящему опасные преступники. Но положение Леночки ужасно. Штамп в паспорте, свадьба, а она на самом деле - незамужняя. Посоветуйте, Игорь Андреевич, куда позвонить, чтобы его найти? - ~
      Несмотря на комизм положения - обратиться с такой просьбой ко мне-я понимал, что от Агнессы Петровны просто так отделаться не удастся. И решил ответить шуткой:
      - Следует немедленно объявить всесоюзный розыск.
      - С вашего разрешения я сошлюсь на ваш авторитет, - сказала она вполне серьезно.
      - Можете, - ответил я. Что мне оставалось делать?
      Объяснять - долго. Я и так опаздывал с докладом к начальству.
      Перед тем как отправиться к Ивану Васильевичу, я еще раз перелистал дело.
      Зампрокурора словно следил за мной по телемонитору,
      Его звонок раздался, как только я поднялся со стула.
      - Прочел?
      - Да.
      - Зайди ко мне. С делом.
      Фаиночка сосредоточенно оттачивала карандаш и, холодно взглянув на мою физиономию, на которой я попытался изобразить извинительную улыбку, молча показала на дверь.
      Я вошел в кабинет.
      - Давай устраивайся, потолкуем, - предложил Иван Васильевич.
      "Ну, держись, Чикуров, - сказал я себе. - Сейчас будет вечер вопросов и ответов".
      Начал он неожиданно:
      - Мне кажется, я расстроил вчера твои планы? - он посмотрел на мой галстук - однотонный, синий и, как сказала бы моя мать, подобедошный.
      Это уже почти извинение. И на том спасибо.
      - Ничего, служба...
      Он кивнул. И своим негромким голосом спросил:
      - Что можешь сказать?
      - Все как будто правильно. Квалифицированные экспертизы. Оформлено грамотно. А если придираться...
      - Например?
      Я открыл папку:
      - Вот постановление о судмедэкспертизе. "Могла ли Залесская А. С. нанести себе смертельное ранение сама...?" Я бы так не поставил вопрос эксперту. Дано направление.
      - Возможно, возможно... А в целом?
      - Убедительно.
      - Из документов тебе все ясно? - Он пристально посмотрел на меня. - Ты видишь живых людей по этим бумагам?
      Я не догадывался, куда он клонит.
      - Передо мной только документы. Выводы логичные.
      Иван Васильевич усмехнулся:
      - Ив тебе, значит, сидит бумажная душа. А я думал - только в прокурорах... Говоришь, расследование тебя убедило?
      - Иван Васильевич, вы мне дали ознакомиться с делом. Я его добросовестно прочел. Именно прочел. Если понастоящему изучать его, наверное, что-нибудь меня и не убедит.
      Иван Васильевич подумал.
      - Может быть, ты и прав. Людей там не видно... - Он протянул мне бумагу: - Читай.
      Документ был отпечатан на именном бланке депутата Верховлого Совета РСФСР.
      Директор совхоза "Маяк" Североозерского района Е. 3. Мурзин обращался к прокурору республики с просьбой еще раз расследовать обстоятельства самоубийства Залесской А. С.
      Письмо заканчивалось так: "Лично я да и многие работники совхоза не могут поверить в то, что Ангелина Сергеевна Залесская покончила с собой. Мы ее знали как веселую, жизнерадостную женщину, полную сил и молодого задора. Ее любил и уважал коллектив детского сада, где она работала воспитательницей, и оказал доверие, выбрав в органы народного контроля. Установление истины помогло бы снять пятно со всего коллектива работников совхоза, которые трудятся во имя Родины. Случай, происшедший с А. Залесской, бросает тень на идейно-воспитательную работу на нашем предприятии..."
      - Ну и что? - спросил я, закончив читать. - Факты.
      Где они?
      - Письмо Мурзина, вот уже факт.
      - Это просто бумага. Людей я не знаю... - вырвалось у меня,
      - Что ж, с ними познакомишься на месте... Ну, а я как прокурор возьму на свою душу бумаги. Кстати, вот еще одна. - Он протянул мне документ, отпечатанный на нашем бланке. - Как говорится, кесарю - кесарево, а богу богово...
      Мое непосредственное руководство - заместитель начальника следственного управления отменял постановление о прекращении крылатовского дела. Расследовать его поручалось мне. Вверху стояло - "Утверждаю" и загогулины подписи Ивана Васильевича. На прощание он посоветовал:
      - Веди дело так, словно до тебя не было никакого расследования.
      - Понятно.
      Иван Васильевич поднял палец.
      - Но, - сказал он, - и не забывай, что оно было...
      Как только я переступил порог кабинета зампрокурора, тут же попал в канцелярскую машину. К концу дня мне был обеспечен билет на завтрашний самолет в Барнаул с пересадкой в Новосибирске, бронь в барнаульской гостинице.
      Подразумевалось также внимание местных работников прокуратуры.
      И, уже будучи не здесь, но еще и не там, я должен был решить один важный для себя вопрос: как распорядиться последним вечером перед отлетом.
      Дело в том, что за полгода нашего знакомства с Надей мы еще не разлучались надолго. Служба моя непоседлива:
      Но по непонятным причинам судьба до сих пор щадила нас.
      Я не имел в последнее время продолжительных командировок. Роскошь, которую не мог себе позволить никто из моих коллег.
      Мысли о необозримых расстояниях, что разделят меня с моим конструктором-модельером на бог весть какое время, поселила в душе неуютность.
      Человечество кичится своими забавными игрушками - конструкциями, перемахивающими с одного места на другое с непостижимой скоростью, мгновенной передачей текста, звуков и изображения. Но оно не решило самой главной для меня сейчас проблемы: не научилось не разлучать людей, которым не надо разлучаться.