Внезапно из толпы вынырнул таксист. За ним шел старик с серебристой жидкой бородкой, смахивавшей на козлиную.

— Рахим, — представился, не подавая руки, козлобородый. — Шапка есть. Сколько надо, столько сделаем. На базар ходить не будешь. Все дам. Сурок, ондатра, лиса немного есть. Каких надо? Все равно, почти вся шапка здесь моя. Поехали в город, через час будете с товаром.

У ворот мы уселись на заднее сидение юркого «Москвича». Водитель — молодой парень с незапоминающимся лицом — всю дорогу молчал. Да и старик разговора не поддерживал. На всякий случай я запомнил номер машины.

Дом, куда мы приехали, располагался почти в центре города. На последнем, пятом этаже за обшарпанной дверью обнаружились такие же ободранные стены. Старик отпер амбарный замок на огромном сундуке. Порылся и начал выкладывать из сундука шапки. Цена была в среднем на десятку ниже, чем на базаре.

— Ты смотри, товар какой! Бери, жалеть не будешь, — Рахим мял меха, выворачивал шапки изнанкой, дул в ворс.

Мы отобрали два десятка шапок: пять рыжих и пятнадцать крашеных. Все они поместились в одной сумке.

Шофер аккуратно припарковал машину у привокзального магазина и так же молча, не прощаясь, рванул с места, едва я захлопнул дверцу. Привычная вокзальная толчея притупила внимание. Однако вскоре я почувствовал на себе чей-то взгляд. Приземистый, темноволосый мужчина. Кажется, я приметил его еще на базаре.

Мы старались затеряться в толпе, но наши куртки и джинсы разительно отличались от швейной продукции местного комбината. Мы купили билеты на скорый «Россия».

Через несколько минут передо мной выросли две фигуры: милиционер и некто в штатском.

— Попрошу предъявить документы!

— Пожалуйста, — помятый паспорт у меня всегда наготове…

Штатский задумчиво перелистывает его, внимательно изучает штамп и прописку, вертит в руках билет.

— А где же ваши вещи, товарищ Лемешко?

— Все свое ношу с собой. Не люблю уподобляться верблюду.

— Вы прекрасно понимаете, о чем речь. Кому вы брали второй билет? С этим человеком вы были на рынке? — Штатский внимательно осматривается, но Алика уже и след простыл.

— А кто вы, собственно, такой? И почему я перед вами должен отчитываться?

Темноволосый сует мне под нос красную книжечку.

— Капитан Кравцов, транспортная милиция. Советую не кипятиться, а то задержим часа на три, и поезд уйдет без вас. Проверка документов — дело обычное, возмущаться здесь нечем. Можете быть свободны.

«Скорый поезд Владивосток — Москва опаздывает на один час», — прохрипел динамик.

Алика не было видно. Что делать?

Подошел, наконец, поезд. Цепкий взгляд капитана не отпускал меня. Пришлось садиться в вагон. Впереди двое суток поездной тоски. Час до ближайшей станции Мамлютки тянулся изнурительно долго.

Вот, слава богу, и Мам лютка. Проводница вразвалку пошла открывать. Перебранка на пероне заставила меня выглянуть в окно. Там собственной персоной маячил Алик, пререкаясь с проводницей. Я пулей вылетел из вагона.

— Вот билет!

Место для Алика нашлось рядом. Он тут же возбужденно заговорил.

— Нас «выпасли» на базаре. Возможно, Рахим. Так открыто торговать мехами можно только стуча в контору. Сдал одного-двух в месяц — и работай на здоровье. Девчонка на вокзале классная попалась, шлюшка, но умница какая! Я ей дал червонец — и она все сделала. Подвела к водиле вокзальному, тот и отвез меня за шапку в Мамлютку. А куда деваться — могли все потерять!

Алику казалось, что я способен пожалеть о шапке.

— Еще и четвертак сдачи дал. А в Мамлютке билетов нет, хоть вешайся… Ну, хорошо то, что хорошо кончается.

Вдвоем дорога показалась не такой долгой. Вот и родной вокзал. И тут впервые меня кольнула мысль о Гураме… Ладно, прорвемся.

— До завтра. — Я пожал Алику руку, — созвонимся. Пусть рухлядь пока у тебя.

Алик направился было к такси, но внезапно остановился.

— А вдруг что — кому отвечать? Давай-ка, забирай свою долю. Поехали ко мне.

Из рассказов Алика я знал, что его отец военный, мать преподает в институте. И действительно — в доме достаток бросался в глаза. Все добротно, дорого и на многие годы. Ценное дерево, хрусталь, текинские ковры…

Мы разделили шапки, и тут зазвонил телефон.

— Мама, я приехал. Хорошо, что позвонила. Что? Давно? Ну ладно, не переживай, все нормально. До вечера.

Алик положил трубку, покусывая губу.

— Приходили уже, нами интересовались. Наверное, Гурамовы штучки. Надо шапки побыстрее толкнуть.

На улице я долго ловил такси. Да, эти тысячи они нам просто так не отдадут. Возле подъезда моего дома околачивался Венька Глист, забулдыга и неисчерпаемый кладезь анекдотов.

— Привет, Димуля! Приплыл-таки в родные края! Не грех и спрыснуть такое дело. Пока ты туда-сюда, я за бутылочкой смотаюсь. Есть разговор.

Безобидный Глист за бутылку мог выдать точную информацию.

Дома все оказалось по-прежнему. Чисто и уютно, но как-то убого. Этакое семейное однозарплатное гнездышко советского человека. Но родное, что ни говори. Вот и Венька — звонок в дверь. На всякий случай я глянул в кругляшок глазка.

— Заходи, чего растрезвонился. Давай на кухню, там и покурить можно.

Разлили, Глист махнул полстакана и сразу же начал рассказывать.

— Ты, Дима, влип в историю. Приезжали какие-то деляги, сказали, что достанут и на морском дне. Лучше тебе объявиться самому.

— Разберусь. Какие быстрые… И тебе дело найдется. Есть товар на сдачу…

Лицо Глиста приобрело значительное выражение.

— Сука буду… Помнишь Марину? Она на рынке работает, в комиссионном. Там сдается все, что угодно. Сейчас можем и ехать. А еще лучше — вечерком поужинаем где-нибудь вместе. Я вас познакомлю.

— Завтра в семь у «Центрального», но смотри — пропьешь дело, сам будешь виноват.

Веня бросил грустый взгляд на бутылку.

— Ну, ладно, будь. Завтра в семь.

Поистине, будущее для нас темно! Кто мог предугадать, что стройная блондинка, ожидавшая меня у «Центрального» вместе с угодливым Глистом, меньше чем через год станет моей женой!

Выпили изрядно. Оркестр наяривал лезгинку. Хрустальные люстры мутно сияли в табачном дыму. Марина оказалась девушкой неглупой. Что ее могло связывать с опустившимся Глистом, который через час набрался до полной немоты? Меня, впрочем, тоже покачивало. Полчаса ловили такси. Все попытки избавиться от Глиста ни к чему не привели. Наконец, частник за червонец развез нас по домам. Записка с Марининым телефоном лежала в кармане брюк, подбрасывая пищу воображению.

Утром в голове гудели похмельные колокола. Пришлось поправляться портвейном. Я с трудом дотащился на разболтанном троллейбусе до рынка.

В магазине Марина беседовала с двумя кавказцами в кожаных куртках. Заметив меня, она приветливо кивнула, сыны снежных гор смерили меня тяжелыми темными взглядами, туго ворочая коротко стриженными головами на налитых шеях. Я, тут же подошел.

— Мариночка, я вчера толковал насчет товара. Так вот, есть хорошие шапки…

— Ага, так ты парень деловой! — девушка лукаво улыбнулась. — Вот, как говорится, какая любовь! Ладно, давай свои шапки и паспорт. Сунешь по трешке за каждую товароведу.

Марина продала по двести за штуку. Мы стали завсегдатаями в «Центральном», от спиртного начали пошаливать почки.

Довольно скоро мы оказались с Мариной у меня дома, в крохотной комнатушке, половину которой занимала старая деревянная кровать. Я называл ее «каравелла». На тумбочке стояла бутылка с двумя рюмками, а прямо на полу — старый магнитофон, который работал, когда ему хотелось.

В первую ночь у нас ничего не получилось. И чем нежнее были прикосновения Марины, тем больший стыд и страх накатывали на меня…

— Ну глупый, ну чего ты мечешься, — тихонько смеялась она, — мне и так хорошо!

Но я действительно был в ужасе. Импотент! В моем возрасте! Впрочем, вскоре оказалось, что мои страхи безосновательны. Жаркие губы Марины, ее тугие груди с острыми сосками, душистая паутина ее волос — все это вернуло мне радость. Мои руки бродили по ее телу, я растворялся, таял, меня больше не было, — был тугой сгусток сияющего синего света.

Случалось, Марина плакала у меня в объятиях.

— Что будет с нами? — тихо всхлипывая, спрашивала она.

— Ничего, прорвемся.

— Давай поженимся!

— Давай…

А почему бы и нет — думал я. В этом мире так нужна близкая душа. Но как прожить без денег?

Днем телефон Алика не отвечал, а вечером мать позвала его только после настойчивых расспросов: кто звонит, почему, откуда?

— Шапки мать продала знакомым, а меня перехвати ли дружки Гурама — придется все же отдавать деньги. Тебе лучше на время спрятаться. Ох, все ребра болят…

Для разговора я взял «перцовку». «Домашний» Алик показался мне жалким и растерянным. Но разговор получился любопытный. Алик достал из папки на столе пачку фотографий с изображениями каких-то стендов, досок почета, экранов соцсоревнований и тому подобной чуши.

— Мы живем в стране невиданных возможностей, это для тебя, надеюсь не новость? — Я ухмыльнулся. — Не мне тебе объяснять, что проще — сляпать монументальную доску почета или детский сад, повесить наградную ленту на грудь механизатора или прибавить ему зарплату. На то есть синекура третьих секретарей, отделы пропаганды и агитации. Работка не пыльная, но и здесь надо отчитываться, отрабатывать оклады и премии. А следовательно — давай наглядную агитацию на видное место. Ибо именно на это, и чаще всего только на это, кладет глаз любая комиссия.

Я понимал к чему клонит мой собеседник.

— Но это же чеканка, шрифты, литье! Как ты все это тебе представляешь?

— Сапоги, конечно, должен тачать сапожник. Таких сапожников немало, у них есть формы, прессы, заготовки. Но есть и еще важный момент: найти заказчика, заключить с ним договор и — самое главное — убедить заплатить за все это. Работать выгоднее всего на селе — там деньги живые и довольно скромные требования к качеству. Но можно и по заводам. Заказы — от сторублевых вывесок до триумфальных въездов в колхоз ценою в десять тысяч. Все приходит с опытом. С исполнителями я тебя сведу — были бы заказы. Нарисуют, отчеканят, отольют — хоть вождя, хоть председателя колхоза с женой, детьми и собакой Жучкой.

— Годится. Выздоравливай и махнем вместе.

— Пока я залечу ребра, встретишься с Гурамом — и тебе несдобровать. Словом, бери показуху, образец договора и вали из города. Авось со временем уляжется…

…Глиста я застал в пивбаре. Перед ним стояла одинокая кружка, и он, что называется, растягивал удовольствие, с завистью поглядывая на веселящуюся компанию за соседним столом.

— Венька, поехали поработаем. Расходы беру на себя. Проветришься, деньжат наколотишь, У меня напарник заболел. Дело стоящее — не меньше штуки в месяц.

Глист колебался. Мозги уже расплавлены алкоголем, сосредоточиться трудно, воля отсутствует… Да и знал, что здесь стакан вина будет у него всегда. Такого стронуть с места — тягач нужен.

… И снова стук колес. На сей раз поезд тащит нас с Венькой в другую сторону. Холодный и сухой воздух Котласа без обиняков говорил — ты на севере. Длинный мостовой переход через пути выводил прямо к гостинице, в которой, разумеется, мест не было. Угловое кафе предлагало целых два блюда из натурального мяса вместо постылых котлет и экзотическую клюкву в сахаре. Здание райкома в двух шагах от гостиницы внушительностью очертаний и белизной могло конкурировать с любым аналогичным на отрезке от Вологды до Сыктывкара. Ядриха и Вежека, Сокол и Харовск — на всех станциях, кроме Коноши, откуда шла ветка на Архангельск, поезда стояли считанные минуты. В отделе агитации и пропаганды к нам отнеслись дружелюбно, но без восторга, который, по словам Алика, должен возникнуть у провинциальных райкомовцев при виде залетных художников.

Котласский райком мало чем нам помог. Тамошние пропагандисты понимали, что мы и без них будем делать свое дело. Сытые местные функционеры не желали никаких перемен: деньги в провинции тратить не на что, выше Первого все равно не прыгнешь. Тем не менее в гостиницу из райкома позвонили, дали список колхозов с телефонами и именами парторгов и вежливо пожелали успехов. А хлопот у местных феодалов и без нас хватало. Запаханные овощи и осыпавшийся хлеб, пущенные налево стройматериалы, «охотничьи домики» и дорогие коньяки, провинциальные гетеры с увесистыми задницами и арбузными грудями — развитой социализм неумолимо крепчал.

Но чем больше гнили в сердцевине, тем пышнее должен быть украшен фасад — это местные руководители усвоили твердо. Человек, между тем, — существо сомневающееся. Чтобы он выложил приличную сумму — пусть даже из государственного кармана — нужно безупречно владеть его психологией. Когда попадался неглупый парторг, понимающий, что показушные стенды — надежный щит от разных комиссий идеологического толка, он начинал вместе с нами уговаривать председателя, который занудно бубнил:

— Хозяйство наше убыточное, государству должны триста тысяч, людям жрать нечего, за деньги купить нечего…

Но мы парировали:

— Оттого, что вы будете должны триста три тысячи хуже не будет. Но не надо забывать, что идеология у нас — центр всего.

Председатель мялся, ныл, но договор подписывал.

За неделю объехали весь район, за исключением хозяйств на противоположном берегу полноводной Сухоны. Заказывали больше или меньше, но перечить посланцам райкома смельчаков не находилось. Папка договоров существенно поправилась. Теперь райком нам уже как бы и ни к чему.

И вот последний вечер в Котласе: район «пробомбили», пора собираться домой. В номере накурено, Глист сидит на противоположной кровати, высматривая на стене нечто, видное лишь ему.

— А ты не верил, Венька, что дело стоящее! Смотри, сколько насшибали!

Но Глист упорно плавал в меланхолии:

— Так-то оно так. Но тут же какие деньги вложить придется!..

— Не это плохо. Плохо, что недобрали мы больше двадцати тысяч до полусотни.

— Ну, Димка, ты прям живоглот! Когда за первые два дня из трех хозяйств еле выбили на полторы тысячи, то готовы были ехать домой с любой мизерной суммой договоров. А тут набрали на двадцать восемь тысяч. А ну, как не выкупят? Пора смываться!

— Должны выкупить. Полсотни тысяч — реальная цифра, и мы ее дожмем!

«Не так оно просто, подумалось мне. — Ошивайся невесть где в этой тьмутаракани, травись столовской бурдой… Допотопные автобусы, разбитые попутки, трактора и прицепы — хорошего мало. Счастье, если попадешь на ночевку в гостиницу с телевизором на этаже — единственной отрадой пьяных командировочных с замороченными до одури головами. Но хоть знаешь, за что мучаешься».

Из Котласа в Великий Устюг добраться можно было только железной дорогой, самолетом или теплоходом. Мы выбрали первое. Пригородный поезд полз с черепашьей скоростью, и в полдень мы, наконец, прибыли. Цивилизация и железная дорога кончились. Мы оказались в царстве деревянных домишек частного сектора, ближе к окраинам торчали бетонные бараки микрорайонов. Достопримечательности повергали в уныние: парк культуры с застывшим на пьедестале облупившимся самолетом, ликеро-водочный завод дореволюционной постройки — на этом их перечень заканчивался. И только подъезжая к Сухоне, мы увидели старинную церковь, светлую, устремленную ввысь, легкую, словно бы и не с этой земли. Я хоть и неверующий, но все равно — защемило сердце. Оказалось, что местное начальство переоборудовало храм в пивной бар. Пиво, впрочем, там всегда было свежее, холодное, подавалось с ломтиком ветчины и кусочком селедки. Но вечером в это святое место лучше было не показываться. Аборигены, являвшиеся заполировать пивком нечто более крепкое, сплошь и рядом выясняли отношения.

Дороги в здешним районе оказались еще хуже, чем в котласском. Единственная нормальная трасса вела из Устюга в отдаленный Никольск. Закон: чем дальше от центра, тем хуже; дороги. В довершение всего весною ледоходом снесло мост через Сухону, и городские власти наладили временную переправу.

Из Устюгского района мы перебрались в Никольский и по совету Алика решили преподнести скромный подарок одному из третьих секретарей, что должно было способствовать нашей деятельности.

Иван Трифонович Ленцов производил смешанное впечатление. Его фамилия как нельзя более шла ему. Медленно поворачивал он голову в сторону говорящего, медленно опускал веки, пока фраза так же медленно варилась в его праздном мозгу. Серый пиджак с пузырями на локтях, замызганная коричневая рубашка, мутные, захватанные липкими пальцами очки — таким увидели мы этого партработника. Но когда наши слова были усвоены неповоротливым разумом Ивана Трофимовича, он посулил всяческую помощь, вплоть до выделения «газика» для разъездов.

Веньку он просто очаровал.

— Душа человек! Даже поинтересовался, как у нас с гостиницей! Одно слово — Расея! Чувствуется широта!

— Думается, не так он широк, как тебе кажется.

— А нам что — ну, просто такой же бездельник, как и его коллеги. Ничего — заинтересуем!

Гостиница «Русь» предоставила нам приличный номер с туалетом и ванной, правда без телевизора. Для люкса мы, видать, рылом еще не вышли.

Действительность оказалась суровой: на здешней автостанции болталось затертое расписание, где против абсолютного большинства маршрутов красовалось одно слово — «отменяется». Дефицитный бензин выделялся лишь для автобуса к железнодорожной станции да на два-три рейса к крупным усадьбам колхозов.

В девять я ждал Ленцова у дверей его кабинета. Как и полагается мелкому начальству, тот опоздал минут на десять. Начальник рангом повыше задержался бы на часок, сославшись на дела. Первые лица районов, напротив, приходят на полчаса раньше, имитируя горение на работе.

Еще с утра Венька отправился в один из колхозов, прихватив с собой неотразимый аргумент — бутылку коньяка. Ленцов держался апатично, видимо вчера он собрал кое-какую информацию о нас.

— А где же ваш друг? Мы тут посовещались, и возникло мнение…

— Иван Трофимович! Помилуйте, — я раскрыл на столе коробку, где также красовались бутылки коньяка. — Без вашего доброго участия нам тут делать нечего.

Ленцов сонно сгреб коньяк в ящик, стола.

— Парень ты вроде славный… Ну, что ж… Район у нас маленький, все друг друга знают… Думаю, председатели колхозов пойдут вам навстречу, но чтоб все было по закону… Приедешь — расскажешь, как там с договорами. А машину Первый не даст, я уже просил — не дает…

«Ты попросишь, — подумал я. — Хорошо, что хоть коньяк заглотнул, все-таки крючок».

— Иван Трифонович, вы все-таки звякните в хозяйства…

Ленцов медленно потащил к себе телефонную трубку и застыл, держа ее на весу. Казалось, он уснул. Но вот его набрякшие веки поднялись:

— Будем звонить.

Иван Трифонович ронял слова в трубку, как капли драгоценной влаги:

— Кузьмич… Ты… это… встреть тут… хлопцы-художники… Ты это брось мне… Я тебе говорю… Первая комиссия поедет именно к тебе… Что?.. Делись…

Мы распрощались тепло. Отеческая забота райкома сходу увеличила нашу прибыль на тысячу. Внутри дрожало все — лишь бы не спугнуть удачу, добить заветные полсотни тысяч!..

Возвращаясь, мы зашли попрощаться с Ленцовым, захватив бутылку «Белого аиста».

— А, Лемешко! — бутылка нечувствительно исчезла в недрах стола.

— Спасибо, Иван Трифонович, без вас нам бы тут не обернуться. Но вот — набрали. Можно и сейчас определить вашу долю.

Интересно, сколько потребует? Веки Ленцова тяжело опустились. Он переваривал сказанное.

— Ладно. Потом. Вот это сделаете для района, — Лендов протянул длинный список. Я наскоро прикинул: шестьсот рублей надо заплатить только мастеру. Не мало, но куда денешься?

До Москвы летели самолетом, с посадкой в Вологде. В папке лежали договора на сумму восемьдесят.тысяч рублей.

В Донецке мама Алика ответила в трубку:

— Его нет в городе… скоро будет.

Я забежал в магазин к Марине. Дела пришлось отложить, но в ресторане Марина пообещала узнать, кто возьмется сделать стенды и прочую наглядную дребедень. Потом мы поехали ко мне. Взвизгнула дверь подъезда, но, увы, это был и визг несмазанного колеса Фортуны. На лестнице стоял Гурам. Вот так кончается хорошее и начинается черт-те что.

— Одну минуту, Гурам. Сейчас все объясню. Марина, иди в дом, мы тут потолкуем о делах.

Как только девушка исчезла, на плечо мне легла тяжелая рука.

— А теперь слушай сюда. Ты почему брал у Саши мои деньги? Свой долг Алик возвратил и смылся. Давай половину, и без фокусов. Машина за домом, ребята давно ждут, соскучились.

— Да брось, Гурам. Дома деньги…

— Дома! А если тебя, сука, засунуть в мусорный бак на корм крысам?..

— Ну, что ты… Мы же привезли почти на сто тысяч договоров!

— С моих кровных крутишься, падла! Ну, хоть непропил… — голос Гурама помягчал. — Ладно, пошли за договорами. Не знаю, кто тебе дал «показуху», но мастеру надо отдать третью часть. У тебя есть тридцать тысяч?

…Работу мастера делали почти два месяца. Алик так и не объявился. Мать его ничего вразумительного не говорила, видно, боялась. Что бы я делал без Гурама, я был Согласен на любые грабительские проценты!

Наконец контейнер с готовой работой на станции. Каесирша бойко сообщила, что отправки придется ждать не меньше месяца. Гурам подумал, сходил в каптерку грузчиков — и наши стенды на следующий день двинулись в путь.

— Вот так, — сказал Гурам. — Полсотни на ровном месте. Ну, что ж, живи сам и дай жить другому. Ты понял? — и жестко посмотрел на меня, как бы напоминая неприятные минуты в подъезде.

Две недели контейнеры должны быть в пути. Две недели под магнитофон мы пили с Мариной шампанское, привычно слетало ее невесомое, почти прозрачное платье. Я шалел от счастья, касаясь губами ее нежной кожи с еле заметным пушком, сжимая в объятиях так, что она невольно стонала. И Марина теряла голову…

…В Устюг мы приехали на день позже контейнера. Рядом с гостиницей «Сухона» в одном из частных домов аккуратная благообразная старушка сдала нам под стенды свой сарай. Разбитной молодой шофер из «Сельхозтехники» подвез наш товар. На его бортовой трехтонке возили уголь, и стенды припорошило хрусткой, иссиня-черной пылью. У моих ног грудами лежала чеканка: метровый барельеф вождя, дородная колхозница с медным серпом. Прочие орудия наглядной пропаганды были поменьше: в основном увековеченные в алюминии рогатый скот и птица, гроздья чеканных букв, загодя увязанных в лозунги. Рядом пирамидой высились вывески колхозных правлений.

Утром мы были уже в районе. Довольный Ленцов, повертев в руках и прибрав с глаз набор молдавских коньяков, сказал:

— Действуйте, ребята!

Заметив мое замешательство (я снова хотел потолковать о его гонораре), он добавки:

— После рассчитаемся.

О мучениях в колхозах с нашей продукцией лучше не вспоминать. Хуже всего было с доставкой на место. Весна превратила и без того неважные дороги в канавы, полные бурой жижи. Поначалу использование самолета для доставки в отдаленные села наших стендов казалось экзотикой, а потом стало обычным делом. Добираешься на АН-2 до спрятанной в необъятных вологодских лесах аэрополяны, вылезаешь зеленый от болтанки, а впереди — куча дел: вызванивать, если есть телефон, совхозное начальство, выпрашивать трактор, потом час или полтора колотни в прицепе. И в довершение всего — монолог замученного тракториста, суть которого сводится к тому, что при опрокидывании прицепа шансов на выживание практически нет, и он ни за что не отвечает.

Наши стенды большого восторга заказчиков не вызвали. Хрупким планшетам с алюминиевыми чеканными фигурами недоставало монументальности. Возмущались и простые колхозники:

— Лучше б по десятке премии людям выписали, чем эту муть вешать!

Но худо-бедно деньги прибывали.

Однажды, когда я шел по проселочной дороге, меня обогнал «газик». Из машины выскочил крупный, хорошего роста мужик в сером костюме и при галстуке, которого не раз я видел в райкоме.

— Вы что это, ребята, колхозы потрошите? За эту халтуру и такую цену ломите? Мне Ленцов по-другому вас характеризовал. Ну, погодите, — я еще внесу ясность в это дело!

Конечно, Первый. Я вспомнил, как размашистым шагом уверенного в себе человека он проходил по коридору в свой кабинет. Дело пахнет керосином.

— Да, с ним те еще шутки, — печально согласился со мной Венька, возлежавший на расшатанной гостиничной кровати.

— Пойдем, перекусим, а то на душе кошки скребут.

От гостиницы до столовой метров двести. Рядом — центральная площадь, пятачок, обставленный магазинами, гостиницей, почтой и домом культуры. Обычно, возвращаясь из столовой, мы совершали своего рода обход. Так, в универмаге нам попалась пара мохнатых исландских свитеров. Но в гостинице ждал другой сюрприз. Администраторша сухо сообщила:

— Вас просил зайти в райком товарищ Ленцов.

Глист так перепугался, что предложил немедленно сваливать, прихватив остаток наглядки.

— Остолоп ты, Венька. Райкомовцы — это мафия, везде концы. Так просто от них не улизнешь. Стукнет дружку в Устюг — нас и прихватят. Лучше разойтись по-хорошему.

Войдя в райком ровно в десять, я застал Ленцова уже в кабинете. Очередной коньяк он принял без энтузиазма.

— Садитесь, Лемешко. Я имел разговор с товарищем Бариновым о вас. Райком расценивает вашу деятельность как порочную, и колхозы недовольны — дорого, ненадежно, расценки явно завышены.

Ого, заговорил!

— Иван Трифонович, чего уж тут… Конечно, мы не рембрандты, но и не жмоты, за нами не замерзнет…

Открылись двери, и вошли двое милицейских — капитан и молодой румяный лейтенант.

— Это он? — коротко спросил капитан.

Ленцов кивнул и неопределенно развел руками. Видно и ему было нe по себе. Его растерянность приободрила меня. Икнется ему еще коньячок!

— Документики попрошу, — сказал капитан.

Я вытащил паспорт и всю документацию на нашу работу.

— Да, бумаги свеженькие, нечего сказать. С десяток раз использовались. Вон, и сгибы протерлись.

Но ему явно не хотелось возиться со мной: искать зацепку, запрашивать десяток бухгалтерий… Одним словом — морока…

— Товарищ капитан, все законно, что я себе — враг? Плачу подоходный с каждого заработанного рубля, покупаю билеты на поезда и самолеты. А сколько труда вложено в эту работу!

Капитан еще раз скользнул взглядом по бумажкам. Ленцов прятал глаза. Лейтенант таращился, стараясь придать своему лицу строгое выражение.

— Слушай, Дмитрий Дмитриевич, тебе не надо объяснять, что мы легко найдем, за что потянуть. Разве с такой работой в одиночку справиться?

— Мы работали вдвоем.

— Хочешь следственный эксперимент?

— Товарищ капитан, ну зачем же так? Я работать умею. Вот и Иван Трифонович подтвердит. Мы приехали по предварительному соглашению.

Я встал, подошел к столу Ленцова, ловя его взгляд.

Никакой реакции. Капитан, однако, начал смягчаться.

— Конечно, грубых нарушений за тобой не числится. И как ты правильно сказал — до рембрандтов вам далеко, — капитан явно сводил дело к ничьей.

— Товарищ капитан, я работал честно, взяток не давал, — Ленцов притаился. — Работа наша, хоть и своеобразная, но нужная… всем…

— Это не про такую ли работу говорят: приехал по договору, уехал по приговору?

— Ну, товарищ капитан, что я могу сказать? Деньги уже увез домой напарник…

Капитан снисходительно улыбнулся:

— Резво… Благодари Ивана Трифоновича. Иначе бы тебе не выкрутиться. Но смотри, сегодня ты тут последний день — ясно?!

Мне было ясно.

Я вышел, провожаемый взглядом Ленцова. Ну и дурак, нечего было стучать. Мог бы получить разом свою годовую зарплату.

Все мои вещи Глист увез в Устюг, оставив лишь мешок вымпелов и одну вывеску. С ними я быстро добрался на попутке в колхоз. Гешефт сделали быстро: парторг решил все сам, без уехавшего в область председателя. В последний момент оказалось, что кассир на посевной, но его заменила молодая бухгалтерша, с негодованием отказавшаяся от предложенной четвертной. В довершение всего меня подвез в райцентр на молоковозе парнишка-водитель, ехавший к подружке.

Глист, забронировав, как и договаривались, место для меня в гостинице, не удержался, чтобы не надраться, и теперь храпел в номере с чистой совестью.

В коридоре слышался стук каблучков, пьяный смех, чье-то бормотание. Потом что-то грузно упало, донесся прерывистый, но достаточно громкий шепот женщины:

— Ты с ума сошел, ну, дурак, пусти…

Я выглянул в коридор. В тупичке, плохо освещенном тусклым плафоном, я сначала разглядел белые ноги женщины, а уже потом — совершенно пьяного грузного мужика, который пытался содрать с нее платье.

Приблизившись, я резким движением отшвырнул пьяного в угол. Он шмякнулся о стену и затих. Женщина осталась лежать. Черное блестящее платье было задрано почти до пояса, лицо пряталось в спутанных рыжих волосах.

— Мадам, вам, наверное, лучше встать!..

Она встрепенулась и попыталась приподняться.

— Костя, дурак… ну, ты рехнулся… дикарь… — забормотала она.

— Зовите меня лучше Дмитрием, — посоветовал я и протянул ей руку. Она осоловело смотрела на меня.

— Вы — артист?

— Ну, не народный, конечно, а вообще — артист, — поспешил я развеять ее сомнения.

— Аркадий, — расплылась она в довольной улыбке. — Ну, конечно, Аркадий, красавчик… Ты представляешь, ко мне пристал этот дикарь… он у нас заведует реквизитом… Мы тут на гастролях…

— Пойдем со мной, детка, — я взял женщину под локоть, и меня обдало запахом сладковатых духов, пряного женского пота и дезодоранта. — Тебя ведь зовут Ира?

— Аркадий, не шути, до сих пор я была Людмилой, — она резким движением попыталась откинуть волосы со лба, но покачнулась, и несомненно бы упала, если бы я не подхватил ее тут же.

— Ну, пойдем, Люда, что-то ты сегодня немного не в себе…

— Ох! Трезвенник, умру не встану! А не ты ли из пепельницы портвейн лакал? Смехота!

— Ну, Люда… наша напряженная жизнь…

— Кончай травить, пойдем спать, меня мутит.

Я привел Людмилу в номер, зажег настольную лампу. Она немедленно начала раздеваться, но поскользнулась и рухнула на спящего Глиста. Венька издал утробный звук и продолжал храпеть, Я перенес Людмилу на свою кровать, она тут же картинно выставила ногу с черной туфелькой.