— Поймал!!!

Никому не давая разжать сцепленные мертвой хваткой ладони, ринулся к окну, забился головой о решетку, пытаясь пролезть между частыми прутьями. На искаженном болью и ужасом лице кроваво зияла пустая глазница.

Дергающееся тело уволокла тройка санитаров. Через минуту в камеру впорхнул шизофреник, распахнув в стороны руки-крылья. От того, чтобы воспарить, его удерживали только ведро с водой и тряпка. Отмывая пол от крови, недоверчиво поглядывал исподлобья косыми глазками. Окончив работу, моментально покинул камеру, возвращаясь к своему «элитному контингенту» — «тихим», имеющим шанс выжить.

Обитатели же «буйняка» волю могли увидеть только сквозь решетку, да и то с осторожностью — санитары гоняли от окон. Выглядывая, Кронов мог видеть кусок унылого пейзажа: чахлый скверик, где стволы деревьев были изрезаны инициалами прогуливающихся больных.

Обед принесли на два часа позже обычного, но никого это не удивило. В столовой торопливо гремели ложками около двадцати человек. Здесь никто ни на кого не обращал внимания. Медсестра раздавала таблетки, привычно заглядывая каждому в рот. Сегодня вместо флегматичной, толстой старухи эту функцию выполняла хорошенькая Наташа.

На столике с медикаментами Кронов взял свой стаканчик. Бросилось в глаза количество таблеток. Вдвое больше обычного! Однако мешкать — значит привлечь внимание сестры. Опрокинув в рот содержимое, демонстративно сглотнул, улыбнулся девушке и двинулся обратно.

— Кронов, подойдите сюда.

Саша послушно вернулся. На ходу неприметно сглотнул, теперь уже по-настоящему, и таблетки вместе с комочком хлеба покатились по пищеводу. Как оказалось, напрасно. Проверки не последовало. Санитар мощной лапой придержал его за плечо. Медсестра заворковала, призывно улыбаясь:

— Выглядите неважно, Кронов. Профессор интересуется, как вы себя чувствуете после изолятора. Можете не спешить, доедайте. Осмотр — после прогулки, сегодня она продлится дольше обычного.

От таблеток, которые обычно удавалось выкинуть, тело уже каменело. Запах бульона вызывал отвращение, но необходимо было влить в себя жидкость. Да и отказывающийся от еды больной немедленно попадал на заметку.

Съесть бульон — полдела. С рыбой пришлось потяжелее. Замороженная пять лет назад, она смердела, как городская свалка в жару.

После трапезы сестра попросила всех задержаться.

— Я должна сообщить вам, что в клинике ожидается комиссия. Поэтому необходимо привести в порядок территорию. Надеюсь, все понимают, что я хочу сказать, и оправдают доверие.

Пыльная зелень сквера, замусоренные лужайки и купы кустов вдоль ограды произвели на больных впечатление большее, чем девственные джунгли. Опьянев от свежего воздуха, они передвигались пошатываясь. Однако за работу взялись рьяно — никому не хотелось быть изгнанным обратно в палату, да еще и получить пару плюх по дороге.

Наклонившись за очередным окурком, Александр почувствовал, что теряет сознание. Перед глазами все поплыло, а подкашивающиеся ноги словно пронзило сотней острых игл.

Пришел в себя от сильного жжения в висках. Резко било в нос нашатырем. Над ним с любопытством склонились улыбающиеся белохалатники. Словно серая лента проползла мысль: «Что-то необходимо сделать. Еще раз так — и я уплыл».

Действительно, пришла пора серьезно заняться восстановлением сил. Осторожно, чтобы не выдать себя, Кронов начал тренировки. В первое время кроме разбитости и мучительной боли в одряблевших мышцах он ничего не чувствовал. Огромные усилия требовались даже для обычной утренней гимнастики. Отжавшись десять раз от пола, Саша падал обессиленный, истекающий потом. Все тело дрожало от напряжения.

Помогало знание йоги. Правильное дыхание и асаны постепенно возвращали к жизни каждую группу мышц и сухожилий, они становились все более упругими и эластичными. Не обращая внимания на окружающих, Кронов прыгал, приседал и отжимался. Очищая организм от шлаков, невзирая на риск, целую неделю вовсе не употреблял пищи, пил только воду. Соседи с любопытством наблюдали за Александром, копировали движения будто дети, которых впервые привели в цирк. Санитары, заглядывавшие в камеру, полагали, что представление в самом деле достойно сумасшедшего дома. Психи же с нетерпением ждали очередных тренировок, в последнее время ставших неотъемлемой частью их жизни.

Перемена, произошедшая в Кронове, не ускользнула от внимательного взгляда медсестры. А ведь сделан был лишь первый шаг. Занося в журнал свои наблюдения, она почувствовала, что не может разобраться в поведении больного. Совсем недавно Кронов едва передвигал ноги — и вдруг такая метаморфоза. В чем дело?

А Кронов продолжал наращивать тренировочные нагрузки. Снова упругой стала грудь, вернулась твердая пружинистая походка. Взгляд стал ясным и живым настолько, что его приходилось прятать. Окончив очередную тренировку, Александр блаженно распластывался на нарах, гудящая усталость в мышцах доставляла подлинное наслаждение. Четверть часа аутотренинга восстанавливали силы, но возникла другая проблема. Его начал мучить голод.

Очередной сеанс прервался неожиданно. Голосок Наташи возвестил:

— Кронов, пора принимать лекарство!

Обладательница лукавой мордашки стояла рядом, протягивая чертов пластмассовый стаканчик. И снова увеличенная доза.

— Что так рано, Наташа? Обычно же в обед... Хотя, какая разница!..

Он уселся таким образом, чтобы сестра хорошо видела прием таблеток и ничего не заподозрила. Поблагодарил девушку, затем не спеша вернулся к койке, чувствуя языком прилипшие к небу горошины. В этот момент по неуловимому сигналу медсестры дверь камеры распахнулась настежь. В два прыжка к Кронову подскочили санитары и, захватив его врасплох, сбили с ног ударом в голову. Для больницы тычок был основательным, но за плечами Саши были десятки боев. Перевернувшись через голову, он вскочил, приняв оборонительную стойку, будто никакого удара и не было. Это не понравилось санитарам. Однако, чувствуя, что власть на их стороне, они понемногу стали приближаться. Наташа отступила к порогу и наблюдала, полуоткрыв рот. Перепуганные больные, опасаясь расправы, забились под одеяла. Рыжий верзила надвигался неумолимо, словно взбесившийся танк. Второй санитар, обходя стол, говорил, пытаясь отвлечь Кронова:

— Ну че ты, че ты? Тебе же как лучше хотят. Лекарства назначили, глядишь — человеком станешь. Может, и обойдется. Или в карцер захотел?

Кронов не обратил внимания на низкорослого, как того хотелось рыжему. Верзила прыгнул чересчур рано. Кронов легко ушел от его кулака и сам не промахнулся. Вложил в удар всю силу; и хотя до пика формы было далеко, для санитара оказалось достаточно. Верзила с грохотом завалился в угол.

Пока Наташа бегала за подкреплением, перепало и меньшому. Толпа санитаров влетела в палату, размахивая дубинками. Силы оказались настолько не равными, что исход схватки был предрешен. Кронов постарался сгруппироваться, чтобы удары не причинили серьезных травм, и последнее, что успел увидеть прежде, чем на него набросили брезент, — была улыбка Наташи.

— Он не спит, посмотрите на этого героя, — послышался девичий голосок.

— Ну, друг мой, и наломали же вы дров. Перепугали всю палату. Я понимаю, мы тоже вам доставили некоторые неудобства, однако, если нечто подобное повторится, вас переведут в изолятор, — это, кажется, голос Николая Арнольдовича.

Затекшее тело ныло, голова раскалывалась, и волна тошноты с каждой минутой нарастала все больше. Знакомое по рингу состояние — сотрясение мозга.

Профессора Кронов не видел — тот находился вне поля зрения. Повернуть голову — значит снова вызвать острую боль. Голоса врачей доносились уже глуше, скрипнула дверь. Кронов отчетливо услышал, как профессор сказал: «Инъекции». Вот и сбылись пророчества Эдика. Удалось немного ослабить ремни, кровь омыла истомленные, гудящие мышцы.

Легкое прикосновение на миг принесло облегчение. Александр скосил глаза, чтобы увидеть лицо Наташи, но внезапно будто пчелиным укусом обожгло руку выше локтевого сустава. Боль укола почти мгновенно, а с нею и тревога, осталось пустое безразличие ко всему. Начались видения — цветные, поразительно реальные, уносящие в мир будущего, которого нет. Однако во всем этом неотступно присутствовало и тягостное настоящее, из которого не давал выхода даже наркотик. Силы совсем покинули его, так что даже взглянуть на миловидную медсестру казалось невыносимой задачей.

Между тем Наташа тоже выглядела неважно. Нервное напряжение при работе со «спецконтингентом» требовало какого-то выхода, разрядки. И она нащупала для себя особый путь. Вот уже более полугода без очередной порции наркотика все ее существо погружалось в сухой ад «ломки». Суставы выкручивало, тело, покрытое липким потом, бил мелкий озноб. Глаза горели и слезились, буквы расплывались и смысл написанного становился недоступным. Вот и сейчас ей пришлось отложить в сторону внушительных размеров «больничную» книгу, запереть дверь на ключ и приступить к приготовлениям. Благо — наркотиков отделению выделяли более чем достаточно. Украсть было непросто — пустые ампулы тщательно учитывались, но на месте, с возвратом «тары», «двигайся» сколько угодно.

Перетянула руку жгутом, взбухли синие шнуры вен, про себя отметила — уже в узлах. Загарпунив вену, «с ветерком» прогнала наркотик. Почувствовав прилив крови и легкое покалывание в затылке, откинулась, чтобы насладиться действием морфина. Зажгла сигарету, привела себя в порядок и покинула манипуляционную.

По коридору мимо палат шла деловито, полная новой энергии. Но внезапно, будто натолкнувшись на невидимое препятствие, остановилась. Дверь одной из камер влекла ее, словно магнитом, при одной мысли о ее обитателе медсестра испытывала томное возбуждение.

Кронов почувствовал пристальный взгляд. Не поворачивая головы, уловил, что «глазок» приоткрылся. Взгляд был ледяной, лишенный осмысленности, словно он сам всматривался в бездну. На него глядело существо из другого мира, давно утратившее способность к состраданию. Была бы у нее власть — судьба Кронова решилась бы тут же. Нужно немного: твердой рукой набрать нужную дозу психотропного препарата.

Однако вопли, шум множества бегущих ног, сигналы тревоги, как электрический разряд, отбросили девушку от стальной двери. Новые события потрясли клинику. Носившиеся галопом по камерам санитары по нескольку раз пересчитывали больных, выхватывая из коек. Выстраивали, сбивались и опять пересчитывали. После бунта — побег! К тому же групповой. Все пошло вверх дном, потому что затронуты были интересы высокого начальства. Шестеро отчаявшихся смельчаков, разметав охрану, пробились к выходу. Правда, обошлось без жертв.

Главврач срочно собрал весь персонал. Говорил Николай Арнольдович по обыкновению негромко, осторожно потирая сухонькие ручки, что было на редкость дурным знаком.

— Расслабились, дорогие коллеги. И это нам весьма дорого обойдется. Уж будьте уверены, по головке нас не погладят, но это еще полбеды. У меня есть основания полагать, что за этим побегом стоит преступный сговор с сотрудниками клиники. И это мы выясним. Беглецов уже обложили, их поимка — вопрос времени. А уж у нас они заговорят! Когда речь идет о репутации всего нашего коллектива — тут уж не приходится оглядываться, этичны или неэтичны наши средства. Почему к больным попадают наркотики и спиртное? Вы полагаете, мне не известно, кто на этом греет руки? Вас, Наум, это касается в первую очередь. И не говорите, что вы не смогли противостоять участникам побега. Смешно! Верзила, шести пудов весу!

— Но, Николай Арнольдович, это же убийца, — рыжий Наум, цепляясь за этот довольно чахлый довод, окончательно взбесил профессора.

— Это убийца? Да ты на себя посмотри! Я официально предупреждаю весь персонал: следующий ротозей, прямо или косвенно послуживший причиной любого ЧП, пойдет под следствие. А уж статью подберем, будьте уверены.

Тем временем по всем адресам, взятым из личных дел, уже шел розыск. Известно, что без серьезных криминальных связей спрятаться в городе практически невозможно. Беглецы же к уголовному миру отношения не имели. Побег произошел спонтанно, в компании подобрались типичные «бытовики», о фальшивых паспортах и прочей технике маскировки имеющие лишь теоретическое представление. Верховодил шофер Мокеев — молодой, недавно вернувшийся из армии парень, которого долго не удавалось сломать.

В долгие рейсы он всегда брал с собою нож. Арбузы можно было резать чем-нибудь попроще, а не такой внушительной, с тридцатисантиметровым лезвием, «выкидухой». Тяжесть отлично сработанного оружия он постоянно ощущал в кармане, она придавала ему уверенности в себе. В том, что произошло на трассе, Мокеев не считал себя виноватым. Мог бы и потерпеть до места — единственное, что его удручало, но кто мог предположить, как дело повернется. Остановил свой «КамАЗ» с грузом персиков у посадки и полез в пыльные кустики. Внезапно с двух сторон к машине причалили двое мотоциклистов. Действовали синхронно, как по нотам. «Купи, дядя, канистру бензина». Мокеев помотал головой, заканчивая мочиться. Мотоциклисты спорить не стали. В два счета вылили бензин на кабину, а еще через секунду машина уже пылала. Но так же энергично отчалить не успели. Короткий удар (нож словно сам собой очутился в руке), и один из парней рухнул, обливаясь кровью. Следующий удар Мокееву нанести не пришлось. Второй мотоциклист бежал, бросив машину, и вскоре оказался в камере по соседству с Мокеевым. Следствие перебирало версии от превышения необходимой обороны до умышленного убийства из хулиганских побуждений. С этим Мокеева и препроводили в ведомство Николая Арнольдовича, а характер обследования побудил к побегу.

На укромной поляне после пробежки в добрый десяток километров отдохнуть так и не удалось. Натирание подошв драгоценным табаком от собранных окурков действия не возымело. Натасканные ищейки брали такой след без малейшего усилия. Отдаленный собачий лай поднял всех на ноги. Сил не было, но сдаться преследователям невозможно. Пощады не будет.

«Стая» разбилась на две группки по трое, а несколькими сотнями метров дальше и вовсе рванула врассыпную. Единственную надежду оставляла ночная тьма. Свет луны, часто прятавшейся в тучах, мало помогал путникам. Ветки в кровь рвали тело, путались в ногах. Лес — естественный союзник беглецов, — превратился в препятствие на пути к долгожданной свободе.

В этот день завсегдатаи ветлугинской приемной ждали напрасно — плотные двойные двери так и не распахнулись. Вышколенный секретарь, напомнивший экс-генералу о неотложных делах, был удален из кабинета решительным жестом. То, о чем волнуясь и мучаясь говорила Ольга, нашло наконец внимательного и пытливого слушателя. По ходу ее рассказа, Ветлугин исчеркал лист бумаги какими-то пометками, символами и кружками с расходящимися от них линиями. Спустя три часа он походил на творение графика-абстракциониста.

— Ну, что ж, Оленька, материал для работы есть. Хотя парень мог бы быть с тобой и пооткровеннее. Погоди, погоди! Дело в том, что когда любишь, многие мелочи ускользают от взгляда, и только позднее осознаешь, как они были важны.

— Если бы я знала! Мне так хотелось верить, что у Саши с Ниной все кончено...

— Если бы! А пока — вспоминай, поройся в памяти, может быть что-то еще всплывет. Будем думать. Но чтобы оказать воздействие за ход следствия, боюсь, есть только один путь — добыть новые факты. До сих пор все свидетельствовало против Кронова. Даже судя по твоему рассказу, он — самый реальный кандидат в убийцы. Убедительный мотив, прекрасные условия для совершения преступления.

— Но, Федор Ксенофонтович...

— Погоди, не перебивай! Нина Кронова, как мне удалось установить, промышляла в интуристовских гостиницах, а проституция всегда рядом с шантажом. Скажи, есть вероятность, что она могла встретиться с твоими родителями и наговорить им всякого о Кронове? Не знаешь? Во всяком случае, это не исключено, иначе с какой бы это стати Михаил Степанович, с его сверхпринципиальностью, стал хлопотать за весьма сомнительного субъекта.

— Зачем вы так, Федор Ксенофонтович? Саша — честный человек.

— Это еще требуется доказать. Ты, насколько я понял, была неплохо знакома с Ниной. Я сразу отбрасываю версию убийства из ревности. Честно говоря, за тридцать лет работы не приходилось сталкиваться с преступлениями на этой почве в чистом, так сказать, виде. Если муж убивает жену, то в подоплеке, как правило, раздел имущества, либо личная выгода, а вовсе не вулканическая страсть. Но сейчас речь не о муже. Больше всего нас интересуют другие персонажи. Все, что тебе удастся узнать или вспомнить о Нине, немедленно сообщай мне. Это в первую очередь в интересах Кронова. Тюрьма — не место для невиновного, даже если бы речь шла о постороннем человеке. А теперь, Оленька, извини — время. И помни, многое зависит именно от тебя. Звони, заходи в любое время.

Добираться на метро — считанные минуты, но угнетает людская толчея. Летом же к специфическому горьковато-мазутному запаху подземки примешивается сложный тяжелый дух спрессованной людской толпы. Отключиться, углубиться в собственные мысли Оле удавалось с трудом. Вокруг бурлил раздраженный водоворот толпы, над ухом толковали о ценах, о каких-то очередных талонах и дефицитах. Не дождавшись ощутимых результатов экономических реформ, люди утратили веру и в демократическое движение. Никому уже не было дела до тонкостей драматического становления хрупкой отечественной демократии. И что можно было возразить этим людям?

Поездка в метро и десять минут пешком пронеслись как мгновение. У подъезда снова стоял знакомый «форд». Капот был откинут, хозяин копался в моторе. Его лицо показалось из недр лимузина как раз в тот момент, когда девушка уме взялась за сияющую медью ручку двери подъезда.

— Ба, кого я вижу! — воскликнул Евгений Павлович. — Поистине, рука провидения. Не выжмет ли очаровательная соседка сцепление, дабы я смог наконец сдвинуть с места этот малопочтенный экипаж? Услуга за услугу, Оленька.

— И поделом, — девушка нашла в себе силы пошутить. — Отведайте, каково нам, грешным безлошадным.

— Грешным? Грешник тут один — это я. И тем не менее не вполне ясно, за какой из моих грехов Господь меня перевел в категорию пешеходов. Кстати, мне кажется, что для вас будет небезынтересно взглянуть на последние модели Диора. Есть билеты на сегодняшнюю демонстрацию. Только не говорите мне, что такая прелестная девушка, как вы, не интересуется модой. Ехать, правда, далековато, в «Континенталь», но надеюсь, что к вечеру со своим мустангом я все-таки справлюсь. Так что жду вас здесь в семь, за час до начала. Отправимся покорять высший свет.

В любом случае Ольга не могла отказаться от этой поездки. После утренней беседы ее занимало только одно — где раздобыть новую информацию о Нине и ее окружении. Нельзя было пренебрегать самой ничтожной возможностью. Незадолго до семи она уже была у подъезда, где бодро урчал воскресший «Форд».

Несмотря на озабоченность и грусть начало вечера не могло не захватить девушку. Публика подобралась самая пестрая — нынешние «сливки общества», из тех, чья деятельность колеблется на грани закона. Разряженные, холеные женщины сопровождали подтянутых деловых людей, порой толпа сливалась в сплошной поток, ослепительно сверкающий открытым женским телом и драгоценностями.

Евгений Павлович умело поддерживал беседу, касаясь того, что не слишком скрывают, но и специально не рекламируют. Разбирался он в тонкостях здешнего обихода недурно, со многими приветливо раскланивался, и чувствовалось, что здесь он — как рыба в воде.

Интерес Ольги к деятельности валютных профессионалок Евгений Павлович («зовите меня попросту Женя») воспринял без удивления.

— Мне, право, неловко использовать вас, Евгений Павлович, в своих целях.

— И, безусловно, в корыстных?

— А как же. Но так редко выпадает удобный случай. И мне, как журналисту, пусть и начинающему... Это же настоящий материал, а вы тут многих знаете.

— Допустим. И что же?

— Уверена, вам ничего не стоит ввести меня в круг своих знакомых, я же попытаюсь сделать репортаж, может быть серию репортажей об изнаночной, если так можно выразиться, стороне блестящей жизни...

— Метите в «золотые перья» филологического? У вас есть шанс. Надеюсь только, что я окажусь не в самом негативном свете?

— Да что вы!

— Лучше бы и вовсе ни в каком.

— Как угодно. Во всяком случае, без вас я не опубликую ни строки. Все решит ваше слово. Да и интересует меня прежде всего женская половина. Мужчины — фон, какими бы экзотическими они ни были. Сама по себе жизнь этих дам полусвета...

— Их блеск и нищета... браво!

— Смейтесь, смейтесь. И все же я чувствую, что справлюсь.

— Вот и отлично. Значит, автограф мне обеспечен. Не забудьте же потом, кто открыл вам первую тропку в большую литературу! А если всерьез — мир это любопытный и своеобразный. Здесь оборачиваются такие суммы, которые вы, Оленька, встречали лишь на уроках математики в старших классах. Я искренне желаю вам успеха, — Евгений Павлович пытливо заглянул девушке в глаза. Было в нем что-то успокаивающее, в этом человеке, он сразу вызывал симпатию. — Я вам помогу, это в моих силах. Особа вы весьма привлекательная, а среда эта — штука серьезная. Как и любая, где люди умеют добывать и тратить по-настоящему большие деньги. Проводником я вам буду надежным, и видимо, все-таки придется мне стать и первым читателем. В ваших же интересах не пропустить ляпсус из тех, что нынешние очеркисты допускают сплошь и рядом.

— Ясно. Все, что сочтете излишним, будет немедленно убрано.

— Каким бы интересным и неожиданным оно ни казалось?

— Даю слово.

— Ну что ж, тогда пойдемте знакомиться с этим блестящим и полным опасностей миром.

— Опасностей?

— Именно. Особенно, если знакомство шапочное. Так что не торопите меня, Оля.

О перемене в своем образе жизни Оля никому бы не решилась поведать. Активные «развлечения» отнимали без остатка и время, и силы. А в благодатном кондиционированном климате «Континенталя» род ее занятий никаких сомнений не вызывал. Валютные девочки приняли новенькую в свой круг с поразительным спокойствием, даже с оттенком небрежной доброжелательности. Будь Оля поопытнее, легкость, с которой она вошла в эту среду, заставила бы ее призадуматься. Впрочем, особого секрета здесь не было, удивляло только, каким образом Евгений Павлович, человек занятой и серьезный, ухитряется выкраивать столько времени для того, чтобы ввести свою подопечную в тонкости древнейшей профессии.

С «континентальными» девочками Евгения Павловича Друмеко связывали отношения куда более тесные, чем дружеские. Было достаточно его вскользь оброненного слова, чтобы оградить любую из его обольстительных приятельниц от чьего-то нежелательного внимания. И дело тут было не в размерах бицепсов — таких хватало вокруг, а совсем в ином. В слове, за которым стояло обеспечение более надежное, чем страховой полис. Так ей и было сказано в одной из мимолетных бесед с девочками: слово Евгения Павловича здесь — закон.

Родители Оли немного успокоились. Отец хоть и видел ее по-прежнему редко, но и он отметил положительную перемену в дочери. Казалось, все, наконец, улеглось, и собственная прозорливость его не подвела. Поостыла и Мария Петровна, убедившаяся в том, что приятель-уголовник прочно забыт и на смену ему явилась куда более достойная фигура. В университете у Оли дела обстояли неплохо, возвращаться домой заполночь она себе не позволяла, и самое главное — к ней вернулись обычная оживленность и интерес к жизни.

Скучать Ольге и впрямь не приходилось. Впитывая поток самой разнообразной информации, она воссоздавала для себя из причудливых фрагментов довольно фантастическую картину нравов этого замкнутого человеческого мирка.

Конкуренция в среде проституток утвердилась задолго до повсеместного распространения этого всеобщего стимулятора экономики, ведь в конце концов перечень их услуг особым разнообразием не отличался... Благо, на валютный рынок не допускались наивные непрофессионалки, настроенные романтически и жаждущие поразить западных гостей своей «квалификацией». За пять-десять долларов они демонстрировали такие штучки, на которые никогда не шли профессионалки с их твердой таксой.

Штаты жестко ограничивались спросом, и новые девочки допускались только по рекомендации влиятельных лиц, каким и считался Евгений Павлович. Некоторая настороженность по отношению к Оле быстро исчезла, особенно когда выяснилось, новенькая не так уж и рвется перейти к «практике». Видя ее готовность без колебания пожертвовать выгодным клиентом, девушки охотно делились с Олей различными случаями из своего профессионального опыта. Именно это ее и интересовало.

Скрывать девушкам было нечего или почти нечего. Во всяком случае, «бойцы невидимого фронта» с красными книжечками во внутренних карманах пиджаков имели о каждой из них исчерпывающие сведения. «Легких» девочек знали по именам и в лицо, а данные на каждую из них хранились в пространных досье. Кое-кто из красавиц в строго определенное время передавал спецслужбе накопленную информацию. А те, которые по каким-либо причинам не могли регулярно докладывать, приглашались «на собеседование» и, конечно же, не отказывались ответить на поставленные вопросы, если не желали расстаться с постоянным валютным доходом и приобрести огромное количество неприятностей. Обо всем этом простодушно сообщила Оле «Машенька», получившая это прозвище за сходство с голубоглазой белокурой куклой. За три года работы ей практически всегда удавалось избежать конфликтных ситуаций, а общительность и своеобразная открытость более чем устраивали Олю.

— Нинка — она какая-то чокнутая была. Точнее, не была — стала со временем. Правда, при этой работе грех не выпить с клиентом. Хоть расслабишься, когда какая-нибудь мразь попадется. Я тоже предпочитаю: коньячку — и в койку. Ну, да ведь клиенту не прикажешь. Сами надерутся как свиньи, особенно финны, девочкам же — только шампанское. И что только они с этой шипучкой не вытворяют, умора! Цирк бесплатный!

— Ну, а с Ниной этой что же?

— Боишься влипнуть? Не дрейфь, тебя надежно ведут. А только языком лучше не трепать там, где не следует. Надо знать свое место.

Машенька, кокетливо держа на отлете высокий бокал с шампанским (только «крутые» девочки заказывают его в валютке — восемнадцатидолларовое), скользнула язычком по припухшим алым губам. Словно по команде, взгляды двух итальянцев, сидевших в углу, притянулись к ней.

Оленька вздохнула.

— Умница ты, Машенька. И подать себя умеешь.

— Да, «макаронники» цену женщине знают. Их учить не надо, сами кого угодно научат. — Машенька лениво выгнула спину и по-кошачьи зажмурилась. Ну, вот — уже идет. Давай с нами, а то ты, как я посмотрю, совсем не работаешь. Еще не привыкла?

Чтобы предложить потенциальному клиенту зажигалку и начертить сигаретой цифру на полировке стола, полиглотом быть не обязательно. Итальянец кивнул, расплылся в улыбке, обнажив белоснежные зубы, поиграл брелоком с ключами — мелькнули крупные цифры номера, повернулся к Оле.

— Синьорита?

Но синьорита решительно замотала головой. Недоуменно улыбнувшись, итальянец, провожаемый Машенькиной многообещающей улыбкой, растворился в гостиничной толпе.

— Ты что, дура, из себя строишь? Какого тебе еще рожна надо? Это же высший класс! Или решила с ходу к какому-нибудь миллионеру на содержание пристроиться? Так выкинь из головы! Пока с иностранцем до ЗАГСа доберешься, зубы на полку положишь, — Машенька рассеянно поиграла николаевским червонцем, подвешенным к массивной золотой цепочке, а затем продолжила более мягко: — Вот ты о Нине спрашивала. Работала она, как скаковая лошадь, когда на ходу меняются наездники. Клиентов из-под носа рвала. Но на нее не обижались — понимали: из-за наркотиков. Не мой кайф. Вот зелененькие — это да, из-за них обо всем забываешь. А ты странная девчонка, как будто тебе и деньги ни к чему. Кончай принцессу из себя корчить.

— Я тебе честно скажу, Машенька. Я бы пошла, да не хочу у тебя на подножке висеть. Зачем мне твои деньги половинить?

— За меня не беспокойся. Ты меня только выручишь. По две сотни баксов гарантировано. А так придется мне одной за двоих отдуваться. Эти мальчики с фантазией, сразу видно, уж ты мне поверь. Короче, давай начинать работать.

Все, что произошло потом, оказалось вовсе не так ужасно, как представлялось Оленьке. Пожалуй, ей было даже приятно, мысли о Саше отступили куда-то на задний план и растворились, а деньги, из которых пятьдесят долларов, она, по совету Машеньки, отдала Друмеко, придавали ее поступку какой-то дополнительный смысл.

Евгений Павлович принял доллары без колебаний.

Низкие тучи плотной завесой укрыли размытое пятно луны. Осторожный раскат грома встряхнул вязкую тишину леса. Надвигалась гроза.

Она разыгралась внезапно, заглушив шум приближающейся погони. Вспышки молний на мгновение освещали чащу. Мокеев шел с одним из беглецов, дрожавшим от страха и холода. Рядом хрустнула ветка. Огромную овчарку оба заметили одновременно. С увесистым суком наготове Мокеев кинулся навстречу. Блеснули клыки. Словно развернувшаяся пружина, пес рванулся к горлу жертвы. Это было ошибкой. Следовало выбрать того, кто послабее. Обманным движением уйдя в сторону, беглец сунул сук между могучими челюстями, не давая им сомкнуться. Подоспел напарник, обеими руками ухватился за деревяшку, с хрустом вгоняя ее в пасть зверя.

Кусты затрещали. Три разъяренных овчарки набросились на беглецов. Ошалевшие от запаха крови собаки и беззащитные люди сплелись в клубок на мокрой лесной подстилке. Подоспевшие солдаты подзадоривали ищеек, окружив место схватки. Свирепый рык сливался с воплями людей.

Утром беглецов доставили в больницу на «санобработку». Что там происходило — об этом говорили истошные крики, доносившиеся из подвала. Кронов же мог воочию наблюдать за этим через приоткрытую дверь манипуляционной, куда доставил его Наум.

Приковав беглецов наручниками к решеткам, медбратья смаху лупили их киянками. Теряя сознание, те повисали на прутьях. Били, однако, не до смерти: к полудню всю шестерку привели в чувство, чтобы продемонстрировать в назидание «контингенту».