Уже давно известно, что сотрудники КГБ весьма жестоко контролируют валютных проституток, которые обосновались в крупных гостиницах, для того, чтобы заставить разговориться иностранных дипломатов, торговцев оружием, журналистов и промышленников. Некоторые жертвы «ночных бабочек» оказывались потом в весьма трудном положении, как, например, тот посол Франции в Москве, который в 60-е годы неосторожно поддался очарованию проститутки-шпионки, встреченной им на коктейле в Большом театре. Генерал де Голль, извещенный военным атташе, отозвал его в Париж и назначил в аппарат МИД на менее «опасный» пост.

Но и сейчас КГБ отнюдь не отказался от подобной деятельности. Просто, когда с перестройкой был урезан его бюджет, потребовалось изобрести какой-то другой источник доходов.

«Сотрудники секретных служб, привыкшие нередко получать зарплату, ничего не делая, хотели и дальше хорошо жить и оставаться в составе номенклатуры, — объясняет один опытный европейский дипломат, работающий в Москве уже восемь лет, — поэтому они, воспользовавшись как открытием границ, так и определенной сексуальной либерализацией, надумали создать параллельную сеть псевдопроституток, задачей которых было бы облапошивать туристов, привлеченных легендарным славянским шармом».

Ныне эта сеть, обнаруженная работающими в Москве американскими тайными агентами в первые месяцы 1987 года, превратилась в подлинную индустрию.

По американским оценкам, КГБ завербовал от 10 до 13 тысяч девушек и молодых женщин в возрасте от 16 до 30 лет. Они отбирались прежде всего по физическим данным, но затем проходили отбор на способность проявлять хладнокровие в условиях опасности. Когда женщины отобраны, они проходят недельную стажировку в одном из специальных центров подготовки КГБ. Там их учат «английскому языку» в объеме примерно 50 слов и сразу после этого «запускают в дело» в Москве, Ленинграде, Киеве или Ташкенте, то есть в городах, куда съезжаются со всего света представители деловых кругов в надежде завязать торговлю с новым Советским Союзом.

Согласно докладу посольства Соединенных Штатов в Москве, сотрудники которого составили специальные карты, КГБ задействовал несколько тысяч квартир в Давыдкове, Гагаринском районе и других, чтобы эта сеть рэкета могла действовать на всю катушку. Сотрудники КГБ сидят где-то в квартирах на первом этаже дома, играя в карты и имея под рукой пустые чемоданы, готовые тут же вмешаться, как только зазвонит телефон, разыгрывая роль обманутого мужа или жениха. Считается, что из двенадцати тысяч завербованных псевдопроституток пяти тысячам удается каждый вечер обобрать какого-то простака на 200 долларов, что приносит КГБ каждую ночь миллион долларов, а за год составляет кругленькую сумму в 365 миллионов долларов.

КГБ не составило никакого труда создать подобную нелегальную сеть в Советском Союзе, где теневая экономика ворочает примерно 100 млрд. рублей, то есть одной пятой национального дохода — за ее счет живет каждый четвертый. Да, еще очень далеко до того «общества без преступников и проституток», которое совсем недавно обещали нам идеологи светлого коммунистического будущего".

Так считает обозреватель французского журнала «Вандреди-самди диманш», статью из которого «Мегаполис-Экспресс» (1991, N_24, С. 13) опубликовал с сокращениями.

Если чего и хватало в тюремной психушке, так это времени. Назвать его свободным было бы явным преувеличением. Свободой не пахло, как и водится в учреждениях, заботящихся о подопечных с помощью конвоя. Но этот избыток времени остро ощущали израненные души и ноющие тела психов. От безжалостных киянок превращались в сплошной кровоподтек их задницы, уже и без того истыканные иглами шприцов. Вечных, несменяемых, словно угроза СПИДа была очередной выдумкой западной пропаганды.

В конфликты со слугами сурового «хозяина» вступали, да и то нечасто, только те, кто действительно ополоумел от внушительных доз магнезии, серы и прочих бодрящих штучек. В их числе — «спрыгнувшая с кумара» наркота и ублюдки-садисты с разной тяжести «хвостами» уголовных дел, те, кто числились постоянными клиентами «дома Батурова».

«Батурка», «Батурова дача», психушка, 16-я больница... Еще до революции купец Батуров, у которого от несчастной любви сошла с ума единственная дочь, которую он обожал, выстроил эту больницу, по тем временам роскошную. Архитектура некогда белых, теперь мутно-серых корпусов за нескончаемо тянущимся забором вполне сохранилась. Лишь в противоположных концах двора выросли две безликие пятиэтажки. В одной из них и разместилась «судебка». Вряд ли рассчитывал на ее появление в своей благотворительной затее унесенный ветром времени Батуров. За него додумали, и вышло, вместо «леченья» — «мученье». Правда, и пациенты подбирались соответствующие, из тех, кому дай волю — сожрут с потрохами. Так что поблажек от крутого персонала ждать им не приходилось. Могутные, налитые сизой кровью санитары и непреклонной суровости конвоиры не были склонны поощрять «шалости». А доктора, отличавшиеся лишь некоторой мягкостью в обращении, внушали еще больший страх. От санитарской киянки заранее известно чего ждать. Укол же, назначенный ласково воркующим доктором, может в считанные часы превратить человека в идиота или калеку. Неизвестно, что там, в этих «многоразовых» шприцах, даже если врач и в добром расположении духа. Об этом лучше не думать. И не приведи Господи вывести из равновесия наследников Гиппократа!

Двадцатитрехлетний Саша Кронов не был психопатом с тягой к самоубийству. Он искренне досадовал на судьбу, которая обошлась с ним столь несправедливо. Всю сознательную жизнь Саша старался никому не причинять зла. Имея боксерские навыки, был миролюбив, однако на его смуглом, крепком торсе недвусмысленно перекатывались бугры тренированных мускулов.

Но и он старался улыбаться заискивающей улыбкой идиота встречному медперсоналу, мучительно вспоминая происшедшее. Как же случилось, что он, совсем недавно такой благополучный, оказался рядом с явными ублюдками? Как и соседям по палате, ему приходилось поглощать, мягко говоря, малосъедобные каши, а в перспективе ему светила едва ли не пуля в лоб именем родной Республики.

Шоу-бизнес — это престижно. Охапки цветов, блики лазеров, восторги поклонниц, а с некоторых пор и солидная прибыль. Не обладая никакими артистическими данными, Саша выбрал для себя единственно возможное применение в этой сфере: нанялся охранять от рэкетиров и аффектированных поклонников не так давно взошедшую звезду — юного, с чудными шелковистыми волосами Веню Сероусова. Его шлягер «Румяные мальчики» обрел невиданную популярность, его крутили на каждом углу. На концертах фанаты доходили до припадков, тянулись к кумиру дрожащими в экстазе руками, в надежде завладеть хоть частицей его костюма — искрой, осветившей бы жилище счастливца. Тройка телохранителей умело этому препятствовала.

В мир искусства Сашу ввел бывший тесть. Илья Ефимович Асин к искусству отношение имел сугубо техническое, но чувствовал себя здесь прочно и уверенно. Профессией осветителя тесть владел мастерски. А с недавнего времени, когда валом повалила слащавая «попса», сопровождаемая феерией световых эффектов, умение обращаться с лазерной техникой поднялось в цене еще выше.

Сероусов, особо тяготевший к внешним эффектам, к просьбе Ильи Ефимовича пристроить зятя отнесся благосклонно. И не пожалел об этом. В роли телохранителя Саша был безукоризнен и выгодно выделялся даже на фоне охранявших до сих пор эстрадного кумира Ежикова и Дубко. Оба боксеры-перворазрядники, они составляли внушительную пару, особенно последний, немного располневший тяжеловес. Впрочем, продемонстрировать хорошо поставленный удар случалось не часто — вопреки опасениям, серьезных ситуаций пока не возникало. Рэкетом, во всяком случае, и не пахло.

Директор малого предприятия, который организовал и финансировал гастроли Сероусова, — высокий, сутуловатый, но подтянутый для своих пятидесяти, с мощной грудной клеткой и внушительным носом Владимир Евгеньевич Гусь, выказывал завидное присутствие духа. Для этого были основания. Хорошо отлаженный механизм получения сверхприбылей сбоев не давал. Команда не жаловалась — охранники, электронщики, осветители и какие-то еще никому не знакомые лица исправно получали свое. Довольствовался скромными восемью тысячами (по четыре за каждый из двух ежедневных концертов) и Сероусов. Специфические вкусы капризного Вени удовлетворялись также с лихвой.

После праведных трудов на покой, как правило, его сопровождала парочка очаровательных созданий. Деликатные обязанности по их поиску и доставке нес на своих крепких плечах все тот же Гусь.

Не то чтобы Владимир Евгеньевич договаривался с девочками самолично, но факт остается фактом — перебоев с этим не было. Другие вокалисты и артисты ансамбля не позволяли себе оригинальничать. Те же девочки, чуть реже — выпивка. Правда, кроме лидера, все были на самообеспечении. Наркотиками баловались редко, втихую, кое-кто интересовался мальчиками. Партнерами по истечении какого-то времени менялись, конечно, норовя попользоваться «свежачком», но круг общения был довольно ограничен. Боязнь СПИДа сужала его еще больше, и все же в аскетизме эстрадных звездочек упрекнуть было невозможно.

Однако вовсе не особенности морального облика юной звезды вокала привлекали на престижные места в концертном зале лучшей гостиницы солидную «валютную» публику. Самодовольные и полные снисходительности лица, покровительственные взгляды на сцену — все говорило о присутствии подлинных хозяев жизни, движителей новой эпохи. Соревновались не в пассивности цепей или браслетов — большинство безболезненно могло бы позволить себе облачиться в латы из презренного металла, не в обладании престижнейшими моделями «мерседесов» и «вольво». Вес человека здесь определялся размерами банковских счетов, проведением крупномасштабных финансовых операций. Деятельность разного рода предприятий, совместных и малых, осуществлялась вовсе не через банки, далекие от умения по-швейцарски хранить секреты клиентов, а на бирже — открыто, с помпой, у всех на виду. И не нужно быть Пифагором, чтобы подсчитать, сколько в денежном исчислении составляли проценты, оседавшие в карманах удачливых брокеров.

Кронов ночами спал без снов: несметные доходы нуворишей не тревожили его чистого, как у младенца, сна. То, что «винтики», участвующие в миллионных сделках, должны уметь отмотать и для себя толику деньжат, он понимал. Морща нос, скорее презрительно, чем завистливо, думал о Сероусове — хозяине и подопечном, но безусловно — кормильце. Постоянное кривлянье, ласковые, почти девичьи повадки с признаками «голубизны», истерические всплески, переходящие в спокойную отрешенность — тот еще был букетец. Однако на сцене он выглядел чрезвычайно эффектно. Тинейджеров — тех, кому «до шестнадцати и младше», — тянуло к нему словно магнитом. Билеты раскупали с боем, сцену засыпали цветами, в обертках попадались половинки лифчиков с номерами телефонов, нацарапанными вкривь и вкось фломастером. Надо отдать должное Сероусову — пользовался он этими телефонами крайне редко. Еще в начале своей карьеры он влип в неприятную историю с юной красоткой. Не вовремя вернулся домой муж, и хрупкий Веня уцелел только благодаря случайному вмешательству прибежавшего на крик соседа. Им оказался Гусь, временно снимавший соседнюю квартиру. Произойди любовное приключение неделей позже, когда Владимир Евгеньевич переехал в новые хоромы, валяться бы Вене с перебитыми ребрами на больничной койке. И прости-прощай престижная поездка на молодежный фестиваль.

Гусь прибежал на испуганный Венин визг: «Не бейте, при чем тут я, она сама!» Людям искусства не пристало иметь дело с прозой жизни, да еще и столь грубой. Видя, что уговоры не помогают, внезапный спаситель уложил ражего мужа на пол двумя короткими точными ударами. Укоризненно, но не без ухмылки погрозив длинным, тонким пальцем полуодетому предмету раздора, Владимир Евгеньевич увел Сероусова к себе отпаивать чаем.

Неожиданное сближение скоро переросло в тесное сотрудничество. Вене словно сам Бог помог. Владимир Евгеньевич заботливо освободил его от хлопот о контрактах и помещениях, налогах и охране. Конечно, не бесплатно, зато — как за каменной стеной. В обойме исполнителей, работавших на Гуся, Веня был самого крупного калибра. Оттого и являлся Владимир Евгеньевич на концерты Сероусова, чаще, чем к другим питомцам-кормильцам, как сам их шутя величал.

Регулярно слушал Веню по долгу службы и Кронов, досадуя на невозможность заткнуть уши поплотнее. Пост у стены, где Саша пребывал в постоянной боевой готовности, был самым беспокойным: то и дело сновали восторженные «цветоносцы», мощные усилители преобразовывали венин фальцет в нестерпимый рев, от которого разламывался череп. Нетерпеливо глянув на часы, Кронов отметил, что как раз миновала половина первого отделения, и решительно поменялся местами с приглядывавшим за задником сцены Дубко. Тот, страдальчески морщась, поплелся под ненавистные децибелы динамика. Однако Саша ушел не вовремя. К посту, теперь охраняемому длинным, с плоским, как бы вогнутым лицом, Гришей Дубко, направлялась яркая брюнетка. Чувственная, гибкая, одухотворенная — такую женщину нельзя было не выделить среди массы беснующихся в зале подростков. Мягкое, бархатное с блестками вечернее платье с глубокими вырезами оттеняло нежную кожу ее спины с прерывистой цепочкой очаровательных родинок. Каждая деталь туалета была продумана. Кронов при виде ее вздрогнул. Нина! Уже больше года, как они разошлись, но сердце толкнулось и замерло, подступив к горлу. Они были счастливы целых четыре года...

Много наговорено о мужской твердости и непримиримости, но если бы довелось — и он этого от себя не скрывал — все бы отдал, чтобы вернуть Нину. Это нелегко, конечно, столько горечи накопилось. Сердце бередили гнусные слухи, доходившие до него снова и снова. И слухи эти имели основание. Да и расстались они вовсе не потому, что охладели друг к другу. Как часто бывает, еще одна любовная лодка разбилась о быт.

Зарабатывал Саша тренерской работой достаточно по советским меркам. Но, увы, эта мерка оказалась вовсе не по Нине. Любящий тесть потакал капризам своей единственной, пусть и приемной, дочери в меру своих скромных возможностей и был рад переложить это сладкое, но нелегкое бремя на широкие спортивные плечи зятя. Но и они не выдержали.

Гастроли Сероусова длились всего месяц, а оставленные Сашей Нине деньги уже растаяли. Очередное платье казалось Нине восхитительным и совершенно необходимым. Способ же поправить свои финансы для красивой, чувственной женщины ей был известен только один — тот самый, вполне традиционный.

Когда Саша вернулся с гастролей, Нина уже вполне обходилась без него. Однако с «путаной», пусть и высокого класса, Саша, полный, как выразилась Нина, классовых предрассудков, жить не хотел. Разошлись быстро, как говорится, красиво.

И вот она здесь. Уже не его. И ничья вообще. Выразительный взгляд Нины невозможно было оставить без внимания. Проняло и Сероусова. Кивнул Дубко, затем Кронову: «Пропустить». Это значило — то, что надо.

Вставлять отсебятину в привычные тексты песен Веня и раньше был горазд. Правда, как правило, в менее изысканных залах. Публика, погруженная в созерцание кумира, не слишком вникала. Поэтому, когда конечную строку одного из куплетов он заменил на ерническое «Хватит одной на сегодня», эта вольность осталась никем не замеченной.

За кулисы, недовольно щурясь, Нину проводил отчим. Кулаки Кронова непроизвольно сжались так, что побелели костяшки. Мысленно старался остановить бывшего тестя. «Неужто старый осел не соображает, куда Нинку толкает? Хотя... Не все ли равно — Веня, не Веня? Остальным ведь тоже можно, были бы бабки».

Хмурился во втором ряду Гусь — не любил Владимир Евгеньевич Вениных штучек во время концертов. А что ему, шалопаю, скажешь? Любовь дело интимное — вот и весь разговор. Да и девица уже за кулисами, все идет путем.

Тем временем Кронов выразительным жестом дал понять Дубко, чтобы тот возвращался на прежнее место в глубине сцены. Зная, что до конца отделения времени еще много, чуть помедлив, он покинул и этот пост и юркнул за сцену. Зачем он это делает, Саша и сам толком не знал. Взглянуть на нее, сказать что-то недоговоренное — но что, что? Следом за ним из зала двинулся и бдительный Гусь.

С Ниной Кронов столкнулся возле запертой уборной Сероусова, охраняемой третьим коллегой Кронова — маленьким, невзрачным каратистом Мишей Ежиковым. С его фамилией и коротко стриженный, вечно торчащими дыбом волосами кличка «Ежик» сопровождала его повсюду. В коридоре больше никого не было.

С Ежиком, робеющим, так и не привыкшим к калейдоскопу ярких подруг любвеобильного певца, Нина беседовала тоном светской дамы. Как она была хороша! Кронову захотелось зажмуриться и ничего не видеть. Нина встретила бывшего супруга как ни в чем не бывало, взглянула на него с ласковым сожалением. Казалось даже, возросшим, по сравнению с последней, двухмесячной давности, встречей.

Потянулась нежными припухшими губами к Сашиной щеке, окаменевшей от напряжения. Саша отступил, уклонился, словно уходя от удара противника.

— Саша, Сашенька, в чем дело? Тебя папа стесняет?

Илья Ефимович досадливо цыкнул, пожал руку зятя, хлопнул по плечу и двинулся прочь по коридору. На Нину было больно смотреть, и боль оборачивалась грубостью.

— Ну, вот, ты и сюда докатилась... Что ж, любовь — штука серьезная. Чего, Ежик, отворачиваешься? Не нравится? Жениться тебе пора. Решайся, отведаешь, как оно бывает.

Миша окончательно смутился, щеки его зарделись. Но Нине уже надоело наслаждаться производимым на парня впечатлением. Она ослепительно улыбнулась, обрывая разговор с Ежиком, повернулась к Кронову.

— К тебе я шла, Саша. Не работать. Я уже наработалась. Боюсь, чересчур. Хороший паренек этот твой напарник, только давай отойдем. Чего хмуришься, Санек? Поговорить надо.

Ежик помирал от любопытства, однако удовлетворить его не удалось. Подоспел Гусь. Сашину гримасу Нина заметила, когда шоу-бизнесмен уже склонился над нею с высоты своего почти двухметрового роста. От неожиданности отшатнулась, хотя физиономия Владимира Евгеньевича расплылась в галантной улыбке. Гусь с ходу рассыпался в любезностях, которые, однако, больше походили на вежливые напоминания каждому о своем месте.

— Саша, ты, конечно, у нас неотразимый джентльмен, однако время — рабочее. Извини, что приходится напоминать. В антракте — сколько душе угодно. Верно ведь, девушка? Десять минут осталось. Ты же знаешь: самое горячее время — конец отделения. Не дай Бог, уволокут зрители нашего Венчика. — И почему-то, глядя в спину покорно уходящему Кронову, добавил: — А вы, голубушка, подождите антракта лучше здесь. К сожалению, в апартаменты Вениамина не могу пригласить. Миша не велит. Ладно, ладно, не красней. Возьму ответственность да себя. Разве устоишь перед такой красавицей? Проходите, располагайтесь.

Странно, но ласковая интонация Владимира Евгеньевича подействовала на Нину отрицательно. Глаза ее потухли, уголки губ опустились. Заметив это, Гусь и вовсе рассыпался мелким бесом — кивал, улыбался, расспрашивал, как звать-величать, поддерживал под локоток. В отпертую дверь гримуборной Нина вошла покорно, словно на допрос к следователю.

— Устраивайтесь, душенька. Скучать вам недолго. Вы тут Веню не обижайте — надо, надо мальчику настроение поднять. Он у нас молодец, Ниночка. А я пойду, не стану вам мешать. И веселее, веселее! — Владимир Евгеньевич ласкал, обволакивал взглядом.

Неторопливой, но уверенной походкой Гусь направился по коридору в сторону сцены. Навстречу ему шумно, сияя улыбкой, несся со своей свитой принц вокала.

— Умница, Веня, ты сегодня в ударе, — Гусь восторженно приобнял за плечи ярко накрашенного певца. — Порадовал старика. Иди, отдыхай — антракт короткий. А ты, Саша, притормози, поговорим. Ежик присмотрит, не украдут кормильца.

То, что должно было произойти за притворенной дверью уборной в ближайшие пять минут, было Саше хорошо знакомо.

Скоростная любовная поддержка в антракте происходила всегда одинаково. Спокойно. Не дело мужчины демонстрировать свои чувства. Да и с Гусем не хочется ссориться. Вылететь с «золотой» работы проще простого. Второй раз не поможет и тесть. Да какой он уже, к черту, тесть?! И все же не смог удержаться, свирепо глянул на шефа.

— Тихо, Шурик, успокойся. А то чего доброго — продырявишь взглядом. Что, девочка приглянулась? Не ожидал я, чтобы ты мог пост бросить и за юбкой кинуться. А говорят, что любви с первого взгляда не бывает... Все, все — думаешь, я не сообразил, что вы давно знакомы? Так что мне теперь делать? Я девочками не занимаюсь. Мне и без того хватает. Ну, прислали твою красотку. Кто — не мое дело. Надолго не задержится: Веня здоровьице уже подрастряс, не тянет.

— Владимир Евгеньевич!..

— Саша, да ты что в самом деле? Говори, что стряслось?.. Жена? Ну, извини, не знал. Скверно вышло. Только сюда ведь за другим не ходят. Так что терпи, брат. Да очнись ты в конце концов! Что ты как пацан раскис?

С высоты своего роста Гусь смотрел на Сашу с ласковой иронией.

Кронова все не отпускало. Но из состояния тупого оцепенения он вышел — бессильно сжались кисти, туже желваки заходили на скулах. Однако приходилось сдаваться без боя.

Сероусов возник на пороге все такой же элегантно-раскованный но, против обыкновения, не разгоряченный любовной разрядкой. Наоборот, лицо его было бледнее обычного. Не глянув на Ежика, он что-то беззвучно прошептал, отрешенно взмахнув рукой. Сделал шаг вперед. Резко остановился, будто натолкнувшись на что-то. Рука скользнула в карман.

Его дама все не появлялась, но никаких указаний от Вени не последовало. Судя по всему, он и не собирался что-либо пояснять. Какая-то мысль морщила его небольшой, но обычно ангельски-гладкий лобик. Давно ему не приходилось в такой степени напрягать свой мыслительный аппарат. Небрежный артистизм отличал воздушную натуру Вени еще с той поры, когда он, баловень большой интеллигентной семьи, посещал балетный класс, посвящая хореографии больше времени, нежели школьным урокам. Впрочем, он не прогадал. Пластичность и умение управлять своим телом весьма помогли ему на пути к славе.

Веня дважды повернул ключик в замке гримуборной. С каждым шагом уверенность возвращалась к нему, а восковая бледность уступала привычному румянцу. Засияла донесенная телеэкранами в каждый дом сероусовская улыбка. Поравнявшись с Гусем и Кроновым, бросил через плечо:

— Пусть девочка побудет, Владимир Евгеньевич. Хватит с меня разносолов. Да вы не думайте...

Веня смутился? Невероятно! На своего охранника, существо подчиненное и зависимое, он посмотрел нормальным человеческим взглядом, немного виноватым. Буркнул что-то нечленораздельное, напоминающее извинение, проглатывая слова, словно забыв о тщательно отработанной дикции. Саше в лицо старался не смотреть и тут же направился к сцене — туда, где привычно угодливы музыкальные, технические и прочие подмастерья, а главное — напряженно ждет восторженная публика. Гуся будто не заметил вообще. Мысли певца явно были чрезвычайно далеко от дел, входящих в компетенцию шоу-администратора. Однако тому до всего было дело.

— Что стоишь, Шурик? Любовь — любовью, а работа есть работа. Тем более что наш маэстро что-то нервничает. Теперь жди какого-нибудь фортеля. Давай за мной потихоньку, а я попробую его успокоить. — И уже громче, с казалось бы немыслимым дружелюбием: — Венечка! Все о'кей, мы тебя любим, не волнуйся! — Нагнал, провел ладонью по пышной, встопорщенной «химией» шерстке: — Голубчик, все будет путем.

Веня печально поднял глаза на шефа, не выказывая признаков жизнерадостности. Проронил что-то неслышное и окунулся в пронизанный лазерными лучами туман сцены, встреченный овацией. И сейчас же все там пошло ходуном, завертелось, закричало, заплясало. В зал Кронов спустился одновременно с шефом, снова оказавшись в ненавистной близости от бешено ревущих колонок. С отвращением поглядывал на развевающиеся фалды Вениного голубого фрака, на пышущие жаром лица восторженной публики. В ритме ударных катился шквал оваций, текли слезы запредельного экстаза — все было во власти волшебного тенора и вениных пируэтов.

Кронов с завистью покосился на шефа, не привязанного к посту. Тот мелькнул в проходе и растворился. Сашу не трогало беснование зала, снова чувство отрешенности и тупой апатии охватило его. О том, что страж из него сейчас никакой, что рассеянность, злость и тоска не позволяют сосредоточиться, Кронов не думал. Не думал он и о Нине.

Жаль было себя, внутри было пусто. Совершенно обоснованно Кронов не причислял себя к экстрасенсам, но странным образом его чувства как-то передались Сероусову, даже несмотря на беспрерывное движение. После третьего номера, принимая от поклонниц очередную охапку цветов, Веня, склонясь почти к уху охранника, проговорил быстро и нервно:

— Не крысься. Все знаю. Она уже после сказала. Иди лучше туда, а Ежика пришлешь в зал. Иди, не обламывай меня.

Как и следовало ожидать, предложение переместиться в содом, царивший в зале, не обрадовало Ежика. Услышав приказ, он набычился. Но с капризами подопечного приходилось считаться.

— Здесь? — Кронов вопросительно покосился на дверь артистической уборной.

— Венька же на ключ запер.

Сочувствующий взгляд Ежика вызывал раздражение. «И этот сообразил, зараза... Что это я? При чем тут он? Все дело в Нине, хоть уже и чужие мы. Правда, особой близости и раньше не было. Хорошо, тетка с пацаном возится, как когда-то со мной, а все равно — растет без родителей. Ох, это я знаю, каково одному. Что я тогда понимал, десятилетний, после той катастрофы, когда и отец и мать?... Спасибо тетке — не дала пропасть! Оттого и боксом заниматься начал, чтобы выстоять, выжить. И не надо никому морочить голову, спорт, конечно, хорошо, а что башку могу отшибить с одного удара — куда полезнее... Постучать, что ли? Так один черт дверь заперта, без ключа даже изнутри не откроешь. Что это Ефимыч в конце коридора маячит? Неплохой он мужик, спасибо ему, но нудный — спасу нет. А, какая разница. Не детей же с ним крестить!»

— Нина, ты меня слышишь? Открыть дверь я не могу, но ты подойди, поговорить надо. Нина!.. Не хочешь? — и уже про себя, потише: — Молчит. Тварь...

«Гордая стала. Казалось бы, чем гордиться? Панель есть панель. А Ефимыч — козел — совсем ошалел. Небось, была бы родная — первый бы задницу надрал. Молчит. Будто и нет меня. Оля — с ней проще. Пусть не такая яркая, но хоть знаешь — не за цацки любит. Семья есть семья. Отец ее чуть ли не до ЦК добрался. Правда, сейчас не разберешь, какой партии. Коммунист — точно, а вот с каким вывертом — аллах знает. Да какая разница? Боссы нигде не жалуются. Нет, Оля, конечно, девчонка что надо. Все при ней, к самое главное — не разбалованная. А вот душа лежит к Нине. В нее словно в омут бросался. Вот и сейчас тянет, а казалось бы — зачем это? Жили — пережили. За четыре года какие еще могут в женщине загадки оставаться? А вот нет. Стыдно сказать, к сыну не так привязан, как к ней — теплой, дурманящей. О, в зале ревут — просят „на бис“. Что-то наша звезда сегодня ломается, мало спел „по просьбам трудящихся“. Все, идет. Поклонницы облизывают его, как леденец. Дубко еле волочит охапку букетов. И перед этим дерьмом приходится гнуться!»

— Давай, Веня, ключ, открою. Все нормально. У нас с Ниной что было, давно быльем поросло. И слава Богу.

«Что за хлипкая дрянь! Отшатнулся, будто я ему сейчас вмажу. Интересно, как бы он выступал с перекошенной мордой? Да ничего, подмазали бы, а под „фанеру“ все пойдет. Какая кому разница — не Сероусов, так другой всплыл бы!»

Замок щелкнул, и Кронов плавно, без толчка отворил дверь, хоть и подмывало поскорее взглянуть в глаза Нины. Тем временем Веня успокоился и снова вошел в роль хозяина — персоны с положением и весом. Забубнил тенорком, подпуская барственные нотки:

— Ты, Кронов, вижу, все равно злишься. Так не пойдет. Кстати, где Ежик? Просил же послать его ко мне. Спасибо, Гриша прикрыл — разорвали бы на части.

Внезапно оба застыли в дверях. Волна холода опахнула затылок Кронова. Из-под полуовала большого трюмо с дивана в упор глядели застывшие глаза Нины. Мертвая — и теперь уже окончательно ничья, навечно сама по себе. Запрокинувшаяся голова безвольно лежала на спинке, точеная, хрупкая шея была изувечена, свободно раскинутые маленькие руки как будто все еще манили к себе.

— И как не лень в такую жару гробить друг друга? — Майор уголовного розыска Павел Михайлович Строкач, при всей крепости здоровья, жары не выносил. Кабинет его в Управлении был довольно комфортен по здешним меркам, имелся даже кондиционер, выбитый с боем. Строкач уже давно бы купил это чудо, выделив шесть сотен из чахлого майорского бюджета, да где его взять. В магазинах — пустота. Зато теперь Павел Михайлович не жалел о своей настырности. После всяческих уверток начальство, наконец, пошло навстречу, и сейчас, вдыхая прохладный, чуть отдающий медью воздух, он имел возможность поразмыслить в условиях, приближенных к оптимальным. Что же до мебели, то на жестких казенных стульях думалось ничуть не хуже, чем в кресле самого современного дизайна. Даже, напротив, лучше. Не расслабишься.

"Невольно поверишь в существование неблагоприятных дней, — усмехнулся майор. К разного рода прогнозам и прорицаниям он относился со скептицизмом. — А сегодня мало того, что солнце буквально взбесилось, еще и от сюрпризов в жар бросает. Сероусова, конечно, можно и вовсе без присмотра держать — его подписку о невыезде в случае чего проверит "музыкальная общественность. Господи, ну и шум поднялся! Как бы жертв не прибавилось за счет инфарктов. Правильно сделали, что не стали прерывать начатую достославным Вениамином гастрольную серию. А мальчик, в сущности, крохобор. Правда, крохи довольно жирные. Майору угрозыска его дневного заработка на год хватило бы. Но случая поднабить кошелек Сероусов никак не упустит.

Конечно, ничто не совершается без мотивов. Однако чего-чего, а перешибать Нине Кроновой гортань мотивов у него не было вовсе. «Девочка по вызову» была довольно широко известна, в том числе и в Управлении. Все пожелания клиентов выполняла умело, и пока все у нее шло гладко. И такой же удар получил Михаил Ежиков в кабинке туалета.