Маньяк

Однако обидчик не находился, и тогда орава стала срывать злость на тех, кто находился во дворе. Были жестоко, до беспамятства избиты пенсионеры-доминошники, старуха, возвращавшаяся с бидоном молока домой, и какой-то мальчишка, не вовремя высунувший нос из подъезда. Двое оказались в реанимации, остальные отделались разной тяжести повреждениями.

Дальше — как по-писаному. Виновники побоища обнаружены не были, а меры приняты: ресторан пустовал два дня, в первый день — закрытый «по техническим причинам», а во второй — ввиду того, что завсегдатаи осторожничали. А уже через неделю «неуловимые мстители» вовсю бражничали в «Ахтамаре», наслаждаясь излюбленной кухней.

* * *

А кухня здесь была действительно отменной. Валерий, позабыв о своих опасениях, чувствовал себя как дома. Расплескивая коньяк, тянулся чокаться через стол, размахивал в запале руками, едва не задевал соседей, что-то выкрикивая петушиным голосом. Пару раз даже попытался подмигнуть девицам за столиком напротив, и — о чудо! — одна из них снизошла, подсела к ним, белокурая и длинноногая, с кукольным фарфоровым лицом. И странное дело — затянутые в кожу парни, с которыми она до этой минуты потягивала сухое шампанское, смолчали, словно ничего не произошло. Все это Валерий отнес за счет авторитетности Степчика.

Уходить собрались рано, в самый разгар веселья, когда на эстраде только появились чуть прикрытые двумя-тремя лоскутками девицы из эротического шоу. Но это Валерия не огорчило. То, что ждало его сегодня, было куда привлекательней. Пересевшая за их столик и тотчас обратившая внимание на Валерия Алена влекла его неудержимо. Похоже было, что и сама она без ума от него. Внезапная вспышка обоюдной страсти, казалось, вызывала симпатию у окружающих. Степчик — тот просто расцвел. Прихохатывал.

— Ну вот, а вы сомневались... Родилась новая советская семья! Чур, я свидетель! Я уж себе и свидетельницу подыскал, так что, банкет перерастает у нас в свадебный пир. Домой? Ты что, младенец? Это Кеше пора бай-бай. А ты у нас любимец прекрасных дам, это всем известно!

Сквозь хмельной туман Валерий насторожился. Но ненадолго.

* * *

Колхоз «Заря коммунизма» образовался в Ивашках во времена, которых не помнило уже и среднее поколение сельчан. А старикам, износившимся в нескончаемой работе, и вспоминать ничего не хотелось. Светлый путь коллективного хозяйствования давно свел в могилу большинство пионеров коллективизации. Молодежь же, обремененная повседневными заботами, прошлым не интересовалась. Да и что им за дело было до разглагольствований всяких умников? Не стали обсуждать даже вопрос о переименовании хозяйства, не говоря уже о его ликвидации. Какой смысл? Числясь «государевыми людьми», куда сподручнее тащить по домам не только выращенное на полях, но и полученное в виде разного рода ссуд и дотаций. И уж кому-кому, но не нынешнему председателю было рубить сук, на котором так удобно сиделось. Да и люди не жаловались. Строились, везли в город овощи, свинину, — словом, не бедствовали. Пусть у дяди в агропроме голова болит, что из тех стройматериалов, что получил за последние годы колхоз, можно половину района застроить коттеджами.

Стайки «шабашников» потянулись в Россию давно. Пожалуй, этому начинанию уже не меньше четверти века. Строили фермы и кормохранилища, работали не хуже здешних мужиков. Но и зарабатывали столько, что за такие денежки выкладывались бы от темна до темна и свои. Однако председателям со своими дело иметь не с руки. Свои и дать не догадаются, а если разъяснишь, как оно положено, да заставишь поделиться, — язык за зубами удержится только до первой рюмки.

Приезжие, в основном из Закавказья, поначалу работавшие от души, тоже быстро разобрались, что к чему. Практическим умом, слава Богу, не обделены. Зачем вкалывать, когда вокруг трется столько голодных, спившихся, бездомных? Клиентуру поставляли в основном продавщицы винно-водочных отделов и «тройняшки» да дихлофоса, получая за каждого «алика», взятого в дело, особую плату. Поначалу «аликов», среди которых были бомжи и алиментщики, мелкие воришки и другой люд, которому некуда приткнуться, — просто продавали богатым хозяевам. Нет, не в Подмосковье, а в глубинку, куда-то за калмыцкие степи, где их ожидал рабский труд под надзором свирепой охраны в обширных поместьях.

Однако спустя какое-то время «шабашники» спохватились: зачем продавать рабочую силу за тридевять земель, когда ее можно успешнее использовать здесь? Ощущая за спиной дыхание участкового, «алики» охотно подписывали любое трудовое соглашение. Дальше события развивались по одному и тому же сценарию. В дальнем сельском районе, через полмесяца после начала строительных работ «аликам» выдавался желанный аванс. В результате работяги устраивали грандиозную пьянку. Наутро, когда, мучимые похмельем, они сползались на стройплощадку, неумолимый бригадир, выстроив работничков, сурово напоминал им, кто есть их благодетели, кто взял их в бригаду без документов, кто обеспечил им крышу и заработок и кто отвечает за них перед властями — тем же участковым.

Тем, известное дело, куда деваться? А здесь и курево, и жратва, а в перспективе — приличные деньги. И работа кипела. А в конце сезона наступала развязка, всегда одна и та же. Шеф местного отделения милиции внезапно учинял грандиозную, с пристрастием, проверку соблюдения паспортного режима. Не получив ни гроша, «алики» разбегались, как перепуганные зайцы, и никто ни разу и не попробовал качать права. Безупречная работа органов правопорядка оплачивалась не только купюрами, но и лояльностью — если удавалось вынюхать у «аликов» подробности их прежней жизни, их закладывали со всеми потрохами.

Вообще в здешних местах открывались все новые просторы для деятельности бывших «шабашников». Маковые коробочки и конопля на огородах аборигенов подчас доставляли им приятные минуты. Когда же они осознали, что мак растрачивается на пирожки, а конопляное семя — на масло, то удивлению их не было границ. В обмен на водку можно было получить несметное количество драгоценного сырья.

Поначалу были попытки «разобраться» с еще не укоренившимися приезжими. Заканчивались они, как правило, плачевно: «народные мстители» в лучшем случае попадали в больницу.

Однако ситуация стала меняться. Отмена дотаций убыточным колхозам лишила председателей возможности щедрой рукой финансировать деятельность проверенных товарищей. Новый источник дохода оказался рядом — нагнись и возьми. Деньги произрастали под ногами: в огородах и заброшенных садах. Но не везти же сырье и готовые наркотики в родные края через полстраны, сквозь кордоны линейной милиции и ГАИ, где нынче завели специально натренированных спаниэлей, которые «на лапу» не берут вовсе. А дома своя мафия — с конкурентами не будут церемониться. Дома вообще все сложнее. Попробуй там пошалить так, как в деревенской России, — только тебя и видели.

Нужен был рынок сбыта здесь и сейчас. А значит, в первую очередь, — потребитель. Подростки садились на иглу моментально. Чем моложе, тем быстрее. Еще быстрее — совсем молоденькие девчонки. С иглы ложились в постель по первому требованию. Особенно если непокорной давали денек посидеть «на кумаре». Когда девчонка надоедала, ее отправляли «на заработки»...

* * *

В лагерь труда и отдыха в «Зарю коммунизма» текстильный техникум продолжал выезжать по давно укоренившейся традиции. Как бы ни приходилось туго в колхозе, скучно там не бывало никогда. Компенсацией за прозаическую дневную борьбу за остатки урожая служили прохладные сельские вечера, дурманящий запах листвы, речная свежесть. Прокуренному клубу девушки предпочитали посиделки в своем кругу, не чураясь двух-трех глотков желтоватого местного самогона, который служил как бы неотъемлемым атрибутом местной романтики. Девушки обычно держались стайками, и даже за «атрибутом» к местному шинкарю ходили вместе, а то и в сопровождении преподавательниц, которым, как известно, так же не чуждо ничто человеческое.

После обеда из третьего отряда исчезла Лариса Минеева — высокая белокурая девушка с не по возрасту развитыми формами и спортивной осанкой. Куда она направилась, никто из подруг не заметил. Впрочем, как они знали, у девушки была довольно веская причина отлучиться: накануне она получила письмо от парня, с которым, как принято выражаться, «ходила». Что было в письме подробно никто не знал, но, судя по всему, отношения этой пары близились к завершению, а Лариса по складу своего характера считала, что последнюю точку обязана поставить сама.

Лагерному начальству об этой версии сообщили; тем не менее в Москву отрядили гонца. Но и дома девушки не оказалось. Вечером в столовой, сидя в полумраке, подруги с живым интересом обсуждали романтические подробности происшедшего.

— А что, девы, — внезапно сказала худенькая темноволосая Саша Абуталибова — вечный «хвостик» Ларисы, — вдруг сейчас дверь откроется, кто-то войдет и — представляете! — бросит на стол отрезанную голову Лариски?

Двое девчонок прыснули, а третья, такая же трусиха, как и Саша, съежилась и подумала — с чего бы это Сашка несет такую чушь? После этого разговор увял, и все довольно скоро разошлись спать.

В палате Саша вдруг захотела перебраться со своей койки у окна на пустующую Ларисину кровать у двери. «Дует, девочки, — нету сил!» Вообще в тот вечер, как все потом припомнили, она была какая-то взвинченная и растерянная.

Ранним утром неподалеку от лагеря в перелеске обнаружили обезглавленный труп девушки со следами садистских надругательств. Но самое жуткое — практически вся кожа с трупа была снята.

Все, кто был способен передвигаться в райотделе, выехали на прочесывание. Прибыло подкрепление и от соседей. Рассыпавшись редкой цепочкой, в глубоком молчании, начали двигаться по неровной, изрезанной мелкими овражками местности. Через час в шестистах метрах севернее наткнулись на голову девушки.

Иссиня-бледный, не выспавшийся, едва сдерживающий ярость Лобекидзе сейчас наверняка не стал бы обсуждать вероятность наличия у Саши Абуталибовой дара ясновидения. В помещении сельсовета, срочно превратившемся в импровизированный кабинет следователя, девочка, дрожа и запинаясь, рассказала следующее:

— Два дня назад, во вторник... пошли мы с Ларой на речку... ну, конечно, самовольно, тут же рядом... Познакомились там с парнем — высокий такой, худой... одет классно, нашего возраста, может, чуть старше. Чернявый, волосы волнистые, длинные — немного короче, чем у меня, — Саша нервно встряхнула головой, запустила пальцы в свою мальчишескую стрижку и внезапно, словно испугавшись чего-то, отдернула руку. — Он говорил, что скрывается от кого-то. Мы поняли — не от милиции, а от каких-то людей. Будто бы его за что-то должны убить, грозят ему. И не дружки, а просто какие-то посторонние люди. Ошибка вышла, и ему надо время переждать, чтобы все улеглось. Должны вроде разобраться. Он так в лесу и жил. Мы ему с Ларисой оттащили печенье, колбасу — он попросил поесть принести, говорил, что всех боится, а вот нам доверяет, обещал — не пожалеем. Деньги у него были, мы видели. Предлагал и нам — мы, конечно, отказались. И в среду пошли — он сказал, у реки ждать будет. Отозвал ее в сторону, и чего-то они шептались. Я еще обиделась — подруга, называется! А вчера Лариска сказала, что на встречу с Ником — он так назвался, — не пойдет, и мне не советует. Ну, я сразу решила — что-то она темнит. Вот... — девушка запнулась, словно горло перехватил спазм.

Лобекидзе как мог успокоил ее, стараясь не сбить, ободрить:

— Так что показалось-то, Саша? Почему Лариса не договаривала? Что она имела в виду? Ты ведь знала подругу, как никто. Нам важно — как было дело в действительности, и ты — единственный пока свидетель. Все зависит от тебя, и, пожалуйста, ни о чем не думай, говори только правду, и помни — все, что ты скажешь, останется между нами.

— Да, вам легко. Она ведь и вправду самая моя близкая подруга... была. И вообще, может, я ее не так поняла, но мне показалось, что Лара... Ну, я же сказала, ей всегда нравилось все шикарное. Говорила, вот бы нашелся богатый, пусть и старый, и урод — ей плевать — только бы в техникуме не гнить и в грязи не рыться. А Ник ей деньги показал, про рестораны рассказывал: Сочи — «Жемчужина», Ленинград — «Астория» и еще там какие-то. Она и загорелась. А меня решила отшить... Вот вчера я и начала за ней следить. После обеда она тайком пошла туда, где мы с Ником обычно встречались. Далеко в лес зашла, а когда все это началось, я чуть от страха там не умерла. Лариска принесла Нику поесть и стала с ним разговаривать. А дальше... — девушка всхлипнула, но взяла себя в руки и продолжала отрывисто, словно бросаясь в омут: — Как в страшном сне... Ник неожиданно выхватил нож и начал бить Лару, а когда она упала, разорвал платье... и... ну, надругался... все это с ней сделал. Меня словно парализовало — стою и с места тронуться не могу. Потом он ей голову отрезал — и полез в чащу. Тут я пришла в себя — и бегом в лагерь. Хочу рассказать — и не могу. Страшно! Ведь я... единственный свидетель... он убьет меня!.. — Саша забилась в рыданиях.

Майор привел девочку в чувство. Вскоре она заговорила, и даже немного спокойнее, чем раньше.

— Я не захотела у окна спать — боялась. А Лариска — ей уже ничего не нужно было, вот я и перебралась на ее кровать — знала, что не придет.

Словесный портрет и приметы девушка описала довольно подробно. Поработали и с фотороботом. Возник размытый образ узкогрудого парня с порочным лицом и жестоким взглядом. Его никто не опознал, а сама Саша в конце концов заявила, что все вроде бы было и так, как она рассказала, но в то же время и не совсем.

* * *

Теплым сентябрьским днем Лобекидзе сидел в кабинете за своим еще хранящим следы канцелярских чернил, а сейчас испятнанным солнцем старым письменным столом, и зябко ежился. Напротив сидел лейтенант Шиповатов, погруженный в раздумье. Майора неприятно изумило бы, если бы он узнал, что лейтенант думает не только лишь о розыске свирепого убийцы, но и о неотоваренных продуктовых талонах своей семьи. И, более того, все это каким-то образом связано с информацией о содранной с трупа и пропитанной солью коже, которую обнаружили примерно на том же расстоянии, что и голову, но в другой стороне. Когда лейтенант узнал об этом, ему едва удалось подавить рвотный позыв. Теперь же Шиповатов рассуждал о возможности факта каннибализма с отвращением, но внешне спокойно. И еще спокойнее выслушивал майора. А порассказать тому было что, тем более, что по ходу повествования майор анализировал происшествие, опираясь на свой огромный опыт.

— Думаю, Максим, это он. Не хочу утверждать безоговорочно, но, мне кажется, я его узнал. Я на дежурство уходил в тот вечер, когда с моими это случилось... Смотрю — парнишка в телефонной будке: говорит с кем-то... Чрезвычайно похож на этот фоторобот. Да, кстати, там мальчишки наши местные околачивались допоздна. Последние дни перед школой... Ты же помнишь, что моих приблизительно в полночь и убили... Пацанам из сада все должно было быть видно как на ладони. Они хотя и выпивали, конечно, помалу, но уверяют — за подъездом глядели, делать-то все равно нечего. И чужих никого не было. Было открыто окно в кухне... То же самое, если б кто в окно лез — видать мальчишкам, да и подхода к дому нельзя миновать — освещенное пространство... А тот сопляк в телефонной будке согнулся над трубкой, а меня увидел — отвернулся и искоса наблюдает. Я еще подумал: девчонку поджидает, маскируется? Этот таксофон уже неделю не работал, кто-то микрофоны все время выкручивает. Знал бы тогда, что этот паренек неспроста горбится...

Сейчас вспомнил — и действительно, подходит под все описания. Саша — девица глазастая. Я отца ее знаю — наш районный хирург, Налик Назарович...

— А-а, я тоже что-то слыхал.

— Да, толковый врач. Милостью Божией, что называется. Бывал я у него.

— Он ведь не так давно к нам приехал. Земляк ваш, Иван Зурабович?

— Земляк. Только он в Баланцево всего пять лет, а я — тридцать пять. Будто здесь и родился. Да только вот все одним махом развалилось...

— А Минееву эту, Ларису, вы тоже знали?

— Кого же мне не знать в Баланцево, если я уже пятнадцать лет на оперативной работе?.. Она действительно дружила с Сашей Абуталибовой, часто дома у них бывала. И я к Абуталибовым заходил. Поначалу — проведать, посмотреть, как земляк устроился. С этим сразу наладилось, таким врачом оказался, что к нему за месяц запись, из Москвы валят. Не я ему — он мне при случае мог протекцию оказать. Ларису, правда, видел всего раз, но мне и этого пока хватает — держит память. И хлюпика этого порченого не забуду. Как бы только на него выйти? Пока что фоторобот распространим, если он в Баланцево или в окрестностях — достанем...

— Да, я сделал выборку, Иван Зурабович: по району пять нераскрытых убийств. Но и у соседей не лучше. Одних детей пропавших... И все — за последнее время.

— Максим, что за терминология! Я не хуже тебя сводки изучал. Твое «время» — это четыре последних года. В пяти соседних районах пропало четырнадцать детей в возрасте от трех до шести лет. И кожа эта засоленная, кстати, тоже покоя мне не дает... И все-таки не верится, даже в наше крутое время. Ведь не тридцать второй год на Украине. Трупов-то нет... О, звонят. Что-то долгонько молчал — едва не полчаса... Лобекидзе. Посетитель? Пропустите. Все, Максим, давай за дело.

* * *

Домой в этот вечер Лобекидзе попал, как обычно, поздно. И, как обычно, Фрейман еще не спал, просматривая в гостиной свои бесчисленные, непрерывно множащиеся бумаги, делая выписки и объемистые подсчеты. Как вполне советский человек, Фрейман, имея электронную записную книжку, с большим удовольствием пользовался обычной. Итоги, видимо, получались ободряющими — улыбка американца подтверждала это лучше всяких слов.

— Ну, что нам день текущий подбросил на фронтах борьбы с преступностью? А, Иван Зурабович?

— Ползем мало-помалу. Поймать — поймаем, да уж больно все это медленно.

— Жаль, Иван. А я тут хотел вас немного развлечь. Дело любопытное, только к правосудию отношение имеет весьма отдаленное. Одному мне, пожалуй, не справиться — поотстал, признаться.

— Что-то не похоже. По-моему, напротив, в авангарде передовых экономических веяний...

— Вот как раз об экономике и речь. Кажется, приближается мое страховое общество к победному...

— Финалу?

— Хороши шутки! К старту! Недалек тот час, когда ленточка будет торжественно перерезана. И столько уже обнаружилось желающих подержаться за ножницы, а значит, и полакомиться объедками пирога, который обещает быть жирным, — что, право, надо признать, тут вы Америку обставили. Ваш бюрократ и ненасытнее, и сплоченнее. Ни один без куска не отвалится. Причем только «зелеными» и только на счета в зарубежных банках. Прогрессивно мыслят, вот это я понимаю. Так вот, из заслуживающих доверие источников мне стало известно, что во второй российской столице хапуги пожиже и сквозь их легионы пробиться полегче. Собчак их там, что ли, пугнул? А вопрос о том, где, как и когда открыть дело, — из самых важных. Лучше повременить, но начать работать на условиях, которые в конечном счете позволят иметь наиболее благоприятный режим. Кстати, на Петербург и вы меня сориентировали...

Разговор оказался как нельзя более кстати. К этому моменту в кармане пиджака майора уже лежало командировочное удостоверение — следы неуловимого Ника могли, по некоторым признакам, отыскаться в Питере.

Так что, уже следующей ночью «жигули» Лобекидзе мчались в направлении северной столицы, а рядом дремал невозмутимый Фрейман со своей неизменной пухлой, обтянутой сафьяном папкой.

В детском саду царила необычная атмосфера. Взвинченность и напряжение взрослых малыши ощущали каждую минуту. У персонала садика были большие проблемы. Рекордный прыжок цен и куда менее заметный — зарплаты заставили искать дополнительные источники дохода. Доходило до смешного. Например, пятеро сотрудниц, словно позабыв, что участвующий в лотерее просто платит еще один налог, каждую зарплату вскладчину приобретали несколько лотерейных билетов. В этот раз — аванс, денег поменьше, — были куплены всего три. Предполагаемый выигрыш договорились разделить поровну.

Наивные люди! Но и в тайном механизме судьбы иной раз происходят какие-то сбои. На один из билетов выпал выигрыш — и какой! Издалека, из каких-то неведомых глубин всплыла сияющая новенькая «волга».

Однако тут вышла заминка. Держательница билетов, среди которых находился и тот единственный, неслыханно счастливый, объявляться на работе не спешила. В ее семье случилась беда. Остальные члены «пятерки» вынуждены были пока довольствоваться прикидками рыночной стоимости автомобиля да болтовней в курилке.

— И чего она тянет? Знает ведь — номера переписаны. — Худощавая, но привлекательная даже в своих прямоугольных «ученых» очках Алия Этибаровна возмущалась со всем пылом, позволительным интеллигентной особе. — Вот так всегда, до первого испытания. Мы-то, дуры, — сбрасывались, последние отдавали. Чуяло сердце — не по себе мне было на этих похоронах. Еще подумала — и чего так расчувствовалась? Если б сама за гробом не шла — подумала бы, что и похороны эти...

Алия Этибаровна работала инженером в соседнем ЖЭКе, но водила дружбу с нянечками и воспитательницами и, разумеется, принимала участие в невинных лотерейных авантюрах.

— Ну ты даешь, Алия! — выдохнула дым бухгалтер, дама в белом халате. И хотя сигарету она «стрельнула» у Алии Этибаровны, не преминула уколоть подругу: — Ну как ты можешь? Это какое-то кощунство просто, — она томно закатила глаза, но, вспомнив, о какой сумме речь, прекратила ломать комедию. — Нет, не могла она липовые похороны устроить. Ты, Алиша, за кого ее держишь? Болел ее Юрка — это точно. Ты же не думаешь, что она его — сама?

— Да, «волга» сейчас под миллион тянет. Хоть и «деревянных», но пока и они чего-то стоят. На что не пойдешь за миллион!

— Да любая! И не дай Бог, Алиша, у тебя бы билет оказался. Только б мы его и видели. Я же помню, как ты за двадцатку к зарплате готова была глотку перегрызть.

— Ладно, девочки. Как бы там ни было, а этой Аньке наши денежки я заграбастать не позволю.

— На тебя, Алиша, вся надежда. Наш договор — пустой звук, никакой законной силы не имеет. Пошлет нас Анька подальше — вот и весь дележ. Я у юриста узнавала.

— Могла бы и меня спросить. Я б не хуже растолковала. Ладно, Светка, что мы в самом деле по курилкам треплемся, будто сами чужие деньги зажилить хотим. Едем к Аньке. Нечего больше тянуть. Скорбь скорбью, а денежки за «волгу» сами по себе.

— Может, подождем, Алиша? Она ведь и так через два дня на работу выйдет... — неуверенно промямлила пухлая коротышка.

Алия Этибаровна уничтожающе рассмеялась:

— Ты бы на себя посмотрела! У тебя на лице написано: «двести тысяч, мои двести тысяч!» — и больше ничегошеньки. Так что давай не будем. Деньги я у нее добуду, — подмигнула, расплылась в улыбке. — Только бесплатно я крутиться не стану. Кончились эти времена. Придется чуть-чуть увеличить мою долю — за труды. И я, кажется, уже знаю, за чей счет.

— За мой?

— Чуть-чуть, чисто символически. Остальные все согласны. Билет возьму у вас на глазах, не бойсь. А вот насчет Анькиной доли придется подумать. Надуть она таки вас пыталась, так что следует ее наказать. Если все хорошо пройдет, с тебя и копейки не возьму. Может, еще и поделюсь. Ты меня знаешь.

Именно поэтому и вздохнула Светлана Ильинична, подумав, что выигрышному билету безопасней было бы оставаться у Анны Карповны, чем в смуглых, сильных, с кровавым лаком на ухоженных ногтях ручках Алии Этибаровны. Оттуда вырвать деньги будет потруднее, а уж большие — и подавно. Но отступать было поздно. Энергия Алии Этибаровны сметала все преграды на пути к добыче, и, понадеявшись на то, что в присутствии подруг удастся контролировать события, Светлана Ильинична отдалась на волю течения.

* * *

И события не замедлили последовать. Через час квартира Анны Карповны являла собой полотно, которое можно было бы назвать «После обыска». А так как милиция к операции не привлекалась, то ее сотрудницы, не чуждые известной терминологии, поправили бы: «После разгона».

Выпотрошенные ящики и шкафы, на пол вывален всякого рода домашний скарб, выглядящий в кучах особенно неприкаянно. И вокруг всего этого, потирая с угрозой руки, похаживала мечущая громы и молнии Алия Этибаровна. Казалось, она не собирается ограничиться одними словами. И хотя Светлане Ильиничне робеть было ровно не с чего, но и она ежилась, словно хотела стать меньше, уйти в кресло под гневным взглядом Алии Этибаровны. Анна Карповна и ее дочь-первоклассница казались перепуганными насмерть. Что можно скрыть от женщины, которая годами оттачивала бдительность на общественном поприще, вытряхивая из сослуживцев членские взносы и прочие поборы? Сейчас же она сражалась за свое.

— Ты кого, Анька, за нос водить вздумала? Что, хоронить понравилось? Так за этим дело не станет. — Ненавидящий взгляд остановился на девочке. Внезапно Алия Этибаровна обернулась: — А ты, Светлана, что молчишь? Тут и о твоем кровном речь. Не будь меня, так вы, ослицы, глядишь, поверили бы ей. Ты, Анька, со мной эти шутки брось. Смотри-ка — на покойника все валит. Видно, не случайно я его сегодня вспомнила. С такой змеи станется. Где это видано: здоровый мужик сгорел в считанные дни. Думаешь, я про любовницу его не знала? Да не хуже тебя, кто ее, эту Зинку, не знал, в Баланцево же живем! Юрка твой вообще поведенный был по этой части — недаром его застукали возле женской душевой. Здорово тебя, видно, припекло!

— Ребенка бы постыдилась! Или не жалко? — горько сказала Анна Карповна. Больше ничего добавить она не успела. Алия взревела, как пожарная сирена:

— Это ты ее пожалей! До соплюхи твоей очередь еще дойдет. Как с Юркиным сыном вышло — был, да вдруг взял и исчез. Пропал, понимаешь. Ох, падлы — один был шанс из нищеты выбиться — и тот отдай? На моем горбу в рай въехать хочешь? Как бы и в самом деле тебе туда не отправиться. Разделила, говоришь, билетики? По одному — себе, Юльке и мужу? Да какое ты право вообще имела?

А покойник, значит, раз — и выиграл, а билетик — как в воду. Ищи! А лучше всего будет, чтобы он нашелся. Ну?! — Алия Этибаровна занесла узкую ладонь, сейчас ее сильная, покрытая золотистым пушком рука казалась лапой хищной птицы. Но ладонь повисла в воздухе, не коснувшись Анны Карповны. Алия спохватилась — слишком много свидетелей.

— А ты, Светлана, чего задницу просиживаешь? Думала чистенькой остаться? И денежки свои выцарапать? Не выйдет! Хотя... Пошла вон. Только под ногами путаешься. Сиди, Анька! Я сама дверь закрою, а ты, Юлечка, слушай тетю — и все будет хорошо.

Повторять не потребовалось. Светлана Ильинична вылетела из квартиры с поразительной для такого кургузого пухлого тела быстротой. Алия щелкнула замком и вернулась в комнату как раз вовремя, чтобы хлопнуть по рычагу телефона и вырвать трубку у растерявшейся Анны Карповны.

— Куда звонишь, чучело? Аферистам своим? Ну, погоди, я всю вашу шайку на чистую воду выведу!..

Анна Карповна заглянула ей в лицо и сказала тихо, но твердо:

— Да ты что, зверь, что ли, Алия? Ты же меня пять лет знаешь, какие аферисты! Ребенка постыдись, не надо бы ей этого слушать. В милицию я звонила. Не веришь — можешь перезвонить.

— Перезвонить, значит? Так это потом, успеется. Найдется им здесь дело — а может, и во дворе, на асфальте. — Алия Этибаровна резким рывком отпахнула оконную створку, изображая приглашение. Хозяйка дома бросилась было к другому окну, но ее остановил жесткий толчок в плечо.

— Сидеть! Я еще не закончила. Пока билет не найдется, никуда ты не выйдешь, — и, на глазах меняя выражение лица и повадку, увещевающим тоном заговорила: — Аня, не будь дурой. Пойми: я ведь от тебя не отстану. Это остальных можешь побоку, но только не меня. Мне лишнего не надо. Другая бы половину потребовала, а мне — мое отдай, положенное. Я ведь и продать билет помогу, у меня и клиент уже есть. Сюда фургоны мандаринов гоняет, туда — фургоны денег. Все при интересе. Ты только долю мне дай! Черт с ними, с бабами нашими, но я-то умею добро помнить. Ты же знаешь — у меня все схвачено, а сейчас не деньги, жратва в цене. С такой, как я, подругой — королевой заживешь! Опять же квартира. Вас двое в трех комнатах осталось. Не успеешь оглянуться — и потеснят. А я в ЖЭКе человек не чужой... В милицию она звонит! Стукнуть всякий сумеет, только ты будешь стучать в капитальную стенку, а мне есть с кем там поговорить по душам. И влетишь ты за кражу билета. И не за такое сидят. В зону пойдешь, а дочка — в детдом, да покруче, в такой, что еще неизвестно, свидитесь ли после срока... Оно ведь по-всякому случается...

— Мама, мамочка, я боюсь тетю! Отдай ей, все отдай! — девочка бросилась к Анне Карповне, судорожно обхватила, уткнулась в колени взъерошенной головкой.

— Вот — устами младенцев!..

Алию Этибаровну прервал резкий требовательный звонок в дверь. Теперь пришел черед гостьи затравленно озираться.

— Кого ждешь, Аня? Говори, чего молчишь?.. Никого? Ну так и открывать нечего! Нам и втроем, по-моему, неплохо. Сиди! Или кричать начнешь? «Грабят-режут»? Так не милиция же за дверью. А чужие сейчас не очень-то...

Звонок продолжал трещать не умолкая. Стало ясно, что придется открыть.

За дверью стоял человек в форме.

* * *

Прикинув, лейтенант Шиповатов решил, что общий вес папок с порученными ему делами наконец превзошел его собственный. Однако, если начальник райотдела предлагает заняться еще кое-чем, отказываться не принято, как бы тебе этого ни хотелось.

Как такового и состава преступления вроде бы не было. Но уж слишком значительной представлялась сумма. Насчет рыночной стоимости «волги» милиция была осведомлена не хуже прочих граждан, а еще лучше насчет того, что такие деньги сами по себе — источник опасности. Звонок в милицию, так внезапно умолкший, не мог не встревожить дежурного. Кстати, и оперативная машина находилась в соседнем квартале, так что даже дефицитного бензина ушло немного.