Глава сорок четвертая

О ТОМ, КАК ФЕЯ ЛАЗОРЕВОГО ГРАДА ПОСЛАЛА ПИСЬМО НА ВЫСОЧАЙШЕЕ ИМЯ И КАК КНЯГИНЯ ХУАН УЕДИНИЛАСЬ В ПАВИЛЬОНЕ СЛИВЫ И СНЕГА

Выслушав Хун, Фея сложила ладони и зарыдала:

– Вспомните, что сказал Гуань Чжун[359]: «Только Бао Шу-я меня понимает, только Бао Шу-я меня любит!» Если госпожа Хуан умрет, я уйду к горе Цзишань и реке Иншуй[360], дабы искупить свою вину. Помогите мне, госпожа моя! Спасите жизнь одного человека на радость двоим!

– Я постараюсь сделать это не только ради тебя, – отвечала Хун. – Господин наш в молодости не жаловал Хуан своей любовью, поэтому он будет недоволен, если свои обиды на него Хуан унесет в могилу. Однако прежде я должна осмотреть несчастную, только тогда скажу, могу ли чем помочь ей. Ты поспеши в Горный Цветок и договорись с монахинями о том-то и том-то… – И она изложила Фее свой план.

Прошло уже два дня, как дыхание Хуан оборвалось, и рухнули все надежды на ее выздоровление. Однако лицо ее ничуть не изменилось: оно оставалось таким же, как при жизни, и казалось, Хуан просто забылась во сне. Госпожа Вэй не обрядила тела дочери и не положила его в гроб. День и ночь сидела она без движения, в своем горе забыв обо всем на свете. Однажды поздно вечером пришла монахиня из Горного Цветка и говорит негромко:

– Госпожа, в наш монастырь сегодня пожаловали два даоса, люди необычайных талантов. Они сказали, что человека, умершего неестественной смертью, можно оживить в течение семи дней. Я привела их с собой, разрешите им, госпожа, попытаться спасти вашу дочь!

– Мертвого не вернуть к жизни, – тяжко вздохнула госпожа Вэй. – Если они в самом деле совершат такое чудо, я буду благодарна им по гроб жизни. Но это пустые надежды! Впрочем, почему бы не попытаться?

– Вот и хорошо! – оживилась монахиня. – Забыла сказать вам, что даосы – женщины, очень стеснительные, поэтому просят отойти от умершей подальше.

– Это не трудно, – проговорила госпожа Вэй и отошла в глубь комнаты.

Монахиня ввела двух даосок. При тусклом свете фонаря госпожа Вэй пыталась разглядеть их; одна была чиста лицом, казалась скромной и почтительной, напоминала только что распустившийся цветок; другая находилась в расцвете красоты – брови бабочкой, глаза горят, ровно звезды, и в них светится острый, проницательный ум. Две женщины похожи не на простых смертных, а на людей, «повергающих в прах города и царства». Госпожа Вэй поклонилась даоскам со страхом и почтением.

– Не знаю, как благодарить вас за то, что не погнушались посетить наше жалкое жилище!

Даоски молча улыбнулись. Первая, что была чиста лицом и застенчива, подошла к умершей, взглянула на нее, и глубокая скорбь отразилась на ее лице, и слезы полились из глаз.

– Кто вы, почтеннейшая? – изумилась госпожа Вэй. – Отчего плачете, глядя на мою несчастную доченьку?

Ответила вторая даоска:

– Сестра моя жалостлива сердцем и любит людей. Она оплакивает всех умерших, даже если не была с ними знакома при их жизни!

Сказав так, она отстранила подругу, села возле бездыханной Хуан и взяла ее руку. Затем откинула одеяло, тщательно ощупала тело и впилась пронзительным взглядом в лицо умершей. Наконец, встала и протянула три пилюли госпоже Вэй со словами:

– Ничего не скажу вам до поры, – проговорила она, – но попробуйте сделать так: растолките пилюли, всыпьте порошок в рот вашей дочери и посмотрите, что будет дальше.

И даоски вышли. Не зная, можно ли верить этому совету, госпожа Вэй все же сделала так, как ей посоветовали: всыпала в рот Хуан первый порошок – ничего не изменилось! Всыпала второй – и тело дочери стало чуть теплым, всыпала третий – грудь Хуан поднялась, несчастная вздохнула и повернулась на бок!

Вне себя от изумления и счастья, госпожа Вэй позвала служанку.

– Беги скорее в Горный Цветок! Если даоски там, скажи, что дочь моя ожила, и попроси еще чудесного снадобья!

Тао-хуа рассмеялась.

– Вас обманули, госпожа! Вовсе эти девицы не даоски!

– Кто же? – опешила госпожа Вэй.

– Я все видела в щелку: одна – это Фея Лазоревого града, другая – Хун.

Госпожа Вэй не знала, что и сказать.

А Хун, вернувшись домой, вздохнула и говорит:

– Я хоть и не провидица, но убеждена, что Хуан ждет долгая и счастливая жизнь. Долго она терзалась и мучилась, но теперь словно родилась заново, стала другим человеком. Может, и принесет еще счастье нашему господину!

– Чем же она все-таки болела? – спросила госпожа Инь.

– Она вовсе не болела, в ней происходило то, что называют обновлением человеческой души[361]. Пять внутренностей и шесть органов любого человека складываются из сущностей неба и земли, другими словами – света и тьмы. Если в сочетании преобладает тьма, то душа человека оказывается злой, если преобладает свет, то душа человека будет доброй. Когда доброе начало побеждает злое, человек обретает счастье. Доброе начало души Хуан как раз сейчас старается одолеть злую часть, которая погибает, а может, уже и погибла, но добрая сущность еще не сложилась. Это и есть обновление нутра. Дыхание уже вернулось к Хуан, но все пять внутренностей, кости и мясо пока еще не изменились, как должно. Поэтому я и дала ей способствующее обновлению снадобье. Надеюсь, все с ней будет хорошо.

– Да вы как настоящие даосы, – улыбнулась госпожа Инь, – творите подлинные чудеса!

– Верно! Только один даос чуть не захлебнулся собственными слезами! – ответила Хун.

Она рассказала, как Фея расплакалась над телом Хуан. Фея смутилась, и слезы снова навернулись у нее на глаза.

– Мне было ее очень жаль. Наверно, долгая вражда тоже сближает людей. Я вдруг подумала, что она не скажет больше ни словечка, что у нее отныне не будет никаких желаний… Разве вы не заплакали бы, увидев такое?

– Я тоже могу плакать, – возразила Хун, – но свое дело все равно сделаю.

Тем временем родители Яна узнали, что Хуан пошла на поправку, и обратились к нему:

– Когда барышня Хуан вошла в наш дом, она была почтительна, проявляла расторопность и сообразительность, этого нельзя забывать. Мы думаем, она раскаялась сейчас в своих былых грехах. Может, настало время простить тебе ее? Хорошо ли столь долго помнить зло?

Спокойно и мягко князь отвечает:

– Жизнь и смерть каждого человека в воле Неба. Иной раз лучше умереть, раскаявшись в прегрешениях, чем продолжать жить, упорствуя в них, – это относится и к Хуан.

Только он так сказал, как в дверях показалась красивая женщина. Распустила вышитый узорчатый пояс, вынула из волос шпильку и бросилась к ногам Яна. То была Фея Лазоревого града. Сложив ладони и проливая горькие слезы, она говорит:

– Я безродная гетера из зеленого терема, нет мне места в порядочном доме, ведь это из-за меня начались в вашей семье раздоры, я повинна во всем! Почему же вы наказываете одну только Хуан? Ныне она очистилась от зла, стала другим человеком, после всех своих переживаний тяжко болела, да и теперь жизнь ее висит на волоске. Неужели вам не жалко ее? Я не смею вмешиваться в ваши дела, хочу лишь напомнить вам, что Хуан страдает по моей вине. Даже если бы она не раскаялась, я все равно не находила бы места от сознания своей вины перед нею! В такой час не допустите ее гибели! Если вы, господин мой, не простите ее, я должна буду уйти в монастырь, чтобы замолить свою вину перед нею!

Старый Ян и госпожа Сюй, слыша это, прослезились.

– Какое счастье, что у нас такие невестки!

Старик обратился к сыну:

– Древние никогда не отвергали раскаявшихся грешников. Ты обязан облегчить душу страдалицы!

Ян помолчал и ответил:

– Не верю, что Хуаны – и мать и дочь – вот так сразу отрешились от своих гнусных замыслов и исправились.

– Отец твой темный человек, – вспылил старик, – но, поверь, плохому учить он тебя не станет. Молодые обычно добры и великодушны, отчего же ты у нас уродился таким недоверчивым и недоброжелательным?

Ян опустил голову и сказал, что завтра поедет в Цюцзы.

Придя к себе в комнату, Фея подумала: «Князь и его родители снова приняли меня в семью. Теперь кто-то должен рассказать о Хуан императрице. В свое время государыня приняла во мне участие, отнеслась, как к родной дочери. Наверно, не будет ничего плохого, если это сделаю я?» Подумала так и написала письмо на высочайшее имя. Придворная дама Цзя вручила императрице послание. Вот что в нем говорилось:

Прочитав послание, императрица сказала своей дочери:

– Судя по этому письму, госпожа Вэй и ее дочь в самом деле заслуживают снисхождения. С другой стороны, они ведь сами повинны в том, что оказались в столь жалком положении!

Принцесса кивнула в ответ, императрица пригласила придворную даму Цзя.

– Я не могу отказать в просьбе Фее Лазоревого града! Возьмите ее письмо, поезжайте в Цюцзы и передайте госпоже Вэй и ее дочери от меня: «Вы пытались погубить добродетельную и великодушную женщину, и все же Небо сохранило вам жизнь, послав лишь те испытания и муки, которые вы перенесли в изгнании. Простить дам ваши преступления я не в силах, но, уступая просьбам Феи, разрешаю вам вернуться в столицу, дабы здесь вы могли доказать нам, что осознали свои прегрешения и искупили их. Пусть то, что случилось с вами, послужит вам уроком на будущее!»

Дама Цзя уехала в тот же день.

Тем временем Хуан, спасенная стараниями Хун и Феи, понемногу ожила и начала набираться сил. Госпожа Вэй постоянно плакала и повторяла:

– Знаешь ли ты, кто тебя спас от смерти? Те, кого мы с тобой считали злейшими врагами!

И она поведала дочери, как сюда явились Фея и Хун, переодетые даосками, как дали ей целебное снадобье. Хуан изумлялась, вздыхала, но по-прежнему продолжала молчать. Когда же приехала дама Цзя, показала письмо Феи и передала слова императрицы, госпожа Вэй разрыдалась.

– Мы готовы на любые испытания, чтобы искупить наши тяжкие прегрешения! Ах, лучше бы нам умереть! – И она рассказала даме Цзя, как спасли ее дочь Фея и Хун, явившиеся в обличье даосов, и продолжала: – Откуда только берутся в мире такие великодушные люди, как Фея, и такие злобные, какими мы были?! Я, одна я во всем виновата! Не родилась же дочь моя злодейкой, просто ей досталась плохая мать. Передайте, молю вас, императрице, что мы до самой смерти будем помнить свои грехи и постараемся искупить их, что мы никогда не забудем ее милости и великодушия.

Не успела она закончить, как за дверью послышался шум шагов, и вошел Яньский князь в сопровождении Хуан И-бина и Хуан Жу-юя. Мать и дочь застыли в изумлении. Ян прошел в комнату, огляделся: обшарпанные глиняные стены, смятые грязные постели, заплаканные женщины. Он приблизился к ним и вежливо поклонился. Госпожа Вэй только опустила голову, не в силах выговорить слова.

– Весьма сожалею, – начал Ян, – что поступил с вами сурово и вынудил свою жену и вас терпеть такие лишения!

При этих словах лицо госпожи Вэй озарилось радостью и засияло, как огонь в потухшей было жаровне. С трудом подбирая слова, она проговорила:

– Велика милость Неба, простившего нас!..

– Не будем вспоминать прошлое! Горе и радость не перестают чередоваться в жизни человека. Вы пережили большие невзгоды, значит, впереди вас ждут большие радости! Мне сообщили, что дочь ваша тяжело больна, не стало ли ей лучше?

– Это я чуть не сгубила ее! О, как вас благодарить за заботу о ней!

Князь взглянул на Хуан и поразился: до чего исхудала несчастная, до чего изменилась, хотя и осталась по-прежнему красивой. Уловив ее неровное дыхание, князь взял Хуан за белую руку, стараясь найти пульс. И тут из глаз страдалицы брызнули слезы.

– Небо не наделило меня благоразумием, – проговорил растроганным голосом Ян, – но я читал древние книги, слышал речи умудренных жизнью старцев, которые научили меня великодушию. Нет проку вспоминать былое, нужно создавать будущее! Я счастлив, что вы нашли в себе силы раскаяться! Сегодня вас ждут в родном доме и в доме мужа. О вас позаботятся. Ни о чем не тревожьтесь, выздоравливайте!

Хуан продолжала беззвучно плакать. Князь подошел к министру Хуану.

– Вашей сестре никак нельзя оставаться здесь дольше, – нужно попросить императрицу о разрешении перевезти ее в столицу, там она быстро поправится.

Министр в ответ:

– Мы только что получили такое разрешение, и я намерен немедленно забрать отсюда мать и сестру!

Госпожа Вэй подошла к ним и говорит:

– Этим мы обязаны госпоже Цзя, Фее Лазоревого града, так она отплатила нам: добром за зло!

В тот же день сановный Хуан перевез жену с дочерью в столицу. Госпожа Хуан скоро поправилась совсем, но видеть никого не хотела и все дни проводила в полном одиночестве. Отец выстроил для нее Павильон Сливы и Снега[362] в глубине своего сада, куда не проникали взоры посторонних, – там и поселилась она с несколькими служанками, намереваясь прожить в уединении оставшиеся ей годы, отказавшись от румян и пудры, забыв о мирской суете и читая только жизнеописания верных жен. А что было потом, вы узнаете из следующей главы.

Глава сорок пятая

О ТОМ, КАК В САДУ ОЧАРОВАНИЕ ВЕСНЫ ГОСПОЖА СЮЙ ЗАВЕЛА РЕЧЬ О ЦВЕТАХ И КАК ЛОТОС ПЕЛА ПОД ЛЮТНЮ ПЕСНИ ЮЖНЫХ ВАРВАРОВ

Узнав, что госпожа Вэй с дочерью прибыла в столицу, Ян поспешил в дом сановного Хуана. Госпожа Вэй встретила князя как самого желанного гостя, не знала, куда усадить, чем потчевать. Яна порадовала происшедшая перемена. Он выпил вина, поблагодарил хозяйку и с улыбкой сказал:

– Я пришел узнать о здоровье вашей дочери. Как она?

Госпожа Вэй почтительно наклонила голову.

– После болезни она переменилась, никого не хочет видеть, уединилась в садовом павильоне и пребывает там безвыходно.

Она велела служанке проводить князя в павильон. Миновав несколько оград, Ян вошел в сад, утопавший в цветах, которые росли здесь высокие и пышные, словно деревья в лесу, – даже журавли находили под ними тень. Через несколько шагов ему преградила дорогу живая изгородь из зеленого бамбука и стройных сосен. Под ногами стелился зеленый и красный мох, ветерок шевелил листья деревьев и разносил по саду пение птиц. Было тихо и грустно: казалось, этот волшебный уголок предназначен не для людей. Ян постучал в калитку, вышла служанка и провела его к павильону: на террасе разложены камышовые циновки, три ступеньки, ведущие вверх, поросли мхом, воздух напоен ароматом. Вокруг павильона сомкнулись кроны сливовых деревьев.

Ян поднялся по ступенькам и открыл дверь опочивальни – навстречу ему встала изумленная Хуан. Ян оглядел почти пустую комнату, в которой стоял только крохотный столик, а на нем курильница с благовониями и раскрытая книга. Хуан, как и прежде, была красавицей, только лицо чуть осунулось после болезни, и поникли крылышки бровей-бабочек, и померкли блестящие глаза. Совсем как бодисатва, стряхнувшая с себя мирской прах, или Фея Яшмовой беседки[363]!

Князь присел.

– Я пришел справиться о вашем здоровье, да, видно, сбился с пути и попал в монастырскую келью!

Хуан промолчала, тогда Ян взял ее за яшмовую руку и вздохнул.

– Сегодня вы уже не прежняя Хуан, но и я не прежний, беззаботный Ян Чан-цюй! Я вижу, какой образ жизни вы предпочли, и прочел ваши мысли, но женщине не подобает такое затворничество. Вы знаете, подданный принадлежит государю, как жена принадлежит мужу и должна делить с ним горе и радость, должна жить его мыслями и делами. Знаю, что вы раскаялись в прошлом и стыдитесь его, но теперь вы делаете новую ошибку, решив отгородиться от мира! Вы избегаете меня и моих родных, изнуряете себя одиночеством – такую жизнь осуждают даже даосы и буддийские монахи! Вы умная женщина, и вам следует отказаться от одиночества, пусть не ради меня, так для собственного блага. Стыдясь быть моей женой, вы не только не способствуете забвению вашего прошлого, но напоминаете о нем.

Глотая слезы, Хуан отвечает:

– Я не бездушное существо, у меня и в мыслях не было приносить вам огорчения, напоминая о прошлом. Просто после болезни я поняла, что не так легко стать достойным человеком. Прошу вас простить глупые мои суждения, позволить отойти от мирских занятии и дать мне возможность уединиться здесь, дабы навсегда избавиться от стыда перед людьми!