Отречение Николая II. Воспоминания очевидцев
ModernLib.Net / Биографии и мемуары / без автора / Отречение Николая II. Воспоминания очевидцев - Чтение
(стр. 16)
Автор:
|
без автора |
Жанры:
|
Биографии и мемуары, История |
-
Читать книгу полностью
(551 Кб)
- Скачать в формате fb2
(330 Кб)
- Страницы:
1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19
|
|
Нечего или, вернее, бесполезно было отвечать. Я пришел на место собрания одним из последних. Ген. Алексеев был уже там. Это была довольно большая зала, бывшая в мирное время залой заседания могилевского окружного суда. От середины обеих длинных стен залы отходили на высокие баллюстрады, оставлявшие между собой широкой проход и отделявшие, в былое время, места для публики от судейских мест. Собравшиеся разместились в несколько тесно сбитых рядов по стенам, вокруг всего зала и по обе стороны баллюстрад, образовав, таким образом, как бы восьмерку. В правом верхнем углу этой восьмерки находилась входная дверь. Направо от нее, вдоль по поперечной стене зала стали нижние чины – человек около 50 – 60 – конвойцы, солдаты Георгиевского батальона, собственного его величества сводного пехотного полка, кое-кто из писарей. Налево около двери стал ген. Алексеев. Далее помещались поочереди все управления штаба. Мне пришлось стоять в правом нижнем углу весьмерки, а мои многочисленные подчиненные и путейские чины заняли всю внутреннюю короткую стену зала. Левее нас, по длинной стене стояли офицеры конвоя, Георгиевского батальона, сводного полка и другие. Правее меня и рядом со мной стоял полевой интендант ген. Егорьев со своими чинами. Настроение в зале было очень нервное и напряженное. Чувствовалось, что достаточно малейшего толчка, чтобы вывести век эту толпу из равновесия.
Ровно в 11 час. в дверях показался государь. Поздоровавшись с Алексеевым, он обернулся направо к солдатам и поздоровался с ними негромким голосом, как здоровался в комнатах. «Здравия желаем, ваше императорское величество» – полным, громким и дружным голосом отвечали солдаты. Выслушав ответ нижних чинов, государь быстро направился вглубь залы и остановился в перехвате восьмерки, в нескольких шагах от меня, лицом в мою сторону. Я ясно, и до мельчайших подробностей видел его фигуру и лицо. Он был одет в серую кубанскую черкеску, с шашкой через плечо. Единственное изменение заключалось в том, что все военные союзнические кресты, учрежденные во время войны, которые он носил постоянно, были сняты. На груди висел один лишь георгиевский крест, ярко белевший на темном фоне черкески. Левую руку с зажатой в ней папахой он держал на эфесе шашки. Правая была опущена и сильно, заметно дрожала. Лицо было еще более пожелтевшее, посеревшее и обтянутоо, и очень нервное. Остановившись, государь сделал небольшую паузу и затем начал говорить речь. Первые слова этой речи я запомнил буквально. Он говорил громким и ясным голосом, очень отчетливо и образно, однако, сильно, волнуясь, делая неправильные паузы между частями предложения. Правая рука все время сильно дрожала. «Сегодня… я вижу вас… в последний раз», начал государь, «такова воля божия и следствие моего решения». Далее он сказал, что отрекся от престола, видя в этом пользу России и надежду победоносно кончить войну. Отрекся в пользу брата вел. кн. Михаила Александровича, который, однако, также отрекся от престола. Судьба родины вверена теперь временному правительству. Он благодарит нас за верную службу ему и родине. Завещает нам верой и правдой служить временному правительству и во что бы то ни стало довести до конца борьбу против коварного, жестокого, упорного – и затем следовал еще целый ряд отлично подобранных эпитетов – врага. Государь кончил. Правая рука его уже не дрожала, а как-то дергалась. Никогда не наблюдал я такой глубокой, полной, такой мертвой тишины в помещении, где было собрано несколько сот человек. Никто не кашлянул и все упорно и точно не мигая смотрели на государя. Поклонившись нам, он повернулся и пошел к тому месту, где стоял Алексеев. Отсюда он начал обход присутствующих. Подавая руку старшим генералам и кланяясь прочим, говоря кое-кому несколько слов, он приближался. к моему месту. Когда он был в расстоянии нескольких шагов от меня, то напряжение залы, все время сгущавшееся, – наконец, разрешилось. Сзади государя кто-то судорожно всхлипнул. Достаточно было этого начала, чтобы всхлипывания, удержать которые присутствующие были, очевидно, уже не в силах, раздались сразу во многих местах. Многие просто плакали и утирались. Вместе с всхлипываниями раздались и слова: «тише, тише, вы волнуете государя». Однако, судорожные, перехваченные всхлипывания эти не утихали. Государь оборачивался направо и налево, по направлению звуков, и старался улыбнуться, однако, улыбка не выходила, – а выходила какая-то гримаса, оскаливавшая ему зубы и искажавшая лицо; на глазах у него стояли слезы. Тем не менее он продолжал обход. Подойдя ко мне, он остановился, подал мне руку и спросил: «это ваши?». Я, тоже сильно волнуясь и чувствуя, что губы у меня дрожат, ответил. В эту же минуту я заметил, что стоявший правее меня ген. Егорьев, человек, как я выше сказал, до крайности нервный, очевидно уже не владея собой вовсе, спрятался за меня, и что государь его не видит. Тогда я полуобернулся назад, схватил правой рукой Егорьева за талию, выдвинул его вперед и сказал: «мои… и вот главный полевой интендант». Государь подал ему руку и на секунду задумался. Потом, подняв на меня глаза и, глядя в упор, сказал: «помните же Т., что я говорил вам, непременно перевезите все, что нужно для армии», и, обращаясь к Егорьеву: «а вы непременно достаньте; теперь это нужно больше, чем когда-либо. Я говорю вам, – что я не сплю, когда думаю, что армия голодает». Подав руку мне и Егорьеву, он пошел дальше. Подойдя к офицерам своего конвоя, он никому не подал руки м. б. потому, что он виделся уже с ними утром отдельно. Зато он поздоровался со всеми офицерами Георгиевского батальона, только что вернувшимися из экспедиции в Петроград. Судорожные всхлипывания и вскрики не прекращались. Офицеры Георгиевского батальона – люди, по большей части, несколько раз раненые – не выдержали: двое из них упали в обморок. На другом конце залы рухнул кто-то из солдат конвойцев. Государь, все время озираясь на обе стороны, со слезами в глазах, не выдержал и быстро направился к выходу. Навстречу ему выступил Алексеев начал что-то говорить. Начала речи я не слышал, так как все бросились за государем и в зале поднялся шум от шаркания ног. До меня долетели лишь последние слова взволнованного голоса Алексеева: «а теперь, ваше величество, позвольте мне пожелать вам благополучного путешествия и дальнейшей, сколько возможно, счастливой жизни». Государь обнял и поцеловал Алексеева и быстро вышел.
Проф. Ю. В. ЛОМОНОСОВ.
Подлинник манифеста об отречении в Петрограде.
Ясное морозное утро, но уже в воздухе чувствуется весна. Измайловский весь увешан флагами. Народа масса, и чем ближе к вокзалу, тем толпа все гуще и гуще. Медленно пробирается автомобиль среди этого живого моря к вокзалу со стороны прибытия поездов. Вдруг мне навстречу слева Лебедев, медленно идущий в своей щегольской шубе с поднятым воротником. Испускаю радостный крик, но он делает мне тревожно отрицательные знаки. Приказываю автомобилю повернуться. Сделать это в толпе не легко. Наконец повернулся и за мостом, там где был убит Плеве, нагоняем Лебедева. Влезает. Вид у него сильно озабоченный.
– Где же акт, где Гучков?
– Акт вот, – хрипло шепчет Лебедев, суя мне в руку какую-то бумагу. – Гучков арестован рабочими.
– Что?.. – спросил я заплетающимся языком, суя в боковой карман тужурки акт отречения.
– В министерстве расскажу.
Молча входим в кабинет к Бубликову; там сидит Добровольский и довольно много служащих.
– Ну что? как?..
– Ничего, но… Александр Александрович, у меня есть к вам сообщение совершенно доверительного характера.
– Выйдите, господа, на минуточку. Никого не пускать. Остались мы вчетвером: Бубликов, Добровольский, Лебедев и я.
– В чем дело?..
– Гучков арестован… Акт отречения вот…
Как не сенсационна была весть об аресте Гучкова, глаза всех, забывая о нем, впились в положенный мной на стол кусочек бумаги.
«Ставка. Начальнику штаба».
– Достукался – произнес Бубликов после минуты молчания. – Итак, будем присягать Михаилу… Да, а с Гучковым то что?
Когда поезд его пришел в Петроград, его здесь встретило порядочно народу, – начал Лебедев, – и он еще на вокзале говорил две речи… а затем пошел на митинг в мастерские.
– Старый авантюрист, – пробормотал Бубликов.
– Когда я приехал, он уже был в мастерских, а Шульгин, член Думы Лебедев, который был в Луге, и начальство сидели в кабинете начальника станции. Было известно, что в мастерских не спокойно. Настроение было тревожное. Затем из мастерских передали, что Гучков арестован, что акта у него не нашли и что идут обыскивать других депутатов, чтобы уничтожить акт.
– Зачем?
– Товарищи переплетчики желают низложить царя, да и все остальные, кажется… отречения им мало.
– Ну, а потом?
– Потом депутат Лебедев передал мне акт, я потихонько закоулками, на другую сторону, да и дал тягу.
– А Гучков? А другие депутаты?
– Не знаю.
– Я сейчас буду разговаривать с Родзянко, а вы, господа, узнайте, что с депутатами.
Комиссары заперлись, а мы пошли к себе. Акт отречения не давил даже, а жег мне левый бок. По телефону сообщили, что Гучкова выпустили и что он с Шульгиным и Лебедевым уехали в Думу.
С этим известием я вошел к комиссарам. Они представляют полную противоположность. Спокойный, даже, скажу, безразличный, эпикуреец Добровольский, одетый как модная картинка, рассеянно рассматривал свои ногти. Бубликов, растерянно, неряшливо одетый, с отекшим от бессоницы лицом бегал по комнате, сверкал глазами и произносил проклятия, как язычник.
С их слов, довольно бессвязных, я понял, что в городе положение примерно такое, как на вокзале. Большинство рабочих против отречения. С раннего утра, вернее с ночи, в Думе между Комитетом и Советом идут об этом горячие споры. Совет усилен «солдатскими» депутатами.
– Грамоту ищут по всему городу. Возможно, и сюда придут. Где она? – спросил Добровольский.
– У меня в кармане.
– Это не годится. Надо спрятать.
– Положить в несгораемый шкаф. Приставить караул.
– Нет, положить в самое незаметное место… и не в этой комнате… конечно, сохранение этой грамоты или ее сохранение положения не изменит, но все таки… во первых, отречение освобождает войска от присяги… во вторых, ее уничтожение окрылит черные силы.
– А не снять ли нам, Анатолий Александрович, с акта несколько копий?
– Пожалуй, но только, чтобы никто ничего не знал. Составим Комитет спасения «пропавшей грамоты» из трех.
– Нет, из четырех. Лебедев ее спас.
– Правильно, позовите его сюда.
Пришел Лебедев, ему объявили положение, и мы с ним отправились снимать копию в секретарскую. А комиссары начали принимать доклады разных учреждений министерства. Лебедев диктовал, я писал. Когда копия была готова, я позвал комиссаров в секретарскую. Мы все вчетвером заверили копию, а подлинник спрятали среди старых запыленных номеров официальных газет, сложенных на этажерке в секретарской.
– Ну, теперь по копии можно начать печатание, – сказал я.
– Нет, надо спросить Думу, – возразил Добровольский.
– Зачем? Ведь чем скорее грамота будет напечатана, тем скорее весь этот шум прекратится. Да и при том набор, корректура, печать – все это потребует времени. А кроме того, наборщики ждут.
– Нет, надо спросить.
Через несколько минут последовал приказ: «не печатать, но наборщиков не распускать»…
II.
МАТЕРИАЛЫ И ДОКУМЕНТЫ.
I.
Протокол отречения Николая II.
«2-го марта, около 10 часов вечера приехали из Петрограда во Псков: член Государственного Совета Гучков и член Государственной Думы Шульгин. Они были тотчас приглашены в вагон-салон императорского поезда, где к тому времени собрались: главнокомандующий армиями северного фронта генерал-адъютант Рузский, министр императopcкого двора граф Фредерикс и начальник военно-походной канцелярии е. и. в. свиты генерал-майор Нарышкин. Его величество, войдя в вагон-салон, милостиво поздоровался с прибывшими и, попросив всех сесть, приготовился выслушать приехаших депутатов.
Член Г. С. Гучков: «Мы приехали с членом Государственной Думы Шульгиным, чтобы доложить о том, что произошло за эти дни в Петрограде и вместе с тем посоветоваться о тех мерах, которые могли бы спасти положение. Положение в высшей степени угрожающее: сначала рабочие, потом войска примкнули к движению, беспорядки перекинулись на пригороды, Москва не спокойна. Это не есть результат какого-нибудь заговора или заранее обдуманного переворота, а это движение вырвалось из самой почвы и сразу получило анархический отпечаток, власти стушевались. Я отправился к замещавшему генерала Хабалова генералу Занкевичу и спрашивал его, есть ли у него какая-нибудь надежная часть или хотя бы отдельные нижние чины, на которых можно было бы рассчитывать. Он мне ответил, что таких нет, и все прибывшие части тотчас переходят на сторону восставших. Так как было страшно, что мятеж примет анархический характер, мы образовали так называемый временный комитет Государственной Думы и начали принимать меры, пытаясь вернуть офицеров к командованию нижними чинами; я сам лично объехал многие части и убеждал нижних чинов сохранять спокойствие. Кроме нас заседает еще комитет рабочей партии, и мы находимся под его властью и его цензурою. Опасность в том, что если Петроград попадет в руки анархии, нас, умеренных, сметут, так как это движение начинает нас уже захлестывать. Их лозунги: провозглашение социальной республики. Это Движение захватывает низы и даже солдат, которым обещают дать землю. Вторая опасность, что движение перекинется на фронт, где лозунг: смести начальство и выбрать себе угодных. Там такой же горючий материал, и пожар может перекинуться по всему фронту, так как нет ни одной воинской части, которая, попав в атмосферу движения, тотчас не заражалась бы. Вчера к нам в Думу явились представители: сводного пехотного полка, железнодорожного полка, конвоя вашего величества, дворцовой полиции и заявили, что примыкают к движению. Им сказано, что они должны продолжать охрану тех лиц, которые им были поручены; но опасность все-таки существует, так как толпа теперь вооружена.
В народе глубокое сознание, что положение создалось ошибками власти и именно верховной власти, а потому нужен какой-нибудь акт, который подействовал бы на сознание народное. Единственный путь, это передать бремя верховного правления в другие руки. Можно спасти Россию, спасти монархический принцип, спасти династию. Если вы, ваше величество, объявите, что передаете свою власть вашему маленькому сыну, если вы передадите регентство великому князю Михаилу Александровичу или от имени регента будет поручено образовать новое правительство, тогда может быть будет спасена Россия, я говорю, может быть, потому, что события идут так быстро, что в настоящее время Родзянко, меня и умеренных членов Думы крайние элементы считают предателями; они, конечно, против этой комбинации, так как видят в этом возможность спасти наш исконный принцип. Вот, ваше величество, только при этих условиях можно сделать попытку водворить порядок. Вот, что нам, мне и Шульгину, было поручено вам передать. Прежде, чем на это решиться вам, конечно следует хорошенько подумать, помолиться, но решиться все-таки не позже завтрашнего дня, потому, что завтра мы не будем в состоянии дать совет и если вы его у нас спросите, то можно будет опасаться агрессивных действий.
Его величество: «Ранее вашего приезда после разговора по прямому проводу генерал-адъютанта Рузскаго с председателем Государственной Думы, я думал в течение утра, и во имя блага, спокойствия и спасения России я был готов на отречение от престола в пользу своего сына, но теперь еще раз обдумав свое положение, я пришел к заключению, что в виду его болезненности, мне следует отречься одновременно и за себя и за него, так как разлучаться с ним не могу».
Член Г. С. Гучков: «Мы учли, что облик маленького Алексея Николаевича был бы смягчающим обстоятельством при передаче власти».
Ген. адъют. Рузский: «Его величество беспокоится, что если престол будет передан наследнику, то его величество будет с ним разлучен».
Член Г. Д. Шульгин: «Я не могу дать на это категорического ответа, так как мы ехали сюда, чтобы предложить то, что мы передали».
Его величество: «Давая свое согласие на отречение, я должен быть уверенным, что вы подумали о том впечатлении, какое оно произведет на всю остальную Россию. Не отзовется-ли это некоторою опасностью?».
Член Г. Д. Гучков: «Нет, ваше величество, опасность не здесь. Мы опасаемся, что если объявят республику, тогда возникнет междоусобие».
Член Г. Д. Шульгин: «Позвольте мне дать некоторое пояснение, в каком положении приходится работать Государственной Думе: 26-го Вошла толпа в Думу и вместе с вооруженными солдатами заняла всю правую сторону, левая сторона занята публикой, а мы сохраняли всего две комнаты, где ютится так называемый комитет. Сюда тащат всех арестованных, и еще счастие для них, что их сюда тащат, так как это избавляет их от самосуда толпы; некоторых арестованных мы тотчас же освобождаем. Мы сохраняем символ управления страной, я. только благодаря этому еще некоторый порядок мог сохраниться, не прерывалось движение железных дорог. Вот при каких условиях мы работаем; в Думе ад, это сумасшедший дом. Нам придется вступить в решительный бой с левыми элементами, а для этого нужна какая-нибудь почва. Относительно вашего проекта, разрешите нам подумать хотя бы четверть часа. Этот проект имеет то преимущество, что не будет мысли о разлучении и, с другой стороны, если ваш брат, великий князь Михаил Александрович, как полноправный монарх, присягнет конституции одновременно с вступлением на престол, то это будет обстоятельством, содействующим успокоению».
Член Г. С. Гучков: «У всех рабочих и солдат, принимавших участие в беспорядках, уверенность, что водворение старой власти – это расправа с ними, а потому нужна полная перемена. Нужен на народное воображение такой удар хлыстом, который сразу переменил бы все. Я нахожу, что тот акт, на который вы решились, должен сопровождаться и назначением председателя совета министров князя Львова», Его величество: «Я хотел бы иметь гарантию, что вследствие моего ухода и по поводу его не было бы пролито еще лишней крови.»
Член Г. Д. Шульгин: «Может быть, со стороны тех элементов, которые будут вести борьбу против нового строя, и будут попытки, но их не следует опасаться. Я знаю, например, хорошо город Киев, который был всегда монархическим; теперь там полная перемена».
Его величество: «А вы не Думаете, что в казачьих областях могут возникнуть беспорядки?».
Член Г. С. Гучков: «Нет, ваше величество, казаки все на стороне нового строя. Ваше величество, у вас заговорило человеческое чувство отца и политике тут не место, так что мы ничего против вашего предложения возразить не можем».
Член Г. Д. Шульгин: «Важно только, чтобы в акте вашего величества было указано, что преемник ваш обязан дать присягу конституции».
Его величество: «Хотите еще подумать?»
Член Г. С. Гучков: «Нет, я думаю, что мы можем сразу принять ваши предложения. А когда бы вы могли совершить самый акт. Вот проект, который мог бы вам пригодиться, если б вы пожелали из него что-нибудь взять».
Его величество, ответив, что проект уже составлен, удалился к себе, где собственноручно исправил заготовленный с утра манифест об отречении в том смысле, что престол передается великому князю Михаилу Александровичу, а не великому князю Алексею Николаевичу. Приказав его переписать, его величество подписал манифест, и, войдя в вагон-салон, в 11 час. 40 мин., передал его Гучкову. Депутаты попросили вставить фразу о присяге конституции нового императора, что тут же было сделано его величеством. Одновременно были собственноручно написаны его величеством указы Правительствующему Сенату о назначении председателем совета министров князя Львова и верховным главнокомандующим Николая Николаевича, что бы ни казалось,, что акт совершен под давлением приехавших депутатов, и так как самое решение об отречении от престола было принято его величеством еще днем, то днем, по совету депутатов, на манифесте было поставлено при подписи в 3 часа дня, а на указах Правительствующему Сенату в 2 часа дня. При этом присутствовал, кроме поименованных лиц, начальник штаба армии северного фронта генерал Данилов, который был вызван генерал-адъютантом Рузским.
В заключение, член Думы Шульгин спросил у его величества о его дальнейших планах. Его величество ответил, что собирается поехать на несколько дней в Ставку, может быть в Киев, чтобы проститься с государыней императрицей Марией Феодоровной, а затем останется до выздоровления детей. Депутаты заявили, что они приложат все силы, чтобы облегчить его величество в выполнении его дальнейших Намерений. Депутаты попросили подписать еще дубликат манифеста иа случай возможности с ними несчастья, который остался бы к руках генерала Рузского. Его величество простился с депутатами и отпустил их, после чего простился с главнокомандующим армиями северного фронта и его начальником штаба, облобызав его и поблагодарив его за сотрудничество. Приблизительно через час дубликат манифеста был преподнесен его величеству на подпись, после чего все четыре подписи его величества, были контрассигнированы министром императорского двора графом Фредериксом».
II. Неосуществленный проект отречения Николая II.
В тяжелую годину ниспосланных тяжких испытаний для России мы, не имея сил[15] вывести Империю из тяжкой смуты,[16] переживаемой страной перед лицом внешнего врага, за благо сочли, идя на встречу желаниям всего русского народа, сложить бремя [17] врученной нам от бога власти.
Во имя Величия возлюбленного русского народа и победы над лютым врагом, призываем благословение бога на сына нашего,[18] в пользу которого отрекаемся от престола нашего. Ему до совершеннолетия регентом брата нашего Михаила Александровича…
III. Манифест отречения Николая II.
Ставка.
НАЧАЛЬНИКУ ШТАБА.
В дни великой борьбы с внешним врагом, стремящимся почти три года поработить нашу родину, господу богу угодно было ниспослать России новое тяжкое испытание. Начавшиеся внутренние народные волнения грозят бедственно отразиться на дальнейшем ведении упорной войны. Судьба России, честь геройской нашей армии, благо народа, все будущее дорогого нашего Отечества требуют доведения войны во что бы то ни стало до победного конца. Жестокий враг напрягает последние силы, и уже близок час, когда доблестная армия наша совместно со славными нашими союзниками сможет окончательно сломить врага. В эти решительные дни в жизни России, почли мы долгом совести облегчить народу нашему тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы и, в со гласии с Государственной Думой признали мы за благо отречься от Престола Государства Российского и сложить с себя верховную власть. Не желая расстаться с любимым сыном нашим, мы передаем наследие наше брату нашему великому князю Михаилу Александровичу и благословляем его на вступление на Престол Государства Российского. Заповедуем брату нашему править делами государственными в полном и не нарушимом единении с представителями народа в законодательных учреждениях, на тех началах, кои будут ими установлены, принеся в том ненарушимую присягу. Во имя горячо любимой родины призываем всех верных сынов Отечества к исполнению своего святого долга пред ним, повиновением царю в тяжелую минуту всенародных испытаний и помочь ему, вместе с представителями народа, вывести Госуарство Российское на путь победы, благоденствия и славы. Да поможет господь бог России.
Николай Г. Псков.
2 марта 15 час. 5 мин. 1917 г.
Министр императорского двора Генерал адъютант граф Фредерикс.
IV. Телеграммы и разговоры по прямому проводу.
1. Телеграмма председателя Государственной Думы Родзянко на имя главнокомандующего северным фронтом генерал-адъютанта Рузского 27 февраля 1917 года.
«Волнения, начавшиеся в Петрограде, принимают стихийные и угрожающие размеры. Основы их – недостаток печеного хлеба и слабый подвоз муки, внушающий панику; но главным образом, полное недоверие власти, неспособной вывести страну из тяжелого положения. На этой почве несомненно разовьются события, сдержать которые можно временно, ценой пролития крови мирных граждан, но которых, при повторении, сдержать будет невозможно. Движение может переброситься на железные дороги и жизнь страны замрет в самую тяжелую минуту. Заводы, работающие на оборону в Петрограде, останавливаются за недостатком топлива и сырого материала, рабочие остаются без дела, и голодная, безработная толпа вступает на путь анархии, стихийной и неудержимой. Железнодорожное сообщение по всей России в полном расстройстве. На юге, из 63 доменных печей работают только 28, ввиду отсутствия подвоза топлива и необходимого материала. На Урале из 92 доменных печей остановились 44, и производство чугуна, уменьшаясь изо дня в день, грозит крупным сокращением производства снарядов.
Население, опасаясь неумелых распоряжений власти, не везет зерновых продуктов на рынок, останавливая этим мельницы, и угроза недостатка муки встает во весь рост перед армией и населением.
Правительственная власть находится в полном параличе и совершенно беспомощна восстановить нарушенный порядок. России грозит унижение и позор, ибо война при таких условиях не может быть по-, бедоносно окончена. Считаю единственным и необходимым выходом из создавшегося положения безотлагательное признание лица, которому может верить вся страна, и которому будет вручено составить правительство, пользующееся доверием всего населения. За таким правительством пойдет вся Россия, одушевленная вполне верой в1 себя и в своих руководителей. В этот небывалый по ужасающим последствиям и страшный час иного выхода на светлый путь нет, и я ходатайствую перед вашим высокопревосходительством поддержать это мое убеждение перед его величеством, дабы предотвратить возможную катастрофу. Медлить больше нельзя, промедление смерти подобно. Председатель Государственной Думы Родзянко».
Отметка на телеграмме генерала Рузского:
«Очень жаль, что с 24 по 27 февраля неудосужились сообщить о том, что делается в Петрограде. Надо думать, что и до 24 были признаки нарождающегося недовольства, грозящего волнениями, а также и об агитации среди рабочих и гарнизона Петрограда. Об этом тоже не потрудились, может быть и с целью, сообщить на фронт».
2. Телеграмма главнокомандующего северным фронтом генерал-адъютанта Рузского Николаю II 27 февраля.
Ставка.
Его императорскому величеству государю императору.
«Почитаю долгом представить на благовоззрение вашему величеству полученную мною от председателя Государственной Думы телеграмму, указывающую на грозное положение в столице и внутри государства, вызывающее тревогу за судьбу родины. Хотя армия остается проникнутой сознанием долга и желания довести войну до победного конца, тем не менее, на ней непосредственно начинают отражаться последствия продовольственной и железнодорожной неурядиц, а доходящие на фронт сведения о тяжелом кризисе, переживаемом населением и о волнениях в Петрограде могут в будущем создать условия весьма неблагоприятные.
Ныне армия заключает в своих рядах представителей всех классов, профессий и убеждений, почему она не может не отразить в себе настроение страны. Поэтому дерзаю всеподданнейше доложить вашему величеству о крайней необходимости принять срочные меры, которые могли бы успокоить население, вселить в него доверие и бодрость духа, веру в себя и в свое будущее. Эти меры, принятые теперь, накануне предстоящего оживления боевой деятельности на фронте, вольют новые силы в армию и народ для проявления дальнейшего упорства в борьбе с врагом; позволю себе думать, что при существующих условиях меры репрессии могут скорее обострить положение, чем дать необходимое, длительное удовлетворение. Генерал-адъютант Рузский».
3. Телеграмма военного министра Беляева начальнику штаба верховного главнокомандующего ген. Алексееву.
Ставка.
Начальнику штаба верховного главнокомандующего, копия главнокомандующему Северного фронта.
«Положение в Петрограде становится весьма серьезным; военный мятеж, немногими оставшимися верными долгу частями, погасить пока не удается, напротив того, многие части постепенно присоединяются к мятежникам. Начались пожары, бороться с коими нет средств. Необходимо спешное прибытие действительно надежных частей, притом в достаточном количестве, для одновременных действий в различных частях города. 197. 27 февраля. Беляев.
4. Разговор по аппарату начальника штаба верховного главнокомандующего гея. Алексеева с начальником штаба северного фронта ген.Даниловым. 27 февраля, 21 час.
«У аппарата начальник штаба. Доложите об этом генералу Данилову.
У аппарата генерал Данилов.
Здравствуйте, Юрий Никифорович. Ссылаясь на телеграмму главнокомандующему Северным фронтом военного министра от сегодняшнего числа № 197 Государь император повелел:
Генерал-адъютанта Иванова назначить главнокомандующим Петроградского военного округа; в его распоряжение, возможно скорей, отправить от войск Северного фронта в Петроград два кавалерийских полка, по возможности из находящихся в резерве 15-й дивизии, два пехотных полка из самых прочных, надежных, одну пулеметную команду Кольта для Георгиевского батальона, который едет из Ставки. Нужно назначить прочных генералов, так как, повидимому, генерал Хабалов растерялся, и в распоряжение генерала Иванова нужно дать надежных, распорядительных и смелых помощников. Войска нужно отправить с ограниченным обозом и организовать подвоз хлеба и припасов распоряжением фронта, так как трудно сказать, что творится сейчас в Петрограде и возможно ли там обеспечить войска заботами местного гарнизона. Обстоятельства требуют скорого прибытия войск, поэтому прошу очень соответствующих распоряжений и сообщите мне, какие полки будут назначены, для уведомления генерала Иванова, который ускоренно отправляется 28 февраля с Георгиевским батальоном. Такой же силы наряд последует от Западного фронта, о. чем иду говорить с генералом Квецинским[19].
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19
|
|