Хотя я в неоплатном долгу перед теми, чьи знания, советы и воспоминания помогли созданию этого романа, они предпочли остаться неназванными – по причинам, которые станут очевидны каждому, кто прочтет книгу. Я уважаю желание этих людей. Каждый из них понял, под чьим именем выведен здесь, и я еще раз благодарю их за то, что они поделились со мной своими знаниями. Выражаю глубокую благодарность и тем, кто помогал мне:
      Марии Карваинис, доверенному лицу, другу и наперснице, которая неизменно поддерживала меня, делилась со мной профессиональными навыками и одаривала дружбой. Я не сделала бы этого без тебя (надеюсь, ты стала миллионершей на свои пятнадцать процентов).
      Дамарис Роуленд, редактору, на чью помощь я всегда могла рассчитывать. Как редактор, она все делала великолепно, но для меня всегда была больше чем просто редактором. Ты часто говорила, что надеешься когда-нибудь быть полезной мне – это предсказание сбылось. (И все-таки нам так и не удалось спокойно посидеть в домашней обстановке, как мы мечтали.)
      Сабре Эллиот, руководителю рекламного отдела издательства «Беркли», чья постоянная поддержка значила для меня гораздо больше, чем я в состоянии выразить. Мне не пришлось потратить на рекламу ни доллара. (Тебе никогда не хотелось создать настоящего монстра?)
      Кэрин Витмер-Гоу, тоже автору и моей хорошей приятельнице. Ее забота и понимание показали мне, что на родственную душу всегда можно положиться. (Еще целы те грязные носки, которыми ты грозилась заткнуть мне глотку?)
      Тони Реллингу, моему мужу, единственному мужчине, которого я любила. Именно он дал мне то, что невозможно обрести даже ценой долгих исследований, – способность писать о любви и мужество следовать за своей мечтой. (Тебя больше нет с нами, но ты всегда будешь жить в моем сердце.)
 
       Норма Бейшир
       Сент-Луис, Миссури
       14 февраля 1988 года

      Огромный дом был погружен во тьму. Мужчина и женщина в темных, не стесняющих движений комбинезонах стояли на балконе, собираясь предпринять то, что в полицейских протоколах называется «несанкционированным проникновением». Женщина держала наготове большой брезентовый рюкзак и не спускала глаз со своего партнера. Его рука в перчатке уверенно скользила вдоль края застекленной двери, пока не нащупала провод, соединенный с системой сигнализации. Мужчина достал из рюкзака плоскогубцы и большой моток проволоки с зажимами-«крокодилами» на концах. Медленно и осторожно он провел пальцами по проводу сигнализации и, обнажив его в месте выхода из стены, подсоединил к нему один из «крокодилов».
      Когда он перекусывал плоскогубцами провод сигнализации, женщина непроизвольно напряглась, точно ее охватил страх, что вот-вот взвоет сигнал тревоги. Ничего такого, конечно, не произошло. Почему это все еще пугает меня?– удивленно подумала она, с облегчением расслабившись. За последние месяцы ей пришлось не раз пережить подобное, но снова и снова она убеждалась в том, что партнер хорошо знает свое дело и не стоит опасаться неожиданностей. Пора бы уже и привыкнуть. Но в ее ушах все еще звучали его слова, сказанные в тот день, когда они заключили свое дьявольское соглашение: единственная ошибка может стать последней.
      Как всегда, ее поражали его спокойствие и уверенность. Он достал из рюкзака небольшой стеклорез и аккуратно проделал в стекле отверстие, достаточное, чтобы просунуть руку и открыть замок.
      – Слава Богу, с этим покончено, – перевела дух женщина, когда ее партнер мягко толкнул дверь и шагнул внутрь, на мгновение обернувшись. Лунный свет расчертил его худощавое, энергичное лицо темными и светлыми полосками, на лоб упал локон густых каштановых волос.
      – К несчастью, – голос у него был негромкий, но звучный, – это только начало.
      Достав из кармана комбинезона две пары очков ночного видения, мужчина протянул одну пару ей, надел свои и жестом показал, чтобы она сделала то же самое. В следующее мгновение комната залилась неестественным красным светом, зато теперь стали видны инфракрасные лучи, пересекающие ее во всех направлениях. Смертельно опасные лучи, невидимые без специальных очков. Лучи, мгновенно включающие электронную систему сигнализации даже при едва заметном изменении температуры, которое неизбежно возникает при их пересечении.
      Женщина замерла в дверном проеме, вопросительно глядя на партнера, оценивающего ситуацию.
      – Это невозможно, ничего не получится, – вырвалось у нее.
      Он покачал головой:
      – Нет, просто трудно. Ну, пошли?
      – Ты, должно быть, сошел с ума! Нам не пройти…
      – Ошибаешься. Пройти можно везде и всегда. Сама видела.
      – Ты в самом деле думаешь, что нам удастся проскочить?
      – По-моему, есть только один способ проверить это, – усмехнулся он.
      Глубоко вздохнув, женщина кивнула, хотя и с явной неохотой.
      Быстро, но осторожно они двинулись к противоположной стене, старательно уклоняясь от смертоносных лучей – проползая под одними, перепрыгивая через другие. И вот уже цель впереди – сейф, спрятанный в нише за бесценной картиной Матисса. На мгновение задержав на ней яркий луч фонарика, мужчина сунул его своей спутнице, снял картину со стены и положил лицевой стороной на пол. Вырезал холст из рамы, скатал, передал женщине, и она убрала его в рюкзак.
      – Теперь давай займемся этим. – Он кивнул на сейф.
      Свет фонарика переместился на панель с традиционным круглым замком и кнопками. Достав из рюкзака маленький прямоугольный прибор, похожий на карманный калькулятор с отходящим от него длинным проводом, мужчина прикрепил свободный конец под панелью с кнопками. Для этой цели он использовал кусок мягкого пластичного вещества, которое обычно в шутку называл «глупой замазкой».
      Аппарат заработал, на его экране по мере поиска нужной комбинации с сумасшедшей скоростью мелькали цифры. Прошли считанные секунды, и сейф открылся, затем его содержимое перекочевало в подставленный рюкзак. Мужчина запер сейф, отсоединил и убрал аппарат, продел руки в прочные лямки рюкзака и надежно приладил его на спине.
      – Давай убираться отсюда к чертям. – Он опустил очки на глаза.
      Возвращение на балкон снова потребовало от обоих неимоверной осторожности и изворотливости. Мгновение – и они растворятся в ночи, но… Женщина со страхом смотрела на толстый кабель длиной в несколько сот футов, тянувшийся к другому небоскребу. Тот самый, с помощью которого они добрались сюда. За последние месяцы она множество раз использовала кабель именно такого, особого типа и знала, что он абсолютно надежен. И все же сомнительно, чтобы когда-нибудь ей удалось привыкнуть спокойно проделывать подобные вещи. Трудно не волноваться, зная, что твоя жизнь буквально висит на волоске в пятистах футах от поверхности земли. Перегнувшись через перила, женщина взглянула вниз, на мерцающие огни Манхэттена. Это эффектное в обычной ситуации зрелище сейчас не произвело на нее ни малейшего впечатления, разве что усилило чувство страха. «Единственная ошибка может стать последней», – неотступно билось в голове. Одно неверное движение – и ей конец.
      – Давай же! – В голосе мужчины послышались нетерпеливые нотки.
      Бесстрашно свесив с перил длинные ноги, точно сидя на краю постели, он ухватился за прочную металлическую петлю, надетую на кабель, с силой оттолкнулся и со все возрастающей скоростью понесся вперед, к соседнему зданию.
      Женщина вспомнила слова, сказанные им в тот день, когда она училась пользоваться кабелем: «Я дорожу своей жизнью. Но скользить по этому кабелю совершенно безопасно, хоть младенца таким способом отправляй». Она глубоко вздохнула, с грацией танцовщицы поднялась на перила, вцепилась в петлю и устремилась вперед. Ветер развевал вокруг лица темные длинные волосы, когда она, точно ночная птица, мчалась сквозь ночь, а в голове молнией проносились мучительные вопросы. Когда все пошло вкривь и вкось? – спрашивала она себя. С какого мгновения привычный мир начал распадаться на части?
      И главное, как она оказалась здесь, как решилась принять участие в… этом?

      Долина Напа утопала в жарком белом мерцании разлитого повсюду солнечного света. Бронзовые тела работавших на виноградниках полуобнаженных людей блестели от пота. Они собирали спелые гроздья – долгий, изнурительный труд, конечной целью которого были изумительные вина, прославившие северную Калифорнию. Кое-где к изготовлению вин уже приступили, и в воздухе витал острый пьянящий аромат. Для этих мест сбор винограда – явление столь же обычное, как многочисленные толпы и постоянные пробки на улицах Нью-Йорка, хотя и не столь общеизвестное. Это винодельческий край, и куда ни глянь, всюду взгляд падал на виноградники и винные заводы.
      Около одного из виноградников на поросшем травой холме под большим дубом сидела Абби Гианнини, задумчиво глядя на раскинувшийся перед ней пейзаж. Рядом лежали альбом и несколько карандашей. На девушке был ее обычный наряд – выгоревшие джинсы и свободная блузка цвета слоновой кости с вышитыми по вороту и низу яркими пестрыми цветами. Длинные темные тяжелые волосы волнами рассыпались по плечам, подчеркивая красоту смуглого овального лица. Большие темно-карие глаза, кожа оливкового цвета и прекрасные, почти совершенные черты свидетельствовали об итальянском происхождении Абби.
      Все это она унаследовала от своих предков, которые приехали сюда из Тосканы еще в девятнадцатом веке. У них не было ничего, кроме накопленного несколькими поколениями опыта по изготовлению изумительных вин и… надежды. Надежды начать новую жизнь, стать владельцами собственных виноградников и продолжить традиции, хранившиеся в их семьях в течение столетий. В Тоскане Гианнини считались признанными мастерами виноделия, и Абби всегда казалось ужасно несправедливым, что здесь, в Калифорнии, они смогли стать всего лишь наемными рабочими. С тех самых, казавшихся теперь бесконечно далекими времен – больше ста лет назад, – когда ее прапрадедушка, Роберто Гианнини, прибыл сюда, они всегда работали на других. Другие наживались, используя их опыт, в то время как им самим едва удавалось сводить концы с концами.
      Абби смотрела на безоблачное небо, восхищаясь его ясностью, голубизной и беспредельностью. В памяти сами собой всплыли слова услышанной когда-то песни: «В ясный день увидеть можно вечность». Почти так и есть, подумала она и потянулась за альбомом.
      Незаконченный рисунок на первой странице заставил ее ощутить привычный укол разочарования. Бесчисленные попытки запечатлеть эту сцену – люди, работающие на виноградниках, ослепительный солнечный свет, бездонное небо – неизменно оканчивались неудачей. Ей никак не удавалось передать то, что открывалось взгляду и сердцу. И все-таки, попытавшись оценить рисунок, девушка пришла к выводу, что он вовсе не так плох. Ею руководило отнюдь не тщеславие – Абби просто констатировала факт. Лучше чем кому-либо другому ей были известны сильные и слабые стороны ее художественного дарования. Она талантлива, да, понимала Абби, но тем сильнее было ее огорчение. Она так остро чувствовала самобытность и глубину этой необыкновенно живописной сцены, и тем не менее… Стоило ей перенести свои впечатления на бумагу, как пропадало нечто неуловимое, но, по-видимому, существенное. Рисунок никогда в полной мере не соответствовал оригиналу.
      В отличие от предков и даже от собственных родителей Абби не имела ни малейшего желания следовать семейным традициям и тем более связывать свое будущее с винодельческим бизнесом. Довольно рано обнаружив у себя художественные способности, она решила, что спокойная, бедная событиями жизнь родителей, принадлежащих к рабочему классу, не для нее. Она ничуть не сомневалась, что станет художницей. Впереди ее ждет интересная, захватывающая жизнь в Сан-Франциско. Для начала добившись признания в Сан-Франциско, она скорее всего на этом не остановится. Существуют ведь на свете и Нью-Йорк, и Лондон, и Париж! Может быть, ей удастся объехать весь мир, выставляя свои работы. Так или иначе, одно Абби обещала себе совершенно определенно: здесь, в долине, она не останется ни за что.
      Девушка поднялась, стряхнула с джинсов налипшие травинки, собрала вещи и спустилась по склону холма к небольшому коттеджу, находившемуся на территории винного завода. Ее родители, Тони и Лючия Гианнини, жили и работали тут почти с тех самых пор, как поженились. Здесь же родились их дети, Роберто и Абигейл. Роберто умер в пятилетнем возрасте, став жертвой острой лейкемии. Сама Абби сделала первые неуверенные шаги именно среди здешних виноградников, произнесла первые слова в этом каменном, увитом виноградом коттедже. Она ходила в школу, расположенную неподалеку, в двух милях от Санта-Елены. Ее первые серьезные художественные работы представляли собой наброски корпусов, выстроенных в выразительном немецком готическом стиле, людей, работающих на виноградниках, жен и дочерей владельцев завода в элегантных дорогих шляпках и сшитых на заказ модных туалетах.
      В семьях, где зарабатывали на жизнь собственным горбом – в особенности таких, как у нее, где поколениями традиционно занимались одним и тем же, – было принято, чтобы дети шли по стопам родителей. Юноши становились наемными рабочими, девушки – женами рабочих. Абби, однако, еще в ранней юности решила, что ни за что на свете не проведет здесь всю свою жизнь и не выйдет замуж ни за кого из молодых людей, вместе с которыми выросла. Правда, в глубине души она всегда любила долину – это место, как ей казалось, больше любого другого на земле было связано с небесами. И все же ее безумно раздражал размеренный, неспешный темп здешней жизни. Душа Абби Гианнини томилась по чему-то неведомому, совсем не похожему на то, что ее окружало.
      И она собиралась непременно вырваться отсюда, откликнуться на зов, неудержимо манивший ее вдаль.
 
      – После окончания школы я поеду в Сан-Франциско, – как-то вечером во время обеда заявила Абби.
      Тяжелая многолетняя работа оставила неизгладимые следы на лице ее матери, невысокой грузной женщины лет сорока с небольшим, с округлыми формами и избыточным весом – сказалось пристрастие к жирным итальянским блюдам.
      Она подняла на дочь удивленный взгляд:
      – Зачем?
      – Чтобы работать, мама, – ответила Абби. – Я ведь уже говорила тебе… Хочу стать художницей. Хочу рисовать.
      – Но разве нельзя быть художницей здесь? – по-прежнему непонимающе спросила Лючия Гианнини. – А картины наверняка можно было бы продавать через какой-нибудь магазин в городе…
      – Это вовсе не одно и то же, мама, – не сдавалась Абби. – Я смогла бы рисовать и здесь, да… Может быть, даже действительно смогла бы продавать свои работы в городе… Но тут мне не у кого учиться. – В ее голосе звучала настойчивость, граничившая с одержимостью. – И никогда не добиться настоящего успеха.
      – Успех! – Тони Гианнини выплюнул это слово, точно оно жгло ему язык. Он откинулся в кресле – крупный, дородный мужчина с редеющими седыми волосами, пышными усами и красным обветренным лицом. – Боюсь, тебя ждет большое разочарование, девочка. Этот мир, от которого ты ждешь так многого, совсем не такой, каким кажется. Он хорош для богачей, владеющих винными заводами, а не для таких, как мы, работающих на них. В большом городе тебе нечего делать. Кончится тем, что ты хлебнешь горя, вот и все.
      – Я многого могу добиться как художница, папа, – возразила Абби, с трудом сдерживая раздражение. – У меня есть талант… Я точно знаю, что есть!
      – Это все пустые мечты, figlia mia. – В голосе отца послышались суровые нотки. – Мечты – вещь неплохая, если не забывать, что это всего лишь мечты, не больше. Таким людям как мы, Сан-Франциско не принесет ни славы, ни богатства. Вращаться в обществе – это не для нас. Мы простые труженики, и лучше нам держаться своих, жениться и выходить замуж за своих. Что нужно для счастья девушке вроде тебя? Найти хорошего парня из тех, кто вместе со своими родителями работает здесь, на виноградниках. Выйти за него замуж, обустроиться, обзавестись детьми, и…
      – Не собираюсь я выходить замуж ни за кого из этих парней, и обзаводиться детьми, и провести тут всю жизнь! – взорвалась Абби, вскочив так резко, что опрокинула кувшин с молоком.
      Лючия принялась суетливо вытирать лужицу, а девушка даже пальцем не пошевельнула, чтобы помочь матери. И не извинилась. Вместо этого она сердито продолжала, обращаясь к отцу:
      – Я собираюсь поехать в Сан-Франциско, папа. Собираюсь стать художницей… Вот увидите, так и будет.
      Она резко повернулась и бросилась к задней двери.
      Дрожа от возмущения, но изо всех сил стараясь справиться с собой, Абби облокотилась на массивные деревянные перила, идущие по краю небольшой крытой галереи позади коттеджа. Она нежно любила отца, но временами его ограниченность просто выводила из себя! Ну как он не может понять, что нельзя заставлять человека вести тот или иной образ жизни только потому, что так жили его родители и деды? К тому же, Бога ради, как раз их предки там, в Тоскане, были вовсе не наемными рабочими, а считались подлинными мастерами виноделия; их продукция служила образцом для всех остальных. Что, отец не помнит этого? Очень удобная забывчивость! Неужели ему не встречались люди, которым удавалось подняться выше родителей? Может, он считает, что, родившись в бедности, человек обречен прозябать в ней до самой смерти? Она хочет от жизни большего, чем может предложить ей их замкнутый мирок. Разве так трудно понять, чего жаждет ее душа? Понять и поддержать?
      – Абби, твой обед остынет.
      Она повернулась, увидела мать, стоявшую в дверном проеме, и заметила выражение озабоченности на ее лице.
      – Я не голодна, мама.
      Мать подошла поближе.
      – Папа беспокоится о тебе, и я тоже, – мягко промолвила Лючия, положив руку на плечо дочери. – В сердце своем он все чувствует правильно, только не умеет выразить этого как следует. Он не хочет, чтобы ты страдала.
      – Почему это я непременно буду страдать? – Абби посмотрела в глаза матери. – Может, ему кажется, что мне не хватает таланта, чтобы стать художницей?
      – Конечно, нет. – Голос Лючии звучал мягко, но настойчиво. – Просто он опасается, что другие не поймут и не оценят твоего дарования так, как мы. Не хочет, чтобы ты разочаровалась.
      – И?.. – У Абби возникло ощущение, что мать хочет сказать что-то еще, но не знает, как лучше выразить свою мысль.
      – Отец во многих отношениях человек старомодный. – Лючия вздохнула. – По его мнению, семья должна держаться вместе и хранить верность старым традициям. Он не слишком хорошего мнения об их мире.
      – О чьем мире? – Абби вопросительно посмотрела на мать.
      – О мире богатых людей. Тех, которые ходят в картинные галереи и покровительствуют модным художникам, однако с легкостью могут в любой момент отвернуться от них. Он не доверяет богатым. – Последовала продолжительная пауза. – Твой отец считает, что наш мир более надежен и совсем не так уж плох, а самое мудрое – не пренебрегать им.
      – Но я могу стать одной из них, мама! – взволнованно возразила Абби. – У меня есть то, что для этого нужно… Уверена, что есть!
      – Не сомневаюсь, моя дорогая, – ответила мать. – Только попытайся понять, Абби, как трудно для нас с отцом отпустить тебя, смириться с тем, что ты будешь так далеко, в незнакомом городе, совсем одна. Там, где мы не сможем защитить тебя. Ты – все, что у нас осталось. После смерти твоего брата… – Она беспомощно пожала плечами.
      – Прости меня, мама. – Абби нежно обняла ее, борясь со слезами. – Мне как-то не приходило в голову…
      Увлеченная собственными стремлениями и желаниями, она и в самом деле не подумала о том, как мучительно для родителей потерять и второго ребенка. Конечно, ее отъезд в Сан-Франциско нельзя назвать потерей в полном смысле этого слова, как, например, смерть Роберто. Ведь это будет не окончательный разрыв. И все же…
      Отказаться от мечты было выше ее сил. Как сделать, чтобы они взглянули на все моими глазами? – спрашивала она себя снова и снова. Как добиться, чтобы они поняли – без этого мне не жить?

* * *

      – Я беспокоюсь за Абби, – сказал Тони жене.
      Лючия, собирая с потрескавшихся тарелок остатки обеда и выбрасывая их в мусорное ведро, улыбнулась с выражением бесконечного терпения на лице.
      – Почему, Тони? Потому что боишься, что она будет страдать, если ее мечты рассыплются в прах? Или потому, что страшишься собственных переживаний, которых не избежать, если она уедет из долины в поисках лучшей доли?
      Тони посмотрел на нее долгим взглядом.
      – Ты просто видишь меня насквозь, дорогая. – Он печально покачал головой. – Мне понятно, о чем ты думаешь. Дескать, я эгоистичный отец и потому не хочу, чтобы Абби нас покинула. Сплю и вижу, чтобы она вышла замуж за хорошего парня, устроилась здесь, поблизости, где я смог бы любоваться, как растут наши внуки.
      – Я вовсе не считаю тебя эгоистом, – мягко ответила Лючия, с нежностью взглянув на мужа. – Напротив, мне кажется, ты любишь нашу девочку даже слишком сильно. Но это ведь не преступление. – Она сняла скатерть с пятнами томатного соуса от тушеной телятины, которую ели за обедом, и убрала в большую корзину у двери. – Я не больше твоего хочу, чтобы она уезжала от нас, и все же… Абби уже взрослая. Ей двадцать лет. Она имеет право жить так, как хочет, в том числе и вдали от нас, если таково ее желание.
      – У нее чересчур грандиозные планы, – раздраженно возразил Тони. – Мечты, мечты… Она слишком многого хочет, вот что. А чем выше взлетаешь, тем больнее ударишься, когда придется падать.
      Лючия, оставив дела, присела на край стола, глядя на мужа.
      – Мне понятны твои чувства, Тони, поверь. И я тоже не хочу, чтобы ей было плохо. Но мы не сможем всегда оберегать ее от превратностей жизни. Она должна сама обрести силу.
      – Ее так и тянет в этот чужой мир, совсем не такой, как наш! – Беспокойство Тони, казалось, только усиливалось. – В мир, который может разжевать ее и выплюнуть.
      – Ну что же… Если так, тогда Абби надо научиться справляться с ним. – В словах Лючии звучала простая житейская мудрость. – Она сильная, Тони. Если ей не удастся добиться признания… уверена, это не сломит ее.
      – Может, ты и права. – Тони Гианнини устало улыбнулся. – В конце концов, она ведь дочь своей матери. – Он потянулся за сигарой и прикурил ее. – Ей бы только еще научиться обуздывать свой горячий нрав.
      Лючия положила руку ему на плечо.
      – Боюсь, это будет не так-то просто, любимый, ведь Абби также и дочь своего отца, – вздохнула она.
 
      Словно зачарованная Абби бродила по маленькому магазину в Санта-Елене, где продавались принадлежности для рисования. В долину Напа часто приезжали художники, и еще девочкой она не раз со жгучим интересом наблюдала за их попытками перенести на холст красоту здешней благодатной земли. Это было потрясающе! Они выжимали на палитру краски из тюбиков, брали мазок оттуда, мазок отсюда и, смешивая их, получали совершенно новый цвет. Даже сейчас Абби все еще поражалась своей собственной способности создать дюжину различных оттенков одного только зеленого, если это требовалось для точной передачи цветового разнообразия пейзажа. Ей всегда виделась какая-то магия в том, как разные участки луга по-разному отражают солнечный свет. А зеленоватый оттенок вина, совсем не такой, как зелень самого винограда и зелень высокой травы на окрестных лугах? Или вот это – натюрморт, выставленный в магазине. И художнику удалось так верно передать отражение света от шероховатой поверхности яблока, с одного бока ярко-красной, а с другого – бледно-желтой!
      Дмитрий Сарнов, учитель рисования в колледже, первым понял и поддержал честолюбивые устремления Абби. Поощряя ее стремление рисовать, он рассказывал о том, как в свое время сам мечтал стать прославленным художником. Во время Второй мировой войны его родители вывезли из Австрии множество замечательных картин, пробудивших в юноше воображение и желание творить, перенося на холст свое собственное неповторимое видение мира. Затем были годы учебы в Школе изящных искусств в Париже, вслед за которыми пришло горькое понимание того, что его таланта недостаточно, чтобы создать себе имя в мире художников.
      – Но ты, Абби… ты совсем другое дело. У тебя есть все: и способность видеть, и верная рука, и талант, – внушал ей Сарнов. – Ты достигнешь больших высот и непременно добьешься успеха.
      Он учил, поддерживал и вдохновлял девушку. Когда Абби падала духом, он вливал в нее свежие силы, и она снова бралась за кисть. Именно благодаря ему она поверила в себя, без чего невозможно упорно двигаться вперед, к заветной цели…
      Очнувшись от своих мыслей, Абби отобрала то, что хотела купить. Тюбики краски – столько, сколько могла себе позволить. Только тех цветов, с которыми она уже экспериментировала. Не имея денег, поневоле научишься расходовать их с толком. На холсты девушка даже не взглянула, поскольку обычно использовала старые белые простыни, обработанные особой клеевой массой из кроличьих костей. Описание этой технологии ей удалось найти в одной из книг по истории искусств.
      Поистине, нужда – мать изобретательности, с иронической улыбкой подумала Абби, возвращаясь домой в своем «форде-фэрлейн» 1970 года выпуска. Единственный имеющийся в ее распоряжении мольберт собственноручно сделал отец, когда ей было еще двенадцать лет и у нее только-только начал просыпаться серьезный интерес к искусству. Она рисовала при любом удобном случае, где придется и когда придется, лишь бы была возможность установить мольберт. В работе он, конечно, был не слишком удобен, и это часто сказывалось на результате, но никто никогда не слышал от Абби ни единой жалобы. Она обладала очень ценным качеством – способностью мириться с чем угодно, если знаешь, что это не навсегда. Когда-нибудь у нее будет своя студия, настоящая студия, с тщательно продуманным освещением и всем необходимым для рисования. А может быть, и не только необходимым – кое-что она купит просто так, для удовольствия. Когда-нибудь все эти богатые, влиятельные люди, которые сейчас смотрят на Гианнини сверху вниз, будут драться из-за ее картин. Когда-нибудь, вне всякого сомнения, она добьется у них признания, и своими деньгами они создадут ей репутацию!
      Абби никогда не бывала в Сан-Франциско, хотя знала о нем почти столько же, сколько те, кто прожил там всю жизнь. Этот великолепный, волшебный город пленил девочку еще со времен раннего детства. Она читала о нем все, что удавалось достать, прежде всего уделяя внимание миру искусства, но в то же время жадно проглатывала колонки светских новостей в газетах Сан-Франциско. Она внимательно всматривалась в фотографии элегантно одетых, увешанных драгоценностями женщин и в глубине души была уверена в том, что совсем скоро именно они станут ее основными покупательницами. Зачарованный взгляд Абби отмечал все: кто что носил, у кого какая прическа, какие драгоценности надевали днем, а какие – исключительно во время вечерних приемов. Она взяла себе на заметку рестораны, где предпочитали бывать богачи, ведь это так важно, чтобы тебя видели в нужном месте, и то, на каких автомобилях они разъезжали. Все эти мелочи были существенно важны, если Абби Гианнини и впрямь собиралась в один прекрасный день стать в их мире своей.
      Абби Гианнини. Как ей казалось, не слишком подходящее имя для новой жизни, мечты о которой не давали спать по ночам. Она понимала, что отец ей голову оторвал бы, узнай он о подобных мыслях; ее назвали в честь его матери, перед которой он буквально преклонялся. Ни мать, ни отец никогда не поняли бы, с какой стати Абби вообще понадобилось менять имя.
      Они подумали бы, что она стыдится их, стыдится своего происхождения… Но они ошибались. Дело совсем в другом. В чужой монастырь со своим уставом не лезут, рассуждала она. И если мечтаешь стать своей в новом мире, нужно приспосабливаться к нему. Вот только как объяснить это родителям?
      Абби знала, что отца беспокоят ее честолюбивые устремления. Ему не нравились люди, с которыми ей предстояло встречаться, и образ жизни, так манивший его дочь. Он чувствовал, что они относятся свысока к скромным труженикам вроде Гианнини, считая, что те им не ровня. Абби все понимала, но… по-прежнему всей душой желала стать своей в том совсем ином, волнующем мире.
      Временами это страстное стремление порождало у нее чувство вины – не слишком сильное, впрочем, однако мечты от этого не исчезали. Волшебный мир, окруженный романтическим ореолом, неудержимо влек ее к себе. У девушки кружилась голова при одной мысли о прелестях ночной жизни, приемах, вечеринках, красивых туалетах и дорогих ресторанах. В общем, она хотела, чтобы этот мир принял ее, хотя понимала, что Абби Гианнини, дочь сборщика винограда из долины Напа, там вряд ли встретят с распростертыми объятиями. Вот если бы она появилась в Сан-Франциско в каком-нибудь другом качестве…
      Необходимо прежде всего сменить имя. На более романтическое – ведь ее ждет такая романтическая жизнь! Подумав, она решила, что Гордон звучит неплохо. Не слишком… простонародно и в то же время произносится легко. Абби Гордон? Нет, что-то не так. Какое имя подойдет к фамилии Гордон? Анна. Прекрасное имя. Имя, в котором чувствуется порода. Но Анна Гордон… В этом сочетании ощущалась какая-то искусственность. Анджела? Нет, ей никогда не нравилось это имя. Алисия? В воображении тут же возник образ маленькой девочки с косичками и в платьице с оборками. Абби без устали перебирала имена, но ни на чем не могла остановиться. Ни одно не казалось правильным, ни одно не подходило.
 
      Она редко ходила на свидания. И не потому, что сознательно избегала симпатичных молодых людей из долины. Нет, просто они были ей не интересны. Рабочие и дети рабочих, они целиком принадлежали той жизни, которую она не хотела вести. А что, если ей всерьез понравится кто-нибудь из них? Сейчас, когда решительный момент приближался, все эти сложности совершенно ни к чему. И вообще, зачем поощрять ухаживания, которые заведомо ни к чему не приведут? Скоро и здешние парни, и все, что с ними связано, останутся позади.
      В тех редких случаях, когда Абби все же принимала приглашения, это всегда были неофициальные встречи. Обед и посещение кинотеатра в Санта-Елене или Напе. Она очень любила кино, эти волшебные картины, возникающие на серебристом экране. Во мраке зала казалось вполне возможным, что когда-нибудь они предстанут пред ней воочию. Девушку до глубины души волновали чужие судьбы, романтические и волнующие. Кино было способом сбежать от тихого, унылого прозябания в долине. Иногда ей удавалось представить себя на месте какой-нибудь героини фильма, прожить хотя бы кусочек той жизни, которая так влекла ее к себе. Я прорвусь,твердила она снова и снова.
 
      Однажды вечером в страдную пору, в раннем октябре, они с Сэмом Кавелли отправились посмотреть в кинотеатре Напы вновь вышедший на экраны фильм «Унесенные ветром». Сэм работал на винном заводе, они с Абби выросли вместе. С ног до головы он был, что называется, настоящий мужчина – и внешне, и по манере держаться, – но Абби никогда не внушала опасений его тактика «пещерного человека». Напротив, подходы Сэма даже забавляли ее. Из всех молодых людей, пытающихся ухаживать за ней, Сэм был самый привлекательный и самый настойчивый. Он ни за что не хотел отступать, несмотря на довольно сдержанное отношение Абби, и неизменно появлялся снова, сколько бы раз ни получал отказ. Иногда она сама удивлялась, почему не порвет с ним окончательно. Видимо, какая-то часть ее души была искренне расположена к нему – так сестра могла бы относиться к брату. К несчастью, Сэм, как выяснилось, воспринял это совершенно иначе.
      После сеанса они сидели под ясным, усыпанным звездами небом в машине Сэма с откидным верхом, которую он остановил неподалеку от ее дома. Тут ему вдруг вздумалось предпринять очередную попытку произвести на Абби впечатление, и он завел разговор о своем недавнем продвижении по службе.
      – Я буду мастером прежде, чем мне стукнет тридцать, – похвастался парень. – Тогда мы сможем зажить на широкую ногу… если ты не упустишь свой шанс. – Стараясь быть нежным, он обхватил ее рукой за плечи и придвинулся поближе.
      – Если я не упущу свой шанс… – Абби чуть не расхохоталась. Сколько раз ей придется повторять, пока он наконец поймет: ему нет места в ее планах на будущее, она не намерена оставаться здесь и ловить с ним какой-то дурацкий шанс!
      Лицо Сэма оказалось совсем рядом.
      – Вот именно, малышка, – пробормотал он.
      Его рот придвинулся вплотную, безошибочно и настойчиво нашел ее губы. Абби попыталась вырваться, но ее спина оказалась прижата к белому виниловому сиденью машины. Язык Сэма втиснулся ей между губами, стало трудно дышать. Крепко удерживая ее одной рукой и засунув другую под блузку, он принялся тискать грудь и теребить соски. Абби бешено извивалась.
      – Отпусти меня, ублюдок! – прошипела она, когда смогла наконец немного отстраниться. Однако вырваться из его железной хватки ей по-прежнему не удавалось.
      – Не надо разыгрывать передо мной принцессу-недотрогу, Абби, – хрипло пробормотал Сэм, задрав ей блузку чуть не до подмышек. – Я не собираюсь трепать языком. Никто ничего не узнает… только мы с тобой…
      Наклонив голову, он захватил губами один сосок. Абби боролась как могла – пыталась оттащить его за волосы, оттолкнуть, но силы были явно не равны. В конце концов, окончательно разъярившись, она угодила локтем ему в глаз. Он вскрикнул от боли и откинулся назад, прижимая руку к лицу. Абби поправила блузку и вцепилась в ручку дверцы, но Сэм снова схватил ее.
      – Ты просто маленькая грязная дрянь! Смотри-ка, понравилось парням мозги пудрить! – Теперь в его голосе отчетливо слышалась угроза. – Ходишь тут, выставляешь себя напоказ перед всеми, а стоит кому-то на это клюнуть, тут же выливаешь на него ушат холодной воды!
      Большой, сильной рукой он толкнул ее на сиденье, задрал полотняную юбку, разорвал на девушке трусы и раздвинул ноги. Почувствовав внутри себя его пальцы, она попыталась закричать, но в этот момент к ее рту плотно прижались губы Сэма.
      – Ты думала, что сможешь вечно морочить мне голову? – грубо лаская, шептал он ей в ухо. – Тебе не приходило на ум, что в конце концов мне надоедят эти игры и я просто возьму то, чего хочу?
      – Так вот что тебе надо, чтобы чувствовать себя мужчиной? – Абби уже почти задыхалась. – Взять женщину, которая тебя не хочет?
      – Чертовски приятно овладеть женщиной, о которой мечтают все парни в долине, – пробормотал Сэм, пытаясь проникнуть в нее.
      Она уже чувствовала, как кончик его члена, точно большая, гадкая змея, изо всех сил втискивается внутрь. Сначала ее охватил ужас, потом вспыхнула бешеная ярость. Собрав последние силы, Абби ударила коленом парню в пах. Он отцепился от нее, вдвое сложившись от боли. Девушка рывком открыла дверцу и выскочила из машины. Ею владело одно желание – как можно скорее оказаться подальше отсюда.
      Она ни разу не остановилась, пока не добежала до своего коттеджа. Слава Богу, они уже спят, подумала она, обнаружив, что в доме темно. Скинув туфли, на цыпочках пробралась по коридору в спальню. Если бы отец узнал о случившемся, он задушил бы Сэма голыми руками. Ей, конечно, было ничуть не жаль это ничтожество – она с радостью сама прикончила бы его, но вряд ли из-за Сэма Кавелли, живого или мертвого, стоило садиться в тюрьму. За всей его наглостью крылось одно: он искренне верил, будто кино и пятидолларовый обед дают ему право рассчитывать на ее благосклонность! Она всегда испытывала к парню симпатию, несмотря на его репутацию местного сердцееда, но после сегодняшнего вечера Сэм Кавелли для нее больше не существовал.
      Неплохо бы, конечно, чтобы он получил по заслугам за то, что произошло сегодня. И все же от нее об этом никто не узнает. Никогда.
      Раздевшись, Абби встала перед большим зеркалом, желая оценить, как сильно пострадала. Несколько синяков на бедрах, царапины на груди и в паху. Гнев и унижение нахлынули с новой силой. Все это не имеет значения, без конца повторяла она себе, скоро, очень скоро меня тут не будет, и вместе с долиной за спиной останется и прошлое. Включая Сэма Кавелли.
      Абби приняла горячую ванну, яростно соскабливая с себя следы прикосновений Сэма. Вид собственного обнаженного тела против воли заставил ее вспомнить, что Сэм делал с ней… Совершенно новые, незнакомые, жгучие ощущения пронзали тело, когда он касался губами груди, когда его рука проникала между ее ног. Никто никогда не дотрагивался до нее так. Никто никогда не делал с ней такого прежде. Собственная реакция на прикосновения Сэма волновала и смущала даже больше, чем его попытка взять ее силой. Вопреки чувству неприязни к нему в ней поднялась волна возбуждения, но… Это ничего не меняет, упрямо думала она. Напротив, лишь усиливает уверенность, что ее место не здесь, что нужно как можно скорее покинуть долину.
      Никому на свете, кроме самой себя, Абби не призналась бы в том, что ей страстно хочется иметь возлюбленного. Иногда, лежа поздно ночью в темноте своей спальни, она мечтала о красивом, энергичном, умном мужчине. Представляла, как он входит в ее жизнь, как они занимаются любовью… Нежный и одновременно страстный, ничуть не похожий на Сэма Кавелли и ему подобных. Инстинкт подсказывал, что такого мужчину здесь не найти. Абби Гианнини вообще никогда не найти такого возлюбленного. Но, может быть, та, другая женщина – художница, которая жила в глубине ее души и уже давно боролась за то, чтобы появиться на свет, – может быть, она найдет его в Сан-Франциско. И, может быть, этой женщине удастся добиться всего, о чем мечтала Абби, всего, что у той ускользало из рук.
       Но прежде, вновь подумала она, эта женщина должна получить имя, обрести индивидуальность.
      Эта мысль уже приходила ей в голову сегодня, когда они смотрели фильм. Ее очень заинтересовало имя одного из героев, имя, подходившее, по ее мнению, и для мужчины, и для женщины. Эффектное и какое-то… необычное.
      Когда она, избавившись от гнева и чувства унижения, словно смыв их с себя, вышла из ванной, ей внезапно стало ясно: вот то, что нужно. Теперь она знала, кто займет место Абби Гианнини, когда придет время и та перестанет существовать.
      Эшли Гордон.

      – En garde!
      Двое мужчин в традиционных белых фехтовальных костюмах с молниеносной быстротой кружили по гимнастическому залу. Металл французских рапир вспыхивал в ярком свете ламп, висевших высоко над головами. Один из противников допустил просчет, другой, тут же воспользовавшись этим, угрожающе вскинул рапиру и сделал выпад вперед с такой быстротой и напористостью, что первый был вынужден поспешно отступить, пытаясь оценить ситуацию и защититься. Атакующий надвигался как вихрь. Парировал несмелый удар противника, сделал выпад, тут же еще один, ложный, для отвлечения внимания, снова парировал – и все это, казалось, одновременно. Удары следовали один за другим, в движениях чувствовались умение и уверенность опытного фехтовальщика. Один укол, еще и еще – и вот уже он пять раз коснулся противника кончиком рапиры и выиграл состязание до истечения отведенных на него шести минут.
      Одержав победу, он, однако, тут же утратил всю свою агрессивность и снял маску с ячеистой металлической сеткой. На худом лице с резкими чертами светилось выражение триумфа. Бархатистые карие глаза удовлетворенно сияли. Густые, волнистые, взъерошенные темные волосы намокли от пота.
      Победитель повернулся к своему противнику и галантно поклонился, двигаясь с естественной грацией атлета, находящегося в прекрасной форме.
      – Нам нужно почаще тут встречаться, Фарнсворт, – усмехнулся он.
      Второй, заметно более уставший, слабо улыбнулся, с трудом переводя дыхание:
      – Боюсь, это не для меня, Деверелл. Ты не играешь – ты сражаешься.
      Коллин Деверелл от души рассмеялся. Сняв с правой руки кожаную перчатку, он пригладил пальцами волосы, приводя их в порядок.
      – Что за поединок без стремления победить? – В его голосе по-прежнему звучали насмешливые нотки.
      – Стремление победить? – Дерек Фарнсворт засмеялся. – Оно, конечно, неплохо. Только знаешь, Коллин… Еще минута, и у меня возникло бы ощущение, что ты забыл – за этой маской скрывается друг. Я чувствовал себя так, точно у нас самое настоящее боевое сражение!
      – У тебя явно замедлилась реакция, дружище. – Коллин улыбнулся. – Не хочешь сразиться еще раз?
      – Вряд ли я достойный противник для бывшего чемпиона мира, – ответил Фарнсворт. – Слушай, пойду-ка я, пожалуй, в душ. У меня свидание с юриспруденцией, она уже, наверно, заждалась.
      Коллин кивнул.
      – В таком случае до завтра?
      Фарнсворт издал нарочито громкий стон отчаяния:
      –  Пожалуйста… Я буду неделю приходить в себя после сегодняшнего поединка! Дай мне передохнуть, ладно?
      – Все время забываю, что должен проявлять терпимость и потакать твоим слабостям, а то ты и вовсе сбежишь, – поддразнил приятеля Коллин. – Ладно. Придется подыскать кого-нибудь другого.
      – Ну-ну… Продолжай в том же духе – и ты быстро останешься без друзей, – поддел его Дерек Фарнсворт, когда они зашагали в раздевалку. – Повесишь их на стену рядом со своими рапирами и другими трофеями!
      В этот момент дверь в дальнем конце гимнастического зала отворилась. На пороге возник высокий, стройный блондин, с ним Коллин учился в Гарварде.
      – Эй, Деверелл! А я везде тебя ищу! – закричал он на весь зал. В его речи безошибочно угадывался акцент уроженца Новой Англии.
      – Что бы это ни было, знать ничего не желаю! – крикнул в ответ Коллин, отмахнувшись от него.
      – Твой отец в городе… – продолжал блондин, не обращая внимания на иронию, прозвучавшую в этих словах. – Уже дважды звонил, тебя спрашивал. И брат тоже звонил.
      – Брат, – произнес Коллин уныло и так тихо, что его мог слышать только Дерек Фарнсворт, идущий следом. – Сам барон Грозовая Туча… Отец знает, где я живу, – громко добавил он, обращаясь к однокурснику.
      – Ясное дело. Но ему также известно, что большую часть времени ты проводишь здесь. Советую позвонить ему. Он сказал, что остановился в отеле «Ритц-Карлтон».
      – А то я не знаю, где его искать, – бросил Коллин. – Ладно, ты, наверное, прав. И впрямь лучше поскорее связаться с ним. Раз он примчался сюда из Нью-Йорка, вместо того чтобы просто позвонить, значит, дело срочное.
 
      Несмотря на резкий холод, бостонский Общественный парк был полон народу. Группы демонстрантов размахивали большими, не слишком умело намалеванными плакатами. С импровизированной трибуны в центре каждой группы пылко и очень громко произносили речи ораторы. Несколько ребятишек в теплой зимней одежде мчались как угорелые в сторону спортивной площадки, две женщины с мешками рылись в ящиках для мусора. Три молоденькие девушки, готовясь выйти на лед, сидели на скамейке, зашнуровывая коньки.
      Коллин шел через парк, не замечая ничего, кроме холода, – воротник плотного зимнего пальто поднят, серый кашемировый шарф наполовину закрывал лицо. Ледяной ветер обжигал щеки, вызывал резь в глазах, трепал волосы, все еще влажные после душа.
      Подземный гараж располагался сразу за Зимним садом в западной стороне парка. Холод подгонял, дыхание облачком висело в морозном воздухе. Обойдя пруд, Коллин почти побежал и не замедлил шага, пока не добрался до гаража и своего серебристого «феррари». Торопливо стянул серые кожаные перчатки, достал из кармана пальто ключи и отпер дверцу. Уселся за руль, вставил ключ в замок зажигания, включил двигатель, и тот сразу же заработал. Несколько мгновений Коллин вслушивался в низкое гудение мощного, прекрасно отрегулированного мотора, потом дал задний ход и выехал со стоянки. Отметив, что гараж почти пуст, молодой человек взглянул на золотые часы: ого, позднее, чем ему казалось!
      Выезжая из гаража на Арлингтон-стрит, он снова задумался о том, что привело отца в город. Дела, без сомнения. Жизнь Квентина Деверелла принадлежала исключительно «Интерконтинентал ойл» – корпорации, которую он основал и за тридцать лет сумел превратить в гигант мировой индустрии. Такой же абсолютной преданности делу Квентин Деверелл ожидал от своих служащих и от двух сыновей-близнецов – Коллина и Джастина. Идея отправить их в Гарвардскую высшую бизнес-школу принадлежала именно отцу. Заветной мечтой Квентина Деверелла было дожить до того дня, когда сыновья вместе с ним станут править семейной империей.
      Что касается Джастина, проблем не предвиделось: в его жилах, как и у отца, текла кровь прирожденного руководителя. Он не мог дождаться того дня, когда займет место в совете директоров. Коллин, со своей стороны, никогда подобного энтузиазма не разделял. Точнее говоря, даже представить себе не мог, как целыми днями будет сиднем сидеть в офисе, зарывшись в бумаги, издавая приказы и заключая сделки. Ни малейшего желания стать бизнесменом у него не было. И согласился отправиться в Гарвардскую бизнес-школу лишь из уважения к отцу, для которого это так много значило. Ну и конечно, потому, что ему самому пока было не ясно, чем заняться в жизни.
      Одно время он связывал свое будущее со спортом, а именно с фехтованием. Это была подлинная страсть, вспыхнувшая в душе в тот момент, когда в руках впервые оказалась рапира. Ему тогда только исполнилось четырнадцать – большинство профессиональных фехтовальщиков начинают всерьез тренироваться позднее. Сначала это было просто хобби, потом возникла мысль о возможной спортивной карьере. Его первый тренер, maitre d’armes из Парижа, разглядев природные способности своего ученика, всячески разжигал в душе юноши мечты об олимпийском золоте. С годами страсть к фехтованию привела к тому, что планы отца в отношении будущего Коллина стали казаться молодому человеку все менее и менее привлекательными. Точнее говоря, они просто начали его тяготить. Разозленный этим, Квентин Деверелл решительно положил конец тренировкам сына. «Твое будущее связано с управленческим офисом, а не со спортивным залом», – все время повторял он.
      Коллин, однако, легко не сдавался, и вскоре у него появился новый тренер. В прошлом – золотой медалист из Милана. Он тоже почувствовал большие потенциальные возможности своего подопечного и усиленно подогревал его амбиции. Такое отношение тренера и настойчивая работа привели к тому, что Коллин неуклонно повышал мастерство. Вскоре он перешел от местных турниров к национальным, а затем и к международным. У него выработался собственный стиль яркой, молниеносной, интеллектуальной борьбы. Коллин взял лучшее от обоих тренеров: элементы аналитического французского стиля в обороне и агрессивного итальянского в нападении. К восемнадцати годам на счету Коллина было уже несколько побед в очень крупных турнирах, включая чемпионат мира.
      Он готовился к Панамериканским играм, когда у отца случился сердечный приступ. Понимая, как много для Квентина значит, чтобы они с Джастином полностью отдавались интересам семейного бизнеса, Коллин отложил в долгий ящик мечты об олимпийском золоте и погрузился в учебу. Он не хотел расстраивать отца и причинять ему новые беспокойства.
      С тех пор прошло четыре года, но Коллин до сих пор все еще не решил, чем ему заниматься в жизни, хотя и расстаться со своей мечтой не смог. Область будущих интересов по-прежнему оставалась загадкой для него самого, и это начало даже вызывать раздражение. К чему-то я ведь должен прийти наконец,говорил он себе. Не вечно же пребывать в состоянии неопределенности!.. Может, было бы неплохо, если бы я больше походил на брата.
      Коллин и Джастин были практически неразличимы внешне. И все же любой, проведя в их обществе хотя бы несколько минут, тут же обнаруживал бьющую в глаза разницу в поведении. Коллин был подвижный, яркий, дерзкий, склонный к насмешке, шутке, а его брат – серьезный, суховатый, ультраконсервативный. Хотя им исполнилось всего по двадцать три года, Коллин часто жаловался, что брат ведет себя как старик, а Джастин, в свою очередь, говорил, что Коллин ребячится. Сам Джастин шел к цели уверенно и настойчиво, ничуть не сомневаясь, что в один прекрасный день займет самое высокое положение в «Интерконтинентал ойл».
      Коллину, напротив, по-прежнему не хотелось об этом думать. Стать администратором, пусть даже в отцовской компании? Нет, никогда! Судьба одарила его сердцем и духом истинного искателя приключений. Но вот что конкретно ему нужно? Четкого ответа на этот вопрос не было. Что-нибудь волнующее, требующее напряжения всех сил… В какой-то степени фехтование заполняло пустоту его существования – ни одно другое занятие не рождало у Коллина такого ощущения полноты жизни, не вносило в нее столько напряженности, не требовало так много сил. И пока мечты о получении высочайших наград в этом виде спорта имели под собой хоть какие-то основания, у него не хватало духа окончательно и бесповоротно расстаться с ними. Он продолжал тренироваться почти каждый день, всегда, когда удавалось найти желающего сразиться с ним. К несчастью, большинство гарвардских энтузиастов фехтования были всего лишь любителями и не могли всерьез соперничать со спортсменом мирового уровня.
      Пересекая по дороге в Кембридж реку по Гарвардскому мосту, Коллин бросил мимолетный взгляд на серое, затянутое облаками небо. Похоже, на Бостон и впрямь вот-вот обрушится метель, которую синоптики предсказывали уже три дня. Молодой человек включил радио и нашел станцию, передающую местные новости.
      – Проклятие! – пробормотал он, услышав, что к утру выпадет от пяти до восьми дюймов снега.
      У Коллина были большие планы на этот уик-энд, и метель определенно могла помешать им. Он переключил радио на спортивный канал, подрегулировал громкость и ослабил намотанный вокруг шеи шарф, радуясь, что этот длинный день подходит к концу.
      Машина въехала в темный туннель, ведущий в гараж под домом, и остановилась. Поднимаясь в лифте на свой этаж, Коллин взглянул на часы и решил сразу же позвонить отцу в «Ритц-Карлтон». Квентин Деверелл не любил ждать, даже если речь шла о его собственном сыне.
      Коллин снял шарф и расстегнул пальто. Легкая улыбка коснулась его губ – сегодня вечером к нему должна прийти стряпать студентка из Редклифа, изучающая историю искусств. Она сама – произведение искусства. Если бы удалось задержать ее тут допоздна… Пожалуй, в надвигающейся метели все же есть определенные преимущества.
      Створки лифта раздвинулись, молодой человек вышел из кабины и открыл дверь своей квартиры. И сразу же ему бросилось в глаза, что в гостиной горит свет. Он ощутил легкий укол беспокойства, поскольку точно помнил, что выключил люстру. Потом его осенило: сам ведь дал Лауре ключ на случай, если девушка приедет раньше. Наверняка ей захотелось сделать ему сюрприз. Ну что ж, у него тоже найдется парочка сюрпризов для нее.
      Улыбаясь в предвкушении предстоящего вечера, он открыл дверцу стенного шкафа и…
      – Привет, сын, – раздался за спиной хорошо знакомый голос. – Я уж было подумал, что ты вообще сегодня не придешь ночевать.
      Коллин резко обернулся. В дверном проеме гостиной стоял Квентин Деверелл, высокий, представительный мужчина пятидесяти трех лет, с точно такими же, как у сыновей, резкими чертами худого лица и атлетическим телосложением. Зачесанные назад густые волосы слегка отливали медью, над серо-голубыми глазами брови вразлет. Человек, безусловно, сильный, волевой. И привыкший к повиновению окружающих, включая и его своенравного сына.
      «Подумать только, он – могущественный глава «Интерконтинентал ойл» и одновременно мой отец», – мелькнула мысль, которая нередко заставляла сердце Коллина биться чаще.
      – Как ты вошел сюда? – спросил он, вешая пальто в стенной шкаф.
      – Управляющий впустил меня, – с улыбкой ответил Квентин Деверелл. – Что тут удивительного? Ведь именно я оплачиваю твой маленький сибаритский уголок.
      – А заодно получаешь детальный отчет о том, когда я ухожу, прихожу и кого принимаю? – Коллин закрыл дверцу шкафа и с улыбкой повернулся к отцу.
      – В этом нет никакой необходимости, – усмехнулся Деверелл. – Я ведь знаю тебя, твои привычки и… твои вкусы. Неужели забыл, кто я?
      – Помню… даже слишком хорошо. – Коллин помолчал. – Что привело тебя в Бостон, папа?
      Деверелл улыбнулся:
      – Разве нужен повод, чтобы время от времени навещать сыновей?
      – Нет, – задумчиво ответил Коллин, – но когда ты, выражаясь твоими словами, навещаешь нас, это никогда не происходит без конкретной причины. Меня снова вызывают на ковер?
      – Отнюдь нет.
      – Какова же истиннаяпричина твоего визита? – «Время для которого выбрано не слишком удачно», – мысленно продолжил Коллин.
      Он прошел мимо отца в гостиную, стены которой украшали гравюры с изображением охотничьих сцен. С минуты на минуту придет Лаура, а в присутствии отца вряд ли удастся разыграть роль радушного, милого хозяина со всеми вытекающими отсюда последствиями.
      – Окончание твоей учебы.
      – До этого еще четыре месяца, папа, – улыбнулся Коллин. – Ты так жаждешь поскорее приковать меня цепью к письменному столу в одном из своих офисов?
      – Отнесись же наконец к этому посерьезнее, Коллин, – насупился Деверелл. – Твое будущее связано с компанией. Твое и Джастина. Вы оба наследуете ее.
      – Прости, папа, – мягко произнес Коллин. – Я очень серьезно отношусь к нашей компании. Мне отлично известно, как нелегко тебе было добиться, чтобы «Интерконтинентал ойл» стала такой, как сейчас. И я помню, какое значение ты придаешь нашей с Джастином работе в компании. Мне просто трудно представить самого себя вечно корпеющим над бумагами, вот и все. – Молодой человек подошел к бару в углу комнаты. – Хочешь что-нибудь выпить?
      Деверелл кивнул.
      – Виски с содовой. – Он помолчал, оглядываясь. – Не перестаю удивляться разнице ваших с Джастином вкусов. Ты как будто выходец из далекого прошлого. Квартира же твоего брата настолько сверхсовременна, точно он живет уже в двадцать первом веке.
      – Зато в ней нежилой дух, – скучающим тоном отозвался Коллин, наполняя бокалы. – С трудом верится, что там вообще кто-то живет.
      – Мне всегда казалось, что близнецы должны быть очень близки друг другу. – Деверелл принял бокал, предложенный сыном. – Ближе, чем обычные братья или сестры.
      – Честно говоря, не думаю, что Джастин способен на близость с кем бы то ни было, папа. – Коллин не считал нужным скрывать от отца свое мнение. – Насколько мне известно, он даже никогда не имел дела с женщиной…
      – Хватит, Коллин, – резко оборвал Деверелл. – Твой брат прежде всего заботится о своем будущем. Неплохо бы и тебе взять с него пример.
      Коллин нахмурился. Снова та же старая песня.Иногда он испытывал сожаление, что принимает так близко к сердцу все связанное с отцом и нередко действует наперекор своим устремлениям, чтобы завоевать его уважение. Было бы гораздо легче жить, ориентируясь лишь на себя, на то, чего хотелось лично ему.
      – Я постараюсь, папа.
      – Мы с Джастином встречались за ленчем у «Эпли», – продолжал Деверелл. – Жаль, что тебя не было с нами.
      – Я был в гимнастическом зале. И даже не знал, что ты в городе. – Коллин уселся на кушетку напротив отца, подтянув одну ногу так, что колено почти касалось груди, и сделал глоток из бокала.
      – Опять фехтование? – Лицо Деверелла выражало явное неодобрение.
      – Не волнуйся, моим занятиям оно не мешает. Думаю, я по-прежнему могу сказать, что иду в группе третьим.
      – Коллин, я прекрасно понимаю, как сильно тебя всегда привлекала рапира. Бог знает, твое обучение обошлось весьма недешево, – вздохнул Деверелл. – И я горжусьтвоими успехами. – Он перевел взгляд на многочисленные призы, висящие на одной из стен. – Но твое место в «Интерконтинентал ойл», рядом со мной и братом.
      Коллин криво усмехнулся.
      – Если хочешь услышать правду, папа, скажу тебе вот что. По-моему, Джастин был бы только рад, если бы я остался в стороне от нашего бизнеса.
      – Даже на секунду не допускаю такой мысли! – Деверелл энергично покачал головой. – Джастину с самого начала было известно, что в мои планы входит привлечь вас обоих к активному управлению компанией.
      Коллин на мгновение задумался.
      – Не слишком ли много будет начальников? – не удержавшись, пробормотал он.
      Квентин Деверелл нахмурился.
      – Вы с братом не часто встречаетесь, верно? – Он подчеркнуто проигнорировал последнее замечание сына.
      – У него своя жизнь, у меня своя. – Коллин допил то, что оставалось в бокале. – У нас в самом деле мало общего. Разве что, глядя в зеркало, мы видим одно и то же лицо.
      – Вы действительно разные, и это меня огорчает. Рано или поздно наступит день, когда вы возглавите компанию…
      – Уж не лелеешь ли ты в глубине души желание, чтобы твое царство распалось, папа? – спросил Коллин, безрадостно рассмеявшись. – Тебе прекрасно известно, что мы с Джастином совместимы, как масло с водой.
      – Да, – со вздохом ответил Деверелл. Перед некоторыми обстоятельствами пасовал даже он.
 
      Между Коллином и Джастином с детства не было близости. Они были так похожи внешне, что отличить их могла лишь мать, жена Деверелла Франческа, но даже ей это не всегда удавалось без труда. Различие же в характерах и поведении просто бросалось в глаза. Порой вообще не верилось, что они братья, тем более близнецы.
      Франческа родила их раньше времени, за месяц до предполагаемого срока. Она вместе с мужем находилась тогда в Южной Америке в деловой поездке, связанной с эксплуатацией буровых «Интерконтинентал ойл». Близнецы родились в венесуэльском госпитале в Каракасе, и с первого мгновения стало ясно, что похожи они лишь внешне.
      Появившись на свет первым, Коллин тут же пронзительно и возмущенно закричал. Рождение Джастина – на четыре с половиной минуты позже – протекало на редкость спокойно.
      И в младенческом возрасте разница между ними была не менее заметна. Коллин рос нетерпеливым и темпераментным. Если ему требовался рожок, то немедленно, безо всяких проволочек, а иначе малыш разражался возмущенным плачем. Джастин, напротив, был исключительно тихим ребенком. Даже в самом нежном возрасте в нем ощущалось какое-то спокойное достоинство. Можно сказать, с ним и хлопот-то никаких не было.
      Через три года родители окончательно поняли, что их сыновья – близнецы только в физическом смысле, но отнюдь не по складу ума. Уже в те времена Коллин был сущим наказанием, а Джастин вел себя как-то неестественно тихо и спокойно.
      – По-моему, этот чертенок умудрится кому хочешь вымотать нервы, – говорил Деверелл жене, в очередной раз вытащив Коллина из своего кабинета или из кухни, где сорванец вертелся под ногами и мешал повару. – Из Джастина скорее всего выйдет ученый, а Коллин… Коллин просто какой-то возмутитель спокойствия!
      В шесть лет Джастин уже два с половиной года как умел читать и по-прежнему вел себя необычно спокойно и сдержанно для своих лет. На совести же Коллина к этому времени было увольнение трех нянь, последняя из которых называла своего юного подопечного не иначе как чистым бесенком. В среднем дважды в неделю в доме по его милости включалась охранная сигнализация. Он скормил маленький резиновый мячик одной из собак, охранявших дом, и, разыгрывая побег из тюрьмы, свалился с дерева, росшего под окном спальни.
      Чем старше становились мальчики, тем сильнее ощущалась их непохожесть. Беспокойный Коллин, вечный искатель приключений, то и дело нарывался на неприятности; Джастин был прилежен и легко управляем. С годами эти различия разводили братьев все дальше и дальше, пока всякий намек на близость между ними не исчез. В восемнадцать они уже встречались только в случае крайней необходимости.
      Оба мальчика были явно умны, обладали значительным интеллектуальным потенциалом, и все же лишь Джастину удалось добиться заметных успехов в учебе. Коллина исключили чуть ли не из всех частных школ Манхэттена, а характеристики, выдаваемые ему учителями и консультантами, были удивительно схожи: «Коллин Деверелл – необыкновенно способный ученик, который мог бы добиться выдающихся успехов, если бы не сильно развитая в нем тенденция к непослушанию. Трудный ребенок, лишенный всякого уважения к авторитетам».
      Мать не сомневалась, что это просто определенная фаза его развития и со временем он перерастет свои недостатки. Отца, однако, уже тогда это всерьез беспокоило. Он напоминал жене, что по праву первородства, в соответствии с которым, в частности, определялось, какой из близнецов, рожденных в монаршей семье, со временем займет трон, Коллин, родившийся первым, являлся естественным наследником и должен впоследствии возглавить «Интерконтинентал ойл».
      – Но ты не король, и твоя компания – не монархия, – ответила ему Франческа во время очередного обсуждения этой проблемы. – Решать должен сам Коллин. А вдруг он не захочет пойти по твоим стопам? В конце концов, Джастин гораздо больше подходит для роли…
      – Франческа, у нас двое сыновей, – перебил ее Квентин Деверелл, которому надоели споры, то и дело возникавшие после рождения детей. – Они оба – наследники нашей компании, и, по-моему, будет правильно, если и тот, и другой примут на себя ответственность за нее.
      – Дорогой, Коллину по натуре меньше всего подходит роль администратора, – возразила жена. – Ты же знаешь, бесполезно заставлять его заниматься чем-то против воли. Пусть Джастин управляет компанией. Коллин мог бы иметь равную с ним долю акционерного капитала, заседать в совете директоров…
      – Что?! Допустить, чтобы мой сын прожигал жизнь, разъезжая по всему миру и изображая Эрола Флинна?  – взорвался Деверелл. – Нет! Даже слышать об этом не желаю!
      – Но если именно этого он хочет… – Под его взглядом Франческа смолкла.
      – Сомневаюсь, чтобы в данный момент даже сам Коллин знал, чего он на самом деле хочет, – тоном непреклонной решимости заявил Квентин. – Но, думаю, ему пора бы уже осознать одно – прожить без ответственности невозможно.
 
      Отсутствие у Коллина интереса к делам компании многие годы беспокоило Квентина Деверелла гораздо сильнее, чем ему хотелось признавать. Пока Джастин трудился как пчелка, готовясь к роли, предназначенной ему от рождения, Коллин с не меньшим упорством противился тому, чтобы взвалить на свои плечи эти обязанности. Джастин упорно учился, много и усердно работал. Коллин же, напротив, с ранних лет проявлял повышенный интерес к сексу и, казалось, задался целью иметь как можно больше амурных побед. В каникулы он путешествовал по Европе, без счета завоевывая сердца представительниц прекрасного пола. Но что огорчило Квентина Деверелла больше всего, так это письма друзей и коллег, которые во время последних летних каникул Коллина не раз натыкались на него в казино французской Ривьеры.
      Прежде Квентин Деверелл думал, что его сын превращается в Ромео мирового масштаба, однако увлечение Коллина азартными играми показалось ему гораздо более опасным. Деверелл уговаривал себя: со временем все переменится. Вот повзрослеет Коллин, и у него появятся другие интересы. Но время шло, а ничего не менялось.
      Квентина не покидало ощущение, что Коллин, может быть, подсознательно, проявляет таким образом свою обиду на то, что отец оборвал его карьеру фехтовальщика. Если бы только удалось убедить сына посмотреть на это другими глазами! Если бы только Коллин понял, что трепет жарких спортивных дуэлей, соблазны игорных столов и рулетки – ничто по сравнению с захватывающим риском и азартом той деятельности, которой в своем офисе занимался его отец. Если бы только у Коллина открылись глаза и он увидел наконец, где его настоящее место. Если бы только его сыновья поняли, часто с грустью думал Квентин Деверелл, что сочетание холодной логики Джастина со склонностью к риску Коллина могло превратить их в команду, которой не найдется равных. Никто не смог бы остановить их.
 
      Стянув маску, Коллин взял со скамьи полотенце и вытер вспотевшее лицо.
      – Что-то ты совсем скис, Фарнсворт, – усмехнулся он. – Думаю, я мог бы разделаться с тобой, даже если бы одна рука у меня была привязана за спиной.
      – Нисколько не сомневаюсь, – тяжело дыша, ответил Дерек Фарнсворт, положив рапиру и снимая перчатку.
      Коллин рассмеялся.
      – Я… – Он оборвал себя на полуслове, увидев, что в гимнастический зал вошел Джастин. – Черт, – еле слышно пробормотал молодой человек, – что ему-то здесь нужно?
      – Всегда приятно наблюдать за проявлениями братской любви, – саркастически заметил Дерек Фарнсворт. – У меня идея: а почему бы тебе не вызвать на состязание его?
      Коллин усмехнулся:
      – Сражаться с Джастином? Да это все равно что муху прихлопнуть. Ему только в мяч играть. Там уж точно не прольется кровь.
      – Думаю, лучше оставить вас наедине. Попытайся узнать, что заставило твоего дорогого братца снизойти до нас, простых смертных. – Фарнсворт собрал свои вещи и направился к выходу.
      – Коллин, – Джастин подошел к брату, – я так и думал, что ты здесь.
      Коллин небрежно отшвырнул полотенце.
      – А мне казалось, что уж тут-то я в безопасности… Ты ведь всегда терпеть не мог это место.
      Джастин проигнорировал сарказм, прозвучавший в словах брата.
      – Я пришел сюда не для того, чтобы обмениваться колкостями, – сухо произнес он.
      – Еще бы! Ты никогда не принимаешь участия в состязаниях, в которых не имеешь ни малейшего шанса победить. – Коллин взял со скамьи перчатку и рукавицу. – Ну, ладно. Так что же привело тебя сюда?
      – Сегодня утром звонил отец. Как обычно, он не смог связаться с тобой, – холодно ответил Джастин. – Где ты пропадал?
      – Какого черта? Я не собираюсь торчать у телефона, ожидая звонка. Что опять стряслось?
      – Он хочет, чтобы мы прилетели на уик-энд. – Джастин с презрительным видом оглядел гимнастический зал. – Ожидаются гости с Юга, с которыми, по мнению отца, нам следует встретиться.
      – Снова начнутся разговоры насчет преемственности и прочего в том же духе? Надо отдать отцу должное – он никогда не оставляет попыток добиться своего.
      – Что касается тебя, то, может быть, ему именно так и следует поступать, – заметил Джастин. – Но похоже, это пустая трата времени.
      – Вот тут, возможно, ты прав, – согласился Коллин. – Но если он и оставит меня в покое, то не потому, что я сумею переубедить его. Такое вообще невозможно.
      Джастин пристально посмотрел на брата.
      – Тебя в самом деле совершенно не интересует наша компания?
      – Разве я говорил что-либо подобное?
      – Ты – нет. Но твои поступки говорят сами за себя. – В тоне Джастина отчетливо прозвучало осуждение. – Думаешь, отцу непременно нужно сообщать все открытым текстом? Или воображаешь, будто ему неизвестно, что ты мечтаешь только о том, чтобы мотаться по всей Европе с рапирой в одной руке и очередной женщиной в другой?
      – Тогда почему он продолжает настаивать на своем?
      – Может быть, твое будущее беспокоит его больше, чем тебя самого, – ответил Джастин.
      Коллин пристально посмотрел на брата.
      – Я никогда не отвергал предложений папы, и тебе это отлично известно. – Он уже с трудом сдерживал нарастающую злость. – Мне известны его планы относительно меня, и я против них ничего не имею. Я ведь здесь, не так ли?
      – Не проявляя особого энтузиазма… В общем, да, ты здесь, – с явной неохотой согласился Джастин.
      – Тогда отвяжись от меня! – вспыхнул Коллин, резко повернулся и вышел.
      Брат молча смотрел ему вслед.
 
      Коллин обожал Морской Утес – поместье Девереллов, возвышающееся над проливом Лонг-Айленд-Саунд. Самые счастливые его воспоминания были связаны с местом, где он вырос. Ему не надоедало поздно вечером или в ранние утренние часы подолгу бродить по аллеям и тропинкам прекрасно обустроенного парка, окружавшего величественный особняк в английском стиле. Парка, где чего только не было – и ухоженные сады, и рукотворный водопад, и каменные балюстрады… Воспоминания о детстве всегда наполняли душу Коллина радостью. Тогда он целыми днями носился по холмам вокруг пруда, терроризировал слуг бесконечными проделками, вел долгие беседы с матерью. Ей он мог доверить все, в том числе сомнения и страхи, которые частенько испытывал, сначала еще ребенком, потом на пороге зрелости. Коллин любил обоих родителей – даже давящая властность отца ни в какой мере не ослабила любовь к нему, – но с матерью всегда был более близок.
      «Странно, – подумал он, глядя в ясное, усыпанное звездами июньское небо, – как будто даже гены оказались поделены между мной и братом». Джастин унаследовал от отца неистовое честолюбие и холодную британскую сдержанность, Коллину же достались чисто итальянские черты матери – яркость и страстность. И он ничуть не сожалел об этом. Джастин не умел проявлять свои эмоции, а Коллин – контролировать их. Его чувства – любовь, страсть, гнев или страдание – всегда были сильнее, ярче, насыщеннее, чем у брата. «Страстность – признак слабости», – не раз говорил отец. Но отсутствие ее, полагал Коллин, это смерть заживо.
       Хорошо быть дома, в который раз подумал он. Долгие годы он корпел в Гарварде над книгами, вовсе не будучи уверен в том, что тратит время не впустую. Хорошо, что все это позади. Отец уже предвкушал, как в самое ближайшее время они с Джастином водворятся в кабинетах «Интерконтинентал ойл», но Коллин твердо решил еще до конца этой недели поговорить с ним. Сказать, что пока не готов к выполнению роли, которую отец предназначил для него. И что он хочет – нет, ему это просто необходимо – отойти на некоторое время в сторону, обдумать все как следует. Отправиться в Европу, принять участие в нескольких турнирах, побродить по казино – в общем, расслабиться. Месяц-два, не больше. Может быть, это позволит ему принять решение.
      Сомнения все еще глодали его. Ему предстояло включиться в управление «Интерконтинентал ойл», потому что так хотел отец. Но достаточно ли это веская причина, снова и снова спрашивал себя Коллин, чтобы на всю оставшуюся жизнь привязать себя к компании и, возможно, лишиться того, что сделало бы его по-настоящему счастливым?
      – Ты что-то был необычно тих за обедом, – раздался за спиной хорошо знакомый голос.
      Коллин обернулся. В дверном проеме стояла Франческа Деверелл. Ее силуэт четко выделялся на фоне яркого света, лившегося через балконную дверь музыкального салона. В свои сорок девять лет эта женщина выглядела потрясающе – высокая, стройная, с той благородной манерой держаться, которая дается лишь от рождения. Черные пышные волосы и темные глаза со всей очевидностью свидетельствовали о ее флорентийском происхождении.
      «И тут соблюдено своего рода равновесие», – подумал Коллин. Хотя овальные удлиненные лица с резкими чертами они с Джастином унаследовали от отца, смуглая кожа им, безусловно, досталась от матери.
      – Мне хотелось побыть одному… подумать, – ответил он, заставив себя улыбнуться.
      – Ну, конечно. – Мать подошла поближе. – Ты наверняка испытываешь сейчас чувство облегчения, разделавшись наконец с учебой и освободившись от этой обязанности.
      – Самое трудное еще впереди.
      – Скажи отцу, что не хочешь работать в компании, – посоветовала Франческа.
      – Как ты догадалась, что я об этом думал? – Коллин удивленно посмотрел на мать.
      – Я знаю тебя, мой дорогой, – негромко рассмеялась она.
      – Неужели это так заметно?
      – Для меня – да. – Франческа нежно дотронулась до его руки. – Я всегда одинаково любила и тебя, и твоего брата. К сожалению, мне не удавалось достигнуть с ним такой близости, как с тобой. – Она помолчала. – Джастин всегда так сдержан… со всеми. Но ты… Ты для меня как открытая книга. Стоит лишь заглянуть в твои глаза, и становится ясно, что ты чувствуешь. Душа нараспашку – это про тебя сказано.
      – Отец знает? – спросил Коллин.
      – Твой отец видит только то, что желает видеть, – ответила Франческа. – Он абсолютно уверен, что кресло администратора – самое подходящее для тебя место.
      – А ты как считаешь?
      – Важно только то, как считаешь ты сам. – Она улыбнулась. – Чем бы тебе хотелось заниматься в жизни?
      Коллин глубоко вздохнул:
      – Понятия не имею.
      – Но, во всяком случае, не тем, что предлагает отец?
      Коллин кивнул:
      – А ведь он рассчитывал на меня с тех самых пор, как мы появились на свет.
      – Да уж, никто не знает этого лучше, чем я. – Франческа, положив руки на плечи сына, заглянула ему в глаза. – Поговори с ним, Коллин. Расскажи о своих чувствах. Признайся, что не готов. Не связывай себя обязательствами лишь из чувства сыновнего долга.
      – Дело не только в долге, мама, – возразил Коллин. – Я хочу, чтобы он уважал меня. Чтобы гордился мной. Мне это необходимо.
      – Но человек должен прежде всего сам уважать себя, – продолжала убеждать его Франческа. – Чтобы быть по-настоящему счастливым, необходимо в первую очередь руководствоваться собственными стремлениями и желаниями, а не жить по указке других. Кроме того, я уверена, отец в любом случае будет гордиться тобой… чем бы ты ни занимался.
      – А что, если он все же прав? И мое место действительно в компании?
      – Послушай, Коллин, мы с твоим отцом на следующей неделе летим в Каракас в связи с работой наших морских буровых. Пожалуй, тебе имеет смысл все хорошенько обдумать за это время, а потом обсудить с ним. Не исключено, к нашему возвращению…
      Коллин улыбнулся и обнял ее.
      – Что бы я делал без тебя, мама?
      – Надеюсь, тебе не скоро предоставится возможность выяснить это, – с нежностью глядя на него, ответила она.
 
      – Ты уверен, что мы одни? – обеспокоенно спросила стройная блондинка, поднимаясь вслед за Коллином по широкой дубовой лестнице.
      – Не сомневаюсь.
      Продвинувшись в отношениях с этой женщиной так далеко, он не собирался позволить ей ускользнуть лишь из-за каких-то дурацких опасений. Фэллон Меррит обратила на себя его внимание еще четыре месяца назад, когда, возвращаясь после очередного нудного посещения отцовских офисов, Коллин увидел в киоске модный журнал с ее портретом. Его тут же пленили пышные светлые волосы, большие зеленые глаза и прелестное лицо, но больше всего понравилось тело, выставленное на всеобщее обозрение.
      Для знакомства пришлось прибегнуть к некоторым семейным связям. Понадобилось почти три недели, чтобы уговорить ее приехать в Морской Утес на уик-энд. Мысль спать с ним в доме его родителей не слишком привлекала Фэллон, но, по словам Коллина, они все еще находились в Южной Америке и появиться неожиданно никак не могли.
      – Поездки отца часто оказываются длиннее, чем он планирует, но уж никак не короче, – уверял он ее, ведя наверх, в свою спальню. – Я даже всех слуг отпустил на уик-энд, чтобы мы могли побыть наедине. Надеюсь, ты не собираешься разочаровать меня?
      – Конечно, нет.
      Как только они оказались в комнате, Коллин закрыл дверь, обнял Фэллон и принялся жадно целовать, медленно водя руками вверх и вниз вдоль изгибов тела, лаская его сквозь полупрозрачную ткань легкого летнего платья. Он уже начал поднимать юбку, но девушка резко отстранилась.
      – Ты не хочешь задернуть шторы?
      – Зачем? – удивился Коллин.
      – Ну… Ты же понимаешь…
      – Вообще-то мне нравится видеть, что я делаю, – сказал он, поддразнивая Фэллон.
      – Пожалуйста, Коллин! – Ее явно смущала мысль улечься с ним в постель при ярком свете дня.
      – Ладно, – неохотно сдался он, пересек большую комнату, эффектно декорированную дорогими тканями ярких цветов, и задернул тяжелые бархатные шторы. Спальня погрузилась во мрак. – Так лучше?
      – Гораздо.
      Коллин снова обнял и стал целовать Фэллон. Расстегнул платье на спине и стянул его вниз, позволив упасть на ковер. Снял нижнее белье и отбросил в сторону, ртом нашел ее губы и сильно, требовательно прижался к ним. Просунув ладонь ей между ног, принялся ласкать, пока она не начала извиваться под его руками.
      – Раздень меня, – прижимаясь всем телом, пробормотал он ей на ухо.
      Фэллон молча кивнула и начала расстегивать его рубашку. В это время Коллин, обхватив ладонями ее груди, кончиками пальцев теребил соски.
      Покончив с рубашкой, девушка занялась застежкой пояса и брюками. Когда они соскользнули вниз, Коллин переступил через них, испытывая все нарастающее желание. Фэллон продолжала ласкать его, возбуждая еще больше. Внезапно Коллин резко толкнул ее на постель и лег сверху, скользя руками по обнаженному телу. Он осыпал поцелуями шею Фэллон, плечи, нежно водил языком по соскам. Потом его губы передвинулись ниже, вдоль живота, к треугольнику мягких, светлых волос на лобке. Поглаживая мягкими движениями пальцев, он все время целовал ее – сначала легко, потом все более страстно. Возбуждение Фэллон нарастало, она вновь начала извиваться под ним. Обхватив ее бедра руками, Коллин прижимал девушку к постели, не давая вырваться, продолжая действовать языком и губами, и не отпускал до тех пор, пока она не закричала, умоляя его остановиться. Тогда, приподнявшись, он неистово вошел в нее и взял быстро, без единого слова.
      В момент, когда они одновременно достигли пика наслаждения, дверь резко распахнулась и поток слепящего света хлынул в темноту. Коллин испуганно поднял голову. В дверях стоял Джастин с потемневшим от гнева лицом.
      – Следовало ожидать, что ты и на это способен! – с негодованием воскликнул он. – Мог бы по крайней мере соблюдать приличия и не приводить своих приятельниц сюда. – Джастин поднял с ковра платье и сердито швырнул молодой женщине. – Полагаю, вам лучше уйти.
      Коллин сел.
      – Проклятие! Еще одно слово…
      – Все в порядке, Коллин, – быстро ответила Фэллон, натягивая простыню на грудь. – Если вы оба оставите меня ненадолго одну, чтобы я могла одеться…
      Коллин снизу вверх с неприязнью смотрел на брата.
      – А ты мог бы по крайней мере постучать, прежде чем врываться в мою спальню.
      – Меня вообще здесь не было бы, если бы тебе не вздумалось отключить все телефоны, – холодно ответил Джастин. – Я сам беспрерывно звонил тебе, начиная с самого утра. Куда, позволь спросить, подевались слуги?
      – Я отпустил их на уик-энд. – Только тут Коллин заметил на лице брата выражение, которого никогда не видел прежде и которое… Нет, он не мог понять, что оно означало. – Зачем я тебе так срочно понадобился? Случилось что-то скверное?
      – Да уж, на этот раз ты чертовски прав, именно скверное, – с горечью ответил Джастин. – Пока ты тут развлекался, на одной из буровых вышек в Венесуэле произошел взрыв… – Он смолк, впервые в жизни утратив дар речи.
      Коллин смотрел на брата, охваченный внезапным и все возрастающим чувством тревоги.
      – Мама и отец… – начал было он и смолк, чувствуя, как ужас захлестывает его.
      – Они погибли, – хрипло сказал Джастин, когда ему удалось наконец вновь обрести голос. – Они оба погибли.

      Реактивный самолет компании «Интерконтинентал ойл» приземлился в аэропорту Симона Боливара в тринадцати милях от Каракаса. Это произошло на рассвете жаркого, влажного летнего дня. Коллин и Джастин с трудом пробились сквозь толпу к ожидавшему их автомобилю.
      Вездесущая пресса была тут как тут, осаждая братьев вопросами относительно взрыва и гибели родителей. Джастин что-то отвечал журналистам, но Коллин как танк двигался вперед, не считая нужным скрывать свое негодование. С какой стати они толпятся тут, вместо того чтобы оставить его один на один со своей потерей? Почему вьются вокруг, точно стая проклятых стервятников?
      – Мог бы и сказать что-нибудь, – заметил ему Джастин, когда они наконец оказались в лимузине. – Нам нужно поддерживать имидж…
      – К чертям имидж… и компанию вместе с ним, – огрызнулся Коллин, сквозь затемненное стекло глядя на Карибское море. – Мама и папа погибли, Джастин… Вот все, что в данный момент имеет значение.
      – Я понимаю, что заводить серьезный разговор с тобой сейчас бесполезно? – спросил Джастин, утонув в сиденье и отвернувшись от брата.
      – Совершенно верно, – без колебаний ответил Коллин. – Я не в настроении сейчас спорить с тобой.
      – Странно, – холодно заметил Джастин. – Мне казалось, ты всегда в настроении, если предоставляется возможность поспорить.
      – Оставь меня в покое. – Угрожающие нотки в голосе Коллина заставили Джастина смолкнуть.
      Остальной путь до Каракаса прошел в молчании, оба полностью погрузились в свои мысли. Коллин попытался вспомнить, когда в последний раз был здесь. Два года назад? Квентин Деверелл тогда решил, что сыновьям пора начать знакомиться с многочисленными буровыми и холдингами «Интерконтинентал ойл», разбросанными по всему миру. Конечно, у них имелись нефтяные месторождения в Техасе, бурение велось и на Аляске, а в самое последнее время большое количество буровых вышек взяли в аренду в Южно-Китайском море. И все же глубоководными разработками в Венесуэле Квентин Деверелл гордился больше всего. Именно здесь, не раз повторял он сыновьям, в 1946 году была основана компания «Интерконтинентал ойл». И ему всегда казалось весьма знаменательным, что его дети также родились здесь.
      Вскоре Коллин увидел остатки того, что всего два дня назад представляло собой самую крупную морскую буровую во всем южном полушарии.
      Коллин хотел похоронить родителей в Морском Утесе, но адвокаты отца, ссылаясь на какие-то правила, терпеливо объясняли ему снова и снова, что это невозможно. Поэтому Джастин сделал необходимые приготовления, чтобы похоронить их на кладбище в Сэндс-Пойнте. Он позаботился обо всем.
      Сама мысль о необходимости принимать участие в организации неизбежного ритуала похорон наводила на Коллина ужас. Он никак не мог поверить в то, что родители мертвы. Прошла всего неделя после его задушевного разговора с матерью, во время которого было принято решение сообщить отцу о нежелании работать в семейной компании. И вот теперь поверенные отца известили, что именно он, Коллин, стал главой совета директоров. Как ни трудно было в это поверить, отец оставил компанию ему. Можно сказать, собственной рукой насильно усадил в руководящее кресло.
      Коллин бросил взгляд на Джастина, который тоже углубился в собственные мысли. О чем думал брат в эту минуту? Что чувствовал? Скорее всего разочарование. Может быть, даже злился как черт. Отдавая компании буквально всю жизнь, Джастин наверняка рассчитывал занять место отца в совете директоров. Проклятие, он заслужил это!.. Но даже когда поверенные отца огласили завещание, Джастин внешне воспринял новость совершенно бесстрастно. Ни гневной вспышки, ни каких-либо других эмоций. Почему? – удивлялся Коллин. О чем его брат думал, слушая последнюю волю отца?
      И еще: о чем думал сам отец, составляя завещание?
 
      Джастину и адвокатам «Интерконтинентал ойл» понадобилось несколько дней, чтобы покончить с формальностями, связанными с доставкой тел Квентина и Франчески Деверелл в Соединенные Штаты. И то они смогли сделать это лишь с помощью высокопоставленных чиновников американского посольства в Каракасе.
      Коллин никакого участия в юридических процедурах не принимал. Он проводил много времени в маленькой лодке, часами плавая вокруг обломков буровой. Разговаривал с людьми, уцелевшими во время несчастья, задавал бесконечные вопросы, пытаясь выяснить, что же именно и как случилось. Эта буровая в открытом море существовала уже в течение многих лет. Лет!Что же произошло на этот раз? Почему? Что могло послужить причиной взрыва?
      Власти оказались не в состоянии вразумительно ответить на эти вопросы. И вряд ли когда-либо удастся выяснить, что именно привело к трагедии, заявили они.
      – Какая теперь разница? – раздраженно спросил Джастин, когда Коллин как-то вечером за обедом снова поднял этот вопрос. – Они мертвы. Их больше нет, и буровой тоже…
      – Я хочу знать, почему они погибли! – упорствовал Коллин. – Хочу знать, что послужило причиной взрыва! Хочу знать, можно ли было его предотвратить, сделать так, чтобы все эти люди, включая и наших родителей, уцелели!
      – Напрасный труд, – устало произнес Джастин и бросил салфетку на стол. Он был заметно раздражен упрямством брата. – Теперь это никакого значения не имеет.
      Коллин пристально посмотрел на него. С самого начала, с того момента, когда Джастин явился в Морской Утес, чтобы сообщить Коллину о взрыве, он вел себя настолько холодно и бесстрастно, что это казалось даже противоестественным. Не человек, а робот. Делал все, что требовалось, но совершенно отстраненно, точно происходящее его лично вовсе не касалось. У Коллина не раз возникал вопрос: огорчила ли Джастина хоть в какой-то степени смерть родителей? Однако сейчас, вот в эту самую минуту, возникло ощущение, что брат с трудом справляется с собой, изо всех сил стараясь, как и прежде, производить впечатление спокойного и сдержанного человека. Внезапно Коллину стало жаль брата. Душа его потянулась к Джастину… Но что-то удерживало от проявления теплых чувств.
      Может ли один вечер перечеркнуть двадцать лет враждебности? Исчезнет ли она когда- нибудь вообще из наших отношений?
 
      Жарким летним утром в середине августа Коллин, глубоко задумавшись, в одиночестве бродил по обширным землям поместья Морской Утес. Прошло шесть недель после их с Джастином возвращения из Южной Америки, шесть недель после похорон родителей в Сэндс-Пойнте. Шесть недель с тех пор, как Коллин в последний раз видел брата или хотя бы разговаривал с ним.
      После похорон ни тот, ни другой не предпринимали попыток хотя бы поговорить. Коллин считал, что нужно дать Джастину возможность и время справиться с горем. Ему вспоминались слова матери, сказанные накануне злополучной поездки в Каракас, о том, что ей никогда не удавалось сблизиться с Джастином так же, как с ним, Коллином. Может быть, брат просто боялся дать себе волю, боялся проявлять свои чувства. Может быть, Джастин вовсе не был холодным и бесчувственным человеком.
      «Теперь, когда мама и отец ушли, мне следует попытаться перебросить мост через пропасть, разделяющую нас, – думал Коллин. – Помириться. Неужели после всех этих лет между нами на самом деле нет никаких точек соприкосновения?»
      Коллин прекрасно понимал, что должен находиться сейчас в офисе «Интерконтинентал ойл» в Манхэттене, помогать Джастину удерживать компанию на плаву после смерти отца, не дать ей распасться. И все же у него по-прежнему не было ни малейшего желания взваливать на себя это бремя. Пока еще нет. Он, конечно, в долгу перед отцом, но, с другой стороны, ведь именно эта проклятая компания стала причиной гибели родителей. И Коллин никак не мог заставить себя включиться в борьбу за ее выживание. Джастин осуждал его, считая такое поведение глупым и нелогичным, однако Коллин был не в силах справиться с собой.
      Он бродил по просторным комнатам поместья, его рассеянный взгляд скальзил по антикварным произведениям искусства и бесценным картинам. Но замечал Коллин не столько их, сколько следы трудов, вложенных родителями в обустройство дома, – следы той жизни, которая в одно мгновение растаяла как дым. Вынул драгоценности матери из сейфа в спальне, подержал их в руках, точно пытался таким образом вызвать ее дух. Уселся в обитое замшей рабочее кресло в кабинете отца, с удивлением обнаружив, что здесь все еще сохранился запах его одеколона и лосьона после бритья. Посмотрел на большую карту на стене, усеянную яркими разноцветными кнопками, обозначавшими холдинги «Интерконтинентал ойл», разбросанные по всему миру.
      «Царство моего отца, – грустно думал он. – Царство, созданное им из ничего и оставленное в наследство сыновьям. Царство, которое убило его. Почему? – снова и снова спрашивал себя Коллин. – Как могло такое случиться?»
      Прошел почти месяц, прежде чем ему удалось заставить себя приказать слугам, чтобы убрали одежду и другие личные вещи родителей. Зрелище того, как коробки, заполненные тем, что осталось от отца и матери, перекочевывают в кладовку, подводило под трагедией некую окончательную черту. «Как будто еще одно, последнее прощание с ними», – думал Коллин, наблюдая за тем, как коробку за коробкой уносят прочь. Теперь у него остались лишь воспоминания – и «Интерконтинентал ойл», индустриальный гигант, с которым рано или поздно придется встретиться лицом к лицу.
 
      Фехтование часто сравнивают с шахматами в том смысле, что оно требует напряженных психологических усилий и, по существу, является борьбой умов. Искусному фехтовальщику необходимо обладать способностью перехитрить своего противника, с одной стороны, предугадывая его действия, а с другой – сбивая с толку неожиданной атакой. Фехтовальщик должен быть умен, терпелив, находчив, должен обладать хорошей реакцией, способностью замечать и использовать слабости противника. Что касается Коллина, то все эти качества были присущи ему от рождения. Еще первый его тренер, Жан-Мишель Перри, всегда говорил, что если кто-то и рожден для рапиры, то это Коллин Деверелл.
      – У тебя все задатки настоящего чемпиона, – часто повторял он.
      Хотя Коллин простился с мечтой заниматься фехтованием профессионально, он по-прежнему отдавался этому занятию при каждом удобном случае. Прекрасный способ выпустить пар, в особенности сейчас, когда ему было так муторно, когда он терзался, раздираемый противоречивыми желаниями. Правда, эти поединки незаметно для него самого начали протекать несколько иначе. Если прежде Коллин видел перед собой противника, то теперь, казалось, сражался с собственной душой. Рапира в его руке превратилась в могущественный меч, и борьба велась не на жизнь, а на смерть.
      Вот и сейчас, фехтуя со старым приятелем по колледжу в фехтовальном зале Сантелли на Манхэттене, Коллин точно совершал ритуал изгнания одолевавших его злых духов. С ходу ринулся в атаку, сделав выпад. Противник парировал удар, отскочил и тут же контратаковал. Защитившись от нападения, Коллин сделал ответный выпад. Приятель, почувствовав неуправляемую ярость Коллина, отступил и попытался уклониться от рапиры.
      – Что ты так заводишься, Деверелл? – Его явно напугала необычная агрессивность Коллина. Он занервничал, видя, в каком странном душевном состоянии тот находится. Ну да, все знают, что совсем недавно родители Деверелла погибли, но человек в трауре обычно не дрожит от ярости.
      Теперь Коллин применил завершающий и весьма эффектный прием, очень точно называемый flеche, что по-французски означает «стрела». Атака оказалась совершенно неожиданной для противника. Всей мощью хорошо натренированного тела бросившись на него, Коллин не дал противнику ни времени, ни возможности подумать, а тем более среагировать на нападение. Оставалось одно – как можно быстрее уклониться от удара. Рапира Коллина проскочила вперед, вонзилась в стену, согнулась и сломалась пополам. В бешенстве взмахнув ее обломком, он резко полоснул им по плечу приятеля, прорвав ткань белоснежного костюма. В мгновение ока рукав окрасился хлынувшей кровью.
      Коллин, внезапно придя в себя, испугался и отшвырнул обломок рапиры. Не произнеся ни слова, он рывком разорвал ткань костюма и обнажил рану. На плече виднелся порез, но из-за сильного кровотечения невозможно было разглядеть, насколько глубокий.
      – Пошли, – резко сказал Коллин. – Я отведу тебя к врачу.
      Его противник слабо улыбнулся:
      – Ерунда. Просто поверхностная рана. Перевязать и…
      – Это не поверхностная рана, – настаивал Коллин, разглядывая руку приятеля. – Нужно наложить швы.
      До него внезапно дошло, что только что впервые в жизни во время поединка он ранил человека.
       Что со мной творится?
 
      Этот незначительный на первый взгляд случай странным образом повлиял на настроение Коллина. Если прежде у него иногда мелькала мысль, а не выполнить ли в самом деле волю отца, то теперь все сомнения отпали: он не желает иметь никакого отношения к «Интерконтинентал ойл». Отец всю свою жизнь посвятил компании, а кончилось тем, что собственное детище уничтожило его. Брат пошел по стопам отца и в результате вел жизнь, в которой не было места ни для чего иного. Они только воображали, будто управляют компанией; на самом деле онауправляла ими.
      Коллин знал, что Джастин сейчас днюет и ночует в своем кабинете. Как только пришло известие о смерти Квентина Деверелла, по Уолл-стрит мгновенно поползли слухи о возможном крахе компании. Джастин прилагал титанические усилия, чтобы эти слухи опровергнуть, хотя они тут же привели к резкому падению цен на нефть. Коллину, конечно, тоже следовало сидеть в офисе, трудиться вместе с братом не покладая рук, пытаться спасти дело, которое стоило отцу всей его жизни. И все же ему так и не удалось пересилить себя.
      После возвращения из Венесуэлы он и близко не подходил к офису компании, продолжая все глубже погружаться в пучину горя и пытаясь забыться любыми доступными ему способами. Фехтовал. С сумасшедшей скоростью гонял на своем «феррари». Менял каждую ночь женщин, не запоминая их и даже попросту не зная о них ничего, кроме того, что они чертовски хороши. Слишком много пил и слишком мало спал.
      Предчувствуя, что все это может кончиться весьма печально, Коллин стал опасаться, что утратил способность управлять собой.
 
      – Тебе не кажется, что пора покончить с глупостями и приступить наконец к исполнению долга по отношению к компании?
      Джастин стоял в гостиной своей ультрасовременной квартиры, которую он арендовал в Башне Трампа, и смотрел, как Коллин у бара выцеживает в бокал последние капли из бутылки с виски. Это была их первая встреча после похорон. Рассеянно оглядывая комнату с ее абстрактными картинами и мертвящей обстановкой, в которой преобладали бронзовый и черный цвета, Коллин уже сожалел о том, что пришел сюда.
      – Долг… по отношению… к компании, – медленно повторил он, делая ударение на каждом слове, и с таким выражением, точно ему на язык попало что-то горькое.
      – Отец хотел, чтобы мы вместе управляли компанией. – Теперь Джастин смотрел в пол.
      – Похоже, ты был бы рад управлять маленькой папиной нефтяной империей самостоятельно, – язвительно проронил Коллин, роясь в баре в поисках виски.
      – Это так, – признался Джастин. – Мне всегда казалось, что я лучше тебя гожусь на роль главы совета директоров.
      – Ну по крайней мере хоть в чем-то мы достигли согласия. – Коллин мрачно улыбнулся. – У тебя есть еще виски?
      – Нет. И слава Богу. По-моему, с тебя хватит. – В голосе Джастина зазвучали сердитые нотки. – Коллин, мы в долгу перед отцом…
      Брат перевел на него взгляд и усмехнулся.
      – Забавно… Никогда не воспринимал тебя как человека с таким необыкновенно развитым чувством долга.
      – А я никогда не воспринимал тебя как человека малодушного, – парировал Джастин.
      Карие глаза Коллина гневно вспыхнули.
      – Ты зарываешься, – угрожающе сказал он.
      – Я? Почему же? – Джастин держался холодно и невозмутимо, как всегда. – Просто у меня такое чувство, что ты норовишь сбежать от своих обязанностей. Это не твой стиль, насколько мне известно.
      – Прежде всего, мой младшенький братец, у меня есть обязанности перед самим собой, – огрызнулся Коллин.
      – Судя по дошедшим до меня слухам, ты даже с ними справляешься не слишком успешно.
      Коллин покачал головой:
      – А ты на что рассчитывал? Незадолго до этой проклятой поездки в Каракас я разговаривал с матерью. Откровенно. О том, что не хочу разочаровывать папу и в то же время не испытываю желания трудиться в «Интерконтинентал ойл». Рассчитывал, как только он вернется, поговорить и с ним обо всем…
      – Думаешь, мне легко было всю жизнь выносить это? – внезапно прервал его Джастин. Впервые мощная защитная броня треснула, и на волю вырвалось обуревавшее его чувство, которое, как подозревал Коллин, точило брата с самого детства. – Я всегда мог рассчитывать только на второе место – и в компании, и в сердце отца! Все мои усилия в его глазах ничего не стоили, ты всегда был для него первым…
      – Неправда! – не выдержал Коллин.
      – Нет, правда… Всегда было именно так, – упрямо повторил Джастин. – Ты родился первым, пусть всего на четыре с половиной минуты раньше. Тебя обучали и воспитывали с тем расчетом, что именно ты станешь преемником отца. Но больше всего меня обижало, что и любовь его была отдана прежде всего тебе! Чем более непослушным и дерзким ты был, тем больше восхищения у него вызывал. Именно склонность к риску делала тебя в его глазах более подходящим для роли главы «Интерконтинентал ойл». Как мне хотелось походить на тебя, научиться делать то, что давалось тебе естественно и просто, само собой!.. Но преодолеть врожденную осторожность оказалось невозможно. И еще мне все время страстно хотелось, чтобы отец отпустил тебя на все четыре стороны, к твоим чемпионатам по фехтованию, игорным столам и женщинам! Я из кожи вон лез, пытаясь показать ему, кто на самом деле единственный достойный продолжатель нашего дела, но… Впустую! Он не замечал или просто не придавал моим усилиям никакого значения. Мне пришлось отказаться от всего, кроме компании и того, что с ней связано, а ты в это время мотался по свету, живя в свое удовольствие! И ради чего я так вкалывал? Что получил взамен?
      – Управление компанией. Именно этого ты всегда хотел, – угрюмо ответил Коллин.
      – Только потому, что тебя, видишь ли, не устраивает эта роль! – Джастин встряхнул свой бокал, заставив кружиться по дну полурастаявшие кубики льда. – Такова была воля отца…
      – …такова была воля отца, да, но мы в состоянии принимать и собственные решения, – закончил за него Коллин. – Ладно. Пусть пока все идет как идет.
      – А дальше? – спросил Джастин.
      Коллин нахмурился.
      – Это я и сам хотел бы знать.

* * *

      Коллина удивил не столько взрыв возмущения, который позволил себе Джастин, сколько то, что брату удавалось так долго сдерживаться. Возвращаясь поздно вечером в Морской Утес, он с удивлением обнаружил, что заметно успокоился, хотя никак не мог перестать думать о словах Джастина. То, что брата возмущает его поведение, он чувствовал всегда, но ему даже в голову не приходило, что Джастин хотел бы походить на него. Коллин был убежден, что брат считает его поведение недостойным, а самого Коллина – безответственным и непредсказуемым. Отец, казалось, оценивал его примерно так же. И вдруг выясняется, что оба они, каждый на свой лад, восхищались им. Джастин завидовал его способности брать от жизни все, что можно, даже если это сопряжено с риском. И отец, выходит, тоже ценил именно эту черту его характера, считая полезной с точки зрения дела.
      «Каждый день узнаешь что-нибудь новенькое», – уныло думал Коллин.
      «Мы оба должны были участвовать в деле его жизни, – безрадостно засмеявшись, сказал сегодня Джастин. – Однако по-настоящему папу волновало одно. Чтобы ты, его любимчик, не умудрился так или иначе отвертеться. Он готов был пойти на все, лишь бы намертво приковать тебя к «Интерконтинентал ойл». Ты когда-нибудь отдавал себе в этом отчет? Твои увлечения – фехтование, казино и прочее – чертовски беспокоили отца прежде всего потому, что могли нарушить его планы. Господи, да при одной мысли обо всем этом меня просто тошнит!»
      Автомобильный гудок заставил Коллина внезапно очнуться – задумавшись, он пересек желтую разделительную линию шоссе. Ослепленный светом фар встречного автомобиля, молодой человек лихорадочно завертел рулевое колесо. Вильнув в сторону, чтобы избежать столкновения, съехал поближе к обочине, до которой, слава Богу, было не слишком далеко. Пожалуй, теперь он оказался чересчур близко к ней, однако все его мысли по-прежнему были поглощены беседой с Джастином в Башне Трампа.
      Если бы только отец лучше понимал их! Если бы видел, что для Коллина главное – независимость и что его интересы не совпадают с планами самого Квентина Деверелла. Если бы чувствовал, как сильно Джастин нуждался в его одобрении и признании, как мечтал об особой, доверительной близости с отцом, о том, чтобы пойти по его стопам! Коллина же этот мир отталкивал, он искал что-то особое, свое – то, что сделало бы его счастливым.
      Но их отец – прекрасный отец! – оказался слеп к восприятию того, что волновало сыновей. Он пытался навязать Коллину совершенно неподходящую для него роль, а Джастина отодвигал в тень, обрекая тем самым на страдания. Без сомнения, отец искренне верил, что действует исключительно в интересах сыновей. И все же только сейчас Коллин в полной мере осознал, насколько хорошо мать понимала их отца. Как она отозвалась о нем? «Он видит только то, что желает видеть». Квентин Деверелл был хорошим человеком и замечательным отцом. Но его бесконечная преданность компании, маниакальная устремленность любой ценой добиться процветания «Интерконтинентал ойл» привели к тому, что он так никогда и не узнал об устремлениях и чувствах своих детей. «Интересно, – подумал Коллин, – как сложилась бы наша жизнь, если бы все обстояло иначе?»
      Если бы, к примеру, Джастин родился первым…
 
      – Ау, где ты? Как будто рядом – я вижу тебя, чувствую тебя, и все же на самом деле ты словно за тысячу миль отсюда…
      Очередная женщина в постели Коллина выглядела просто потрясающе. Тонкие, изящные черты лица, почти совершенное тело, изумительная грива темно-рыжих волос, спускающихся до середины спины. Подняв на него широко распахнутые голубые глаза, опушенные густыми ресницами, она водила пальчиком по его груди, будто рисуя круги.
      – Твое тело здесь, но душа – нет.
      Коллин лежал на спине, положив руки под голову и устремив невидящий взгляд в потолок.
      – Просто у меня есть над чем поразмыслить, вот и все, – безучастно ответил он.
      – Я могу сделать так, что все твои заботы улетучатся как дым, – низким, волнующим голосом сказала девушка.
      Коллин повернулся к ней лицом, улыбнувшись в первый раз за все время:
      – Думаешь, стоит попробовать?
      Их взгляды встретились.
      – Уверена.
      Она поцеловала его в губы, взъерошила волосы. Коллин ответил страстными поцелуями, руки его стали ласкать прекрасную грудь и бедра. Их тела все сильнее прижимались друг к другу. Внезапно, вырвавшись из его объятий, девушка начала сама осыпать поцелуями шею, плечи и мускулистую грудь молодого человека. С наслаждением вдыхая густой мужской запах плоти, точно это были самые дорогие духи, губами и языком она скользила все ниже, ниже. По упругим, сильным мышцам живота к паху, заросшему густыми темными вьющимися волосами. Пенис поднялся, точно твердая, жесткая, подрагивающая стрела, трепещущая в ожидании. Обхватив рукой, она начала целовать его – сначала кончик, потом вниз по всей длине до мошонки и обратно, снова и снова. Взяв кончик в свой жаркий рот и слегка посасывая его, она постепенно втягивала его плоть все глубже и глубже – настолько, насколько смогла, – продолжая ласкать пальцами яички.
      Вскоре Коллин начал слегка постанывать от наслаждения. В комнате было почти темно, лишь узкая полоска света проникла сквозь щель в тяжелых бархатных шторах. Упав на волосы женщины, луч солнца зажег в них множество самых разных оттенков рыжего, всю палитру цвета – от палой листвы до глубокого темно-вишневого окраса ирландских сеттеров. Руками прижимая ее полыхающий огнем затылок к своему телу, Коллин старался, чтобы его плоть проникла как можно глубже ей в рот и дальше, в горло. Его бедра начали подниматься над постелью – вверх-вниз, вверх-вниз, возбуждение росло. Внезапно он схватил женщину, перевернул на спину и вошел в нее с такой силой, что она вскрикнула. Движения возобновились, становясь все сильнее, все чаще…
      Потом Коллин откинулся в сторону, тяжело дыша. Женщина, повернувшись на бок, с улыбкой провела кончиками пальцев по рельефно выступающим мышцам его плеча.
      – Ну что, доволен? – Теперь ее низкий голос, казалось, таял от нежности. – Я добилась успеха?
      Коллин не слышал – она для него больше не существовала.
 
      Где бы он ни находился, что бы ни делал, его мысли возвращались к последнему разговору с Джастином. Снова и снова вспоминалось ему, как долго годами сдерживаемые разочарование и возмущение брата вырвались на поверхность тем вечером. Снова и снова пытался Коллин представить себе, как бы они жили, сложись все иначе. Даже их отношения могли быть совершенно другими, если бы каждому было позволено следовать своим собственным желаниям, а не мечтам отца. Они могли бы быть гораздо ближе. Они могли бы стать братьямив полном смысле этого слова, а не соперниками. Очень многое наверняка сложилось бы иначе.
      Коллин не сомневался лишь в одном: он никогда не сможет выяснить, чего на самом деле хочет, пока не оторвется от прошлого, не сбросит груз тяжелых воспоминаний. Он никогда не поймет, к чему стремится, если взвалит на себя бремя обязанностей, связанных с компанией, попытается осуществить мечту отца.
      С каждым месяцем, прошедшим после взрыва в Венесуэле, его беспокойство возрастало. Несмотря на любовь к Морскому Утесу, все чаще возникало острое желание уехать отсюда, заняться поисками самого себя, попытаться понять, как жить дальше. Чертовски скверное ощущение – не знать, кто ты такой и чего хочешь.
      После долгих и трудных раздумий Коллин в конце концов принял решение. И на следующий же день снова отправился к Джастину.
 
      Стоя почти рядом с пятидесятиэтажным зданием «Интерконтинентал ойл» в финансовом районе Манхэттена, Коллин неожиданно засомневался. Не в силах отвести взгляда от впечатляющей башни из стекла и стали, пылающей в лучах заходящего солнца, этого монумента невероятным амбициям и решимости покойного отца, он в последний раз спросил себя, правильно ли собирается поступить. Я должен верить, что правильно – ради нас обоих,таков был ответ. Может быть, в результате мы и не станем ближе, но по крайней мере будут исправлены некоторые ошибки прошлого.
      Коллин решительно вошел в здание и пересек громадный вестибюль со стеклянными стенами от пола до потолка, серым мраморным полом и расставленными повсюду деревьями в больших кадках. Подошел к лифтам – директорский офис находился на пятидесятом этаже. Охранник в форме приветствовал его, улыбнувшись и отдав честь:
      – Добрый вечер, мистер Деверелл.
      – Добрый вечер. – Коллин, в свою очередь, улыбнулся, правда, только оказавшись в лифте наедине с самим собой. Бедняга охранник наверняка точно не знал, которого из мистеров Девереллов только что видел. Никто и никогда не мог отличить близнецов с первого взгляда.
      В приемной отца, кабинет которого теперь занимал брат, секретарша Джастина, увидев его, вскочила с выражением удивления и замешательства на лице.
      – Мистер Деверелл, как вы оказались… – удивленно забормотала она.
      – Я – Коллин Деверелл. Если не ошибаюсь, брат ждет меня. – Он успокаивающе улыбнулся.
      – Ох… Да, конечно, – пролепетала секретарша. – Извините, просто я не видела вас с тех пор…
      – Все в порядке, не волнуйтесь. Не возражаете, если я пройду? – Он сделал жест в сторону двери кабинета.
      – Конечно!
      В кабинете, прежде принадлежавшем отцу, не произошло сколько-нибудь заметных изменений. Все сохранилось точно так, как было при Квентине Деверелле: мебель, в том числе старинный письменный стол, вовсе не во вкусе Джастина, картины, в основном относящиеся к эпохе итальянского Возрождения, подобранные еще матерью…
      Джастин разговаривал по телефону. Без улыбки взглянув на вошедшего брата, он движением руки пригласил его сесть. Коллин на мгновение задержался у окна, чтобы бросить взгляд на панораму Манхэттена. В юго-восточном направлении, словно две гигантские колонны, вздымались в небо величественные башни-близнецы Центра международной торговли, мерцая в тусклом свете угасающего солнца. За ними виднелись гавань и корабли, уходящие в открытое море.
      Впечатляющее зрелище, подумал Коллин, усаживаясь напротив брата. Неудивительно, что отец разместил свой кабинет именно здесь. С другой стороны, он был не тот человек, чтобы бесполезно тратить время, любуясь видом из окна. Если вид на Манхэттен и в самом деле сыграл какую-то роль при выборе именно этого помещения, тогда решение наверняка приняла мать.
      Джастин положил телефонную трубку и некоторое время молча смотрел на Коллина.
      – Последние четыре месяца ты шарахался от этого здания, точно здесь размещен лепрозорий, – холодно заговорил он наконец. – Что теперь заставило тебя явиться сюда?
      Коллин догадывался, какие мысли мелькали в голове брата, и ничуть не удивился тому, что тот сразу занял оборонительную позицию. Джастин опасался, что его приход означает желание потребовать завещанное отцом – право возглавлять компанию. Коллин решил не мучить его.
      – Я хочу выйти из игры, – без обиняков заявил он.
      – Выйти?
      – Да. Я не гожусь для административной деятельности. И никогда не годился. По-моему, пора внести ясность. Это единственный выход… для нас обоих.
      – Согласен, но что конкретно ты предлагаешь? – Джастин наклонился вперед, не скрывая своей заинтересованности. Опираясь локтями на письменный стол и сложив кончики пальцев домиком, он выжидательно и настороженно смотрел на брата.
      – Соглашение, – ответил Коллин после паузы. – Обмен, если угодно.
      – Что на что?
      – Ты хочешь возглавлять «Интерконтинентал ойл», я – нет. Не имею ни малейшего желания принимать в деятельности компании какого-либо участия, ни сейчас, ни в обозримом будущем. То, чего я хочу, сосредоточено в Морском Утесе. Я имею в виду имение, произведения искусства, драгоценности матери. В обмен на это я готов отказаться от своей доли акционерного капитала «Интерконтинентал ойл».
      – И это все? – Джастин, казалось, не верил своим ушам. – Все, чего ты хочешь?
      Коллин улыбнулся:
      – По-твоему, этого мало?
      – А личные вклады? – спросил Джастин.
      – Разделим поровну, как и хотели родители, – быстро произнес Коллин, заранее продумавший ответ на этот вопрос. – Все остальное пусть будет, как сказано в завещании. Согласен?
      – Согласен. – Джастин поднялся и протянул руку брату, улыбаясь с явным облегчением, точно с его плеч внезапно свалилась огромная тяжесть. – Я принимаю твое предложение.
      Коллин покачал головой. Подумать только, за двадцать три года их жизни это был первый случай, когда они достигли согласия хоть в чем-то и сумели решить проблему ко взаимному удовлетворению.
      Он продолжал размышлять об этом, покидая здание и садясь в «феррари».
      Жаль, что я не стал тем, кем ты хотел меня видеть, папа, с грустью думал он. Прости, если разочаровал тебя, однако каждый должен искать свой собственный путь. Ты от нас ушел, но Джастин продолжит начатое тобой.
       Мне же пора подумать о том, как жить дальше.

      Эшли Гордон стояла на обочине Калифорния-стрит, дожидаясь, пока проедет канатный трамвай. В небе не было ни облачка, солнце светило ярче обычного, в воздухе ощущалась жара, не характерная для умеренного климата Сан-Франциско.
      Отбросив с лица прядь длинных темных волос, Эшли наклонилась, чтобы поправить белое полотняное платье, и бросила быстрый взгляд на часы. Десять сорок пять. Отлично, опоздание ей не грозит. Центр Эмбаркадеро, куда она направлялась, представлял собой восемь с половиной акров земли, занятых зданиями ультрасовременной архитектуры, множеством тенистых мест для гулянья, площадями, скульптурами, причудливыми фонтанами, ресторанами, магазинами… И галереями, в одной из которых полтора года назад состоялась первая выставка Эшли. «Тот вечер, – с глубоким удовлетворением подумала она, – изменил всю мою жизнь».
      На одной из тенистых площадок группа туристов удивленно таращилась на фонтан Вейлленкорт. Уникальную скульптуру, установленную на нем, многие критики заслуженно называли «Руины Стонхенджа» или «Осколки после взрыва». Эшли тоже удивилась, увидев этот фонтан впервые – сквозь него можно было пройти не замочившись, и сейчас, мысленно улыбаясь, вспомнила свои тогдашние впечатления. Улыбка коснулась и губ, когда ей на глаза попалась молодая пара. Держась за руки, парень и девушка перешли по камням пруд, в котором отражалось солнце, дурачась, вбежали внутрь громады фонтана, похожей на вытянутые руки, и тут же выскочили наружу. Вода падала с равномерным гулким звуком. Услышав его, молодые люди рассмеялись и тут же шарахнулись в сторону от водяных струй. И снова Эшли с нежностью вспомнила, как сама впервые оказалась здесь два года назад, когда только приехала в Сан-Франциско, горя желанием начать новую жизнь. В тот первый раз она пришла сюда одна, но с тех пор страдала от чего угодно, только не от одиночества.
      Эшли быстро шла по тротуару в направлении рыночной площади и уличного кафе рядом с отелем «Хайат ридженси», раздумывая о том, как тесно ее светская жизнь переплелась с карьерой и как личные контакты способствовали осуществлению ее планов. Ей нравилось думать о себе как о достаточно искушенной в житейских вопросах, чтобы для реализации своих замыслов использовать все возможные источники, и достаточно зрелой, чтобы справиться с любой возникшей в результате этого ситуацией. Все то время, пока она ожидала своей первой победы, ей приходилось рассчитывать исключительно на себя. Что плохого в том, чтобы, используя личные связи в мире искусства, облегчить себе проникновение в мир, который так неудержимо притягивал ее? Многие богатые, влиятельные люди находили ее очаровательной и остроумной. Им нравилось ее общество. И, что важнее всего, они были знакомы с другими нужнымилюдьми. Некоторые из них стали ее любовниками, но Эшли считала, что ни разу не скомпрометировала себя. Она никогда не спала с мужчиной только ради карьеры. Множество упоительно страстных ночей она провела просто с привлекательными мужчинами, которые вообще ничего не смыслили в искусстве.
      Эшли уселась за один из столиков на краю рыночной площади, глядя на уличную ярмарку, где среди торговых рядов слонялось удивительно много для этого времени дня туристов. На лотках были выставлены изделия макраме, безделушки из кожи, музыкальные инструменты, керамика, украшения ручной работы, картины и скульптуры. Все это продавали сами ремесленники и художники. Обычно люди тут начинали толпиться только около полудня.
      Уличная ярмарка навеяла воспоминания о том первом лете в Сан-Франциско, когда Эшли сама продавала здесь свои картины, написанные в течение трех последних лет жизни в долине Напа. Это очень помогло ей в финансовом отношении – она смогла пережить то первое лето в Сан-Франциско. Картины покупали хорошо, но в особенности повезло с одной из них. Можно сказать, именно эта работа положила начало ее карьере.
      Майкл Энтони. Эшли никогда не забудет его имя, как и все остальное, связанное с ним. Один из самых привлекательных людей, с которыми ей когда-либо приходилось встречаться. Высокий и стройный, с густыми иссиня-черными волосами, пронизывающим взглядом голубых глаз, чеканными – точно на римской монете – чертами энергичного лица и ослепительной улыбкой. Ему было тридцать семь, и он отличался естественной привлекательностью и грацией человека, обладающего этими достоинствами с пеленок.
      Неповторимый, ни на кого не похожий. И уж тем более на тех, с кем Эшли выросла в долине. Красивый человек в самом широком смысле этого слова, а не с точки зрения дешевого шика Сэма Кавелли и его приятелей. В тот августовский полдень она сама, похоже, заинтересовала его гораздо больше, чем ее работы. И все же Майкл оказался достаточно тонким ценителем, чтобы купить картину, больше всего нравившуюся ей самой, ту, которая стоила ей стольких трудов и изображала людей, работающих на виноградниках Санта-Елены. Он купил это полотно и тем самым положил начало ее карьере.
      В тот вечер они вместе пообедали и затем вместе проводили почти каждую ночь. Майкл стал первым любовником Эшли, удивительно нежным и чутким. Он пробудил в ней физическую страсть, о существовании которой девушка даже не подозревала. И был очарован ею – по крайней мере такие признания Эшли слышала от него, – очарован настолько, что финансировал ее первую выставку.
      Выставка имела безоговорочный успех и принесла Эшли признание, которое не снилось ей даже в самых фантастических снах. Местные критики назвали дебютантку «наиболее многообещающей пейзажисткой последних лет». Она продала свои картины по ценам, о которых начинающая художница не может и мечтать. Это было что-то! Той ночью они с Майклом отпраздновали презентацию выставки у нее дома. Они занимались любовью с такой страстью, какой никогда не испытывали прежде. И именно той ночью Эшли узнала о том, что Майкл женат.
      Странно, конечно, но это известие не слишком выбило ее из колеи. В глубине души она подозревала, что дело обстоит именно так, но никак не решалась спросить его об этом прямо. Видимо, подсознательно не хотела знать правду. И сейчас, как ни безумно это выглядело, даже испытывала облегчение.
      На протяжении предшествовавших выставке недель Майкл вел себя все более и более требовательно. Это доставило Эшли немало беспокойных минут и породило чувство неудовлетворенности их отношениями. Признавшись в том, что женат, он терял возможность заявлять о своих правах на нее, но ему ничего не оставалось, кроме как сказать правду. Для него их связь была игрой с огнем, поскольку всеми деньгами распоряжалась семья жены. Ее отец владел компанией, в которой Майкл служил в качестве старшего вице-президента. Эшли выслушала его признания спокойно, но настояла, чтобы их отношения на этом закончились. Он возражал, конечно, продолжал звонить, приходил к ее дому… Она ни разу не открыла ему дверь.
      После Майкла были и другие. На протяжении нескольких последних месяцев ее имя появлялось в светской хронике и колонках сплетен чаще, чем в обозрениях художественных критиков. И всегда рядом с именами самых привлекательных и заметных мужчин Сан-Франциско.
      Вернувшись мыслями в настоящее, Эшли не сводила глаз с художников, которые сидели около выставленных картин, пытаясь привлечь внимание толпы. И в который раз она отчетливо осознала, что единственной ее подлинной страстью была и остается работа.
      – Эшли! – Знакомый голос прервал плавное течение мыслей. К столику спешила Мара Кортленд, владелица новой галереи, только что открывшейся в районе Ноб-Хилл.
      – Мара! Как ты быстро! Нам нужно поговорить…
 
      Квартира Эшли находилась на верхнем этаже нового ультрасовременного многоэтажного дома на Телеграф-Хилл, где обитало большинство художников Сан-Франциско. Выходя на залив со стороны Норт-Бич, Телеграф-Хилл представлял собой очаровательный, тихий жилой район. В основном он состоял из узких переулков и каркасных домов, построенных после 1920 года. В то время жильцов итальянского происхождения тут потеснили многочисленные представители богемы. Обнаружив, что жилье здесь не слишком дорогое, они обосновались в этом районе, решив таким образом свои жилищные проблемы и обеспечив себе возможность посвятить все время созданию литературных или живописных произведений или воплощению в жизнь других творческих замыслов.
      В 1950 году сюда пришли битники, одним своим появлением придав району особый шик и вызвав приток людей с большими средствами. Эти последние скупили, привели в порядок и переоборудовали многие старые дома, превратив их в просторное, прекрасно обустроенное жилье. В результате квартирная плата немыслимо подскочила, вытесняя неподходящих жильцов. В последние годы здесь было построено несколько многоэтажных домов, что, по слухам, являлось частью общего плана реконструкции района.
      Из студии Эшли открывался великолепный вид на залив. Утреннее солнце обеспечивало прекрасное освещение – как раз такое, какое ценят художники. Повсюду были расставлены мольберты, холсты в рамах и все прочее, необходимое для рисования. На стенах в рамках висели газетные вырезки, восторженные отклики ведущих местных критиков на ее работы и самые любимые карандашные рисунки и наброски углем.
      В студии постоянно стоял запах масла и скипидара – работа тут никогда не прекращалась; на каком-нибудь из мольбертов непременно стояла неоконченная картина. Здесь же находились предметы, от случая к случаю служившие Эшли натурой: изумительная антикварная эмалированная ваза из крошечного магазинчика в Чайнатауне, в которой теперь стояли чудесные шелковые цветы; плетеная корзина, увековеченная на одном из холстов; две фарфоровые куколки в нарядах начала века, очень тщательно скопированных, со множеством живописных деталей. Эта комната, в которой порядка никогда не было, стала самой любимой комнатой Эшли; здесь она проводила большую часть дня.
      Сейчас, занимаясь на наружной террасе приготовлением соблазнительного завтрака на двоих и с удовольствием ощущая дуновение мягкого, теплого бриза со стороны залива, Эшли невольно сравнивала свою жизнь здесь с той, которую вела в долине. Как разительно все изменилось с тех пор, когда у нее хватило мужества покинуть привычный мир и отправиться на поиски лучшей доли в город, столь же непохожий на Санта-Елену, как, к примеру, Париж или Рим! Она не признавалась в этом никому, но от себя самой не скрывала, что на протяжении первых месяцев в Сан-Франциско было много моментов – слишком много! – когда казалось, что все ее усилия пойдут прахом. Никогда прежде не бывало ей так страшно, как в то самое трудное время ее жизни. Несмотря даже на финансовую и психологическую поддержку Майкла.
      Отбросив с лица тяжелую завесу волос и с такой же легкостью выкинув из головы все грустные мысли, Эшли наконец перестала суетиться и окинула оценивающим взглядом прекрасно сервированный стол: сверкающий хрусталь и фарфор, столовые приборы без единого пятнышка, хрустящая белая скатерть, продуманный до мелочей завтрак – яйца по-бенедиктински, ломтики спелых персиков (чтобы бросить в охлажденное шампанское) и только что выжатый апельсиновый сок.
      Убедившись, что все получилось великолепно, она, как была босиком, лишь в прозрачной темно-голубой ночной рубашке, вернулась в спальню. Мужчина в постели все еще крепко спал, лежа лицом вниз. Простыня сбилась вокруг мускулистых плеч, рыжевато-коричневые волосы выглядели взъерошенными от неспокойного сна и страстных любовных утех.
      Эшли с улыбкой подошла к постели и нежно потрясла мужчину за плечо.
      – Дэниэл, – почти шепотом сказала она. – Дэниэл, пора вставать.
      – Гм-м-м… – Он еле заметно шевельнулся, но глаз не открыл.
      – Просыпайся, Дэниэл! – Теперь голос Эшли звучал настойчивее, и трясла она его заметно сильнее, чем в первый раз. – Через полтора часа ты должен быть у себя в офисе!
      Он снова что-то промычал.
      Эшли осуждающе покачала головой. За те два месяца, что они были любовниками – познакомились на одной из ее выставок, – ей никогда не удавалось вытащить его из постели с первого раза.
      Девушка отошла к окну и медленно раздвинула шторы. Ослепительный утренний свет хлынул в комнату. Вернувшись к постели, Эшли рывком сдернула бледно-голубую атласную простыню, решив на этот раз во что бы то ни стало добиться своего. И только протянула руку, чтобы снова потрясти спящего, как вдруг мужчина резко перевернулся, схватил ее за руки и притянул к себе.
      – Дэниэл! – удивленно вскрикнула она. – Черт возьми! Ты, выходит, все это время не спал!
      – Ну да. – Он с чувством поцеловал ее. – Хотелось посмотреть, как далеко ты зайдешь, чтобы поднять меня.
      Одним быстрым движением мужчина приподнял ночную рубашку Эшли и принялся ласкать ее, прикасаясь к самому чувствительному месту, настойчиво и сильно.
      – Дэниэл! – Ее дыхание участилось. – Все остынет…
      – Забудь об этом, – пробормотал он, целуя ее в шею.
      – Ты не хочешь позавтракать? – засмеялась Эшли.
      – Смотря что называть завтраком. – Дэниэл стянул с нее ночную рубашку и принялся целовать грудь.
      – Дэниэл, перестань! – не выдержала она, когда его рот захватил сосок.
      – Ты что, в самом деле не хочешь? – с усмешкой спросил Дэниэл, вопросительно глядя на нее.
      – Мне казалось, тебе надо в девять быть в офисе, – не слишком уверенно возразила Эшли.
      – Все мысли вылетают из головы, когда ты рядом. – Он снова принялся ласкать ее.
      – Дэниэл…
      Как и следовало ожидать, в конце концов Эшли прекратила сопротивление и полностью отдалась наслаждению, которое дарили его руки, рот и все великолепное тело.
 
      Родители Эшли никогда не приезжали в Сан-Франциско, и это, в общем, не удивляло ее – складывалось впечатление, что из долины Напа их может вырвать только смерть. Сама она не могла ездить к ним часто – слишком много было работы, выставок и светских приемов. Однако она все же старалась выкраивать время и проводить у них уик-энды при любом удобном случае.
      Те самые люди, которые на протяжении многих лет составляли неотъемлемую часть ее прежней жизни, теперь относились к ней совсем иначе. В их взглядах сквозило даже что-то вроде благоговения, смешанного с ужасом, точно перед ними вообще была не местная девушка, а кто-то совсем другой, сохранивший лишь ее внешность. И впрямь это не я,думала Эшли, прекрасно понимая, как сильно изменилась за прошедшие два года. И ей очень хотелось верить, что в лучшую сторону.
      Даже родители, безусловно, гордясь ее достижениями, успехами и победами, чувствовали себя рядом с ней совсем не так, как раньше. Несмотря на все их старания не показывать этого, она все равно ощущала перемену. Порой казалось даже, что они не находят слов, не знают, как теперь говорить с ней. Со своей собственной дочерью!
      «Это пройдет, – успокаивала себя Эшли. – Мы просто слишком долго не виделись». И все же нередко задавалась вопросом: чем вызвано возникшее между ними отчуждение? Только ли расстоянием во много миль?
      – Я ведь все еще твоя дочь, папа, – как-то раз попыталась она сгладить в очередной раз возникшую неловкость. – Уж в этом-то ничего не изменилось. И не может измениться никогда.
      – Разве? – Чувствовалось, что ее слова не убедили Тони Гианнини. – Ты уже и сейчас совсем другая. Выглядишь по-другому. Говоришь по-другому. И, что важнее всего, живешь по-другому. Ты теперь модная художница, большая знаменитость. Вот гляжу я на тебя и спрашиваю себя: что сталось с моей Абби? Ее больше нет. Моей милой, упрямой Абби больше нет, а ее место заняла вот эта блестящая светская девушка.
      Эшли засмеялась и обняла его.
      – Вовсе не так уж сильно я изменилась, папа, – упрямо повторила она. – Стала старше, да. И, наверное, внешне выгляжу чуть-чуть иначе. Ничего не поделаешь. Как говорится, с волками жить – по-волчьи выть, иначе в Сан-Франциско нельзя. Но в сердце своем я все та же.
      – И почему только мне казалось, что, даже покинув нас, ты все равно останешься той же милой, неиспорченной девушкой? – вырвалось у Тони с оттенком разочарования и горечи.
      – Все меняется, папа, – мягко ответила Эшли.
      – Вот уж точно. – Он высвободился из ее объятий и взял с соседнего стула номер газеты, выходящей в Сан-Франциско. Она была сложена таким образом, чтобы оставалась видна фотография Эшли с Дэниэлом Редмондом на открытии ресторана в Ноб-Хилле. Заголовок красноречиво намекал на бурную связь между известной художницей и не менее известным адвокатом одной из крупных корпораций. – Это правда, Абби? Ты… увлечена им?
      На мгновение Эшли заколебалась.
      – Смотря что ты подразумеваешь под словом «увлечена», папа, – ответила она, осторожно подбирая слова.
      – Ты спишь с ним, Абби? – прямо спросил Тони.
      Соблазн солгать был слишком велик, но толку от этого не было бы, конечно. Отец слишком хорошо знал ее и сразу почувствовал бы ложь.
      – Да, папа, – ответила Эшли, отведя взгляд. – Да.
      – Зачем, Абби? – Во взгляде отца вспыхнула боль. – Эти мужчины, которые вьются вокруг тебя… Они обещают что-нибудь? Говорят, что женятся на тебе? Помогают в карьере?
      Эшли помолчала, вспомнив о Майкле.
      – Нет, – ответила она в конце концов. – Никто мне ничего не обещает. Да я и не хочу.
      – Тогда зачем,ради Бога?
      – Папа, в Сан-Франциско все совсем не так, как здесь. – Как ей хотелось, чтобы он понял! – Намного сложнее. Это тут первая же встреча мужчины и женщины часто оканчивается свадьбой. Там бывает так далеко не всегда. Чаще даже совсем наоборот. Первый возлюбленный вовсе не обязательно должен стать спутником на всю жизнь. И часто люди любят друг друга, но не женятся. Это…
      – …именно то, из-за чего мне не хотелось отпускать тебя в Сан-Франциско, – резко оборвал ее отец. – Я всегда боялся, что ты пойдешь там по кривой дорожке. Что успех испортит тебя.
      – Вовсе он не испортил меня! – продолжала убеждать его Эшли. – Я изменилась, да, но не обязательно в худшую сторону…
      – Ты торгуешь собой, – необычно резко для него прервал ее Тони Гианнини. – Отдаешься всем этим мужчинам… Стоит открыть газету, и пожалуйста – каждый раз ты там с кем-нибудь другим. Танцуешь до самого рассвета, ходишь на вечеринки и презентации… Вот я и задаю себе вопрос: неужели это та самая девушка, которая хотела полностью посвятить себя рисованию?
      – Так и есть, я действительно посвятила себя искусству, – ответила Эшли. – Но в моем положении нельзя пренебрегать светской жизнью. Приходится встречаться с нужными людьми…
      – …спать с ними, чтобы они покупали твои картины? – Отец даже не пытался скрыть своего глубокого огорчения.
      –  Нет!Папа, я не хочу оправдываться, да и бесполезно… Мне не по силам объяснить тебе… Ты все понимаешь неправильно. – Эшли чувствовала, что терпение ее иссякает. – Знаю, ты не одобряешь и никогда не одобришь всего этого. Но, пожалуйста, позволь мне жить так, как я хочу.
      – Разве в моих силах помешать тебе, девочка? – спросил Тони, опустив глаза и покачав головой. – Ты ведь живешь не на соседней улице.
      – Я люблю тебя и маму всем сердцем. – Эшли нежно обвила его шею руками. – Вряд ли ты когда-нибудь согласишься, хотя…
      – Твоя жизнь – это твоя жизнь, Абби. Я не могу прожить ее за тебя, – вынужден был уступить отец. – Мы с твоей матерью сделали все, что смогли, – старались воспитать тебя правильно, привить определенные взгляды. Но, как и все люди на свете, ты будешь совершать свои собственные ошибки и расплачиваться за них. Что бы ты ни делала, мы тебя меньше любить не будем.
      Абби крепко обняла его.
      – Меньше всего, папа, мне хотелось бы, чтобы ты разочаровался во мне.

* * *

      Возвращаясь в Сан-Франциско, Эшли всю дорогу обдумывала этот разговор. Самый откровенный из всех, что она когда-либо вела с отцом. Ей с детства страстно хотелось заслужить его одобрение. И несмотря на все происшедшие в ней перемены – как и на те, которые ждут ее впереди, – одно очень важное обстоятельство всегда было и останется неизменным: Эшли Гордон или Абби Гианнини – она все равно была его дочерью, их дочерью. Бесконечно благодарной за воспитание, которое ей дали родители, и силу, унаследованную от мужественных итальянских предков, не побоявшихся оставить насиженные места и отправиться в неизвестность на поиски лучшей жизни.
      Может быть, родители и не отдавали себе в этом отчета, но именно сила духа и решительность многих поколений тосканцев, текущая в ее жилах вместе с их кровью, подтолкнули ее к тому, чтобы пуститься в погоню за мечтой, рискнуть принять вызов, брошенный жизнью. Ей досталось славное наследие, и она по праву гордилась им.
      Верх в машине был откинут, и, пересекая залив по мосту Золотые Ворота, Эшли чувствовала ласковое прикосновение теплого солнца к лицу и бодрящий ветерок, играющий волосами. Хорошо бы, если бы родители не видели газет, выходящих в Сан-Франциско, не читали того, что там пишут о ней. Хорошо бы, если бы они ничего не знали о тех сторонах ее новой жизни, которые так расстраивают их. Газеты обладают удивительным даром раздувать из мухи слона. В их изложении взаимоотношения Эшли с мужчинами – она ненавидела слово «связь», оно отдавало какой-то… дешевкой – всегда выглядели более мелкими и поверхностными, чем были на самом деле.
      Эшли покачала головой. У нее было немало любовников, верно. Более того, среди них попадались мужчины, в которых она не была даже влюблена, ни в какой степени не помышляла о сколько-нибудь продолжительных отношениях с ними. Не такая уж редкость в наши дни. Но она никогда не отдавалась мужчине просто так, не питая к нему интереса или влечения, по крайней мере физического. И если ее отношения с мужчинами до сих пор оканчивались ничем, то лишь потому, что очень быстро становилось ясно: это не тот человек, который ей нужен. Чуда пока не произошло, а на меньшее Эшли была не согласна. Ей хотелось иметь все: успех, деньги, признание и… да, любовь. И она добьется своего так или иначе.
      Разговор с отцом навел ее на мысль, что нужно каким-то образом попытаться отгородить свою здешнюю жизнь, жизнь Эшли Гордон, от мира, в котором она выросла. Мира, где все еще обитали ее родители и жива была память об Абби Гианнини.
      Ей стало ясно, что Эшли Гордон и Абби Гианнини сосуществовать не могут.

      Отель «Хайат ридженси», расположенный в центре Эмбаркадеро, в архитектурном отношении один из самых уникальных в Сан-Франциско. Его семнадцать этажей высоко возносятся над другими кирпичными зданиями Эмбаркадеро, тоже выходящими на Маркет-стрит, а сверхсовременный дизайн резко контрастирует с часовой башней в стиле рококо расположенного неподалеку Международного торгового центра. Само здание отеля по форме напоминает гигантскую пирамиду – две ее стороны расположены под прямым углом, а третья наклонена внутрь, между ними. По всей ее длине ввысь уходят постепенно укорачивающиеся с обеих сторон ступени, что лишь усиливает сходство с древними египетскими монументами. Вдоль фасада здания тянутся длинные ряды выступающих наподобие зубцов и увитых плющом балконов.
      Внутри сдвоенные эскалаторы поднимаются вверх от уровня земли до огромного центрального вестибюля-атриума – детища архитектора Портмена, вокруг вестибюля снаружи ярусами тянутся кольца балконов, одновременно служащих коридорами каждого из этажей. Венчает здание стеклянная крыша, пропускающая мягкий, чуть приглушенный свет.
      В центре вестибюля, прямо в фонтане, сделанном из черного мрамора, возвышается огромная круговая скульптура Чарльза Перри под названием «Затмение». По всему пространству гигантского атриума разбросаны уютные уголки для отдыха, окруженные цветами и зеленью, среди которой висят клетки с птицами; «живая музыка» звучит почти беспрерывно.
      На крыше отеля находится «Равноденствие» – вращающийся ресторан, откуда открывается великолепный вид на город, в особенности ночью. Именно здесь происходил деловой обед с целью очередного сбора средств, и в нем Эшли принимала участие вместе со Скоттом Нельсоном, отпрыском богатого и известного в политических кругах Сан-Франциско семейства.
      Они встречалась уже почти шесть месяцев, и обычно его общество было ей приятно. Однако сейчас, стоя у окна и рассеянно глядя на отражающиеся в воде залива огни, Эшли пребывала отнюдь не в радужном настроении. Все было бы иначе, обиженно думала она, если бы Скотт не питал такого пристрастия к прессе. С того самого момента, как они вышли из лифта, ей приходилось беспрерывно позировать фотографам. При этом Эшли ничего не имела против того, чтобы ее снимали или чтобы эти фотографии появлялись в газетах. Хотя кошки на душе скребли, конечно, при мысли о реакции родителей на очередную заметку о ней. Отчасти, впрочем, девушке даже льстило, что за ней гоняются, как за знаменитостью.
      Но сегодня вечером она чувствовала сильную усталость и попыталась отговорить Скотта от участия в этом обеде. Позади был долгий, изнурительный день, и у нее не осталось ни сил, ни настроения одновременно и есть, и улыбаться перед камерами. Скотт не соглашался, а когда Эшли предложила ему отправиться сюда одному или пригласить кого-нибудь еще, обиделся. Это важно для его карьеры, настаивал он, а потом брякнул такое, от чего у нее окончательно испортилось настроение. Раз их ждет совместное будущее, заявил он, ей следует привыкать появляться с ним на публике.
      Совместное будущее! Какая дерзость, мысленно возмущалась Эшли! Как только ему это в голову взбрело!
      Она никогда не заикалась о каком-то совместном будущем или хотя бы о своем стремлении к этому! Скотт же счел это само собой разумеющимся – точно так же, как постепенно начал считать само собой разумеющимся все, что происходило между ними. После сегодняшнего вечера, решила Эшли, ей определенно следует пореже встречаться со Скоттом Нельсоном.
      Ей было неприятно, что фотографы не дают спокойно пообедать, снимая ее во время еды; уж они, без сомнения, постараются, чтобы эти фотографии не слишком ей льстили. Однако Скотт словно не замечал переживаний подруги.
      – Нельсоны всегда на виду, – напомнил он. – Это полезно с точки зрения политического имиджа.
      – Ты всего лишь адвокат, – фыркнула Эшли, не сумев сдержать раздражения.
      – Ну, не навсегда, – отозвался он. – Отец как раз сейчас обрабатывает группу ведущих лидеров в Сакраменто. Нажимает на все рычаги, чтобы в будущем году меня сделали прокурором штата. Нам следует мириться с таким положением вещей…
      – Тебе, может быть, и следует, а мне нет, – сердито оборвала его Эшли.
      – Но если ты собираешься стать моей женой… – начал было он.
      – Понятия не имею, с чего тебе в голову пришла такая нелепая мысль. Я не вышла бы за тебя замуж, Скотт, даже если бы ты остался единственным мужчиной на Земле!
      – Эшли, люди смотрят, – еле слышно, умоляюще произнес Скотт.
      – Ну и пусть смотрят, черт возьми! – огрызнулась она. – Ума не приложу, как ты до этого додумался, даже не поговорив со мной! Что я для тебя, Скотт? Украшение витрины твоей политической кампании? Что-то не припомню, чтобы ты или я хоть раз произнесли слово «любовь». Ты никогда не поднимал вопроса о женитьбе. С чего вдруг теперь?
      – Пожалуйста, Эшли… – Скотт с растерянным видом оглянулся. «Наверняка в поисках своего отца», – сердито подумала она. – Нам нужно поговорить…
      – Проклятие, вот и скажи все, что хочешь, прямо сейчас!
      – Обещаю… Мы все обсудим, только… не здесь. Пожалуйста, не устраивай сцен…
      – Не бойся, я не поставлю тебя в неловкое положение на людях, если именно из-за этого ты волнуешься. – Эшли помолчала. – Но, думаю, тебе следует знать… Вряд ли любые разговоры смогут загладить то, что произошло сегодня между нами.
      – Ты не понимаешь… – успокаиваясь, пробормотал он.
      – Нет, Скотт. Это тыне понимаешь… И не думаю, что когда-нибудь поймешь. – Не сказав больше ни слова, Эшли встала и вышла, словно не замечая его растерянности.
      И вот теперь, стоя у окна, глядя в ночь и тщетно пытаясь совладать с раздражением, она внезапно осознала, что находится тут не одна. Медленно повернулась вправо и увидела мужчину – высокого, стройного, с густыми, волнистыми светлыми волосами, яркими голубыми глазами и умным лицом. Он улыбнулся ей.
      – Тревоги одолевают вас даже в раю? – легкомысленным тоном спросил незнакомец.
      – А вам какое дело? – огрызнулась Эшли.
      – Действительно, никакого. Но всего несколько минут назад вы не делали секрета из того, какие чувства испытываете. Вот почему я счел возможным задать этот вопрос.
      – Вы, случайно, не репортер? – подозрительно спросила девушка.
      Ее вопрос явно позабавил мужчину.
      – Вряд ли. Поскольку мы не знакомы, разрешите представиться, мисс Гордон. Я – Брендон Холлистер. Мы со Скоттом работаем в одной и той же юридической фирме.
      – Не слишком умно с его стороны посылать своих друзей ходатайствовать за себя, – отрезала Эшли.
      Брендон Холлистер засмеялся:
      – Не передергивайте! Я сказал, что мы работаем в одной фирме, но ни о какой дружбе речи не идет. По правде говоря, я его терпеть не могу.
      – По правде говоря, теперь я тоже от него не в восторге, – вырвалось у Эшли.
      – А я слышал другое.
      – Да? Что же именно?
      – Что вы с ним собираетесь к алтарю.
      – По-видимому, я узнала эту новость последней. – Эшли снова отвернулась к окну.
      – И все же, учитывая обстоятельства, эти слухи не должны удивлять вас, – сказал Брендон.
      – Какие обстоятельства? – На самом деле это ее не слишком интересовало, но мужчина не уходил, и Эшли задала этот вопрос. В конце концов, он-то чем виноват, что так все сложилось?
      – Как вы познакомились со Скоттом?
      Эшли на мгновение задумалась.
      – Через его отца. После одной из моих выставок…
      – Вот именно. – Брендон сделал глоток из бокала, который держал в руке. – Видите ли, Эшли… Могу я вас так называть? Стенфорд Нельсон устраивает для своего сына все. Ходят слухи, что, с тех пор как на свет появился его первенец, старший Нельсон глаз не спускает с Белого дома. Все его действия имеют одну цель – рано или поздно протолкнуть туда своего мальчика и увидеть, как он станет президентом. Элементарно. Скотт Нельсон всегда получал только самое лучшее – лучшую одежду и автомобили, учился в лучших учебных заведениях. Ему проторили путь и в лучшую адвокатскую фирму города… несмотря на то что адвокат он весьма посредственный.
      – А я тут при чем? – спросила Эшли.
      – Ну, это понятно. Старший Нельсон хочет, чтобы вы стали женой его сына, – ответил Брендон.
      – Что?! – Она подумала, что ослышалась.
      – Не сомневайтесь, так и есть, – настаивал он. – По мнению Стенфорда Нельсона, вы – великолепная глазурь на подарочном торте, как говорится. В своем роде знаменитость, яркая индивидуальность и к тому же бог знает как хороши. Ваше имя и лицо тут давно примелькались.
      – А Скотт? Как он относится ко всему этому? – спросила Эшли, закипая от гнева.
      Брендон пожал плечами.
      – Кто знает? Его чувства не имеют никакого значения. Скотт всегда делает то, что велит отец. Именно отец дергает за ниточки. Причем это относится не только к драгоценному отпрыску, но и ко всем, способным так или иначе повлиять на его будущее. Я сильно подозреваю, что если Скотт когда-нибудь действительно окажется на Пенсильвания-авеню, на самом деле страной будет управлять его отец.
      – Значит, это отец решил, что ему следует жениться?
      – Отец приказывает – Скотт повинуется, такова схема, – продолжал объяснять Брендон. – Иногда я начинаю сомневаться, способен ли вообще Скотт думать самостоятельно.
      – Что за наглость!
      Эшли резко повернулась и целеустремленно зашагала сквозь толпу к столику, за которым Скотт и его отец разговаривали с двумя репортерами. Брендон двинулся по пятам, понимая, что не в силах остановить ее, и даже не испытывая особой уверенности, что на самом деле желает этого.
      – Скотт, я хочу домой, – с места в карьер объявила Эшли.
      – Конечно, дорогая. – Ответ Скотта прозвучал почти добродушно. – Еще немного…
      – Я хочу уйти сейчас, – необычно резким тоном сказала она.
      – Но нельзя же так просто бросить все и уйти, любимая…
      – Тогда я возьму такси.
      Скотт встал.
      – У Эшли был трудный день… Ей нужно отдохнуть, – объяснил он остальным. – Я позвоню тебе утром.
      Их взгляды встретились.
      – Можешь не трудиться, – бросила она.
      Журналисты были явно шокированы. Лицо Стенфорда Нельсона потемнело от гнева, но он не проронил ни слова.
      – Эшли… – начал было Скотт.
      – Приятного вечера, Скотт… Или, скорее, прощай. – Эшли резко повернулась и зашагала прочь.
      Брендон Холлистер догнал девушку у лифтов.
      – Подождите минутку! – окликнул он ее. – Куда вы собрались?
      – Домой.
      – Но вечер только начинается!
      – Для меня он уже закончился. – Эшли нетерпеливо жала на кнопку вызова.
      Он положил ладонь между ее рукой и панелью.
      – Если лифт занят, быстрее не получится, сколько ни дави. – Похоже, ярость девушки лишь забавляла его. – Послушайте, я могу отвезти вас домой, если пожелаете…
      – Не пожелаю, – отрезала Эшли. – Я поеду на такси.
      Двери наконец открылись, и она шагнула в пустую кабину. Брендон вошел следом.
      – То, что произошло между вами и Скоттом, еще не повод, чтобы вымещать зло на мне, – сказал он, когда двери закрылись и кабина начала опускаться.
      – Ничего я на вас не вымещаю. Просто хочу побыть одна, вот и все.
      – Тогда позвольте мне отвезти вас домой. Обещаю, что всю дорогу буду нем как рыба, – настаивал Брендон.
      Эшли подняла на него взгляд сверкающих от негодования, прекрасных темных глаз и сердито спросила:
      – С какой стати? Сначала вы рассказали мне обо всем этом, а теперь хотите отвезти домой. Почему?
      – А что, непременно должны быть скрытые мотивы?
      – Нет, но люди обычно… Вам-то что до всего этого?
      – Мне? – переспросил Брендон. – Мне пришлось не по душе то, чему я стал невольным свидетелем. Скотт со своим отцом хотели использовать вас. Вот мне и показалось, что следует объяснить ситуацию вам. Знай я, какой у вас мерзкий характер, может быть, еще сто раз подумал бы, прежде чем заговорить с вами. И вот теперь я из кожи вон лезу, пытаясь утешить девицу в ее горестях, а она ведет себя, точно огнедышащий дракон!
      – Очень мило.
      Двери лифта открылись, Эшли прошла мимо Брендона и быстро, все с тем же сердитым выражением лица, зашагала через вестибюль. Брендон не отставал.
      – Мое предложение подвезти вас все еще в силе, – сказал он, когда они оказались на улице.
      Она исподлобья взглянула на него.
      – Вы всегда такой настойчивый?
      – Да нет… Просто мне кажется, что в позднее время женщине небезопасно ездить одной… даже на такси.
      Эшли засмеялась, откинув голову.
      – Вы что, вчера на свет родились? Сан-Франциско – единственное место в мире, где женщине с наступлением темноты ничто не грозит!
      Прекрасно зная, что она права, Брендон все равно не сдавался:
      – Мало ли что бывает…
      – Я сама могу о себе позаботиться. – Упрямства и ей было не занимать.
      – Ничуть не сомневаюсь, – с добродушным видом согласился Брендон. – Но исключительно ради моего душевного спокойствия перестаньте спорить и позвольте мне проявить себя джентльменом. Я, знаете ли, с детства приучен к этому.
      Некоторое время Эшли молча разглядывала его.
      – Джентльмен… Это что-то новенькое, – в конце концов с вызовом заявила она.
      – Ну?
      Эшли улыбнулась:
      – Ладно. Не стоит мешать Рыцарю в белых доспехах исполнять свои обязанности.
 
      – Мне казалось, вы рветесь отвезти меня домой, – с подозрением сказала она, когда Брендон повел ее к столику в дальнем углу плохо освещенного коктейль-холла.
      – Ладно, признаюсь, я солгал. Можете подать на меня в суд, – покаянным тоном произнес он, когда они уселись.
      – Так я и сделаю, пожалуй. Порекомендуете хорошего адвоката?
      – Успокойтесь. – Брендон широко улыбнулся. – Просто выпейте со мной… один глоток… и я сознаюсь во всем. А потом, если не передумаете, отвезу вас домой.
      Эшли пристально посмотрела на него.
      – А откуда мне знать, правду вы скажете или нет?
      Он усмехнулся.
      – Разве Рыцарь в белых доспехах может лгать?
      – Может – если только притворяется рыцарем. – Эшли почувствовала, что начинает приходить в себя и даже получать удовольствие от общества Брендона. Несмотря на то, что Скотту с его отцом удалось-таки испортить ей настроение.
      – Поверьте, правда и притворство несовместимы, – серьезно произнес Брендон.
      «А ведь он прав», – подумала она.
      Подошла официантка.
      – Мне бокал белого вина, – сказала Эшли.
      – Водки с тоником… Рассказывая вам об этой истории с Нельсонами, я на самом деле имел тайный мотив, – изображая смущение, признался Брендон, как только официантка отошла подальше.
      – Интересно, почему меня это ничуть не удивляет? – улыбнулась Эшли.
      – Я уже говорил вам, что мне никогда не нравился этот парень, – напомнил Брендон.
      – И?..
      – И мне была чертовски неприятна мысль о том, что он может жениться на вас.
      – Почему? С какой стати это должно волновать вас? – спросила Эшли.
      – Во-первых, мне было ясно, что Скотт вас не любит, – серьезно ответил Брендон. – Тут кроме политики и нет ничего. Вы должны были придать окончательный лоск его имиджу. А во-вторых… – Он на мгновение заколебался. – Я хотел воспользоваться случаем, чтобы познакомиться с вами поближе.
      – Что значит – поближе? Мы же вообще не были знакомы.
      – И не получили бы такой возможности, пока Скотт стоял на пути. Когда сегодня вечером я увидел вас, когда мы только-только обменялись несколькими словами… меня будто озарило. Я понял, что не в состоянии просто так взять и отойти в сторону, оставив вас с этим занудой.
      – Очень любезно с вашей стороны, – поддразнивающим тоном сказала Эшли.
      – Я попытаюсь объяснить…
      Она засмеялась:
      – Да представляю, что вы попытаетесь объяснить, Брендон Холлистер. Но вот что я знаю совершенно точно: я забыла вас поблагодарить.
      – Не надо никаких благодарностей. – Брендон предостерегающе выставил перед собой руки. – Разве я не сказал вам? Это моя вторая профессия.
      Эшли вопросительно подняла бровь.
      – Вторая профессия?
      – Адвокат я только днем, – с самым серьезным выражением лица мрачно изрек Брендон. – По вечерам же занимаюсь тем, что утешаю девиц в их горестях.
      Эшли от души расхохоталась:
      – Ну, должна признаться, вы очень хорошо справляетесь, сэр Брендон. И еще добавлю: я рада, что на этот раз вам вздумалось спасать именно меня.
      Он испытующе посмотрел на нее.
      – В какой степени рады? В достаточной, чтобы не отказаться пообедать со мной завтра вечером?
      – Без сомнения, – улыбнулась Эшли.
      – Как вы относитесь к «Донателло»?
      – Совершенно случайно это мой самый любимый ресторан во всем Сан-Франциско.
      – Превосходно! – обрадовался Брендон. – Видите? У нас уже обнаружилось кое-что общее.
      Эшли лишь улыбнулась в ответ. У нее возникло отчетливое ощущение, что у них гораздо больше общего, чем совпадение вкусов при выборе ресторана.
 
      – Родом я из винодельческого края, – рассказывала Эшли Брендону, когда они по темным улицам шли к ее дому. – У моего отца свой виноградник.
      Уже в тот самый миг, как эти слова были произнесены, стыд и сожаление охватили девушку. За последний год ей не раз приходилось испытывать эти чувства, но никогда еще они не были столь сильны. На самом деле Эшли вовсе не стыдилась своих предков. Это были гордые, пылкие люди, которые обладали куда более страстным темпераментом, чем те, кто встречался ей здесь, в Сан-Франциско. Отец оказался прав во всем. Да, мир, который так сильно влек к себе Абби Гианнини, был не лишен известного очарования. Но его в основном населяли эгоистичные, мелкие люди, для которых происхождение и банковский счет были важнее самого человека. Эту ложь придумала наивная ясноглазая девушка, отчаянно желавшая стать здесь своей. Сейчас, снова не удержавшись, Эшли больше всего хотела увести разговор в сторону, но не знала, как это сделать, чтобы не выглядеть полной идиоткой.
      – О, значит, ваш отец занимается виноделием, – одобрительно сказал Брендон.
      – Не совсем, – на чем свет стоит мысленно ругая себя, ответила девушка. – Он только выращивает виноград, но не делает вино. Конечно, ему хотелось бы открыть винный завод, однако пока это только планы.
      – Я несколько раз бывал в Напе и Сономе. Прекрасные места. Наверно, ландшафты тех мест не раз вдохновляли вас?
      – Так и есть. – Эшли улыбнулась. – А откуда родом вы, Брендон? У вас произношение не уроженца Калифорнии. Что-то такое в вашем говоре…
      – Угадали, я и впрямь не отсюда, – засмеялся он. – Из Нью-Йорка. Уехал, как только окончил высшую юридическую школу. Отцу, конечно, это не слишком понравилось. Он хотел, чтобы я работал в его фирме, но… – Брендон замолк.
      – Почему же вы не согласились? – поинтересовалась Эшли, очень надеясь, что этот вопрос не покажется Брендону бестактным.
      – Ну, можно сказать, я не в восторге от того, как он ведет дела. Мы на многое смотрим по-разному, – ответил молодой человек, пожимая плечами и отводя взгляд в сторону.
      Эшли почувствовала, что тема ему неприятна, и не стала углубляться в нее.
      – А что привело вас в Сан-Франциско?
      – Во-первых, это было лучшее из всех предложений, которые я получил, – со вздохом ответил Брендон. – Кроме того, у меня возникло острое желание оказаться как можно дальше от Нью-Йорка и… своей прежней жизни.
      «Мы с ним родственные души», – подумала Эшли.
      – А вы? – спросил он, точно прочтя ее мысли. – Что заставило вас покинуть чудесный винодельческий край?
      – У меня тоже возникло острое желание оказаться как можно дальше от всего, что было связано с прежней жизнью, – без раздумий ответила Эшли.
      Никогда и никому раньше не рассказывала она об этом и удивилась, поступив так сейчас. С Брендоном ей было поразительно легко и спокойно, как ни с одним мужчиной до сих пор. Возникло ощущение, что ему можно рассказать обо всем и он поймет.
      – И потом еще… мое искусство. Долина Напа, конечно, прекрасное место, но не хотелось до конца своих дней рисовать одни и те же пейзажи. Меня так и тянуло на собственном опыте испытать, каков мир за пределами долины. И отобразить его на своих холстах.
      Брендон улыбнулся:
      – Знаете, по-моему, мы обязательно должны послать Скотту Нельсону и его отцу благодарственное письмо.
      – За что?
      Он усмехнулся.
      – Ну как же? Если бы не эти заносчивые ублюдки, мы бы никогда не встретились.
      – Вы мне нравитесь, Брендон Холлистер, – засмеялась Эшли. И добавила мысленно, сама не понимая, откуда пришли эти слова: «Думаю, вы – тот, кого я ждала всю жизнь».

      Коллин Деверелл, облаченный в безукоризненно белый смокинг, выскочил из своего «роллс-ройс фантома» и быстро зашагал ко входу в казино. Не останавливаясь и почти не оглядываясь, он пересек большой зал, где под несмолкающие звуки джаза неприхотливо одетые туристы пытали счастья у игровых автоматов. Он порывистым шагом прошел мимо суровых охранников, замерших у входа в залы для привилегированной публики. «Именно здесь, – подумал Коллин, окунаясь в атмосферу великолепия и роскоши, – и только здесь по-настоящему ощущается легендарное очарование Монте-Карло».
      Игровые автоматы с их мигающими огоньками и бешено орущий джаз остались позади – здесь царил мягкий свет и лились мелодичные звуки вальса. Мужчины и женщины в вечерних туалетах, негромко переговариваясь, теснились возле столов с рулеткой. Воздух, казалось, потрескивал от напряжения. Опьяняющая аура, перед чарами которой Коллин никогда не мог устоять, порождала непреодолимый соблазн играть, делая ставки снова и снова. «Вот это мой мир. Во всяком случае, в несравненно большей степени, чем административный офис».
      Протолкавшись сквозь толпу к кассиру, молодой человек небрежно выложил двадцать тысяч долларов, получив взамен две сотни больших черных фишек стоимостью в пятьсот франков каждая. «Это для начала», – подумал он, снова прошел сквозь толпу и уселся за одним из столов. Задумчиво посмотрев на фишки, сложенные столбиками на зеленом сукне, попросил крупье поставить десять на двадцать одно черное.
      Крупье сообщил сидящим за столом, что ставки сделаны.
      Коллин молча следил за вращением колеса и шариком, исполняющим свой танец удачи. Колесо постепенно замедлило движение, шарик подпрыгнул еще раз и замер на двадцать одном черном. Коллин мысленно улыбнулся. Вечер начинался неплохо. Добрый знак?
      Остальные игроки сделали свои ставки, и крупье вопросительно взглянул на Коллина.
      – Остаетесь на двадцать одном, мсье?
      Тот кивнул, поскребывая подбородок и не сводя взгляда с колеса.
      Крупье снова толкнул колесо. На этот раз шарик остановился на двадцати трех. Коллин вздохнул и покачал головой. В следующий раз он поставил на двадцать четыре черное. И выиграл. Повторил. И снова предчувствие не обмануло его.
      – Вы когда-нибудь ставите на красное? – прозвучал совсем рядом мягкий женский голос. Определенно француженка.
      Коллин обернулся. Справа от него стояла самая прекрасная рыжеволосая женщина, какую ему когда-либо приходилось видеть. Высокая, с соблазнительными формами, огромными голубыми глазами и полными, чувственными губами. Пышные густые волосы, похожие на львиную гриву, водопадом стекали на обнаженную спину. На ней было платье без бретелек из тонкой золотистой сетчатой ткани. Глубокое декольте открывало почти все, что только можно.
      – Никогда, – ответил Коллин с легкой улыбкой. – Считайте это суеверием. Красное никогда не приносило мне удачи.
      Брови незнакомки вопросительно взметнулись вверх.
      – Никогда?
      – Никогда. При игре в рулетку, я имею в виду. – Он взял ее руку и прижал к своим губам.
      Женщина медленно высвободила руку и уселась рядом с ним. Остальные игроки сделали ставки. Коллин решил еще раз рискнуть и остался на двадцати четырех. Повернув голову, он взглянул на женщину.
      – Не играете?
      Она покачала головой.
      – Сторонний наблюдатель. Весь вечер баловалась покером, но мне не повезло.
      Коллин искоса взглянул на нее, продолжая следить за колесом.
      – И сколько же вы проиграли?
      – Тридцать тысяч франков, – с некоторым смущением ответила незнакомка.
      – Такой пустяк? И не хотите рискнуть еще раз? – Он осуждающе покачал головой. – Я удивлен. На первый взгляд вы кажетесь отважнее.
      Рыжеволосая красавица нахмурилась, не спуская взгляда с колеса рулетки.
      – Отваги у меня хватает, а вот франков, увы, больше нет.
      – Понятно. – Бросив на женщину оценивающий взгляд, Коллин подвинул к ней столбик своих фишек. – Это придаст вам смелости?
      На ее лице промелькнула и тут же исчезла по-кошачьи хитрая улыбка.
      – Чем я смогу отплатить за вашу щедрость?
      Он улыбнулся в ответ:
      – Уверен, вы что-нибудь придумаете.
 
      Поманив служителя, Коллин объяснил ему, что хочет купить еще сотню фишек. Вместе с этой необычайно красивой рыжеволосой женщиной, имя которой до сих пор было ему неизвестно, они уже умудрились потерять вдвое больше того, что у него имелось вначале. И все же ему не хотелось сдаваться. Пока нет. «На этот раз, – с вызовом подумал он, – я не буду размениваться на мелочи. Поставлю сразу все на один номер. Как говорится, пан или пропал».
      Коллин взял фишки, принесенные служителем, и сделал ставку.
      Женщина удивленно посмотрела на него.
      – Вы в своем уме? – еле слышно пролепетала она.
      Коллин усмехнулся:
      – Может быть, да, а может, нет. Такое со мной время от времени случается.
      – Пятьдесят тысяч франков! – Ее дыхание участилось от волнения.
      – Что-то вроде этого, полагаю.
      – Ставки сделаны, – громко объявил крупье.
      Коллин напряженно наклонился вперед. Колесо начало замедлять движение. Шарик несколько раз подскочил, а потом, сделав последний оборот, остановился на номере, выбранном Коллином. Вздох пронесся среди собравшихся. Женщина беззвучно шевелила губами, подсчитывая в уме его выигрыш. Выплаты составили тридцать пять к одному. Рыжеволосая во все глаза уставилась на Коллина.
      – Это же получается… Вы хоть представляете сколько? – потрясенно спросила она.
      – Конечно. – Его рука проскользнула в разрез ее платья и замерла на бедре. – И мне кажется, стоит отпраздновать наш выигрыш.
 
      – Что-то я пропустила мимо ушей, как ваше имя, – сказала женщина, когда они с Коллином рука об руку пересекали оригинальный, выполненный в форме шара вестибюль «Хижины отшельника» – отеля, где он остановился. Стук шагов по снежно-белому мраморному полу эхом отдавался в роскошном и необычно пустынном холле.
      – При чем тут мое имя? – удивился Коллин.
      – Простите? Не понимаю…
      Он улыбнулся.
      – Нет… Конечно, нет. Меня зовут, если вам любопытно, Коллин. Коллин Деверелл.
      – Красивое имя, Коллин Деверелл. – Женщина улыбнулась. – Вы англичанин?
      Он покачал головой.
      – Американец.
      – Не турист, конечно.
      Двери лифта открылись, Коллин отошел в сторону, пропуская даму вперед.
      – Нет. – Он покачал головой и вошел следом. Двери закрылись. – Можно сказать, почти постоянный обитатель здешних мест.
      – А где вы живете, когда уезжаете отсюда?
      – Где придется, – не задумываясь ответил Коллин. И это была правда. Через шесть месяцев после того как они уладили свои дела с Джастином, он покинул Нью-Йорк и с тех пор не возвращался обратно. – Сначала жил в Риме. Потом на Эгейских островах… Еще позже в Париже. И вот теперь я здесь.
      – Давно вы в Монте-Карло?
      Двери открылись. Коллин помог женщине выйти из лифта и повел по коридору к своему номеру.
      – Давно, – ответил он, вынув ключ из кармана и отпирая дверь. – Год плюс-минус несколько месяцев.
      Она захихикала.
      – Не помните точно?
      – Просто как-то не задумывался. – Коллин ввел женщину в комнату, запер дверь и обнял новую знакомую. – У меня всегда есть дела… поважнее, – пробормотал он, отыскивая ртом ее губы. – Вот как, например, сейчас…
      Она страстно целовала его, пока он расстегивал на ней платье. Соскользнув с плеч, оно обнажило пышные, налитые груди. Теперь Коллин осыпал ее поцелуями, а его руки, лаская шелковистую кожу, медленно, неторопливо двигались вниз. Большие пальцы описывали круги по соскам, тут же затвердевшим от желания. Дыхание рыжеволосой красавицы участилось, когда Коллин потянул за них – достаточно сильно, но не причиняя боли. Опустившись к ее коленям, он стянул платье с ее бедер. Под платьем не было ничего, кроме черного кружевного пояса и тоже черных, прикрепленных к нему чулок. Коллин с наслаждением вдыхал запах жаждущего близости женского тела и без устали целовал рыжеволосую, водя по нежной коже языком. Женщина начала постанывать, обхватив руками его голову, прижимая к себе его рот. Коллин продолжал осыпать ее поцелуями, пока не почувствовал, что ее возбуждение почти достигло кульминационной точки. Тогда он резко отстранился.
      – Продолжай! – тяжело дыша, простонала она.
      – Терпение, chеrie, – пробормотал он, поднимаясь на ноги.
      В следующее мгновение Коллин подхватил женщину на руки и понес к постели. Пожирая красавицу взглядом, торопливо разделся и мгновенно улегся рядом. Его рот, прильнувший к ее губам, был жарок и требователен, а руки неустанно двигались вверх и вниз по обнаженному телу. Потом он стал целовать шею, плечи, медленно, постепенно опускаясь к ее груди. Водил языком по соскам, сначала по одному, потом по другому, пока они не встали торчком от желания. Захватил ртом один из них и принялся сосать так неистово, что женщина стала извиваться и стонать. И снова Коллин двигался от одного соска к другому, туда и обратно, а она вскрикивала от наслаждения. Заскользил вниз по постели, раздвинул пышные бедра, зарылся лицом в волосы внизу живота и стал ласкать ее губами до тех пор, пока она не закричала, хватая ртом воздух. И тут Коллин снова резко остановился.
      – Бог мой! – хрипло воскликнула она, вцепившись в него. – Только не останавливайся! Пожалуйста, продолжай!
      Коллин улыбнулся, но не ответил ни слова. Наклонив голову, снова стал водить языком по ее телу, осторожно избегая того места, одно прикосновение к которому, как ему было известно, вызвало бы у нее оргазм. Время от времени он отодвигался, дул на густые рыжие волосы, скрывавшие средоточие ее чувственности, и снова водил по нему губами и языком.
      Она уже изнемогала, умоляя его поскорее довести дело до конца, но он, казалось, стремился отодвинуть момент экстаза как можно дальше. В конце концов решив, что пора, Коллин прильнул ртом к набухшему бутону ее женственности. Как только он коснулся этого места, у нее наступил острый, конвульсивный оргазм. Женщина закричала, но он навалился на нее, прижал к постели и накрыл ее рот своим, заглушая крики восторга. Когда она, трепеща, лежала под ним, он сверху вниз посмотрел на нее и криво улыбнулся:
      – Теперь моя очередь.
      Женщина медленно кивнула, все еще с трудом переводя дыхание. Коллин в ожидании лег на спину, а она перевернулась, взяла его пенис обеими руками и начала ласкать и посасывать, сначала нежно, потом все сильнее. Восставший член был настолько велик и тверд, что ей с трудом удалось захватить его целиком. Даже после всего того, что Коллин делал с ней, она в полной мере не отдавала себе отчета в его способности контролировать собственное желание. Он лежал на спине, закинув руки за голову, собрав все свое самообладание и поощряя подругу все к новым и новым ласкам.
      Его бедра стали ритмично подниматься вверх и опускаться вниз, вверх и вниз. И все же руками Коллин продолжал прижимать к себе голову женщины, лишая возможности увернуться. Неожиданно он грубо схватил ее, перевернул на спину, лег сверху и яростно вошел. Его тело затвердело, когда почти сразу же наступил оргазм. Движения продолжались, но становились все слабее. В конце концов, переведя дыхание, Коллин приподнялся на локтях, улыбаясь в полумраке.
      – Стоило немного потерпеть, не правда ли, мадемуазель… – Он остановился, осознав, что до сих пор не знает ее имени.
      – Дэниэль, – ответила женщина, нежно поглаживая его по груди. – Меня зовут Дэниэль.
 
      Они занимались любовью снова и снова, пока полностью не выдохлись физически и эмоционально. Когда солнце взошло над Средиземным морем, они долго просто лежали, не размыкая объятий, а потом, вновь обретя силы, вместе приняли душ, и Коллин позвонил, чтобы принесли завтрак. Чуть позже этим же утром он сообщил Дэниэль, что в ближайшие часы покидает Монте-Карло, и на этом они расстались.
      Она ушла, унеся с собой половину его выигрыша.
 
      Стоя на палубе «Баронессы» и провожая взглядом исчезающий вдали Монте-Карло, Коллин, как обычно, понятия не имел, куда именно плывет. Просто следовал желанию, возникшему рано утром после безумной ночи любовных утех, уехать отсюда.
      Дэниэль. Восхитительная женщина, с которой можно было делать все, что вздумается, женщина, способная дарить незабываемое блаженство, но… Коллин ни на мгновение не упускал из виду, что взял за правило не проводить с женщиной больше одной ночи. Он не хотел увлечься, не хотел ни сильных чувств, ни даже привязанности. Ибо таков самый верный способ испытать боль – эта истина открылась ему после гибели родителей. Не желая осложнять жизнь, Коллин твердо решил, что никогда не позволит себе влюбиться.
      Он стоял, наклонившись над поручнями яхты, чувствуя, как волосы теребит утренний бриз. Вряд ли Дэниэль хотя бы вспоминает о нем. Наверняка все ее мысли сейчас заняты только выигрышем. Да и вообще трудно было представить Дэниэль сильно огорченной потерей любовника. Для женщины с ее внешностью, к тому же такой свободной, такой раскованной, всегда отыщется мужчина, готовый ринуться к ней по первому зову.
      Ему припомнились ее вчерашние расспросы по дороге в отель. В самом деле, сколько времени он так живет? Бесцельно скитается по свету, нигде не задерживаясь надолго, не связанный ни обязательствами, ни привязанностями? И как давно его потянуло в знакомую обстановку, стали возникать мысли о возвращении домой? Вот уже два года, как он покинул Морской Утес и долгое время даже не вспоминал о нем. При отъезде из Нью-Йорка им владело одно желание – как можно быстрее оставить за спиной прошлое и оказаться подальше от всего, что с ним связано.
      Сначала Коллин полетел в Лондон, однако задержался там всего на неделю. Из Лондона перебрался в Шотландию, где в уединении прожил почти месяц. Затем, вновь почувствовав беспокойство и желание развеяться, уехал в Довиль, а оттуда в Париж. Коллин обожал Париж. Он часами бродил по его улицам – просто так, не думая ни о чем. Заходил в музеи, влекомый непреодолимой тягой к искусству, унаследованной от матери. Хотя там у него нередко начинало щемить сердце – каждый раз, в восхищении замирая перед какой-нибудь из любимых картин Франчески Деверелл, Коллин будто слышал ее голос и видел перед собой родное лицо.
      Француженки доставили ему немало приятных минут, но знакомство с каждой из них также продолжалось не дольше одной ночи.
      Решив в конце концов покинуть Париж, Коллин арендовал «Баронессу» и поплыл по Средиземному морю, чтобы закончить путь в Греции. Пожил некоторое время беззаботной, расслабленной жизнью почти сельского жителя на Эгейских островах, получая огромное удовольствие и от темпераментных греческих женщин тоже. Но в конце концов, как и следовало ожидать, им снова овладела тяга к перемене мест. Выбор пал на Рим.
      Увы, Вечный город для него вечным не стал, и вскоре Коллин оказался на севере, в итальянской Ривьере. Прожил там без малого месяц и вернулся в Париж. Позже, снова на «Баронессе», встал на якорь в гавани Марселя, а потом, путешествуя по Средиземному морю, побывал в Ницце, Сардинии, на Крите, в Танжере и Гибралтаре. Затем почувствовал, что не в силах справиться с соблазном посетить Монте-Карло, и в начале октября яхта бросила якорь в Монако.
      В последнее время все чаще и чаще мысли Коллина возвращались к дому. Интересно, что он почувствует, вернувшись после столь долгого отсутствия в Штаты, в Нью-Йорк? Многое ли там изменилось со времени его отъезда? Как поживает брат? По-прежнему ли все так же предан «Интерконтинентал ойл», как это было еще при отце?
      Иногда у Коллина мелькал и такой вопрос: а известно ли вообще Джастину о его отъезде? Осуждает ли он его? Наверняка брат не бывал в Морском Утесе со дня подписания документов, закрепивших их соглашение. Это место никогда не затрагивало его душу, Джастин предпочитал ему Манхэттен, свою квартиру в Башне Трампа.
      Сейчас все эти мысли вновь с необычайной силой нахлынули на Коллина. Видит Бог, он соскучился по дому! По хорошо знакомой, милой сердцу обстановке и даже по этому сукиному сыну с холодной кровью, своему братцу.
      Движимый внезапным порывом, Коллин спустился вниз, отыскал капитана и сообщил ему, что планы изменились. Плыть надо не на восток, а в Марсель. Долгое путешествие закончилось.
      Настало время вернуться домой.
 
      Лайнер «Конкордия» остановился на взлетно-посадочной полосе нью-йоркского аэропорта Кеннеди. Коллин взглянул на часы: три ночи. Вряд ли в такое время придется долго торчать на таможне. Несмотря на двухгодичное отсутствие, у него с собой была лишь небольшая сумка. И ничего существенного, о чем следовало бы сообщать в декларации. Он всегда предпочитал путешествовать налегке и, как правило, просто оставлял большую часть одежды там, где бывал. Экипаж «Баронессы» наверняка надолго запомнит день, когда им перепали его дорогие шелковые рубашки и золотые запонки. Черт, они честно заработали все это: терпели его скверные привычки дольше, чем кто бы то ни было. Большинство людей не желало мириться с ними, несмотря на огромное богатство, унаследованное от отца. Оно, конечно, обеспечивало Коллину почтительное отношение, но полностью компенсировать его неуправляемость не могло.
      Он поднялся и повесил на плечо сумку. Остальные пассажиры уже начали гуськом выходить через переднюю дверь. Коллин не спешил и остался на поле аэродрома в одиночестве. Морской Утес два года прожил без него, проживет и еще несколько часов. Добравшись до терминала аэропорта, Коллин оглянулся в поисках ближайшей иммиграционной кабины. Обнаружив ее, достал свой американский паспорт и с улыбкой протянул инспектору. Тот внимательно изучил документ и перевел взгляд на высокого, необыкновенно привлекательного человека, стоявшего перед ним.
      – Добро пожаловать домой, мистер Деверелл, – сказал он, поставив штамп и возвращая паспорт. – Вижу, вы долго отсутствовали.
      Коллин кивнул:
      – Слишком долго. Я рад, что возвращаюсь. – Он убрал паспорт в сумку и отошел, направляясь к таможенникам.
      Офицер иммиграционной службы проводил молодого человека удивленным взглядом. Его разбирало любопытство. Почему так странно одет этот человек? Джинсы, дорогие черные кожаные ботинки и великолепный, но очень плотный голубой свитер. В августе?.. Офицер покачал головой. Проработав много лет в иммиграционной службе, насмотришься всякого, но этот Деверелл заметно выделялся среди прочих.
      Коллин поставил сумку на таможенную стойку и нетерпеливо огляделся по сторонам. Торопиться, конечно, было некуда, но тратить время на таможенников тоже не хотелось. В последнее время ему слишком часто приходилось с ними сталкиваться. Где их черти носят? Неужели, как назло, именно в этот момент им вздумалось устроить себе перерыв, выпить по чашечке кофе?
      Коллин поджал губы и совсем собрался было уже окликнуть кого-нибудь, как наконец офицер в форме подошел к стойке.
      – Добро пожаловать в Нью-Йорк, – приветливо сказал он, открывая сумку и тщательно просматривая ее содержимое. – Не слишком ли жарко для шерстяного свитера? – Его подозрительный взгляд обратился на самого Коллина.
      Тот пожал плечами:
      – В Париже было прохладно, когда я вылетал. Вы не представляете, как чертовски мне хочется поскорее добраться до дома и скинуть с себя все это.
      Таможенник кивнул, выражение подозрительности исчезло с его лица, сменившись удивлением.
      – А где ваш остальной багаж? – спросил он.
      – Это все. – Лицо Коллина дышало искренностью.
      Инспектор заглянул в паспорт, лежащий перед ним на стойке.
      – Вас не было в стране с июня 1977 года, и эта сумка – все, с чем вы возвращаетесь?
      Коллин кивнул, сделав вид, будто не понимает, что тут такого особенного.
      – У меня привычка – возить с собой только необходимое.
      Таможенник покачал головой:
      – Иными словами, вам и в декларацию вносить нечего.
      – Боюсь, вы правы. – Усмехнувшись, Коллин повесил сумку на плечо.
      – Тогда все в порядке. – Инспектор пометил сумку мелом и сделал Коллину знак проходить.
      Через десять минут такси уже мчало его к Морскому Утесу. Откинувшись назад и улыбаясь, молодой человек засунул руку под свитер и вытащил тяжелую золотую цепочку со свисающим с нее медальоном. На антикварном аукционе в Париже за это украшение было заплачено в переводе на американские доллары четыре тысячи – какие еще декларации! На медальоне был изображен феникс – мифическая птица из арабских легенд, птица, возрождающаяся из пепла.
      Коллин едва не рассмеялся. За годы странствий по миру он ни разу не смог удержаться от искушения перехитрить таможенников, провозя контрабандой купленные драгоценности. И конечно, делал это вовсе не потому, что хотел сэкономить на таможенной пошлине, просто был не в силах воспротивиться соблазну рискнуть, бросить вызов судьбе.
      И до сих пор ни разу не был пойман.
 
      Такси проехало через монументальные железные ворота поместья Девереллов, и только тогда Коллин по-настоящему понял, как это замечательно – вернуться домой. До сих пор до него в полной мере не доходило, как сильна была тоска по этому единственному месту, которое он всегда считал своим единственным домом. Нетерпеливо подавшись вперед, Коллин обежал взглядом особняк в английском стиле и, к своей радости, не заметил в нем никаких перемен. Где-то в глубине души все время таился страх – совершенно, конечно, бессмысленный и нелогичный, – что за время его долгого отсутствия все тут могло стать другим.
      Такси остановилось у входа в особняк. Коллин расплатился с водителем, добавил щедрые чаевые и с сумкой на плече вылез из автомобиля. Взбежал по ступенькам, прошел вдоль балюстрады и замер, сквозь предрассветную дымку оглядываясь по сторонам. По всему было видно, что в его отсутствие служащие добросовестно поддерживали порядок. Он отметил в уме: непременно надо вознаградить их за это.
      В просторном холле ему встретилась одна из служанок.
      – Мистер Деверелл! – воскликнула она, удивленная его появлением. – Когда вы приехали?
      – Только что.
      – Но никто не предупреждал…
      – Никто и не мог предупредить, – засмеявшись, успокоил ее Коллин. – Я сам принял решение в последнюю минуту. Не оставалось времени позвонить или телеграфировать о приезде.
      – Как прошло путешествие? – спросила служанка, беря у него сумку. – Понравилась вам Европа?
      – Почти в той мере, в какой вообще может нравиться Европа, – ответил он, оглядываясь. – А где Генри?
      Генри Гаррисон – главный дворецкий Девереллов – заправлял всем хозяйством еще с тех пор, когда Коллин и Джастин были детьми.
      – Скорее всего на кухне, сэр, – не слишком уверенно ответила служанка.
      – Найди его. Скажи, чтобы пришел ко мне в кабинет, – распорядился он.
      – Да, сэр, – закивала девушка.
      По длинному коридору Коллин направился в кабинет отца. Мой кабинет,мысленно поправил он себя и… неожиданно резко остановился, недоуменно оглядываясь. Что-то определенно изменилось. Чего-то не хватало. Но чего? Коллин на мгновение задумался. Ну конечно же, Ренуара! Может быть, перевесили? Хотя… Все служащие знали, что к бесценным картинам – картинам его матери – лучше не прикасаться без специального разрешения Коллина. Нет, просто так, без особого указания они не стали бы ничего трогать.
      Ему это не понравилось, но то, что он увидел – а точнее говоря, чего не увидел – в кабинете, заставило молодого человека похолодеть. Картины! Шесть картин эпохи итальянского Возрождения, которые всегда висели в кабинете, исчезли!
      Коллин выбежал оттуда и, перепрыгивая через ступеньки, помчался в спальню. Моне тоже не было. Словно обезумев, Коллин кинулся в спальню, которую прежде занимали родители. Сезанн исчез!
      – Генри! – завопил он во все горло и снова бегом бросился в холл. – Генри, где тебя черти носят?
      – Я здесь, сэр, – с хорошо знакомым британским акцентом ответил Генри Гаррисон, появляясь в дверях. – Что случилось, сэр?
      – Черт возьми, ты еще спрашиваешь! – завопил Коллин. – Ренуар… Сезанн… Моне… Ничего нет! Проклятие! Все картины исчезли!
      Гаррисон удивленно посмотрел на него.
      – Конечно, сэр, их нет. – Голос управляющего тем не менее звучал уверенно и спокойно.
      – Куда, к чертям, они подевались? – Коллин просто трясся от злости.
      – Боюсь, я не совсем понимаю… – Гаррисон явно пришел в недоумение.
      Коллин с такой силой вцепился в перила лестницы, что у него побелели костяшки пальцев.
      – Ты не понимаешь?! Нет, это я не понимаю! Хотелось бы знать, куда подевались картины! Если ты не возражаешь, конечно.
      Гаррисон покачал головой, все еще пребывая в состоянии полной растерянности.
      – Вы сами продали их, сэр, – произнес он наконец. – Спустя шесть месяцев после вашего отъезда пришли люди и забрали их.
      Коллин смотрел на него, не веря своим ушам. Кто-то умудрился выкрасть картины прямо из-под носа дворецкого!
      Но как?

      Антон Деврис, следователь по особым поручениям страховой компании, выдавшей Девереллу страховой полис на его художественную коллекцию, внимательно изучал бумаги, лежащие перед ним на письменном столе. Три недели назад он лично ездил в поместье Морской Утес и своими глазами убедился, что все правда – действительно исчезли картины общей стоимостью в несколько миллионов долларов. Когда следователь прибыл на место, Коллин Деверелл сообщил ему, что, кроме этих баснословно дорогих картин, из сейфа также похищены все украшения, принадлежавшие его покойной матери. По словам Деверелла, последние два с половиной года он провел в Европе, а вернувшись, выяснил, что все ценности были похищены прямо на глазах у его служащих.
      Однако, поговорив с каждым из этих служащих, Деврис начал подозревать, что молодой человек просто превосходный лжец. Все – от главного управляющего, работавшего на семью больше двадцати лет, до служанок и сторожей, – буквально все были совершенно уверены в том, что картины и драгоценности не украдены, а проданы. По словам Генри Гаррисона, люди, явившиеся, чтобы забрать и то, и другое, предъявили документ о продаже, подписанный самим Коллином Девереллом.
      – Вы уверены, что это была именно его подпись? – спросил Деврис. Он знал, что подделка подписи – один из самых распространенных и наглых способов кражи.
      – Я… В тот момент… – Гаррисон, естественно, нервничал. – Я не сомневался. Мне казалось, я узнаю его подпись при любых обстоятельствах, но…
      – Мистер Деверелл был просто сам не свой от горя, когда умерли его родители, – вставила одна из служанок. – Вот почему он уехал, знаете ли. Мне кажется, ему были в тягость все эти воспоминания.
      Сам не свой от горя… До такой степени, что два с половиной года носа сюда не показывал!
      Деврис поднялся и подошел к окну своего кабинета, с высоты пятидесятого этажа невидящим взором глядя на поток машин на Мэдисон-авеню. Служанка сказала, что Коллин Деверелл уехал, потому что все в доме напоминало ему об умерших родителях. Картины и драгоценности, которые, по его собственным словам, были страстью матери, тоже наверняка напоминали о ней. Может, он не смог этого вынести? Под влиянием порыва продал их, а теперь сожалеет о содеянном и хочет все вернуть? Но… Только глупец мог додуматься до такого. А Коллин Деверелл – кто угодно, только не глупец.
      Коллин Деверелл не нуждался в деньгах. В 1976 году он продал свой пай в «Интерконтинентал ойл» брату-близнецу и стал мультимиллионером. Правда, о его страсти к игре и рискованным предприятиям ходили легенды. Может быть, молодому Девереллу пришлосьпродать картины? А теперь ему грозят новые неприятности, и он пытается спастись от них, заявляя, что ценности украдены?
      Нет, вряд ли. Деврис тщательно проверил всех служащих поместья Деверелла и пришел к выводу, что никто из них в преступление вовлечен не был. Другое дело – сам Коллин Деверелл. Что-то тут настораживало. Деврис проверил и его. По крайней мере в отношении двух с половиной последних лет Деверелл не соврал. Он действительно находился там, где утверждал. Правдой оказалось и то, что во время путешествия было потрачено очень много денег и еще больше проиграно. Однако нищета ему пока ни в коей мере не грозила. Коллин Деверелл по-прежнему оставался очень и очень богатым человеком.
      Итак, деньги мотивом быть не могли. Коллин настойчиво повторял: ни за что на свете по доброй воле он не расстался бы ни с картинами, ни с драгоценностями, принадлежавшими матери. И все же по всем признакам эта сделка произошла с его согласия. Антон Деврис решил до малейших деталей выяснить, как именно и что происходило в поместье Деверелла в отсутствие хозяина. Одних догадок и сомнений мало; утверждать, что картины и драгоценности проданы и сделал это Коллин Деверелл, можно было только на основании неопровержимых доказательств.
      В двери возникла секретарша.
      – Мистер Деврис, вас хочет видеть Коллин Деверелл, – доложила она.
      Следователь на мгновение заколебался, потом кивнул.
      – Пригласите.
      Спустя мгновение вошел Коллин Деверелл – высокий, загорелый, до неприличия красивый, в светло-серых слаксах и белой шелковой рубашке, застегнутой лишь на нижние пуговицы, так что виднелся висевший на шее явно очень дорогой золотой медальон. Через плечо переброшена темно-синяя спортивная куртка. Он вошел молча, без улыбки и сразу же приступил к делу.
      – Я пришел выяснить, как идут дела с розыском украденных у меня картин. – Деверелл опустился в кресло, по-видимому, не считая нужным тратить время на любезности.
      Деврис некоторое время пристально разглядывал его. Самому Деврису было сорок пять лет. Среднего роста, слегка полноватый, с большими залысинами и в мешковатой одежде. Прежде ему даже в голову не приходило задумываться о своем внешнем виде. Однако, мысленно сравнивая себя с Коллином Девереллом, он вынужден был признать, правда, только перед самим собой, что кое в чем судьба его обделила.
      – Расследование еще не закончено, – ответил Деврис, тщательно подбирая слова.
      – Вы ведь понимаете – чем дольше все это тянется, тем меньше у нас шансов найти пропажу, – отреагировал Коллин, не считая нужным скрывать недовольство.
       У нас.Деврис кивнул.
      – Теперь уже торопиться особенно некуда. Картины… исчезли почти два года назад. Спустя столько времени выяснить, куда именно они были отправлены, практически невозможно. Скорее всего в Швейцарию.
      – Почему в Швейцарию? – спросил Коллин.
      – Потому, мистер Деверелл, что законы Швейцарии основаны на доверии к покупателю и призваны защищать его интересы, – объяснил Деврис.
      – Что это означает на общедоступном языке?
      – А вот что, – после паузы медленно заговорил Деврис. – Допустим, покупатель заявляет, будто в результате честной сделки купил произведение искусства. В этом случае правительство позволяет ему оставить его у себя, даже если выясняется, что оно было украдено. Должен заметить, что существует хорошо разработанная схема мошенничества в этой сфере. – Следователь присел на край стола. – Человек покупает ценную картину и оформляет на нее крупный страховой полис. Потом он или она организует кражу, чтобы получить деньги по полису. И продает картину частному лицу, чаще всего в Швейцарию. Таким образом первоначальный владелец срывает двойной куш.
      Коллин пристально посмотрел на него.
      – Вы считаете, что я организовал кражу своих собственных картин, – ровным голосом сказал молодой человек.
      – Пока у меня нет оснований для каких-либо заключений, – ответил Деврис. – Предпочитаю подождать до конца расследования.
      – А тем временем мои картины и драгоценности могут оказаться где угодно, – заключил Коллин.
      – Делается все возможное, уверяю вас.
      – Вижу. – Коллин встал, в его глазах полыхала ярость. – Покорно благодарю!
      Он круто развернулся и вылетел из кабинета. Деврис молча глядел ему вслед.
      И снова задался вопросом: виновен ли Коллин Деверелл?
 
      Коллин все еще клокотал от ярости, когда немного позже мчался на машине по скоростной трассе Лонг-Айленда в Морской Утес, превышая дозволенную скорость по крайней мере на двадцать миль, и думал о разговоре со следователем. У него просто в голове не укладывалось, что этот человек способен всерьез заподозрить его в краже собственного имущества с одной-единственной целью – получить вшивый страховой полис!.. Проклятие, он не нуждается в деньгах, а картины значат для него все. Не важно, как это выглядело со стороны, но неужели следователь считает его подобным тупицей? Кто еще стал бы таким образом проворачивать это дело, зная, что в доме полно слуг? Неужели Деврис не понимает? Если бы Коллин и в самом деле решил организовать кражу, то уж постарался бы, чтобы у персонала поместья даже мысли не возникло о его причастности к ней. Так скверно мог действовать только полный идиот!
      Внезапно его раздумья прервал вой полицейской сирены. В зеркало заднего обзора был виден автомобиль дорожного патруля. Коллин сбросил скорость, «феррари» замер у обочины. Патрульный остановился сзади, вылез из машины и направился к нему.
      – Вы знаете, что на двадцать миль превысили допустимую скорость?
      Коллин кивнул:
      – Виноват.
      – Ваше водительское удостоверение, пожалуйста.
      Коллин достал бумажник, вынул права и подал патрульному. Офицер некоторое время разглядывал документ, а потом снова перевел взгляд на Коллина.
      Тот усмехнулся.
      – Когда фотографируешься на права, всегда черт знает как выходишь, верно? – спросил он, пытаясь разрядить обстановку.
      Патрульный не стал с этим спорить.
      – Это ведь не первый случай, когда вас задерживают за превышение скорости, мистер Деверелл? – спросил он, снова заглянув в права.
      – Боюсь, что нет, – вынужден был согласиться Коллин. – Но первый случай за последние несколько лет. Я уезжал из страны…
      – Придется вас оштрафовать, – прервал его офицер.
      – Понимаю. – Коллин взял права и убрал их в бумажник.
      Пятнадцать минут спустя он снова был на пути к дому, продолжая ломать голову над сложившейся ситуацией. Неужели тот, кто заварил эту кашу, надеется, что все сойдет ему с рук? Тут, без сомнения, замешан дилетант; профи проявил бы больше осторожности, действовал бы точнее, так, чтобы не осталось никаких концов. Неужели следователю это не ясно?
 
      На эту же тему продолжал размышлять и Деврис. Как только Коллин покинул кабинет, куда ворвался столь неожиданно, следователь снова погрузился в раздумья. Что-то тут не так, думал он, снова и снова просматривая отчеты. По всем данным, большую часть состояния молодого Деверелла составляли именно картины и драгоценности. Это наводило на мысль, что он, возможно, и впрямь рассчитывал получить страховку. Однако Деврис не раз беседовал с ним, и Деверелл никогда не заговаривал ни о полисе, ни вообще о деньгах. Его волновало одно – как найти пропавшие вещи. Конечно, это мог быть, так сказать, фасад. Деврису уже случалось видеть якобы безутешных владельцев, которые только и мечтали о возвращении украденных у них произведений искусства. А потом выяснялось, что они сами и организовали кражу.
      И еще вот что интересно. Коллин Деверелл выглядел не просто расстроенным. Молодого человека буквально трясло, как будто украденные вещи имели для него своего рода символическое значение. Если, несмотря на это, он все же лгал, то, безусловно, был исключительно хорошим актером.
      Девриса заинтересовала история семейства Деверелл. То, как Квентин Деверелл уже в двадцать три года сумел сколотить состояние в нефтяном бизнесе, как неустанно трудился и боролся, прокладывая путь к вершине, и как в конце концов превратил «Интерконтинентал ойл» в один из гигантов индустрии. Не лишена была интереса история и самих братьев Деверелл, Коллина и Джастина, близнецов, настолько похожих внешне, что, увидев их поодиночке, никто не мог с уверенностью сказать, кто именно перед ним. Любопытно, какими разными людьми они оказались и насколько были далеки для братьев. В особенности для близнецов, между которыми обычно существует очень тесная связь.
      Деврис не раз беседовал с Коллином, но никогда не слышал от него ни слова о брате. И все же Деврису удалось выяснить, что и картины, и драгоценности, и даже само поместье на Лонг-Айленд стали собственностью Коллина по соглашению с Джастином, взамен на что тот получил полный контроль над компанией. Все это Деврис выяснил в ходе своего расследования.
      Полученные сведения бесконечно удивили его. Почему Коллин Деверелл по доброй воле пошел на этот явно неравноценный обмен? Доля Коллина в компании исчислялась миллиардами. Сохрани он ее, с годами его состояние возросло бы до фантастических размеров. Ценность же картин и драгоценностей, хотя и немалая, не шла ни в какое сравнение с паем в «Интерконтинентал ойл». Что стояло за этим по меньшей мере странным поступком?
      Деврис выяснил и еще одну интересную вещь. Согласно завещанию Квентина Деверелла, внезапно погибшего три года назад, «Интерконтинентал ойл» должен был возглавить, заняв место отца, Коллин, а не Джастин. Вместо этого Коллин, не долго думая, распрощался с компанией. Почему? – снова и снова спрашивал себя Деврис.
      Он потянулся к телефону на краю стола, где, как всегда, царил безукоризненный порядок, и набрал номер.
      – Говорит Деврис, – произнес следователь. – Мне необходима следующая информация…
 
      Коллин стоял перед камином в библиотеке, глядя на портрет матери, такой элегантной и прекрасной в своем платье от Диора. Такой царственной. Художник запечатлел ее на полотне в возрасте двадцати восьми лет – молодая королева, восходящая на трон. А Коллин помнил мать такой, какой она была в жизни, – сердечной, заботливой и нежной женщиной, для которой дети всегда стояли на первом месте. Странно, что ему не составляло труда слить воедино оба образа – величественной дамы в роскошных туалетах и драгоценностях и женщины в спортивных брюках и свитере, играющей с ним на лужайке поместья, жизнерадостной и чуточку бесшабашной. Как она радовалась его пустяковым детским рисункам! А ведь глядя на них, трудно было даже догадаться, что именно там изображено. Считая, что личная свобода превыше всего, мать пресекала все попытки подавления их с братом индивидуальности. Защищала своих детей, точно львица детенышей. И Коллин любил ее с такой силой, с какой никогда не испытывал этого чувства по отношению ни к кому другому.
      Отец, Квентин Деверелл, – совсем другое дело. Сторонник дисциплины в семье. Строгий, несгибаемый, он, без сомнения, тоже горячо любил сыновей. Самые ранние воспоминания об отце вызывали в сознании Коллина образ огромного – так ему тогда казалось – мужчины, который сажает его на плечи и носит по холмам поместья. Учит скакать верхом и обращаться с оружием. Обещает позаботиться о том, чтобы его жизнь сложилась как можно лучше. И это, с грустью думал Коллин, единственное обещание, которое отец не сумел сдержать.
      Коллин снял со стены церемониальную саблю и взвесил в руке, поворачивая то так, то эдак. Вручая ее своему талантливому ученику, Жан-Мишель предрекал, что на предстоящих Олимпийских играх тот непременно получит золото. И надо же! Это произошло как раз в тот день, когда отец явился в Ниццу и увез сына домой, потребовав не тратить время на глупости и продолжить учебу.
      Вот тогда-то Коллин в полной мере осознал, что ему нечего рассчитывать на поддержку отца, реши он связать свое будущее с фехтованием. Именно в тот день его мечты превратились в прах. Коллин, конечно, простил отца. Однако жаль, что он так никогда и не узнает, кем мог бы стать.
      Его взгляд упал на пятно на стене, где прежде висела любимая картина отца кисти Пьеро делла Франческа. Попадись ему вор, укравший ее и другие картины, Коллин, наверное, мог бы задушить его собственными руками.
      Разговор со следователем выбил из колеи, заставил почти полностью потерять над собой контроль, вызвав взрыв неуправляемой ярости. Однако успокоившись, Коллин понял, что такого больше допускать нельзя. «Поосторожнее с Деврисом, – предостерег он себя. – Этот человек должен быть на твоей стороне, без него не обойтись. Не разжигай его антипатию, не давай пищу для подозрений».
      Конечно, мысль о необходимости прибегать к помощи Девриса не слишком радовала Коллина, и все же другого пути не было.
 
      Прошло три месяца. Антон Деврис все еще продолжал расследовать дело о краже в поместье Деверелла. И хотя он теперь верил Коллину, появилось новое доказательство, свидетельствующее не в пользу последнего. Деврис обладал прекрасно развитым инстинктом, который в прошлом не раз выручал его, а сейчас подсказывал, что не Коллин Деверелл организовал кражу картин и драгоценностей.
      Однако факты – упрямая вещь, а они указывали на то, что здесь имело место мошенничество с целью вытянуть деньги из страховой компании. Той самой компании, которая привлекала Девриса именно в подобных случаях. Его наниматели не удовлетворятся теоретическими рассуждениями о том, что Деверелл тут ни при чем; им нужны веские доказательства. Принимая решение, они будут руководствоваться собранной им информацией. И, в частности, заключением экспертов-графологов, изучивших документ о продаже и удостоверивших, что на нем стоит подлинная подпись Коллина Деверелла.
      Узнав об этом, Деврис долго и тяжко раздумывал, прежде чем сообщить новость самому Коллину. Он всегда считал себя основательным человеком и гордился этим, так же как и своей способностью проникать в глубь любой ситуации, искать и находить самое крошечное звено в цепи доказательств, без которого невозможно разрешить проблему. Но на этот раз следователь чувствовал, что упускает нечто важное, то единственное, что могло бы помочь докопаться до истины. И чему он пока даже не мог дать названия.
      Деврис снова и снова обдумывал все свои шаги, предпринятые с того момента, как его привлекли к расследованию. Он, конечно, много раз беседовал с Коллином Девереллом и вытянул из того все, что возможно. Неоднократно разговаривал с прислугой в поместье и пришел к выводу, что эти люди чисты. С каждым беседа велась по отдельности, но никаких расхождений в их показаниях не обнаружилось. Служащие чистосердечно описывали то, чему стали свидетелями, и явно не врали. Детальнейшим образом изучив окружение Коллина Деверелла и вообще все с ним связанное, Деврис составил о нем совершенно определенное мнение. И пришел к выводу, что это человек необыкновенно умный, смелый, открытый, немного игрок в душе, но уж никак не вор. И не мошенник.
      Возникло у следователя желание побеседовать и с Джастином Девереллом. Однако, когда он позвонил в первый раз, в секретариате «Интерконтинентал ойл» ему сообщили, что мистер Деверелл уехал по делам в Сингапур и вернется не раньше чем через три недели. В следующий раз глава компании находился в Хьюстоне – еще одна деловая поездка. В третий раз отдыхал на Виргинских островах. Похоже было, что Джастин Деверелл избегает следователя. Почему, хотел бы знать Деврис. Однако, вникнув поподробнее в деятельность второго из близнецов-Девереллов, он пришел к выводу, что тот тоже чист.
      Складывалось впечатление, что Джастин Деверелл живет только ради «Интерконтинентал ойл». Если у него и имелась какая-то личная жизнь, о ней никто ничего не знал. Он бывал либо в офисе компании, либо у себя дома в Башне Трампа и крайне редко показывался на публике. Отпуск брал раз в год, но всегда путешествовал и вообще проводил свободное время один.
      Интересно, подумал Деврис. И Коллин, и Джастин по натуре одиночки, но каждый на свой собственный лад. Два человека, неотличимые внешне, однако абсолютно разные по характеру и стилю жизни. И оба в момент кражи находились за пределами Нью-Йорка.
      Деврис отдал на экспертизу образец почерка Джастина Деверелла. Результат оказался почти сверхъестественным. Подписи у братьев были неотличимы, как и лица.
      Зайдя в тупик, Деврис принял решение обсудить ситуацию со своим непосредственным начальником.
      – У меня сложилось совершенно однозначное мнение, Фрэнк, – заявил он. – Коллин Деверелл тут ни при чем. Мне кажется, он не отдал бы эти картины, даже если на карту была бы поставлена его жизнь. Для него, несомненно, важнее те чувства или, если угодно, сантименты, которые связаны с этими вещами, чем их ценность, выраженная в долларах и центах.
      – Ты подозреваешь второго близнеца? – спросил начальник.
      Деврис покачал головой:
      – Просто не знаю, что и думать. Какой, к чертям, резон главе такого гиганта, как «Интерконтинентал ойл», красть картины и драгоценности, которые он сам же отдал брату в обмен на право полностью контролировать компанию? В этом нет ни малейшего смысла.
      – Все, что связано с братьями Деверелл, кажется не имеющим смысла, – задумчиво сказал Фрэнк Говард, снова просматривая доклад Девриса. – С одной стороны, Коллин, совершенно очевидно, бунтарский элемент семьи. Он блестящий спортсмен, умница, питающий очень мало или, точнее говоря, вообще не питающий никакого интереса к семейному бизнесу. С юных лет то и дело влипал во всякие истории, не слишком считаясь с законом, о чем ты сам пишешь в докладе. Неоднократные штрафы за превышение скорости, увлечение нелегальными играми и прочее. С другой стороны, Джастин тоже достаточно необычный человек, который, если не считать работы, ведет настолько уединенный образ жизни, что это даже трудно представить. Совсем немного друзей и ни одного серьезного романа. Ни одного!Безграничная преданность компании. Можно сказать, одержимость ею. Тебе не кажется это немного странным?
      – Мне все, связанное с этой историей, кажется странным, – пробормотал Деврис, устало потирая глаза.
      – Эксперты-графологи подтверждают вину Коллина Деверелла, но ты по-прежнему веришь его объяснениям.
      Деврис кивнул.
      – Вряд ли можно так хорошо играть. Что бы там ни говорили эксперты.
      – И что мы скажем нашим клиентам?
      – Что у нас нет доказательств, – без колебаний ответил Деврис. – Что слуги убеждены, будто Деверелл сам продал картины, но неопровержимых доказательств нет. Думаю, нужно порекомендовать им выплатить страховку, хотя очень сомнительно, чтобы Деверелл остался этим доволен.
      – Минуточку, Антон… Ты рассказал Девереллу о результатах экспертизы? – спросил Говард.
      Деврис покачал головой.
      – Нет еще, но непременно расскажу. И очень скоро.
 
      – Если у экспертов нет никаких сомнений, тогда почему вы все еще мне верите?
      Разговор происходил в библиотеке. Коллин стоял, прислонившись к книжному шкафу, и пристально глядел на следователя.
      – А что, есть убедительные основания не верить? – спросил Деврис.
      – Нет, – с прежней настороженностью ответил Коллин. – Тут вы правы. Я не продал бы эти картины ни за какие деньги. Но вряд ли вам понятно почему. А раз так, то с какой стати вы верите мне, а не этим так называемым доказательствам моего мошенничества? Не думаю, чтобы такой подход сильно обрадовал вашего клиента.
      Следователь проигнорировал дерзость, прозвучавшую в этих словах. Может, и он повел бы себя точно так же, окажись в подобной ситуации. Деврис протянул Коллину заключение экспертизы.
      – Пусть оно останется у вас, – сказал он. – Иначе страховая компания будет иметь основания предъявить вам обвинение в мошенничестве. И скорее всего выиграет дело.
      Некоторое время Коллин молча изучал бумагу, потом снова посмотрел на Девриса.
      – Не понимаю, почему вы не подошьете ее к делу? Ради чего так поступаете? – по-прежнему подозрительно спросил он.
      Позиция Коллина раздражала Девриса, но одновременно окончательно убеждала в том, что тот говорил правду.
      – Не люблю, когда совершаются ошибки, мистер Деверелл, – после затянувшегося молчания ответил следователь. – Не хочу прикладывать руки к тому, чтобы невинного человека засадили в тюрьму. Полагаю, вас провели. И не верю в вашу теорию о том, что тут действовал дилетант.
      – Да? – с холодком спросил Коллин. – А какая, позвольте узнать, у вас на этот счет теория?
      – Убежден, что тот или, возможно, те, кто стоит за всем этим, совершенно точно знали, что делали. Может быть, кому-то очень хотелось упрятать вас в тюрьму за кражу собственного имущества. Кто бы это мог быть, а? У вас нет никаких догадок на этот счет?
      Коллин снова опустил взгляд на бумагу, которую держал в руке. Догадка у него была, точно, но он не собирался делиться своими соображениями ни с Деврисом, ни с кем-либо еще.
      Он был намерен сам или подтвердить или опровергнуть свою версию.
 
      Коллин долгое время никак не хотел верить в то, что, возможно, в краже замешан брат. Даже когда у него возникли первые подозрения, а произошло это после рассказа Генри Гаррисона о документе на продажу, который тот видел собственными глазами, он сознательно гнал от себя подобные мысли. Джастин мог быть кем угодно, только не вором. И даже после заключительного разговора со следователем страховой компании Коллин продолжал надеяться, что ошибается, и не отправился к Джастину тут же выяснять отношения.
      Вместо этого он стал изучать, что именно и как делал брат, став главой «Интерконтинентал ойл». Когда почти три года назад Коллин покидал Нью-Йорк, ходили упорные слухи, будто компания испытывает серьезные трудности. Смерть Квентина Деверелла поколебала фундамент, на котором было возведено здание «Интерконтинентал ойл». Может быть, неприятности оказались гораздо серьезнее, чем предполагал Коллин?
      Он решил разобраться в этом вопросе и, докопавшись до истины, испытал сильнейший шок.
      Выяснилось, что незадолго до смерти отец взял несколько крупных кредитов с целью создания новых холдингов в Венесуэле и на Южно-Китайском море. И как раз тогда что-то не так пошло с добычей нефти в Каракасе, в результате чего возникли серьезные финансовые трудности. Именно это, как выяснил Коллин, стало причиной той самой поездки родителей в Южную Америку, которая оказалась для них роковой. Из-за этого они туда поехали, из-за этого погибли. Компания попала в очень сложную ситуацию – долги отца, падение цен на нефть и потеря престижа; можно сказать, она была на грани полного краха. Приняв на себя руководство «Интерконтинентал ойл», Джастин остался один на один с агонизирующим гигантом и готов был на все, лишь бы оживить его.
      Но то, что он сделал ради спасения компании, было совершенно непростительно. Коллину все стало ясно. Оставалось одно – отправиться к брату и выложить карты на стол.
      А после этого связаться с Деврисом.
 
      – Неужели ты всерьез рассчитывал, что сможешь проделать этот фокус и выйти сухим из воды?
      Коллина буквально трясло, когда он, произнеся эти слова, бросил брату заключение экспертов-графологов. Их встреча происходила, как обычно, в Башне Трампа. Джастин сидел на черной, обитой замшей кушетке, спокойно попивая бренди и следя взглядом за Коллином. Тот напоминал бомбу, готовую взорваться в любой момент.
      С полным равнодушием заглянув в бумагу, Джастин снова поднял глаза на брата.
      – Не имею ни малейшего понятия, о чем ты толкуешь, – холодно ответил он.
      – Черта с два не имеешь! – взорвался Коллин. – Кто еще мог так подделать мою подпись, чтобы обмануть даже экспертов? Кто еще мог проникнуть в дом, не вызвав ни малейших подозрений у слуг? У кого еще были мотивы…
      – Мотивы? – Джастин рассмеялся. – Какие у меня могли быть мотивы…
      – Хватит молоть чепуху, Джастин! – резко оборвал его брат. – Мне все известно о трудностях, которые переживает компания. И о том, в какие долги папа влез незадолго до смерти. Теперь я знаю, почему они с матерью оказались в Венесуэле. И почему погибли.
      Джастин хмуро глядел на пустой стакан в своей руке.
      – Тогда ты должен понять, почему я был вынужден так поступить, – сказал он в конце концов.
      – Нет, черт возьми, нет! – закричал Коллин. – Ничто не оправдывает того, что ты натворил! Картины и мамины драгоценности принадлежали мне! Это оговаривалось в нашем соглашении! Ты не имел на них никакого права!
      – Я долженбыл сделать все, чтобы спасти компанию, – упрямо настаивал Джастин. – Это было немного, конечно, но послужило началом. Уверен, что родители и сами поступили бы точно так же.
      – Можно подумать, тебя волновало, как они поступили бы, – с горечью произнес Коллин. – Тебя волновало одно: остаться главой компании, не упустить того, к чему всегда стремился. Ты вкусил власть, заболел ею и готов на что угодно, лишь бы удержать ее. Но попомни мои слова, братец: так просто тебе это не пройдет!
      – Что ты собираешься делать? – с тревогой спросил Джастин.
      Коллин некоторое время молча не сводил с него взгляда.
      – Не знаю… пока, – ответил он. И не солгал. Потом повернулся и вышел, хлопнув дверью в бессильной ярости.
      Оказавшись в лифте, Коллин прислонился к стене, продолжая дрожать от злости. Больше всего ему хотелось натравить на Джастина Девриса, страховую компанию и… полицию. Да, именно так, и он прекрасно отдавал себе в этом отчет. Однако в то же время понимал, что никогда не сделает этого. Каким бы Джастин ни был, что бы ни натворил, они по-прежнему оставались братьями. Может, Коллин и испытал бы удовлетворение, если бы Джастина наказали по всей строгости закона, но не надолго. Нет, не надолго. Родителям это наверняка пришлось бы не по душе. Да и он не хотел ничего подобного – в глубине души. Кроме того, у него была забота поважнее. Вернуть то, что ему принадлежит.

      – Не ерзай, Брендон, – сердито сказала Эшли, глядя на него поверх альбома для набросков. Брендон сидел на деревянных перилах, отгораживающих великолепный Парк Ручьев Джулии Пфайффер от обрыва, за которым расстилался Тихий океан. – Я никогда не закончу, если ты будешь дергаться!
      – Ох, я больше не могу! У меня ногу судорогой свело, того и гляди свалюсь в океан! – В голосе Брендона явственно слышны были умоляющие нотки. – Ты решила таким способом избавиться от меня?
      – Что за чушь! – Эшли улыбнулась. Вот уж, как говорится, попал пальцем в небо – меньше всего ее можно было заподозрить в желании избавиться от него. Она глубоко вздохнула. – Ладно. Я знаю, когда нужно уступить. Перерыв. Десять минут.
      – Какое великодушие! – воскликнул Брендон, поддразнивая ее, и спрыгнул вниз. – А может быть, лучше час? Ты же знаешь, я никогда не бывал здесь прежде. Хотелось бы все-таки осмотреть достопримечательности.
      – Попозже. Ты ведь обещал, что дашь мне возможность сделать твой портрет. Забыл уже, да? – Эшли отложила в сторону блокнот и уголь для рисования.
      – Почему забыл? Хотя, по правде говоря, я надеялся, что ты сделаешь это так же, как рисуешь свои пейзажи, – с фотографий и слайдов у себя в студии. Мне и в голову не приходило, что я обречен часами торчать тут, изображая живую статую, – проворчал он.
      – Для портрета фото не годится. По крайней мере мне так кажется. – Эшли вытерла руки полотенцем. – Я хочу тебя, живого и настоящего…
      – Почему ты мне раньше не сказала? – с усмешкой спросил Брендон, взяв ее руки в свои. – Буду счастлив угодить тебе. Я уж и надеяться перестал, что когда-нибудь ты заговоришь об этом. – Он страстно поцеловал ее.
      Эшли, рассмеявшись, попыталась вырваться из его объятий.
      – Я вовсе не то имела в виду, и тебе это прекрасно известно, Брендон Холлистер.
      – Как? Ты сказала, что хочешь меня настоящего – вот он я, во плоти и крови! – В голосе Брендона звучала настойчивость, он не отпускал ее рук. – Если только не…
      Их взгляды встретились.
      – Ты обещал, – напомнила она.
      Некоторое время он молча смотрел на нее, а потом опустил глаза.
      – Ты не представляешь, как я сожалею об этом дурацком обещании, – внезапно охрипшим голосом сказал Брендон. – Я хочу тебя, Эшли… Бог знает, как я хочу тебя!
      – Мы ведь договорились не торопиться с этим.
      Голос Эшли был полон нежности – она желала его ничуть не меньше, чем он ее. И все же, вот уже в течение нескольких месяцев встречаясь с ним, она все это время не допускала его к себе в постель. Потому что в тот вечер, когда они познакомились, почувствовала: он совсем не такой, как другие. Особенный, совершенно особенный. И она мечтала, чтобы их взаимное чувство не свелось к простому физическому желанию, которое вспыхивает как огонь и так же быстро гаснет.
      Эшли безумно хотела Брендона Холлистера, но всего, целиком, на всю жизнь. И какой-то глубоко скрытый инстинкт с самого начала подсказывал ей, что чем дольше удастся продержать Брендона на расстоянии в сексуальном плане, тем сильнее разгорится в нем желание. Закрывая от него до поры до времени свое сердце, она добьется, что он полюбит ее так, как полюбила его она.
       Я хочу тебя удержать, думала Эшли под пристальным взглядом Брендона. Мне нужно все или ничего.
      Эмоциональная связь между ними была уже очень сильна. И скоро, совсем скоро наступит момент, когда желание принадлежать ему целиком и полностью станет сильнее Эшли. Вот тогда это и случится.
      – Чем ты хочешь заняться днем? – спросил Брендон.
      Она задумалась.
      – По магазинам походить. Торговые ряды, базар… И – ты заметил? – в гостинице «Вентана» очень неплохой магазин подарков. Можно бы и его опустошить.
      Брендон кивнул и вынул из чехла фотоаппарат.
      – Думаю, нам пора поменяться местами. Я просидел тут, – он сделал жест в сторону перил, – почти два часа. Теперь твоя очередь.
      – Ну что же, я не против, – засмеялась Эшли. – Где ты хочешь меня…
      – Тебя действительно интересует где? – усмехнувшись, перебил ее Брендон.
      – Будь же наконец серьезен! – Она бросила в него полотенце.
      – Никогда в жизни я не был так серьезен.
      Брендон поднял фотоаппарат, глядя сквозь видоискатель, как Эшли вскарабкалась на перила и приняла эффектную позу. Темные волосы, точно знамя, вздымались под порывами легкого ветра.
      – Ну как? – спросила она.
      – Отлично. – Брендон продолжал смотреть в аппарат. – Прекрасно, просто замечательно.
      – Ну спасибо.
      – Я имел в виду пейзаж, – с усмешкой уточнил он.
      – Брендон Холлистер, тебе определенно не известно, как искать путь к женскому сердцу! – притворно возмутилась Эшли.
      – Не двигайся! – скомандовал он. – Подожди минуточку. Ты не можешь чуть-чуть приподнять юбку?
      – Сначала разберись сам, чего ты хочешь. Чтобы я не двигалась или чтобы приподняла юбку?
      – Подтяни ее… совсем чуть-чуть. Пусть будут видны колени. Немножко чувственности. Вообрази, будто фотографируешься для обложки журнала.
      – Фи, как банально! – Тем не менее Эшли послушно подняла юбку, обнажив колени.
      – А если еще чуть-чуть повыше? – попросил Брендон, по-прежнему глядя в видоискатель.
      Юбка поднялась почти до середины бедер.
      – Еще немного…
      Уперев руки в бедра, Эшли сердито посмотрела на него.
      – Проклятие, если я тебя послушаюсь, эту пленку никому нельзя будет отдать на проявку. Существуют законы, как вам известно, мистер Знаменитый Адвокат!
      Брендон взглянул на нее поверх фотоаппарата и усмехнулся.
      – У меня самого есть темная комната, – заявил он.
      – Понятно! Вот, значит, как ты развлекаешься?
      – В жизни не занимался порнографией! – возмутился он. – Конечно, никогда не поздно начать… Если к тому же ты согласишься послужить мне моделью…
      – Ты – кошмарный человек! – Эшли расхохоталась.
      – Стой так! – воскликнул Брендон. – Это именно то, чего я хочу!
      Он быстро снял один за другим несколько кадров – Эшли стоит на перилах, улыбаясь, с откинутой назад головой и пылающими щеками, ее юбку вздымает ветер.
      – Знаешь, – она из стороны в сторону покачалась на перилах, балансируя руками для равновесия, – маленькой девочкой я часто ходила по изгороди, окружавшей виноградники. У меня здорово получалось, я могла продержаться там дольше любого мальчишки. – Девушка двинулась вперед, осторожно переставляя ноги и для устойчивости раскинув руки.
      Брендон опустил аппарат.
      – Поосторожней, Эшли, – забеспокоился он. – Так недолго и упасть…
      – Ерунда, – легкомысленно ответила она. – Говорю же, я на этом собаку съела…
      Внезапно одна нога соскользнула. Эшли изо всех сил попыталась сохранить равновесие, но сильно наклонилась в сторону и полетела вниз, на выложенную камнем дорожку. Брендон бросился к ней, подхватил и на мгновение прижал к себе, поглаживая по волосам. Сердца у обоих бились учащенно и взволнованно. Эшли подняла на Брендона темные сияющие глаза. Их взгляды встретились, он с нежностью поцеловал ее.
      – Я так испугался, – прошептал он, продолжая гладить ее по волосам.
      – Ты испугался! – Эшли с трудом перевела дыхание. – Можешь себе представить, каково мне пришлось!
      – Не знаю, что бы я делал, если бы с тобой что-нибудь случилось, – с нежностью сказал Брендон и снова поцеловал ее.
      – Ничего со мной не может случиться, пока ты рядом. Уверена, ты просто не допустил бы этого, вот и все.
      Теперь Брендон осыпал поцелуями ее шею.
      – Я люблю тебя, Эшли. Мне кажется, я любил тебя всю жизнь.
      – Ты говоришь так только потому, что мы оба чертовски перепугались. – Тем не менее она все теснее прижималась к нему.
      – Нет… нет, не поэтому, – бормотал Брендон, покусывая губами ее ухо. – Я люблю тебя.
      – Я тоже люблю тебя, – пролепетала Эшли.
      – Тогда давай вернемся в гостиницу. – Он снова поцеловал ее в шею.
      Она засмеялась.
      – Нечестно!
      – Что нечестно?
      – То, что ты делаешь. Хочешь застать меня врасплох, воспользоваться моментом слабости. Разве это хорошо?
      – Как еще могу я заставить тебя поверить в мою любовь, дорогая? – В голосе Брендона послышались почти жалобные нотки. – Ну и… что дальше?
      Их взгляды снова встретились, на губах Эшли заиграла озорная улыбка.
      – По-моему, я должна отблагодарить тебя за то, что ты спас мне жизнь…
 
      Гостиница «Вентана», расположенная неподалеку от скоростного шоссе, ведущего на побережье, представляет собой роскошный и в то же время уединенный курортный комплекс, раскинувшийся на участке в тысячу акров высоко в горах, у подножия которых плещется Тихий океан. Она существует вот уже четыре года и как нельзя лучше отвечает потребностям тех, кто желает отдохнуть среди дикой природы, сохранившейся в окрестностях Биг-Сура.
      Каждый номер для гостей – всего их сорок – это прекрасно вписывающийся в пейзаж бревенчатый домик с односкатной крышей. Внутренняя отделка выдержана в голубых и желтых тонах, с коврами от стены до стены, по цвету гармонирующими с лоскутными стегаными покрывалами из Новой Шотландии. Белые оштукатуренные стены частично обшиты кедровыми панелями, во всех домиках очень высокие потолки и печи, которые можно топить дровами. Есть также терраса или балкон с видом на океан, роскошные туалетные и ванные комнаты.
      К числу других предметов роскоши можно отнести расположенные на свежем воздухе девяностофутовый бассейн с подогретой водой и три горячие японские купальни с множеством бьющих водяных струй. Там гости могут нежиться в воде нагишом: одна купальня предназначена для мужчин, другая – для женщин и третья – для тех, кто, пренебрегая условностями, предпочитает совместное купание. Предметом гордости гостиницы является первоклассный ресторан, выдержанный, как и остальные помещения, в деревенском стиле. Внутри все отделано неполированным кедром, в том числе и пол, что создает впечатление определенного изящества, несмотря на тяжелые опорные балки и огромные каменные камины. Столы изготовлены из секвойи, камышовые кресла окантованы гнутыми деревянными планками, а висящие над головой круглые лампы затеняются ветками высоких пальм. Повсюду стоят корзины с папоротником, кадки с живыми растениями и вазы со свежими фруктами.
      Эшли лежала в объятиях Брендона на большой удобной постели в их номере, испытывая восхитительное чувство удовлетворения. Они весь день занимались любовью, и теперь она ругала себя за то, что так долго отказывала себе в этом удовольствии. Солнце уже садилось – значит, они пропустили обед и скорее всего пропустят ужин.
      Глядя на мирно спящего Брендона, на его волосы, взъерошенные, густые, светлые с оттенком меда, Эшли снова и снова спрашивала себя, зачем ждала так долго. Раньше у нее не было сомнений в том, что она поступает правильно, оттягивая неизбежное, то, что придало бы завершенность их любви. Однако сейчас казалось, что это было не так уж необходимо. Только теперь Эшли поняла, почувствовала всеми фибрами души, что Брендон любит ее. И не в том дело, что он наконец произнес заветные слова; лишь когда их руки сплелись, губы встретились, а тела слились воедино, лишь тогда Эшли ощутила это всем сердцем.
      Подумать только, волшебное таинство слияния все время было рядом, а она сама отказывалась от него! Взаимная тяга возникла с первого же мгновения, еще тем далеким вечером, когда их взгляды встретились в «Равноденствии» и Брендон помешал Скотту Нельсону использовать ее в своих интересах.
      «Я уже тогда хотела заниматься с тобой любовью, глупый ты, ах какой глупый, – думала Эшли, водя кончиком пальца по его телу. – И все последние семь месяцев хотела этого каждый раз, когда мы бывали вместе».
      Брендон открыл глаза и с улыбкой посмотрел на нее.
      – Ну? – спросил он.
      – Что «ну»? – улыбнулась в ответ Эшли.
      – Никаких сожалений?
      – Только о том, что это не случилось раньше, – призналась она, целуя его в подбородок.
      – Не моя вина, – ответил Брендон, гладя ее волосы. – Я просто сгорал от желания, но только никак не удавалось уговорить тебя.
      Улыбка сбежала с лица Эшли, брови сошлись к переносице.
      – Я боялась, – после паузы призналась девушка.
      – Чего? – искренне удивился Брендон.
      – Что как только мы займемся любовью, мои чары развеются, и все исчезнет, – ответила Эшли, старательно избегая его взгляда. – Глупо, да?
      – Конечно, глупо. Разве ты не чувствовала, что я влюблен в тебя?
      – Ты никогда ничего не говорил…
      Он взъерошил ей волосы.
      – Мне всегда плохо удавалось выражать свои чувства словами.
      Эшли приподнялась, опершись на локоть, и с притворным удивлением посмотрела на Брендона.
      – Адвокат, который не может найти слов? Неслыханное дело! – с улыбкой сказала она, поддразнивая его.
      – Это разные вещи, ты же понимаешь. – Он, напротив, был как никогда серьезен. – Мне приходилось участвовать в судебных разбирательствах, составлять контракты или завещания, даже дурачиться и ставить себя в глупое положение. Однако никогда прежде я не признавался женщине в любви. Это оказалось труднее, чем я думал.
      Эшли снова поцеловала его.
      – Ну, значит, мы с тобой в одинаковом положении. Я не раз хотела рассказать тебе о своих чувствах, но не находила слов.
      – Ты? Не находила слов? Невероятно! – улыбнулся Брендон.
      – Не смейся надо мной, Холлистер! – Она села и схватила обеими руками подушку, не подумав, что при этом рубашка соскользнет с плеча, обнажив грудь. – Я объясняюсь тебе в любви, а ты это превращаешь в шутку!
      – Прости, дорогая, у меня просто не укладывается в голове, как это вдруг ты – и не можешь найти подходящих слов. – Брендон сдернул с Эшли рубашку, отшвырнул в сторону, схватил ее за руки и притянул к себе. – Впрочем, это не беда – поступки, как известно, говорят громче слов.
      У нее вырвался смешок.
      – Ты когда-нибудь почувствуешь усталость?
      – В другой раз, может быть. – Он запустил пальцы в ее волосы. – Но не сейчас.
      Эшли, однако, вырвалась из его рук.
      – Зато у меня уж точно нет никаких сил, – призналась она. – И я хочу есть. Точнее говоря, я просто умираю от голода.
      – От голода? – Брендон, точно не веря своим ушам, удивленно воззрился на нее. – Как можно хотеть есть в такой момент?
      Эшли засмеялась.
      – А что тут такого? Любовь всегда делала меня жутко прожорливой. – Она тряхнула головой, отбрасывая с лица волосы.
      – О-о-о… – преувеличенно громко застонал он. – Ладно, дай только мне принять душ, и идем обедать. Но учти вот что: если секс пробуждает в тебе такой зверский голод, нужно будет умерить свой аппетит, иначе через полгода ты будешь весить триста фунтов!
 
      Эшли сидела на балконе, следя за тем, как первые проблески рассвета разгоняют тьму, укрывшую землю. Далеко внизу из воды показался кит и тут же снова ушел на глубину. Эшли не заметила этого, полностью поглощенная своими мыслями, не отдавая себе отчета даже в том, как давно сидит здесь, глядя в темноту. Опасаясь разбудить крепко спящего Брендона, но в то же время подгоняемая беспокойством, она потихоньку встала и вышла на балкон, чтобы попытаться найти решение мучившей ее проблемы.
      Проблема состояла в том, что она лгала Брендону. Уверяла его, будто была дочерью состоятельного землевладельца из долины Напа, произошла из обеспеченной семьи, чуть ли не такой же, как у него самого. Он до сих пор не знал, что ее отец не владеет виноградниками, а всего лишь работает на них. Впервые приехав в Сан-Франциско, Эшли сочинила эту небылицу о своем происхождении, надеясь облегчить себе таким образом вхождение в новую жизнь, создать нужный имидж. Тогда это казалось совсем неплохим выходом.
      Однако сейчас, угодив в ловушку собственной лжи, Эшли денно и нощно ломала голову над тем, как сказать правду человеку, которого полюбила. А она действительно полюбила Брендона. Полюбила так, как никогда и никого в жизни. Он воплощал в себе все ее мечты – был богат, образован и умен. И, что важнее всего, дал ей любовь. Брендон влюбился в нее с первого взгляда. И то, что их встреча произошла отнюдь не в самый благоприятный момент, никак не повлияло на его чувства.
      «Я вела себя безобразно в тот вечер, но это не оттолкнуло его, – думала Эшли. – А как он поведет себя, узнав, что все это время я не была честна с ним? Выдержит ли?» Без сомнения, существовал единственный способ получить ответ на терзающий ее вопрос. «Я расскажу ему правду, – пообещала она себе. – Скоро. Однако не сейчас. Сейчас не самое подходящее время».
      Брендон был просто ангел! Мирился с ее отвратительным характером, резкостью и частой сменой настроения. Терпел все ее сумасбродства – случалось, Эшли вдруг раньше времени заканчивала вечер, потому что у нее руки чесались именно в тот момент взяться за карандаш. Мирился даже с ее причудой насчет того, чтобы так долго не спать с ним, хотя оба умирали от желания. «Он поймет и это тоже, – успокаивала себя Эшли. – Конечно, поймет. Он любит меня. Никакая правда о моем прошлом не изменит этого».
      И все же в душе Эшли затаился страх. А вдруг Брендон не сумеет понять, почемуона солгала ему? Вдруг почувствует, что не может больше доверять ей?
      «Не впадай в панику, – уговаривала она себя. – Все это в общем-то не так уж важно».
      Для Брендона – может быть. Но для его родителей… Ох, это наверняка совсем другое дело.
 
      Они завтракали на балконе, и Эшли бросала кусочки булочки воронам, которые садились на перила, выпрашивая подачку.
      – Если ты позволишь, они съедят весь твой завтрак, – поддразнивая ее, сказал Брендон.
      – Я всего лишь следую твоему совету. – Эшли оторвала еще кусок булочки и бросила очередной голодной птице.
      – Моему совету? – удивился он и отпил глоток кофе.
      – Конечно. Кто говорил, что если я не научусь обуздывать свой аппетит после секса, то спустя несколько месяцев, проведенных в твоем обществе, буду весить тонну?
      – Ну, сказано было не совсем так, если уж на то пошло. Через шесть месяцев ты будешь весить триста фунтов, вот что я говорил.
      – Какая разница? Плюс-минус сто фунтов и месяц-другой роли не играют.
      Эшли встала, поплотнее запахнув зеленый шелковый халат, под которым на ней не было ничего. При свете яркого утреннего солнца ткань просвечивала, став полупрозрачной.
      – Иди ко мне. – Брендон, возбужденный этим зрелищем, призывно распахнул объятия.
      – Что у тебя на уме, безнравственный ты человек? – замурлыкала Эшли.
      – Иди ко мне и увидишь.
      – А это безопасно?
      – В общем, нет. То, что у меня на уме, нельзя назвать безопасным, – признался Брендон. – Но с каких это пор ты стала беспокоиться о своей безопасности?
      – Тебя не проведешь. – Эшли сделала шаг вперед и остановилась прямо перед ним. – Не забывай, Холлистер, мы на виду у всех. По крайней мере отчасти.
      – Да помню я, помню, где мы!
      Он развязал пояс на ее халате, и тот соскользнул вниз. Брендон начал медленно ласкать налитые, упругие груди. Когда соски затвердели от желания, он принялся по очереди целовать и посасывать их. Обхватив его голову руками, Эшли гладила ему волосы. В конце концов, почувствовав, что больше не в силах терпеть, она раздвинула ноги Брендона, распахнула его халат, обнажила восставший пенис и позволила ему медленно войти в себя, с наслаждением ощущая его близость. Ее рот жадно прильнул к губам Брендона, руки обхватили его за шею. Слитные движения их бедер становились все чаще, и вскоре они одновременно ощутили наслаждение, яростное, как взрыв. Вся трепеща, Эшли положила голову на плечо Брендону, а он прижал ее к себе, и так они замерли надолго в молчании, чувствуя, что слова не нужны.
      В конце концов Эшли все же заговорила.
      – Дорогой, надеюсь, то, что я скажу, не разрушит наши отношения. Но… – Она внезапно смолкла.
      – Что, сердце мое? – пробормотал Брендон, продолжая обнимать ее.
      – Я… я голодна.

* * *

      День благодарения они провели вместе. Эшли извинилась перед родителями, сказав в свое оправдание, что готовится к выставке и поэтому не сможет вырваться к ним на праздник. Она еще не созрела для того, чтобы сообщить им о Брендоне.
      Он тоже звонил своим в Нью-Йорк и вряд ли хотя бы словом упомянул о ней. Впрочем, содержание этого разговора осталось Эшли неизвестно. Казалось, Брендону вообще неприятно говорить о родителях – он очень редко затрагивал эту тему, а ей не хотелось оказывать на него давление, требуя объяснений. По крайней мере без острой необходимости.
      Все четыре дня они провели вместе, по большей части в постели. Брендона, нежного, консервативного Брендона временами поражала полная сексуальная раскрепощенность Эшли, но чем больше времени они проводили вместе, тем смелее он становился.
      – Ты просто помешана на сексе, да? – как-то поддразнил он Эшли.
      – Ничего подобного. Это ты пробуждаешь во мне все худшее. – Лаская Брендона, она призывно улыбнулась.
      – По-моему, слово «худшее» тут неуместно.
      Они занялись любовью и делали это снова и снова.
      В понедельник Брендон улетал по делам в Лос-Анджелес.
      – По правде говоря, я надеялся, что ты передумаешь и поедешь со мной, – сказал он Эшли в аэропорту. – Так не хочется расставаться с тобой, радость моя.
      – Всего на два дня, – напомнила она. – И я буду ждать тебя. Ждать, чтобы встретить как короля.
      – Все же… – начал было Брендон.
      – Хочешь опоздать на самолет? – Эшли кивнула в сторону пассажиров, которые потянулись на взлетное поле. – Иди! У меня есть чем заняться в твое отсутствие.
      – Чем, например?
      – Тебя ждет сюрприз, – ответила она. И не солгала. «Это и в самом деле будет сюрприз – когда ты узнаешь, как в действительности обстоят дела», – думала она, глядя вслед Брендону.
      Из аэропорта Эшли по автостраде номер 101 направилась в долину Напа. Дорога была хорошо знакома, за последние три года ей не раз приходилось ездить этим путем. Большую часть дня девушка провела, сидя под тем же старым могучим дубом, под которым в течение многих лет обдумывала свои пейзажи. Теперь, правда, глядя на виноградники, она почти не видела их, углубившись в свои мысли. Ее прошлое. Наследие, доставшееся от далеких предков. Все это – такая же неотъемлемая ее часть, как тяга к искусству. Если любовь Брендона так сильна, как ей кажется, он не отвернется от нее и поймет причины, породившие эту ложь.
      Именно тут, дома, под старым дубом, Эшли приняла решение, окончательное и бесповоротное: она расскажет Брендону все, как только он вернется из Лос-Анджелеса.
 
      – Вот так обстоит дело, – закончила Эшли. Она стояла перед камином в своей гостиной, одетая в черные слаксы и изумрудно-зеленый свитер с высоким воротом. – Я придумала свою легенду, когда впервые приехала в Сан-Франциско. Считала, что это поможет мне завоевать мир. Меня зовут Абби Гианнини, а не Эшли Гордон. И отец – не владелец самого прекрасного виноградника долины Напа. Он работает на виноградниках, работает на других. Мою семью нельзя назвать даже состоятельной. Знаешь, иногда нам бывало чертовски трудно сводить концы с концами! В те времена мне приходилось варить кости подстреленных на виноградниках кроликов, чтобы грунтовать холсты. Мне ужасно не нравилось делать это, но куда было деваться? Я пойму, если ты рассердишься на меня и захочешь прервать наши отношения. Но уж какая я есть, такая и есть. Оттуда я вышла и не стыжусь этого…
      – Хватит! – Брендон поставил стакан, встал и положил руки ей на плечи. – Прежде всего, я вовсе не сержусь. А во-вторых, тебе совершенно нечего стыдиться.
      – Не сердишься, что я обманывала тебя?
      – Сержусь? Да у меня словно гора с плеч свалилась! – засмеялся он. – Я безумно испугался, когда услышал, что у тебя ко мне важный разговор. Подумал, что ты хочешь положить конец нашим отношениям. Что у тебя есть муж и пара ребятишек, которых ты до поры до времени прятала в укромном месте!
      – Муж? Дети? Ты в своем уме? – Эшли покрутила пальцем у виска. – Откуда? Ты столько раз бывал тут и хоть раз видел мужа и детей?
      – Конечно, нет!
      – Тогда скажи, ради Бога, где я могла столько времени прятать их? – У нее вырвался нервный смешок, и тут же нахлынуло невыразимое чувство облегчения, точно огромная тяжесть внезапно свалилась с плеч.
      – Не знаю… Может быть, в каком-то другом доме… – Брендон пожал плечами.
      – Ох, ну и фантазия! – Напряженное выражение уходило из ее глаз. – Ты уверен, что не будешь меньше любить меня, узнав правду?
      Он нежно поцеловал ее.
      – Эшли, я люблю тебя, и мне нет дела до твоей родословной. Но есть кое-что…
      – Что? – Настороженность тут же вернулась к ней.
      – Мне хотелось бы встретиться с твоими родителями. Готов поспорить, они хлебнули немало тревог с такой дочуркой. – Голос Брендона звучал почти весело. – Думаю, теперь можно заверить их, что ты в хороших руках.
      Улыбка озарила лицо Эшли.
      – Да уж, я и в самом деле в хороших руках!
 
      Эшли не стала звонить родителям, чтобы предупредить о приезде и о том, что привезет с собой Брендона, – просто не представляла, как в двух словах рассказать об их взаимоотношениях. Они любили друг друга, да. Они были возлюбленными в лучшем смысле этого слова. Но никаких обязательств друг другу не давали, никаких разговоров об официальном закреплении отношений не вели. У Эшли все еще не было уверенности в том, что их судьбы неразделимы. Как отвечать родителям на вопросы, которые неминуемо возникнут?
      Но, как выяснилось, беспокоилась она зря. К ее удивлению, отец и Брендон отлично поладили друг с другом.
      – Как ты думаешь, он понравился папе? – спросила Эшли мать, когда они на кухне заканчивали приготовления к праздничному обеду, затеянному Лючией в честь их приезда. Сквозь кухонное окно Эшли видела обоих мужчин, мирно беседующих на задней галерее, но не слышала ни слова. – Они там уже так долго…
      Лючия Гианнини засмеялась:
      – Тебе не о чем беспокоиться, дорогая. Тони понравился твой кавалер. Поверь мне. Я достаточно долго прожила с твоим отцом, чтобы понимать, когда он расположен к человеку, а когда нет. Тони не умеет притворяться.
      – А как ты, мама? – спросила Эшли. – Что ты думаешь?
      Мать улыбнулась:
      – Думаю, ты сделала хороший выбор. – Она помолчала. – Ты любишь его, да?
      Эшли тоже невольно улыбнулась:
      – Да, мама, люблю. Это так бросается в глаза?
      Лючия кивнула.
      – У тебя все написано на лице… Вы уже строили… планы на будущее?
      Эшли пожала плечами.
      – Еще нет. Нам было не до того, – ответила она, осторожно подбирая слова. – Может быть, позже…
      Лючия ласково взглянула на дочь.
      – Чему быть, Абби, того не миновать.
      Эшли крепко обняла мать, смаргивая слезы. Только здесь, дома, она поняла, что на самом деле все это время она беспокоилась вовсе не из-за отношения Брендона к ее признаниям. Просто ее мучала совесть, что, притворяясь тем, кем на самом деле не была, она как бы отказывалась от самой себя. От родителей, от всей своей жизни здесь. Словно стыдилась их… А чего, спрашивается, стыдиться? Мать и отец – прекрасные люди, сильные, с незыблемыми традиционными взглядами. И ее они воспитывали в духе традиционных ценностей. И если Эшли тоже выросла сильным человеком, то в огромной степени благодаря их любви и заботе.
      «Никогда больше не буду стыдиться того, кто я и откуда», – решила она.
 
      – О чем это вы с папой так долго разговаривали? – спросила Эшли, когда в сумерках они с Брендоном гуляли по виноградникам. – Никогда бы не подумала, что у вас так много общего.
      – Ну, кое-что общее и очень важное для нас обоих определенно существует, – усмехнулся Брендон. – Это ты. Похоже, мы оба любим тебя, хотя, конечно, по-разному.
      – Ты так ему и сказал? – удивилась Эшли.
      – Ну да. – Брендон рассеянно потрогал виноградную лозу. В угасающем свете дня его голубые глаза искрились. – Он расспрашивал о моих намерениях в отношении тебя, и я сказал ему все как есть.
      На лице Эшли возникло сложное выражение удивления и гнева.
      – Не могу поверить, что отец выпытывал у тебя такие вещи, а ты отвечал…
      – Я все сказал как надо, не волнуйся, – успокоил ее Брендон. – И меня ничуть не удивляют его расспросы. Твой отец – человек весьма старомодный. И мне, если хочешь знать, это нравится. Я был бы только рад, если бы и мой отец придерживался таких взглядов.
      – Папа знает, как я отнеслась бы к его расспросам! – сердито воскликнула Эшли, не в силах справиться с раздражением. – Никогда не думала, что он может быть таким… таким бестактным!
      Брендон обхватил ее за плечи, посмотрел в глаза.
      – Успокойся, – настойчиво произнес он. – Не ругай отца. Если уж на то пошло, я не меньше его виноват, что наш разговор принял столь интимный характер. А может быть, даже и больше.
      Эшли недоуменно посмотрела на возлюбленного.
      – Не понимаю…
      – Как ты могла заметить, дорогая, я сам в каком-то смысле человек старомодный. И не просто так приехал сюда. У меня была особая причина желать встретиться с твоими родителями. – Он смущенно улыбнулся.
      Терпение Эшли начало иссякать.
      – Хватит мне голову морочить, Брендон, – решительно заявила девушка. – Что за важный предмет обсуждения может быть у тебя с моим отцом?
      – Ты, – просто ответил он. – Я просил разрешения жениться на его дочери.
      Эшли на мгновение буквально потеряла дар речи.
      – Ты… что? – Может быть, она ослышалась?
      Приподняв рукой ее подбородок, Брендон нежно поцеловал Эшли.
      – Я люблю тебя, дорогая, – мягко сказал он. – И хочу на тебе жениться. Твой отец дал нам свое благословение. Остается только узнать, как к этому относишься ты.
      Сначала ее губы лишь беззвучно зашевелились.
      – Как ты мог так поступить со мной? – в конце концов пролепетала Эшли.
      – Как «так»? – изумленно спросил Брендон.
      – Обсуждать это с ним, не поговорив сначала со мной! – Она обхватила его руками за шею и крепко поцеловала.
      – Так да или нет? – спросил Брендон, делая вид, что не понимает.
      – Да, если ты такой дурак, что до тебя все еще не дошло! – Эшли была совершенно счастлива. – Да!

      – Должна тебе кое в чем признаться, – сказала Эшли Брендону, когда они ехали в такси из аэропорта Кеннеди. – Одно время мне казалось, что ты вообще не собираешься сообщать родителям о нашей помолвке.
      Он удивленно посмотрел на нее.
      – С какой стати у меня могло возникнуть желание держать это в секрете от кого бы то ни было?
      – Не знаю, – пожав плечами, со вздохом ответила Эшли. – Наверное, у меня возникло такое ощущение, потому что ты явно не торопился сообщить им эту новость. Не позвонил и…
      Брендон рассмеялся.
      – И ты подумала, что я вообще не хочу рассказывать им?
      – Ну, так это выглядело, – смущенно призналась девушка.
      Он положил руку ей на плечо.
      – Запомни, Эшли: я ни от кого не намерен скрывать ни факт твоего существования в моей жизни, ни своих чувств к тебе. На самом деле, будь у меня такая возможность, я трубил бы об этом на всех перекрестках Манхэттена. Купил бы время на телевидении и…
      – Перестань! – Она засмеялась. – Надеюсь, ты не зайдешь так далеко. Все, все, ты меня убедил. Клянусь!
      – Ну скажи, как ты вообще могла такое подумать?
      Эшли покачала головой.
      – Просто мне было непонятно, почему ты ничего не сообщил им. Спорю, что нас и сейчас здесь не было бы, если бы твоя мать не настояла на твоем приезде в Нью-Йорк на Рождество. Ты явно не горишь желанием сообщить им новость.
      Брендон придвинулся к ней поближе.
      – Это правда, но совсем по другой причине, – сказал он. – Я ведь уже говорил тебе – мы с отцом… Ну, мы во многом по-разному смотрим на вещи. У нас с ним существуют проблемы. И я не хочу втягивать в это тебя. Вот и все.
      Лицо Эшли стало серьезным.
      – Я ведь собираюсь за тебя замуж, не так ли? И намерена делить с тобой все – и хорошее, и плохое.
      Брендон улыбнулся и поцеловал ее в лоб.
      – Ты совершенно права. И как только все эти годы я ухитрялся решать свои проблемы без тебя?
      – Понятия не имею, – ответила Эшли, прижимаясь к нему. – Но лучше никогда не пытайся делать это в будущем.
 
      Родители Брендона жили в изящном городском особняке из коричневого камня.
      – У них есть дом и на мысе Монток, – сообщил Брендон. Вслед за дворецким Холлистеров, несшим багаж, молодые люди вошли в просторный холл. – Я всегда предпочитал его этому городскому особняку, но матери больше нравится здесь… Нравится быть, так сказать, в гуще событий.
      Эшли ничего не ответила. Она оглядывалась по сторонам, пораженная и… восхищенная увиденным. Ей было известно, конечно, что Холлистеры – люди богатые, но о подлинных размерах их состояния до этого момента она представления не имела.
      Бьющая в глаза роскошь свидетельствовала о деньгах, и очень немалых. Затаив дыхание, Абби Гианнини тут же принялась сравнивать все увиденное с обстановкой, в которой прошло ее собственное детство. «И все же Брендон не был счастлив здесь, – напомнила она себе. – Он по собственной воле покинул это место и людей, которые живут тут. Не нужно все время сравнивать и разжигать в себе дух соперничества. Совершенно ясно, Брендон и без того волнуется. В конце концов, что у них есть такого, чего мы сами не сможем когда-нибудь приобрести?»
      – Брендон, дорогой! – прервал размышления Эшли женский голос. Из другой комнаты, улыбаясь и широко распахнув объятия, появилась модно одетая брюнетка лет сорока с небольшим. – Я боялась, что в последнюю минуту ты позвонишь и скажешь, что не приедешь… Как это происходило на протяжении вот уже двух лет.
      – Только не сейчас, мама. Не сейчас. У меня была особая причина приехать. – Он перевел взгляд на Эшли.
      Так Эшли – с высоко поднятой головой – впервые в жизни лицом к лицу встретилась с матерью Брендона, Клаудией Холлистер.
      Эта женщина, в костюме от Валентино и с огромными бриллиантами в ушах, выглядела исключительно элегантно. Короткие волосы были уложены по последней моде, волосок к волоску. Зеленые глаза заледенели, поймав взгляд Эшли.
      – Эшли захотела встретиться с вами. Эшли, это моя мать, Клаудиа Холлистер. Мама, позволь представить тебе Эшли Гордон.
      На лице Клаудии промелькнуло выражение узнавания.
      – Художница?
      Эшли кивнула.
      – Если на свете нет второй такой же. – Она очень старалась, чтобы голос звучал как можно естественнее.
      – Я видела ваши работы. И, должна признаться, очарована ими, – неожиданно потеплевшим голосом заявила Клаудиа. – Лучше всего вам, по-моему, удаются пейзажи.
      – Спасибо. – Эшли было приятно услышать этот комплимент из ее уст. «Может, в конце концов, меня и не съедят за обедом», – подумала она.
      – Твой отец должен быть здесь с минуты на минуту, – сказала Клаудиа, снова повернувшись к Брендону. – У него деловая встреча.
      – Деловая встреча, – с внезапно возникшей заметной напряженностью в голосе повторил он. – Речь идет все о тех же делах, я полагаю?
      Клаудиа посмотрела на сына, потом на Эшли и снова на сына.
      – Не думаю, что нам следует обсуждать это в присутствии мисс Гордон, дорогой.
      – Пожалуйста, зовите меня Эшли, – быстро сказала девушка. Обсуждать в моем присутствии – что?
      Клаудиа кивнула.
      – Эшли… Хорошо. В таком случае называйте меня Клаудиа. – Теперь и в ее голосе появилась заметная напряженность. – Уверена, поездка была утомительной. Мейсон покажет вам вашу комнату, Эшли. Если хотите немного освежиться…
      – Спасибо, с удовольствием.
      Что-то мгновенно изменилось между матерью и сыном, почувствовала Эшли. Брендон рассказывал ей о своих плохих отношениях с отцом, о том, что у них существуют серьезные разногласия. Однако сейчас она отчетливо ощутила, что за всем этим кроется нечто большее. Гораздо большее.
 
      – Мы с Клаудией видели вашу выставку в галерее… Как она называется, дорогая? – Бредли Холлистер явно испытывал неловкость, не в силах вспомнить, где именно он видел картины Эшли. В данный момент этот импозантный мужчина лет под пятьдесят, с редкими волосами цвета перца с солью и сильными, грубоватыми чертами лица, сидел рядом с женой в библиотеке. – В Сан-Франциско, два года назад… Ваше имя тогда только-только начало упоминаться в художественных кругах. Один из друзей Клаудии купил ваш пейзаж, и Клаудиа тут же загорелась желанием тоже заполучить какую-нибудь вашу работу. К несчастью, к тому времени, когда мы попали на выставку, все пейзажи были уже проданы.
      – Друзья матери, – сообщил Брендон, доверительно наклонившись к Эшли, – это компания гарпий, которые целыми днями только тем и занимаются, что перемывают косточки всем, не принадлежащим к их кругу. А при случае не прочь вонзить когти и друг в друга.
      – Брендон! – Клаудиа Холлистер выглядела шокированной. – Ничего подобного мы не делаем!
      – Неужели? – с притворным удивлением спросил Брендон. – В таком случае твои друзья сильно изменились со времени моего отъезда в Сан-Франциско. Сколько я их помню, они всегда обожали кровавые забавы.
      – Бывает, мы и впрямь обсуждаем тех, кто в своей жизни пренебрегает определенными нормами…
      – …то есть большинство жителей Манхэттена, – закончил Брендон.
      Эшли удивленно посмотрела на него. Никогда прежде ей не приходилось видеть, чтобы Брендон держался так холодно, вел себя так… безжалостно. Его родители, казалось, из кожи вон лезли, стараясь проявить любезность по отношению к ней, но ему как будто все время было не по себе. Молодой человек раздражался по всякому пустячному поводу или вообще без него. Что такое могло произойти в семье, от чего каждое произнесенное им слово отдавало такой горечью, удивлялась Эшли. С отцом Брендон вряд ли перекинулся и пятью словами, а напряжение между ним и матерью, казалось, возрастало с каждой минутой.
      – Откуда вы, Эшли? – поинтересовалась Клаудиа, стараясь играть роль любезной хозяйки. – Откуда вы родом, я имею в виду?
      Эшли улыбнулась.
      – Из Калифорнии. Там прошла большая часть моей жизни. Я родом из Санта-Елены… Есть такой городок в долине Напа, неподалеку от Сан-Франциско.
      – Винодельческий край, – прокомментировал это сообщение Бредли Холлистер. – Ваша семья имеет отношение к винодельческому бизнесу?
      – Да.
      – Помнится, я где-то читала, что ваши родители владеют виноградником в долине, – заметила Клаудиа. – И не маленьким, если память мне не изменяет.
      Эшли на мгновение заколебалась. Возникло сильнейшее искушение солгать снова, но она тут же одернула себя. Пошли они к черту! Если Клаудиа и компания ее светских стервятников во время своего очередного сборища пожелают разорвать меня на части, пусть потешатся. Я горжусь тем, кто я такая.
      – Не совсем так, – после паузы ответила Эшли. – Мой отец не владеет виноградником, он на нем работает. Собирает виноград, когда тот созревает. А если есть необходимость, подрабатывает на винном заводе.
      Бредли и Клаудиа Холлистер обменялись быстрыми взглядами, но не произнесли ни слова. Эшли почти слышала их мысли. «Ну все, теперь я для них не существую», – подумала она.
      И тут заговорил Брендон:
      – Думаю, сейчас самый подходящий момент объяснить вам, зачем я привез сюда Эшли. Мы собираемся пожениться. Она хотела встретиться с вами в надежде… получить благословение.
      – А как обстоит дело с тобой, Брендон? – спросил Бредли Холлистер. Теперь он не казался ни любезным, ни тем более смущенным. – Ты тоже хочешь получить наше благословение?
      – Неплохо бы, хотя и не обязательно, – ответил Брендон, исподлобья глядя на отца. – Меня это не слишком волнует.
      Эшли перевела на него недоуменный взгляд. Сказать, что у Брендона с родителями плохие отношения, все равно что назвать Вторую мировую войну незначительным международным инцидентом! Понятно, почему он не рвался сюда.
      Прежде чем прозвучало еще хотя бы слово, в двери возник Мейсон, дворецкий Холлистеров.
      – Кушать подано, – чопорным, официальным тоном изрек он.
      «Весело, наверно, служить в этом доме», – подумала Эшли.
      – М-м-м… Пахнет соблазнительно, – заметил Брендон, когда вслед за четой Холлистеров они направлялись в роскошную столовую для официальных приемов. – Интересно, что это?
      Эшли заставила себя улыбнуться и прошептала так тихо, что никто, кроме него, не расслышал сказанного:
      – Может быть, жертвенный агнец?
 
      – Бредли, мы ни в коем случае не можем допустить, чтобы этот брак состоялся, – заявила Клаудиа Холлистер, обсуждая с мужем планы сына. Подумать только, они уже готовы были с распростертыми объятиями принять Эшли в свою семью, и тут вдруг эта глупая девица так вызывающе заявила, из какой среды – совершенно не соответствующей их положению! – она вышла. – Нужно положить конец безумию, овладевшему Брендоном, и немедленно!
      Бредли Холлистера все это, похоже, забавляло:
      – Пока она не выложила, что ее отец зарабатывает на жизнь сбором винограда, у тебя на языке было столько меда, что любого диабетика можно было бы довести до комы! Довольно внезапная смена настроения, надо заметить.
      Клаудиа едва не испепелила его гневным взглядом.
      – Что сие словоблудие означает? То, что ты одобряешь этот брак?
      – Нет, конечно, нет. – Голос Холлистера звучал спокойно, даже холодно. – Но вряд ли у нас есть возможность существенно повлиять на сына. По-моему, покинув нас и уехав в Сан-Франциско, он совершенно определенно дал понять, что не хочет нашего вмешательства в свою жизнь.
      – И ты собираешься сидеть сложа руки и спокойно наблюдать за тем, как он совершает роковую ошибку? – Клаудиа не верила свои ушам.
      – Ничего подобного я не говорил. Но в данный момент наш протест лишь подтолкнет Брендона в ее объятия, – ответил Холлистер. – Пожалуй, это худшее, что мы можем сделать.
      Клаудиа наклонилась вперед, опираясь ладонями на массивный стол красного дерева. Тяжелые золотые браслеты звякнули, соскользнув с запястьев.
      – Что же в таком случае ты предлагаешь?
      – Они пробудут здесь несколько дней, Брендон ведь обещал остаться на Рождество, – ответил Холлистер. – Я тем временем позвоню кое-кому на Западное побережье и постараюсь побольше разузнать о мисс Эшли Гордон. А потом подумаем, что это нам даст.
      Клаудиа бросила на мужа сердитый взгляд.
      – А если твои люди не найдут ничего, что могло бы нам пригодиться? Эта девица производит впечатление даже чересчур искренней. Позволь напомнить тебе, что как раз это качество меньше всего подходит женщине, близкой нашему сыну. Ведь, что ни говори, ты доверяешь ему некоторые секреты своего бизнеса!
      – Успокойся, Клаудиа, – уверенно заявил Холлистер. – Ты знаешь хоть одного человека, на которого мне не удалось откопать никакого компромата?
      – Нет, – ответила она, не сводя с него пристального взгляда. – Но…
      – А если даже мои люди не смогут ничего найти, тогда мы сами что-нибудь состряпаем. – Холлистер помолчал с легкой улыбкой на губах. – И знаешь, мне понятно, почему эта молодая женщина свела с ума Брендона. Выглядит она просто потрясающе. Из-за такой красавицы любой мужчина может голову потерять.
 
      Эшли лежала с открытыми глазами. Сон не шел, хотя от усталости болело все тело. Они с Брендоном были в Нью-Йорке уже три дня. Постепенно у девушки возникло отчетливое ощущение, что Холлистеры готовы на все, лишь бы изгнать ее из жизни сына навсегда. О, внешне они вели себя достаточно любезно. Но глаза… Лед под маской сердечности. От одного взгляда Клаудии Холлистер ее бросало в дрожь. И все же Эшли решила ничего не говорить о своих впечатлениях Брендону. По крайней мере сейчас. Она понимала, что поступила неразумно. Никто не заставлял ее объяснять Холлистерам, каким образом отец зарабатывает себе на жизнь. «Это не их дело, – с обидой думала она. – Я выхожу замуж за Брендона, а не за его семейство. Он принимает меня такой, какая я есть, и только это имеет значение».
      Эшли выбралась из постели и подошла к окну. Глядя на полную луну, висящую над силуэтами небоскребов Манхэттена, девушка внезапно пожалела, что просила Брендона устроить встречу с его родителями. «Ему здесь тоже не по себе. Он не хотел сюда ехать и сделал это только ради меня. А теперь нам обоим плохо».
      Нет, она не станет ничего говорить Брендону о той ни на мгновение не ослабевающей враждебности, которую ощущала почти физически. При сыне родители были с ней чрезвычайно любезны. Совершенно очевидно – они не хотели, чтобы он догадался об их истинном отношении к намечающемуся браку, не хотели проявлять своего отношения открыто. «Брендон и без того сердит на них, а что будет, если ему рассказать? Вбивая глубже клин между ними, я себе лучше не сделаю. Напротив, может стать даже хуже. Самое главное – выдержать еще несколько дней. Потом мы уедем, и, надеюсь, я не скоро увижусь с ними.
      Если повезет».
 
      – Какого черта тебе от меня нужно? – сердито сверкая глазами, проворчал Брендон. Они были одни в библиотеке. Бредли Холлистер заявил, что им нужно поговорить с глазу на глаз, при закрытых дверях.
      – Говори потише, сын, чтобы она тебя не услышала, – вместо ответа попросил Холлистер. – Чтобы никто тебя не услышал.
      – Пусть хоть весь свет слышит! – взорвался Брендон. – Ты опять за старое, папа, правильно я понимаю? В свое время ты уже пытался повлиять на меня, прибегая к своим низкопробным фокусам. Забыл, что из этого вышло? Или просто не в состоянии не лезть в чужие дела?
      – Мы с твоей матерью беспокоимся прежде всего о тебе… – начал было Холлистер.
      – Не сомневаюсь! Ты уже не раз доказывал это, не правда ли? Все, что ты делаешь, продиктовано исключительно заботой обо мне. Твоя маленькая империя… Она ведь создавалась для меня, верно?
      – Да, я всегда надеялся, что в один прекрасный день ты все возьмешь в свои руки…
      – Вот это истинно отцовская забота! Вот это я понимаю! – От возмущения глаза Брендона сверкали. – Сначала ты попросту шпионил за мной… Ради моего блага, конечно. А теперь лезешь в мою личную жизнь!
      – Эта женщина просто шлюха, сын…
      – Не смей называть меня сыном! – Брендон яростно затряс головой. – Тебя волнует одно – чтобы я не женился на Эшли или на ком-нибудь еще, кто может узнать правду о тебе и твоих деловых интересах и окажется достаточно честен, чтобы положить конец махинациям. Можешь не беспокоиться. У меня нет ни малейшего желания рассказывать ей о твоих делишках. Я бы сквозь землю от стыда провалился, если бы мне пришлось это сделать. Так же как если бы мне пришлось рассказать Эшли о том, чем ты занимаешься сейчас.
      – Но не станешь же ты отрицать, что она была… м-м-м… достаточно неразборчива в связях… – начал было Холлистер.
      – Плевать мне на то, как Эшли жила до встречи со мной, – взяв себя в руки, холодно заявил Брендон. – Я уверен, что с вечера нашего знакомства она не была ни с кем, кроме меня. Больше меня ничего не волнует. Буду очень признателен, если ты в дальнейшем перестанешь соваться в наши дела. – Он направился к двери, но потом остановился и снова повернулся к отцу. – Мы уезжаем сегодня же утром. Я хочу оформить наш брак как можно быстрее… если Эшли не раздумала. Теперь, когда она знает, каких родственников приобретает вместе со мной!
      С этими словами Брендон вышел.
      Холлистер глядел ему вслед, внезапно осознав, что совершил ужасную ошибку.
 
      Как Брендон и обещал отцу, они поженились сразу же по возвращении из Нью-Йорка. Счастливый молодой муж хотел провести медовый месяц, растянув его как можно дольше, в круизе по Карибскому морю. Однако Эшли настояла на том, чтобы остаться в Сан-Франциско и просто наслаждаться очарованием этих неповторимых дней, первых дней их брака.
      – Нам нужно найти дом, – заявила она в первую же ночь после того, как они поженились. – Нельзя же продолжать жить здесь, в моей квартире.
      – А почему бы и нет? – Брендон поцеловал ее в шею. – Что нам еще нужно, кроме спальни? Да и вообще я ничего не имею против тесноты – она, как известно, сближает.
      – Если бы речь шла только о нас с тобой, эту квартиру можно было бы назвать прекрасной, но… – нерешительно начала Эшли.
      Брендон вопросительно посмотрел на нее.
      – Что? Собирается приехать твоя мать? Или?..
      – Не в том дело. – Эшли надолго смолкла. – В последнее время я неважно себя чувствовала и перед нашей поездкой в Нью-Йорк побывала у доктора Эдвардса. А потом все время ждала подходящего момента, чтобы сказать тебе…
      – И что? – нетерпеливо спросил он, когда она опять замолчала.
      – Я просто задам тебе тот же вопрос, какой доктор задал мне, – сказала Эшли в конце концов, набрав в грудь побольше воздуха. – Ты кого хочешь, мальчика или девочку?
      Брендона будто молнией поразило.
      – Ты… ты…
      Эшли засмеялась.
      – Это называется беременная, дорогой. Почти шесть недель, как сказал доктор Эдвардс.
      – Как? Как это могло произойти? – Брендон, казалось, все еще не мог переварить услышанную новость.
      – Как обычно, глупый! – Эшли улыбнулась и поцеловала его. – Надеюсь, ты рад?
      Наконец-то потрясенное выражение на его лице сменилось улыбкой.
      – Конечно, рад! – почти закричал он. – Просто я удивился, вот и все. У меня даже мысли не было…
      – У меня тоже, – призналась Эшли. – Я думала, это какое-то отравление или еще что-нибудь в том же духе.
      – Но мне казалось… Нет, я был просто уверен, что ты пьешь таблетки…
      – Мой организм их не принимает, – объяснила Эшли. – Какое-то гормональное несоответствие. Даже очень низкие дозы заставляют меня чувствовать себя совершенно больной. Обычно я предохраняюсь с помощью противозачаточного колпачка, но в Биг-Суре все между нами произошло так быстро… так неожиданно… что у меня из головы вылетело… Глупо, правда?
      – Не глупо – замечательно! – воскликнул Брендон. – Биг-Сур… Думаешь, это случилось в Биг-Суре?
      – Уверена. Единственный раз, когда я просто голову потеряла, – без колебаний ответила Эшли.
      Внезапно он крепко сжал ее в объятиях и страстно поцеловал.
      – Это лучший свадебный подарок, который ты могла мне преподнести, – сказал Брендон. – Самый лучший…
 
      Они купили дом в Ноб-Хилле. Просторный старый дом с большими комнатами, где было много света и воздуха. Надежное, прочное здание в отличие от более современных, на чем особенно настаивал Брендон. Дом требовал небольшого ремонта и окраски, но Эшли это ничуть не огорчало. Напротив, она радовалась, предвкушая, что все будет делаться под ее непосредственным наблюдением. «Замечательно – навести здесь порядок и отделать дом так, как нам хочется! – думала она. – Только тогда это будет настоящий дом. Наш дом».
      Одно время года незаметно сменялось другим. Вслед за зимой пришла весна, а потом и лето. Беременность Эшли становилась все заметнее. Местные рабочие отремонтировали протекающую крышу, испорченный водопровод и допотопную, устаревшую электропроводку. С раннего утра до позднего вечера в доме толпились плотники, маляры, слесари и электрики. Брендон беспокоился, что Эшли слишком много на себя берет, что совсем не отдыхает. Однако она твердила, что никогда не чувствовала себя лучше.
      – Я не перетруждаюсь, не беспокойся. Отдыхаю, когда хочется, и ем вовремя. – Эшли похлопала себя по заметно округлившемуся животу и засмеялась. – По-твоему, я выгляжу недокормленной?
      – Только, пожалуйста, выполняй все предписания доктора Эдвардса. – Брендон положил руку ей на живот и тут же почувствовал толчки изнутри. – Хочу, чтобы мой ребенок был здоров. И его мать, конечно, тоже.
      – Не волнуйся, у меня в роду все крепкие, – успокоила мужа Эшли. – Но я хочу сделать все, чтобы дом был закончен к тому времени, когда родится наш сын.
      Брендон вопросительно поднял бровь:
      – Наш сын?
      – Конечно, это будет мальчик, – уверенно заявила Эшли. – Сын… Ты ведь хочешь сына?
      – Я буду совершенно счастлив, если у нас появится и крошечная девочка. Тем более что она, без сомнения, будет очень похожа на свою мать. – Брендон нежно поцеловал Эшли.
      – Когда-нибудь… Но на этот раз у нас родится сын.
      Эшли даже слышать не желала о том, чтобы нанять профессионала-декоратора. Она сама была художницей и хотела, чтобы их дом отражал ее собственный стиль, разумеется, с учетом того, что нравилось и Брендону. Сама выбирала обои, придирчиво вникая в рисунки и цвета. Часто заглядывала в антикварные магазины, приобретала прекрасные уникальные вещи на аукционах и распродажах. Для кухни купила вручную разрисованные керамические плитки сочных тонов, огромный холодильник с большими дверцами из небьющегося стекла и черную плиту, которую Брендон поначалу называл не иначе, как страшилищем. Однако он прекратил свои насмешки, когда Эшли убедительно продемонстрировала мужу, какой продуманной в функциональном отношении и практичной была эта вещь.
      – Я итальянка, дорогой, – напомнила она ему. – Большинство итальянок обожают готовить.
      Об умении его жены превосходно готовить Брендону напоминать не требовалось. Разделочный стол по ее настоянию покрыли специальным материалом, а в углу кухни установили подаренную Лючией ступенчатую подставку для растений в горшках, которые Эшли обожала.
      Стены в кабинете Брендона обтянули рубчатым плисом цвета голубиного крыла – Эшли считала, что так будет уютнее. На фоне плиса большой антикварный письменный стол из Англии и книжные полки от пола до потолка смотрелись просто замечательно. Так же, как и отличный старинный глобус на резной подставке, найденный Эшли на распродаже. Там же она приобрела серебро, фарфор, хрусталь… Все самого высокого качества, хотя и купленное по частям, значительно дешевле первоначальной стоимости.
      Три стены просторной гостиной обтянули белым шелком. На одной из них висела огромная изумительная фреска, для которой Эшли в качестве модели использовала слайды из Биг-Сура, сделанные во время поездки, ставшей для них судьбоносной. Кушетка и кресла – просто сокровище, тоже найденное на одном из аукционов, – были обиты роскошной материей в серых и розовато-лиловых тонах. Для детской Эшли удалось найти старинную детскую кроватку и комод под пару ей с выдвижными ящиками; саму комнату отделали в мягких голубых, розовых и желтых тонах.
      – Это пока, – объяснила она Брендону, демонстрируя свои успехи. – Когда онподрастет, мы все тут переделаем.
      Больше всего времени у нее ушло на обустройство их общей спальни и своей студии. Для студии она выбрала просторную комнату, по утрам всегда залитую солнечным светом, – Эшли предпочитала работать именно в эти часы. Обстановка была простой: девственно-белые стены и полы, заново покрытые твердой древесиной, большой дубовый стол, предназначенный специально для рисования, с выдвижными ящиками, где удобно было хранить краски, палитру и кисти.
      Рядом с мольбертом для работы стоял второй, а на нем – большой белый экран, куда Эшли проецировала слайды с изображением пейзажей, морских видов или других сцен, которые хотела использовать при рисовании. В одном углу студии разместился вместительный аптекарский шкаф с шестнадцатью выдвижными ящиками для хранения всяких дополнительных принадлежностей – карандашей, чернил, красок и тому подобного. Еще один большой стол предназначался для того, чтобы вставлять картины в рамы, резать картон и холст; тут же было установлено оборудование для изготовления эстампов. Рядом стоял шкаф для картона, бумаги и оконченных эстампов.
      «Вот студия, о которой я всегда мечтала», – с удовлетворением думала Эшли, оглядывая законченную комнату.
      В спальне она сама покрасила стены, создав своеобразный этюд на морские темы: сверху голубовато-зеленый цвет – как вода; снизу розовато-бежевый – как песок и морские раковины. Светлая плетеная мебель отлично гармонировала с роскошной кроватью на латунных ножках. Плюшевое стеганое одеяло и подушки, выдержанные в тех же тонах, что и стены, изготовили на заказ. На кресле возле туалетного столика и на другом, в углу комнаты, лежали голубовато-зеленые матерчатые подушки, на окнах висели шторы под стать им, тоже сшитые на заказ. В примыкающей к спальне ванной на стенах установили большие зеркала, а все краны заменили на латунные.
      «Это наш дом», – с ощущением счастья думала Эшли, проходя по законченным комнатам.
      Они въехали туда в середине июля. Хотя Эшли ни разу не призналась в этом Брендону, ее радовало, что все позади, что дом полностью готов, – в последние недели она чувствовала себя так, словно начала выдыхаться. Возникло ощущение, будто естественный ритм тела замедлился, видимо, бьющая через край энергия уходила теперь в основном в новую жизнь, которую Эшли вынашивала в себе. Часто, просыпаясь посреди ночи, она лежала на спине, обхватив руками большой живот, радуясь тому, как энергично движется внутри ребенок, и страстно желая его появления.
      «Скоро, – замирая от счастья, думала Эшли. – Теперь уже скоро».
 
      Родовые схватки начались в пятницу днем, в начале августа. Сначала она не поняла, что происходит, несмотря на все прочитанные книги и занятия для будущих родителей, куда они ходили вместе с Брендоном. Боли были непостоянные и концентрировались в нижней части спины. Что-то вроде слабых спазмов. Тем не менее с каждой минутой Эшли беспокоилась и нервничала все сильнее. Спустя примерно час она решила засечь моменты пика болей по часам. Разрыв между ними составлял двенадцать минут. Она продолжала отмечать время и вскоре поняла: оно. Когда разрыв уменьшился до десяти минут, Эшли позвонила доктору Эдвардсу.
      – Поезжайте в больницу, вас встретят, – велел врач.
      Попытка дозвониться Брендону ни к чему не привела – он был на заседании.
      – Это Эшли, – сказала она секретарше. – Пожалуйста, передайте Брендону, что я поехала в Мемориальную больницу.
      Она сама вела машину, хотя несколько недель назад пообещала Брендону взять такси, если схватки начнутся в его отсутствие. Когда боли усиливались, приходилось съезжать на обочину. В конце концов путь, казавшийся бесконечным, все же закончился. У больницы специально посланный служитель встретил Эшли и тут же повел в предродовую палату. Вскоре появился доктор Эдвардс в стерильном хирургическом костюме зеленого цвета.
      – Как самочувствие, миссис Холлистер? – с улыбкой спросил он.
      – Как у выброшенного на отмель кита, – ответила Эшли, с трудом переводя дыхание после очередной схватки. С каждым разом они становились все сильнее. – Как вы думаете, сколько времени это будет продолжаться?
      – Сначала давайте я осмотрю вас, а потом уже будем делать выводы, – ответил доктор.
      С помощью акушерки он быстро произвел осмотр.
      – Ну? – с тревогой спросила Эшли.
      – Не слишком долго. Думаю, еще немного, и мы переведем вас в родильную палату.
      – Нет! Я хочу дождаться мужа!
      Он улыбнулся – терпеливо, как это умеют только опытные врачи.
      – Боюсь, существуют обстоятельства, которые не могут ждать, миссис Холлистер, – объяснил доктор Эдвардс. – Если ваш муж появится после того, как вы окажетесь в родильной палате, медсестра проводит его туда.
      В это мгновение дверь распахнулась, ворвался Брендон и тут же бросился к Эшли.
      – Я пришел сразу же, как Беверли сообщила мне. – Он взял ее за руку. – Как ты себя чувствуешь?
      – Все в порядке, – с облегчением сказала она. – Давайте покончим с этим побыстрее.
      Муж оставался с ней до тех пор, пока доктор Эдвардс не пришел к выводу, что дело близится к развязке. Медсестра отвела Брендона в специальное помещение, где он вымыл со щеткой руки и облачился в традиционный зеленый хирургический костюм. Эшли уже лежала в небольшой, тщательно обработанной антисептиками родильной палате. Даже в этом состоянии, измученная, с искаженным от боли вспотевшим лицом и влажными волосами, она показалась Брендону прекрасной. Он держал ее за руку, вытирал лицо салфеткой и все время ласково разговаривал с ней, пытаясь хоть таким образом помочь. Увидев, как на самом деле это происходит, Брендон пришел к выводу, что не будет осуждать Эшли, если она не захочет больше иметь детей. Верно говорят, подумал он, что женщина способна вынести куда больше мужчины.
      – Я люблю тебя, – в какой-то момент прошептал он, наклонившись совсем близко к ее лицу.
      – Я тоже люблю тебя, – ответила Эшли, хватая ртом воздух. – Знаешь, зачать ребенка было гораздо легче.
      Глаза у него округлились от удивления – даже сейчас его мужественная жена не утратила чувства юмора.
      – Ну, вот почти и все, – сказал доктор Эдвардс, призывая Эшли хорошенько поднатужиться, чтобы завершить дело.
      Брендон взглянул на часы. Было девять тридцать вечера. Роды продолжались почти восемь часов. Однако теперь, слава Богу, все должно вот-вот кончиться. Долгие месяцы ожидания подошли к концу.
      И вдруг его мысли прервал тонкий пронзительный крик. Доктор Эдвардс держал на руках младенца, красного, измазанного в крови матери.
      – Вот мы и появились на свет. Поздравляю, у вас родился сын.
      Брендон перевел взгляд на Эшли. Ее лицо сияло от счастья.

      На первый беглый взгляд может создаться впечатление, что Джемаа-аль-Фна, сердце старинного Марракеша, это просто место, наводненное туристами, такси и шаткими сувенирными киосками. По правде говоря, здесь и в самом деле много туристов, как иностранных, так и из других областей Марокко. Однако все они наряду с местными жителями теснятся на площади не просто так, а по одной и той же причине: здесь, на открытом воздухе, на сравнительно небольшом пространстве сосредоточены все мыслимые удовольствия и развлечения. В течение одного дня тут можно купить местную одежду, поесть специфической марокканской еды, послушать страстную проповедь благообразного мусульманина, увидеть человека, глотающего огонь или пьющего кипящую воду, узнать у гадалки свою судьбу или попытать удачи в ближайшем тире. Во всякое время года, за исключением самых холодных месяцев, тут вертятся традиционные танцоры-марокканцы в своих колоритных пестрых нарядах, высматривая в толпе состоятельных людей, за счет которых можно поживиться.
      Коллин Деверелл, в серых брюках и бледно-голубой рубашке, с неизменным золотым медальоном, поблескивающим в лучах угасающего солнца, на мгновение остановился, наблюдая за человеком средних лет – туристом, без сомнения. Тот, катая шары, пытался сбить как можно больше пачек сигарет, стоящих в конце линии, нарисованной мелом на шоссе. И хохотал во все горло всякий раз, когда пачка опрокидывалась и он получал приз – пачку сигарет.
      Коллин покачал головой и отправился дальше, почти не замечая бурлящего человеческого водоворота – всех этих доморощенных мистиков, музыкантов, уличных ораторов и торговцев. Его ум был занят совсем другим.
      Вернувшись к себе в гостиницу – «Отель дез Алморавидез», что на Дженан Лакхдар, – он все еще был полностью погружен в свои мысли. Понадобилось почти три года, чтобы установить местонахождение каждой украденной картины и драгоценности, когда-то принадлежавших его матери. И все же Коллин сделал это. В большой степени благодаря списку, который передал ему Деврис. Там перечислялись имена людей, которые, предположительно на совершенно законном основании, могли купить его вещи. Турне по розыску картин было решено начать здесь, в Марокко. Точнее говоря, в Марракеше, где в руках человека по имени Вильям Харрингтон находился Ренуар. Но это ненадолго, убежденно думал Коллин. Он вернет себе все до единой картины, все драгоценности. А потом подумает, как поступить с Джастином.
      Джастин. До сих пор с трудом верилось, что брат пал настолько низко, чтобы ради спасения компании украсть вещи, так много значившие для Коллина. Но выяснилось и кое-что похуже. Ради того чтобы удержать «Интерконтинентал ойл» на плаву и сохранить свое место, Джастин, можно сказать, продал душу дьяволу. Поверить в это было еще труднее, однако… Коллин всегда знал, что его брат-близнец честолюбив, и все же до самого последнего времени не догадывался, как далеко на самом деле простираются его амбиции. Занимаясь поисками украденных вещей, Коллин обнаружил такое, от чего у него волосы встали дыбом.
      Воровство Джастина было лишь началом, и действовал он не один. Пока Коллин развлекался в Европе, положение «Интерконтинентал ойл» быстро ухудшалось. Джастин всегда производил впечатление делового человека, но в этой ситуации, по-видимому, потерял голову. Он прибег к финансовой помощи источников, хуже которых трудно было себе представить. Обратился к людям, добившимся власти и богатства за счет тесного взаимодействия с преступным синдикатом. Фактически компания оказалась в их руках, и теперь они выкачивали из нее все, что можно. Через заслуживающих доверия людей, занимающихся деятельностью криминальных структур в Нью-Йорке, Чикаго и других крупных городах, Коллин выяснил, что синдикат имел свои далеко идущие планы относительно «Интерконтинентал ойл». Коллин без конца повторял себе, что ему наплевать на судьбу компании, что Джастин сам вырыл себе яму и пусть сам теперь и выбирается из нее. И все же в глубине души нет-нет, да и возникало мучительное ощущение, как будто своим отступничеством Коллин предал отца.
      «Когда наконец призраки прошлого перестанут преследовать меня?» – раздраженно спрашивал он себя. И не находил ответа.
      Достав из кармана узкую полоску бумаги, Коллин развернул ее и снова перечитал адрес. В конце концов ему удалось отыскать неуловимого Вильяма Харрингтона. Однако найти его – только полдела. Теперь следовало изыскать способ добраться до этого человека и вернуть картину. Впереди долгая дорога, Коллин прекрасно понимал это.
      Долгая… и очень опасная.
 
      На следующее утро он позавтракал в маленьком уличном кафе – традиционный марокканский завтрак из чая с мятой, поджаренного хлеба и горстки олив. Коллин слишком сильно нервничал, был слишком поглощен своими заботами, чтобы думать о еде. Предстояло составить план, как вернуть Ренуара, и сделать это следовало в максимально сжатые сроки. Просто потребовать у Харрингтона вернуть картину – дело совершенно безнадежное. Узнай этот человек, что Коллин в Марракеше, он не дал бы ему шагу свободно ступить. Нет, существовал единственный способ вновь обрести свою собственность. Коллин не обманывался на этот счет с того самого момента, как три дня назад прибыл в Марракеш. Ему придется пойти по стопам Джастина – украсть картину. «Но как?» – спрашивал он себя. Коллину приходилось бывать в жизни кем угодно, только не вором. Он никогда ничего ни у кого не крал и сейчас понятия не имел, как взяться за это дело.
      Огромная толпа, запрудившая ближайшие к кафе улицы, ровным гулом напоминала о том, что как раз сейчас в Марракеше в самом разгаре ежегодный мусульманский праздник в честь Ситти Фатимы, местной святой. В это время сюда стекались тысячи людей, и город становился похож на лагерь кочевников. На улицах почти без передышки выступали танцоры, фокусники, акробаты и сказители. Фантазия – так называли этот праздник аборигены. Немусульманам запрещалось приближаться к могиле святой, но в бесконечных развлечениях могли принимать участие все желающие; более того, это всячески приветствовалось.
      Однако сейчас Коллин был не в состоянии оценить грандиозный размах праздника. Еще совсем недавно, странствуя по миру в поисках приключений и удовольствий, он, конечно, не упустил бы возможности поразвлечься. Но в данный момент он мог думать лишь об одном: как получить украденную картину.
      Коллин сделал знак официанту.
      – Сколько? – спросил он по-арабски, показывая на свою тарелку.
      Молодой человек улыбнулся и быстро залопотал что-то непонятное. Коллин достал несколько дирхам и протянул юноше.
      – Сдачи не надо, – сказал он по-английски, поскольку его знание арабского так далеко не распространялось.
      Юноша взглянул на монеты, широко ухмыльнулся, кивнул и снова заговорил по-арабски, теперь уже явно выражая благодарность.
      «Что я сделал? – подумал Коллин, недоуменно глядя вслед официанту. – Может, дал ему двадцать долларов на чай?»
      Утро только разгоралось, когда он оказался на окраине города, у высокой стены, окружающей роскошную виллу Харрингтона. «Да это просто крепость, черт побери», – мрачно отметил Коллин, сквозь тяжелые железные ворота следя взглядом за охранниками, патрулирующими участок. Тут же свободно бегали собаки – полдюжины злобных доберманов. Харрингтон наверняка принял меры предосторожности, опасаясь американских агентов.
      До того как четыре года назад отошел от дел, он был одним из самых жестоких и могущественных главарей мафии. Поговаривали, что Харрингтон замешан в международной торговле оружием, им очень интересовались правоохранительные органы. Постепенно доказательств против него накапливалось все больше, и в какой-то момент стало ясно, что, если так пойдет дальше, никакие деньги синдиката не помогут Харрингтону уйти от суда. Тогда-то он и сбежал сюда, в Марокко, где выдача властям ему не грозила.
      «Этот ублюдок все предусмотрел, – уныло думал Коллин. – Проклятие! И на что, интересно, я рассчитывал? Нет, без хорошо продуманного плана тут делать нечего».
      Как проникнуть в крепость Харрингтона?
      К сожалению, в данный момент у Коллина не было никаких идей.
 
      Решение проблемы совершенно неожиданно пришло к нему в тот же вечер в казино, упрятанном в пышном саду вокруг отеля «Мамония». Ночная жизнь Марракеша сама по себе сейчас интересовала Коллина меньше всего. Он решил окунуться в нее только в надежде встретить кого-нибудь, знакомого с Вильямом Харрингтоном и способного помочь ему войти в контакт с обитателями виллы. Вдруг повезет, и кто-нибудь сболтнет лишнее, снабдив Коллина информацией, без которой бессмысленно строить любые планы. Он, конечно, никак не рассчитывал на то, что в одном из экзотических марокканских ночных клубов встретит дочь самого Харрингтона. И уж тем более, что она так сильно увлечется им.
      Саманте Харрингтон было двадцать два. Высокая блондинка с потрясающей фигурой и робкой, неуверенной манерой держаться. Просто дыхание перехватывало – то ли от ее красоты, то ли от невероятной наивности. Что она делает в таком месте? – удивлялся Коллин.
      «Не может эта девушка быть его дочерью, – ошеломленно думал он, когда они разговорились за бокалом вина. – Харрингтон, вероятно, украл ее ребенком у одной из своих жертв. Господи, да она даже внешне ничуть не похожа на этого сукина сына!»
      Во время разговора от Коллина не ускользнуло выражение тоски в огромных голубых глазах девушки, и в сознании мгновенно начал формироваться план. Саманта – вот ключ к вилле Харрингтона. Заставив ее потерять голову, сделав своей любовницей, Коллин, можно считать, одной ногой уже будет стоять в воротах виллы!
      «Не такой уж мучительный способ проникнуть внутрь», – отметил мысленно молодой человек и спросил Саманту, когда они смогут встретиться снова.
      – У меня такое ощущение, что наши пути пересеклись недаром, chеrie. Не иначе как это судьба. – Потянувшись через стол, Коллин взял ее за руку.
      Саманта застенчиво улыбнулась.
      – Ты в самом деле веришь в судьбу?
      Их взгляды встретились.
      – Теперь да, – ответил он. И это была чистая правда.
 
      Саманта Харрингтон, как понял Коллин, вела в Марокко очень уединенную жизнь. Хотя она наверняка вела бы уединенную жизнь и в Нью-Йорке. Ей недоставало той светскости, той холодности, которые в огромной степени были присущи ее отцу, человеку, совсем недавно заправлявшему преступным синдикатом. Складывалось впечатление, что в мире Вильяма Харрингтона Саманта чувствовала себя совершенно чужой. Тихая, скромная, почти старомодная. Женщина-дитя, которой явно недоставало опыта общения с мужчинами.
      «Скорее всего те, кто ей попадался, боялись даже пальцем дотронуться до дочурки Харрингтона, – думал Коллин, охваченный противоречивыми чувствами. – Этот тип запросто отрезал бы им яйца и скормил шакалам».
      Коллин встречался с Самантой каждый день. Обычно их свидания начинались в городе, иногда за ленчем, но чаще рано утром, и они оставались вместе до позднего вечера. Она никогда не приглашала его к себе и не просила звонить на виллу. В город Саманту привозил шофер Харрингтона, и автомобиль дожидался, чтобы отвезти ее домой, столько, сколько требовалось.
      Существует единственный способ добиться от девушки приглашения на виллу, сделал в итоге вывод Коллин. И этот способ заключается в том, чтобы убедить ее в серьезности своих намерений, заставить поверить в его любовь. Смотри, не упусти свой шанс!
      И вот Саманта вылезла из автомобиля, перешла улицу и зашагала в сторону маленького уличного кафе, где ждал Коллин. Высокая, загорелая, с длинными золотистыми волосами, взлетавшими над плечами, в темно-синих льняных слаксах, легкой белой блузке и с галстуком из плотной серебристой ткани… «Чудо как хороша, – подумал Коллин, вставая. – Жаль, что отец у нее такое чудовище».
      – Доброе утро, chеrie. – Он слегка поклонился и поднес к губам ее руку.
      Саманта улыбнулась. Щеки девушки вспыхнули, но тут же вновь стали мраморно-бледными – кровь отхлынула от них.
      – Доброе утро, Коллин. – Голос у нее был негромкий и нежный. – Прости, что опоздала. Ты давно ждешь?
      – Это не играет никакой роли, если речь идет о тебе. – Молодой человек ласково улыбнулся, покачав головой.
      – Ты такой милый… – пролепетала Саманта, явно смущенная его лестью. – Знаешь, я просто проспала, ведь вчерашний день окончился для меня почти в три часа ночи.
      – Надеюсь, обошлось без неприятностей? – Беспокойство Коллина было совершенно искренним. Меньше всего сейчас ему хотелось пробудить гнев Харрингтона или его подозрения.
      Саманта покачала головой:
      – Нет, отец в отъезде. Он в Танжере и пробудет там всю следующую неделю или чуть больше.
      Коллину потребовалось все его самообладание, чтобы скрыть те чувства, которые вызвало это сообщение. Еще один совершенно неожиданный подарок судьбы. Харрингтона нет на вилле, и Коллин может встречаться с его дочерью, когда пожелает. Лучшего нельзя было и придумать, даже если бы Коллин планировал добиться своего именно таким способом.
      – Отлично, – сказал он после паузы. – Я рад. И в особенности тому, что твой отец уехал. Теперь ничто не помешает нам проводить вместе как можно больше времени.
      Саманта засмеялась.
      – Разве можно проводить вместе еще больше времени?
      Их взгляды встретились.
      – Есть один способ…
 
      Солнце уже садилось, когда Коллин привел Саманту к себе в гостиничный номер. Она долго не решалась, конечно, но, призвав на помощь все свое обаяние, он сумел убедить девушку, что им самое время заняться любовью.
      – Как иначе смогу я выразить свои чувства к тебе? – спросил Коллин, страстно целуя ее в тени минарета. И продолжал осыпать поцелуями до тех пор, пока сомнения и беспокойство Саманты не растворились в пылу пробуждающейся страсти.
      Как только они оказались в номере отеля, Коллин обнял и снова поцеловал ее.
      – Не бойся, – прошептал он, гладя ее по волосам. – Это будет замечательно, вот увидишь.
      – Я люблю тебя, Коллин, но… – запинаясь, пробормотала Саманта.
      – Но что? – Он поцеловал ее в шею.
      Девушка на мгновение заколебалась.
      – Я никогда еще не делала этого. – Признание явно далось ей нелегко. – Никогда не была с мужчиной.
      Коллин ужасно удивился. Похоже, Харрингтон охранял дочь даже тщательнее, чем награбленные сокровища. Или пытался, во всяком случае.
      – Я буду очень нежен, Сэм, обещаю тебе, – сказал он, перебирая пальцами мелкие пуговички на ее блузке. – Не сделаю ничего такого, что будет тебе неприятно, понимаешь?
      Коллин не спеша расстегнул блузку и распахнул ее. Снял кружевной лифчик и обхватил ладонью одну грудь.
      – Ты прекрасна, – прошептал он, нежно лаская и снова целуя Саманту. – Расслабься.
      Молодой человек поднял ее на руки и понес к постели. Медленно раздел, шепча ласковые слова и бережно поглаживая. Потом очень быстро разделся сам, лег рядом и обнял ее. Скользя руками по прекрасному телу, продолжал осыпать Саманту поцелуями. «Она просто изумительна», – подумал он, чувствуя, как в нем самом нарастает желание.
      – Расслабься, chеrie, – настойчиво повторил Коллин, легко пробегая пальцами по грудям и небольшими круговыми движениями лаская соски. Опустив голову, захватил ртом левый сосок и начал посасывать его, сначала нежно, а потом все сильнее, короткими и резкими движениями влажных губ оттягивая вверх. В следующее мгновение его рука оказалась между ее ног, и он начал поглаживать там. Саманта непроизвольно сжала бедра, но он снова нежно раздвинул их, продолжая ласкать. Вскоре его рука почувствовала влагу, но было ясно, что девушка еще не готова.
      – Позволь поцеловать тебя там, – прошептал Коллин, легкими прикосновениями пальцев продолжая возбуждать ее.
      Саманта неистово замотала головой.
      – Только раз, детка, – нежно, но настойчиво повторил он. – Если тебе не понравится, я больше не буду. Обещаю.
      Не дожидаясь ответа, Коллин заскользил губами вдоль ее тела до холмика мягких золотистых волос внизу живота. Раздвинув пальцами розовые, как раковины, края нежной плоти, он принялся целовать ее, чувствуя, что Саманта возбуждается все сильнее. Он легонько покусывал ее губами, а иногда очень осторожно и зубами. Она затрепетала, то ли от страха, то ли от возбуждения, но не пыталась остановить его. Коллин действовал все настойчивее, продолжал ласкать ее и руками, и ртом, пока она не начала извиваться в его объятиях. В конце концов она достигла пика наслаждения, спина ее выгнулась дугой, а из горла вырвался крик облегчения.
      Его собственное тело трепетало от желания, но Коллин чувствовал, что время взять ее еще не наступило. Пока рано. Он вытянулся рядом, положив правую руку между ног девушки. Саманта резко отстранилась, но он снова придвинулся ближе, нашептывая любовные слова, и проник внутрь ее сначала одним, потом двумя пальцами. Медленно двигая ими, Коллин настойчиво уговаривал ее расслабиться.
      – Потрогай его, – прошептал он, проводя рукой Саманты по своему восставшему пенису. – Почувствуй. Я хочу, чтобы он вошел внутрь тебя. Сейчас.
      – Нет, только не сейчас, – умоляюще пробормотала она.
      – Будет чуть-чуть больно, но всего мгновение. Спокойнее, детка… Я хочу любить тебя, хочу отдать тебе всю свою любовь!
      Он лег на нее, прижал к постели и медленно, осторожно вошел. Саманта вскрикнула… Коллин погладил ее волосы и принялся целовать, снова и снова.
      – Расслабься, – в который раз повторил он. – Просто лежи спокойно и позволь мне любить тебя.
      Он начал двигаться внутри ее все глубже, все быстрее, чувствуя, как нарастает его собственное возбуждение. Достигнув пика, Коллин остановился, но продолжал лежать на Саманте, пока его дыхание медленно приходило в норму.
      – Ты в порядке? – спросил он в конце концов.
      Она кивнула, довольно улыбаясь.
      – Я рада, что это случилось, дорогой. – Ее голос просто поражал нежностью. – Мне так давно этого хотелось – с той самой ночи, как мы встретились. Но я не была уверена… Ведь никогда прежде…
      Коллин приподнялся на локтях и посмотрел на нее сверху вниз.
      – В первый раз приходится ощутить боль, однако потом бывает гораздо лучше. Потом становится просто замечательно. Вот увидишь.
      Саманта подняла на него взгляд сияющих глаз.
      – Я больше не боюсь, – сказала она, теребя пальцами медальон у него на шее. – Ты так терпелив…
      «Тебе ни за что не догадаться почему», – подумал Коллин.
 
      Ему претила мысль использовать Саманту для того, чтобы получить доступ в дом ее отца: девушка молода, ранима и влюблена в него. Он сам себе был противен, думая о том, как собирается обойтись с нею. Однако другого способа вернуть картину не существовало. Пытаясь оправдаться в собственных глазах, он напоминал себе, что Харрингтон присвоил то, что принадлежало ему, Коллину. А он теперь всего лишь овладел тем, что принадлежало Харрингтону.
      «Но она ведь не картина и не драгоценность. Она живое человеческое существо. Теплая, нежная молодая женщина, которую используют. И когда она поймет это, результат может оказаться плачевным».
      Затевая свою игру, Коллин не имел намерения причинять кому бы то ни было вред. Его целью было всего лишь вернуть свое. «И все же теперь я ничем не лучше этих подонков», – думал он. Однако отступать не собирался – дело зашло слишком далеко, и растревоженная совесть была бессильна остановить его.
      Коллин продолжал встречаться с Самантой, продолжал делать все, чтобы она все больше и больше влюблялась в него. Молодая женщина быстро преодолела свои опасения и теперь ничего так не желала, как заниматься любовью. И Коллин всячески разжигал ее страсть. Обедали ли они в лучшем ресторане города, бродили по арабским базарам или безоглядно окунались в ночную жизнь Марракеша, он делал все, чтобы у Саманты осталось одно желание – оказаться в его номере в отеле. Ему удавалось постоянно держать ее на таком взводе, что она готова была отдаться ему в любой момент, в любом месте и любым способом.
      Ради усиления своей власти над девушкой Коллин пошел на немалый риск (учитывая, с чьей дочерью он имел дело): уводил Саманту в темную аллею или другое укромное местечко и там, скользнув руками под топ, ласкал ее груди. Или, распахнув на ней блузку, в течение нескольких минут посасывал соски. Или просовывал руку ей между ног и поглаживал там, пока не начинал чувствовать под пальцами влагу страстного желания.
      Вскоре ему удалось полностью завладеть и телом, и душой Саманты, добиться того, что она жаждала его постоянно и все сильнее. Не оставалось никаких сомнений – очень скоро она проведет его на виллу мимо головорезов своего отца.
      Время не стоит на месте, напоминал себе Коллин. Харрингтон все еще в Танжере, но вскоре вернется. Необходимо проникнуть на виллу и забрать Ренуара до того, как это произойдет.
 
      Все случилось совершенно неожиданно. Однажды ранним утром Саманта позвонила ему в отель и сообщила, что автомобиль сломался и водитель не сможет отвезти ее в город. Коллин почувствовал нарастающий жар в крови. Вот он, тот самый случай, которого ему пришлось так долго ждать!
      – Давай я приеду к тебе. Мы могли бы отлично провести время, – как можно небрежнее постарался произнести молодой человек.
      – Даже не знаю… – неуверенно ответила Саманта.
      «Чего она боится? – подумал Коллин. – Отец ведь все еще в Танжере».
      – Ты хочешь встретиться со мной, дорогая, или нет? – Теперь он придал голосу нарочито взволнованное звучание.
      – Конечно! Но… – Саманта снова заколебалась. – Ладно. Я предупрежу охрану у ворот. Иди прямо в дом, я буду ждать тебя там.
      Мысли с бешеной скоростью сменяли одна другую, когда Коллин вел машину на виллу Харрингтона. Оказавшись внутри, нужно прежде всего определить, где картина. Потом найти способ взять ее, однако так, чтобы Саманта ни о чем не догадалась и не предупредила охрану.
      Внезапно он вспомнил о собаках и мысленно застонал. «Меня разорвут на клочки», – мелькнула мрачная мысль. Коллин обругал себя за то, что до сих пор не разработал четкого плана действий на случай, если попадет внутрь здания, не продумал всего как следует.
      У ворот, как и было обещано, охранник в форме сообщил Коллину, что его ждут. Ведя машину по длинной мощеной подъездной дороге, Коллин внимательно разглядывал роскошную виллу. В ней наверняка было не меньше сорока комнат. «Целый день уйдет, чтобы найти здесь картину. А ведь надо еще ее и вынести».
      Припарковав автомобиль, он вошел в парадную дверь. Мальчик-марокканец встретил его и, проводив в библиотеку, предложил подождать. Коллин мысленно улыбнулся. Саманта наверняка никак не может решить, что надеть. Точно дитя, она всегда радовалась новому платью или паре туфель. Ну что же, в данной ситуации ожидание только на руку. «Будет по крайней мере время подумать, как действовать», – рассудил он.
      Дверь за его спиной открылась.
      – Ну, chеrie, наконец-то ты готова…
      Повернувшись, Коллин замер, увидев перед собой не Саманту, а ее отца, пресловутого Вильяма Харрингтона. Он был выше, чем представлялось Коллину, с буйной серебряной шевелюрой и суровым, орлиным лицом.
      – Доброе утро, – холодно сказал Харрингтон. – Боюсь, на сегодня вы лишились общества моей дочери. Видите ли, она только что отбыла в Париж.
      – Как же так? Саманта совсем недавно разговаривала со мной по телефону и ни словом не обмолвилась… – начал было Коллин.
      – Ей самой стало известно об этой поездке всего полтора часа назад. Она уехала по моему настоянию. – Харрингтон присел на край огромного, обтянутого кожей старинного письменного стола. – Я все знаю о ваших отношениях с моей дочерью… и не одобряю их.
      – Саманта достаточно взрослая, чтобы самостоятельно решать…
      – Хватит мне голову морочить! – резко оборвал гостя Харрингтон. – Мне известно, кто вы такой и зачем находитесь здесь, мистер Деверелл. Мне известно также, что вы использовали мою дочь, чтобы проникнуть в дом. Но ничего у вас не выйдет. Я заплатил за Ренуара очень большие деньги и не собираюсь с ним расставаться.
      – Картина принадлежит мне! – в бешенстве закричал Коллин. – Ее украли!
      – Отнюдь нет – и это зафиксировано в документе, удостоверяющем продажу, – возразил Харрингтон.
      – Подлог!
      – Ни один суд не признает этого, – почти сочувственно ответил Харрингтон.
      – Вряд ли вы приблизитесь к любому суду ближе чем на пятьдесят миль, – с вызовом заявил Коллин.
      – А мне никакой суд и не нужен. Послушайте, мистер Деверелл, мои люди взяли вас под наблюдение с того самого момента, как вы появились в Марракеше. У меня везде есть глаза и уши. Вы обманули мою дочь, совратили ее и использовали в своих целях. За одно это я испытываю сильнейшее желание убить вас.
      Как вспышка, как озарение, в сознании Коллина мелькнула мысль о том, что именно эту участь Харрингтон и уготовил ему. Почти непроизвольно он рванулся вперед, но тут же был остановлен могучим телохранителем Харрингтона, пригвоздившим его к полу одной рукой. Коллин начал подниматься, однако двое других головорезов схватили молодого человека за руки. Прикладывая нечеловеческие усилия, он попытался вырваться, и тут первый громила подошел к нему вплотную и нанес мощный удар кулаком в живот.
      Коллин согнулся пополам, глаза у него чуть не выскочили из орбит. Те двое отпустили его, когда, едва дыша и почти потеряв сознание, он рухнул на пол.
      Телохранитель повернулся к Вильяму Харрингтону.
      – Что прикажете с ним сделать, босс?
      – Отправьте его в расход, – холодно ответил Харрингтон. – Но не слишком быстро. Я хочу, чтобы он умирал долго и мучительно.
 
      Коллин медленно открыл глаза, в первый момент не в силах сообразить, где находится. «Так вот на что похож ад, – подумал он, изумленно оглядываясь. Попытался приподняться, но правая рука подломилась под его тяжестью и безвольно скользнула вниз. – Сломана. Эти подонки сломали мне руку». Прищурившись, Коллин посмотрел вверх на ослепительно белое солнце. Такое жаркое… невыносимо жаркое. Боль затуманивала разум, и все же молодой человек понимал, что лежит на песке. Вне всякого сомнения, это пустыня. Он попытался ползти, подтягиваясь с помощью одной левой руки, однако тело казалось просто невероятно тяжелым. Попытался оглянуться, чтобы поточнее определить свое местонахождение, но даже это ему не удалось. Взгляд не фокусировался, в голове пульсировала жуткая боль. В горле пересохло, точно там застрял целый моток хлопковых нитей.
      Коллин понятия не имел, сколько времени здесь находится, но ничуть не сомневался в том, как именно тут оказался: его привезли и вышвырнули в безводной пустыне головорезы Харрингтона. Их босс хотел, чтобы Коллин умер. Похоже, еще немного, и желание Харрингтона исполнится.
      Молодой человек вновь перевел взгляд на небо. Несмотря на то что перед глазами все плыло, он различал силуэты больших птиц, круживших над головой. Стервятники… Если, конечно, у него уже не начались галлюцинации… Следят за ним и ждут.
      Это зрелище пробудило в Коллине бешенство и яростное желание выжить. «Ты, может быть, и добьешься своего, ублюдок, – в гневе подумал он. – Очень вероятно, что мне не выйти из треклятой пустыни живым. Но если это все же произойдет, то, клянусь, я доберусь и до тебя, и до всей вашей шайки. В том числе и до моего дорогого братца. Я разделаюсь с вами, даже если это будет последнее, что мне удастся сделать в жизни».
      С этой мыслью он снова потерял сознание.

      Коллин медленно скользил по волнам полудремы, то проваливаясь в небытие, то выныривая из него и лишь частично отдавая себе отчет в том, что происходит вокруг. Он больше не лежал на песке. Не было ни жары, ни палящего солнца, ни ослепительно яркого света – лишь успокаивающая полутьма. И смутное ощущение, будто он плывет на облаке из мягкого, освежающе-прохладного шелка. Время от времени чувствовалось прикосновение к лицу чего-то холодного и влажного, но понять, что это было, не удавалось. Разум бездействовал, тело онемело. Никакого представления о том, где он и как давно сюда попал.
      «Может, я умер?» – С этой внезапно вспыхнувшей мыслью тьма вновь затопила сознание.
      Потом туман в голове рассеялся. Коллин пришел в себя и понял, что находится в совершенно незнакомом месте. Лежит на постели в небольшой, почти пустой, плохо освещенной комнате, где, кроме него, никого не было. Молодой человек попытался сесть – и тут же ощутил, что не может пошевелиться. Правая рука была в гипсе, но боли Коллин не чувствовал. В голове – тяжесть. Он с трудом приподнял левую руку, осторожно дотронулся до виска и нащупал повязку на голове.
      «Как я тут очутился? Кто принес меня сюда? Кто перевязал раны и позаботился о сломанной руке? Почему я не умер там, в пустыне?»
      На последний вопрос ответ был прост: исключительно благодаря своей воле к жизни. Он не мог умереть и не умрет, пока не выполнит задуманное. Есть кое-какие незаконченные дела, которые нельзя оставлять на произвол судьбы. И прежде всего – отомстить человеку, сначала обокравшему, а потом пытавшемуся убить его.
      Дверь открылась, вошел высокий, смуглый мужчина лет под шестьдесят, с резкими, энергичными чертами лица. Скорее всего не марокканец, хотя определенно арабского происхождения. На голове – тюрбан, из-под которого выглядывали темные, мелко вьющиеся волосы, лишь слегка обрызганные сединой. Незнакомец был одет в традиционный свободный хлопчатобумажный халат, в руках держал серебряный таз с водой. Он поставил таз на маленький столик рядом с постелью.
      Коллин попытался заговорить, но ни губы, ни язык не повиновались ему. Мужчина поднес к его губам стакан с водой. Коллин медленно сделал глоток и на этот раз сумел произнести по-арабски несколько слов благодарности.
      В темных глазах незнакомца вспыхнуло удивление.
      – Я говорю по-английски, – произнес он с заметным акцентом.
      Коллин некоторое время пристально разглядывал его.
      – Как… как я тут очутился? – спросил он в конце концов.
      – Я принес вас сюда. – Человек намочил в тазу кусок ткани, выжал его и протер лицо Коллина.
      – Давно?
      – Почти две недели назад. Вы долго спали. Теперь, наверное, хотите есть?
      Коллин кивнул, внезапно осознав, что и в самом деле голоден.
      – Сейчас принесу. – Мужчина начал приподниматься с кресла, но Коллин удержал его, схватив за руку.
      – Подождите! Сначала объясните мне…
      Человек улыбнулся.
      – Вы не в том состоянии, чтобы вести беседы. Попозже, когда окрепнете, я отвечу на все ваши вопросы. А сейчас отдыхайте и думайте только о своем выздоровлении. У нас впереди долгий путь, друг мой. И очень опасный. Понадобятся все силы и мужество, чтобы одолеть его. – Незнакомец встал и направился к двери. – Я скоро вернусь. Не пытайтесь вставать с постели, вам это пока не по силам.
      Он вышел, прикрыв за собой дверь.
      Коллин в задумчивости смотрел ему вслед. «У нас впереди долгий путь» – так прозвучали эти слова. У нас. Вот что сказал человек, который спас ему жизнь, а теперь выхаживал его.
      «Почему? – недоумевал Коллин. – Чего он хочет от меня?»
 
      – У вас хороший аппетит, – одобрительно произнес незнакомец, наблюдая за тем, как Коллин ест. С тех пор как молодой человек пришел в сознание, слабость заметно уменьшилась, и с каждым днем силы возвращались к нему. – Это добрый знак.
      – В каком смысле – добрый знак? – Коллин решил, что пора наконец все выяснить. – За последнюю неделю вы не раз упоминали о трудной задаче, которая ждет нас впереди и которую мы непременно должны выполнить. А я ведь не знаю даже, кто вы и почему спасли меня!
      – Вы слишком нетерпеливы, – заметил незнакомец. – В ближайшие недели вам придется научиться обуздывать себя. Что касается вашего вопроса, мое имя значения не имеет. Можете называть меня Блэкджек. Теперь относительно того, почему я принес вас сюда из пустыни. Считайте, что просто выполнил свой человеческий долг, совершил акт гуманизма.
      – Но, похоже, вами двигало что-то еще, не так ли? – заметил Коллин.
      Блэкджек на мгновение заколебался.
      – Да, вот именно, кое-что еще. И очень существенное.
      Коллин задумчиво кивнул и откусил кусок лепешки, зажаренной для него хозяином. Сдобренная пряностями, в том числе чилийским перцем, она была горячей и восхитительной на вкус.
      – Ладно, – сказал молодой человек настороженно. – Если я кому и обязан, то это вам. Как мне отблагодарить вас?
      – Сделать то, что вы собирались, когда прибыли в Марокко.
      Коллин ошарашенно посмотрел на него.
      – Вы знаете?..
      Блэкджек кивнул:
      – Мне известно, кто вы, зачем приехали сюда и почему некто Харрингтон хотел, чтобы вы погибли. Я следил за вами почти с момента вашего появления в Марокко. Видел, как вас увозили с виллы, и последовал за телохранителями Харрингтона в пустыню. Когда они уехали, я унес вас оттуда. И притащил сюда.
      – Почему? – спросил Коллин, ошеломленный услышанным. – Какое вам дело до того, удастся мне отобрать у Харрингтона мою картину или нет?
      – Он в долгу не только перед вами. Я преследую свои цели, как выражаетесь вы, американцы. У меня тоже есть счет к Харрингтону и всему его роду.
      – У вас к нему счет, понятно. Но я-то зачем вам нужен?
      – Правильнее было бы сказать, что мы нужны друг другу, – поправил Коллина незнакомец, назвавшийся Блэкджеком. – Вы молоды и очень решительны. Мужественны, хотя и безрассудны. Я же слишком стар для схваток. Зато владею некоторыми очень важными знаниями и полезными навыками. Они обеспечат вам преимущество, которое позволит выиграть сражение.
      – Ничего у меня не получится.
      – Получится, – заверил его Блэкджек. – Послушайте, Коллин. Существует лишь один способ нанести удар таким людям, как Вильям Харрингтон. Для этого нужно стать на одну доску с ними.
      – На одну доску с ними? Как это понимать?
      – Они воры. Они плюют на законы, научившись ловко обходить их, – пояснил свою мысль Блэкджек. – У вас только в том случае появится шанс победить их, если вы тоже станете вором, тоже научитесь обходить законы, как это делают они.
      Коллин выразительно покачал головой.
      – Но я не умею… – начал было он, однако Блэкджек поднял руку, призывая его к молчанию.
      – Я научу вас, друг мой.
 
      На протяжении последовавших за этим разговором недель Блэкджек не слишком распространялся о себе и причинах своего желания отомстить Харрингтону. Все же кое-что сорвалось с его уст, и Коллин сумел сделать для себя некоторые выводы.
      Когда-то Блэкджек сам был очень удачливым вором и специализировался в основном на картинах, работая в паре с одним из мелких подручных Харрингтона. В какой-то момент партнер надул его на крупную сумму денег, и по подложному обвинению, состряпанному Харрингтоном и его подручными, Блэкджек угодил в тюрьму. Ко времени своего освобождения он был уже слишком стар, чтобы вернуться к тому единственному занятию, которое служило для него источником дохода. Вдобавок люди Харрингтона, заключив сделку с марокканским торговцем белыми рабынями, продали его пятнадцатилетнюю дочь в один из борделей Танжера.
      Вначале Блэкджек хотел убить Харрингтона, но понял, что не сумеет подобраться к нему. Годами он лишь наблюдал и ждал, надеясь встретить кого-то, кто ненавидел бы этого человека так же сильно, как он сам. Кого-то, кто тоже стал жертвой обмана Харрингтона. И сразу понял, что его поиски увенчались успехом, когда Коллин прибыл в Марракеш.
      – Понимаю, мне не следовало бы испытывать такие чувства, – признался Блэкджек, когда как-то ночью они разговорились, сидя у огня в его комнате, – но я получил истинное удовольствие, наблюдая за тем, как вы соблазнили его дочь. Это напомнило мне о моей собственной дочери, и возникло ощущение, будто она отомщена.
      Коллин пристально смотрел на огонь, полузакрыв глаза.
      – Я вовсе не горжусь тем, что так обошелся с Самантой. Она ни в чем не виновата. По правде говоря, мне кажется, она понятия не имеет, что за человек ее отец и чем занимается.
      – Как известно, Аллах карает сыновей и дочерей за грехи отцов, – возразил Блэкджек.
      – Может быть, – Коллину не хотелось спорить, – однако от этого не легче, верно?
      Молодой человек встал и принялся ходить по комнате – туда и обратно, точно зверь в клетке. При этом он думал уже не о Саманте, а о себе и брате: из-за ошибок, допущенных отцом, они оказались по разные стороны баррикады.
      Блэкджек следил за ним взглядом.
      – До сих пор вы, Коллин, выступали в роли любителя, затеявшего игру с профессионалами. Поймите, наш мир совсем иной. Необходимо научиться думать головой, а не сердцем, если хотите выжить в нем. И забыть о совести.
       Наш мир.Коллин глубоко вздохнул. Его ли это мир, вот в чем вопрос? Чтобы стать там своим, он должен превратиться в другого человека. Возможно ли это? И стоит ли того его цель?.. Точнее говоря, не его, а ихцель.
      Блэкджек спас его от верной смерти в песках Сахары, притащив сюда, в Уаззате, местечко на краю пустыни. А потом заботился о Коллине, выздоравливающем после всего, что ему пришлось пережить. Этот человек имел гораздо более мощный мотив для мщения, чем Коллин. Достаточно вспомнить о его дочери, невинной девушке, почти ребенке, обреченной этими ублюдками заниматься проституцией. Блэкджек, освободившись из тюрьмы, приложил все усилия к тому, чтобы найти ее, но тщетно. Ему удалось лишь выяснить, что она была продана какому-то богатому французу. Никто в публичном доме понятия не имел, куда тот человек ее увез. Хотя, может быть, они и знали, но просто ничего не сказали.
      Коллин покачал головой. Он думал о долгом, трудном пути, который привел его сюда, о поисках, едва не стоивших ему жизни. О своих родителях, их бессмысленной смерти и о Джастине, погубленном жаждой власти. И, размышляя обо всем этом, понял, что не воцарится в его душе покой, если начатое не будет доведено до конца.
      Он повернулся к Блэкджеку:
      – Когда начнем?
 
      – Самое главное, что нужно запомнить и никогда не упускать из виду, – в нашем деле нет места для ошибок, – учил его Блэкджек. – Единственная ошибка может стать последней.
      Коллин чувствовал себя так, точно готовился к Олимпийским играм. Они трудились с рассвета до заката, семь дней в неделю, придерживаясь спартанского режима, который казался трудным даже такому великолепно тренированному атлету, как Коллин. Он учился отключать сигнализацию и вскрывать сейфы, осваивал различные методы взлома и проникновения в помещение. Знакомился с тем, как совершать подлог, и запоминал типы систем охраны. Блэкджек объяснял ему, как использовать пожарные лестницы и кабели, протянутые между многоэтажными домами, чтобы добраться до расположенных в них офисов и квартир. Блэкджек был суровым и требовательным учителем. Настаивал, чтобы Коллин повторял буквально каждое движение до тех пор, пока не начинал выполнять его быстро и четко. Коллин, со своей стороны, оказался очень перспективным учеником, находчивым, ловким и бесстрашным.
      Каждый вечер после обеда они часами обсуждали то, что было сделано днем и планировалось на завтра. Блэкджек научил Коллина всему, что знал, а тот сумел извлечь из его уроков даже больше того, что в них было заложено. Способности, развитые многолетними занятиями спортом, превосходное чувство равновесия, отличная координация – все это способствовало превращению молодого человека в вора, с которым по ловкости могла сравниться разве что кошка. Воображение и отвага гарантировали, что из него выйдет превосходный мастер своего дела.
      – У тебя есть и дарование, и мотив, Коллин, – говорил ему Блэкджек. – Ты справишься. Одолеешь этих умников, играя по их собственным правилам.
      По ночам Коллин частенько лежал без сна, обдумывая, как далеко уже зашел и как далеко ему еще предстояло продвинуться. Приехав в Марокко, он совершил ошибку, начав действовать, не имея четко выработанного плана. И недооценил Харрингтона – еще одна ошибка, которую ни в коем случае не следовало повторять.
 
      В маленьком, полуразвалившемся сарае позади дома к стропилам был привязан манекен. Электричество тут отсутствовало, но в широкие щели между досками проникали потоки света. Коллин внимательно разглядывал манекен, наряженный в костюм с десятью карманами. На каждом из них болтался колокольчик.
      – Карманы полны денег и драгоценностей, – объяснил Блэкджек. – Хитрость в том, чтобы опустошить их все, не задев ни одного колокольчика.
      «Черт побери», – подумал Коллин, вслух же спросил:
      – Разве мне предстоит заниматься карманными кражами?
      – Не исключено, – кивнул Блэкджек. – Ты должен быть готов ко всему.
      Коллин мгновение постоял. «Раз уж вляпался в это дело, иди до конца», – приказал он себе.
      В первый раз колокольчик зазвенел почти сразу же. Во второй раз Коллин действовал осторожнее – звон раздался при обработке четвертого кармана.
      Коллин трудился снова и снова и к концу дня наловчился настолько, что мог опустошить все десять карманов без того, чтобы зазвенел хотя бы один колокольчик.
      – Ты схватываешь на лету, – сказал ему вечером Блэкджек. – Учишься быстрее всех профи, с которыми мне приходилось сталкиваться.
      – Учение всегда давалось мне легко, – с усмешкой признался Коллин.
      Сидя перед камином на пестром коврике ручного плетения и пристально глядя в огонь, молодой человек вспоминал слова, сказанные когда-то отцом: «Чем бы ты ни занимался, будь то бизнес или удовольствие, старайся делать это как можно лучше. Именно так всегда поступали Девереллы».
      Коллин внутренне улыбнулся. На этот раз я следую твоему совету, папа. Хотя вряд ли ты имел в виду то, чем я занимаюсь сейчас.
      Мысль об этом заставила его рассмеяться.
      – Что тебя так развеселило? – спросил Блэкджек.
      Коллин объяснил.
      – Мы с тобой трудимся не зря, – добавил он. – Когда с учебой будет покончено, из меня получится чертовски хороший вор.
 
      – Пора переходить к проверке твоих знаний на практике, – как-то утром за завтраком заявил Блэкджек. – Ты готов к тому, чтобы отправиться в Марракеш.
      Коллин удивленно взглянул на учителя. В течение вот уже нескольких месяцев они много и усердно трудились ради достижения общей цели, и иногда казалось, что время тянется слишком медленно. Теперь, когда решающий момент, по-видимому, наступил, возникло ощущение, что это произошло слишком быстро.
      – Ты уверен? – спросил он.
      – Никаких сомнений, – совершенно убежденно ответил Блэкджек. – Не будь я уверен, что ты справишься, никакая сила не заставила бы меня послать тебя на верную смерть. Ведь попадись ты им в руки, на этот раз тебе не уцелеть. Мы тут в безопасности только благодаря уверенности врага в том, что ты погиб в пустыне.
      Коллин кивнул.
      – Когда нужно отправляться?
      – Завтра утром, как можно раньше. Отсюда до Марракеша почти пятьсот километров. У нас остается меньше двадцати четырех часов на то, чтобы все как следует спланировать.
      – У нас? – повторил Коллин. – Ты поедешь со мной?
      – Нет. Начиная с завтрашнего утра ты будешь действовать самостоятельно, – с мрачным видом ответил Блэкджек, покачав головой. – И при любых обстоятельствах сможешь полагаться только на свой ум и навыки, приобретенные здесь. Но я много чего могу порассказать тебе о Харрингтоне и о том, как все у него там организовано. Наверняка пригодится.
      «Боевое крещение», – подумал Коллин, нахмурившись.
 
      – По крайней мере шесть вооруженных охранников на территории есть всегда, – объяснял Блэкджек, когда они вместе изучали план виллы Харрингтона. – И собаки. Не меньше дюжины собак, все обучены бросаться на любого постороннего человека и рвать его на клочки. – Он помолчал. – Даже не мечтай о том, чтобы проникнуть туда через ворота. Это невозможно.
      – А по стене? – спросил Коллин. – Я мог бы перелезть и…
      – Да ты на двадцать ярдов отойти не успеешь, как собаки перегрызут тебе горло. – Блэкджек покачал головой. – Нет, так не пойдет. Нужно найти способ проникнуть на территорию виллы, оставаясь вне пределов досягаемости противника. Пошевели мозгами, Коллин. Помни, теперь ты будешь действовать один, и, если попадешься, тебе не выкарабкаться. Давай-ка подумай хорошенько, как и откуда лучше зайти.
      Коллин долго и внимательно разглядывал схему.
      – Отсюда. – Молодой человек показал на плане место, которое имел в виду. – Здесь, между стеной и вот этим балконом на задней стороне виллы, растет большое дерево. Используя веревку, я могу залезть на балкон, а оттуда – прямо в комнату хозяина.
      – Ты представляешь, какое тут расстояние? – Блэкджек испытующе посмотрел на него.
      Коллин кивнул.
      – По крайней мере тридцать ярдов. Пустяки.
      – Другого способа нет?
      – Нет, – ответил Коллин, снова прикинув все варианты. – Думаю, это единственная возможность.
      – Не зря я тебя учил, – с оттенком одобрения сказал Блэкджек. – Из комнаты есть выход прямо в хранилище Харрингтона.
      – Хранилище? – удивленно переспросил Коллин.
      Наставник кивнул:
      – Очень большое хранилище – просторное помещение. Там он держит все самое ценное: деньги, бумаги… Возможно, твоя картина тоже там.
      – В хранилище?
      – У Харрингтона немало ворованных произведений искусства, – объяснил Блэкджек. – Я знаю, что говорю – многие из них украдены моими руками. И он редко выставляет их напоказ – вдруг кто-нибудь опознает? Некоторые работы так и лежат взаперти, пока он не найдет способа выгодно избавиться от них или перевезти в другое место.
      – Тогда моей картины может тут и не быть.
      Блэкджек покачал головой.
      – Готов поспорить на что угодно, она там, – сказал он. – Почему Харрингтон пошел на крайние меры? Не хотел, чтобы ты проник на виллу. Значит, картина там. А теперь он уверен, что с тобой покончено. Зачем ее куда-то перевозить? Картина на вилле, вот увидишь. Висит где-нибудь в комнатах или лежит в хранилище.
      Коллин кивнул.
      – Если она там, я найду ее.
 
      Он плохо спал в ту ночь, а на следующее утро поднялся задолго до восхода солнца. Кусок не лез в горло, мысли вертелись вокруг того, что его ожидало. «Единственная ошибка может стать последней» – эти слова неотступно звучали в голове, когда молодой человек в последний раз внимательно изучал план виллы Харрингтона.
      – Помни… Ты должен действовать так, чтобы не вызвать ни малейших подозрений, – напутствовал Блэкджек Коллина, когда тот уселся в джип, предоставленный ему новым другом для поездки в Марракеш. – Пусть продолжают пребывать в уверенности, что Коллин Деверелл мертв. Надень халат и тюрбан, которые я тебе дал, и не снимай их до самого последнего момента, когда решишь, что пора действовать. Все – понимаешь, все! – должны думать, что ты местный житель. Ни с кем не разговаривай. Не позволяй никому разглядеть твое лицо.
      – Не беспокойся. Я не собираюсь надолго задерживаться в Марракеше, – попытался успокоить наставника Коллин. – И вряд ли кто-то вообще обратит на меня внимание.
      – In sha allaah – если Богу будет угодно, – завтра вечером мы увидимся. – Блэкджек протянул ему рюкзак со всем необходимым.
      Коллин положил рюкзак на сиденье рядом с собой.
      – Будь уверен. – Он помолчал. – Слушай, если я перед кем в долгу, так это перед тобой. Не помню, благодарил ли я тебя за то, что ты спас мою шкуру. Так вот, прими мою благодарность.
      – Не надо мне никакой благодарности, кроме успешного завершения нашего дела, друг мой, – ответил Блэкджек.
      – Я знаю, – кивнул Коллин. – Хочу сказать тебе кое-что на случай, если по каким-то причинам не смогу сразу же приехать обратно. Если вдруг придется бежать. Обещаю, что найду твою дочь и переправлю ее к тебе.
      Блэкджек заставил себя улыбнуться.
      – Верю, что ты и впрямь хочешь сделать это, Коллин, – напряженным голосом ответил он.
      – Черт возьми, не только хочу, но и сделаю! – Коллин усмехнулся. – Я намерен расплатиться с этими ублюдками за нас обоих.
      Провожая взглядом отъезжающий автомобиль, Блэкджек впервые за многие годы позволил себе роскошь заплакать.
      Аллах услышал его молитвы.
 
      Полночь только что миновала. За исключением некоторых окон в нижнем этаже, вилла была погружена во тьму. Как выяснилось, Вильям Харрингтон уехал в Париж на свадьбу дочери.
      «Не удивлюсь, если он и Саманту продал за приличную цену», – подумал Коллин.
      Он сидел на высокой каменной стене, укрывшись за ветками дерева, с помощью которого собирался совершить свой акробатический трюк и перенестись в особняк, не касаясь земли. При воспоминании о Саманте его пронзило чувство вины, но молодой человек тут же отогнал от себя эти мысли. Учись думать головой, а не сердцем и забудь о совести.
      Вжавшись в стену, Коллин проводил взглядом охранников, которые прошли совсем рядом с его укрытием. Где-то в отдалении залаяли собаки. Как только охранники отойдут подальше, можно начинать действовать.
      Казалось, ожидание длилось уже целую вечность. «Терпение, – уговаривал он себя. – Необходимо научиться терпению». Уроки Блэкджека не пропали даром – по крайней мере Коллин прочно усвоил, что, не проявляя выдержки, уцелеть невозможно.
      Сняв с плеча длинную веревку с большим четырехзубым крюком, он размахнулся и швырнул ее в сторону дерева. Крюк зацепился за прочную ветку, выступавшую в направлении балкона. Молодой человек подергал веревку и убедился, что она держится прочно. «Отлично, – подумал Коллин. – С первой попытки получилось». Ухватившись за веревку, он спрыгнул со стены, заскользил над двором и приземлился прямо на балконе. Услышал приближающиеся голоса и низко пригнулся за балюстрадой, провожая взглядом возвращающихся охранников.
      – Проклятие! – пробормотал он. Неужели так и будут без конца шастать туда и обратно?
      Дождавшись, когда охранники скроются, Коллин осторожно, как учил его Блэкджек, отсоединил систему сигнализации, открыл замок отмычкой и вошел внутрь. Там было темно, если не считать слабого света, проникающего снаружи. Вход в хранилище находился на противоположном конце комнаты.
      Неслышно продвигаясь в нужном направлении, молодой человек вдруг испуганно замер, услышав звук, который явно издавало какое-то животное. В клетке рядом с окном сидела мангуста. Блэкджек рассказывал, что Харрингтон и его приближенные развлекались тем, что натравливали мангуст на кобр и заключали пари на победителя. Харрингтон вполне мог держать у себя в комнате особо ценную мангусту-победительницу.
      – Заткнись! – сердито зашипел на нее Коллин.
      И тут, кроме возни животного, со стороны коридора донеслись другие звуки. Голоса.
      Молодой человек мгновенно нырнул за тяжелую портьеру, прикрывающую дверь на балкон. Вошли двое; у каждого с плеча свисала кобура с пистолетом. Из своего укрытия Коллин мог видеть, что один из них держал в руках небольшое устройство, похожее на пульт дистанционного управления.
      – Не понимаю, зачем мистер Харрингтон требует, чтобы мы каждую ночь осматривали хранилище? – произнес один из вошедших. – Разве сюда можно забраться?
      – Скажешь тоже! – ответил второй с отрывистым смешком. – Но ты же знаешь босса. Он хочет исключить малейшую возможность.
      Охранник нажал на кнопку устройства, которое держал в руке. Послышался режущий ухо высокий звук, вспыхнул красный огонек. Большая стальная дверь, до этого скрытая плотной шторой, медленно отъехала в сторону.
      Коллин наблюдал за происходящим сквозь крошечную щель между полотнищами портьеры. Охранники вошли внутрь. Проследив за ними взглядом, он увидел своего Ренуара, прислоненного к стене хранилища. И беззвучно выругался. Благодаря преподанным урокам ему ничего не стоило теперь вскрыть любой сейф. Но как, не имея пульта, после ухода головорезов Харрингтона открыть дверь хранилища? Невозможно!
      И тут же Коллин вспомнил слова, как-то сказанные Блэкджеком: «На самом деле ничего невозможного нет. Невероятно – может быть. Трудно – почти наверняка. Но не невозможно».
      Он мучительно искал выход. Необходимо найти что-то, издающее такой же звук. Но что? Дверь хранилища, судя по всему, управлялась дистанционно с помощью сигнала определенной частоты. Значит, звук необходимо повторить с абсолютной точностью… Да, Харрингтон и впрямь сделал все, чтобы исключить малейшую возможность проникновения в свое хранилище.
      Сердце колотилось как бешеное. «Долго они там собираются торчать?»
      В конце концов двое вышли из хранилища и с помощью того же электронного устройства закрыли за собой дверь. Смеясь и болтая, задернули штору и покинули комнату, прикрыв дверь, но, по-видимому, по забывчивости оставив включенным свет.
      Как только шаги охранников стихли, Коллин выбрался из своего укрытия и завертел по сторонам головой в поисках неведомого инструмента, способного открыть двери сокровищницы Харрингтона. Мангуста металась по клетке, издавая странные звуки и настороженно поглядывая на Коллина. «Должно же быть что-то!..» – со злостью думал он. И тут его взгляд упал на бутылку вина и два хрустальных бокала на столике рядом с постелью. В памяти мгновенно вспыхнула давно забытая картина.
      Много лет назад мать, чтобы доставить удовольствие ему и Джастину, тогда еще совсем малышам, наливала вино в хрустальный бокал и, пробегая пальцем по его ободку, извлекала низкий свистящий звук. Глубоко вздохнув, Коллин взял в руки бутылку и один из бокалов. Встал напротив двери в хранилище, откупорил бутылку, наполнил бокал и провел пальцем по его ободку. Возникший звук заметно отличался от того, что требовалось.
      «Слишком много вина? – подумал Коллин. И торопливо сделал большой глоток. – Господи, как только Харрингтон может пить эту гадость? Вкус как у бензина».
      Новая попытка. Опять не то. Пришлось отхлебнуть еще.
      «Если я провожусь тут подольше, меня возьмут тепленького прямо на полу, мертвецки пьяного». Держа бокал перед собой, Коллин снова медленно пробежал пальцем по его ободку. И на этот раз услышал нужный звук высокого тона.
      Дыхание перехватило, когда высокая дверь открылась и перед Коллином предстало хранилище. Получилось! – мысленно возликовал он и бросился внутрь. Достал нож из рюкзака, висящего за спиной, и на мгновение заколебался, остановившись перед Ренуаром. То, что предстояло сделать, иначе как варварством трудно было назвать, но другого способа вынести картину незаметно не существовало. «Как только вернусь в Нью-Йорк, тут же вставлю ее в раму», – пообещал себе Коллин.
      Вырезав картину, молодой человек торопливо скатал холст и засунул в рюкзак. Направился к выходу и вдруг остановился, заметив толстые пачки денег на полке рядом с дверью. Это навело его на мысль о Блэкджеке, о том, как Харрингтон со своими людьми обманули старика. Коллин набил рюкзак деньгами и выбежал из хранилища.
      Внезапно оглушительно взвыл сигнал тревоги. Коллин замер. К своему ужасу, он понял, что допустил-таки единственную и, возможно, роковую ошибку: забыл отключить сигнализацию у входа в хранилище. Взгляд заметался по комнате и остановился на клетке с мангустой. Вот оно, решение проблемы!
      Улыбнувшись, Коллин рванулся вперед.
      – Пусть и от тебя в этой жизни будет хоть какой-то толк, – пробормотал он, нащупывая щеколду клетки.
      Когда спустя несколько мгновений в комнату ворвалась целая толпа вооруженных охранников, Коллина уже и след простыл.
      – Да не мог никто забраться сюда! – снова повторил один из вошедших. – Главное, как скрыться? Один путь – через окно, а там собаки разорвали бы его на части.
      – Вот кто виноват! – Второй охранник поднял мангусту, припавшую к ковру перед входом в хранилище. – Вот кто включил сигнализацию.
      – Проклятие! Какой идиот оставил клетку открытой?
      – Да чего там? Это просто случайность. Наверно, клетку неплотно заперли после вечерней кормежки. – Охранник с усмешкой водворил мангусту обратно в клетку. – Ничего страшного ведь не произошло.
      – Скажешь тоже – ничего страшного не произошло! Да я чуть в штаны не наложил, когда взревел проклятый сигнал тревоги!
      – Скажи спасибо, что не случилось чего похуже. Пошли отсюда.
      Коллин в это время был уже за стеной, окружавшей виллу, и спешил к своему джипу. Машина дожидалась его неподалеку. Может быть, даже слишком близко. Но, возвращаясь на ней в Уаззате, он об этом не думал, испытывая прежде всего острое чувство облегчения. И еще – радость. Получилось, все получилось! Ему всегда казалось, что настоящая жизнь – это поиски приключений, противостояние брошенному вызову. Ну что же, сегодня ночью он нашел то, что искал. И это только начало. Перед ним открылся трудный опасный путь. Одна мысль о радости состязания с подлинными мастерами своего дела вызывала головокружение; он собирался бросить им вызов и выиграть бой.
      Вспоминал Коллин и о том, как ему пришло в голову выпустить из клетки мангусту, чтобы сбить с толку охранников. Интересно, что они подумали, обнаружив зверька, бегающего по спальне Харрингтона?.. Коллин расхохотался.
      Все правильно. Существовал единственный способ нанести удар этим людям: встать на одну доску с ними, играть по их правилам – и победить!

      Прошедшие пять лет были для Эшли замечательными. И брак с Брендоном, и ее карьера оказались удачными. Удалось добиться некоторого признания даже на международном уровне, шли переговоры о возможности в самое ближайшее время организации выставки в Лондоне. Брендон стал полноправным партнером в своей юридической фирме, и многие влиятельные политические деятели проявляли к нему заметный интерес.
      – Любопытно, какие галереи в Вашингтоне? – как-то вечером за обедом поинтересовалась Эшли. – Может быть, имеет смысл устроить выставку там?
      – Не советую самой звонить вашингтонским деятелям, – поддразнивая жену, ответил Брендон. – Они ведь пока ничего конкретного тебе не предлагали. Так только, проявляли легкий интерес.
      – Предложат, не сомневайся, – уверенно заявила она. – Ведь не дураки.
      Эшли знала, что Бредли и Клаудиа Холлистер не оставляют попыток вбить клин между ними, но теперь это ее мало волновало. «Мне повезло, что они живут на другом конце страны, – говорила она себе. – Находясь так далеко, много пакостей не сделаешь». Брендон контактировал с родителями только по телефону, ни разу не ездил в Нью-Йорк и даже их письма оставлял без ответа.
      – Не забывай все же, кто они тебе, – не раз говорила ему Эшли. – Может, стоит хотя бы попытаться уладить ваши разногласия?
      Сама она была до смерти рада, что ей не нужно ни встречаться, ни разговаривать с ними. Но все время чувствовала – что бы там ни произошло когда-то между Брендоном и его отцом, это по-прежнему глубоко задевало ее мужа. Именно поэтому, только ради него, Эшли считала своим долгом подталкивать Брендона к разрешению этой проблемы. Однако он на ее попытки никак не реагировал.
      – Некоторые вещи простить невозможно, – вот все, что она от него слышала; в объяснения Брендон никогда не вдавался. И за все годы их брака так и не рассказал Эшли, что же произошло между ним и его родителями. Она и не настаивала, хотя в глубине души не раз удивлялась: неужели это было настолько серьезное, что Брендон так и не смог примириться? Имея представление о Холлистерах, можно было предположить все что угодно.
      Их сыну, Роберту, названному так в честь брата Эшли, недавно исполнилось пять лет. Он был вылитый Брендон – те же густые светлые волосы и умные голубые глаза. Для своего возраста мальчик был довольно высок, хорошо сложен и унаследовал от отца не только эффектную внешность, но и быстрый ум и чувство юмора.
      – Даже будь я не женщиной, а ксероксом, – шутя говорила Эшли мужу, – и то вряд ли мне удалось бы сделать более точную твою копию.
      У них во дворе высился огромный дуб, и Брендон построил на дереве для Роберта деревянный домик. Эшли, работая в студии, часто поглядывала на играющего сына. Иногда даже бросала работу и, стоя у окна, следила, как по сделанной руками Брендона лестнице Роберт карабкается в этот домик на дубе, или играет со своим колли по кличке Чейзер, прозванным так за неуемную страсть к погоне за автомобилями, или плавает в вырытом на заднем дворе пруду. Она смотрела на сына и не переставала изумляться чуду, которое они с Брендоном сотворили. «Мой шедевр», – думала Эшли, испытывая неизведанное доселе чувство удовлетворения.
      Родители Брендона никогда не видели своего внука, если не считать фотографий, зато Роберт очень много времени проводил с отцом и матерью Эшли, которых обожал. Временами, когда Брендон уезжал по делам, а Эшли готовилась к очередной выставке, мальчик жил в долине Напа неделю, а то и две. Возвращался оттуда, переполненный впечатлениями. Сбор урожая, процесс изготовления вин, бесконечные и увлекательные рассказы дедушки о тосканских предках – все приводило его в восторг.
      – Хорошо жить в долине, правда, мама? – не раз спрашивал он. – Никуда не уезжать, быть там все время…
      – Наверняка, дорогой, – соглашалась Эшли.
      Сейчас, стоя перед мольбертом и задумчиво глядя на чистый холст, Эшли собиралась приступить к тому, что планировала сделать уже давно: нарисовать портрет сына. Слишком уж быстро он растет. Нужно запечатлеть на холсте его прелестную детскую непосредственность до того, как она исчезнет навсегда.
      – Не вертись, Роберт, – увещевала Эшли мальчика, нетерпеливо ерзающего на стуле.
      – И сколько мне еще так сидеть? – ноющим голосом спросил он.
      – Ну, немножко… Ты хочешь сделать сюрприз папе или нет?
      – Но ведь можно просто пойти в магазин! Там есть такие кабинки, где фотографируются, – продолжал канючить Роберт. – И стоит это всего пятьдесят центов.
      Эшли неодобрительно наморщила нос. Этоне искусство, этодаже хорошей фотографией не назовешь.
      – Думаю, портрет, который я сделаю, понравится твоему папе больше.
      – Но ведь у тебя есть мои снимки. Почему ты не хочешь рисовать с них? Другие картины ты всегда так делаешь! – Терпение мальчика явно подходило к концу, он весь извертелся.
      – Роберт, пожалуйста, посиди еще чуть-чуть, – попросила Эшли.
      – У меня уже ноги болят…
      – Ты в точности как твой отец. – И она покачала головой и улыбнулась, вспомнив, как в Биг-Суре пыталась сделать набросок Брендона. – Однажды я попросила его попозировать мне, так он и минуты не смог посидеть спокойно. Пришлось оставить эти попытки. Ты что, того же добиваешься?
      – Да! – широко улыбнувшись, воскликнул Роберт.
      – Хорошо, ты победил, – сдалась Эшли и махнула ему рукой. – Беги гуляй. Придется и впрямь прибегнуть к твоим последним фотографиям.
      Мальчик спрыгнул со стула и пулей выскочил за дверь.
      Провожая сына взглядом, Эшли ощутила такой мощный прилив захлестнувшей ее любви, что защемило сердце. Господи, ведь были времена, когда она и думать не хотела о детях; более того, была уверена, что у нее никогда не возникнет желания их иметь. Успех в искусстве – вот что главное. Казалось, этого будет достаточно, чтобы сделать ее счастливой.
      Какое заблуждение! Роберт принес с собой такое чувство полноты жизни, которого рисование не давало никогда. И не только полноты; завершенностьжизни – вот что дала Эшли любовь к ним обоим, отцу и сыну. Все остальное отступило на второй план.

* * *

      – Мне нужно на несколько дней слетать в Денвер, – сообщил Брендон Эшли, когда рука об руку они гуляли вдоль залива.
      Роберт бежал впереди, разыскивая раковины; Чейзер ни на шаг не отставал от него.
      Она удивленно посмотрела на мужа.
      – В этот четверг годовщина нашей свадьбы, позволь напомнить на случай, если ты забыл. Мы собирались…
      Он кивнул:
      – Помню. Поверь, дорогая, я отложил бы поездку, если бы мог, но ничего не получается. Вот уже в течение двух лет этот клиент доверяет ведение своих дел исключительно мне, и я никак не могу послать кого-нибудь другого.
      – Все же…
      Брендон остановился и обнял Эшли за плечи.
      – Мне не хочется уезжать, но нужно, – сказал он. – У клиента проблема, ее решение нельзя отложить даже на день. Я понимаю твои чувства и сам испытываю то же, однако…
      Как всегда, ей не удалось скрыть свое разочарование – оно так и сверкало в прекрасных темных глазах.
      – Понимаю. Или по крайней мере пытаюсь понять, – вздохнула Эшли. – Если помнишь, выходя замуж, я обещала почитать и любить тебя в радости и горе… И даже несмотря на наличие придирчивых клиентов… Хотя иногда…
      Брендон поцеловал жену в лоб.
      – Постараюсь вознаградить тебя за это огорчение и за то, что ты так хорошо держишь свои клятвы, – пообещал он. – Вернусь домой в пятницу. Может быть, отправим Роберта к твоим родным, а сами укатим в Биг-Сур? Только ты и я. Снова остановимся в «Вентане»…
      Эшли, прищурив глаза, посмотрела на мужа в притворном гневе:
      – Думаешь, меня можно подкупить, Холлистер?
      – Ну… – Брендон закатил глаза с выражением полнейшей невинности на лице.
      – По правде говоря, можно. – Эшли обхватила руками его запястья. – Эта дата и тебя касается, между прочим. Постарайся сдержать обещание и быть здесь в пятницу. В противном случае тебе может показаться, что ты живешь в монастыре!
      Брендон усмехнулся:
      – Интересно, почему из всех женщин Сан-Франциско меня угораздило влюбиться именно в такую сумасбродку?
      – А куда тебе было деваться? – поддразнила мужа Эшли и поцеловала его. – Ты у нас простак, любой девице ничего не стоит обвести тебя вокруг пальца.
 
      Эшли повернулась в постели и вытянула правую руку, отыскивая мужа. Не обнаружив его, вздрогнула, забыв на мгновение, что он улетел в Денвер. Села на постели, откидывая с лица волосы. Она терпеть не могла, когда Брендон уезжал, пусть даже ненадолго. Терпеть не могла спать одна.
      – Мне без тебя не по себе. Что поделаешь? Живого человека обнимать приятнее, чем подушку, – шутя говорила она Брендону.
      Часто, просыпаясь ночью, Эшли металась и вертелась до тех пор, пока не прижималась к нему, обхватив руками. Ощущение сокровенной близости этих мгновений вносило покой в ее душу, как будто весь мир за стенами спальни с его тревогами и заботами переставал существовать. «Романтика еще не исчезла из наших отношений, – нередко думала Эшли. – Если на то пошло, она чувствуется даже сильнее, чем когда бы то ни было».
      Эшли притянула к себе подушку Брендона, крепко обняла ее и улыбнулась в темноте, предвкушая уик-энд в Биг-Суре. У нее все-таки на редкость романтичный муж. Многим ли придет в голову в годовщину свадьбы отправиться с женой в то место, где они впервые занимались любовью? «Очень немногим, – ответила она себе. – Кому захочется провести половину уик-энда за рулем?»
      При взгляде на телефон на ночном столике возникло искушение позвонить Брендону в отель. Сейчас в Денвере восемь часов; он, наверное, завтракает у себя в номере. Дважды протягивала она руку к аппарату, но в последний момент останавливалась. Может, он уже ушел, пыталась урезонить себя Эшли.
      И тут телефон внезапно зазвонил – Эшли даже подскочила от неожиданности.
      – Алло?
      В знакомом голосе на другом конце провода послышались веселые нотки:
      – Моя дорогая, отчего ты такая сердитая с утра? Я тебя разбудил?
      – Брендон! – изумилась Эшли. – Ты просто читаешь мои мысли!
      – Что?
      – Я лежу тут и раздумываю, не позвонить ли тебе. Как Денвер?
      – Снег, – ответил он. – Мне вот что пришло в голову… Может, ты прилетишь сюда? Мы могли бы провести вместе вечер четверга, съездить в Аспен или Вейл…
      – Нет уж! – прервала его Эшли. – Обещал мне Биг-Сур, так держи слово!
      – Подумай хорошенько, не изменить ли планы? Ты ведь никогда тут не бывала.
      – В жизни не стояла на лыжах, – рассмеялась она. – Наверняка немедленно врежусь в какое-нибудь дерево.
      – Думаю, из тебя получится замечательная лыжница, стоит лишь попробовать, – возразил Брендон. – С твоим чувством равновесия и координацией…
      – Все это, может быть, и так, но вот смелости мне не хватает, – призналась Эшли. – Давай лучше просто поедем в Биг-Сур. Там я смогу делать то, что у меня уж точно получается хорошо.
      – Вот тут ты абсолютно права, – прозвучало на том конце провода. – Думаю, твой настоящий талант открылся мне именно в Биг-Суре.
      Эшли засмеялась:
      – Уверена, ты имеешь в виду не тот портрет, который мне не удалось тогда закончить.
      – Нет, по правде говоря.
      – Как у тебя дела? – спросила Эшли, резко меняя тему разговора.
      – Лучше не бывает. Если все пойдет хорошо и сегодня, может быть, я даже успею к четвергу вернуться домой.
      – Вот это было бы замечательно!
      – Знаю. Я скучаю по тебе, любимая, – сказал Брендон.
      – Я тоже. Как и наш сын. – Свесив ноги с постели и прижав плечом телефонную трубку к уху, Эшли поправила непокорную бретельку ночной рубашки, сползшую с плеча. – Каюсь, я еще не освоила маневрирование этими быстроходными катерами с дистанционным управлением, которые ты ему купил.
      – Ты когда повезешь его в Санта-Елену, в пятницу? – весело спросил Брендон.
      – Наверное, стоит сделать это утром в четверг, раз есть надежда, что ты можешь вернуться пораньше. Тогда у нас была бы самая настоящая годовщина свадьбы… Только ты и я… – Голос Эшли звучал так ласково, что не составляло труда догадаться, какие картины рисовало ее воображение.
      – Ну… Учитывая открывающиеся перспективы, я должен сделать все, чтобы сегодня не возникло никаких осложнений, – сказал Брендон. – Хотя будет нелегко думать о делах, зная, что ждет меня дома.
      Эшли снова засмеялась:
      – Только непременно сообщи мне, когда прилетаешь. Я встречу тебя в аэропорту.
      – Хорошо. А теперь я, пожалуй, побегу. А то сегодняшняя встреча может так и не начаться, не говоря уж о том, чтобы закончиться.
      – Все правильно, – понимающе ответила Эшли. – Люблю тебя.
      После того как их разъединили, она прошептала, все еще держа трубку обеими руками:
      – Ох, я и вправду люблю тебя, Брендон. Приезжай поскорее, мой дорогой.
 
      Эшли стояла перед мольбертом, глядя на незаконченный морской пейзаж, над которым работала. Дело не клеилось, несмотря на все ее усилия. «Может быть, имеет смысл отложить его на время и поработать над чем-то другим? – огорченно думала она. – Или вообще сжечь и начать все сначала?.. Сколько времени я с ним вожусь – и все без толку».
      Истина же состояла в том, что сегодня ей никак не удавалось сосредоточиться на работе, ни на этой, ни на какой-либо другой. Рано утром она отвезла Роберта к родителям, и теперь, в отсутствие Брендона и сына, чувствовала себя невыносимо одиноко в большом, внезапно опустевшем доме. Время от времени она неожиданно замечала, что палитра и кисти отложены, а сама она стоит у окна, точно надеясь увидеть сына, карабкающегося в домик на дереве. Или спускается по лестнице в кабинет Брендона. Или с рассеянным видом бродит по кухне. «И как это я когда-то могла жить одна?» – спрашивала себя Эшли, поражаясь тому, что чувствовала сейчас.
      Она в который раз проверила время. Еще два часа – и можно отправляться в аэропорт. Самолет Брендона должен прибыть в шесть, но лучше выехать пораньше, на случай возможных пробок на шоссе или других задержек, которые всегда могли возникнуть.
      Эшли приняла душ, оделась, подошла к большому зеркалу в спальне. И вдруг с особенной остротой ощутила, как сильно изменилась за девять лет, прошедших со времени отъезда из долины Напа. Она смотрела на свое отражение и как будто воочию видела в зеркале Абби Гианнини, юную девушку со свежим личиком, в джинсах и свободной деревенской рубашке – типичном для нее наряде тех времен. Какой контраст с элегантной Эшли Гордон-Холлистер, в платье от модельера, сшитом в соответствии с ее личным замыслом и вкусами! Ей всегда нравились смелые цветовые сочетания, эффектный стиль и модные шляпки. Там, среди виноградников, такие туалеты выглядели бы неуместно, зато для мира богемы Сан-Франциско годились в самый раз. Решительно, сейчас перед ней стояла совершенно другая женщина, за девять лет прошедшая долгий путь. Девять лет… А казалось, позади целая жизнь.
      Внезапно мысли Эшли прервал резкий телефонный звонок. Она торопливо сняла трубку, почти со страхом – вдруг это Брендон, который хочет сообщить, что задерживается в Денвере еще на день?
      – Алло?
      – Эшли… Хорошо, что успела. Я боялась, что ты уже уехала в аэропорт. – Голос на другом конце провода принадлежал ее художественному агенту, Мелани Мастерс.
      – Нет еще, но скоро поеду.
      – Поэтому я и бросилась звонить тебе прямо сейчас, – сказала Мелани. – Мне известно о твоих планах на этот вечер. Вот я и подумала, что вы с мужем, может быть, захотите заодно отпраздновать еще одно событие, когда будете откупоривать шампанское.
      – У тебя есть для меня чек? – предположила Эшли.
      – Нет, кое-что получше. Это выяснилось буквально сию минуту, Эшли… В конце марта в Лондоне решено организовать твою выставку. Персональную, понимаешь?
 
      Нервничая, Эшли ходила туда и обратно по оживленному терминалу международного аэропорта Сан-Франциско. Скоростное шоссе вдоль побережья оказалось на редкость запружено машинами, и она приехала позже, чем планировала. Однако служащий за стойкой справочного бюро сообщил ей, что рейс, которым должен был прилететь Брендон, задерживается из-за снежного бурана над Скалистыми горами.
      Хотя оба они, и Эшли и Брендон, в принципе летать не боялись, она всегда беспокоилась, когда ему случалось лететь в это время года. Обильный снегопад разразился над территорией почти всех восточных штатов. Снежная крошка и оледенение делали полеты небезопасными.
      Эшли снова нетерпеливо взглянула на часы. Самолет должен был приземлиться уже почти час назад. Что их задержало?
      Ей не терпелось рассказать Брендону новость, услышанную от Мелани. Лондон! Эшли до сих пор ни разу не выезжала из страны. Это будет настоящий медовый месяц, пообещала она себе. Медовый месяц, которого в свое время у них не было. Брендон, конечно, тоже поедет: такое событие без него – нет, это невозможно! Уж как-нибудь фирма на пару недель отпустит незаменимого работника. Они прекрасно проведут время, пусть даже для нее это будет деловая поездка.
      На мгновение возникла мысль взять с собой Роберта, но Эшли тут же отбросила ее. Без сомнения, с бабушкой и дедушкой сыну будет интереснее. Сколько она сможет уделить ему времени там? Совсем немного, разве что по вечерам. Но обычно в половине десятого он уже крепко спит… Став постарше, Роберт получит от подобного путешествия больше удовольствия. Со временем они могли бы вместе побывать в Париже, Риме и Амстердаме…
      Эшли снова взглянула на часы и решила еще раз выяснить у служащего, как обстоят дела. Однако едва она сделала несколько шагов по направлению к стойке, как путь ей преградил Гарри Вилкокс, старший партнер Брендона по фирме.
      – Гарри… Что ты тут делаешь? – удивленно спросила Эшли. – Разве Брендон не сообщил тебе, что я его встречу?
      На лице Вилкокса застыло странное выражение, которое смутило ее.
      – Присядем, Эшли.
      Сама не зная почему, она ощутила волну паники. И упрямо покачала головой.
      – Самолет задерживается, Гарри. Я как раз собиралась выяснить…
      – Сядь! – почти крикнул он, обхватив ее за плечи.
      – Нет, Гарри. – Голос Эшли упал до шепота. Что-то случилось, без сомнения. И ей не хотелось слушать то, что Вилкокс собирался сообщить.
      Но пришлось.
      – Катастрофа, Эшли. – Слова обрушились на нее, точно удар молота. – Самолет… разбился в районе Сьерра-Невады.
      – Брендон… – Ее начала бить неудержимая дрожь.
      «Нет… Это невозможно, – бешено металось в голове. – Мы же собираемся в Биг-Сур на уик-энд, чтобы отпраздновать годовщину свадьбы. Все будет как в первый раз. А потом поедем в Лондон, проведем там медовый месяц, которого у нас не было. Брендон будет так гордиться мной, когда узнает о выставке. И мы заведем еще одного ребенка… Может быть, на этот раз крошечную девочку. – В поле зрения Эшли попало полное тревоги лицо Гарри Вилкокса. – Нет… Этого просто не может быть. Не с нами. Не сейчас».
      – Гарри… Пожалуйста… – умоляющим голосом пролепетала она. – Нет…
      Слезы хлынули по щекам, размазывая макияж.
      – Произошло крушение, – напряженным тоном сказал Вилкокс, не позволяя Эшли вырваться и уйти. – Никто не уцелел.
      Глаза у нее остекленели, точно у насмерть перепуганного животного. Голова покачивалась – туда и обратно, туда и обратно. Эшли никак не удавалось до конца осознать и принять реальность случившегося.
      – Нет…
      – Он погиб, Эшли. Брендона больше нет.
      Она поднесла руку ко рту, онемев от ужаса. И рухнула бы на пол, если бы Вилкокс не подхватил ее. Эшли не слышала сообщения, прозвучавшего по системе громкого оповещения, не осознавала реакции на него убитых горем людей.
      «Это просто дурной сон», – подумала она, прежде чем погрузиться во тьму.

      – До сих пор не могу поверить. – Эшли стояла у окна кухни, не сводя взгляда с Роберта и отца, гуляющих на маленьком дворе позади коттеджа. – Я сделала все, что нужно, отдала необходимые распоряжения и умом понимаю, что потеряла Брендона, но сердце никак не желает с этим смириться. – Она повернулась к матери, нервно ломая руки. – Даже не представляю себе, как сообщить Роберту о том, что его отца больше нет. Наверно, это будут самые трудные мгновения в моей жизни. По дороге сюда сегодня утром я только об этом и думала, все время пыталась подыскать подходящие слова… Но их не существует, подходящих слов. Никакие слова не облегчат для Роберта понимание ужасной истины: его отец… – Эшли резко смолкла, не в силах озвучить правду.
      Некая глубинная часть ее души продолжала верить, что если не облекать реальность в слова, может быть, каким-то чудом эта реальность и вправду окажется несуществующей.
      Лючия Гианнини с огорченным выражением лица слушала дочь, понимая, какую боль испытывала та, но не зная способа помочь ей.
      – Хочешь, твой папа или я скажем ему? – спросила она.
      – Спасибо, мама, нет. – Эшли устало покачала головой. – Роберт совсем недавно начал осознавать, что это такое – смерть. Помню, как он расстроился, когда прошлым летом умерла его морская свинка. Думаю, я должна быть рядом в этот ужасный момент – ему понадобится моя помощь. – «А мне – его», – мысленно закончила она.
      – Когда ты собираешься сказать ему? – спросила мать.
      – Сегодня. Сейчас. Как можно скорее. Я и так уже слишком затянула, – ответила Эшли, не сводя пристального взгляда с сына, увертывающегося во дворе от дедушки. – Я решила сделать это сразу после возвращения с озера Тахо.
      На протяжении двух последних дней ей пришлось пройти через все мучительные, но неизбежные процедуры, связанные со смертью: отдать распоряжения относительно похорон, приготовить погребальную одежду, приобрести участок на кладбище, которого у них еще не было… Однако все это Эшли делала точно сомнамбула, в полной мере не отдавая себе отчета ни в своих поступках, ни в происходящем вокруг. Ее действия направлял примитивный, но мощный инстинкт выживания, скрытый глубоко внутри. Именно он помог ей почти на «автопилоте» пройти кажущийся бесконечным, невыносимо мучительный путь.
      Эшли знала, что отправила телеграмму родителям Брендона – разговаривать с ними у нее не было сил, – но не помнила когда и как. О встрече с владельцем похоронного бюро остались лишь смутные воспоминания. Единственное, что она была еще способна сделать теперь, единственное, что она должна быласделать, – это сообщить новость сыну, объяснить, что его отец никогда больше не вернется домой.
      Несколько долгих мгновений Эшли постояла у окна, потом глубоко вздохнула, рывком распахнула дверь и вышла на заднее крыльцо.
      – Роберт! – позвала она.
      Мальчик поднял голову и широко улыбнулся, увидев ее.
      – Мама! – воскликнул он и со всех ног помчался к ней. – А папа с тобой?
      Теперь предстояло самое трудное.
 
      – Я не понимаю, мамочка. – Роберт удивленно смотрел на Эшли. На его личике возникло выражение беспокойства, яркие голубые глаза наполнились слезами. – Ты говорила, что папа сегодня приедет домой, а теперь…
      – Да, да, дорогой, все так. Но произошел несчастный случай. – Она откинула со лба Роберта прядь густых светлых волос. – Твой папа ехал домой, летел на самолете к нам. Я ждала его в аэропорту. Погода испортилась, началась снежная метель, и… что-то произошло. Неизвестно, что именно. Может быть, и никогда не станет известно. Самолет разбился, и папа погиб.
      До Роберта по-прежнему в полной мере не доходило, что это такое – смерть.
      – Он никогда не вернется?
      Эшли погладила сына по головке.
      – Нет, дорогой, никогда. – Она помолчала. – Помнишь, как умерла твоя морская свинка? – Роберт кивнул. – Помнишь, как мы все пошли на задний двор, и папочка вырыл ямку, и мы похоронили зверька?
      – Угу…
      – Сначала мы по очереди вспоминали о том, какая славная была эта морская свинка и как мы любили ее. А потом опустили в ямку, и папа закопал ее. Помнишь все это? – спросила Эшли, и мальчик снова кивнул. – Теперь мы должны так же попрощаться с папочкой, – мягко продолжала она ломким голосом, сдерживаясь из последних сил. – Соберем всех наших друзей, всех, кто любил папу, и…
      – Нет! – Роберт яростно затряс головой. – Не хочу, чтобы папу закопали в землю! Не хочу прощаться с ним! Хочу моего папочку! – Мальчик неудержимо разрыдался.
      Эшли притянула его к себе, поглаживая по волосам. Он плакал, уткнувшись ей в грудь.
      – Я все понимаю, дорогой. Мне тоже не хочется прощаться с ним. Я никогда даже не думала о том, что придется прощаться с твоим папочкой. Однако порой у нас просто нет выбора. Иногда все происходит совсем не так, как хочется.
      Боже, как тяжело было говорить ему все это! У Эшли просто сердце разрывалось на части. «Что же делать, малыш? – думала она. – Поплачь. Излей свою боль в слезах, освободись от нее. И может быть, когда-нибудь, когда все будет кончено, мне тоже удастся сделать это».
 
      Эшли, сжимая руку сына, стояла рядом с гробом, который должны были вот-вот опустить в землю. Она не проронила ни слезинки, умудрившись справиться с собой ради Роберта. Как и прежде, как и всегда, он нуждался в ее поддержке, ее силе. Но сейчас больше, чем когда бы то ни было. «Жизнь не остановишь, как бы я ни хотела сейчас этого. И мне есть о ком думать».
      Глядя на ясное голубое небо, Эшли воспринимала его красоту как нечто почти непристойное – такой удивительно хороший день, и обычная жизнь, кипящая вокруг, и все это в то время, когда ее мир рухнул. Почему в такой прекрасный декабрьский полдень, более подходящий для апреля или мая, ей выпала судьба хоронить мужа?
      Слезы сбежали с уголков глаз и заструились по щекам, незаметные под вуалью широкополой шляпы. Эшли взглянула вниз, на Роберта, молча и строго стоявшего рядом в своем темно-голубом костюмчике, который всего месяц назад выбрал для него отец.
      «Брендон всегда гордился своим сыном, – с грустью думала она. – Ему нравилось мечтать о будущем нашего мальчика. Теперь он не сможет даже увидеть, как взрослеет его сын, не узнает, каким человеком тот станет. Брендон многое хотел сделать для Роберта… И ничего этого теперь не будет».
      Почувствовав на плече прикосновение руки матери, Эшли повернулась и успокоила Лючию взглядом, как будто говоря: Все будет в порядке, мама, я обещаю.Отец стоял рядом с матерью, на его глазах тоже блестели слезы. Тони Гианнини, не уронивший ни слезинки в присутствии посторонних с того дня, как тридцать лет назад умер его собственный сын, сейчас оплакивал зятя, которого полюбил как родного. Эшли была бесконечно благодарна отцу за то, что он с распростертыми объятиями принял Брендона в семью даже прежде, чем они поженились. «Брендона любили», – думала она, скользя взглядом по большой группе людей на краю могилы. Такой уж он был человек.
      Эшли посмотрела на Холлистеров, демонстративно стоявших в стороне. Они словно не видели никого вокруг – за исключением, правда, своего внука. Ей вспомнилось, как, приехав в Сан-Франциско, Холлистеры настаивали на том, чтобы похоронить сына в Нью-Йорке, на семейном участке в Лонг-Айленде. И как разозлились, когда Эшли отказалась даже обсуждать это. Она инстинктивно чувствовала, что Брендону такое решение пришлось бы не по душе. Наверняка бы он захотел, чтобы и после смерти расстояние между ним и его родителями осталось неизменным – таким, как при жизни; Эшли была просто уверена в этом. Его дом – их дом – находился в Сан-Франциско, и, вне всякого сомнения, Брендон предпочел бы быть похороненным здесь.
      – Ты виновата в том, что мы не имели возможности видеться с внуком! – Эшли вспомнила это обвинение Клаудии Холлистер, глядя сейчас на свою свекровь. – Ты настраивала Брендона против нас! После женитьбы он не ответил ни на одно наше письмо.
      Все было ложью, от начала до конца. Брендон не поддерживал отношений с родителями, потому что сам не хотел этого. Сколько раз Эшли советовала ему взять Роберта и съездить в Нью-Йорк, без нее, только вдвоем!.. Но она не стала ничего объяснять Клаудии Холлистер. Какой теперь смысл? Да эта женщина никогда и не поверила бы ей. Позже, когда все останется позади, когда Роберт смирится с тем, что его отец умер, она напишет Холлистерам. Предложит как-нибудь отправить к ним мальчика, если, конечно, они захотят. Правда, на будущий год ему предстояло пойти в школу, но существуют ведь и летние каникулы. У нее даже в мыслях не было мешать им встречаться с внуком, хотя ее тревожил вопрос, почему Брендон занимал именно такую позицию. Были же у него для этого веские основания?
      Снова посмотрев на сына, Эшли возблагодарила судьбу за то, что он у нее есть. «Роберт – вот единственная причина для того, чтобы выдержать все это и жить дальше», – подумала она.
      Служба закончилась, и Эшли мысленно вернулась в настоящее. Священник выразил ей свои соболезнования.
      – Спасибо, – ответила она. – Служба прошла прекрасно.
      На самом деле она не слышала ни слова, однако это никого не касалось. Бросив взгляд на Холлистеров, Эшли решила, что нет смысла разговаривать с ними.
      Как только священник удалился, мать и отец тут же подошли к ней.
      – Нам хотелось бы сегодня вечером уехать домой, Абби, – сказал Тони Гианнини, – если, конечно, мы не нужны тебе…
      Эшли покачала головой.
      – Со мной все будет в порядке, – успокоила она отца. Порывисто протянула руки и крепко обняла сразу обоих. – Спасибо. Это очень много значит для меня – то, что вы сейчас здесь.
      – Ты уверена?.. – начала было мать.
      Эшли кивнула, борясь со слезами:
      – Сейчас мне надо побыть одной.
 
      Эшли сама не знала, как ей удалось пережить дни, последовавшие за похоронами. Спала она плохо и, придавленная горем, проводила большую часть долгих ночных часов у окна в спальне Роберта, глядя на залив. Оберегала сон мальчика, успокаивала, когда он просыпался – после смерти отца его часто мучили ночные кошмары. Чувствуя, что сейчас вся ее сила нужна сыну, она не позволяла взять над собой верх собственному страданию, своей личной потребности в эмоциональной разрядке.
      Со времени похорон они с Робертом все время проводили дома, отрезанные от остального мира, ни с кем не встречаясь. Эшли не отвечала на телефонные звонки и отослала уборщицу, сказав, что некоторое время обойдется без ее услуг. С того дня как умер муж, она даже близко не подходила к своей студии. Какой толк? Вместе с Брендоном умерли все ее желания, в том числе и желание рисовать.
      Не проходило дня, чтобы Эшли вновь, минута за минутой, не переживала тот день, когда случилась катастрофа. Тогда она настояла на том, что поедет в район озера Тахо, где разбился самолет, и опознает останки мужа, хотя Гарри Вилкокс предлагал взять эту тяжелую миссию на себя.
      – Нет, я должна сделать это сама, Гарри, – твердила Эшли. – Не увидев его, я никогда до конца не поверю в происшедшее.
      – Ты увидишь его на похоронах, – возразил Вилкокс. – Пойми, тебе это может оказаться не по силам. Там все они… в таком виде…
      – Я должна, Гарри. – Она не хотела даже спорить.
      Хорошо, однако, что Вилкокс поехал с ней. Останки погибших уже перенесли к подножию горы; некоторые лежали на носилках, другие – их было большинство – в джутовых мешках. Увидев тело мужа, Эшли не узнала его. Предполагая, что такое может случиться, Вилкокс захватил с собой для опознания зубоврачебную карту Брендона. От зрелища того, что ей показали, Эшли стало плохо, и ее отвели во временный лазарет. Спасатели были очень заняты, никаких особых эмоций по поводу увиденного они, в силу своей профессии, не испытывали. Никто не обращал на Эшли внимания. Голова у нее кружилась, и, лежа на койке, она без конца повторяла себе, что, может быть, это все же не Брендон, что вдруг каким-то чудом он уцелел…
      – Позвони в Денвер, Гарри, – умоляла она Вилкокса. – Позвони в отель «Браун палас». Может быть, он еще там. Может быть, он не полетел этим рейсом…
      Вилкокс обхватил ее за плечи и грубо встряхнул, пытаясь вывести из состояния истерики.
      – Брендон не в Денвере, Эшли. Он не в отеле. Он мертв. Никто из пассажиров не уцелел!
      – Нет! – Она отчаянно затрясла головой. – Только не Брендон! Я уверена! Я знаю своего мужа, Гарри…
      – Эшли, возьми себя в руки, – настойчиво сказал Вилкокс. – Ты должна взглянуть в лицо свершившемуся факту. Брендон мертв!
      – Нет!
      Однако зубоврачебная карта Брендона подтвердила, что Вилкокс прав.
      Как это могло случиться с Брендоном? – снова спрашивала себя Эшли сейчас. Почему именно ему судьба уготовила лететь этим рейсом, закончившимся так трагически? Но больше всего ее мучала мысль о том, что все это произошло из-за нее. Он постарался закончить свои дела в Денвере побыстрее и полетел более ранним рейсом, потому что так хотела она, потому что ей не терпелось, чтобы он оказался дома на годовщину их свадьбы.
      «У нас были такие чудесные планы, – думала Эшли с горьким чувством обиды на судьбу за несправедливость происшедшего. – Это нечестно!»
      И тут впервые со времени катастрофы она заплакала. По-настоящему заплакала, не сдерживая слез, поддавшись слабости, уступив натиску терзавшей ее боли.
      Внезапно до сознания Эшли дошло, что кто-то настойчиво звонит в дверь. Она заколебалась на мгновение – вдруг, если подождать еще немного, непрошеный гость уйдет?.. Но звонок не смолкал. Эшли вытерла слезы, спустилась по лестнице в холл и открыла дверь.
      – Миссис Эшли Холлистер? – На пороге стоял высокий, худощавый, рыжеволосый мужчина.
      Никогда прежде Эшли не видела его.
      – Да, – настороженно ответила она.
      – Это вам. Всего наилучшего, мэм. – Он повернулся и ушел.
      Эшли проводила посыльного взглядом, неприятно пораженная его жизнерадостным тоном, казавшимся столь неуместным сейчас. Закрыла дверь и взглянула на бумагу, которую держала в руке. В таких конвертах обычно присылают повестки. Распечатав его, она торопливо пробежала взглядом строчки. И сначала ничего не поняла. Потребовалось перечитать еще раз, и только тогда до нее дошло, о чем шла речь.
      – Ах ублюдки, – пробормотала она, с замирающим сердцем осознав новую надвигающуюся беду. – Бесчувственные ублюдки!
      Бросившись в кабинет Брендона, Эшли позвонила Гарри Вилкоксу.
      – Я знаю, ты работаешь только по корпорациям, Гарри, но мне совершенно необходима твоя помощь как адвоката! – В ее голосе сквозил ужас.
      – Успокойся, Эшли, – ответил Вилкокс. – Возьми себя в руки и объясни, что произошло.
      – Как я могу успокоиться? – закричала она. – Эти подлые, бессердечные…
      – Кто, Эшли? – спросил он, пытаясь добиться от нее разумного ответа.
      – Холлистеры! – продолжала бушевать Эшли. – Родители Брендона подали в суд! Хотят получить опеку над Робертом!
 
      Не послушав совета Вилкокса, Эшли пятнадцать минут спустя постучалась в дверь номера отеля на Пасифик-Плаза, где остановились Бредли и Клаудиа Холлистеры.
      – Не стоило тратить время на визит сюда, – прямо с порога холодно заявил ей Бредли Холлистер. – Все, что вы пожелаете сказать, должно быть передано через наших адвокатов.
      – То, что я желаю сказать, ваши адвокаты не станут слушать!
      Эшли, оттолкнув его, ворвалась в номер.
      Из спальни выплыла Клаудиа в бархатном халате, с полотенцем на голове, повязанном наподобие тюрбана.
      – Бредли? Что… – И точно язык проглотила, увидев Эшли. – Что вам здесь нужно?
      – Мне н-н-нужно сказать, что вам никогдане удастся отобрать у меня сына, – выкрикнула Эшли, запинаясь от почти неуправляемой ярости, душившей ее. – Никогда!
      – А это пусть уж суд решает, – спокойно заявил Холлистер, закрывая дверь.
      – Я – мать Роберта! С какой стати вы вообразили, будто можете запросто взять и отобрать его у меня? – дрожа от возмущения, спросила она.
      – Подумаешь – мать! – Клаудиа не скрывала своей враждебности. – С твоей-то биографией…
      – Помолчи, Клаудиа! – сердито оборвал ее Холлистер. – Наши адвокаты…
      Эшли повернулась к нему.
      – Ваши адвокаты… что? – сощурив глаза, подозрительно спросила она.
      – Я отказываюсь продолжать с вами разговор, – все так же раздраженно ответил Холлистер. – Наймите адвоката, пусть он ведет переговоры с нашими.
      – У меня есть адвокат! И запомните, вы, оба. Не важно, сколько у вас денег и сколько высокооплачиваемых адвокатов вы натравите на меня. Хоть целый взвод, если угодно! Вам не удастся отнять у меня Роберта!
      – Наш внук – это все, что осталось от Брендона… – начала было Клаудиа.
      – Вы потеряли Брендона задолго до того, как разбился самолет, – резко прервала ее Эшли.
      – Благодаря тебе, – тут же парировала Клаудиа.
      – Ну уж нет. – Эшли выразительно покачала головой. – Я пыталась убедить его, что нельзя полностью обрывать контакты с родителями. Настаивала, чтобы он с Робертом съездил в Нью-Йорк. Но он сам не хотел! Даже разговаривать о вас не желал – ни о ком из вас! Не знаю, чем именно вы ему насолили. Но теперь, когда стало ясно, что вы за монстры, готова поспорить – это вам далось без труда!
      – Минуточку, юная леди… – попытался было вклиниться Холлистер.
      – Брендон рассказывал, что уехал из Нью-Йорка, стремясь держаться от вас подальше. Говорил, что не хочет работать в фирме отца, потому что ему не нравится, как вы обстряпываете свои дела. Я всегда считала, что он не прав, лишая Роберта возможности видеться с вами, но теперь прекрасно понимаю его! – Эшли буквально клокотала от ярости. – Он никогда не хотел, чтобы вы имели хоть какое-то отношение к жизни нашего сына. Я уважаю его желание и буду придерживаться этого до конца. Вам не удастся сделать из Роберта то, во что вы пытались превратить Брендона!
      Эшли круто повернулась и зашагала к двери.
      – Подождите минуточку, – окликнул ее Бредли Холлистер.
      Эшли остановилась, вновь повернувшись к нему лицом. Их взгляды встретились. Глаза молодой женщины потемнели от гнева, но она молчала, ожидая, что будет дальше.
      – Можно уладить вопрос, не обращаясь в суд, если вы проявите благоразумие, – сказал Холлистер. – Мы бесспорно выиграем это дело, не сомневайтесь. Если же вы сами отдадите нам внука, я готов сделать все, чтобы облегчить ваше положение. Вы сможете видеться с ним, когда захотите. Плюс крупное денежное вознаграждение…
      – Денежное вознаграждение?! – не веря своим ушам, переспросила Эшли. – Ну вы и подонок! Мой сын не продается ни за какие деньги!
      Холлистер глубоко вздохнул.
      – В таком случае увидимся в суде, – решительно заявил он.
      – Нет, мистер Холлистер. – Эшли покачала головой. – Увидимся в аду.
      Она резко повернулась и вышла.
 
      – Ты считаешь, что они и впрямь могут выиграть дело? – Эшли сидела напротив Гарри Вилкокса в его роскошном, обшитом дубовыми панелями кабинете, выходящем окнами на залив Сан-Франциско.
      – Я считаю, что нам придется чертовски трудно, – ответил Вилкокс, подняв взгляд от бумаг, разбросанных на столе. – Холлистеры даже здесь обладают очень большим влиянием. В их распоряжении миллионы и, значит, самые блистательные юристы страны.
      – И от этого зависит судьба ребенка? Вопрос о том, кто будет его опекуном? – спросила Эшли, не веря своим ушам. – У кого сколько денег в кармане и кто наймет более высокооплачиваемых адвокатов?
      – Нет, конечно, нет.
      Вилкокс относился к Брендону как к сыну и искренне симпатизировал Эшли Холлистер. Он знал, что Брендон ни при каких обстоятельствах не захотел бы, чтобы родители воспитывали его сына. Брендон не любил говорить о них, и все же не вызывало сомнений, что у него с родителями отношения были мало сказать напряженные – скорее враждебные. Сейчас Вилкокс считал своим долгом облегчить вдове Брендона то, что обещало превратиться в грязную судебную тяжбу, и сделать все возможное, чтобы ребенок остался при ней. Это будет нелегко, но он был настроен бороться до последнего.
      – Тогда о чем разговор, Вилкокс? Пожалуйста, не надо ничего приукрашивать. Я хочу знать, что нас ожидает. Могут они отобрать его у меня?
      Вилкокс на мгновение заколебался, но потом кивнул.
      – Да. Такое возможно, – признал он в конце концов. – Эшли, мне достаточно хорошо известна репутация Бредли Холлистера. Его обещание ввести в бой тяжелую артиллерию – не блеф. Он никогда не добился бы той власти и влияния, какими обладает, если бы прибегал лишь к пустым угрозам. Тебя вываляют в грязи, если понадобится.
      – Как… – начала было она.
      – Он будет рыться в твоем прошлом, – с некоторым смущением пояснил Вилкокс. – Ему известна твоя репутация как… м-м-м… не слишком разборчивой в связях женщины – все эти слухи, которые ходили тут до того, как его сын на тебе женился. И он составил список всех мужчин, которыми ты когда-либо была увлечена.
      – Была, – медленно повторила Эшли. – Вот ключевое слово здесь, Гарри. Была.С того вечера, как я встретила Брендона, к этому списку не добавился ни один человек.
      Их взгляды встретились.
      – Ты говоришь правду, Эшли? – спросил Вилкокс.
      Она тут же вспыхнула как порох.
      – Да, правду… И если ты не веришь мне, можешь катиться к чертям вместе со всеми прочими!
      – Успокойся. Я должен был задать этот вопрос. Я должен быть уверен, только тогда я смогу основательно подготовиться к слушанию. Мне всегда казалось, что у вас с Брендоном прочный брак, но мало ли что бывает…
      – Я любила Брендона и никогда не изменяла ему с тех пор, как мы встретились. Думаю, и он всегда хранил мне верность.
      Вилкокс не спускал глаз с сидящей перед ним прекрасной молодой женщины в отлично сшитом угольно-черном шерстяном костюме. Темные глаза сверкали, лицо пылало – похоже, один намек на неверность мужу оскорбил ее до глубины души. Ладно, какой бы ни была Эшли Холлистер, в одном Вилкокс не сомневался: она любила своего сына и была готова расстаться скорее с жизнью, чем с ним. Увы, огорченно подумал он, очень много шансов за то, что дело обернется именно так.
      – Думаю, надо быть готовой к худшему, Эшли. Холлистер сделает все, чтобы ты – извини меня – выглядела на этом суде как самая обыкновенная шлюха. Твоя репутация может оказаться сильно подмоченной, когда все закончится.
      – Плевать я хотела на свою репутацию, Гарри. Для меня имеет значение лишь благополучие Роберта, – без колебаний ответила Эшли.
      – К сожалению, одно может оказаться в зависимости от другого, – ответил Вилкокс. – Если Холлистеру с его адвокатами удастся доказать суду, что ты плохая мать, ребенка отдадут им.
      – Это… Это невозможно! Даже думать не хочу…
      – А зря. Мы просто обязаны думать об этом. Нужно подготовиться ко всему, что они могут обрушить на нас. Тебе придется очень нелегко. Придется сидеть в зале суда и слушать, как перемывают твое грязное белье, изображая из тебя дешевую проститутку. И при этом продолжать стойко защищаться…
      Эшли встала, голос ее звучал решительно и твердо:
      – Я могу выдержать все что угодно, Гарри. Но потерять сразу и мужа, и сына…
 
      Эшли неподвижно застыла на своем месте в зале суда, рядом с Вилкоксом. Он предупреждал, что ее ожидают потоки грязи, но это, как выяснилось, было еще мягко сказано. «Просто охота на салемских ведьм», – думала Эшли, слушая показания Бредли и Клаудии Холлистер. Получалось, что Эшли всего лишь охотилась за большими деньгами и именно поэтому заинтересовалась Брендоном.
      – Она использовала все свое влияние, чтобы не подпускать к нам сына. – Клаудиа Холлистер великолепно играла свою роль – ну просто ангел и по выражению лица, и по звучанию голоса. Нет, не ангел, поправила себя Эшли, думать так было бы святотатством. – Женившись на ней, Брендон полностью порвал с нами. Не звонил, не приезжал, не отвечал на письма. Ни разу не позволил нам хотя бы взглянуть на его сына – нашего единственного внука! – Она бросила на судью умоляющий взгляд.
      – Я не раз предлагал сыну вернуться в Нью-Йорк и возглавить юридический отдел «Холлистер интернэшнл», но она ему не позволяла, – сообщил судье Бредли Холлистер. – Подозреваю, из опасения, что мы откроем Брендону глаза на ее мелкие расчеты. Ей было известно, что в один прекрасный день он унаследует все, чем мы владеем. И именно это, по моему глубокому убеждению, было ее целью. Она никогда не любила нашего сына и изменяла ему с того самого дня, как они поженились.
      Эшли вскочила.
      – Ложь, и вы знаете это!
      – Миссис Холлистер! – одернул ее судья. – Мистер Вилкокс, если вы не призовете к порядку свою клиентку, ей будет предъявлено обвинение в неуважении к суду!
      – Эшли, – Вилкокс дотронулся до ее локтя, – сядь. Не давай им карты в руки. Они ведь именно этого и ждут.
      Эшли опустилась в кресло.
      – Ничего не могу с собой поделать, Гарри, – ответила она, понизив голос почти до шепота. – Они лгут. Я знаю это, и им прекрасно это известно.
      – Сейчас для нас важнее всего доказать суду, что они лгут. – Подбадривая Эшли, он сжал ее руку. – Сражение еще не окончено.
      Застыв в напряженном молчании, Эшли сидела и слушала, как некоторые из ее бывших любовников встают и под присягой дают показания, что она спала с ними уже после бракосочетания с Брендоном.
      – Это ложь, – повторяла она Гарри Вилкоксу. – Они все до одного лгут. Интересно, во сколько обошлась Бредли Холлистеру эта постановка?
 
      Слушание продолжалось два дня. На второй день Гарри Вилкокс сделал все возможное, чтобы разрушить в глазах суда искаженный образ Эшли, созданный Холлистерами и их адвокатами.
      – Ваша честь, – обратился он к судье, – у миссис Холлистер не было никакой необходимости искать в браке выгоды. Она не нуждалась в наследстве, которое мог получить ее муж. Эшли Гордон-Холлистер добилась успеха своими собственными силами. Она – известная художница, чьи работы получили признание у нас и за рубежом, в некоторых европейских странах. И, должен подчеркнуть, успех пришел к ней еще до того, как она вышла замуж за Брендона Холлистера…
      Вилкокс приложил все силы, пытаясь найти несоответствия в показаниях свидетелей Холлистеров и доказать, что они лгут. Все эти люди, однако, упорно стояли на своем, слово в слово повторяя то, что говорили раньше.
      – Их и в самом деле отлично натаскали, – посетовал Вилкокс. – Ни одной ошибки, ни одной зацепки, которые позволили бы вывести их на чистую воду.
      – Дела для нас складываются не слишком хорошо, да? – спросила Эшли, когда в конце второго дня они покидали зал суда.
      – Ну… – нерешительно начал было он.
      – Не обманывай меня, Гарри, – настаивала она. – Я должна знать. Скажи все как есть: что, по твоему мнению, будет дальше?
      – Думаю, им удалось создать о тебе плохое впечатление, – вынужден был признать Вилкокс. – Но пока судья не объявит решение, трудно судить точно, насколько силен нанесенный нам удар.
      Эшли слушала его, не в силах ни осознать, ни принять тот факт, что Роберта в самом деле могут отобрать у нее и случится то, чего Брендон никогда не хотел.
      «Я не могу допустить, чтобы это произошло», – упрямо думала она.
 
      Судья удивительно быстро принял решение.
      – Это дурной знак? – допытывалась Эшли у Вилкокса, когда они поднимались по лестнице, ведущей в здание суда.
      – Перестань каркать раньше времени, – одернул ее адвокат. – Ничего плохого пока не произошло.
      – А мне кажется, уже произошло, – мрачно сказала она.
      Когда они вошли в зал суда, Холлистеры уже были там. Бредли Холлистер не смотрел на Эшли, зато его жена одарила свою бывшую невестку самодовольной улыбкой. «Что угодно отдала бы, лишь бы стереть эту улыбку с ее лица, – дрожа от ярости, подумала Эшли. – Если уж на то пошло, что угодно отдала бы, лишь бы этого лица вовсе не существовало». Однако она сдержалась и не произнесла ни слова. Села рядом с Вилкоксом и замерла.
      Наконец вошел судья, все встали. И, как только присутствующие опустились на свои места, судья заговорил:
      – Я рассмотрел проблему учреждения опеки над несовершеннолетним ребенком по имени Роберт Брендон Холлистер. Вопрос оказался непростым…
      Больше Эшли не слышала ни слова. То, как судья смотрел на нее, тон его голоса – все свидетельствовало о том, что она проиграла. Внезапно голос этот отдалился, словно судья стоял в конце длинного туннеля, и зал начал бешено вращаться вокруг нее. Эшли вцепилась в руку Вилкокса – ей показалось, что она падает. Перед внутренним взором возникла отчетливая картина: Вилкокс в аэропорту сообщает ей о смерти Брендона.
      Судья говорил что-то о соблюдении интересов Роберта.
      – …оба доказали, что хотят и способны создать для ребенка атмосферу прочной семьи, в которой мальчик сейчас нуждается как никогда…
      «О Господи, нет, – по-прежнему чувствуя головокружение, подумала Эшли. – Это невозможно… нет…»
      – Миссис Холлистер, согласно решению суда, вы должны передать ребенка мистеру и миссис Бредли Холлистер не позднее полудня пятницы, пятнадцатого февраля, – закончил свою речь судья.
      «Ему тоже хорошо заплатили», – подумала Эшли, обезумев от горя. Прежде чем Вилкокс успел остановить ее, она вскочила и гневно закричала, обращаясь к судье:
      – Вы не имеете права допустить такую несправедливость! Неужели вам не ясно, что они творят? Или Бредли Холлистер и вас купил?
      – Миссис Холлистер! – возмутился судья. – Предупреждаю, подобные выходки могут иметь для вас весьма тяжелые последствия!
      – Эшли! – Вилкокс потянул ее за руку, пытаясь усадить на место.
      В ярости оттолкнув его, она снова повернулась к судье.
      – Что вы можете мне сделать? – звенящим от негодования голосом спросила она. – Что вы можете мне сделать хуже того, что уже сделали?
      С этими словами Эшли выбежала из зала, не обращая внимания на призыв судьи вернуться.
      Выйдя спустя некоторое время, Гарри Вилкокс обнаружил, что она стоит, прислонившись к стене зала суда и сотрясаясь от неудержимой дрожи.
      – Не знаю даже, что и сказать, – заговорил он огорченно, пытаясь хоть как-то успокоить Эшли.
      – Это не твоя вина, Гарри, – дрожащим голосом ответила она. – Ты сделал все, что можно, учитывая сложившиеся обстоятельства. Откуда тебе было знать, что здесь все подкуплены Холлистерами, кроме нас с тобой?
      В этот момент двери распахнулись, появились Холлистеры и направились к ним.
      – Я приеду за Робертом в пятницу, ровно в полдень, – холодно изрекла Клаудиа, обращаясь к Эшли. – Позаботьтесь о том, чтобы к этому времени он был готов. Прямо оттуда мы полетим в Нью-Йорк, я не желаю опаздывать в аэропорт.
      – Ведьма проклятая… – начала было Эшли, сжав кулаки. Вилкокс схватил ее за руку, опасаясь, что она может ударить свою противницу.
      – Поняли наконец, что у вас не было ни малейшего шанса выиграть? – Клаудиа не упустила случая уколоть Эшли, желая извлечь все возможное удовольствие из одержанной победы.
      – Я с вами еще не закончила, – с угрозой ответила Эшли.
      – Вы, может, и нет. Зато я очень надеюсь, что после нашего отъезда в Нью-Йорк мы никогда больше не увидимся, – отрезала Клаудиа, тем самым ясно давая понять, что ни о каких посещениях Роберта не может быть и речи.
      – Нет, яне закончила. Отнюдь нет, – повторила Эшли. – И вы еще горько пожалеете о том, что затеяли все это.
      Она резко повернулась и покинула здание суда, провожаемая недоверчивыми взглядами Холлистеров.
 
      – Помни, что я говорила тебе, умница мой. – Эшли стояла на коленях на лазурно-голубом ковре в спальне Роберта, поправляя на мальчике рубашку. – Как бы ни было трудно, можно вытерпеть все, если знаешь, что это временно.
      – Что такое… вре… временно? – спросил мальчик. Лицо Роберта покраснело от слез. Он начал плакать вчера вечером, заснул в слезах, и Эшли никак не могла его успокоить.
      – Временно? Это означает – не навсегда. На время. – Она и сама изо всех сил старалась не заплакать. – Это означает, что никто не в силах разлучить нас надолго.
      – Я вообще не хочу разлучаться с тобой, мамочка. Почему мне нужно ехать с ними? Я их не знаю. Ты говорила, они мои дедушка и бабушка, но я их не знаю.
      – Они – отец и мать твоего папочки, – сказала Эшли. – Ты никогда не виделся с ними прежде, потому что они живут слишком далеко отсюда. Но они любят тебя. Это правда. Ты – все, что у них осталось от твоего папы, их сына.
      Она ненавидела Бредли и Клаудиу, и все же ни в коем случае нельзя было говорить Роберту правду, пугая ребенка еще больше. Нужно было подготовить его так, чтобы он страдал как можно меньше, пока она не найдет способ отобрать у них мальчика.
      – Если они меня любят, зачем так делают? – не унимался он. – Зачем увозят от тебя?
      – Мне бы очень хотелось объяснить тебе это, дорогой, но, по правде говоря, я и сама не понимаю. – Эшли пригладила его волосы и заставила себя улыбнуться. – Это ненадолго, вот увидишь.
      – Ты не можешь не отпускать меня?
      Некоторое время она пристально смотрела на сына. Как объяснить ему, что у нее нет выбора? Может, он думает, что провинился и его так наказывают? Роберту могло прийти в голову все что угодно, ведь он не понимал, не мог понять происходящего. У Эшли просто сердце разрывалось при мысли о том, с каким чувством и в каком настроении она его отсылает.
      – Будь у меня возможность, я никогда не отпустила бы тебя. – Эшли вытерла слезы сына носовым платком. – Мне нечего сказать тебе больше. По крайней мере пока.
      – Но ты же моя мать! Ты – главная, ты всегда знаешь, что надо делать. – Роберт казался маленьким, испуганным, загнанным в угол зверьком.
      Эшли глубоко вздохнула.
      – На свете есть люди главнее матерей, которые имеют право даже им указывать, что делать, – слабеющим голосом ответила она. – Иногда, в некоторых обстоятельствах. И это, мой дорогой, один из таких случаев. К несчастью. Они не правы, но я пока бессильна.
      – Ты ведь приедешь за мной, правда? – Мальчик смотрел на нее так умоляюще, что на мгновение у Эшли возникло безумное желание схватить его и убежать как можно быстрее и дальше. «Мне наплевать, даже если всю оставшуюся жизнь придется скрываться от закона, – подумала она. – Но для тебя это будет не жизнь, Роберт. Должен существовать лучший способ».
      В дверь позвонили, прервав ее мысли.
      – Пришли, – печально промолвила Эшли, взяла сына за руку и спустилась по лестнице. За дверью стояли Клаудиа Холлистер и двое полицейских в форме.
      – В этом нет нужды, – спокойно сказала Эшли, взглянув на них.
      – Позвольте уж мне судить, – возразила Клаудиа. – Я должна обезопасить себя от возможных глупостей с вашей стороны.
      – Они напугают Роберта, – настаивала Эшли. – Или вам безразлично?
      – Конечно, нет! – вскинулась Клаудиа. – Ладно, это не моя инициатива. Их прислал суд.
      – По вашей просьбе, без сомнения… Чемоданы Роберта упакованы. Пусть кто-нибудь поднимется…
      – Ни к чему, – оборвала ее Клаудиа. – Дома я куплю ему все новое.
      – Его дом здесь! – не выдержала Эшли, однако тут же взяла себя в руки и заговорила тише: – Есть несколько любимых вещей, с которыми ему не хотелось бы расставаться.
      Клаудиа некоторое время молча смотрела на невестку, потом кивнула и обратилась к одному из полицейских:
      – Не будете ли вы так любезны принести багаж ребенка?
      Он кивнул. Эшли показала жестом, что ему нужно подняться по лестнице.
      – Первая дверь направо.
      Полицейский с двумя чемоданами вернулся очень быстро. Клаудиа попыталась взять Роберта за руку, однако он отпрянул от нее.
      – Я не хочу ехать с вами, – упрямо заявил мальчик.
      – Тебе придетсяпоехать со мной, – тут же жестко среагировала Клаудиа. – Но не сомневаюсь, как только ты привыкнешь, тебе понравится жить в Нью-Йорке. Я велела привести для тебя в порядок бывшие комнаты твоего отца и…
      – Я не хочу ехать с вами! – закричал Роберт, снова вырываясь из ее руки. – Хочу остаться здесь, с мамочкой! – Дрожа, он вцепился в Эшли. – Пожалуйста, не отдавай меня им, мамочка! Пожалуйста!
      Взглянув на Клаудиу с неприкрытой ненавистью в глазах, Эшли опустилась на колени перед сыном.
      – Это ненадолго, мальчик мой… обещаю, – прошептала она. – Никогда не забывай, как сильно я люблю тебя, даже если временами будет казаться…
      Эшли так и подмывало наброситься на злодейку, несмотря на присутствие полицейских, и ее остановило лишь то, что Клаудиа уже крепко держала Роберта за руку. Эшли поцеловала сына на прощание и, стоя в дверях, смотрела, как они усаживаются в автомобиль и отъезжают. Потом закрыла дверь и прислонилась к ней, теперь уже не сдерживая слез. Отчаянное выражение личика сына, вырванного у нее из рук, подействовало на Эшли как выстрел в сердце. Весь мир в одно мгновение рухнул, развалившись на части. Выцарапать этой подлой женщине глаза! Убить их обоих – Клаудиу и ее всесильного мужа, убить своими руками!
      «Так или иначе я должна найти способ вернуть тебя, сыночек мой, – думала она, исполненная решимости. – И когда это случится, они заплатят за все, что сделали твоему отцу, а теперь и нам с тобой.
      Я уничтожу их обоих».

      Вооруженный охранник совершал обход помещений ювелирной фирмы «Ферран-Бессежес» на улице Франко. Звук его шагов по мраморному полу эхом разносился по опустевшему зданию. Убедившись, что все в порядке, он устроился в кресле в углу большого торгового зала. На прилавках под стеклом лежало множество футляров и коробок, в данный момент пустых – на ночь драгоценности убирали в хранилище в задней части здания.
      Решив немного вздремнуть, охранник еще раз возблагодарил судьбу за то, что его наниматель этой ночью явиться сюда не сможет. Он на неделю уехал в Лион, и потому никакие проверки охраннику сегодня не грозили. Если бы босс застал его дремлющим на работе, тогда… И с чего это шеф вечно суетится? Ночью тут так же спокойно, как в… могиле.
      По странному совпадению, у Коллина, прятавшегося в хранилище, в этот момент возникла такая же мысль. Он сидел на полу в углу одного из помещений, прислонившись спиной к стене, вдоль которой тянулись длинные ряды выдвижных ящиков, предназначенных для хранения драгоценностей. Глядя в темноту, Коллин дышал через кислородную маску, плотно прилегающую к лицу. Ему предстояло провести здесь несколько часов, но ощущение было такое, точно он похоронен заживо. В таком месте запросто может развиться клаустрофобия.
      Коллин достал из кармана великолепное ожерелье, отделанное бриллиантами и сапфирами. Отец подарил его матери на двенадцатую годовщину их свадьбы. Понадобилось почти три года, чтобы установить, где это ожерелье теперь: оно перепродавалось дважды и в конце концов оказалось здесь, в хранилище одного из самых известных парижских ювелиров. И на этом его странствия закончатся. Глядя на ожерелье, Коллин вспомнил, когда в последний раз видел украшение на матери. Это было тем самым знаменательным вечером, во время их разговора по душам перед поездкой родителей в Каракас. Все помнилось так отчетливо, точно происходило вчера. «Теперь эта вещь вернется туда, где и должна быть», – с торжеством подумал он.
      Убрав ожерелье в рюкзак, Коллин на некоторое время сдвинул кислородную маску, чтобы закрепить на плечах лямки рюкзака. Мгновенно возникло легкое головокружение, пришлось тут же снова надвинуть кислородную маску на лицо и сделать глубокий вдох.
      Это было одно из самых его дерзких дел. Потребовалось немало времени, чтобы точно рассчитать, как проникнуть в хранилище и спрятаться там, оставшись незамеченным до момента закрытия магазина. За последние недели Коллин не раз заходил сюда, обязательно изменяя свою внешность.
      Удалось выяснить, что днем хранилище практически никогда не остается без присмотра. Его дверь управлялась автоматически, с помощью специального таймера. Она закрывалась тотчас же после закрытия магазина и отпиралась каждое утро непосредственно перед его открытием. Стало ясно, что, проникнув в хранилище, Коллин должен будет провести там всю ночь – даже его непревзойденное искусство открывания всяческих дверей и запоров в данном случае не позволило бы выбраться наружу раньше установленного времени. Пришлось затратить немало сил и изрядно поломать голову, но в итоге возник план, который, по его убеждению, непременно должен был сработать.
      Сегодня в первой половине дня Коллин вошел в магазин. Темные волосы прикрывал светлый парик, щеки казались полнее от подложенной под них губки, зеленые контактные линзы изменили цвет карих глаз. Одетый по последней моде, он выглядел как человек состоятельный, которому по карману любая выставленная здесь драгоценность, и говорил по-французски с заметным немецким акцентом. Коллин прохаживался по залу, разглядывая драгоценности в футлярах и дожидаясь момента, пока оба продавца займутся другими клиентами. Как только это произошло, он вытащил из кармана крошечный цилиндрик и, проткнув его булавкой, швырнул в угол зала, за один из стоящих там ящиков. Приспособление тут же начало испускать дым и разбрызгивать по сторонам огненные искры. Прошло всего несколько секунд, и резко, оглушительно взвыла сирена пожарной сигнализации. Все, включая Коллина, бросились к выходу. Он взглянул на часы. Времени оставалось более чем достаточно, чтобы успеть вернуться в отель и подготовиться ко второй фазе операции.
      Точно в пять вечера Коллин снова пришел в магазин, на этот раз изображая электромонтера. Просторный грязноватый рабочий халат с подшитыми внутри прокладками придавал ему вид толстяка. На этот раз он надел парик с кудрявыми темными волосами и приклеил пышные усы, изменив форму носа и щек с помощью все той же губки. В руках электромонтер нес большой ящик с инструментами.
      – Думаю, это было просто короткое замыкание, – заявил он на беглом французском, приступив к проверке проводки и щитков с предохранителями.
      Оказавшись в какой-то момент без присмотра охранников, Коллин вытащил из ящика с инструментами кусок сухого льда и засунул в один из щитков с предохранителями. Потом достал банку с содовой водой, открыл ее и медленно вылил на сухой лед. Как и следовало ожидать, повалил густой дым.
      – Наверно, вам лучше очистить помещение от покупателей, – заявил Коллин управляющему. – Проблема серьезнее, чем казалось вначале. Сейчас я на скорую руку устраню неполадку, но довести дело до конца смогу только завтра. Мне понадобятся помощь и кое-какие дополнительные инструменты. До тех пор магазин лучше закрыть.
      Когда уже почти все посетители и служащие вышли, Коллин под предлогом того, что ему нужно собрать инструменты, проскользнул в хранилище, затаился там и дождался, пока массивная дверь закрылась. Помещение погрузилось во тьму. Тогда он содрал парик и усы, вытащил куски губки и спрятал все это в ящик с инструментами. Снял халат, оставшись в своей обычной одежде – черном свитере с высоким воротом, брюках и кожаной куртке. Включил фонарик и принялся просматривать содержимое выдвижных ящиков, пока не нашел то, что искал.
      Ему предстояла долгая ночь. Коллин уселся, достал из ящика с инструментами бутерброд и термос и перекусил при свете фонарика. Периодически посматривал на часы, поскольку заранее рассчитал, на какое время хватит воздуха в помещении хранилища. Незадолго до окончания этого срока он взял из ящика с инструментами небольшой баллон с кислородом и маску, устроился поудобнее и погрузился в беспокойные раздумья о том, как осуществить следующий, завершающий этап операции, а именно: целым и невредимым выбраться из хранилища, когда утром оно откроется.
 
      Решающий момент приближался. Шесть утра – через час хранилище откроется. За это время нужно было полностью подготовиться. Как только в семь часов массивная дверь плавно отъедет в сторону, на раздумья не останется ни секунды. Снаружи будут ждать управляющий и по крайней мере два охранника, чтобы перенести в торговый зал драгоценности, предназначенные для продажи. Весь расчет строился прежде всего на эффекте неожиданности. Действовать надо молниеносно, чтобы они не успели выхватить пистолеты до того, как Коллин окажется достаточно далеко.
      Он очень тщательно продумал каждый свой шаг, не оставил без внимания ни одной детали. Блэкджек многому научил его, но прежде всего именно этому – ничего не упускать. «Исходи из того, что произойти может все», – твердил ему наставник.
      Сдвинув кислородную маску и достав из ящика с инструментами пару роликовых коньков, Коллин мысленно улыбнулся. «Учение пошло мне впрок, – удовлетворенно подумал он. Снял ботинки, надел коньки и плотно зашнуровал их. – Надо же, всего несколько хорошо смазанных колесиков – и быстрое бегство обеспечено». Эта мысль заставила его улыбнуться. Можно не сомневаться: те, кто будет ждать за дверью, чертовски удивятся, когда она откроется.
      В оставшееся время Коллин почти не спускал взгляда с часов, снова и снова повторяя себе: «Помни, ни секунды промедления. Как только дверь откроется, стремительно бросайся вперед!» Кислородная маска, которая помогла ему пережить эту ночь, пригодилась и сейчас – несколько глубоких, частых вдохов, и в тяжелой голове прояснилось. Теперь – ни малейшей ошибки, снова напомнил он себе. Это как раз тот самый случай, о котором Блэкджек говорил: единственная ошибка может стать последней.
      Любопытно, что сейчас поделывает Блэкджек? Коллин не видел своего друга и наставника вот уже три года, с того самого утра, когда покинул Марокко, но предполагал, что Блэкджек знает о его успехах из средств массовой информации. За последние два с половиной года дерзким эскападам удачливого вора отводилось немалое место в выпусках новостей на всех четырех континентах, хотя личность дерзкого грабителя так и не была установлена. Интересно было бы узнать, и как Блэкджек распорядился деньгами, которые привез ему Коллин, деньгами, похищенными из хранилища Вильяма Харрингтона.
      «Надеюсь, мой старый друг не утратил веры в то, что я продолжаю искать его дочь», – подумал Коллин. Пока ничего определенного по этому поводу выяснить не удалось, но он по-прежнему был полон решимости сдержать обещание, данное тем утром, когда Блэкджек провожал его на первое дело в Марракеш.
      Шесть пятьдесят пять. Коллин в последний раз прижал к лицу кислородную маску, сделал глубокий вдох, отложил ее в сторону и натянул на лицо черную шерстяную лыжную шапочку с прорезями для глаз. Надел кожаные перчатки и начал последний отсчет: десять… девять… восемь… семь… Послышались щелчки механизма, занятого установкой нужной комбинации. Шесть… пять… четыре…Затаив дыхание, Коллин поднялся и встал около самой двери. Три… два… один…
      Как только громадная дверь начала движение и открылся небольшой проход, Коллин рванулся вперед, пулей пронесся мимо оторопевших людей, стоявших снаружи, и помчался к выходу из магазина.
      – Какого черта!.. – Лицо управляющего побелело как мел. Казалось, его вот-вот хватит удар.
      Но Коллину, конечно, было не до того. Как молния промчался он через торговый зал и устремился к двойной стеклянной двери, выходящей на улицу Франко. Охранники бросились следом.
      – Стой, или буду стрелять! – закричал один из них, выхватив револьвер. Раздался выстрел, но Коллин не замедлил движения.
      «Вам меня не достать», – подумал он. Поднял руки, скрестил их перед лицом и с разбегу бросился на стеклянную дверь. Закрыв глаза и лишь слыша звук разлетевшегося вдребезги стекла, молодой человек протаранил дверь и вылетел на улицу. Не замедляя движения, помчался по ней, слыша позади пронзительный вой сирены. Теперь, похоже, за ним с криками и выстрелами мчался целый взвод жандармов, но ни один из них не попал в цель. «До чего же паршивые стрелки, хвала небесам», – подумал Коллин, резко свернув в сторону и нырнув в темный переулок.
      Здесь он торопливо скинул куртку, лыжную шапочку, роликовые коньки и натянул другую, серую куртку. Засунул поглубже в щель между домами снятые вещи и запихнул рюкзак в большую холщовую сумку.
      Оглядев себя, молодой человек с небрежным видом вышел на улицу и зашагал к маленькому магазинчику, владелец которого заинтересованно следил за тем, как полиция прочесывает местность.
      – Что происходит? – спросил Коллин по-французски.
      – Кто-то ограбил ювелирный магазин. – Хозяин кивнул в ту сторону, где это произошло. – Похоже, тот тип спрятался в хранилище и выскочил оттуда, как только утром они открылись. Наверно, рассчитывал захватить их врасплох. Какой-то псих, не иначе.
      Коллин слушал его, согласно кивая.
      «Шах и мат», – думал он, уходя прочь.
 
      В полдень этого же дня в аэропорту Шарля де Голля Коллин дожидался, пока объявят посадку на рейс в Нью-Йорк. Ожерелье было надежно спрятано в маленьком замшевом мешочке и свисало с прочной веревки, обвязанной под одеждой вокруг талии. Уже в который раз Коллину предстояло скрестить шпаги с таможенными инспекторами, и он ничуть не сомневался, что, как обычно, одержит победу. Теперь – после других приключений – эта небольшая дуэль интеллектов давалась ему так легко, что даже пропало ощущение вызова. «Как будто едешь на трехколесном велосипеде после того, как долгое время участвовал в гонках на мотоцикле», – с усмешкой думал он, направляясь к газетному киоску.
      Во рту все еще ощущался привкус горького кофе, который Коллин пил на протяжении долгой ночи, проведенной в хранилище. Купив мятные леденцы, он развернул один и бросил в рот. Уже собираясь отойти, случайно заметил в витрине киоска сегодняшний выпуск «Монд». На первой странице целый разворот был посвящен дерзкому ограблению ювелирного магазина на Правом Берегу. «Может, стоит все-таки взглянуть, что там пишут обо мне, – подумал Коллин и купил номер. – Пора, наверно, завести альбом для газетных вырезок».
      Он нашел местечко неподалеку от выхода на взлетное поле и уселся, чтобы прочесть статью.
      Забавно, но и на этот раз полиции не удалось обнаружить ничего, что помогло бы установить личность грабителя, который спрятался в хранилище и провел там ночь. Подозрение падало на единственного человека, явно француза, который, явившись вчера в магазин под видом электромонтера, сумел, по-видимому, каким-то образом проникнуть в хранилище. Сбивало с толку и то обстоятельство, что похищенной оказалась одна-единственная драгоценность. «Не надо мне ничего чужого, – думал Коллин, читая об этом. – Все-таки есть некоторая разница между мной и моим дорогим братцем».
 
      Соседние места в самолете, летящем в Нью-Йорк, оказались пусты. Коллин опасался, что после ограбления в Париже французские таможенники будут тщательнее досматривать багаж, предполагая, что ожерелье попытаются вывезти из страны. Как ни странно, этого не произошло. «Хотя, с другой стороны, полицию можно понять. Кто стал бы действовать так глупо?»
      Покончив с обедом, он задумался о доме и о том, как сильно соскучился по нему. После Марокко был Рим, где обнаружились Сезанн и Моне. Еще одна картина привела его в Женеву. Вернувшись в Морской Утес и прожив там полгода, Коллин отбыл в Южную Америку, где находились некоторые драгоценности матери. Головокружительное турне – из Каракаса в Боготу, оттуда в Монтевидео и, наконец, в Рио-де-Жанейро. Потом были Лондон, Мадрид и Биарриц.
      Как замечательно приехать домой и пожить там без забот хотя бы некоторое время!.. Но даже в тот самый миг, когда эта мысль мелькнула в сознании Коллина, он знал: пустые мечты! Нет, слишком многое предстояло сделать, счет еще не закрыт. Джастин предал и обманул его. Хуже того – он предал самого себя. Заполучив компанию, которую отец создал, можно сказать, из ничего, Джастин использовал ее, а потом надругался над ней. Криминальные элементы не просто проникли внутрь компании – они фактически завладели ею. Боссы преступного мира обдирали ее как липку, брали все, что хотели. И когда они покончат с этим, от «Интерконтинентал ойл» останется лишь пустая скорлупа, жалкая тень того, что было прежде. Хотя Коллин никогда не стремился управлять компанией, как того хотел отец, постепенно он начал склоняться к мысли, что сумел бы распорядиться ею лучше, чем Джастин.
      «По крайней мере время исправить ошибки еще не упущено», – думал он, осушая бокал вина и возвращая его стюардессе. В голове уже начал складываться план, как вернуть себе контроль над компанией и расправиться с боссами преступного мира. Беспокоило то, что такое трудное и опасное дело невозможно провернуть в одиночку. Если бы Блэкджек был здесь… Но, даже случись такое, его наставник слишком стар и слаб здоровьем, чтобы принять деятельное участие в осуществлении планов, порожденных буйной фантазией Коллина. Требовался человек столь же молодой, полный жизненных сил, бесстрашный, как сам Коллин, и, конечно, имеющий столь же веские причины питать ненависть к боссам преступного мира. Ясное дело, найти такого человека будет нелегко. Тот, кто хочет схватиться с шайкой бандитов, не станет трубить об этом на каждом углу.
      Коллин чувствовал себя измотанным, однако заснуть не мог. Прочел купленную в аэропорту газету от первой до последней страницы и подозвал стюардессу.
      – Нет ли у вас, случайно, последнего номера «Нью-Йорк таймс»? – спросил он. – Я очень долго отсутствовал, хотелось бы узнать, что сейчас творится дома.
      Стюардесса была молодой хорошенькой блондинкой, но Коллин слишком углубился в свои мысли и потому одарил ее лишь мимолетной улыбкой.
      – Перед вылетом в Париж я купила номер, – ответила она. – Правда, вчерашний…
      – Сойдет, – тут же согласился Коллин.
      – Сейчас принесу.
      «Так много всего произошло, – думал он, читая газету. – Будет удивительно, если я вообще узнаю Манхэттен». Завершилась реконструкция статуи Свободы, и в июле монумент был открыт вновь. В аэропорту приняты повышенные меры безопасности в связи с участившимися нападениями террористов на американских граждан, в особенности после того как Соединенные Штаты в апреле предприняли рейд в Ливию. «Ого, пройти таможню в аэропорту Кеннеди может оказаться вовсе не так просто, как я предполагал. Придется на этот раз действовать особенно осторожно».
      Полистав газету, Коллин остановился на отделе искусства и светских новостей. Его внимание привлекла статья о выставке Эшли Гордон-Холлистер, которая вскоре должна была открыться в популярной галерее на Мэдисон-авеню.
      Эшли Гордон-Холлистер… Коллин долго и внимательно разглядывал фотографию. Даже не будь она такой невероятно красивой женщиной, он не смог бы оторвать от нее взгляда. Бывшая невестка Бредли Холлистера. Была замужем за его сыном, не желавшим иметь с отцом ничего общего. После гибели Брендона несколько лет назад Бредли Холлистер и его жена через суд добились опеки над малолетним сыном художницы. «Наверняка этот тип подкупил в Сан-Франциско всех, кого только можно», – с горечью подумал Коллин.
      Список тех, кому он поклялся отомстить, был достаточно длинен, и возглавлял его Бредли Холлистер. Именно Холлистер был движущей силой преступного синдиката, этой ужасной, всесокрушающей машины. При деятельном участии Холлистера она одно за другим заглатывала торговые предприятия и корпорации, чтобы под их прикрытием проворачивать незаконные операции, не вызывая никаких подозрений, и отмывать грязные деньги.
      Коллин хорошо помнил Холлистера. Этот тип пытался подчинить себе «Интерконтинентал ойл» и еще при жизни Квентина Деверелла, по предположению Коллина, стал главным противником отца. Более того, Коллин подозревал, что именно Холлистер убил его родителей, организовав взрыв на буровой вышке. Коллин всей душой ненавидел его, но, надо полагать, бывшая невестка Холлистера ненавидела этого человека даже больше. «У этой женщины есть очень веская причина желать Холлистеру гибели. Неплохо бы встретиться с ней. Интересно, насколько она осведомлена о делах семьи своего погибшего мужа?»
      Когда «Боинг-747» пошел на снижение над аэропортом Кеннеди, Коллин пристегнул ремни и откинулся на спинку кресла, мысленно готовясь к предстоящей встрече с таможенниками. Нащупал рукой замшевый мешочек, висящий под одеждой, и глубоко вздохнул. «Я не раз делал это прежде, обойдется и теперь», – подумал он.
 
      Подойдя к кабине иммиграционного контроля, Коллин достал паспорт. Инспектор бегло посмотрел на фотографию и перевел взгляд на стоящего перед ним мужчину. Высокого, в черном свитере, брюках и серой куртке, со свисающей с левого плеча объемистой сумкой. Потом инспектор быстро застучал пальцами по клавишам компьютера, набирая одному ему известные коды. Проглядел сообщение, возникшее на экране, и вернул паспорт Коллину.
      – Добро пожаловать домой, мистер Деверелл, – сказал он, дружелюбно улыбнувшись.
      – Спасибо, – кивнул Коллин.
      У таможенной стойки он встал позади грузной женщины в дорогой норковой шубе и высокого, худощавого молодого человека с моноклем и тремя большими чемоданами.
      – Как прикажете вас понимать? Мне придется платить пошлину? – Толстуха в гневе всплеснула руками, когда таможенный инспектор достал из ее чемодана пять флаконов дорогих французских духов и поставил на стойку. – Это подарок!
      – Подарки тоже нужно включать в декларацию, мэм. Вот, взгляните, тут об этом сказано, – попытался урезонить ее инспектор, указывая на правила, отпечатанные на обратной стороне декларации. – За каждую унцию этих духов ценой сто пятьдесят долларов взимается пенни.
      – Безобразие! Я непременно напишу нашему конгрессмену! – продолжала возмущаться женщина.
      Инспектор вежливо улыбнулся.
      – Как вам будет угодно, мэм, – ответил он, возвращая ей паспорт.
      У мужчины, стоявшего непосредственно перед Коллином, багажа было, похоже, на семью не меньше чем из шести человек. Наблюдая, как таможенник перетряхивает вещи этого пассажира, не находя ничего, представляющего интерес, Коллин чувствовал, как нарастает его напряжение. Но вот наконец мужчине позволили пройти. Коллин с невольным вздохом облегчения положил свою сумку на стойку.
      – Добро пожаловать домой, мистер Деверелл, – жизнерадостно улыбнулся таможенник, который, по-видимому, запомнил его по прежним поездкам. – Давненько вас не было видно.
      – Я долго путешествовал, – устало ответил Коллин, – и хотел бы побыстрее оказаться дома.
      – Понимаю, понимаю, – закивал инспектор. – Сейчас такое творится в мире… Я бы, наверно, не рискнул путешествовать по Европе.
      Коллин заставил себя улыбнуться.
      – Все очень просто – я выдавал себя за француза, или швейцарца, или немца в зависимости от того, где находился.
      Инспектор усмехнулся.
      – Неплохая идея. – Даже не заглянув в сумку, он пометил ее мелом. – Всего одна, как обычно?
      Коллин кивнул.
      – Еще раз добро пожаловать домой. – Инспектор махнул рукой, показывая, что Деверелл может пройти.
      Ощущая во всем теле слабость от внезапно нахлынувшего чувства облегчения, Коллин повесил сумку на плечо и зашагал через заполненный людьми терминал к стоянке такси. Надо же, все его волнения не стоили и пенни!.. С другой стороны, откуда он мог знать, что наткнется на инспектора, который помнил его? «Судьба снова улыбнулась мне», – подумал Коллин, пробираясь сквозь толпу.
      Подошло пустое такси, он направился к нему и столкнулся с женщиной, которая, похоже, тоже собиралась занять эту машину. Решительно ухватившись за ручку дверцы, она подняла на Коллина взгляд.
      Ей было, наверное, около тридцати – пылающие щеки, сердито сверкающие черные глаза, длинные, густые темные волосы, прелестное лицо. Отличное черное шерстяное пальто, отделанное мехом черно-бурой лисы, – точно такое Коллин совсем недавно видел в модном журнале, где была представлена осенняя коллекция знаменитого дизайнера Паулин Трижере, – и большая черная и тоже отделанная лисьим мехом шляпа, затенявшая лицо.
      «Бог мой, да она в жизни даже красивее, чем на фотографии», – подумал Коллин, мгновенно узнав ее.
      – Я первая подошла, – резко сказала женщина и рывком открыла дверцу.
      Коллин улыбнулся. «Так вот ты какая, Эшли Гордон-Холлистер».
      – Ничего не имею против.
      Он придержал дверцу, пока она усаживалась. Потом взял часть ее багажа и помог водителю разместить его внутри. И только когда машина отъехала, до него дошло, что красавица даже не потрудилась сказать ему спасибо.
      Пожав плечами, Коллин уселся в следующее такси и назвал водителю адрес. Машина медленно двинулась по аллее, запруженной транспортом, а у Коллина все не выходила из головы короткая встреча с очаровательной молодой женщиной, о которой он совсем недавно читал. И в душе зрело чувство уверенности, что они еще встретятся.

      Эшли в одиночестве брела по Пятой авеню, не обращая внимания ни на людей, снующих вокруг, ни на то, что ее серая шерстяная накидка трепещет на сильном холодном ветру. Не замечала она и ярких, сверкающих, празднично украшенных витрин магазинов – первого признака надвигающегося Рождества. Мысленно Эшли все еще была на только что закончившейся встрече со своим адвокатом, которого наняла, чтобы подать апелляцию. Она согласилась на проведение персональной выставки в Нью-Йорке, потому что рассчитывала, оказавшись здесь, перейти к активным действиям, добиться нового суда и пересмотра решения, получить опеку над Робертом, но… Но ее адвокат подобного оптимизма явно не разделял. По его словам, он внимательнейшим образом изучил все материалы предыдущего процесса и был сражен убедительностью доводов, представленных Холлистерами. Может быть, ей и удастся добиться смягчения приговора, но в очень незначительной степени.
      На мгновение у Эшли возникло искушение поискать другого адвоката, однако по здравом размышлении она отбросила эту мысль, придя к выводу, что любой из них скажет ей то же самое. Кроме того, Эллиот Морган согласился отстаивать ее интересы, несмотря на исключительно неблагоприятные обстоятельства дела, поскольку поверил: она заслуживает права самой воспитывать своего ребенка. А что будет думать по этому поводу другой адвокат, еще неизвестно; значит, могло получиться даже хуже. Этим утром она по телефону подробно обсудила ситуацию с Гарри Вилкоксом, и он одобрил ее выбор, заверив, что Морган способен наилучшим образом отстаивать ее интересы.
      Рассеянно скользнув взглядом по лимузинам, припаркованным возле площади, Эшли быстро зашагала к зданию, расположенному на расстоянии полквартала. Кивнув привратнику в униформе, распахнувшему перед ней дверь, пересекла вестибюль и подошла к лифтам. Втиснулась в один из них, где было полно народу, и с трудом перевела дыхание. То, что на улице холодно, как-то не доходило до ее сознания. А сейчас, в тесном пространстве лифта, зажатая между другими жильцами, Эшли внезапно почувствовала себя так, будто задыхается от жары. Стояла молча, глядя в пол, не желая встречаться взглядом или вступать в беседу с другими пассажирами. Никого из них она не знала и не была расположена к пустой болтовне.
      Выйдя из кабины, Эшли достала из черной кожаной сумки ключи, вошла в квартиру и заперла за собой дверь. Оглядываясь по сторонам, сняла черные лайковые перчатки, черную шляпу с отделкой из лисы и накидку. В интерьере квартиры гармонично сочетались стили эпохи регентства и Людовика XV, а в смысле цветовой гаммы – различные оттенки голубого и зеленого, но Эшли было все равно. Она не воспринимала это место как свой дом. Да и с какой стати? Эту квартиру, куда она въехала на прошлой неделе, временно сдала ей другая художница, тоже бывшая клиентка Мелани Мастерс. Сама она отбыла в Европу для проведения серии своих выставок, после чего собиралась отправиться на Антибские острова. Эшли сняла квартиру на год, втайне надеясь, что не задержится здесь так надолго. «Если все пойдет хорошо, – думала она, – мы с Робертом уедем домой через несколько месяцев».
      Она села на кушетку, сняла черные замшевые сапоги и отнесла их в спальню. Открывая дверь шкафа, чтобы поставить их туда, посмотрела на свое отражение в большом, во весь рост, зеркале на внутренней стороне дверцы. Спутанные ветром волосы, разрумянившиеся щеки, фланелевый костюм винного цвета, хоть и купленный в магазине подержанных вещей, но в приличном состоянии… Нет слов, она все еще выглядела достаточно эффектно. Люди по-прежнему восхищались ее красотой, хотя самой Эшли чудилось, будто от нее осталась лишь тень того, что было прежде. В целом выглядела она так же, одевалась в том же несколько театральном, сугубо индивидуальном стиле, однако нечто неуловимое определенно стало другим. Может быть, все дело в глазах… Никакой макияж не мог скрыть пасмурного, лишенного жизни выражения ее глаз. На память приходили слова, сказанные когда-то Брендоном: «Больше всего, Эшли, мне нравятся искорки в твоих глазах…»
      «Их уже давным-давно нет, Брендон, – с грустью думала она. – Если бы только ты был рядом, мой дорогой…»
      Сняв жакет с отворотами, отделанными черным бархатом, она повесила его на деревянную вешалку в шкафу. Под жакетом на ней была белая кружевная блузка в викторианском стиле, с высоким воротом и маленькими перламутровыми пуговицами. Эшли очень хорошо помнила, когда в первый раз надела ее: они с Брендоном устроили дома романтический обед при свечах; Роберта отвезли к ее родителям в Санта-Елену. К этой блузке очень шли длинная черная бархатная юбка и две нитки жемчуга; ничем не закрепленные волосы свободно рассыпались по плечам.
      «Викторианский стиль выдержан превосходно, – с улыбкой заметил Брендон, – но полупрозрачные кружева придают тебе исключительно сексуальный вид». Эшли запомнила эти слова и, встречаясь с Морганом, не снимала жакета.
      Она подошла к окну, выходящему на Центральный парк. Внизу, на пересечении Пятой авеню и Сентрал-парк-саут, перебегала улицу группа детей в теплой зимней одежде. Это зрелище мгновенно вызвало в памяти образ сына, и сердце ее затрепетало. Роберт, ее дорогой, ее прекрасный сын, находился совсем неподалеку, в особняке Холлистеров, а ей не позволили ни увидеться, ни даже поговорить с ним по телефону. Она дважды звонила Клаудии Холлистер и в обоих случаях получила решительный отказ. Роберт с трудом привыкает к новой обстановке, холодно заявила Клаудиа, а свидание с Эшли может лишь усугубить ситуацию.
      Бог знает, чего ей стоило не наговорить в ответ лишнего. Хорошо или нет привыкает Роберт к новой обстановке – вряд ли это по-настоящему волновало Клаудиу; безусловно, она нашла прекрасный предлог для отказа, а заодно просто мстила Эшли. Эта женщина не желала признавать того, что они с мужем сами вынудили Брендона держаться от них подальше задолго до знакомства с Эшли. «А теперь того же самого Клаудиа добивается и от меня», – думала она, рассеянно следя взглядом за потоком пешеходов у входа в парк.
      Опустившись на постель, Эшли взяла с ночного столика вставленную в рамку фотографию Брендона и Роберта. В памяти тут же ожил день, когда этот снимок был сделан. Они организовали пикник на взморье, и Брендон нес Роберта на плечах, а Чейзер, как водится, носился за ними по пятам. Фотографируя, Эшли стояла всего в нескольких шагах – они бежали прямо на нее.
      Она сморгнула слезы. Подумать только – всего год назад, а казалось, то была совсем другая жизнь. Весь мир лежал у их ног. С карьерой у обоих все шло как нельзя лучше, да и сами они были счастливы. А теперь… Теперь Брендона нет, Роберта Эшли не видела уже больше полугода, и весь ее мир рухнул, распавшись на части. Прежде у нее было все, а сейчас требовались титанические усилия, чтобы просто переживать каждый день, а за ним следующий…
 
      Галерея размещалась на Мэдисон-авеню к северу от Восточной Семьдесят четвертой улицы. Когда Эшли в первый раз пришла сюда с Мелани Мастерс, чтобы обсудить с владелицей галереи свою будущую выставку, стены были увешаны яркими разноцветными пейзажами – работами лучших колумбийских художников. Проходя через галерею в офис, Эшли, однако, бросила лишь рассеянный взгляд на эти картины. Трудно интересоваться художественными работами, если голова занята совсем другим. Мыслями о том, что не давало ей покоя ни на мгновение: сыном и тем, как вернуть его.
      Оказавшись снова в галерее, Эшли сразу обратила внимание на пустые стены. «Пустые, как моя душа», – мрачно подумала она. Ее картины лежали на полу, сложенные стопками по три-четыре штуки. Эшли задержалась, бегло проглядывая их. Морские пейзажи, сделанные на побережье Калифорнии в Биг-Суре и Кармеле, две работы с видами Сан-Франциско и шесть ранних пейзажей с виноградниками долины Напа. Эти картины оживили воспоминания, отчасти светлые, отчасти мучительные. В основном мучительные.
      – Прошу прощения, мы просто не успели развесить их.
      Вздрогнув, Эшли испуганно обернулась. В дверях стояла Диана Гиллинг, владелица галереи. Высокая, тонкая, как стебелек травы, блондинка лет под сорок, в изумрудно-зеленом костюме и темно-синей шелковой блузке.
      – Ваши работы доставили только сегодня утром, – продолжала объяснения Диана.
      Эшли заставила себя улыбнуться.
      – Я и сама развесила бы их, если бы это способствовало успеху выставки, – ответила она, распрямляясь и поправляя замшевую малиновую юбку.
      Диана засмеялась.
      – Вам абсолютно не о чем беспокоиться, – уверенно заявила она. – Мое мнение таково: выставка будет иметь сногсшибательный успех.
      – Надеюсь. А то мне уже Бог знает что мерещится, – призналась Эшли, снова взглянув на картины.
      – Так и должно быть, – заверила ее Диана. – Мне еще не встречался художник, который не нервничал бы перед открытием своей выставки. Не сомневайтесь, в Нью-Йорке вас ждет не меньший успех, чем на Западном побережье. Мне уже звонил один джентльмен – очень влиятельный человек, покровительствующий художникам. У него, кстати, превосходная коллекция художественных произведений. Так вот, он очень интересовался вашими работами.
      – В самом деле? – Эшли была удивлена и… заинтригована.
      Диана кивнула.
      – Его коллекция – это нечто: Моне, Сезанн, Ренуар, Пикассо…
      – И он интересуется моими работами? – с усмешкой спросила Эшли. – Человек, в чье собрание входят полотна таких художников?
      – Ну и что? В один прекрасный день вы тоже станете знаменитостью, – ответила Диана. – Так что для него это может оказаться прекрасным вложением капитала.
      – Если это и произойдет, то лишь после моей смерти, – возразила Эшли. – Все известные художники стали знаменитыми после смерти.
      Диана помолчала.
      – Приятно видеть улыбку на вашем лице, Эшли. По-моему, мне впервые так повезло, – заговорила она в конце концов. – Я знаю, у вас в последнее время возникли некоторые личные проблемы…
      – Все утрясется, – натянуто ответила Эшли. – В данный момент меня беспокоит только то, чтобы выставка удалась.
      Диана Гиллинг не ответила. Может быть, ее замечание обидело художницу? Глядя на Эшли, снова просматривающую свои картины, она удивлялась, как та могла думать о предстоящей выставке – да и вообще о чем угодно, если уж на то пошло, – когда в ее личной жизни полная неразбериха.
      Чего Диана не знала, так это того, что именно работа сейчас давала Эшли силы для борьбы за сына и позволяла, несмотря ни на что, держаться на плаву.
      Позволяла не сойти с ума.
 
      Дни в Манхэттене были заполнены до отказа: интервью, подготовка к открытию выставки и прочее в том же духе. Но вот вечера… Вечера казались бесконечно длинными и невыносимо одинокими. Эшли, конечно, хватало знакомых среди художников Нью-Йорка. Существовала также Мелани – не только агент, но прежде всего единственная близкая подруга, которая тоже находилась здесь в связи с выставкой. И все же Эшли редко принимала приглашения вместе пообедать или сходить куда-нибудь. Большую часть вечеров она проводила дома, в полном одиночестве, листая альбомы с фотографиями и горюя о том, что время невозможно повернуть вспять. Вид Брендона и Роберта на этих снимках неизбежно пробуждал такие прекрасные – и такие мучительные – воспоминания. Депрессия только углублялась, слезы текли рекой, однако остановиться, убрать альбомы подальше и не заглядывать в них – это было выше ее сил.
      «Наверно, я мазохистка, – мрачно думала Эшли. – Иначе зачем снова и снова терзаю себя?»
      – Ты должна либо полностью выкинуть все случившееся из головы, либо снова вытащить Холлистеров в суд и сразиться с ними, – не раз убеждала ее Мелани. То же самое она повторила и сейчас, за ленчем в «Уголке басков».
      – Легче сказать, чем сделать. – Эшли устало покачала головой. – У тебя самой двое детей, Мел. Что бы ты чувствовала, если бы какой-то судья отобрал их у тебя и ты даже не имела возможности видеться с ними?
      – Сражалась бы снова и снова, – без колебаний ответила Мелани.
      – Я уже встречалась с адвокатом здесь, в Манхэттене. – Эшли рассеянно обвела взглядом заполненный посетителями зал ресторана, на мгновение задержалась на фресках, изображающих баскское побережье и гавани, и тяжело вздохнула. – Он согласен взяться за дело, но, по-моему, не слишком верит в успех апелляции. А ведь это мой последний шанс вернуть Роберта.
      Мелани задумчиво потягивала вино.
      – Даже если ты и не сумеешь добиться опеки над мальчиком, суд может оказать давление на Холлистеров, с тем чтобы они не препятствовали тебе посещать сына. Это, по-моему, вполне реально.
      – Только не в том случае, когда судья у Бредли Холлистера в кармане. – Эшли уныло покачала головой и отложила вилку. – Если бы только я могла доказать…
      – Будь поосторожней. – Мелани с беспокойством посмотрела на нее. – Не вздумай сделать какую-нибудь глупость…
      – Не волнуйся, – хмуро ответила Эшли. – Не собираюсь я делать никаких глупостей. Слишком многое поставлено на карту.
      – Все остальное сейчас у тебя складывается совсем неплохо, Эшли, – напомнила ей Мелани.
      – Не спорю. Но у меня нет ни сына, ни мужа, – бесцветным тоном ответила Эшли.
      – Да, верно. Зато у тебя есть искусство, есть успех, которого ты с таким трудом добилась. И все-таки есть еще шанс вернуть Роберта.
      Их взгляды встретились.
      – Только этот шанс, Мел, – ровным голосом сказала Эшли, – и дает мне силы как-то продолжать жить. Если и он окажется потерян, я не знаю, что сделаю.
 
      В короткой шубке из черно-бурой лисы и такой же шляпке, Эшли в одиночестве бродила по аллеям Центрального парка, стараясь укрыться от ледяного зимнего ветра. Она гуляла каждый день, даже в самую холодную погоду, и по крайней мере час по вечерам занималась йогой на циновке, расстеленной в спальне. Это вошло у нее в привычку еще с тех пор, как она впервые приехала в Сан-Франциско: йога позволяла снимать мышечное напряжение, неизбежно возникающее от долгого стояния перед мольбертом.
      Теперь, правда, кое-что изменилось. И одинокие прогулки по парку, и физические упражнения, и рисование – вообще все, чем ей сейчас приходилось заниматься, окрашивало никогда прежде не испытанное чувство: жажда мести. С трудом сдерживаемая, клокочущая ярость неотступно сжигала Эшли изнутри, точно неугасимое пламя. Мысль работала безостановочно в поисках выхода, в поисках способа, который помог бы решить ее проблему, разогнал бы тьму, сгустившуюся в душе. Ничто не помогало – ни работа, ни усталость, какой бы сильной она ни была. Ничто не приносило облегчения. Ни от чего не унималась боль.
      Эшли поплотнее запахнула шубку. Щеки жег ледяной ветер – день выдался необычно холодным, даже для Нью-Йорка в конце ноября. Она проводила взглядом группу ребятишек в ярких разноцветных лыжных куртках и вязаных шапочках, с коньками в руках пробежавших в сторону катка. При виде беспечных детей у нее выступили слезы. Тут же вспомнилось, как в прошлом году неделю между Рождеством и Новым годом они с Брендоном и Робертом провели на озере Тахо. Роберт был в восторге – Брендон учил его кататься на коньках. Сама Эшли в жизни не стояла на коньках и, сколько Брендон ни уговаривал ее, так и не отважилась сделать это.
      – Я никогда не каталась, Брендон, – призналась она, помогая Роберту зашнуровать коньки. – В нашей долине, сам понимаешь, не покатаешься.
      – Никогда не поздно начать, – настаивал Брендон. – Мне, конечно, повезло. Сам я ребенком каждую зиму катался на катке в Рокфеллеровском центре.
      Эшли только вздохнула. Это был единственный случай за все годы их общения, когда у ее мужа возникло хоть какое-то светлое воспоминание, связанное с детством. Почему? – всегда удивлялась она в прежние времена. Но только не теперь, когда после гибели Брендона Холлистеры проявили себя во всей красе.
      Внезапно в поле ее зрения попала полная седая женщина, которая вела за руку маленького мальчика.
      – Роберт! – вырвалось у Эшли. – Роберт!
      Ни ребенок, ни женщина не ответили. Эшли рванулась вперед и… остановилась, точно пригвожденная к месту. Мальчик обернулся, и ей удалось разглядеть его лицо. «Это не Роберт, – подумала она с внезапным острым чувством разочарования, от которого предательская слабость охватила все тело. – Бог мой, это не Роберт».
      Эшли стояла как вкопанная, провожая взглядом исчезающих вдали женщину и мальчика. Потом с трудом перевела дыхание, и ей стало совершенно ясно, что так дальше продолжаться не может. У нее не было больше сил терпеть эту муку.
      Она должна увидеться с сыном.
 
      Эшли вся трепетала, когда такси остановилось перед выложенным из коричневого камня изящным трехэтажным особняком Холлистеров в Ист-Сайде. Она не была здесь с тех пор, как незадолго до свадьбы приезжала с Брендоном в Нью-Йорк, а с Холлистерами не виделась со времени суда. «Рано или поздно все равно придется встретиться с ними лицом к лицу, – говорила себе Эшли. – Скоро они узнают, зачем я на самом деле приехала в Нью-Йорк. Почему бы им не услышать об этом от меня?»
      Расплатившись с водителем, она некоторое время стояла на обочине, готовясь к предстоящей схватке. Перевела дыхание, распрямила плечи, подтянулась и зашагала в сторону дома. Возбужденная собственной яростной решимостью во что бы то ни стало увидеться с сыном, толчком распахнула тяжелые железные ворота, устремилась прямиком к парадной двери и нетерпеливо нажала на кнопку звонка.
      Дверь тут же открылась, на пороге стоял Мейсон, дворецкий Холлистеров. Он улыбнулся – судя по выражению глаз, узнал ее.
      – Добрый день, мисс Гордон… ох, простите, миссис Холлистер, – дружелюбно произнес Мейсон и сделал шаг назад, давая ей возможность войти.
      «Похоже, нельзя сказать, чтобы слуги здесь целиком поддерживали хозяев», – подумала Эшли, снимая черные перчатки и оглядываясь по сторонам.
      – Клаудиа… миссис Холлистер… дома? – спросила она.
      – Да, мадам, – ответил Мейсон, возвращаясь к чопорной, официальной манере держаться. – Полагаю, в библиотеке. Сейчас доложу о вашем приходе.
      – Спасибо, Мейсон.
      Он исчез в глубине длинного коридора, а Эшли, которой внезапно стало почти жарко, распахнула шубку из черно-бурой лисы. Где Роберт – вот что волновало ее.
      Она скользнула взглядом по ступеням лестницы, надеясь хотя бы мельком увидеть сына. С того злосчастного полдня в Сан-Франциско, когда мальчика буквально вырвали у нее из рук, прошло больше восьми месяцев. Все это время Эшли не знала ни минуты покоя. Как он? Что с ним? Здоров ли, как чувствует себя в новом окружении и не забыл ли о ее обещании прийти за ним? Может быть, ему тут плохо, он страдает?
      При виде всего этого мраморно-хрустального великолепия ее беспокойство лишь усилилось. Эшли уже забыла о роскоши, царившей в доме Холлистеров, и о том, насколько холодна и лишена любви атмосфера их семьи. «Это не дом, а просто какой-то проклятый музей», – думала она, охваченная все возрастающей тревогой.
      – Что вы здесь делаете?
      Эшли вздрогнула. На лестничной площадке, презрительно глядя вниз, стояла Клаудиа Холлистер.
      – Я тоже рада видеть вас, Клаудиа, – сухо промолвила Эшли, словно не заметила грубости. – Я здесь, чтобы повидаться с Робертом.
      Клаудиа величаво спустилась по ступенькам лестницы.
      – Это невозможно, – отрывисто бросила она. – Интересно, кто, черт возьми, впустил вас сюда?
      – Мейсон, – ответила Эшли. – Знаете, Клаудиа, вам, наверно, придется объяснить своим людям, кого можно впускать, а кого нет.
      – Я так и сделаю. А теперь убирайтесь отсюда – и немедленно.
      Ее ледяной взгляд обжигал точно огонь, но Эшли изо всех сил старалась не поддаваться его воздействию.
      – Только после того, как увижусь с сыном, – ровным голосом сказала она.
      – Тогда я буду вынуждена просто выгнать вас…
      – Мамочка!
      Обе женщины одновременно подняли головы. На лестничной площадке стоял Роберт, с сияющей улыбкой глядя на мать. Он тут же помчался вниз и с разбегу прыгнул в ее объятия.
      – Я знал, что ты придешь, мамочка! – закричал мальчик, уткнувшись лицом ей в шею. – Бред и Клаудиа говорили, что ты уехала и я никогда больше тебя не увижу, но я все равно знал…
      Эшли в изумлении взглянула на Клаудиу.
      – Он называет вас Клаудиа? – спросила она.
      Та словно окаменела.
      – Он не считает нас дедушкой и бабушкой. Говорит, они остались в Санта-Елене, – в конце концов нервно ответила Клаудиа. – Тоже вы постарались, без сомнения.
      – А чего вы ожидали? – возразила Эшли. – Вы для него чужие! – Снова повернувшись к Роберту, она поцеловала его в лоб. – Я ни на минуту не забывала о тебе, мальчик мой.
      – Думаю, вам лучше удалиться, – продолжала гнуть свою линию Клаудиа.
      – С тобой все в порядке, дорогой? – Не обращая внимания на слова бывшей свекрови, Эшли поставила сына на пол и опустилась перед ним на колени.
      – Сейчас да, мамочка. – Он крепко обнял ее. – Я пойду с тобой?
      – Уходите! – снова вмешалась Клаудиа.
      – Пока нет, сыночек, но скоро, – нежно сказала Эшли. – Очень скоро. Даю тебе слово, что совсем скоро.
      – Вы уйдете, или мне вызвать полицию? – вскипела Клаудиа.
      Эшли быстро взглянула на нее и медленно встала.
      – Ухожу. – Она изо всех сил постаралась сдержать бушевавшую внутри ярость. – Но я вернусь.
      – Вам от этого лучше не станет! – Клаудиа снова обдала ее холодом ледяного взгляда.
      Ответный взгляд Эшли, напротив, обжигал огнем.
      – Посмотрим, – только и сказала она. – Посмотрим.
      Поцеловала на прощание сына, повернулась и вышла.

      В джинсах и свободном сером свитере, Коллин сидел на кушетке в обитой дубовыми панелями библиотеке поместья Девереллов, просматривая утренние газеты. Ему ежедневно доставляли все нью-йоркские выпуски, и он внимательно прочитывал их от корки до корки. Его интерес в большой степени подогревала случайная встреча в аэропорту Кеннеди с Эшли Гордон-Холлистер. Сейчас, откинувшись на кушетке, молодой человек допивал кофе и одновременно рассматривал фотографию в «Дейли ньюс», с которой на него пристально смотрела эта прекрасная молодая женщина. Из головы не шла ни сама их встреча, ни горячий нрав, который Коллин почувствовал в ней тогда. А какое мужество! Газеты уже сообщали о том, что она намерена снова вступить в схватку с Холлистерами за право опеки над своим маленьким сыном. Коллина восхищала сила ее характера. «Может быть, в конце концов я нашел того, кого искал», – думал он, внимательно разглядывая фотографию.
      Покончив с кофе, Коллин встал и подошел к письменному столу. Аккуратно вырезал фотографию вместе со статьей, достал из выдвижного ящика большой коричневый конверт и вытряхнул его содержимое на стол. Вырезки из газет Нью-Йорка и Сан-Франциско, из путеводителей по художественным галереям и журналов по искусству – все, где хоть словом упоминалось об Эшли Гордон-Холлистер. За прошедшие несколько недель Коллину удалось собрать весьма обширное досье. «Наверно, я знаю о ней то, чего и матери родной неизвестно», – удовлетворенно подумал он.
      Через неделю предстояло открытие персональной выставки Эшли, и он собирался непременно появиться там. Его не покидало ощущение, что именно рука судьбы свела их в тот день на стоянке такси, что встреча эта была предопределена. Так же, как и союз, который им предстояло заключить. Потому что только вместе они смогут добиться того, чего оба страстно желают.
      Правда, вовсе не факт, что Эшли много знала о деловых интересах бывшего свекра. И все же Коллин готов был биться об заклад, что наладить с ней отношения стоило.
      Он с улыбкой разглядывал разбросанные на столе фотографии. Наладить с ней отношения стоило во всех случаях, даже если бы она была не Холлистер и ее семейные связи не имели жизненно важного значения для его дела.
      Сложив вырезки в конверт, Коллин снова убрал его на место и запер выдвижной ящик на замок. До сих пор не было случая, чтобы служащие проявляли излишнее любопытство, роясь в его личных бумагах, но к чему искушать их? В этом мире он не мог в полной мере доверять никому, если не считать Генри Гаррисона, единственного человека, который знал, что Коллин делал и почему. И Блэкджека, конечно, но тот находился далеко. Без помощи Гаррисона зачастую было просто не обойтись. Коллин сомневался, что старый дворецкий одобрял его методы. Не в том смысле, что осуждал своего хозяина – просто из врожденной осмотрительности предпочел бы действовать иначе.
      Подойдя к встроенной книжной полке в углу, молодой человек снял с нее том, за которым обнаружился потайной рычаг. Легкое нажатие – и стенная панель отъехала в сторону, открыв проход в небольшую темную комнату. Как только Коллин вошел туда, панель встала на место.
      Помещение освещалось лишь тусклым, мертвенно-зеленоватым светом экранов нескольких компьютеров, выстроившихся в ряд вдоль стены. Коллин установил их здесь так, чтобы не знал никто из его служащих, чуть больше года назад. Созданный им банк данных содержал огромное количество информации, собранной по крохам за последние четыре года и имеющей отношение к ключевым фигурам организованной преступности. Сведения касались всего, связанного с их бизнесом, в том числе названий и активов компаний, которые принадлежали синдикату или контролировались им, и личной жизни.
      Поначалу Коллин испытал нечто вроде потрясения, выяснив, как много организаций самых разных уровней оказались связаны с преступным миром. Синдикат напоминал гигантского спрута, щупальца которого проникали, казалось, повсюду. Он представлял собой огромный конгломерат, построенный по принципу семейного бизнеса. Там были свои собственные гангстеры и полицейские, а многие адвокаты, судьи и политики весьма высокого уровня просто состояли у синдиката на жалованье. Спрут контролировал продажу автомобилей и страховые компании, розничную и оптовую торговлю, рестораны, театры и очень многие периодические издания. «До чего же здорово они наловчились скрывать свою нелегальную деятельность за обманчиво благопристойным фасадом, – думал Коллин, проглядывая данные, выведенные на экран. – Просто поразительно».
      Источником этой информации в значительной степени служили документы, которые Коллин выкрал, проникнув в дома некоторых воротил преступного бизнеса, выбирая их так, чтобы получить общее представление о том, что там происходит. Прежде чем нанести удар, считал молодой человек, нужно узнать о своих противниках как можно больше. «Изучи их слабые и сильные стороны», – говорил он себе. Вот где могла пригодиться Эшли Гордон-Холлистер. По крайней мере Коллин на это надеялся. Она была замужем за сыном Холлистера и наверняка знала хоть что-то о деятельности последнего. Но как много? За несколько лет до смерти молодого Холлистера их отношения с отцом сильно испортились. Почему? Имело ли это отношение к синдикату?
      Коллин собирался использовать не только полученные от Эшли Холлистер сведения, но и ее саму. После всего, через что ей пришлось пройти, она ненавидела Холлистеров не меньше, чем он. Предчувствие подсказывало ему, что ей можно доверить все секреты своей тайной жизни и мельчайшие детали изощренных планов. Она способна оказать ему неоценимую помощь. В качестве вора Коллин превосходно мог действовать и в одиночку, но для того, что он задумал, две головы определенно были лучше, чем одна. Ведь замыслил он игру по-крупному – решил добыть доказательства, неопровержимо уличающие Холлистера и его подручных в незаконных махинациях.
      Сделать это в одиночку не представлялось возможным. Многое говорило в пользу Эшли и, в частности, то, что она была чертовски хороша; ведь если и существует общая для большинства мужчин слабость, то это именно красивые женщины.
      Коллин мысленно улыбнулся. Как часто повторял отец, прочность любой цепи определяется самым слабым ее звеном. Коллин найдет слабое звено синдиката, это лишь вопрос времени.
      И поставит на колени самых могущественных заправил преступного мира.
 
      Сидя в своем кабинете в Манхэттене, Антон Деврис снова и снова перечитывал сообщение, полученное из Интерпола три дня назад. Оно касалось кражи отделанного бриллиантами и сапфирами ожерелья из ювелирной фирмы «Ферран-Бессежес» в Париже. Люди, стоявшие на страже закона в масштабе всего мира, были сбиты с толку, и не только личностью самого вора, дерзкого и явно наделенного богатым воображением. Достаточно сказать, что он сумел скрыться при свете дня, на глазах у управляющего и полдюжины охранников. Однако больше всего поражало то, что украдена была одна-единственная драгоценность. Вор, судя по всему, провел в хранилище ночь и располагал временем, достаточным для того, чтобы взять все. В хранилище находились ювелирные изделия, достойные королей, но этот удивительный вор взял лишь одно ожерелье. И даже не самое дорогое, вот что ставило в тупик. А скрылся он на роликовых коньках. Роликовые коньки, подумать только! Кому могло прийти в голову воспользоваться ими?
      Деврис чувствовал себя в точности как собака-ищейка, взявшая след. За последние несколько месяцев он прочел множество подобных сообщений, поступавших из штаб-квартиры Интерпола в Париже. И все они относились к похожим по дерзости ограблениям, охватившим ни много ни мало четыре континента. Интерпол полагал, что работала достаточно многочисленная воровская шайка. Деврис же имел на этот счет особое мнение. Если на протяжении последнего полугода его подозрения все усиливались, то сейчас они сменились чувством уверенности.
      Он достал из шкафа еще одну папку с документами и внимательно пролистал их. Так и есть: ожерелье, отделанное бриллиантами и сапфирами, стоимостью в четверть миллиона долларов. Теперь не осталось ни малейших сомнений – он на верном пути. Никакой воровской шайки не существовало, тут действовал один-единственный человек, яркий, умный и находчивый. Вполне определенный человек.
      Коллин Деверелл.
 
      Рапира Коллина ослепительно сверкнула, когда он молниеносно бросился вперед. Его противник сделал все, чтобы парировать нападение. В обычных обстоятельствах Коллин отдавался игре целиком, не думая больше ни о чем. Но сейчас действовало лишь тело, мысли блуждали где-то далеко.
      Коллин думал об утреннем телефонном разговоре с Вильямом Мак-Николом, главным менеджером «Интерконтинентал ойл», занимавшим эту должность с незапамятных времен. Мак-Никол всегда был больше расположен к Коллину, чем к Джастину. Возможно, этому способствовала не вызывающая симпатии манера Джастина держаться от всех на расстоянии вытянутой руки. В результате, несмотря на высокое положение Мак-Никола в компании, сейчас от него утаивали большую часть информации, связанной с состоянием дел. Причины этого были совершенно очевидны.
      По словам Мак-Никола, он позвонил Коллину потому, что больше не с кем было поделиться подозрениями.
      – Мне кажется, ваш брат и некоторые члены совета директоров ведут дело к ликвидации компании.
      – К ликвидации? – Коллин не смог скрыть удивления. – Неужели дела так плохи, что компанию невозможно спасти?
      – Плохи? – Мак-Никол неискренне рассмеялся. – Коллин, проблемы «Интерконтинентал ойл» решить просто невозможно, пока внутри ее действуют друзья вашего брата, кем бы они на самом деле ни были. Они обдирают компанию как липку, переводят активы…
      – Переводят активы? – прервал его Коллин. – Какого черта? Куда?
      – Не знаю, – признался Мак-Никол. – Джастин умышленно скрывает от меня это. Мне вообще ничего не было бы известно, если бы я случайно не обнаружил некоторые противоречия в компьютерных данных и не начал разбираться, почему они возникли.
      – Что за противоречия? – насторожившись, спросил Коллин.
      – Совсем незначительные. Неучтенные фонды, непонятно куда и зачем осуществляемые денежные переводы и прочее в том же духе. – Мак-Никол заметно волновался, рассказывая об этом. – Когда я увидел, что происходит…
      – А что именно происходит? – снова перебил его Коллин. – Куда уходит капитал «Интерконтинентал ойл»?
      – Очень большие доли акционерного капитала переводят на счета других корпораций – фиктивных корпораций, если мои подозрения верны. – Мак-Никол помолчал. – Просто уму непостижимо, что они творят. Точно стая стервятников, рвущих на части труп.
      – Почему вы звоните мне? – настороженно спросил Коллин. – Чего хотите? Или, выражаясь точнее, что, по вашему мнению, я могу сделать?
      – Не знаю, Коллин, – искренне ответил его собеседник. – Просто мне не к кому больше обратиться. Не к Джастину же! Да и среди членов совета директоров нет никого, в ком бы я был полностью уверен.
      – К сожалению, вот уже десять лет, как я не принимаю участия в делах компании, – напомнил ему Коллин. – И не владею акционерным капиталом.
      – Я подумал, может, вы могли бы поговорить с Джастином и попытаться выяснить…
      – Боюсь, это невозможно, – мрачно ответил Коллин. – Я давно не встречался с моим дорогим братцем и предполагаю, что такая ситуация его вполне устраивает.
      – Коллин, я, конечно, знаю, что после гибели родителей вы отошли от дел «Интерконтинентал ойл», – после паузы нерешительно заговорил Мак-Никол. – И все же мне трудно поверить, что вы останетесь равнодушны, видя, как уничтожают все, чему Квентин посвятил свою жизнь. Что будете сидеть сложа руки и допустите, чтобы это произошло.
      – Но я действительно мало что могу сделать, Билл, – ответил Коллин. – Впрочем, дайте мне время пораскинуть мозгами. Может быть, действуя вместе, мы что-нибудь и придумаем…
      Вот какой разговор произошел сегодня утром и не давал ему покоя даже сейчас, во время игры. Заставив себя вернуться в настоящее, Коллин снова бросился в атаку, продолжая тем не менее обдумывать проблему.
      Он был рад, что Билл Мак-Никол прежде всего позвонил ему. Подозрения этого человека были совершенно обоснованны: и отправиться к Джастину за объяснениями было бы ошибкой, и в совете директоров не осталось никого, кому можно было бы доверять. Нет, Билл Мак-Никол сделал единственно правильный ход. У Коллина были свои соображения и планы, о которых он не отваживался рассказать никому, даже этому человеку, которому полностью доверял отец. Наличие внутри компании союзника, который мог снабжать Коллина информацией, существенно облегчало его план.
      Билл Мак-Никол был прав еще в одном смысле: независимо от личного отношения Коллина к происходящему в «Интерконтинентал ойл» какая-то часть души не могла ему позволить – и не позволяла! – остаться в стороне, наблюдая, как глупость Джастина губит дело, с таким трудом созданное отцом. Допустить, чтобы почти тридцать лет жизни отца пошли псу под хвост? Нет, ни за что!
      «Уж по крайней мере этим я ему обязан», – мрачно думал Коллин.
 
      Спустя три дня он позвонил Вильяму Мак-Николу домой:
      – Не могли бы вы добыть для меня компьютерные распечатки тех данных, о которых рассказывали?
      – Конечно, – после мгновения замешательства прозвучал ответ на другом конце провода. – К завтрашнему вечеру сделаю, если это вас устроит.
      – Устроит, – согласился Коллин. – Приходите в восемь тридцать.
      – А если в девять?
      – Прекрасно. – Коллин помолчал, делая пометку в желтом деловом блокноте. – Может быть, я зря говорю, Билл, но мне кажется, вам не следует никому рассказывать о нашей беседе.
      – Мне это и в голову не приходило.
      – Что касается распечаток… Сумеете взять их, не вызвав подозрений?
      Вообще-то при необходимости Коллин мог, потратив несколько часов, взломать защиту компьютерной сети компании и самостоятельно получить то, что требовалось.
      – Без проблем, – заверил его Мак-Никол. – Ваш брат, естественно, старается держать происходящее от меня в тайне, но я как-никак по-прежнему генеральный менеджер компании.
      – Генеральный менеджер, который фактически отстранен от дел, – мрачно констатировал Коллин. – Поймите, Билл, сейчас вы для моего брата полный ноль. Он скармливает вам всякое дерьмо, утаивая происходящее на самом деле.
      – Вы очень близки к истине, – неохотно признал Мак-Никол.
      – Джастин, черт бы его побрал, действует как законченный кретин. На данном этапе лучшего объяснения тому, что он творит, я предложить не могу.
      Положив трубку, Коллин задумался. Жаль, что он не вправе позволить себе хоть в какой-то степени успокоить Билла Мак-Никола. Увы… В этом мире только одиночка, не доверяющий никому, имеет шанс уцелеть.
      «Попозже, если только все пойдет, как задумано», – сказал себе Коллин, выключил лампу на письменном столе и отправился в спальню.
 
      – Как видите, они выжимают нас досуха, – говорил Мак-Никол, вместе с Коллином изучая принесенные распечатки. – Активы теперь переводятся ежедневно, акционерный капитал сосредоточивается в руках немногих избранных. И, что достаточно странно, Джастина среди них нет.
      – Это можно назвать незаконными операциями? – спросил Коллин, задумчиво потирая подбородок.
      – Незаконными называются только те операции, в результате которых акционерный капитал приобретается мошенническими способами, – ответил Мак-Никол. – Если бы здесь был состав преступления, можно было бы обратиться в Комиссию по ценным бумагам и биржевым операциям, чтобы она провела расследование.
      – Но здесь нет состава преступления?
      – Насколько мне известно, нет, – мрачно ответил Мак-Никол, покачав головой. – Поклясться я, конечно, не могу – учитывая данные обстоятельства, возможно все, – однако складывается впечатление, что пакеты акций «Интерконтинентал ойл» приобретаются через совершенно легальные каналы.
      – Эти люди умудряются придать легальный вид всему, хотя, как правило, дело обстоит совсем наоборот, – хмуро сказал Коллин.
      – Вы могли бы заявить, что брат обманул вас, и потребовать судебного разбирательства. Но даже если, протащив его через суды, вы вернете себе право участвовать в делах компании – а процесс будет продолжаться долго, – они успеют обглодать «Интерконтинентал» до костей, – с горькой иронией сказал Мак-Никол, достав из кейса еще одну распечатку и развернув ее на письменном столе.
      В комнату вошел Гаррисон, неся массивный серебряный поднос с сандвичами и кофе.
      – Взгляните-ка сюда… – Мак-Никол смолк, увидев Гаррисона.
      – Все в порядке, – успокоил его Коллин, огорченно ероша рукой волосы. Взял с подноса бутерброд и предложил Мак-Николу последовать его примеру, но тот лишь покачал головой.
      – Вот список людей, которые за последние полгода приобрели значительные пакеты акций. Шесть человек. Если дело так пойдет и дальше, к концу года они будут полностью контролировать «Интерконтинентал ойл». Даже Джастин им больше не понадобится.
      Медленно пережевывая бутерброд, Коллин изучал распечатку.
      – Интересно. Моему дорогому братцу собираются дать пинка под зад его же люди, а он, похоже, не догадывается об этом.
      – Вот именно. И все же я сильно сомневаюсь, что Джастин поверит, даже если мы расскажем ему. – Мак-Никол взял чашку кофе. – Вроде бы неглупый человек, а проявляет такую поразительную наивность в отношении того, чего именно эти люди добиваются!
      – Может быть, мне стоит все-таки обратиться в аудиторское бюро штата и потребовать провести расследование, – высказал предположение Коллин.
      – Ничего не получится, – покачал головой Мак-Никол.
      – Но это хоть немного ослабит их позиции. Меньше всего деловые партнеры моего братца жаждут привлекать к себе внимание. Даже просто пойди я к Джастину и пригрози ему, этого может оказаться достаточно, чтобы заставить их слегка притормозить. Мы могли бы таким образом выиграть немного времени, вам не кажется?
      – И что это даст? – скептически спросил Мак-Никол, отхлебывая кофе.
      – Может быть, и ничего, – признал Коллин. – С другой стороны, выиграв немного времени, мы сможем разобраться в этих хитросплетениях и придумать ход получше.
      – Если вам еще что-то понадобится…
      – …то я сразу же свяжусь с вами, Билл. – Коллин улыбнулся.
      Мак-Никол поднялся.
      – Оставляю вам распечатки. – Он положил кейс на стол и подвинул его к Коллину. – У меня есть копии.
      – Спасибо, что обратили мое внимание на происходящее, Билл, – сказал Коллин, провожая его к двери.
      – Очень надеюсь, что еще не поздно что-нибудь предпринять, – мрачно ответил Мак-Никол.
      – Я тоже. – Коллин отпер дверь и… заколебался на мгновение. – Будьте осторожны, Билл, – в конце концов сказал он. – Эти люди очень опасны. Если они что-нибудь заподозрят… Нет, они не должны ни о чем догадаться. Мы сделаем так, чтобы этого не произошло.
      Выражение лица Вильяма Мак-Никола свидетельствовало о том, что он не разделяет подобной уверенности, но никаких вопросов с его стороны не последовало.
      – Могу лишь обещать, что от меня они ничего не узнают, – сказал он. – Я вот уже двадцать шесть лет генеральный менеджер компании и, слава Богу, знаю, как себя вести.
      – Не звоните мне из офиса, – предостерег его Коллин. – О наших контактах не должен пронюхать никто. Понимаете? Никто!
      Его пожилой собеседник открыл рот, будто собираясь что-то сказать или спросить, но передумал и лишь покачал головой.
      – Всегда к вашим услугам. – Он протянул Коллину руку.
      Прислонившись к балюстраде, Коллин следил взглядом, как Мак-Никол спускается по ступенькам и идет к своему «мерседесу». Чувствовалось, что на душе у этого человека кошки скребли.
      И Коллин ощущал то же самое.
 
      – Ну вот, ты опять где-то витаешь, – с сожалением констатировала Мелани Мастерс, принимаясь за мороженое, заказанное на десерт.
      Эшли оторвала взгляд от кофейного пирога, в котором ковырялась последние двадцать минут, и устало улыбнулась. Темные глаза были затенены широкими полями алой шляпки, подобранной в тон кашемировому костюму с короткой плиссированной юбкой.
      – Так заметно? – спросила она.
      Мелани кивнула с выражением беспокойства на лице.
      – Очень. – Она наклонилась вперед, и свет заиграл на золотой брошке в форме борзой, приколотой на отвороте ее саржевого костюма от Шанель, выдержанного в стиле одежды для верховой езды. – Надеюсь, – теперь Мелани понизила голос почти до шепота, – во время открытия выставки тебе удастся изобразить хоть чуточку энтузиазма. В первый вечер взгляды всех ведущих художественных критиков Манхэттена будут устремлены на тебя.
      Эшли жестом призвала ее к молчанию.
      – Не беспокойся, Мел, я буду на высоте. Если понадобится, просто нарисую на лице улыбку.
      Мелани терпеливо кивнула.
      – Надеюсь, до этого дело не дойдет. – Мелани поправила локоны коротких рыжевато-коричневых волос, выбившиеся из-под черной бархатной шляпки-«колокола». В ее темно-карих глазах светилось сочувствие к Эшли, на которую обрушилось столько бед. – Работа всегда занимала важное место в твоей жизни.
      – Многое занимало важное место в моей жизни, – мрачно ответила Эшли. – А теперь работа – единственное, что у меня осталось.
      – Тебе нужны деньги – и немало денег, – если ты собираешься сражаться со своими бывшими родственниками, – напомнила Мелани. – Выставка и в финансовом отношении может оказаться очень важной.
      Эшли натянуто засмеялась.
      – Ты всерьез думаешь, что мне удастся продать много картин?
      – Большая их часть уже продана. – Мелани лукаво улыбнулась и закурила сигарету.
      – Что? – удивилась Эшли. – Как это понимать – большая часть уже продана? Их же еще никто не видел…
      – Я сама узнала об этом только сегодня утром. Как выяснилось, Диана устроила небольшой закрытый просмотр для того коллекционера, о котором она тебе рассказывала. Судя по всему, он совершенно очарован твоими работами и попросил оставить за собой все, кроме шести.
      – Кто этот… меценат? – заинтересованно спросила Эшли.
      – Его зовут Коллин Деверелл. – Мелани стряхнула пепел в пепельницу. – Говорят, он баснословно богат. Филантроп, по словам Дианы. Ходят слухи, что у него одна из самых значительных художественных коллекций в мире.
      – Сколько?
      – Чего – сколько?
      – Сколько он предложил за мои картины? – нетерпеливо спросила Эшли.
      – Двести пятьдесят тысяч долларов.
      Эшли не сумела скрыть удивления:
      – Так много!
      – Я ведь уже сказала, что он просто в восторге от твоих работ, – с довольным видом ответила Мелани. Собрав ложечкой остатки мороженого, она отправила их в рот.
      – Этот человек, наверное, просто помешан на искусстве, раз готов заплатить четверть миллиона за мои картины, – задумчиво произнесла Эшли, все еще не придя в себя от услышанного. Она выпрямилась в кресле и удивленно покачала головой.
      – По-моему, ты радоваться должна.
      – Ох, я, конечно, рада, – согласилась Эшли. – Но в то же время испытываю некоторую… неловкость.
      – Почему?
      – Сама не знаю. Должно быть, потому, что никто никогда прежде столь щедро не оплачивал мою работу. Разве что… – Она резко оборвала фразу, вспомнив о Майкле Энтони, без чьей финансовой поддержки в те первые месяцы в Сан-Франциско ее карьера вообще могла бы не состояться. – В общем-то какая разница, почему он это делает? Важно, что мои картины продаются.
      – Вот именно, какая разница? – многозначительно повторила Мелани. – И у тебя, моя дорогая, есть все основания быть очень довольной собой. Ну-ка скажи, часто ли художнику, даже прославленному, удается продать почти все свои картины еще до открытия выставки?
      Эшли едва заметно улыбнулась. «Может быть, удача наконец снова повернется ко мне?» – с надеждой подумала она.
 
      В черных брюках и свитере с высоким воротом, Коллин стоял на пожарной лестнице рядом с окном спальни Эшли. Просунул руку в форточку, открыл оконную задвижку и осторожно распахнул окно. Поставил на подоконник сначала одну ногу, потом другую. На некоторое время застыл, вглядываясь в темноту, и проскользнул в комнату. Ее освещал лишь тусклый свет уличных фонарей, проникающий сквозь прозрачные занавески, которые слегка покачивались от холодного ветра.
      Внезапно Коллин понял, что с тех пор, как он овладел воровством профессионально, впервые его жертвой стал человек, не связанный с синдикатом и не владеющий ничем, по праву принадлежащим ему, Коллину.
      Эта мысль неприятно поразила молодого человека. «У меня нет выбора», – напомнил он себе. Необходимо разузнать об этой женщине как можно больше, прежде чем они встретятся снова. Прежде чем он сделает ей предложение работать с ним в паре. Необходимо выяснить, много ли ей известно о Бредли Холлистере и его так называемых деловых интересах. Необходимо попытаться узнать как можно больше и о самой Эшли, раз уж дело идет к тому, чтобы доверить ей свои секреты.
      Обшарив для начала выдвижные ящики ночного столика, Коллин нашел записную книжку с адресами и телефонами, несколько писем и альбомы с фотографиями. Ничего интересного. Письма, как выяснилось при ближайшем рассмотрении, пришли из Калифорнии, от ее родителей. Фотографии в основном изображали мужа и сына.
      Коллин перешел к туалетному столику, но и тут не обнаружил ничего важного. Это показалось ему странным. Обычно дома несут на себе печать жизни и личности своих обитателей, но квартира, где он находился, оказалась совершенно безликой в этом смысле и лишенной какого бы то ни было налета индивидуальности. Такого ему видеть еще не доводилось. Казалось, ее обитательница не живет здесь, а просто существует, а ее душа похожа на чистый холст, лишенный какой бы то ни было глубины и чувств.
      «Она мертва и не догадывается об этом», – подумал Коллин, непривычно взволнованный своим открытием. Отсутствовали даже те мелочи, которые обычно есть всегда, в том числе и в доме, куда въехали совсем недавно. Ни рисунков, ни личных безделушек или вещичек, к которым человек особенно привязан. «Даже номера некоторых отелей выглядят менее уныло», – отметил Коллин, продолжая обшаривать выдвижные ящики шкафа.
      Увы, ему не удалось найти ничего, хоть в какой-то степени прояснявшего, что представляет собой Эшли Гордон-Холлистер, что ей нравится сейчас или хотя бы нравилось прежде. В ящике с бельем под руку попалась прозрачная шелковая ночная рубашка малинового цвета. Достав ее оттуда и внимательно разглядывая, Коллин задумался о женщине, которая носила эту вещь. «По крайней мере тут заметна твоя индивидуальность, правда, Эшли?» Его пальцы погладили розоватую кружевную оборку. Им уже не раз овладевало желание увидеть, какова она без своей модной одежды. «Наверно, в этой полупрозрачной ночной рубашке вид у нее очень даже соблазнительный». Эшли Гордон-Холлистер – привлекательная молодая женщина. И Коллин должен был признать, хотя бы только перед самим собой, что интерес к ней выходил за рамки стремления сделать ее своей соучастницей. Она то и дело возникала перед его внутренним взором такой, какой он видел Эшли тогда в аэропорту Кеннеди, – щеки горят, темные глаза сверкают… Темпераментная женщина. Интересно, какова она в постели? Тигрица, надо полагать.
      Отогнав эти мысли, Коллин положил ночную рубашку в ящик и задвинул его. Дело не ждет.
      В течение еще двадцати минут он продолжал поиски, обшаривая каждый уголок, но ничего существенного о женщине, которой предстояло стать его партнером, так и не обнаружил. В конце концов Коллин сдался. Вылезая через окно на пожарную лестницу, молодой человек бросил на комнату последний взгляд. И решил, что существует единственный способ выяснить все, что его интересовало относительно Эшли Гордон-Холлистер, – услышать это из ее собственных уст.
      Встретиться с ней лицом к лицу.
 
      – Ты даже еще не одета! – В дверях стояла Мелани в свободном сером жакете и обтягивающей черной юбке. – Эшли, через час мы должны быть в галерее!
      – Успокойся, – ответила Эшли, впуская подругу в квартиру. – Мне осталось только снять это, – она показала на свой черный шелковый халат, – натянуть платье, и можно отправляться.
      – Ты улыбаешься, – отметила Мелани, бросая сумочку на кушетку. – Добрый знак.
      – Да, настроение у меня стало гораздо лучше. – Эшли, переодевающейся в спальне, пришлось возвысить голос, чтобы Мелани слышала ее. – Все, что для этого потребовалось, – напомнить себе, что выставка и в особенности щедрость мистера Коллина Деверелла помогут мне бороться за сына. – Последовало непродолжительное молчание. – Ты знаешь, где у меня бар, Мел, и если хочешь выпить…
      – Обойдусь, – отрезала Мелани. – В галерее непременно придется пить, а сегодня мне нужна ясная голова.
      – Таинственный Коллин Деверелл будет там? – спросила Эшли.
      – Понятия не имею. Думаю, да, учитывая, сколько он собирается заплатить за твои работы.
      – Отлично. – Эшли достала из шкафа платье, приготовленное специально для открытия выставки. – Хотелось бы встретиться с ним. – Снова последовала пауза. – Ты узнала что-нибудь новое от Дианы?
      – Не слишком много, – последовал ответ. – Такое впечатление, что об этом человеке вообще известно совсем мало. Он держится особняком.
      – Всегда кому-нибудь что-нибудь да известно.
      Эшли выдвинула ящик с бельем и замерла. Что-то… изменилось. Точно сказать, что именно, она бы не смогла, но определенно все лежало не так, как прежде. Возникло неприятное ощущение, будто здесь, в ее спальне, кто-то побывал. И рылся в ящиках.
      Эшли открыла футляр с драгоценностями. На первый взгляд ничего не пропало. Производить более тщательную проверку не было времени, однако она решила непременно сделать это, вернувшись из галереи.
      – Только самая общая информация, – продолжала между тем Мелани. – Коллин Деверелл – сын Квентина Деверелла, один из двух близнецов. Его отец основал «Интерконтинентал ойл» и возглавлял там совет директоров, пока не погиб десять лет назад. Коллин входит в дюжину богатейших людей в стране, не говоря уж о том, что он один из самых привлекательных холостяков Нью-Йорка, на которого многие положили глаз. – Мелани взглянула на отделанные бриллиантами наручные часики. – Эшли, мне страшно не хочется подгонять тебя, но…
      – Еще минутку, Мел, – отозвалась та.
      Спустя несколько минут из спальни показалась Эшли в красном шелковом жаккардовом платье, с четырьмя нитками жемчуга, ярко-красным галстуком и большими рубиновыми серьгами. Темные волосы, только над ушами чуть приподнятые и закрепленные старинными черепаховыми гребнями, свободно рассыпались по плечам.
      – Ну, идем? – преувеличенно бодро спросила она. – Я готова к встрече со своим новым покровителем.
 
      Галерея была полна народу. Как только появились Эшли и Мелани, их тут же окружили фотографы. Диана Гиллинг, щебечущая на другом конце комнаты с художественным критиком из «Нью-Йорк таймс», помахала им рукой. Эшли решительно проталкивалась сквозь толпу репортеров, Мелани следовала за ней по пятам.
      – Я уж было подумала, что вы решили не появляться на открытии собственной выставки, – полушутя сказала Диана, когда Эшли наконец добралась до нее. – Это, моя дорогая, Рейнс Баскомб из «Таймс». Рейнс, позвольте представить вам Эшли Гордон-Холлистер и Мелани Мастерс.
      – Очень приятно встретиться с вами обеими, – любезно произнес критик, пожимая женщинам руки. – Могу я также, миссис Холлистер, выразить свое восхищение вашими работами?
      Эшли наградила его своей самой ослепительной улыбкой.
      – Безусловно, можете, мистер Баскомб, – ответила она. – Ничего не имею против.
      Мелани с Баскомбом углубились в серьезную беседу о важности появления на мировой сцене новых художников, а Диана начала представлять Эшли собравшимся критикам.
      – Он здесь? – шепотом спросила Эшли, когда они проталкивались сквозь толпу.
      – Кто? – не поняла Диана.
      – Коллин Деверелл. Я жажду встретиться с ним.
      – Пока его что-то не видно, но, надо сказать, он редко бывает на подобных мероприятиях. – Диана покачала головой. – Заинтересовавшись художником, Деверелл обычно договаривается о покупке его работ еще до выставки. Такое ощущение, будто ему не нравятся многолюдные сборища.
      – О! – Эшли охватило странное чувство разочарования.
      – Но и без него, – продолжала Диана, – здесь сегодня собралось множество людей, умирающих от желания встретиться с вами. Пойдемте… Вон, я вижу, Гарриетта Эмброуз…
      Устав от всех этих представлений и собственных попыток поддерживать светскую беседу с так называемыми важными людьми, пожелавшими украсить своим присутствием ее первое официальное появление в художественном мире Нью-Йорка, Эшли в конце концов ухитрилась ускользнуть от Дианы, поставившей себе целью непременно сделать ей протекцию. Она бродила по галерее, придирчиво рассматривая выставленные картины и потягивая вино из бокала, который кто-то сунул ей в руку. Время от времени взгляд ее темных глаз скользил по лицам собравшихся в галерее в надежде обнаружить среди них таинственного Коллина Деверелла. Странно, если, купив почти все ее картины, он так и не придет сюда. Разве ему не интересно хотя бы выяснить, имела ли выставка успех?
      Эшли остановилась перед одной из картин. Пейзаж, сделанный еще в долине Напа. В те времена она именно так воспринимала пышную природу и яркую цветовую гамму родного края.
      Эшли попыталась представить себе, как должен выглядеть этот Коллин Деверелл. Мелани назвала его привлекательным. То, что он богат, не вызывало сомнений. Воображение нарисовало ей высокого мужчину лет под пятьдесят, со значительным серьезным лицом и проницательным взглядом. Темные волосы, едва тронутые сединой. Умный, аристократичный. Нефтяной магнат. По словам Мелани, один из самых известных холостяков в Нью-Йорке, на которого имеют виды многие. Опираясь на эти рассуждения и еще раз оглядев зал, Эшли пришла к выводу: по крайней мере сейчас мистера Деверелла здесь не было.
      – Вы, по-видимому, испытываете особую нежность к этой картине? – прервал ее размышления низкий звучный мужской голос.
      Вздрогнув, Эшли обернулась. Слева от нее стоял высокий, стройный, прекрасно сложенный мужчина, которому только-только перевалило за тридцать, с густыми волнистыми каштановыми волосами, энергичными, резкими чертами лица и напряженным взглядом карих глаз. Мелькнула мысль, что франтоватый черный смокинг ему очень идет, однако внимание Эшли тут же приковала его улыбка. Удивительная, обезоруживающая улыбка.
      – Простите? – Она не была уверена, что уловила смысл сказанного.
      – Эта картина… Она вам чем-то лично дорога?
      Эшли перевела взгляд на картину и кивнула.
      – В каком-то смысле. – Она улыбнулась. – Можно сказать, напоминание о счастливых временах.
      – Понятно. – Некоторое время незнакомец внимательно разглядывал картину. – Мне она тоже нравится. Что-то есть в ней от великих импрессионистов – Моне, Сезанна…
      – Насколько я понимаю, вы любите импрессионистов. – Улыбнувшись, Эшли допила вино.
      – Импрессионистов, ренессанс – все, кроме абстрактной живописи.
      – Вам не нравится современное искусство? – спросила Эшли, вопросительно подняв бровь.
      – Если, глядя на картину или скульптуру, я должен спрашивать, что на ней изображено, это, по-моему, не искусство, – с усмешкой ответил незнакомец.
      Эшли рассмеялась. Уже давно – очень давно! – ничто не заставляло ее смеяться. Этот человек, кто бы он ни был, сумел пробудить в ее душе что-то, похороненное, казалось, навечно.
      – Вы говорите, как… – Она резко смолкла, осознав, какое слово вертелось на языке. «Вы говорите в точности как Брендон» – вот что едва не вырвалось у нее. Улыбка погасла. – …как человек, которого я когда-то знала.
      Он улыбнулся:
      – Надеюсь, это можно воспринять как комплимент.
      – Да, – кивнула Эшли.
      – Приятно слышать. – Мужчина помолчал. – Теперь, познакомившись с художницей, я рад, что купил так много ее работ. Единственное, о чем я сожалею, так это о том, что не приобрел их все.
      – Купили много моих работ? – Во взгляде Эшли вспыхнуло удивление. – Значит, вы?..
      Он галантно протянул ей руку и одарил улыбкой, способной покорить сердце любой женщины.
      – Позвольте представиться. Меня зовут Коллин Деверелл.

      Эшли залезла в ванну, погрузилась в горячую, ароматную, пузырящуюся воду, над которой поднимался пар, и постаралась расслабиться. Впрочем, полностью ей это не удалось, как никогда не удавалось в последнее время. С вечера открытия выставки, с того самого момента, когда возникло подозрение, что в ее отсутствие кто-то побывал в квартире, она нервничала, оставаясь здесь одна. В особенности по вечерам. Случившись однажды, такое могло повториться, даже когда она была дома.
      Попытавшись выкинуть эти мысли из головы, Эшли стала думать о предстоящем вечере. Он обещал быть по меньшей мере интересным. Обед с Коллином Девереллом в ресторане, где она еще не бывала, – «Чудо явления голубя». Когда в галерее Деверелл представился, у нее даже мысли не возникло, что за этим может последовать приглашение на обед. Однако он ясно дал понять, что «нет» в качестве ответа его не устроит. К тому же Эшли была очень ему признательна. Купив почти все ее картины, он способствовал тому, что выставка имела просто сенсационный успех.
      Вообще-то никакой тяги к общению у нее сейчас не было, но ей вполне хватало ума понять, что поддерживать это знакомство в ее интересах. В конце концов, Деверелл – коллекционер, состоятельный человек, щедрый покровитель художников. Именно его восхищение работами Эшли дало ей средства для борьбы за то единственное, что сейчас имело значение, – возвращение сына. Деверелл сможет обеспечить необходимую финансовую поддержку, если и дальше будет интересоваться ее пейзажами.
      «И если даже он интересуется не столько ими, сколько мной лично, – думала она, – что с того?»
      Эшли глубоко вздохнула, выбралась из ванны и, стоя на выложенном плитками полу, потянулась за полотенцем. Вытерлась, обрызгала тело душистым лосьоном. Наблюдая за водой, утекающей в отверстие ванны, снова вспомнила тот вечер, когда впервые встретилась с Коллином Девереллом. Из всех присутствующих на выставке он был, безусловно, самым привлекательным человеком. Обаятельным, предупредительным, разбирающимся в искусстве. Последнее обстоятельство, конечно, удивления не вызывало, учитывая все, что ей рассказывали о его личной коллекции. Вот почему, не стремясь к развитию отношений с кем бы то ни было, Эшли без колебаний приняла приглашение на обед.
      Повесив полотенце, она накинула на себя черный шелковый халат в духе традиционных японских кимоно. Затянув широкий красный пояс, босиком прошла в спальню и распахнула створки шкафа. Придирчиво оглядев длинный ряд туалетов, остановила выбор на темно-фиолетовом платье из тонкой шерсти, с рукавами, сужающимися к запястью, и слегка расширенными плечами. То, что нужно, решила Эшли. Элегантно, но не вызывающе. Пара черных лакированных туфель и маленькая вечерняя сумочка того же цвета отлично довершат наряд.
      Достав вещи из шкафа, она отнесла их в спальню и положила на кровать. Одеваясь, Эшли думала о том, насколько безопасно поощрять интерес к себе Коллина Деверелла. Ей, в сущности, о нем ничего не известно, но даже после одного разговора стало ясно: он не тот человек, которого можно водить за нос. Поощряя его, не отрезает ли она себе путь к отступлению?
      Надев туфли, Эшли подошла к туалетному столику и достала из выдвижного ящика красный кожаный футляр с драгоценностями. Лучше всего подойдут широкий серебряный браслет, кулон с аметистом и такие же серьги. Собрав темные волосы в тяжелый пучок на затылке, она придирчиво осмотрела себя в зеркале. Нет, не то. Вынула шпильки, удерживающие волосы, и позволила им свободно рассыпаться по плечам. Так лучше. Ей никогда не шла строгая прическа с собранными на затылке волосами. «Балерина Большого из меня точно не получится», – мелькнула ироническая мысль.
      Проверяя, все ли на месте в сумочке, Эшли услышала звонок в дверь. Выключила лампу на ночном столике и пошла открывать. «Так же красив и элегантен, как тогда в галерее», – отметила она, заглянув в бархатисто-карие глаза своего гостя.
      – Минута в минуту, – как можно беззаботнее сказала Эшли.
      Он кивнул, улыбаясь:
      – Точный расчет времени – сейчас одна из моих главных забот.
 
      «Словно оазис в пустыне», – думала Эшли, оглядывая заполненный посетителями ресторан, выдержанный в персиковых тонах, с кружевными занавесками, свисающими повсюду ветками растений и продуманно размещенными зеркалами. Сидя напротив Коллина Деверелла, она ломала голову, что же ему на самом деле от нее нужно. Пока ясности в этом не было никакой.
      В автомобиле он завел речь об искусстве, успехе выставки и тех ее работах, которые ему в особенности пришлись по душе. В ресторане разговор перешел на его собственную обширную коллекцию ценнейших картин, по общему мнению, стоившую около семидесяти миллионов. Он не подтвердил, но и не опроверг эту цифру. Эшли упомянула о том, что, по слухам, коллекция была украдена, пока он путешествовал. Однако ей тут же стало ясно, что этот вопрос для обсуждения закрыт. Если Коллин и хотел от нее чего-то большего, чем просто деловые отношения, то пока это никоим образом не проявлялось.
      – Вам нравится копченый лосось? – спросил он.
      – Что? – Вопрос прервал раздумья Эшли. – О да… Очень вкусно.
      – Тогда почему бы вам не съесть его? Вот уже десять минут вы только и делаете, что задумчиво смотрите в тарелку.
      Эшли немного смущенно покачала головой:
      – Лосось замечательный. Просто мне… Просто голова у меня забита…
      – …мыслями о предстоящей судебной тяжбе с вашим бывшим свекром, – закончил за нее Деверелл.
      Эшли удивленно посмотрела на него и чуть было не спросила, откуда ему известно об этом, но вовремя спохватилась. Конечно, из газет. Она кивнула:
      – Да.
      – Это сражение проиграно, еще не начавшись. – Коллин откинулся на спинку кресла, не сводя с нее пристального взгляда.
      Кровь бросилась Эшли в лицо, щеки запылали.
      – Вы, случайно, не на Холлистеров работаете? – спросила она, закипая от гнева.
      Коллин стиснул челюсти, так что желваки заходили на скулах.
      – Я не стал бы работать на Бредли Холлистера, даже если бы умирал с голоду и это был бы мой последний шанс, – отрывисто бросил он. – Я, дорогая моя Эшли, не работаю ни на кого… Кроме самого себя, конечно.
      – Тогда почему вы сказали… – смешавшись, начала было она.
      Коллин нахмурился.
      – Собираясь сражаться с драконом, разумнее отдавать себе отчет в том, чего следует ожидать. – Он поднял бокал и сделал большой глоток. – Вам, к несчастью, достался самый страшный дракон из всех. Поэтому следует очень хорошо подготовиться к решающему сражению.
      Эшли долго и внимательно вглядывалась в его лицо.
      – И готовить меня к нему будете вы, – заключила она.
      – Возможно. – На его лице нельзя было прочесть ничего.
      – Почему?
      – Позвольте пока ограничиться следующим объяснением: я не люблю Бредли Холлистера в той же мере, что и вы. – Коллин сделал официанту знак принести еще вина.
      – Черт возьми, этого мало! Я предпочла бы услышать от вас хоть какие-то разъяснения. – Эшли была совершенно сбита с толку.
      – Как-нибудь в другой раз. – Его тон свидетельствовал о том, что обсуждение этого вопроса на данный момент закончено.
      Глядя на человека, сидящего напротив нее за столом, Эшли пыталась понять, что за игру он вел. Может, первое впечатление было неверным. Может, он питал к ней какой-то особый интерес. Может, таинственный Коллин Деверелл не просто коллекционер произведений искусства, которому понравились ее работы. Может, он купил все эти картины по вполне определенной причине, не имеющей отношения к их достоинствам. По причине, которую, по всей видимости, пока не склонен раскрывать. Почему Деверелл заговорил о ее судебной баталии с Холлистерами? Какое он сам имеет к ним отношение?
      Официант принес вино. Сделав глоток, Коллин улыбнулся.
      – Неплохо, – заявил он. – Совсем неплохо.
      Эшли собралась было зайти с другой стороны, затем передумала. Возникло отчетливое ощущение, что ее вопросы останутся без ответа. Сейчас, во всяком случае. «Хорошо, я готова подыграть тебе. Оставим это, пока не прояснится, чего ты хочешь от меня», – решила она.
      В целом вечер прошел очень приятно. Отказ Коллина беседовать на темы, связанные с ее судебной тяжбой и причиной его интереса к этому событию, не только возбудил любопытство Эшли, но и заставил ее разволноваться. Почувствовав это, Коллин приложил все усилия, чтобы успокоить даму, перейдя к более безопасным, тем не менее интересным темам. Таким, как искусство в целом и нынешние выставки на Бродвее.
      Оба были приятно удивлены, обнаружив, как часто совпадают их мнения. И все же Эшли, наверно, была удивлена больше. Удивлена тем, что этот вечер доставляет ей истинное удовольствие. «С тех пор как умер Брендон, ничье общество не было мне так приятно, – подумала она и тут же почувствовала, как темное облако печали снова сгущается над ней. – Но мне действительно хорошо с Коллином Девереллом. Или все дело в его ненависти к Холлистерам, на которую он намекал?»
      За десертом он спросил, когда можно рассчитывать увидеться с ней снова.
      – Я знаю одно чудесное местечко на Лексингтон-авеню. Там, если не считать Рима, самая лучшая лазанья в мире. – Коллин знаком велел официанту подать счет.
      Эшли рассмеялась.
      – Лазанья! Господи, вот уже много лет я не ела по-настоящему хорошую лазанью, – призналась она. – Мои детство и юность прошли в Калифорнии, и мать часто готовила ее. Используя, конечно, рецепт наших итальянских предков…
      Коллин, казалось, искренне удивился.
      – Вы итальянка?
      – Не в меньшей степени, чем если бы я родилась на берегах Арно. Мои предки прибыли сюда из Тосканы примерно три поколения назад.
      – Моя мать тоже была итальянкой, родом из Милана, – сказал Коллин, протягивая официанту кредитную карточку. Воспоминание о матери заставило его улыбнуться. – Самая прекрасная женщина, которую мне когда-либо приходилось встречать.
      – И она тоже готовила лучшую лазанью в мире, если не считать Рима? – улыбнувшись в ответ, спросила Эшли.
      Это предположение заставило Коллина громко рассмеяться.
      – Моя мать никогда даже близко не подходила к кухне. А если бы ей вздумалось сделать это, отец, несомненно, принял бы все меры, чтобы такое никогда больше не повторилось. – Коллина явно забавляла сама мысль о том, что его мать могла – подумать только! – заниматься стряпней. – Нет, она не готовила, не стирала и, Боже избави, не меняла своим детям пеленок. И все же она была хорошей матерью. Замечательной матерью.
      Слушая, Эшли не сводила с него глаз. Возникло ощущение, что сейчас он приоткрылся ей со стороны, видеть которую мало кому было позволено. Она знала о нем лишь то, что рассказывали Диана и Мелани, словом, очень мало. И все же с самой первой встречи ее не покидало странное чувство, что в сердце своем этот человек одинок. Что он мало кому доверяет и почти не имеет близких друзей. И вот она сидит здесь, обедает с ним, и ей кажется, может быть, без особых оснований, что Коллин Деверелл очень человечен, раним и совсем не похож на того блестящего, искушенного в житейских делах светского льва, каким его воспринимает публика.
      – Вы, наверно, были особенно близки с матерью, – сказала Эшли.
      – Да. Я любил обоих родителей, но с матерью всегда был более близок.
      – А как сложились ваши отношения с братом? – спросила она. – Диана рассказывала, что вы близнецы. Близнецы, если не ошибаюсь, обычно бывают очень близки?
      – Обычно, – ответил Коллин натянуто, избегая ее взгляда. Вернулся официант, и Коллин нацарапал подпись на квитанции со своим именем и номером кредитной карточки. – Но не в нашем случае. Тот факт, что мы близнецы, сделал нас не ближе, чем если мы были совершенно чужими друг другу. Все, что у нас с Джастином общего, это родители и внешность… Вы так и не ответили мне, Эшли. Как насчет завтрашнего вечера?
      Она кивнула.
      – Буду счастлива разделить с вами лучшую лазанью в мире, если не считать Рима.
 
      – У нее не возникло ни малейших подозрений, – заверил Коллин Генри Гаррисона. Они находились в библиотеке вдвоем, старый дворецкий был заметно обеспокоен.
      Поднявшись с кушетки, Коллин ленивой походкой направился к бару. Золотой медальон с фениксом, с которым он теперь не расставался, блеснул в свете ламп, хорошо заметный на фоне толстого зеленого свитера.
      – Она почти не проявила любопытства. Но все же, думаю, пока не следует снова заводить разговор о ее судебной тяжбе.
      – Вы уверены? – озабоченно спросил Гаррисон.
      – Ты знаешь меня, Генри, – с усмешкой ответил Коллин, наливая себе вина. – Я готов рисковать, верно. Но никогда не делаю этого без необходимости.
      – Всякий может ошибиться.
      – Времена роковых ошибок для меня остались позади. – Коллин снова устроился на кушетке с бокалом в руке. – Жаль только, что приходится торопиться. Однако, судя по информации Билла, дело близится к развязке. Необходимо что-то предпринять в самое ближайшее время.
      – Выходит, у вас нет другого выхода и вы хотите привлечь ее немедленно?
      – Боюсь, что нет, – кивнул Коллин, устало улыбнувшись. – Я не могу действовать в одиночку, а ты, мой друг, уже не в том возрасте, чтобы заниматься такими делами. – Он сделал большой глоток из бокала. – В данный момент у меня нет на примете никого, кроме Эшли.
      – Но откуда вы знаете, что ей можно доверять? – Гаррисона по-прежнему терзало беспокойство.
      – Если не ей, то кому же? Такого мощного побудительного мотива для желания расправиться с Холлистером, как у Эшли Гордон-Холлистер, нет больше ни у кого. Этот ублюдок просто-напросто украл у нее сына после гибели мужа.
      Гаррисон неодобрительно покачал головой.
      – А как она отнесется к вашим, скажем так, не совсем традиционным методам?
      Коллин задумался, вращая стакан и следя взглядом за подрагиванием жидкости в нем.
      – Мне кажется, – медленно проговорил он, – Эшли готова на все, включая убийство, лишь бы вернуть своего мальчика.
 
      – Что вы знаете о Коллине Деверелле, Диана? – стараясь выглядеть не слишком заинтересованной, спросила Эшли, когда вместе с хозяйкой сидела в ее офисе. Картины Эшли по-прежнему занимали все стены галереи; выставка должна была продлиться еще неделю.
      Диану Гиллинг этот вопрос, по-видимому, удивил.
      – По правде говоря, очень мало. Он бывает здесь довольно часто, но, как правило, не в дни открытия выставок. – Она на мгновение смолкла. На ее обычно невозмутимом лице нордического типа проступило выражение откровенного любопытства. – А почему вы спрашиваете?
      – Прошлым вечером я обедала с ним, – ответила Эшли. – Очень интересный человек, хотя… немного загадочный.
      – Поздравляю! – воскликнула Диана.
      – С чем? – Эшли устремила на нее притворно простодушный взгляд.
      – С тем, что вы обедали с ним. – Кабинет у Дианы был небольшой, но безупречно чистый. Она сидела в кресле за письменным столом, накрытым большим стеклом. – Судя по тому, что я слышала, очень немногие женщины удостаиваются этой чести, если, конечно, не спят с ним.
      – Ну, ко мне это не относится! – вспыхнула Эшли.
      – Простите, ради Бога, у меня ничего такого и в мыслях не было, – заверила ее Диана. – Неуловимый мистер Деверелл совершенно одинок, насколько мне известно. Ни семьи – с единственным братом они не разговаривают вот уже несколько лет, – ни близких друзей, ни даже постоянной женщины. Приятельницы на одну ночь, вот и все.
      – Не может быть, чтобы у него совсем не было близких людей, – со все возрастающим интересом продолжала допытываться Эшли.
      Диана пожала плечами.
      – Если и есть, то они помалкивают об этом, – вздохнула она. – Конечно, город у нас не маленький, и я не со всеми знакома.
      – Только с теми, от кого есть толк, да? – засмеялась Эшли.
      – С теми, от кого можетбыть толк, вроде Коллина Деверелла, – поправила Диана. – Хотя, надо сказать, среди моих знакомых несколько женщин, которые были с ним в интимных отношениях, если можно так выразиться. И даже им о нем фактически ничего не известно. Разве что как он выглядит нагишом и насколько хорош в постели.
      – И насколько же он хорош? – не удержалась Эшли.
      Диана улыбнулась.
      – Вы именно этохотели узнать?
      – На самом деле я хочу узнать одно: почему он интересуется мной, – после паузы произнесла Эшли.
 
      – Какое это имеет значение? – Мелани Мастерс стянула серые перчатки и откинулась на спинку сиденья. Такси медленно лавировало между машинами, которыми было забито шоссе, ведущее в аэропорт Кеннеди. – Человек заплатил больше четверти миллиона долларов за картины. Почему? Ответ простой: на него произвел впечатление талант художницы. А если он к тому же заинтересовался тобой как женщиной, ну… На мой взгляд, это как раз то, в чем ты сейчас больше всего нуждаешься.
      – Тебе известно мое отношение к этому вопросу, Мел, – с легким оттенком пренебрежения – не к подруге, конечно, а к намеку, прозвучавшему в ее словах, сказала Эшли. – Господи, о чем ты? Еще и года не прошло после гибели Брендона.
      – И у тебя с тех пор никого не было. – Это прозвучало не как вопрос. – Эшли, я понимаю твои чувства, знаю, как ты любила мужа. Но он ушел, и тебе его не вернуть. Что теперь – лечь и умереть, раз его самолет разбился? Иногда кажется, будто ты погибла вместе с ним, а то, что осталось, просто зомби…
      – В каком-то смысле именно так и есть, – прервала ее Эшли мрачно.
      – Ты уже слишком долго одна, такова реальная действительность, – продолжала Мелани. – Я не хочу показаться бессердечной, но тебе не приходит в голову, что пора снять траур? Брендона не вернешь. И уж если на то пошло, ему наверняка не понравилось бы, если бы ты всю оставшуюся жизнь посвятила лишь воспоминаниям о прошлом.
      Эшли не отрываясь смотрела в окно на мелькающие машины.
      – Наверно, ты права. – Ее голос звучал ровно, почти безжизненно. – К несчастью, это выше моих сил. Я еще не созрела для новых отношений. Пока нет.
      – Да? Тогда как ты объяснишь, почему при одном упоминании имени Коллина Деверелла на твоем лице возникает улыбка? – с вызовом спросила Мелани.
      – Он очень интересный человек, вот и все, – продолжала стоять на своем Эшли. – Мне просто любопытно, что ему на самом деле от меня нужно.
      Мелани улыбнулась:
      – Если он тебе безразличен, какое это имеет значение?
      – Такое, что мне неспокойно, – попыталась объяснить Эшли. – Не могу сказать, в чем тут дело. Просто мне не по себе. Такое ощущение, будто ему нужны не мои картины и не я сама по себе. То, что ему нужно, каким-то образом связано с Холлистерами и моим судебным процессом. Именно поэтому я согласилась встретиться с ним снова.
      – Только поэтому? – Чувствовалось, что Эшли явно не удалось убедить Мелани.
      – Да, только по одной-единственной причине.
      Они уже были рядом с аэропортом, и заходящий на посадку самолет на время прервал их разговор оглушительным ревом.
      – Ты слишком долго была одна, – настойчиво повторила Мелани. – Подозреваешь неизвестно в чем человека только потому, что он проявляет к тебе интерес, выходящий за рамки дела. По-моему, ты просто выискиваешь повод, чтобы ускользнуть от него.
      Эшли устало пожала плечами.
      – Благодарю вас, доктор Мастерс. Вы отлично ставите диагноз… Не премину снова обратиться к вам в случае чего.
      – А что, я не права? – спросила Мелани.
      Такси замедлило движение и остановилось перед входом в терминал.
      – Не нужен мне никакой повод, Мел. – Эшли вылезла из автомобиля. – Я ведь уже говорила тебе, что еще не созрела для новых отношений. И, может быть, никогда не созрею.
      Мелани тоже выбралась из такси и расплатилась с водителем. Он достал из машины ее багаж и передал молодому носильщику. Женщины молча пошли через запруженный народом терминал к выходу на летное поле – Мелани летела в Сан-Франциско.
      – А что, если он все же интересуется лично тобой? – спросила она в конце концов.
      – В самом деле? – без всякого интереса повторила Эшли.
      – Рано или поздно тебе все равно придется оставить прошлое в прошлом. – Мелани прислушалась, не объявляют ли ее рейс. – Ради самой себя ты должна начать жить снова.
      Эшли заставила себя улыбнуться.
      – Так и будет, Мел, – пообещала она. – Но только после того, как ко мне вернется Роберт.
 
      Зеленый, как молодая листва, костюм от Скиапарелли – да, вот то, что нужно, решила Эшли, оглядывая себя в зеркале. Надев старинные серебряные серьги, она услышала звонок и заторопилась к двери. Этот костюм придает ей вид элегантной, изящной, достаточно зрелой женщины, но без намека на сексуальность. От нее не будут исходить флюиды, которые могут быть неправильно истолкованы даже таким опытным в отношениях с женщинами человеком, как Коллин Деверелл. «Единственное, чего я хочу, это понять, почему его интересует слушание моего дела, вот и все», – сказала себе Эшли и открыла дверь.
      – Вы точны…
      Она смолкла, удивленно глядя на своего гостя. Темно-голубые слаксы, белая рубашка, угольно-серый пуловер, повседневное пальто, переброшенное через руку… Какая разительная перемена! Вчера на нем был дорогой, сшитый на заказ костюм, а при первой их встрече в галерее – элегантный смокинг. Что это означает?
      – Ох, входите же!
      На лице Коллина возникло смешанное выражение смущения и удивления.
      – Похоже, я забыл предупредить вас, – объяснил он, входя в квартиру. – В том местечке, которое я имел в виду, атмосфера самая демократическая. Никаких церемоний.
      Закрыв дверь, Эшли перевела взгляд на свой костюм.
      – В таком случае мне, пожалуй, стоит переодеться во что-нибудь более… подходящее. Не хотите пока выпить?
      – Благодарю вас, – улыбнулся Коллин. – С удовольствием.
      Эшли подошла к бару.
      – Что вам налить? – Она достала ведерко со льдом.
      – Виски с содовой… Не надо разбавлять.
      Эшли тут же отложила щипцы для льда.
      – Так куда же мы отправляемся? – спросила она.
      – Вы бывали когда-нибудь в «Таверне Пита»? – Коллин взял бокал.
      – Я ведь недавно в Нью-Йорке. – Эшли покачала головой. – Пока что, кроме галереи Мейсон-Гиллинг, можно сказать, и не видела ничего.
      – Мне известно совершенно точно, сколько времени вы здесь, – улыбнулся Коллин. – Ведь мы впервые встретились именно в день вашего приезда.
      Эшли с недоумением посмотрела на него. Со времени того самого вечера в галерее ее не покидало смутное ощущение, что они уже где-то встречались. «Нет, – решила тогда она. – Наверное, мне просто попадались его фотографии в газетах или журналах».
      Коллин сделал глоток, в карих глазах замерцали веселые искорки.
      – В аэропорту Кеннеди, – напомнил он. – Мы с вами чуть не поссорились из-за такси…
      Глаза у Эшли стали как блюдца.
      – Так это были вы?
      Коллин усмехнулся:
      – Насколько я понял, это определенно был не самый удачный ваш день.
      Эшли покачала головой:
      – В последнее время у меня вообще не слишком много удачных дней.
      – Ерунда! – насмешливо и уверенно возразил он. И взглянул на часы. – Может быть, вы все же переоденетесь и мы продолжим разговор по дороге?
      Эшли улыбнулась:
      – Дадите мне пять минут?
      – Только три.
 
      Эшли и в голову не приходило, что они отправятся в ресторан пешком. Однако сейчас, когда они шагали по Пятой авеню, да еще после столь необычно начавшегося вечера, она была даже рада, что Коллин предложил это. Появилась возможность поговорить, узнать друг друга немного получше. Возникло ощущение, что для Коллина это была чуть ли не высшая степень близости, которую он мог позволить себе. «Он такой обаятельный и такой ускользающий, точно ему есть что скрывать, – думала Эшли, искоса поглядывая на него по дороге. – Может быть, именно здесь кроется корень его симпатии ко мне: в этом у нас много общего».
      Какой-то частью души Эшли и сама тянулась к нему, хотя не в полной мере понимала почему. Ей хотелось доверять ему, и – она это чувствовала! – он тоже хотел, чтобы она доверяла ему.
      – Вы так и не сказали ничего насчет моего вида, – начала Эшли чуть-чуть настороженно. – Подходит для «Таверны Пита»?
      Коллин бросил на нее быстрый взгляд. Теперь на ней были обтягивающие черные брюки, заправленные в высокие сапоги винного цвета, свободная шелковая гранатовая блузка, широкий кожаный черный пояс и несколько тяжелых серебряных цепочек на шее. Отделанное мехом пальто на каждый день, которое она не стала застегивать, несколько напоминало шинель времен Второй мировой войны. Выглядела она превосходно и весьма… лихо.
      – Сойдет, – небрежно прокомментировал свои впечатления Коллин.
      – Покорно благодарю!
      – Тише, тише, – усмехнулся он. – Пора бы уж вам привыкнуть к тому, что вы, моя дорогая Эшли, в любом случае не затеряетесь в толпе. Вы не какая-нибудь там простушка Джейн, но даже будь это так, уверен, вам все равно удалось бы сохранить свой собственный неповторимый стиль.
      – По-видимому, я должна воспринять это как комплимент, – улыбнулась она.
      – Без сомнения.
      Когда они, перейдя Пятую авеню, направились в сторону Лексингтон-авеню, начался дождь – мягкий, моросящий. Коллин раскрыл большой черный зонт, предусмотрительно прихваченный с собой, и придвинулся поближе к Эшли, удерживая зонт над их головами. Разговаривая и смеясь, они быстро зашагали по Двадцать третьей улице в сторону Лексингтон-авеню, мимо Грэмерси-парка и другого, крошечного частного парка, обойдя который оказались на Ирвинг-плейс.
      – Вот мы и прибыли. – Коллин открыл дверь и пропустил спутницу вперед.
      Эшли на мгновение остановилась на пороге оригинально отделанного, битком набитого бара, изумленно оглядываясь, вслушиваясь и вдыхая восхитительные ароматы. Компания разношерстно одетых молодых людей сидела прямо на стойке бара и жевала картофельные чипсы. В одном углу за пивом весело хохотали трое мужчин.
      Эшли вслед за Коллином прошла через бар в заполненный посетителями, плохо освещенный обеденный зал в глубине помещения. Коллин коротко сказал что-то официанту, и тот провел их в отдельную кабину. Усевшись, Эшли заметила над столом живописный портрет. Изображенный на нем мужчина напоминал ковбоя из старых вестернов, которыми она так увлекалась когда-то: мужественное, суровое лицо с резкими чертами, рыжевато-коричневые волосы и такие же усы. На маленькой позолоченной табличке, свисающей с нижнего среза рамы, было написано: «Стол Мела».
      – Что это за Мел и почему мы сидим за его столом? – удивилась Эшли.
      Коллин усмехнулся.
      – Думаю, этот самый Мел, – он поднял взгляд на картину, – был одним из ветеранов-первопроходцев. Когда-то здесь часто бывал О’Генри, о чем можно прочесть на всех меню и коробках со спичками, которые предлагают в этом заведении. Его стол вон там. – Коллин сделал жест в сторону другой кабины. – Это – один из самых старых кабачков, сохранившихся в Нью-Йорке в своем первозданном виде со времени примерно 1864 года.
      – Вы часто бываете здесь? – спросила Эшли, когда официант принес заказанное питье.
      Коллин покачал головой.
      – Я вообще не слишком часто бываю на Манхэттене, но сюда прихожу при каждом удобном случае. Мне здесь нравится. Можно расслабиться, ощутить все прелести ночной жизни… По крайней мере в том смысле, как я понимаю ночную жизнь. Сюда не ходят те, кто ощущает нетерпение.
      – Нетерпение?..
      – Ну, такие, знаете ли, озабоченные одиночки, которые только и жаждут случайного знакомства, – объяснил он. – Это не в моем вкусе.
      – Понятно. – Эшли подняла бокал, но Коллин остановил ее.
      – Думаю, мы должны произнести тост. – Его лицо внезапно приобрело серьезное выражение.
      – За что? – с улыбкой спросила она.
      Коллин поднял свой бокал.
      – За союз, моя дорогая Эшли. – Они чокнулись, послышался легкий звон. – И за неоспоримые преимущества, которые он дает.

      Антон Деврис стоял перед домом номер 26 на улице Арменгед. Семиэтажное здание из стекла и стали, в котором размещалась штаб-квартира Интерпола, было окружено высокой живой изгородью и каменной стеной. Никто, конечно, не мог пройти через парадные ворота без предварительной договоренности или пропуска. Однако даже когда Девриса пропустили через них, в само здание он попал только после того, как был тщательно обследован специальным сканирующим устройством.
      На входе его встретил инспектор Рене Дюссо, высокий, стройный, симпатичный француз лет тридцати пяти, с худощавым лицом, густыми темными волосами и аккуратными усиками.
      – Доброе утро, месье Деврис, – дружески приветствовал он гостя и повел его на второй этаж. – Конечно, все эти проверки не слишком приятны, но, уверяю вас, они совершенно необходимы. – Дюссо отпер белую железную дверь и жестом пригласил спутника войти.
      Деврис понимающе кивнул.
      В помещении, где они оказались, находилась группа работников Интерпола, в прошлом все – детективы парижской полиции. Отсюда с помощью радио, фототелеграфа и спутниковой связи самая свежая информация, касающаяся криминальной деятельности по всему миру, передавалась в 126 пунктов Интерпола, разбросанных по 78 странам.
      – Мы располагаем самыми полными в мире файлами с данными на два с лишним миллиона известных преступников, – с оттенком гордости сообщил Дюссо.
      – А что насчет той информации, о которой мы говорили по телефону? – нетерпеливо спросил Деврис.
      – Продолжим у меня в кабинете. Сюда, пожалуйста.
      Вслед за французом Деврис прошел по длинному коридору в маленькую угловую комнату. Указав гостю на кресло, Дюссо закрыл дверь.
      – Я просмотрел все, связанное с теми случаями, о которых вы спрашивали, – начал Дюссо, усаживаясь за стол, беспорядочно заваленный бумагами. – И, полагаю, вы будете не в восторге от того, что мне удалось выяснить.
      Деврис, выпрямившись, точно палку проглотил, настороженно замер в своем кресле.
      – Вот как?
      Француз соединил кончики пальцев домиком.
      – Те грабежи, о которых идет речь… Никаких оснований думать, что между ними существует хотя бы отдаленная связь.
      – Не может этого быть! – воскликнул Деврис.
      Дюссо терпеливо улыбнулся.
      – Я предполагал такую реакцию. Хочу кое-что вам показать. Надеюсь, это убедит вас.
      Он встал, пересек комнату и, оказавшись у двери, щелкнул выключателем. Подошел к небольшому шкафу рядом с письменным столом и включил установленный на нем проектор. Вспыхнул конус жутковатого мертвенного света, направленного на экран на стене. Почти сразу же на белоснежной поверхности возникло изображение.
      – Эта фотография была сделана во время ограбления у «Ферран-Бессежес», – пояснил Дюссо.
      Деврис изумленно разглядывал грузного круглолицего человека с широким носом, темными вьющимися волосами и пышными усами.
      – Снято одной из скрытых камер. Этот человек выдавал себя за электромонтера. К несчастью, то, что он им не был, выяснилось слишком поздно.
      Фотографии сменяли одна другую.
      Пожилой мужчина с запоминающейся внешностью – седовласый, в очках в роговой оправе.
      – Представившись агентом по продаже произведений искусства, он проник в замок барона де Мартиню неподалеку от Санта-Рафаэля и похитил Сезанна стоимостью в целое состояние, – продолжал объяснения Дюссо.
      Следующим на экране возник рыжеволосый мужчина с большой бородой и тростью в руках.
      – Этот человек заметно хромал. Выкрал драгоценностей на два миллиона франков у дилера в Брюсселе – мысчитаем, что это наш клиент из той же серии.
      Четвертым оказался молодой человек лет тридцати с небольшим, очень интересный, смуглый, почти темнокожий, с иссиня-черными волосами и усами, с черной повязкой на правом глазу.
      – А это – главный подозреваемый по делу о хищении двух картин в Риме, – сообщил Дюссо.
      Он показал Деврису еще дюжину слайдов с изображениями людей, которые, по мнению Интерпола, совершили целую серию ограблений в Европе и Америке. Каждая фотография сопровождалась краткими пояснениями по поводу того, как она была сделана и почему этого человека сочли причастным к совершению данного преступления. Закончив, Дюссо выключил проектор.
      – У нас возникло подозрение, что это не отдельные гастролеры, а хорошо организованная международная банда преступников, – заявил француз. – Между ограблениями заметно определенное сходство. Все они были блестяще задуманы и безупречно осуществлены, а для этого требуются богатая фантазия и несомненная смелость. Во многих случаях они совершались буквально под носом у своих жертв. В то же время никаких конкретных доказательств связи между этими преступлениями обнаружить не удалось.
      – Неужели? – недоверчиво спросил явно не уверовавший в теорию Интерпола Деврис.
      – Мы совершенно убеждены, месье, – ответил Дюссо.
      – А я – нет. – Деврис поднялся. – Мне хотелось бы подробнее ознакомиться с этими делами, если не возражаете.
      – Ни в малейшей степени, – с готовностью сказал француз. – Я предполагал, что у вас может возникнуть такое желание, и специально подготовил копии документов. Можете забрать их с собой. – Он вручил Деврису большой коричневый конверт.
      – Хотелось бы иметь и копии фотографий преступников.
      – Все здесь, – заверил Дюссо. – Если вам еще что-нибудь понадобится…
      – …я непременно тут же обращусь к вам. – Деврис поблагодарил собеседника и удалился, зажав конверт под мышкой.
 
      От штаб-квартиры Интерпола в Сен-Клу до Парижа расстояние примерно шесть миль. Антон Деврис поехал прямо в отель «Ланкастер» на Елисейских полях и поднялся к себе в номер. Позвонил в отдел обслуживания, заказал легкий обед и высыпал на постель документы из конверта, который дал ему инспектор Дюссо. Разложив фотографии и бумаги, он долго и внимательно изучал их.
      Между людьми на снимках не было ни малейшего сходства. Оттенок кожи, цвет глаз и волос, манера одеваться, фигура, степень полноты и черты лица – все, все у них было разное. И тем не менее шестое чувство подсказывало Деврису, что у всех преступников было нечто общее. Что-то неуловимое. Он был не в состоянии обозначить это словами.
      Молодой официант из гостиничного ресторана принес обед. За едой Деврис занялся детальным изучением отчетов Интерпола. Он искал в них что-нибудь, способное подтвердить его теорию, и в конце концов нашел. Оказалось достаточно сравнить два списка – интерполовский, где перечислялись похищенные ценности, и тот, который у него сохранился со времен расследования кражи в поместье Деверелла. Все предметы из первого списка неизменно повторялись во втором. Ни о каком случайном совпадении не могло быть и речи!
      Деврис снова внимательнейшим образом просмотрел фотографии, разложенные на постели, вспоминая слова Дюссо: «Безупречное осуществление… богатая фантазия… несомненная смелость». Деврис вглядывался в лица людей на снимках и пытался обнаружить в них сходство с Коллином Девереллом. Деверелл поклялся вернуть то, что по праву принадлежало ему, с помощью закона или обходя его, и был полон яростной решимости сдержать клятву. «Они даже представить не могут, с кем имеют дело», – подумал Деврис, потянулся к телефону и попросил позвать инспектора Дюссо.
      – Связь есть, – заявил он. – Но это не шайка. Это один человек – выдающийся, решительный, необыкновенно изобретательный и умный.
      – Невозможно! – воскликнул Дюссо.
      – Поверьте, для этого человека ничего невозможного нет, – настаивал Деврис. – Речь идет не о заурядном грабителе или мелком воришке. У человека, о котором я говорю, и ум, и характер выдающиеся, и в придачу он спортсмен мирового класса. Очень опасаюсь, что он вообразил себя этаким Робин Гудом наших дней.
      – Не может такого быть! – не соглашался Дюссо. – Вы же видели снимки…
      – Просто необыкновенно искусная маскировка, – объяснил Деврис. – Чертовски хорошо выполненная, почти безупречная. Это один и тот же человек, Дюссо, и он обладает умом, характером и физическими возможностями, позволяющими проникнуть куда угодно. Своего рода хамелеон, наделенный настоящим талантом разительно изменять свою внешность. Как по-вашему, в принципе такое возможно?
      – В принципе – да, хотя чрезвычайно маловероятно.
      – Клянусь, я поймаю его, – решительно заявил Деврис. – И тогда посмотрим, что возможно, а что нет. – Он положил телефонную трубку, раздосадованный тем, что француз никак не желал соглашаться с его теорией.
      Подойдя к постели, следователь вновь углубился в изучение фотографий. «Я недооценил тебя, Коллин Деверелл, но больше не повторю свою ошибку. Теперь я не спущу с тебя глаз. Рано или поздно ты допустишь оплошность, а я буду тут как тут и заставлю тебя расплатиться за нее. Посмотрим тогда, кто будет смеяться последним». Ему вспомнился день, когда он приехал в поместье Девереллов, чтобы встретиться с Коллином. Тогда Деверелл был жертвой, и подставил его скорее всего собственный брат.
      «Тогда он был невиновен, да, – думал Деврис. – Но не теперь».
 
      В Манхэттене шел снег. Коллин и Эшли обедали в знаменитом ресторане «Окна в мир» на 107-м этаже Центра международной торговли. Их столик находился рядом с окном, и за едой они могли видеть, как снег постепенно укрывает город. Коллин, у которого проснулся зверский аппетит, с жадностью поглощал бутерброды с копченым лососем и икрой, одновременно ухитряясь вести с Эшли разговор – практически односторонний. В конце концов, заметив это, он смолк, положил вилку и пристально посмотрел на женщину. За все это время она ничего не съела, лишь рассеянно тыкала вилкой омара, лежащего перед ней на тарелке.
      – Что случилось? – спросил Коллин.
      – Ничего, – хмуро ответила Эшли.
      – Вы не едите.
      – Прошу прощения. – Она тоже положила вилку. – Я не голодна.
      – Послушайте, мадам, – с притворным гневом заявил Коллин, кивнув на омара, – этого беднягу убили исключительно ради вас. Не зря же он отдал свою жизнь? Немедленно съешьтеего!
      С легкой улыбкой Эшли покачала головой.
      – Вы неисправимы, – вздохнула она. – Поверьте, я очень ценю ваши усилия развеселить меня.
      Коллин усмехнулся:
      – Жаль, что я могу сделать так мало – для омара, конечно. Вернуть его к жизни выше моих возможностей.
      – Боюсь, в течение нескольких ближайших недель я никому не смогу составить хорошую компанию. Сейчас, когда до Рождества осталось всего десять дней, я все время вспоминаю, как оно проходило в прошлом году. И муж, и сын – оба были тогда со мной. Теперь все праздники действуют на меня угнетающе.
      – Очень веская причина для того, чтобы не замыкаться на Рождество в одиночестве, – заявил Коллин. – Мне бы хотелось, чтобы эти дни вы провели со мной в Морском Утесе.
      Эшли недоуменно посмотрела на него.
      – Не знаю… – промямлила она, не совсем понимая, что стоит за словами Коллина.
      Он-то сразу сообразил, о чем она подумала. И засмеялся:
      – Вам не о чем беспокоиться. Я предоставлю вам отдельную комнату и буду паинькой. Обещаю – никаких поползновений с моей стороны. Честное слово скаута!
      – Да вы никогда не были бойскаутом, спорю на что угодно! – против воли рассмеявшись, заявила Эшли.
      – Нет, был, – возразил Коллин, – и в своем роде даже весьма выдающимся. Полагаю, меня единственного во всем штате Нью-Йорк в восьмилетнем возрасте с позором выгнали еще из подготовительного отделения.
      Глядя на него и улыбаясь, Эшли внезапно испытала давно забытое чувство радости. Хорошо, что она приняла его предложение вместе пообедать, несмотря на мрачное настроение в момент, когда Коллин позвонил. Ей по-прежнему было неясно, что за тайны скрывал этот человек и какими мотивами руководствовался, и все же она получала удовольствие от его общества. Он умел вести легкие, приятные разговоры и даже заставлял ее смеяться.
      – Ну так что, Эшли? Что вы решили?
      – Не знаю. – Она покачала головой, пристально глядя во тьму за окном. – Мне нужно подумать. Не уверена, что вы захотите проводить время в моем обществе, когда я в таком настроении.
      – Конечно, захочу. Я не пригласил бы вас, если бы не хотел.
      – Позвольте мне дать ответ через день-другой, хорошо?
      Некоторое время Коллин молча разглядывал ее.
      – Ладно, – согласился он в конце концов. – Но должен предупредить: «нет» меня ни в коем случае не устроит.

* * *

      «Сегодня рождественская распродажа идет полным ходом», – думала Эшли, в одиночестве бредя по Пятой авеню и рассеянно глядя на витрины магазинов. Она изо всех сил боролась с собой, но без толку – праздничное настроение не приходило. Ее тронула забота Коллина и мягкая настойчивость, с которой он уговаривал ее не оставаться на Рождество в одиночестве, но желания последовать этому совету по-прежнему не возникало. Так живы были еще воспоминания о прошлогодних праздниках, проведенных вместе с Брендоном и Робертом! Бесконечно дорогие воспоминания, которые преследовали ее неотступно. Эшли страстно желала, чтобы они не потускнели: каким-то образом это ассоциировалось с неугасимостью ее любви к ним обоим – мужу и сыну. «Я – призрак прошлогоднего Рождества», – мрачно думала она.
      Направляясь в сторону Пятьдесят восьмой улицы, она пересекла Пятую авеню на красный свет. Водитель такси резко затормозил и яростно засигналил.
      – Эй, леди! Вы цвета, что ли, не различаете?
      Эшли не слышала его, продолжая точно в трансе идти вперед. Забыв обо всем на свете – о потоке машин, о пешеходах, – не замечая жизни, кипящей вокруг, в самом центре Манхэттена. И остановилась лишь у входа в «Шварц», самый большой в мире магазин игрушек. Эшли замерла, не сводя взгляда с великолепной механизированной витрины – мечты любого ребенка. «Роберту здесь понравилось бы, – печально подумала она. – Вот бы привести его сюда!»
      Ей припомнилось, как два года назад она ходила с сыном и мужем в универмаг в Сан-Франциско, в центре Эмбаркадеро. И что почувствовала, когда Роберт попросил магазинного Санта-Клауса подарить ему на Рождество маленького братика или сестричку. Слезы обожгли глаза, когда Эшли вспомнила, как прокомментировал эту просьбу Брендон:
      – Думаю, нам нужно приступить к делу как можно скорее. – Он засмеялся. – Тогда, может быть, на следующее Рождество это желание исполнится.
      Увлекаемая неясным порывом, Эшли вошла в магазин игрушек. Никакая Клаудиа Холлистер не запретит матери сделать сыну рождественские подарки. Даже эта злобная старая ведьма не посмеет сделать это.
      Чувствуя, как при одном воспоминании о Клаудии в душе закипает злость, Эшли пробивалась к лестнице сквозь толпу, заполонившую нижний ярус. Пока она понятия не имела, что именно хочет купить, но ни минуты не сомневалась, что сразу же поймет, как только увидит это.
      Задумавшись, она медленно поднималась по ступенькам. В Роберте всегда сильна была творческая жилка; Брендон не раз повторял, что он унаследовал ее от матери. В то же время у мальчика были хорошие руки, и она в шутку говорила, что их он унаследовал от отца. Обойдя весь второй этаж, Эшли остановилась на строительном наборе, из небольших блоков которого можно было построить целый город, очень живописный и совсем как настоящий. На третьем этаже она сделала еще дюжину покупок. Потом, сложив все отобранное на прилавок, еще раз огляделась по сторонам – не забыла ли чего-нибудь? Достала из висящей на плече сумки бумажник, а из него – кредитную карточку.
      Может быть, Клаудиа позволит ей самой вручить Роберту подарки? Вряд ли. Эшли очень и очень сомневалась в этом. Наверно, самое разумное передать все через Мейсона.
      Спускаясь по лестнице, она внезапно увидела женщину и маленького мальчика, восхищенно замершего перед миниатюрным поездом в витрине. Мать, присев на корточки рядом с сыном, крепко обнимала его; оба улыбались. На Эшли с новой силой нахлынули воспоминания. Слезы заструились по лицу, она облокотилась на перила, борясь с поднимающейся в душе яростью. Как долго еще будет продолжаться эта мука? И как долго сможет она мириться с таким положением вещей?
 
      – Я же просил вас ни в коем случае не звонить мне из офиса, – раздраженно сказал Коллин. Зажав трубку плечом, он взял аппарат и перешел вместе с ним на кушетку. – Проклятие! Это слишком рискованно. Наш разговор могут подслушать.
      – Я не в офисе, – объяснил Вильям Мак-Никол. – Я дома. Пришлось сказать секретарше, что у меня срочные дела в городе.
      Коллин мгновенно ощутил острый укол беспокойства.
      – Случилось что-нибудь важное, раз вы не стали ждать до вечера?
      – Я решил, что вам следует узнать об этом немедленно. До меня дошел слух о передаче компании в другие руки, – ответил Мак-Никол. – И знаете, кто хочет прибрать нас к рукам? «Холлистер интернэшнл». Так вот просто, по-дружески, при общем одобрении совета директоров, я полагаю.
      – По-дружески! Ну и осел же мой братец! – взорвался Коллин. – Я знал, что добром дело не кончится и в конце концов он зайдет слишком далеко. Это ведь его идея, не так ли?
      – Нет, это не его идея, – ответил Мак-Никол. – Но похоже, он ничего не имеет против передачи компании.
      Коллин почувствовал, что ему нечем дышать.
      – Интересно, что ему предложили в обмен на душу? – пробормотал он себе под нос.
      – Что?
      – Ничего, Билл, ничего. Просто разговариваю сам с собой.
      – Я подумал, что вам необходимо это знать.
      – Конечно. И отныне я хочу быть в курсе всех событий, которые будут происходить, какими бы незначительными они ни казались на первый взгляд, – заявил Коллин. – Я хочу быть в курсе того, что происходит в «Интерконтинентал ойл», в той же мере, что и Джастин… А лучше даже в большей.
      – Сделаю все, что в моих силах, – пообещал Мак-Никол.
      Коллин медленно положил трубку. Выходит, Джастин настолько увяз в этих своих махинациях с преступным миром, что готов позволить синдикату проглотить «Интерконтинентал ойл»! «Он зашел слишком далеко, – в гневе подумал Коллин. – Его необходимо остановить. Ихнеобходимо остановить».
      Он стоял у балконной двери, глядя в сад, думая о происходящем и пытаясь найти способ предотвратить наглый захват империи отца. И пришел к выводу, что именно Джастин – ключ ко всему. Нужно срочно придумать какой-то отвлекающий маневр. Например, вызвать у деловых партнеров брата недоверие к нему. Причем достаточно сильное, чтобы это заставило их отложить осуществление своих планов хотя бы на некоторое время.
      Но как?
 
      Эшли стояла у высокой железной ограды, окружающей городской дом Холлистеров, надеясь хотя бы мельком увидеть сына, когда он будет входить или выходить оттуда. Прошло уже три дня с тех пор, как она отправила свои подарки со специальным посыльным. Отдала ли их Клаудиа Роберту? Или даже не сказали о них? Понимает ли мальчик, что мать ни на минуту не забывает о нем? «Я должна увидеть его», – глядя сквозь железные прутья ограды, в отчаянии думала Эшли.
      Внезапно она резко выпрямилась. Парадная дверь распахнулась, показался Роберт. Один, в теплой зимней одежде. Прежде чем спуститься по ступеням, он остановился на крыльце и оглянулся, точно отыскивая кого-то взглядом, но не заметил ее.
      – Роберт! – позвала Эшли.
      Он завертел головой и в конце концов увидел ее.
      – Мамочка! – звенящим от радости голосом закричал мальчик и сломя голову бросился к ограде. – Мамочка… Я знал, что ты придешь!
      Эшли сквозь ограду взяла его маленькие руки в свои, переплетя пальцы. Слезы побежали у нее по щекам – плотина, возведенная в душе, внезапно рухнула при виде сына, и все так долго сдерживаемые чувства хлынули наружу.
      – Я скучала по тебе, малыш…
      – Я тоже, мамочка, – еле слышно ответил Роберт. – Они сказали, что ты уехала навсегда, что я никогда тебя больше не увижу. Но я знал, знал, что ты не забыла меня!
      – Никогда в жизни! – заверила его Эшли, пытаясь сдержать слезы. – Я ведь говорила тебе, что скоро мы снова будем вместе. Обязательно будем!
      – Когда, мамочка?
      – Скоро, малыш. На самом деле скоро.
      – Обещаешь?
      Эшли прикусила нижнюю губу.
      – Будь уверен. – Она помолчала. – Как ты себя здесь чувствуешь, Роберт? Они хорошо относятся к тебе?
      Он кивнул, нахмурившись:
      – По-моему, да. Но я скучаю по тебе.
      – И я скучаю по тебе, дорогой… Но это не затянется надолго.
      Тут в дверном проеме появилась Клаудиа Холлистер. И пришла в ярость, увидев Роберта вместе с Эшли.
      – Роберт! – сердито окликнула она мальчика. – Иди сюда сейчас же!
      – Я разговариваю с мамой, Клаудиа, – ответил Роберт, не двинувшись с места.
      – Это я вижу. – Голос Клаудии звенел от ненависти. – А теперь делай то, что я велела!
      – Но я хочу поговорить с ма…
      – Иди в дом, Роберт, – приказала Клаудиа. – Я сама хочу сказать несколько слов твоей матери.
      Роберт тяжело вздохнул, протиснул лицо между прутьями, поцеловал Эшли на прощание, взбежал по лестнице и скрылся в доме. При приближении Клаудии Эшли, сидевшая до этого на корточках, встала.
      – Вам было велено держаться подальше отсюда. – В тоне Клаудии прозвучала угроза.
      – Роберт – мой сын, – холодно ответила Эшли. – Я имею право видеться с ним!
      – Пусть сначала суд предоставит вам это или любые другие права, если сочтет возможным! – отрывисто бросила Клаудиа. – Хотя я бы на вашем месте не слишком надеялась.
      – Посмотрим.
      – А до тех пор чтобы ноги вашей здесь больше не было! Понимаете?
      – Даже слишком хорошо, – ответила Эшли.
      – Вот и отлично. – Резко повернувшись, Клаудиа скрылась в глубине дома.
      Вцепившись в ограду, Эшли заплакала, не в силах справиться с собой. Когда слезы иссякли, она задышала часто и тяжело, но в конце концов, с трудом переведя дыхание, заставила себя успокоиться. Достала платок из кармана пальто, вытерла глаза и, потрясенная всем происшедшим, побрела по Пятой авеню к Центральному парку.
      Боль была такой же нестерпимой, как в тот день, когда у нее забрали Роберта. Невозможно и дальше выносить все это. Она должна вернуть его, должна сделать так, чтобы сын снова был с ней – и навсегда. Если бы только появился свет в конце туннеля, если бы стало ясно, что делать или хотя бы с чего начать!..
      Добравшись до дома, Эшли позвонила Коллину Девереллу.
      – Ваше приглашение насчет Рождества все еще остается в силе?
 
      Когда «Боинг-747» пошел на снижение над аэропортом Кеннеди, Антон Деврис пристегнул ремни и убрал в портфель бумаги. Устало зевнул и потер глаза. Раньше каторжников приковывали к галерам, а он, похоже, превратился в какого-то самолетного каторжника – по доброй воле, что интересно. У него не было ни одной ночи нормального сна со времени вылета из Парижа неделю назад. «И все же дело того стоило», – подумал он с глубоким вздохом. Удалось выяснить все, что было намечено, хотя Интерпол по-прежнему относился к его теории с недоверием.
      Теперь все встало на свои места. Семь лет назад Коллина Деверелла подозревали в организации хищения своего собственного имущества ради получения страховки. Деврис пришел к выводу, что расследование страховой компании следует прекратить. Он верил Девереллу, однако не знал легального способа помочь ему вернуть украденное имущество.
      Вот тогда-то, по-видимому, Коллин Деверелл и решил взять на себя то, чем должен был заниматься закон. Из жертвы он превратился в блестящего вора и преступника. Теперь игра вступила в новую фазу: Коллин был виновен по всем статьям, и Деврис чувствовал себя в какой-то степени ответственным за то, что позволил ему выйти сухим из воды тогда, в первый раз.
      Следователем полностью овладела идея так или иначе добыть доказательства своей версии и передать Коллина Деверелла в руки правосудия. Деврис абсолютно не сомневался в том, что именно Деверелл совершил дерзкие ограбления в Париже, Амстердаме, Брюсселе, Лондоне, Боготе, Рио и Нью-Йорке. Вообразил себя современным Робин Гудом и, проявив недюжинную изобретательность, занялся методическим поиском и возвращением того, что, как он считал, по праву ему принадлежит.
      Интересно получалось. Четыре года назад Деверелл объявился в Марокко в поисках одной из ценнейших своих картин кисти Ренуара. Он вышел на Вильяма Харрингтона, человека с весьма подозрительными преступными связями. Деврису удалось выяснить, что в один прекрасный день Коллин сначала объявился на вилле Харрингтона, а потом исчез оттуда. В течение некоторого времени считалось, что он мертв. Очевидно, на вилле Харрингтона между хозяином и гостем произошло столкновение, и соотношение сил было, конечно, не в пользу последнего. Однако он каким-то образом уцелел и даже стал сильнее и решительнее, чем прежде. За прошедшие четыре года Деверелл ухитрился вернуть себе все, что было у него украдено.
      Деврису припомнился день, когда Коллин явился к нему в офис на Манхэттене. Он был так разозлен тогда и полон такой яростной решимости! Деврис словно воочию увидел замечательный золотой медальон, который Деверелл в те времена носил на шее. Феникс, мистическая птица, способная возрождаться из пепла. И, точно эта самая птица, Коллин Деверелл восстал из пепла в пустыне Сахара, а вместе с ним ожили ярость и решимость восстановить справедливость. Точно феникс, Деверелл был неистребим.
      «Именно был», – с удовлетворением подумал Деврис.

      Эшли молча сидела рядом с Коллином в его белом «экскалибуре». Машина, время от времени делая резкие повороты, мчалась вдоль пролива Лонг-Айленд по шоссе, ведущему к поместью Девереллов. Эшли до сих пор в полной мере не было ясно, почему она приняла приглашение Коллина. Только в одном не было сомнений: у нее просто не осталось сил и дальше проводить праздники в одиночестве. Она взглянула на Коллина – он казался таким сильным, таким уверенным в себе. Способным полностью контролировать и самого себя, и все, что происходило вокруг. «Вот если бы и я могла так владеть собой», – мрачно подумала Эшли и через некоторое время, чтобы завести беседу, сказала:
      – Здесь и в самом деле очень красиво.
      На протяжении всего тридцатипятимильного пути от Манхэттена оба они точно воды в рот набрали. Казалось, Коллин, как и сама Эшли, обдумывал какую-то очень важную проблему.
      – Много пейзажей, которые так и тянет нарисовать.
      Он с улыбкой посмотрел на нее:
      – Ну конечно… Вы же никогда не были здесь прежде. Думаю, вам доставит удовольствие сменить Манхэттен с его мышиной возней на мир и покой здешних благословенных мест… За одно это я люблю свой дом.
      Остановив «экскалибур», Коллин несколько раз нетерпеливо просигналил. Тут же появился охранник в форме и открыл большие железные ворота, за которыми виднелось поместье Деверелла. Он помахал охраннику рукой и по длинной, обсаженной деревьями подъездной аллее поехал к особняку.
      – Вы что-то необычайно молчаливы сегодня, – сказал Коллин.
      – Ломаю голову над тем, зачем вы пригласили меня сюда, – ответила Эшли, не глядя на него.
      – Ясное дело – чтобы соблазнить, – усмехнулся он.
      – Я серьезно, Коллин, – без улыбки сказала Эшли.
      – Я тоже. Я всегда очень серьезно отношусь к такого рода вещам.
      – Зачем вы привезли меня сюда? – настойчиво повторила она.
      – Мне кажется, вам нужен друг, Эшли. Я хотел бы стать им, но меня не покидает ощущение, что вы не полностью доверяете мне.
      – И вы рассчитываете, что, побывав здесь, я стану доверять вам больше?
      – Надеюсь.
      Эшли пристально посмотрела на него. Не просто надеется – он явно намерен добиться этого, хочет сблизиться с ней. Но почему?
      – А зачем вам это? – спросила она.
      Коллин удивленно и на этот раз без улыбки взглянул на нее.
      – Непременно должен быть какой-то скрытый мотив?
      – Нет, – настороженно ответила Эшли, – но чаще всего дело обстоит именно так.
      – Ладно. Если уж вас обуревает такая чертовская подозрительность в отношении меня, то я тоже имею право задать вопрос. Что вас побудило принять мое приглашение? – Теперь он снова смотрел не на нее, а на дорогу.
      – Любопытство, – просто ответила она.
      Коллин усмехнулся и остановил машину.
      – Как известно, именно любопытство сгубило кошку, моя дорогая Эшли. – Он выбрался из машины и, обойдя вокруг, распахнул перед своей дамой дверцу.
      Выбираясь из «экскалибура», Эшли подняла взгляд на импозантный кирпичный особняк в английском стиле.
      – Похоже на замок, – с оттенком восхищения сказала она.
      – Мне нравится. – Коллин с небрежным видом пожал плечами. – Здесь так уютно…
      – Уютно? – засмеялась Эшли. – Готова поспорить, что в детстве вам и вашему брату частенько случалось заблудиться в этом доме.
      – Мне – да, – тут же нахмурившись, признался он. – Но Джастину никогда не хватало для этого отваги.
      Эшли снова внимательно посмотрела на Коллина. Похоже, даже на простое упоминание о его брате-близнеце было наложено табу.
      Он тем временем достал из машины багаж Эшли и по широкой мраморной лестнице повел ее к парадному входу. Их встретили две служанки, которые тут же забрали у Коллина вещи.
      – Отнесите это в комнату миссис Холлистер, – распорядился он.
      – Да, сэр.
      Когда служанки с чемоданами в руках поднялись по лестнице, Эшли вопросительно посмотрела на Коллина.
      – Я заранее велел приготовить для вас комнату, – объяснил он.
      Она улыбнулась, но не произнесла ни слова.
      – Прошу прощения, сэр. – К ним подошел мужчина лет шестидесяти, внушительный на вид, с подчеркнуто сдержанной манерой держаться. В его речи заметно ощущался британский акцент. – Вам звонит… джентльмен из Ниццы. Утверждает, что у него есть информация, которая вас интересует.
      – Джасмин? – быстро спросил Коллин.
      – Так он представился, сэр.
      – В таком случае мне нужно поговорить с ним. – Коллин посмотрел на Эшли. – Я ненадолго. Генри проводит вас и поможет устроиться.
      С этими словами он торопливо зашагал по длинному коридору.
      Генри Гаррисон повернулся к Эшли:
      – Прошу сюда, миссис Холлистер.
      Эшли молча последовала за ним. Приготовленная для нее комната оказалась прелестной. Просторная, выдержанная в васильково-голубом и белом тонах, с прекрасной постелью под балдахином и балконом, за застекленной дверью которого открывался вид на тщательно ухоженный сад.
      – Если вам что-нибудь понадобится, мадам, обратитесь к любой из служанок, – сказал Гаррисон.
      – Спасибо, буду иметь в виду. – Эшли подошла к нему поближе. – Прежде чем вы уйдете, могу я кое-что спросить у вас?
 
      – Возвращайся сразу же, как выяснишь что-то определенное. – Коллин наклонился вперед, сидя в черном, обитом замшей кресле с высокой спинкой. – Хорошо… Да… Я буду на связи. – Он положил трубку как раз в тот момент, когда Гаррисон вошел в библиотеку. – У тебя такой вид, точно весь наш персонал угрожает взбунтоваться.
      – Миссис Холлистер задала мне ряд вопросов. – На обычно непроницаемом лице Гаррисона проступило выражение беспокойства. – О том, чем вы на самом деле занимаетесь, и…
      – Всего-то? – засмеялся Коллин.
      Гаррисон выглядел сбитым с толку.
      – Как понимать – всего-то? – недоверчиво переспросил управляющий. – Что тут смешного, Коллин? Выходит, вы привезли ее сюда, уже догадываясь, что она подозревает вас…
      – Рано или поздно она должна узнать все, – прервал его Коллин.
      – Но не сейчас же? – ошеломленно спросил Гаррисон.
      – Время не ждет, Генри, – криво улыбнувшись, заговорил Коллин после длительной паузы. – Конечно, мне и самому хотелось бы действовать медленно и без нажима, однако не получается. Если как можно скорее не предпринять никаких мер, «Интерконтинентал ойл» будет ликвидирована. Я не могу допустить этого.
      – Но как вы можете помешать им?
      Коллин устало улыбнулся:
      – Точно так же, как я вот уже несколько лет добиваюсь всего, чего хочу: встану на одну доску с подонками и переиграю их, действуя по их же правилам.
 
      – Похоже, Рождество будет таким, каким оно и должно быть, – сказала Эшли, глядя из окна на снег, укрывающий сад. – Прекрасная картина, достойная того, чтобы быть увековеченной на холсте. Жаль, что нет настроения этим заниматься.
      Откинувшись в кресле, Коллин улыбнулся.
      – В детстве Рождество всегда было для меня особенным праздником. Мать устраивала целое представление. Чего только не придумывала! В зале у нас стояла двенадцатифутовая шотландская сосна, убранная украшениями со всего мира и чудесными стеклянными сосульками. Плюс огромный хрустальный ангел, которого мать нашла где-то в Швейцарии. Подарков хватило бы, наверное, на двенадцать детей. Мама никогда не могла решить, что нам понравится больше, и покупала все, что приглянулось. А отец часто повторял, в шутку, конечно, что «Блумингдейл» и «Бергдорф Гудмен» получали от «Интерконтинентал ойл» больше прибыли, чем он сам! – Коллин помолчал. – Но больше всего мне нравилось в рождественских праздниках то, что это было единственное время в году, когда мы собирались вместе, действительно становясь единой семьей.
      – Я понимаю, что вы имеете в виду. – В улыбке Эшли проступала горечь. – У нас не было ни двенадцатифутовой сосны, ни заморских украшений, ни бесчисленных подарков, но мы тоже были вместе и уже от одного этого чувствовали себя счастливыми.
      – Откуда вы родом, Эшли? – спросил Коллин, задумчиво глядя на гостью.
      – Санта-Елена. Городок в долине Напа, к северу от Сан-Франциско. – Она по-прежнему не сводила взгляда с серого, хмурого неба и медленно падающего снега.
      – Винодельческий край.
      – Да. Я выросла среди виноградников. Люди там по большей части похожи на одну большую счастливую семью. На Рождество готовили вкусное угощение и дарили друг другу скромные подарки. Ничего особенного, конечно, но это не имело значения. Мы просто радовались тому, что собрались вместе члены семьи и друзья.
      Коллин долго молча смотрел на нее.
      – Если вы были счастливы там, что заставило вас уехать?
      Эшли пожала плечами, потянув вниз края белого, вышитого бисером свитера времен сороковых годов – это сокровище она отыскала в любимом магазине подержанной одежды.
      – Не знаю, – задумчиво ответила она. – Что-то всегда заставляло меня ощущать какую-то неудовлетворенность. Где бы я ни находилась и что бы ни делала, мне хотелось чего-то другого. А чего именно? Я и сама толком этого не понимала. По-вашему, глупо, да?
      – Вовсе нет. – Коллин покачал головой. – Мне хорошо знакомо это чувство.
      – Я отчетливо ощущала лишь одно: того, чего мне хотелось, в долине не было. – Насколько Эшли помнила, это была первая в жизни попытка выразить словами чувства, владевшие ею в те времена.
      После секундного колебания Коллин спросил:
      – И Брендон Холлистер дал вам это?
      – Да. – Эшли была удивлена тем, что он заговорил о Брендоне. – Пять лет мы с Брендоном были очень счастливы. Я обрела все, о чем мечтала.
      – Насколько я понимаю, этот брак не привел в восторг его родителей. – Коллин налил себе из изящной серебряной кастрюльки с крышкой чашку горячего шоколада. – Хотите?
      Эшли покачала головой.
      – Это еще мягко сказано. – Ее руки нервно заскользили по черным шелковым брюкам. – Они делали все возможное и невозможное, чтобы помешать Брендону жениться на мне. И даже после того как это все же произошло, не оставляли попыток разрушить наш брак. В конце концов Брендон просто перестал читать их письма и сам никогда не звонил. Хотя, конечно, его разрыв с родителями произошел еще до того, как мы встретились.
      – Почему? – заинтересованно спросил Коллин.
      Эшли исподлобья взглянула на него. Какое ему дело до ее личной жизни? Она заставила себя улыбнуться:
      – Давайте лучше поговорим о чем-нибудь другом. Холлистеры – не самая приятная тема для послеобеденной беседы. Для меня по крайней мере.
      – Конечно. – Коллин почувствовал, что ей этот разговор неприятен, и не стал настаивать. – Есть множество гораздо более интересных тем. – Он ослепительно улыбнулся. – Искусство, к примеру. Вы ведь еще не видели моей коллекции…
 
      Несмотря на обстоятельства, сведшие их, Рождество проходило приятно. С чувством некоторого удовлетворения Коллин решил, что причина тому кроется в общей для обоих глубокой, жгучей ненависти к Бредли Холлистеру, ненависти, разъедающей души, точно быстро растущая раковая опухоль. Именно это чувство заставляло их тянуться друг к другу. Сидя напротив Эшли за обеденным столом и исподтишка все время наблюдая за ней, Коллин раздумывал о том, что ненависть – чувство даже более сильное, чем любовь. Именно ненависть меняет ход человеческой истории, зачастую роковым образом влияя на судьбы людей. Ненависть свела вместе его и Эшли, и они останутся вместе до тех пор, пока цель не будет достигнута. «Она нуждается во мне не меньше, чем я в ней. Может быть, даже больше, – думал Коллин. – Исход ее апелляции предрешен, какие бы иллюзии она по этому поводу ни питала».
      Он положил вилку.
      – Когда состоится слушание вашего дела?
      Эшли чуть не подавилась от неожиданности.
      – Через две недели. Однако я очень сомневаюсь в успехе, да и мой адвокат не слишком верит в благополучный исход. – Коллин заметил страх в ее глазах. – А между тем это мой последний шанс.
      Коллин поднял бокал.
      – Вашему адвокату уже наверняка приходилось сталкиваться с безжалостной властью Холлистеров. И Морган знает, что они сражаются нечестно.
      – Благодарю покорно, – с иронией ответила Эшли. – Теперь я, конечно, буду больше доверять ему.
      – К сожалению, то, что вы можете доверять своему адвокату, не играет никакой роли. Сын, безусловно, должен жить с вами. Если уж на то пошло, его вообще не следовало забирать у вас. Место любого ребенка – рядом с матерью. Но Бредли Холлистер – человек совершенно беспринципный, готовый на все ради того, чтобы получить желаемое. На законы ему наплевать, лишь бы добиться своего.
      – То же самое и Морган говорит. – Эшли отпила глоток вина. – Безоружный Давид, выступающий против всесильного Голиафа – вот как это выглядит, по его мнению. В этом штате Холлистеры пользуются огромным влиянием и наверняка в борьбе с нами пустят в ход тяжелую артиллерию.
      – Для таких людей, как Бредли Холлистер, закон не писан. – Коллин снова вернулся к еде. – Может быть, имеет смысл и вам подумать о том, чтобы действовать точно так же.
      Удивленная этим замечанием, Эшли молча смотрела на него. Коллин напомнил ей, что обед стынет, и она занялась едой.
      Эта тема вновь всплыла уже поздно вечером, за стаканчиком горячительного на ночь.
      – Я приготовил вам рождественский подарок, Эшли, – сообщил Коллин, протягивая бокал с коньяком.
      – Нет, нет, не нужно… – ужасно удивившись, запротестовала она. – Я не могу принять…
      Их взгляды встретились, Коллин улыбнулся.
      – Этот вы примете, – уверенно заявил он. – Закон, может быть, и равнодушен к тому, что вам приходится вести неравную борьбу, но я – нет, моя дорогая Эшли. И я собираюсь сделать так, чтобы сын снова был с вами… Или, точнее говоря, мы должны добиться этого вместе.
 
      Вернувшись на Манхэттен в первый день нового года, Эшли продолжала ломать голову над словами Коллина. Что он имел в виду? Что задумал? И откуда такое настойчивое стремление ей помочь? Он не скрывал своей ненависти к ее бывшему свекру, однако чем вызвано такое чувство? Что ему-то сделал Холлистер? И чего Коллин ждет от нее?
      Распаковывая вещи, она подумала, что пытаться ответить на эти вопросы – все равно что складывать головоломку, половина фрагментов которой отсутствует.
      Несколько вещей из привезенных с собой Эшли отложила в сторону, чтобы сдать в стирку. Только вышитый бисером свитер она всегда стирала вручную: отдавать его в прачечную – дело рискованное, уж слишком он старый и ветхий. Риск. В какой степени и чем она рискует, связавшись с Коллином Девереллом?
      Еле заметная улыбка тронула ее губы. В каком смысле связавшись? Эшли прожила в его доме больше недели, и все это время он вел себя как истинный джентльмен. Никаких поползновений с его стороны, никаких игривых замечаний или намеков. Если, конечно, не считать шутки о том, что он везет ее к себе с целью соблазнить, которая вырвалась у него по дороге в Морской Утес. И все же Коллин задавал много сугубо личных вопросов о ее прошлом, о браке, конфликте с Холлистерами…
      «Хотелось бы знать, что ты задумал, Коллин Деверелл», – размышляла Эшли, совершенно сбитая с толку.
 
      В два часа ночи высоко над Уолл-стрит в одном из зданий, где расположен целый комплекс офисов, охранник в форме начал ночной обход. Как всегда, ничто не нарушало тишины и спокойствия, и тем не менее он собирался неукоснительно выполнять свои обязанности – каждый час методически обходить все помещения. Сейчас, дважды проверив, заперты ли двери, охранник подошел к стене, на которой висел щит с электровыключателями, и погасил свет в комнатах. Убедившись, что все в порядке, он спустился на этаж ниже.
      Спустя минуту после его ухода дверь одного из лифтов открылась, и стройная фигура быстро, но неслышно заскользила по коридору, укрываясь в тени. Одетый во все черное человек двигался так уверенно, будто совершенно точно знал, куда идти. Ни одного мгновения он не потратил зря. С помощью небольшой плоской отмычки, больше похожей на пилочку для ногтей, он в течение считанных секунд открыл одну из дверей и вошел в кабинет. Света, естественно, не включал, двигаясь почти в полной темноте с уверенностью слепого, находящегося в привычной обстановке. Пересек комнату, подошел к большой картине рядом с книжными полками и сдвинул ее в сторону. Открылось углубление в стене и в нем небольшой сейф.
      На то, чтобы вскрыть сейф, требовалось время, но времени как раз было мало. Прижав чуткое ухо к дверце, человек вслушивался в легкие пощелкивания, быстрыми движениями пальцев отыскивая нужную комбинацию. Он хорошо знал, как это делается, поэтому все произошло очень быстро. Открыв сейф, он выгреб бумаги и затолкал их в холщовую сумку. Закрыл сейф, вернул на место картину и выскользнул из офиса, оставив все – внешне по крайней мере – точно в таком виде, как было. Уходя, услышал шум в коридоре и замер, притаившись в тени. Он планировал покинуть здание по лестнице черного хода, но не в том случае, если на этаже кто-то появится. Лифт был ближе и обеспечивал более быстрый спуск в случае тревоги. Стараясь остаться незамеченным, человек проскользнул в одну из кабин и нажал кнопку, посылая ее вниз.
      Спускаясь, Коллин лихорадочно обдумывал свои дальнейшие действия. Не мог же он просто выйти из лифта и с беспечным видом зашагать к выходу через главный вестибюль, точно его появление здесь – самое обычное дело? Нет, нужно срочно придумать лучший способ выбраться отсюда. Способ, который позволил бы вернуться к первоначальному плану покинуть здание через черный ход.
      Продолжая раздумывать, Коллин взглянул вверх, на большие прямоугольные панели на потолке кабины. Он знал, что за этими панелями скрывается люк, ведущий в шахту лифта. Если бы, как только кабина остановится, ему удалось вскарабкаться по тросу на второй этаж…
      Он торопливо потянулся вверх и сдвинул одну из панелей. Подпрыгнув с ловкостью хорошо тренированного гимнаста, с силой надавил на люк и открыл его. Пролез на крышу кабины, вернул на место панель на потолке лифта и осмотрелся, пытаясь сориентироваться в темноте шахты. Лифт должен был вот-вот остановиться на уровне вестибюля. Дожидаясь этого момента, Коллин натянул мягкие черные кожаные перчатки и уцепился за один из прочных кабелей. Как только кабина остановилась, он, перебирая руками, начал быстро карабкаться по кабелю вверх, к двери, ведущей на второй этаж.
      Оказавшись рядом с ней, он встал на опасно узкую перекладину в нижней части двери и правой рукой, прикладывая неимоверные усилия, попытался раздвинуть створки. Его лицо покрылось потом, все мышцы болезненно вибрировали. В эти мгновения вся жизнь промелькнула перед мысленным взором Коллина, словно сменяющие друг друга кадры кинофильма. Ну же, давай! Теперь или никогда.
      В конце концов ему удалось раздвинуть дверь и перевалиться на пол по другую ее сторону, тяжело дыша и испытывая невероятное облегчение.
      Однако успокаиваться было рано, не следовало терять ни секунды. Поднявшись, Коллин побежал по длинному темному коридору к лестнице черного хода на другом конце здания. Отпер дверь и быстро проскользнул через нее, зная, что, стоит ей закрыться, и она тут же автоматически запирается снова. Прыгая через три ступени, он понесся по лестнице вниз. Оказавшись на уровне улицы, отпер очередную дверь и помчался к служебному выходу.
      «Проклятие!» – безмолвно выругался Коллин. На огромной двери красовался тяжелый висячий замок. С трудом переведя дыхание, Коллин вытащил из кармана связку самых разных по форме и размерам ключей. Выбрал тот, который по виду казался подходящим, и вставил его в замочную скважину. Однако поворачиваться ключ не желал.
      – Ч-черт! – буркнул Коллин и перешел к следующему ключу. Но ни второй, ни третий также не подошли.
      «Вот этот, наверно, то что надо», – подумал он, отобрав четвертый ключ. Тот вошел в замочную скважину и наконец повернулся. Замок щелкнул. Коллин распахнул дверь и выбежал в холодную ночную тьму. Пронесся по загаженному мусором переулку, обогнул спящего пьяницу и свернул в сторону выходящей на Уолл-стрит улицы, где был припаркован его фургон.
      Усаживаясь за руль и заводя двигатель, Коллин даже не вспомнил о том, что только что произошло – или, точнее, могло произойти. Он думал о словах Вильяма Мак-Никола и компьютерных распечатках, оставшихся в Морском Утесе. О том, как Джастин поступил с их наследием, делом всей жизни отца. Об Эшли Коллин тоже думал, он вспомнил о том, как Бредли Холлистер обошелся с ней. Точнее, с ними обоими.
      Время расплаты неумолимо приближалось.

      Эшли выбралась из такси перед зданием городского суда на углу Перл-стрит и Фоли-сквер, протолкнулась сквозь толпу назойливых репортеров, быстро поднялась по бетонным ступеням, вошла в выдержанное в классическом стиле здание шестиугольной формы и направилась в зал судебных заседаний, где должна была встретиться со своим адвокатом. Однако там никого не оказалось. «Где, черт побери, Морган? – удивилась Эшли, взглянув на часы. – Договорились встретиться в 9.45, а сейчас уже 9.56».
      И тут он вошел через дверь в другом конце зала. Эшли заторопилась навстречу, и стук каблучков породил эхо в пространстве огромного зала. Волны мрачных предчувствий нахлынули на нее. Живот скрутило, в голове точно молот застучал, отзываясь невыносимой болью. Взяв Эшли за руку, Морган подвел клиентку к одному из длинных столов перед возвышением, предназначенным для судьи.
      – Я не намерен подпитывать ваши иллюзии, если они имеются, Эшли. – Адвокат уселся рядом с ней. – И не хочу пустыми разговорами пытаться смягчить возможный удар. Вы должны быть готовы ко всему. Этот так называемый суд наверняка будет протекать в высшей степени безобразно. Бредли Холлистер – влиятельный человек, и его адвокаты, без сомнения, получили инструкцию действовать, не стесняясь в средствах.
      – Не стесняясь в средствах… – повторила Эшли, глядя на него в упор. – Поймите, Эллиот, я хочу выиграть это дело. И поэтому предлагаю вам тоже не стесняться в выборе средств. Предпринимайте что угодно, лишь бы победить.
      – Легче сказать, чем сделать… Они собираются снова вывалять вас в грязи…
      – Плевать я хотела на это! – перебила его Эшли. – Меня волнует лишь Роберт. Его место – рядом со мной, все остальное не имеет значения.
      Морган молча смотрел на нее с таким видом, будто собирался что-то сказать, но раздумал. Наконец, пригладив светло-каштановые волосы, все же произнес:
      – Я должен был убедиться, что вы представляете, чего от них можно ожидать.
      – Прекрасно представляю. Мне уже пришлось пройти через это. Сначала меня вываляли в грязи на одном морском берегу, теперь сделают это на другом, вот и все. Что из того? Меня волнует только одно – вернуть себе Роберта.
      – На этот раз все может быть даже хуже, – продолжал предостерегать ее Морган. – Тут Холлистер будет играть на своем поле.
      Решимость вспыхнула в темных глазах Эшли.
      – Так давайте его здесь и похороним, – мгновенно среагировала она.
      В зал начали просачиваться репортеры и фотографы, падкие до сенсаций. А уж адвокаты Холлистера наверняка откопают какие-нибудь жареные факты и будут перетряхивать грязное белье в ходе процесса. Эшли пыталась не обращать на них внимания, но ничего не могла с собой поделать – их присутствие приводило ее в ярость. Какое право имеют они находиться здесь?..
      Появились Клаудиа и Бредли Холлистеры в сопровождении двух адвокатов и уселись за пустой стол напротив Эшли и Моргана. Клаудиа лишь на мгновение свысока посмотрела на Эшли, глаза у нее были холодны как лед. С хмурым видом поправив соболью шубу, она повернулась к мужу, который не удостоил противницу и взгляда.
      Когда вошел судья и все встали, Эшли внезапно заметила в глубине зала знакомое лицо. Коллин! Он не смотрел на нее и, казалось, делал это умышленно. Занял место у самых дверей и старался держаться как можно незаметнее. «Что он тут делает?» – недоумевала она.
      Эшли было бы трудно сформулировать, что беспокоило ее больше: то, что Коллин находится здесь, явно избегая ее, или мрачные подозрения, которые породило его присутствие. Вдруг он обманул ее и все его попытки сблизиться с ней были просто притворством? Вдруг он в сговоре с Холлистерами, как почти все присутствующие здесь? Вдруг именно этим объясняются его многочисленные вопросы о ее браке и конфликте с бывшим свекром?
      «Боже, как могла я быть такой тупицей? – спрашивала себя Эшли. – Какое предательство!»
      Коллину Девереллу уже почти удалось расположить ее к себе. Он не раз заставлял Эшли смеяться, чего не было со времени смерти Брендона. Ее, полностью замкнувшуюся в себе, целиком погрузившуюся в страдания, этот человек сумел вырвать из лап безысходности.
      «Неужели он здесь, чтобы свидетельствовать в их пользу? Господи, представляю, что он наговорит о том, чем мы занимались всю эту неделю в Морском Утесе!»
      И все же вопреки тревожному сигналу, громко звенящему в душе, Эшли понимала, что подозрения в высшей степени бессмысленны. Коллин – богатый человек, богатый и независимый. Зачем ему работать на кого-то? Нет, должна быть другая причина его появления здесь. Как он выразился в ночь на Рождество? «Я собираюсь сделать так, чтобы сын снова был с вами… Или, точнее говоря, мы должны добиться этого вместе».
      «Пожалуйста, пусть будет, как ты сказал, Коллин», – беззвучно молилась она.
 
      – Несмотря ни на что, вы должны поесть. – Коллин стоял в гостиной Эшли, руки сложены на груди, на его красивом лице застыло выражение решимости. Все ее попытки избавиться от незваного гостя ни к чему не привели.
      – Я ведь сказала – не хочу, – раздраженно ответила Эшли. – Неужели у вас не найдется более приятного занятия, чем надоедать мне?
      – Может, и найдется, но я предпочитаю именно это. – На лице Коллина возникла озорная усмешка.
      – Давайте в другой раз, хорошо? – уже без прежнего запала предложила Эшли. – Сегодня вечером я скверный компаньон…
      – Послушайте… Если вы не пойдете со мной, я просто вынужден буду позвонить, чтобы еду доставили сюда. – Упрямства ему тоже было не занимать. – Вы должны поесть. И еще. У меня такое чувство, что вам нужно выговориться.
      Эшли выразительно покачала головой. Все, что ей нужно, – это лечь в постель и укрыться одеялом. Первый день слушания оказался даже тяжелее, чем она предполагала. Ее как будто выжали – и физически, и эмоционально.
      – А я, как вам известно, хороший слушатель, – добавил Коллин.
      – Я ведь уже сказала, что не хочу говорить об этом.
      – Прекрасно. Тогда побеседуем о чем-нибудь другом.
      – Я не хочу разговаривать ни о чем! – Эшли сорвалась на крик. – Я просто хочу побыть одна!.. Теперь, может быть, вы наконец любезно уйдете?
      – Ни в коем случае, – твердо заявил Коллин. – Не хотите разговаривать – пожалуйста. Тогда мы просто поедим. Меньше всего сейчас вам нужно оставаться одной.
      – Спасибо за поставленный диагноз, док, – мрачно ответила Эшли, кутаясь в черный шелковый халат, точно ей внезапно стало холодно.
      Коллин пропустил мимо ушей прозвучавшую в ее словах иронию.
      – Даю вам пять минут, чтобы одеться. – Он взглянул на часы. – Если к этому времени вы не будете готовы, пойдете со мной в халате.
      Глаза у Эшли стали как плошки.
      – Вы не посмеете!
      – Хотите попробовать? – усмехнувшись, с вызовом спросил Коллин.
      Поняв, что он, по-видимому, не блефует, Эшли кивнула, признав поражение:
      – Десять минут, хорошо? Я не мастерица мгновенных перевоплощений.
      – Хорошо. В вашем распоряжении ровно десять минут, мадам.
 
      – Похоже, вы все-таки проголодались сильнее, чем думали, – иронически отметил Коллин за обедом.
      – Я всегда жутко хочу есть, когда волнуюсь, – вяло ответила Эшли.
      – Это заметно, – продолжал подшучивать Коллин. – Может быть, теперь вы даже созрели для того, чтобы обсудить происходящее?
      Она замерла с поднятой вилкой, испытывая сильное искушение спросить, зачем он сегодня явился в суд. По всей видимости, сам он этот вопрос поднимать не собирался. И все же Эшли решила промолчать. Несмотря на все подозрения, порожденные его неожиданным появлением в зале суда, Коллин был ее единственным другом здесь, в Нью-Йорке. Или по крайней мере единственным человеком, которому она доверяла на протяжении последних нескольких месяцев. Не хотелось отталкивать его именно сейчас, ведь ей и в самом деле нужен собеседник, которому можно излить душу.
      – Мать никогда не объясняла вам, что невежливо так таращить глаза на человека? – с улыбкой спросил Коллин.
      – Простите, – пробормотала Эшли, покачав головой. – Я просто задумалась.
      – О чем?
      – О том, черт возьми, почему вы так интересуетесь мной и моими личными проблемами, – честно призналась она. – Просто сгораю от любопытства.
      Коллин улыбнулся с видом кроткого смирения.
      – Меня с детства учили быть джентльменом – вести себя вежливо и помогать людям. Рыцарство и прочее в том же духе. Такое объяснение вас устраивает?
      Эшли покачала головой.
      – Попробуйте еще раз.
      – Я говорю совершенно серьезно. – Коллин усмехнулся. – Рыцари, знаете ли, еще не перевелись. Просто в наши дни нелегко их найти.
      – Очень нелегко, – согласилась Эшли, против воли улыбнувшись.
      – Отец часто повторял, что я – выходец из прошлого. Из эпохи дуэлянтов-головорезов.
      – А еще разбойников с большой дороги и пиратов? – колко спросила Эшли, вертя в руках вилку.
      На лице Деверелла мелькнула ухмылка и пропала. Эшли даже не догадывалась, насколько близко подошла к истине.
      – Один-ноль в вашу пользу, – беззаботно ответил Коллин. – Я как раз один из них.
      Некоторое время Эшли молча разглядывала его.
      – Кто вы? – задумчиво спросила она. – Чего на самом деле хотите?
      Их взгляды встретились.
      – Думаю, – ровным голосом ответил он, – мы оба хотим одного и того же.
 
      «Как будто запись первого слушания просто прокручивается снова, – мрачно думала Эшли, сидя на следующий день в зале судебных заседаний. Адвокаты Холлистеров чернили ее перед судьей. – С тем же успехом я могла на лбу носить клеймо блудницы вавилонской».
      Оглянувшись через плечо, она увидела Коллина на прежнем месте, неподалеку от двери. Он что, опять собирается в конце дня выскользнуть из зала, даже не подав знака, что был здесь? Если цель его прихода в том, чтобы оказать ей моральную поддержку, то почему он так себя ведет?
      Испытание оказалось тяжелее, чем Эшли ожидала, несмотря на то что подобное происходило не впервые. В зал суда слетелись едва ли не все репортеры и фотографы Манхэттена, а ей приходилось сидеть и слушать, как адвокаты Холлистеров в их присутствии чернят ее доброе имя. Каждый раз реакция зала на очередное разоблачение или обвинение заставляла Эшли содрогаться. «Не принимай близко к сердцу, – уговаривала она себя. – Не важно, что они думают. Важно одно – что думает судья. Лишь от него зависит твоя судьба».
      Эшли искоса посмотрела на Холлистеров. Слушая очередное лжесвидетельство, они выглядели спокойно и уверенно. Вспомнились слова Коллина о том, что апелляции ей не выиграть. «Они знают, чем все кончится, вот откуда эта уверенность. Наверно, три четверти сидящих тут у них на крючке».
      – Да, я имел… связь с ней. – На свидетельском месте стоял один из прежних любовников Эшли, с которым она рассталась задолго до того, как встретила Брендона. – Я сам прервал наши отношения, но всегда отдавал себе отчет в том, что в любой момент могу возобновить их, если только пожелаю. Что фактически и произошло спустя два года после того, как она вышла замуж.
      Наконец дошла очередь и до Клаудии Холлистер.
      – Как только сын привел ее к нам, мы с первого взгляда поняли, что она ему не пара, – заявила Клаудиа. – Мы пытались отговорить его от скоропалительной женитьбы, но он просто потерял голову и не прислушался к нашим советам. Даже после того, как мы рассказали ему, что провели небольшое расследование и выяснили…
      «В одном ей не откажешь, – гневно думала Эшли. – Лжет она хорошо. Просто превосходно».
      По мере того как заслуживающие доверия свидетели Холлистеров давали показания, Эшли напряженно вглядывалась в лицо судьи, пытаясь разгадать ход его мыслей и реакцию на услышанное. Однако на этом бесстрастном лице нельзя было прочесть ничего. Мысль о том, что будущее и ее, и Роберта находилось в руках человека, никогда даже не видевшего их прежде, просто сводила Эшли с ума. «Это нечестно», – думала она с возрастающим чувством негодования.
      – Если бы процесс затянулся дольше, я бы, наверное, просто не выдержала, – призналась Эшли Эллиоту Моргану, когда слушание закончилось и был объявлен перерыв до вынесения решения судьи. – Я рада, что все позади. Как вы думаете, когда будет оглашен вердикт?
      – Трудно сказать. – Адвокат убрал бумаги в портфель. – Чем дольше судья будет раздумывать, тем выше наши шансы на пересмотр первоначального решения. Значит, у него возникли сомнения в обоснованности их требований.
      – Или же это значит, что Бредли Холлистер приказал ему создать видимость честного судебного разбирательства, – ответила Эшли, надевая пальто.
      – Всех подкупить даже Холлистер не может, – серьезно ответил Морган.
      – Вот тут вы абсолютно правы, – хмуро ответила Эшли. – Ни со мной, ни с вами у него этот номер не прошел.
      Повернувшись, чтобы уйти, она заметила Коллина, покидавшего зал судебных заседаний. «Почему он не заговорил со мной и вообще ведет себя так, будто хочет, чтобы я не знала о его присутствии?» – снова удивилась Эшли.
 
      – Большинство людей предпочитают сидеть вон там, немного повыше, где лучше обзор, – в кабинах или за отдельными столиками, – сказал Коллин. Они с Эшли обедали на балконе ресторана «Времена года», где мясо и рыбу готовили в присутствии посетителей. – Но мне больше нравится здесь, в «чистилище». Тут как-то более уединенно.
      Эшли недоуменно посмотрела на него.
      – В чистилище?
      – Так обычно называют эту часть ресторана – «чистилище» или «Сибирь», – с улыбкой пояснил Коллин. – Те, кто стремится быть на виду и наблюдать за другими, за этими столиками не сидят. Я же пришел сюда просто поесть.
      Эшли пожала плечами.
      – Простите, что вчера я так отвратительно вела себя. – Она опустила глаза. – Слушание просто отнимает у меня все силы.
      – Разве я жалуюсь?
      Эшли вымученно улыбнулась:
      – Нет… Но я понимаю, что вела себя скверно. Правда, понимаю.
      – Вы должны поесть. – Сам Коллин уже почти разделался с обедом. – Вам нужно поддерживать свои силы. Особенно сейчас.
      Эшли огляделась. Эта часть ресторана представляла собой открытую сверху прямоугольную площадку, с двух сторон ограниченную окнами с металлическими жалюзи, а с двух других – стенами, обитыми панелями из орехового дерева. Вдоль одной стены в ряд были расположены пять кабинок, а в зале стояло около тридцати столиков, все занятые. В углу размещался большой четырехсторонний бар с удобно расставленными вокруг него креслами.
      Эшли рассеянно ковырялась в тарелке. Еда, как всегда, была восхитительна на вкус, но сегодня у Эшли начисто отсутствовал аппетит. В эти дни он вообще просыпался крайне редко. Со времени приезда в Нью-Йорк она потеряла почти десять фунтов и наверняка могла бы потерять гораздо больше, если бы не мягкая настойчивость Коллина.
      – Попробуйте на десерт вот это шоколадное пирожное – просто тает во рту! Если и оно не пробудит у вас аппетит, значит, ваши системы жизнеобеспечения почти отключены и находятся на краю гибели.
      – Не могу, – упорствовала Эшли.
      – Постарайтесь успокоиться. – Коллин сделал официанту знак принести еще вина. – Независимо от решения судьи ваш сын будет с вами. Даю вам честное слово, а я никогда не обещаю того, чего не в состоянии выполнить.
      Эшли иронически улыбнулась:
      – Вы волшебник или командос?
      – Ни то, ни другое, – очень серьезно ответил он. – Но если вы готовы довериться мне, все именно так и будет.
      И снова у нее возникло искушение спросить: с какой стати, собственно говоря, она должна доверять ему? Ведь Коллин даже не считал нужным посвятить ее в свои таинственные планы. И снова Эшли не стала задавать вертевшегося на языке вопроса.
      – За последнее время я столько раз обжигалась, что уже не верю в чудеса, – угрюмо ответила она, покачав головой.
      Их взгляды встретились.
      – Мы сами способны творить чудеса, – многозначительно произнес Коллин. – Все зависит лишь от того, как далеко мы готовы зайти ради этого.
      Эшли прикусила нижнюю губу, борясь с желанием спросить его, как именно он собирается осуществить то чудо, о котором говорил. Ей страстно хотелось, но одновременно почему-то было страшно услышать ответ на этот вопрос.
      – По мнению Эллиота Моргана, чем дольше судья раздумывает, тем больше у нас шансов на благоприятное решение, – вместо этого сказала она.
      – В таком случае Морган просто предается ложным иллюзиям, – ответил Коллин. – Бредли Холлистер ничего не оставляет на волю случая. Поверьте, ему уже известно, что решит судья.
      Эшли едва не задохнулась.
      – Но вы можете мне помочь? – умоляюще спросила она.
      – На самом деле, дорогая моя Эшли, – с улыбкой ответил Коллин, – мы можем помочь друг другу.

* * *

      Эшли сидела у туалетного столика в своей спальне, трясущимися руками пытаясь наложить макияж. Час назад позвонил Эллиот Морган и сообщил, что судья принял решение и что они должны явиться в зал суда к одиннадцати часам. Никаких предположений относительно характера этого решения у него не было, и неизвестность просто сводила Эшли с ума.
      Прошло два дня с тех пор, как само слушание закончилось. Много это или мало? Дурной знак или нет? Через два коротких часа в суде Манхэттена ее судьба будет решена. Приговор судьи даст ответ на все вопросы. Воссоединится ли она с Робертом? Если же ее молитвы не будут услышаны, что делать дальше? Примириться со случившимся, вернуться в Калифорнию и попытаться хоть как-то собрать обломки того, что осталось от ее жизни? Или набраться мужества и сделать то, на что намекал Коллин, что бы это ни было?
      Эшли подошла к шкафу и выбрала сшитый на заказ серый шерстяной костюм с черными бархатными отворотами и под стать ему бархатную шляпку с короткой вуалью. Превосходный костюм и очень дорогой, в духе поздних сороковых, из коллекции Диора «Новый взгляд». Она оценивающе посмотрела на него. Это был самый простой по покрою и наиболее консервативный из ее нарядов. Вряд ли, конечно, обычная мать-мещанка могла носить такой костюм, и все же он, пожалуй, придаст ей респектабельности и солидности в глазах судьи.
      Сняв халат, Эшли уселась на край постели и стала натягивать колготки. Взгляд задержался на телефоне, стоявшем на ночном столике. Возникла мысль позвонить Коллину и сообщить, что решение судьи будет оглашено сегодня. Но она не стала этого делать. Ее не покидало странное ощущение, что Коллину уже все известно. Было что-то сверхъестественное в том, что он всегда знал, когда происходило нечто по-настоящему важное, всегда оказывался в нужное время в нужном месте.
      Эшли готова была поспорить на что угодно, что и сегодня увидит его в зале суда.
 
      Пока репортеры и зеваки заполняли зал судебных заседаний, Эшли неподвижно сидела рядом с Эллиотом Морганом. Обежала взглядом зал в поисках Коллина, но его нигде не было видно. Может, он и не знал, в конце концов. Может, он вовсе не следил за ней, как она предполагала. Может, у него не было достаточно сильного мотива стремиться помочь ей вернуть Роберта. «Сейчас это не имеет значения», – подумала Эшли, нервничая, и взглянула на Холлистеров. Они улыбались, излучая уверенность. Как сказал Коллин? «Бредли Холлистер ничего не оставляет на волю случая. Поверьте, ему уже известно, что решит судья». А что говорил Брендон? «Мне не нравится, как отец обделывает дела».
      Эшли настолько углубилась в воспоминания, что не заметила, как вошел Коллин и уселся, как обычно, в заднем ряду.
      Неожиданно ее мысли были прерваны появлением судьи. Все встали, судья занял свое место. Сердце Эшли бешено заколотилось. «Вот оно, – думала она, стиснув дрожащие руки. – Вот оно».
      – …Я тщательно изучил как все документы, касающиеся предыдущего слушания, так и свидетельские показания, данные в этом зале, и самым серьезнейшим образом обдумал и взвесил их, – говорил судья. – И пришел к заключению, что интересы малолетнего Роберта Брендона Холлистера будут соблюдены наилучшим образом, если он останется на попечении своих родственников со стороны отца, мистера и миссис Бредли Холлистер.
      Эшли вскочила, кипя от гнева. По залу тут же прокатилось громкое жужжание голосов.
      – Нет! – закричала она, издав агонизирующий вопль раненого животного. – Нет!
      Эллиот Морган попытался удержать клиентку, но женщина вырвалась из его рук. Судья яростно заколотил молотком, призывая к порядку, но Эшли уже не могла справиться с собой. Не в силах принять обрушившуюся на нее реальность, она оттолкнула адвоката и как вихрь пронеслась через зал судебных заседаний. Не замечая ни ослепительных фотовспышек, ни громкого шепота, с силой толкнула дверь и выбежала из зала.
      Коллин тут же вскочил и бросился за ней.
      – Эшли, постойте! – окликнул он ее. – Подождите!
      Она остановилась лишь в самом низу лестницы уже за пределами здания суда, и тут Коллин настиг ее. С трудом переводя дыхание, он обнял ее, неудержимо дрожащую, и стал нежно покачивать, точно ребенка, и гладить по волосам.
      – Все будет хорошо, Эшли, – мягко приговаривал он. – Все будет хорошо.
      – Это конец, – неудержимо рыдала она, хватая ртом воздух. – Это конец! Я потеряла моего мальчика навсегда.
      – Нет, не потеряли, – успокаивающим тоном возразил Коллин. – И это вовсе не конец, отнюдь нет.
      Эшли отстранилась и посмотрела на него. Все лицо ее было залито слезами.
      – Вы уже говорили это прежде, – сказала она дрожащим голосом. – Как вас понимать?
      Коллин покачал головой, вынул из кармана платок и осторожно вытер ее лицо.
      – Не здесь. Давайте уйдем куда-нибудь, где сможем поговорить, а заодно и перекусить…
      – Не хочу я есть! – Эшли выразительно покачала головой.
      – Нет, вы будете есть, – с мягкой настойчивостью возразил Коллин. – В предстоящие недели вам понадобится много сил. И во время еды мы поговорим. Продумаем, каким должен быть наш следующий ход.
      Не дав Эшли возможности произнести ни слова протеста, он усадил ее в свою машину и повез в итальянский ресторан «У Бабетты» на Западной Сорок шестой улице. Эшли пошла с ним без возражений только потому, что внезапно у нее возникло ощущение, будто ей вообще некуда теперь идти. Однако сейчас, сидя в отделанном мрамором зале ресторана, где все дышало стариной, она была рада, что Коллин настоял на своем. Есть ей и вправду не хотелось, зато уж точно хотелось оказаться как можно дальше от здания суда. И еще хотелось выговориться, а Коллин и в самом деле был прекрасным слушателем. Эшли изливала ему свою душу, а он терпеливо слушал не перебивая. Похоже, ему и вправду не все равно, похоже, он – единственный человек во всем Нью-Йорке, который понимал, через что ей пришлось пройти и какие чувства обуревали ее…
      Кончилось все новым потоком слез. Коллин устало улыбнулся и, потянувшись через стол, взял Эшли за руку.
      – Теперь давайте подумаем, что делать дальше, – мягко сказал он.
      Эшли удивленно посмотрела на него покрасневшими и опухшими от слез глазами.
      – Но я уже испробовала все доступные мне законные средства…
      Коллин приложил палец к ее губам, голос его упал почти до шепота:
      – Я никогда не говорил, что имею в виду законные средства, моя дорогая Эшли.

      Сидя в такси, которое мчалось по извилистому шоссе вдоль пролива Лонг-Айленд, Эшли думала о том странном разговоре. В тот день «У Бабетты» она едва понимала, о чем толковал Коллин. Ей стало ясно лишь то, что он что-то задумал и это «что-то» было не совсем законно. Измотанная переживаниями в зале суда, она была не в состоянии в полной мере осмыслить его слова. Слишком много несчастий навалилось на нее.
      – Давайте договоримся так… Сообщите мне, когда будете готовы выслушать, что у меня на уме, – поняв ее состояние, предложил тогда Коллин. – Просто хорошенько обдумайте ситуацию и дайте мне знать.
      И Эшли думала, и думала, и думала.Фактически последние два дня она только этим и занималась. Какой у нее был выбор? Либо остаться в Нью-Йорке и очень редко, но все же видеться с сыном, когда он окажется вне бдительного надзора Клаудии Холлистер. Либо вернуться в Сан-Франциско и в этом случае, возможно, вообще никогда больше не увидеть Роберта. Что хуже? В памяти неотступно звучали слова, сказанные в разное время Коллином: «Я сделаю так, что сын снова будет с вами… Доверьтесь мне… Я никогда не говорил, что имею в виду законные средства…»
      Законные или незаконные – все равно, решила Эшли. Теперь это была ее единственная надежда. Не имело значения, что придется делать и что от нее потребуется взамен. Все что угодно, лишь бы вернуть Роберта, не важно, каким путем. Она должна увидеться с Коллином, поговорить с ним начистоту.
      С трудом проглотив чашку кофе, Эшли оделась, нашла водителя, согласившегося отвезти ее за город, и отправилась в путь. Как только такси остановилось перед воротами поместья, появился охранник в форме. Эшли опустила стекло и помахала ему рукой.
      – Меня зовут Эшли Гордон-Холлистер, я друг мистера Деверелла.
      – Он ожидает вас, мэм? – спросил охранник.
      Эшли покачала головой.
      – Нет. Но уверена, что если вы позвоните в дом и сообщите о моем приезде, все будет в порядке.
      – Минуточку, мэм. – Кивнув, охранник вернулся в свою будку и позвонил.
      Вскоре огромные ворота распахнулись, впуская машину. Когда такси ехало по длинной подъездной аллее, Эшли взволнованно откинулась на спинку сиденья. Пожалуйста, Коллин, не подведи меня.
      Автомобиль замедлил движение и остановился перед особняком. Коллин уже стоял на пороге, встречая гостью.
      – Почему вы не позвонили? – с упреком спросил он, когда она расплатилась с водителем. – Я прислал бы за вами машину.
      Эшли покачала головой.
      – Как только я решилась, не хотелось терять больше ни минуты.
      Их взгляды встретились. Она увидела в глазах Коллина сочувствие и… что-то еще, чего не понимала.
      – Пройдемте в дом, – сказал он. – Там и поговорим обо всем.
 
      – Как-то вы сказали, что ненавидите Бредли Холлистера не меньше, чем я, – прямо перешла к делу Эшли, едва они оказались в библиотеке. – Почему?
      Женщина опустилась на кушетку и выжидательно посмотрела на Коллина.
      Он стоял у балконной двери и неотрывно смотрел в сад, как будто там происходило что-то из ряда вон интересное.
      – У вас этот человек отнял сына, – тщательно подбирая слова, ответил наконец Коллин, – но кое-что он отнял и у меня… Или, точнее говоря, пытается это сделать. – Он резко повернулся к ней. – Я хочу помешать этому. И верю, что, действуя вместе, мы сможем помочь друг другу.
      – Что он пытается отнять у вас?
      Желваки так и заходили на скулах Коллина.
      – «Интерконтинентал ойл».
      – Компанию вашего отца? – удивленно спросила Эшли, стремясь понять, что стоит за его словами. – Но я думала…
      – …думали, что много лет назад я устранился от семейного бизнеса, – закончил за нее Коллин, и она кивнула. – Верно. После смерти родителей у меня не было ни малейшего желания заниматься делами компании. В те времена мне казалось, что мой дорогой братец Джастин способен управлять компанией и без меня, а вышло так, что он просто угробил ее!
      Взглянув на непонимающее лицо Эшли, Коллин внезапно понял, что она очень мало знает о нем. «Ничего удивительного, что ей так трудно довериться мне», – подумал он и глубоко вздохнул.
      – Десять лет назад мои родители погибли во время взрыва на подводной буровой в Венесуэле. Даже тогда мне было совершенно непонятно, как это могло произойти. Чертовски много вопросов так и осталось без ответа. Начать с того, зачем они отправились в Венесуэлу? Почему оказались на этой буровой? Что послужило причиной взрыва? Все эти вопросы сводили меня с ума. – Коллин замолчал, глядя перед собой, но не видя ничего – тяжелые воспоминания тех лет ожили в его сознании. – Отец всегда мечтал, что в один прекрасный день оба его сына встанут у руля компании бок о бок. К несчастью, мы с Джастином никогда не ладили достаточно хорошо, чтобы мечта отца могла осуществиться. По прошествии некоторого времени я решил отказаться от участия в управлении компанией. Продал свой пай брату и пару лет странствовал по земному шару.
      Он рассказал ей, как вернулся в Морской Утес и обнаружил, что картины и другие ценности пропали. Заколебавшись лишь на мгновение, поведал и о том, что сам занялся поисками украденного, которые привели его в Марокко, и что эта поездка резко изменила все дальнейшее течение его жизни.
      Когда Коллин закончил, Эшли изумленно и недоверчиво посмотрела на него.
      – Вы… вы вор! – пораженно воскликнула она.
      – Ни в коем случае. – Коллин покачал головой. – Я беру только то, что принадлежит мне по праву.
      – Понимаю, – все еще недоверчиво промолвила Эшли. – Но, как бы то ни было, ваши методы абсолютно неприемлемы для меня.
      – Разве вы не перепробовали все приемлемые для вас методы, чтобы вернуть сына? – с вызовом спросил Коллин.
      – Конечно, но…
      – В таком случае советую пересмотреть свои в высшей степени благородные принципы. – В его голосе явственно послышалось раздражение. – Хороши мои методы или дурны, они ваша единственная надежда вернуть Роберта.
      Он задел больное место, и Эшли мгновенно вернулась к пониманию истинного положения вещей.
      – Ладно… Я с вами, – кивнула она. – Вообще-то у меня нет уверенности, что из этого выйдет толк, но при существующем положении вещей я готова на что угодно, в рамках закона или нет.
      – Я верил, что вы согласитесь.
      – И все же я не понимаю. – Их взгляды встретились. – Какое отношение ко всему этому имеет Бредли Холлистер, кроме того, что его компания пытается подмять под себя вашу? Или, точнее говоря, какое отношение имеет он к преступному синдикату?
      – Бредли Холлистер возглавляет его, – угрюмо ответил Коллин, в упор глядя на Эшли.
 
      – Странно, почему меня в первое мгновение так поразило то, что мой бывший свекор связан с преступным миром, – сказала Эшли Коллину, когда этим же днем они гуляли по поместью. – Я знаю, может быть, лучше, чем кто-либо другой, насколько он неразборчив в средствах и каким громадным влиянием обладает. Даже его собственного сына, моего мужа, буквально тошнило от того, как он обделывает свои дела.
      – Вы действительно ничего не знали о его связях с преступным миром? – спросил Коллин, испытующе глядя на нее.
      Эшли тут же вспыхнула как порох.
      – Конечно, нет! – воскликнула она. – Неужели вы думаете, что я сидела бы сложа руки и позволила им забрать Роберта, если бы могла предположить что-то подобное? Господи, Коллин, почему вы раньше не сказали мне? Я бы выиграла апелляцию…
      – Бросьте. – Он положил руки ей на плечи и посмотрел прямо в глаза. – Чтобы выдвигать подобные обвинения, нужно прежде всего иметь доказательства. Иначе есть риск схлопотать очень крупные неприятности на свою голову. Черт возьми, неужели непонятно? То, что вы узнали от меня, ничуть не помогло бы вам в суде, вот почему я молчал.
      – Хорошо. Что в таком случае нам делать? – требовательно спросила Эшли. – Клин клином вышибать?
      – Что-то вроде, да… Начиная с этого момента.
      – С этого момента?
      – У меня есть план, – сказал Коллин. – Я хочу собрать доказательства, которые позволят засадить Холлистера и его людей в тюрьму на долгие годы, и знаю, как сделать это. Однако в одиночку я не справлюсь. Для выполнения задуманного нужны двое, обладающие определенными навыками и способностями. Вместе, Эшли, мы добьемся успеха. Сможем вернуть вам сына, спасти компанию моего отца и засадить Холлистера за решетку – туда, где, черт возьми, ему самое место.
      – И как вы намерены действовать?
      – Мой отец часто повторял, что прочность цепи определяется состоянием самого слабого из ее звеньев, – нахмурившись, ответил Коллин. – Цепь власти, выкованная Холлистером, имеет чертовски много слабых звеньев. Я просчитал все варианты и понял, что если я – мы! – хорошенько потрудимся над этими слабыми звеньями, они лопнут. – Наклонившись, он поднял с земли ветку и принялся на ходу рассеянно сдирать с нее кору. – Однако прежде всего я должен обучить вас.
      – Обучить? Чему? – настороженно спросила Эшли. – Если, конечно, мне позволено спрашивать об этом.
      Коллин пожал плечами.
      – Зайдя так далеко, вы имеете право знать все. Вам предстоит многому научиться и притом за очень короткое время.
      – Чему, например?
      – Открывать замки с помощью отмычек, взламывать сейфы, очищать карманы…
      – Так сказать, фундаментальные знания, вроде тех, которые каждый ребенок получает в средней школе, верно? – холодно спросила Эшли.
      – Можно сказать и так. – Коллин сломал ветку и отшвырнул ее. – Прежде незаконное проникновение в чужое жилище и взлом не составляли проблемы для сообразительного и физически ловкого человека, однако со временем ситуация полностью изменилась. – Он приступил к объяснениям таким обыденным тоном, словно рассуждал о погоде. – Новые охранные устройства чертовски совершенны. Чем больше у человека денег, тем изощреннее системы, которые обеспечивают ему безопасность и сохранность имущества. Многие обладают чрезвычайно высокой тепловой чувствительностью.
      – Что это означает?
      – Это означает, что они включаются при резком изменении температуры. Подобно тому, к примеру, когда внутри их поля появляется движущееся живое существо. – Коллин помолчал. – Конечно, если одно тело остается внутри этого поля, пока дело не будет сделано…
      – Ох, нет, – Эшли затрясла головой. – Вы сошли с ума. Ничего не выйдет…
      – Выйдет, Эшли, – уверенно заявил Коллин. – Конечно, для этого вам придется существенно изменить образ жизни. К примеру, покинуть свою квартиру и перебраться сюда…
      – Сюда? Зачем?
      – По целому ряду очень веских причин. И прежде всего нужно заставить Холлистеров и всех остальных поверить, будто вы смирились со своим поражением и вернулись в Сан-Франциско, как говорится, поджав хвост.
      – Благодарю покорно! – Эшли крепко обхватила себя руками, внезапно почувствовав холодный озноб.
      – Послушайте… Какое имеет значение, что кто-то там о вас подумает? Важен конечный результат, – уже явно начиная терять терпение и злиться, возразил Коллин. – Вы хотите вернуть сына или нет?
      – Конечно! – тоже сердито воскликнула она. – Но…
      – Здесь вы будете в полной безопасности – пока помните о необходимости запирать на ночь свою спальню. – Настроение Коллина резко изменилось, теперь он откровенно забавлялся. – Никто не должен видеть вас в Манхэттене – по крайней мере в качестве Эшли Гордон-Холлистер. Это вы должны усвоить крепко-накрепко.
      – Никто не должен видеть меня? – недоверчиво спросила Эшли.
      – Вот именно. Вы сможете бывать в городе, не сомневайтесь, – пообещал Коллин, – но только после того, как в совершенстве овладеете искусством менять свою внешность. А до тех пор все, что вам понадобится, будут доставлять прямо сюда.
      – Это же такие хлопоты…
      – Возможно, но без них не обойтись. Доверьтесь мне, Эшли. Я играю в подобные игры уже давно и достаточно преуспел в них. Я знаю, что делаю.
      Она пристально смотрела на Коллина. Яркий солнечный свет, пробившись сквозь обнаженные ветки деревьев, раскрасил пряди его густых, взъерошенных холодным ветром волос множеством оттенков – каштановым, медным, золотым… Разве у нее есть выбор? – спросила себя Эшли. Коллин – вот ее последний шанс. Ее единственный шанс.
      – Когда начнем?
      Он улыбнулся с заметным облегчением:
      – Сегодня. Сейчас.
      – Хорошо. – В молчании они прошли несколько ярдов. – Коллин, я хочу знать точно, как вы планируете вернуть мне Роберта, – сказала потом Эшли.
      И тогда он рассказал ей.
 
      Коллин выносил ее багаж из спальни в гостиную, а Эшли остановилась, чтобы бросить последний взгляд на свою квартиру.
      – Я испытываю странное чувство, – призналась она, задергивая шторы. – У меня есть дом в Сан-Франциско и еще один в Санта-Елене – в той степени, в какой можно считать своим дом родителей, – и эта квартира. И все же мне постоянно кажется, будто на самом деле я чужая везде.
      Коллин, стоя в дверях, не ответил. Были времена, когда он испытывал то же самое, даже в Морском Утесе, в родном доме, где вырос.
      – Смерть Брендона и то, что случилось с Робертом… Как будто разбилась вдребезги вся моя жизнь, – продолжала Эшли. – Какие-то частички моей души здесь, какие-то остались в Калифорнии.
      – Все изменится, как только наша цель будет достигнута, – попытался успокоить ее Коллин. – Тогда мы оба сможем просто жить и, возможно, вернемся к обычному для людей состоянию. – Он взглянул на часы и легонько подтолкнул Эшли. – Пойдемте. Лучше нам поскорее убраться отсюда. Остальные вещи можно будет сдать на хранение.
      Всего на мгновение задержавшись на пороге, Эшли решительно выключила свет и захлопнула дверь.
      – Сама не понимаю, почему мне так нелегко покидать это место, – сказала она, когда они спускались в лифте. – Сан-Франциско – дело другое. Вся моя жизнь осталась в том доме, все самое хорошее и дорогое… Пять лет я была женой Брендона, четыре – матерью Роберта. А сколько картин я написала в своей студии! Но здесь… Здесь фактически не остается ничего: ни добрых воспоминаний, ни каких-либо примет жизни, о которых стоило бы говорить.
      Коллин хмуро слушал Эшли, припоминая ночь, когда он проник в ее квартиру. Какими холодными и безликими выглядели комнаты!.. Действительно, странно, что, уходя отсюда, она чувствует себя не в своей тарелке. «Все чисто женские эмоции у нее отключены, – подумал он. – Мы и в самом деле два сапога пара».
      Привратник помог Коллину донести багаж к поджидавшему автомобилю. Распахнув перед Эшли дверцу, Коллин обошел машину, чтобы сложить вещи в багажник. Усевшись, Эшли рассеянно смотрела по сторонам, на мир, который собиралась покинуть. Ради чего? «Что я делаю, во что встреваю? Связываюсь с человеком, о котором, в сущности, не знаю ничего, кроме того, что, по его собственному признанию, он вор. Заключаю с ним дьявольское соглашение, которое может привести меня в тюрьму на ближайшие десять, а то и двадцать лет…»
      – Готовы? – Коллин уселся за руль и достал ключи от машины.
      – Насколько это вообще для меня возможно, – ответила Эшли, кисло улыбнувшись.
      – Успокойтесь, – усмехнулся он. – Вы же не агнец, которого ведут на заклание.
      – Вы так думаете? – не слишком уверенно спросила она.
      – Конечно. – Коллин завел двигатель. – Вот увидите. Это…
      – Смотрите! – внезапно закричала Эшли. – Вон там!
      Взглянув в указанном направлении, Коллин увидел полную седую женщину, которая вела за руку маленького мальчика, направляясь в парк.
      – Мой сын! – воскликнула Эшли. – Роберт!
      Она сделала попытку вылезти из машины, но Коллин удержал ее.
      – Что это вам в голову взбрело? – Он схватил ее за руку. – Напасть на старую женщину и забрать мальчика? Вы не уедете с ним дальше Манхэттена!
      Эшли обмякла на сиденье, хватая ртом воздух.
      – Я… У меня даже в мыслях не было… Просто хотелось взглянуть на него…
      – А потом что? Вам легче станет? – резко, почти грубо спросил Коллин. – Ничего не изменится, разве что вы будете чувствовать себя еще более несчастной, чем сейчас!
      – Что же, мне, по-вашему, совсем нельзя видеться с ним? – Эшли заплакала. – Я даже думать об этом не могу…
      – Совсем недолго. Потом, когда дело будет сделано, он останется с вами навсегда.
      – Но ведь вы не можете гарантировать, что так и будет? – спросила Эшли, когда машина тронулась с места и выехала на Пятую авеню.
      – Вы все еще не доверяете мне? – усмехнулся Коллин, останавливая «экскалибур» на красный свет, прежде чем свернуть вправо.
      – Не так-то просто доверять человеку, который сам признается, что он вор и мошенник.
      – Я делаю то, что должен, – отрывисто бросил Коллин. – А вы делаете то, что вы должны.
      – Где вы научились бить так больно? – Эшли почувствовала себя задетой его словами и в особенности тоном.
      – В марокканской пустыне.
      – А что там такого особенного произошло? – спросила она после секундного колебания.
      – Долгая история.
      – Ну, времени у нас больше чем достаточно. Если, конечно, вы не против поговорить об этом.
      Коллин покачал головой.
      – Может, как-нибудь в другой раз.
      Эшли так и вскинулась. Казалось, ей вот-вот приоткроется нечто очень важное, касающееся его… И тут же, как уже бывало не раз, он неожиданно захлопнул дверь прямо у нее перед носом.
      – Черт возьми, Коллин! Вы все время твердите, чтобы я доверяла вам, но при любой моей попытке заложить фундамент этого доверия тут же делаете шаг назад, – обиженно сказала Эшли. – Как могу я доверять вам, если вы не доверяете мне?
      Коллин по-прежнему не спускал взгляда с дороги, но чувствовалось, что ей удалось задеть его за живое.
      – Ладно, все правильно, – медленно произнес он в конце концов. – Наверно, вы и в самом деле имеете право знать.
      И он рассказал ей о своей поездке в Марракеш.
 
      Большие напольные часы показывали без десяти четыре. Эшли, в одной розовато-лиловой шелковой ночной рубашке, сидела у себя в спальне на краю постели, невидящими глазами глядя на голубые стены. «У меня, должно быть, с головой не в порядке, – размышляла она, чувствуя нарастающую тревогу. – Как могла я хотя бы задуматься о том, чтобы участвовать в таких делах?» Но даже раздираемая сомнениями, она знала ответ на этот вопрос: ради Роберта, только ради него одного. Не существовало ничего, на что Эшли не пошла бы, чтобы вернуть себе сына. Ничего.
      Она встала, босиком подошла к двери на балкон и распахнула ее, впустив в спальню стылый зимний воздух. Не замечая резкого холода, вышла на балкон и замерла, глядя в чистое, усыпанное звездами небо. Из темноты проступило лицо Брендона; казалось, стоит протянуть руку, и можно коснуться его.
      – Ты ведь понимаешь меня, правда? – прошептала Эшли.
      – Похоже, сегодня ночью нам обоим не по себе.
      Испуганно вздрогнув, Эшли посмотрела вниз. Там, в тени балкона, стоял Коллин в теплом свитере. Его волосы были взъерошены ветром.
      – Что?
      – Вижу, вам тоже не спится.
      – Нет, – Эшли покачала головой. – Никак не уснуть.
      – Полагаю, с вашей стороны будет разумно накинуть хотя бы халат. – В голосе Коллина прозвучала улыбка.
      Эшли вспомнила, что на ней нет ничего, кроме прозрачной ночной рубашки, облепившей тело под порывами ветра.
      – Вы… – Она испуганно тяжело задышала. Резко повернулась и бросилась в комнату, захлопнув за собой дверь.
      Коллин с улыбкой покачал головой. Жаль, что он спугнул ее. Эшли – изумительная женщина, и ничего ему так сейчас не хотелось бы, как… Нет, нельзя позволять страсти стать на пути того, что ему предстояло совершить. Что им предстояло совершить. Не сейчас. Слишком многое нужно сделать и слишком мало оставалось для этого времени.

      Антон Деврис был зол и расстроен. Зол, потому что никто не соглашался с его версией о том, что один человек мог задумать и осуществить все эти дерзкие ограбления на четырех континентах. А расстроен, потому что никак не мог добыть доказательства, без которых нельзя предъявить обвинение Коллину Девереллу. Должно же быть хоть что-то… То, что Интерпол и остальные задействованные в расследованиях агенты проморгали. Ведь именно всегда Деверелл оказывался в нужное время в нужном месте. И Деврис решил, что ему остается одно: как можно больше узнать о Деверелле, вникнуть во все, даже в самые интимные детали его жизни.
      В данный момент вознесенный высоко над финансовым центром Манхэттена Деврис сидел в офисе «Интерконтинентал ойл» напротив Джастина Деверелла. Он знал, конечно, что братья – близнецы, и все же их физическое сходство выглядело просто… пугающим.
      «Да, различить их и в самом деле невозможно», – думал Деврис, глядя на сидящего за своим столом председателя совета директоров «Интерконтинентал ойл». У следователя возникло ощущение, что задавать Джастину вопросы о его брате – почти то же самое, что допрашивать самого Коллина Деверелла!
      – Боюсь, я вряд ли могу оказать вам сколько-нибудь существенную помощь, мистер Деврис, – сказал Джастин Деверелл. – Мы с братом никогда не были близки. Фактически вот уже несколько лет мы даже не разговариваем друг с другом. Есть только одно, что можно утверждать о Коллине с большой степенью уверенности: его жизнь всегда была посвящена поискам великого приключения, которое щекотало бы нервы, заставляло бы трепетать каждую частичку души.
      – Понимаю.
      «Странно, – подумал Деврис, – что близнецы могут быть настолько чужими друг другу».
      – Но я кое-чего не понимаю, – продолжал Джастин. – Дело, связанное с хищением имущества Коллина, было закрыто несколько лет назад. Что, возникли причины, заставившие пересмотреть это решение?
      – Не совсем так, – поспешно ответил Деврис. – Некоторые из украденных предметов всплыли в Риме, Лондоне…
      – И вы изменили свою точку зрения и теперь считаете, что Коллин сам организовал грабеж. – Это прозвучало не как вопрос.
      Деврис покачал головой, удивляясь тому, как быстро Джастин выстроил логическую цепочку и пришел к выводу.
      – Нет. Вовсе нет.
      В глазах Джастина возникло выражение настороженности.
      – Тогда к чему вопросы о привычках и особенностях характера моего брата?
      – Я по-прежнему убежден, что тогда его обманули, – ответил Деврис. – Кто и как – другое дело, но…
      – Тогда с какой стати вы снова вернулись к расследованию? – прервал его Джастин.
      – В интересах следствия я не имею возможности ответить на этот вопрос, мистер Деверелл. Мне очень жаль.
      – Понятно. – Джастин глубоко вздохнул. – Прошу извинить меня, мистер Деврис…
      – Конечно. – Деврис встал и протянул руку. – Благодарю за то, что уделили мне время, мистер Деверелл.
      – Хотел бы я оказать вам реальную помощь, – улыбнулся Джастин.
      – Но вы мне помогли, – заверил Деврис. – Причем весьма существенно.
      Он и в лифте продолжал анализировать итоги только что состоявшейся встречи. Джастин Деверелл, и это не вызывало сомнений, во время всего разговора чувствовал себя не в своей тарелке, вроде бы без всяких на то видимых оснований. Может быть, первоначальные подозрения были верны и именно Джастин Деверелл организовал кражу у Коллина? Или ему было что-то известно о тайной, ночной деятельности брата?
      Ясно одно – не только Коллину Девереллу есть что скрывать.
 
      – У меня ничего не получится, Коллин, – огорченно пробормотала Эшли, вертя в руках замок, висящий на двери гаража. Потом она решительно оставила свои попытки и потерла ладони, пытаясь согреть их. – Здесь чертовски холодно!.. Я совершенно не гожусь для всего этого.
      – Ничего не поделаешь, – твердо заявил Коллин. – Придется торчать тут до тех пор, пока у вас не станет получаться, и притом быстро.
      – Этого не будет никогда, – посетовала Эшли.
      – Будет, не сомневайтесь. Главное – не сдаваться. У меня тоже не сразу получилось.
      Она состроила гримасу, откинув с лица прядь волос.
      – Что-то не верится.
      – Правда-правда, – заверил ее Коллин. – Но Блэкджек не отставал от меня, и я тоже не отвяжусь от вас, не надейтесь.
      – Вы скучаете по нему, да? – мягко спросила Эшли.
      Коллин устало улыбнулся:
      – Чертовски трудно, знаете ли, плохо относиться к человеку, который спас тебе жизнь.
      – Понимаю.
      – Я обязан ему больше, чем кому бы то ни было. – Коллин снова сунул Эшли в руки отмычку. – Лишь перед ним, единственным на свете, я в долгу. И либо уплачу его, либо погибну, пытаясь сделать это.
      – Вы имеете в виду его дочь. – Она возобновила свою по-прежнему бесплодную атаку на замок.
      – Да.
      – А что, если вы не найдете ее?
      – Найду, не сомневайтесь, – уверенно заявил Коллин.
      – Получилось! – победоносно воскликнула Эшли, когда замок внезапно открылся. – Ну что, дело сделано?
      – Ни в коем случае! – Коллин покачал головой. – Теперь вы будете повторять это снова и снова, пока не станете делать быстро и легко.
 
      – Когда-то я занимался фехтованием и готовился принять участие в Олимпийских играх, – объяснил Коллин Эшли, восхищенно разглядывающей его церемониальную саблю. – Однако все ограничилось лишь Панамериканскими играми семьдесят второго года.
      – Значит, вы великолепный спортсмен! – Эшли провела кончиком пальца по искусно вырезанному узору на эфесе клинка.
      – Тогда я отдавал этому всю жизнь.
      Он уселся на ручку кресла и сделал глоток кофе. В камине пылал огонь, бросая по сторонам мягкие мерцающие отсветы.
      На прекрасном лице Эшли отразилось недоумение:
      – Почему в таком случае вы бросили это занятие?
      Коллин покачал головой.
      – У меня фактически не было выбора.
      – Не могу поверить, что вы могли оказаться в ситуации, когда у вас не было выбора, – с улыбкой заметила Эшли.
      Коллин встал и подошел к окну.
      – Поверили бы, если бы знали моего отца, – ответил он спустя некоторое время.
      – Отец встал у вас на пути? – удивленно спросила Эшли.
      Коллин кивнул, не поворачиваясь к ней.
      – Он считал это занятие пустой тратой времени и хотел, чтобы я занимался более важными вещами.
      – Например, подготовкой к тому, чтобы управлять компанией.
      – Вот именно. – Лицо Коллина, которое она видела лишь сбоку, скрывала тень, и все же невозможно было не заметить, как заходили желваки у него на скулах. – Мы с Джастином и на свет-то появились исключительно ради этого.
      – Вы никогда не говорили отцу о своем отношении к его идее? – спросила Эшли.
      – Почему же? Говорил. Но это совершенно ничего не меняло. – Коллин резко повернулся и направился к двери. – По-моему, пора спать. Завтра нас ждет долгий день.
      Эшли проводила его изумленным взглядом.
 
      Дни в Морском Утесе неизменно оказывались не только долгими, но и трудными. Нервозность Эшли и отсутствие веры в способность выработать у себя навыки умелого грабителя и взломщика делали ее неуклюжей и неловкой ученицей. Коллин же был нетерпеливым и требовательным наставником, заставляя Эшли повторять каждый шаг, каждый прием до тех пор, пока она не начинала выполнять их безупречно и быстро. Человек, который прежде в Манхэттене казался сердечным, мягким и деликатным, сейчас нередко вел себя резко, был настойчив и почти груб. И главное – постоянно требовал от нее невозможного. Эшли уговаривала себя, что его позиция объясняется тем, что, когда дойдет до дела, недопустима будет даже малейшая неточность. Но от того, что она понимала это, ладить с ним было не легче. «Единственная ошибка может стать последней». Снова и снова она, точно мантру, повторяла про себя эти слова. «Единственная ошибка может стать роковой».
      Каждый вечер после обеда они обсуждали то, чем занимались сегодня, и составляли план на завтра. Коллин учил Эшли всему, что знал сам, и добивался, чтобы она запоминала все досконально. Они детально рассмотрели все типы замков, все системы сигнализации и то, как открывать одни и обходить другие. Объясняя Эшли, как отличить от всех прочих «воровской провод» – так он называл кабель, который можно использовать для того, чтобы перебираться с крыши на крышу, – Коллин почувствовал, что ее подобная перспектива пугает.
      – Это на крайний случай, – заверил он, – но иногда другого способа бегства просто нет.
      Время от времени после учебных занятий они разговаривали о людях и событиях, оказавших существенное влияние на их жизнь. Эшли рассказывала Коллину о детстве и юности в долине Напа, о том, как мечтала стать художницей и добиться признания в Сан-Франциско.
      – Отец не одобрял моих фантазий. Он всегда считал, что меня ждет большое разочарование. – Она засмеялась. – Однако того, что произойдет на самом деле, тогда не мог предполагать никто.
 
      – Не надо бояться, – уверенно заявил Коллин, прислонившись к стволу дерева и сложив на груди руки. – Скользить по кабелю совершенно безопасно, хоть младенца таким образом отправляй.
      – Может, дадите мне расписку? Желательно, написанную кровью.
      Эшли стояла на высокой платформе и держалась за прочную металлическую петлю, надетую на толстый кабель, что протянулся через лужайку до дерева. Под деревом расположился Коллин.
      – Лучше попробовать сейчас, чем оказавшись в ловушке где-нибудь на двенадцатом этаже, когда другого способа выбраться не будет, – ответил Коллин.
      – Какая разница? Для меня это что в лоб, что по лбу, – простонала Эшли.
      – Хватит ныть, просто принимайтесь за дело и все. – Коллин отошел в сторону, чтобы иметь возможность наблюдать за ее полетом.
      Эшли набрала полную грудь воздуха.
      – Ладно, вперед!
      Она тряхнула головой, отбросив волосы, и заскользила вперед. Свободно пролетела все расстояние и резко остановилась, едва коснувшись ногами земли. Явно довольная собой, широко раскинула руки и с улыбкой повернулась к Коллину.
      – Ну как?
      – Неплохо, – кивнул он с непроницаемым выражением лица.
      – Неплохо? – В голосе Эшли зазвенели обиженные нотки. – А по-моему, чертовски здорово для первой попытки!
      – Вот тут я с вами согласен – чертовски здорово для первой попытки, – с легким оттенком иронии отозвался Коллин. – Но недостаточно хорошо, если вы висите на высоте четырехсот или даже пятисот футов над землей. Тогда потные ладони или малейший просчет в движениях могут привести к фатальному исходу. – Он сделал жест в сторону платформы. – Давайте-ка снова, и на этот раз не дрожите.
      Эшли состроила гримасу.
      – Из вас получился бы на редкость хороший надсмотрщик над рабами, Коллин, – проворчала она, шагая обратно к платформе.
      – Лично я своей жизнью дорожу, – заявил он, игнорируя ее замечание. – Никаких ошибок, можете вы это понять? В нашем деле они недопустимы.
      – И это называется «делом»? – пробормотала Эшли себе под нос, хорошенько вытерла руки о темные брюки из прочного материала и только затем ухватилась за кольцо.
      Вторая попытка удовлетворила Коллина не больше, чем первая. Он заставлял Эшли повторять упражнение снова и снова, добиваясь, чтобы она висела как надо, а скольжение было плавным, без рывков.
      – Ну, давайте еще раз. – Коллин опять погнал ее на платформу. – Теперь попытайтесь рвануться вперед быстрее.
      – Может, уж сразу сломать себе шею? – Она ухватилась за кольцо и ринулась вперед, оттолкнувшись ногами от края платформы.
      Коллин мгновенно понял, что скорость слишком велика, и закричал, чтобы Эшли остановилась, но было уже поздно. Даже пожелай она теперь послушаться его, инерция движения не позволила бы сделать этого. Остановить Эшли могло только какое-то препятствие. К препятствию – а именно к дереву – она и неслась, но Коллин прыгнул вперед и перехватил ее прежде, чем она налетела на ствол. Эшли на огромной скорости врезалась в него самого. Коллин крепко обхватил ее, глядя в большие, испуганные глаза.
      – С вами все в порядке? – спросил он внезапно охрипшим голосом.
      – Я… Вроде бы да, – ответила Эшли, с трудом переводя дыхание.
      – Вы едва не разбились. – Коллин опустил Эшли на землю. – Еще чуть-чуть…
      Ее сердце бешено колотилось совсем рядом, и вдруг пульс Коллина тоже участился, когда он осознал, как тесно сплетены их тела. Потом встретились их взгляды… Его рот оказался рядом с ее губами, и Коллин неистово прильнул к ним. Не успев ни о чем подумать, в безотчетном порыве Эшли ответила ему, обхватив руками за шею и осыпая страстными поцелуями.
      – Я хочу тебя, – жарко шептал Коллин, целуя ее в шею. – Прямо сейчас… Прямо сейчас… – Его руки скользнули под ее свитер, нежно лаская груди.
      Соски затвердели от его прикосновения и… Наваждение рассеялось в то же мгновение, как Эшли осознала это.
      – Нет! – закричала она и попыталась вырваться, однако в результате вместе с ним рухнула на землю. – Нет, Коллин…
      – Ты ведь тоже хочешь этого. – Он по-прежнему продолжал обнимать ее. – Только что, когда я целовал тебя…
      Эшли неистово затрясла головой:
      – Не могу… Не сейчас… Пока нет…
      Внезапно Коллин отпустил ее.
      – Я не собираюсь насиловать тебя, если именно этого ты боишься, – отрывисто сказал он и сел. – Ни разу в жизни не брал женщину силой и, черт побери, не намерен делать это сейчас! – Коллин поднялся и отвернулся от нее.
      Эшли тоже встала и стряхнула с одежды налипшие травинки. Понимая, как он зол, и желая сгладить ситуацию, она протянула руку и коснулась его плеча.
      – Я ничего такого не думала… – начала было она, но Коллин резко отстранился.
      – Полагаю, сейчас тебе лучше вернуться в дом. Я приду чуть позже.
      Эшли собралась было возразить, но тут же передумала, поняв, что толку все равно не будет.
      – Хорошо, – сказала она и зашагала к дому.
      Коллин смотрел ей вслед. Черт возьми, он хотел ее! Хотел так, как никогда и никого в жизни, и… И сам все испортил. Теперь она не скоро вновь станет доверять ему и уж тем более не скоро упадет в его объятия!
      Огорченно проведя рукой по волосам, Коллин перевел взгляд на кабель и, глубоко вздохнув, яростно оборвал его.
 
      Эшли сидела на краю постели, пытаясь разобраться в собственных эмоциях. Она и прежде не слишком хорошо отдавала себе отчет в том, какие чувства испытывает к Коллину. А то, что произошло между ними сегодня днем, и вовсе сбивало с толку. Эшли отвечала ему, тут он был совершенно прав! Какой-то частью своего существа она хотела его не меньше, чем он ее. Мало того, что сейчас круг ее общения был ограничен Коллином – он был единственным человеком, которому она могла доверять. И это неизбежно способствовало сближению. Их отношения развивались, становясь все более интимными. Оставалось сделать лишь последний шаг. А что теперь? Ее отказ скорее всего приведет к возникновению отчужденности…
      За обедом Коллин был необычно молчалив и даже ни разу не взглянул на нее. Не состоялось и обсуждение того, чем они занимались днем. После обеда он ушел в библиотеку и долго сидел там один. Только Гаррисону – этот человек, как давно поняла Эшли, значил для Коллина гораздо больше, чем просто домоправитель, – было позволено нарушить уединение хозяина. В конце концов Эшли ушла в свою комнату. Она слышала шаги в коридоре, когда позже Коллин прошел к себе, но он не заглянул, как обычно, чтобы пожелать ей спокойной ночи.
      Весь этот год после смерти Брендона, в особенности с тех пор как у нее отняли Роберта, она чувствовала себя невыносимо одинокой. Где-то в глубине души ей хотелось тепла и даже интимной близости – всего того, что давал ей муж, но в то же время не покидало ощущение, что, уступив желанию, она предаст Брендона. «Это просто смешно, – печально думала Эшли. – Блудница вавилонская – и месяц за месяцем живет монашеской жизнью».
      Потом в ее жизнь вошел Коллин. Он пробудил к жизни почти уснувшие чувства, заставил ее смеяться, дал надежду, которая к тому времени полностью угасла. Их влекло друг к другу с самого начала. Ни о какой любви ни с той, ни с другой стороны, конечно, не было и речи. И все же Эшли чувствовала: займись они любовью, это был бы не просто голый секс, не окрашенный никаким чувством. Это было бы нечто почти столь же прекрасное, как любовь, и лишь совсем немного уступающее ей.
      «Он прав, – подумала она, сбрасывая ночную рубашку. – Сейчас у нас с ним нет никого, кроме друг друга».
      Накинув черное шелковое кимоно, Эшли решительно зашагала по коридору к спальне Коллина. Легонько постучала в дверь и открыла ее, не дожидаясь ответа.
      Комната была освещена лишь тусклым светом, падающим снаружи. Коллин в халате стоял у окна, глядя в ночь.
      – Что тебе нужно? – с плохо сдержанным раздражением спросил он.
      Не произнеся ни слова, Эшли пересекла комнату, положила руки ему на плечи и нежно поцеловала. Коллин отпрянул и изумленно посмотрел на нее, все еще хмурясь.
      – Не начинай того, чего не намерена довести до конца, – предостерегающе сказал он.
      – Я намерена довести до конца, – прошептала Эшли, поглаживая его грудь и снова целуя.
      Внезапно Коллин стиснул ее в объятиях, исступленно осыпая поцелуями. Протянул руку к ее красному поясу, развязал его и распахнул халат. Целуя в шею, он руками ласкал ее груди, потирая большими пальцами соски, пока они не затвердели от желания. Затем притянул ее руку к себе.
      – Прикоснись ко мне, Эшли, – охрипшим голосом сказал Коллин. – Почувствуй, как сильно я хочу тебя.
      Отступив назад, он опустился на край постели, потянул Эшли за собой и сорвал с нее халат, позволив ему упасть на пол. Обхватив ладонями груди, стал целовать соски, трепещущими ноздрями вдыхая их аромат, проводя по ним языком и нежно посасывая. Потом, беспрерывно лаская руками обнаженное тело, увлек ее к себе на постель.
      – Ты прекрасна… – бормотал Коллин. – Эшли, ты знаешь об этом?
      – Да… Благодаря тебе, – отвечала она, все теснее прижимаясь к нему.
      «Теперь все, обратной дороги нет», – подумала Эшли, когда их тела слились воедино.

      Она медленно открыла глаза и тут же прищурилась. Солнечные лучи потоком вливались через прозрачные занавески, наполняя комнату ярким светом. Не отрывая головы от подушки, Эшли медленно повернулась и увидела Коллина, крепко спящего рядом. Она долго лежала, глядя на него и пытаясь подыскать слова для определения того, что происходило – произошло – между ними. Эшли пыталась разобраться, что чувствовала сейчас, после бурной ночи, к которой их подтолкнуло неудержимое желание.
      Коллин оказался прекрасным любовником. Даже сейчас Эшли хотела его, желала, чтобы он проснулся и они снова занялись любовью. И, несмотря на это, ее переполняло чувство вины. Как будто все, что она испытывала: тяга к Коллину, наслаждение, доставляемое их близостью, – было предательством по отношению к Брендону.
      «Это другое, – уговаривала себя Эшли. – Это совсем другое». С Брендоном их связывала удивительная эмоциональная близость и… да, любовь. С Коллином же… Присутствовало ли тут что-то еще, кроме секса? Может быть, благодарность за то, что он сделал для нее и в особенности обещал сделать? Облегчение, вызванное тем, что пришел конец невыносимому одиночеству, терзавшему ее после смерти Брендона?
      Коллин зашевелился, повернулся лицом к Эшли и открыл глаза. Улыбка тронула его губы.
      – Я подумал, вдруг ты ушла к себе. – Он протянул руку и коснулся ее щеки. – Подумал, вдруг мне придется разыскивать тебя.
      – Спорю, что ты именно так и поступил бы.
      – Черт возьми, конечно! – Коллин нежно поцеловал ее. – Но на самом деле мне этого вовсе не хочется. Мне хочется, чтобы ты была здесь, со мной. Каждую ночь. – Он помолчал. – Не сожалеешь?
      – Нет, – Эшли покачала головой.
      – Рад слышать. – Улыбаясь, Коллин под простыней снова начал ласкать ее. – Господи, я хочу тебя. – Он поцеловал ее в шею. – Мне кажется, я хотел тебя с того самого мгновения, как увидел в аэропорту.
      – А я-то думала, что тебе просто нужна сообщница, – засмеялась Эшли.
      – Ох, и это правда. – Кончиком указательного пальца Коллин провел по ложбинке между ее грудями. – Я хотел, чтобы ты стала моей сообщницей во всех возможных смыслах.
      Он быстро и нежно принялся осыпать ее поцелуями от подбородка до мягких холмиков грудей и ниже. Проводя языком то по одному соску, то по другому, Коллин в конце концов захватил один из них ртом и стал посасывать. Эшли вздрогнула от наслаждения, запустила пальцы в его волосы и распахнулась ему навстречу. Его руки скользнули вниз, по спине, бедрам и на мгновение замерли между ног, ощутив там влагу. Это подхлестнуло желание Коллина. Он нашел губами рот Эшли и жарко прильнул к нему, продолжая ласкать ее бедра. И потом вошел в нее, двигаясь мощными толчками. Они одновременно достигли пика, содрогаясь от наслаждения. Восстанавливая дыхание, Эшли нежно гладила его по голове.
      Случись все это при других обстоятельствах, она была бы просто вне себя от счастья, обретя любовника, подобного Коллину. Любовника, который дал ей возможность вновь почувствовать себя живой, испытать потрясающее чувство единения с ним.
      Но наряду с этим в душе Эшли возникло и уже овладело ею другое чувство: Коллин никогда не будет безраздельно принадлежать ни одной женщине.
 
      К тому времени, когда порывистый мартовский ветер принес с собой обещание весны, Эшли уже значительно продвинулась в овладении новой профессией. Теперь в процессе обучения Коллин проявлял гораздо меньше нетерпения и требовательности, зато был совершенно неутомим в постели и, казалось, с каждой ночью желал ее все сильнее. Эшли уговаривала себя, что это совершенно естественно, учитывая необычную основу их взаимоотношений: их связала не любовь и даже не всепоглощающая физическая страсть, а тайная жизнь, которую они вместе вели. «Мы с ним замкнуты друг на друге, – думала она, лежа ночью без сна в его объятиях. – Ни ему, ни мне больше просто некуда деваться».
      Каждый раз, когда Эшли не проявляла должного энтузиазма в овладении очередным навыком, Коллин приводил совершенно неопровержимый аргумент. Примерно так же он действовал, стараясь настроить ее на оптимистический лад в отношении того, что им предстояло.
      – Все время помни свою цель. Повторяй себе снова и снова: ради Роберта, ради Роберта. Так будет легче пройти через несколько первых дел, а дальше все пойдет как по маслу. Можно сказать, войдет в привычку.
      – В привычку? – повторила Эшли с сомнением в голосе. – Не думаю, что это когда-нибудь войдет у меня в привычку.
      Но труднее всего оказалось переносить заточение за стенами Морского Утеса. По большей части, правда, Эшли была слишком занята или утомлена, чтобы думать об этом, но вот когда Коллин отправлялся на Манхэттен и, случалось, пропадал там весь день… Не находя себе места, она в одиночестве бродила по дорожкам поместья, полностью погрузившись в тягостные мысли.
      Сейчас, сидя на широких мраморных ступенях у входа в особняк, Эшли следила взглядом за тем, как серебристый «феррари» Коллина – у него было не меньше дюжины автомобилей – приближается по длинной подъездной аллее. Едва только автомобиль остановился, она вскочила и ринулась по ступеням вниз.
      – Господи, как я рада, что ты вернулся! Чертовски мерзко торчать тут целый день одной.
      – Вряд ли ты будешь так радоваться моему приезду, когда услышишь новости, – ответил Коллин без улыбки. Эшли замерла. – Не волнуйся, ничего страшного, хотя… – Он помолчал, качая головой. – Роберт в больнице.
      – Что? – Казалось, Эшли вот-вот упадет в обморок.
      – Успокойся, прошу тебя. – Коллин обнял ее за плечи. – Я же сказал – ничего серьезного. Всего лишь удаление миндалин.
      – Как ты узнал?
      Коллин нахмурился.
      – Есть способы… – Не вызывало сомнений, что он не собирается распространяться на эту тему. Пока, во всяком случае.
      – Я должна увидеть его, – заявила Эшли. Ее тон свидетельствовал о том, что она уже полностью пришла в себя и настроена весьма решительно.
      Коллин покачал головой:
      – Совершенно исключено.
      – Проклятие! – взорвалась Эшли. – Мы говорим о моем сыне, Коллин! Он всего лишь маленький мальчик. Один в больнице, впервые в жизни! Я его мать и нужна ему!
      – Мы не можем рисковать! – запротестовал Коллин. – Все должны по-прежнему думать, что ты уехала в Калифорнию…
      – Плевать мне на то, что подумают все! – С каждым мгновением Эшли заводилась сильнее. – Я должна увидеться с ним!
      Коллин помолчал, начиная понимать, что вряд ли ему удастся остановить ее.
      – Ладно, – сказал он в конце концов, признавая свое поражение. И кто его тянул за язык? – Дай мне немного времени, чтобы обдумать, как действовать, хорошо? Надо все сделать с умом.
 
      Коллин приоткрыл дверь, оглянулся, желая убедиться, что их никто не увидит, и вернулся на лестничную площадку, где стояла Эшли с большой сумкой в руках.
      – Все чисто, – негромко сказал он. – Только не забудь о нашей договоренности, хорошо?
      – Пять минут, не больше.
      – Надеюсь, Роберт не проболтается о нашем приходе.
      – Нет, нет. Не беспокойся.
      – Не теряй головы. – Коллин снова открыл дверь. – Давай.
      Они быстро пошли по коридору, заглядывая во все палаты, пока не обнаружили нужную.
      – Иди туда, – сказал Коллин. – Я скоро вернусь.
      Он сделал шаг назад, но Эшли остановила его, схватив за руку.
      – Куда ты? – с тревогой спросила она.
      – Пойду позабочусь о средстве передвижения, которое поможет нам удрать. – Коллин поцеловал ее в лоб. – Я быстро.
      Эшли вошла к палату и расстегнула молнию на куртке. Первая постель была пуста. На второй, рядом с окном, мирно спал Роберт. Эшли подошла к нему и остановилась рядом с постелью, глядя на сына и борясь с порывом материнской любви немедленно заключить его в объятия.
      – Господи, как я скучаю по тебе, малыш, – негромко и нежно сказала она, коснувшись его волос.
      Роберт открыл глаза, заморгал и посмотрел на нее с таким выражением, точно думал, что все еще спит.
      – Мамочка? – охрипшим со сна голосом произнес он.
      Эшли наклонилась и поцеловала его в лоб.
      – Да, дорогой. Как ты себя чувствуешь?
      – Горло болит.
      – Это скоро пройдет, – нежно сказала она, взяв его маленькие руки в свои. – Ты же большой мужественный мальчик и очень быстро поправишься.
      – Когда я смогу уйти домой, мамочка? – спросил Роберт. – Я имею в виду, с тобой?
      – Скоро, теперь уже совсем скоро. – Эшли провела рукой по его волосам, откидывая их со лба. – Это не затянется, обещаю тебе.
      Вернулся Коллин в свободном зеленом хирургическом костюме, везя рядом с собой каталку.
      – Время, Эшли. – Он указал на часы.
      – Еще минутку, ладно? – умоляюще попросила она.
      – Кто это, мамочка? – прошептал Роберт.
      – Мой друг. Он сделал так, что я смогла прийти сюда повидаться с тобой.
      – Эшли… – предостерегающе сказал Коллин.
      – Хорошо. – Наклонившись, она поцеловала сына. – Послушай, малыш, я хочу тебя кое о чем попросить, ладно? – Роберт удивленно посмотрел на нее широко распахнутыми глазами. Эшли оглянулась на Коллина. – Не говори никому, что мы были здесь, – с расстановкой сказала она.
      – Почему?
      – Просто не говори, и все. Пусть это будет наша с тобой маленькая тайна, ладно?
      – Хорошо, – кивнул мальчик.
      – Пошли, Эшли, – прошипел Коллин, выглянув в коридор. – Быстро! Кто-то идет!
      – Помни, что я сказала, любимый. – Она на прощание поцеловала Роберта.
      Он молча кивнул, сдерживая слезы.
      Эшли сжала его руку, залезла на каталку и стянула сапоги. Послав Роберту воздушный поцелуй, она вытянулась на каталке. Коллин накрыл ее простыней, оставив на виду лишь голые ступни. Взглянув на Роберта, он сделал ему знак, подняв оттопыренный большой палец, закрыл хирургической маской лицо и выкатил каталку в коридор. На пути к лифту, сразу за сестринским постом, они разминулись с Бредли и Клаудией Холлистерами.
      Оказавшись в кабине, Коллин сдернул с Эшли простыню.
      – Можешь сесть. Мы тут одни.
      – Чуть-чуть не влипли. – Она коротко засмеялась и принялась натягивать сапоги.
      – Ты даже не представляешь, до какой степени «чуть-чуть», – усмехнулся Коллин, стаскивая хирургическую маску. – В коридоре мы едва не столкнулись нос к носу с твоими родственниками.
      – Бывшими родственниками, – поправила его Эшли, застегивая молнию на куртке.
      – Ну, удовлетворена? Убедилась, что с ним все в порядке? – спросил Коллин, когда лифт остановился на нижнем этаже.
      – На данный момент – да.
      – Ты очень хорошо держалась, – сказал он, пересекая больничный вестибюль. – И это заставило меня кое-что понять. А именно – ты готова к работе.

* * *

      Эшли, держа фонарик, молча наблюдала за тем, как Коллин, достав из рюкзака стеклорез, быстрыми и точными движениями меньше чем за минуту проделал отверстие в застекленной крыше.
      – Проклятие! – раздраженно пробормотал он, обнаружив паутину проводов сигнализации, преграждающую дальнейший путь.
      – Что там такое?
      – Не заметь я эту штуку вовремя – в два счета угодил бы в ловушку!
      Коллин снова полез в рюкзак и достал оттуда большой моток проволоки с зажимами-«крокодилами» на концах. Очень медленно и осторожно провел пальцами до места, откуда выходил провод сигнализации. Обнажив его, прицепил к этому участку «крокодил», достал кусачки и осторожно перерезал провод. Эшли напряглась, ожидая, что сейчас взвоет сигнал тревоги, и снова расслабилась, когда поняла, что этого не произойдет.
      – Так просто? – спросила она, в то время как он разворачивал веревочную лестницу.
      Коллин покачал головой.
      – Если бы незаконное проникновение и взлом были простым делом, этим занимались бы все кому не лень. К несчастью, это только начало.
      Они пролезли через отверстие в застекленной крыше. Коллин достал из рюкзака две пары специальных очков ночного видения и одну протянул Эшли:
      – Надень.
      – Зачем? – удивилась она. Прежде Коллин подобного устройства ей не показывал.
      – Ты сможешь разглядеть в них невидимые лучи. – Он надел и приладил свои очки.
      – Невидимые лучи? – Ее снова охватила тревога.
      – Тепловые сенсоры. – Коллин взял рюкзак. – Реагируют на изменение температуры. Когда на тебя падает такой луч, ничего не происходит. Но когда трогаешься с места и температура резко падает…
      Эшли надела очки и оглянулась по сторонам. Лучи, казалось, пронизывали все помещение.
      – Как же нам обойти их?
      – Это вопрос ловкости. Одни лучи проходят достаточно высоко, и можно просто поднырнуть под них. Другие так низко, что через них ничего не стоит перешагнуть. Но есть и такие, увернуться от которых способен только гимнаст олимпийского класса.
      – Замечательно, – пробурчала Эшли.
      – Делай, как я, и все будет в порядке, – заверил ее Коллин.
      Они осторожно двинулись вперед, подныривая, подползая и перепрыгивая, чтобы не пересекать невидимых лучей, крест-накрест расчертивших каждую комнату.
      – Ничто не доставляет мне такой радости, как возможность достойно ответить на брошенный вызов, – заметил в какой-то момент Коллин, пытаясь снять напряжение Эшли.
      – Значит, ты пребываешь в этом состоянии всю свою жизнь, – мрачно ответила она.
      – Сейф вон там, в библиотеке.
      Оказавшись минуту спустя внутри, Эшли чуть не упала в обморок. Перед нишей, в которой стоял сейф, дорогу им преграждали по крайней мере двенадцать перекрещивающихся под разными углами лучей.
      – Вот досада! Проделать такой путь и теперь поворачивать обратно! – сокрушенно воскликнула она.
      – Кто собирается поворачивать обратно? Лично я не уйду без того, за чем пришел, – упрямо заявил Коллин.
      – Слушай, я понятия не имею, что именно в этом проклятом сейфе. Но вряд ли оно стоит того, чтобы садиться в тюрьму! – запротестовала Эшли.
      – Я не уйду отсюда с пустыми руками, – повторил он. – И ты тоже.
      – Да чтоб тебя черти взяли с твоим упрямством! – разозлилась она. Еще бы! Поставить на карту жизнь ради каких-то документов, пусть даже способных скомпрометировать некоторых заправил преступного синдиката… – Ничего не выйдет. У тебя не получится, хоть расшибись…
      – Ты права, – перебил ее Коллин. – У меня одного не получится, но нас же двое.
      – То есть?
      – Подойди сюда, и я тебе объясню.
      Он подвел ее как можно ближе к лучам, лег на пол и прополз на животе под самым нижним из них. Со смешанным чувством изумления и страха Эшли следила взглядом за тем, как Коллин открыл сейф и достал оттуда драгоценности.
      – Неплохая цена за риск. – Он протянул их ей между лучами. – Осторожнее… Смотри, не задень лучей.
      – Все равно твоя жизнь дороже, – упрямо сказала Эшли и положила драгоценности в холщовую сумку, висевшую на плече.
      Коллин достал из сейфа стопку бумаг, перетянутых резинкой.
      – А вот то, за чем мы, собственно говоря, пришли. – Он передал ей бумаги. – Достаточно, чтобы упрятать Холлистера за решетку на очень долгий срок.
      Пока Эшли засовывала бумаги в сумку, Коллин закрыл сейф.
      – И что теперь? – спросила она.
      – Теперь начинается самое интересное, – ответил он. – Как только я скомандую, ты помчишься как можно быстрее туда, откуда мы вошли.
      – Помчусь? Почему?
      – Потому что примерно через десять секунд здесь начнется черт знает что. – Коллин глубоко вздохнул. – Приготовься… Соберись… ВПЕРЕД!
      Он прошел сквозь лучи, и сигнал тревоги завыл так громко, что, казалось, весь дом завибрировал от этого звука. Эшли думала, что у нее лопнут барабанные перепонки, когда они с Коллином неслись по лестнице к мансарде, карабкались по веревочной лестнице и вылезали через отверстие в застекленной крыше. Коллин быстро скатал лестницу и повернулся к Эшли, парализованной страхом.
      – Пошли! Нужно убираться отсюда!
      Он стремительно помчался по крыше, с ловкостью кошки спрыгнул на широкую каменную стену и уверенно побежал. «Если мне повезет, я сломаю шею и умру мгновенно, – в ужасе думала Эшли, следуя за ним. – Все что угодно, только не тюрьма. Все что угодно».
      Коллин ухватился за веревку, которую они использовали, чтобы вскарабкаться на стену, и проверил, надежно ли закреплен крюк. Убедившись, что все в порядке, он легко соскользнул со стены и сделал Эшли знак поторопиться. Она вцепилась в веревку и начала опускаться, то и дело останавливаясь.
      – Быстрее! – закричал Коллин. – Прыгай! Я поймаю тебя!
      «Надеюсь», – подумала Эшли. Сделала глубокий вдох, зажмурилась, отпустила веревку и… упала прямо Коллину на руки. Он подхватил ее, поставил на землю, сдернул веревку, и они понеслись в сторону деревьев, где оставили «экскалибур».
      Коллин торопливо снял перчатки и комбинезон, под которым у него был смокинг. Затолкал все это в сумку и накинул легкое белое пальто, оставленное в машине. Все это время он не спускал глаз с Эшли, которая тоже преображалась, словно змея, сбрасывающая кожу. Под комбинезоном у нее оказалось белое шифоновое вечернее платье. Юбка, до этого поднятая и обмотанная вокруг талии, развернулась, точно цветок, и легким облаком окутала тело, доходя до щиколоток.
      – Со всей этой сбруей под комбинезоном я чувствовала себя так, будто меня засунули в трубу, – простонала Эшли, стаскивая сапоги.
      Пока она надевала туфли на высоких каблуках и набрасывала на плечи норковую шубку, Коллин убрал ее комбинезон и сапоги в сумку со своими вещами. Эту сумку и рюкзак с инструментами и всем, что они забрали из сейфа, он положил в багажник.
      В тот момент, когда молодые люди садились в «экскалибур», в отдалении послышался вой полицейских сирен.
      – Еле-еле успели, – сказал Коллин, включая двигатель и выезжая на центральную магистраль. – Хорошо, что нам в другую сторону.
      Однако, проехав не больше мили, они снова услышали вой сирен, теперь уже впереди.
      – Проклятие! – пробормотал Коллин и, разозлившись, ударил кулаком по рулевому колесу.
      – Они едут по той же дороге, что и мы, – испуганно сказала Эшли. – Нам не скрыться.
      – А я и не собираюсь. – Коллин съехал на обочину и выключил двигатель.
      – Ради Бога, что ты задумал?
      – Некогда объяснять, – ответил он, прищурив глаза на свет фар приближающегося полицейского автомобиля. – Положись на меня.
      – А что еще мне остается? – ослабевшим голосом пролепетала Эшли.
      Полицейский автомобиль остановился перед ними. Коллин выбрался из «экскалибура» и направился к нему.
      – У вас проблемы? – спросил офицер, в свою очередь, вылезая из машины. – О… мистер Деверелл. Я сначала и не узнал вас.
      – У меня и вправду небольшая проблема, – ответил Коллин с легкой усмешкой. – Какие-то неполадки с двигателем, а я не очень-то силен в механике.
      – Могу взглянуть, если желаете, – дружелюбно предложил полицейский. – Во всяких других заковыристых заморских штучках я не слишком хорошо разбираюсь, но машины знаю.
      Коллин улыбнулся:
      – Буду очень признателен. У меня в багажнике есть инструменты, если понадобится.
      Эшли побелела как мел. «Он что, спятил? – в ужасе подумала она. – Сам предлагает полицейскому заглянуть в багажник!»
      – Сначала я взгляну, – сказал полицейский и… увидел Эшли.
      «Так вот она какая», – подумал он. Все знали, что у Коллина Деверелла появилась женщина, которая живет вместе с ним, но никто никогда толком ее не видел. Поместье на Морском Утесе было как крепость: туда мог попасть лишь тот, кого пригласил сам Деверелл. Женщина, похоже, сильно нервничала.
      – Как вас угораздило в такое время оказаться вдали от дома? – тут же насторожился полицейский, когда Коллин поднял капот автомобиля.
      – Мы были на приеме в Манхэттене, – ответил Коллин. – Но деловые люди иногда до того скучны… Вот мы и решили уехать пораньше, поискать развлечений… другого сорта. – Он понизил голос до заговорщицкого шепота. – На самом деле с машиной у меня все в порядке.
      Офицер удивленно посмотрел на него:
      – Простите?
      – Ну, сами понимаете… – Коллин кивнул в сторону Эшли, со страхом наблюдавшей за ними, но не способной расслышать ни слова. – Вы же знаете, как это бывает…
      Полицейский понимающе улыбнулся.
      – А-а… Ну да! – Вот почему эта женщина так нервничала. Похоже, его появление прервало… кое-что. Полицейский снова повернулся к Коллину и добавил извиняющимся тоном: – Прошу прощения за беспокойство. Этой ночью ограбили Ван Хайдеса и…
      – Да, мы слышали сирены, – кивнул Коллин. – А что же сам Ван Хайдес? Или его не было дома?
      – В отпуске. Тип, который орудовал там, ловкая бестия. Полиция прибыла почти немедленно. Говорят, ему удалось обойти охранную систему очень высокого уровня и взломать сейф.
      – Неужели?
      – Да. Вряд ли тут действовал заурядный воришка. – Полицейский помолчал. – Извините, меня ждут дела. Желаю приятно провести время! – Он подмигнул Коллину.
      – Я уж думала, вы будете торчать там вечно, – сказала Эшли, когда Коллин вернулся в машину.
      – Всякому приятно послушать лестный отзыв о своей работе, и я не исключение. – Он усмехнулся, включил двигатель и отъехал сразу же, как только полицейский автомобиль скрылся из виду.
      – О своей работе! – фыркнула Эшли. – По-твоему, это так называется?
      – А по-твоему, как? Хобби? Спорт?
      – По-моему, работой это никак не назовешь. Ладно. Я рада, что ты сумел от него отделаться.
      – Чтобы не вызвать подозрений, нужно держаться как можно естественнее, – усмехнулся Коллин.
      – Такая у тебя философия?
      – Ну, пожалуй, можно так выразиться.
      – Что же именно ты сказал ему? – поинтересовалась Эшли.
      – Ничего особенного. Что мы с тобой занимались любовью в машине.
      – О, замечательно!
      – Ты все время держалась молодцом, – похвалил ее Коллин. – Полагаю, это стоит отпраздновать. Пошарь-ка у себя под сиденьем.
      Она извлекла на свет большую бумажную сумку, в которой оказалась бутылка шампанского.
      – Не забудь стаканы.
      В сумке оказалась и упаковка бумажных стаканчиков.
      – Какое смешение стилей! – расхохоталась Эшли. – Шампанское и бумажные стаканчики!
      – Я, знаешь ли, торопился и брал то, что подвернулось под руку.
      – Сойдет! – Она откупорила бутылку, наполнила два стаканчика и протянула один Коллину. – Знаешь что? До встречи с тобой я даже понятия не имела, какой унылой была моя жизнь!
      – Кто не рискует, моя дорогая, тот вообще не живет! – рассмеялся в ответ Коллин.

      Антон Деврис сердито швырнул газету на стол, снова почувствовав болезненный укол разочарования. Ему по-прежнему не удавалось собрать достаточно доказательств, чтобы предъявить обвинение Коллину Девереллу или хотя бы убедить Интерпол в обоснованности своей версии.
      «Зря я тогда помешал посадить его в тюрьму за мошенничество», – повторял он себе снова и снова. На память пришел последний разговор с Рене Дюссо в Париже. Француз почему-то никак не желал видеть то, что просто бросалось в глаза. Деврис упорно доказывал, что список вещей, украденных из поместья Деверелла в 1979 году, и перечень предметов, которые проходили по нашумевшим ограблениям, совпадали.
      «Ну и что? – отвечал инспектор Интерпола. – Это простое совпадение. В конце концов, нужно рассуждать здраво, – настаивал он. – Коллин Деверелл – не просто человек со средствами, унаследованное им состояние огромно. И он известный филантроп, не жалеющий денег на добрые дела. С какой стати такойчеловек станет красть?
      Деврису не удалось убедить даже собственного начальника.
      – Ты же сам твердил, что он невиновен, когда все, в том числе и я, готовы были предъявить ему обвинение в мошенничестве!
      – Он и был невиновен тогда. Но потом с ним что-то произошло… Бог знает кто тут замешан. И теперь он, вне всякого сомнения, виновен. Все эти ограбления – его рук дело.
      Деврису припомнилась беседа с Джастином Девереллом: «Мой брат всегда посвящал большую часть своей жизни поискам великого приключения, которое щекотало бы нервы, заставляя трепетать каждую частицу его души».
      Тот факт, что никто не верил ему, только разжигал желание Девриса передать Коллина Деверелла в руки правосудия. Постепенно желание превратилось в навязчивую идею. Часто ночью, лежа без сна, следователь ломал голову над тем, как изобрести способ поймать ловкого преступника. К сожалению, Деверелл был фантастически непредсказуем.
 
      «Не смотри вниз», – говорила себе Эшли, медленно и осторожно продвигаясь по каменной стене. В нескольких шагах перед ней шел Коллин, направляясь к балкону хозяйской спальни. Затем он прыгнул – пять футов вверх со стены на балкон, а проделано все с такой легкостью и непринужденностью, с какой обычный человек перепрыгивает через ступеньку.
      – Не думаю, что у меня получится, Коллин, – неуверенно пробормотала Эшли.
      – А я вот ничуть не сомневаюсь. Ты не раз совершала такие прыжки, – попытался успокоить ее он.
      – Мне страшно.
      – Чертовски подходящее время, чтобы труса праздновать! – Коллин стянул с плеч рюкзак, положил его возле двери на балкон и протянул Эшли руки. – Хватайся.
      Крепко вцепившись в его руки и стараясь не смотреть вниз, она подпрыгнула вверх и оказалась на балконе. Коллин достал из рюкзака небольшой кожаный футляр, похожий на те, в которых держат маникюрные принадлежности. Вынул из него узкий металлический инструмент необычной конфигурации и, поковырявшись в замке, в считанные секунды открыл его.
      – Есть ли на свете замок, с которым ты не сумел бы справиться? – спросила Эшли.
      – Такого еще не изобрели, – усмехнулся Коллин и распахнул дверь.
      Взяв спутницу за руку, он повел ее сквозь темную спальню в коридор и дальше, на лестницу. Оказавшись в библиотеке, взломщики надели очки ночного видения, ожидая, как это было уже не раз за прошедшие два месяца, что придется преодолевать систему невидимых лучей. Но то, с чем они столкнулись, оказалось полной неожиданностью.
      – Проклятие! – пробормотал Коллин себе под нос, нервно теребя волосы. – И кто только выдумал такое?
      – Это не тепловые сенсоры? – удивленно спросила Эшли. Выражение его лица обеспокоило ее – кем-кем, а паникером он не был.
      – Увы, нет. – Коллин глубоко вздохнул. – Лазеры, вот что тут такое.
      – Что? – удивилась она.
      – Лазеры, черт побери! Пересеки их, и не нужно никакого сигнала тревоги – ты просто превратишься в жаркое.
      Эшли с трудом проглотила ком в горле.
      – Значит, все отменяется? – пролепетала она.
      – Еще чего! – Коллин покачал головой. – Нам необходимо взять то, что хранится в сейфе, и мы не уйдем с пустыми руками.
      – Но ты же сам сказал… – Во взгляде Эшли появился страх.
      Коллин внимательно осмотрел комнату.
      – Здесь должно быть что-то… – И тут он заметил на небольшом столике у двери женскую пудреницу. – Зеркало… Конечно!
      – Похоже, твои мозги уже превратились в жаркое. Коллин, я всегда подозревала, что у тебя не все дома, а сейчас ты окончательно подтвердил это.
      Он схватил пудреницу, открыл ее, убедился, что зеркало цело, и жизнерадостно объявил:
      – Вот что нам поможет.
      – Очередная безумная идея?
      – Ты когда-нибудь видела скорпиона, кусающего самого себя?
      Когда до Эшли дошло, что Коллин задумал, сердце у нее почти остановилось. Потом, наоборот, заколотилось как бешеное, когда он присел на корточки рядом с перекрещивающимися, ослепительно белыми лучами. Твердой рукой, которой позавидовал бы хирург, очень медленно и осторожно Коллин расположил зеркало таким образом, чтобы оно отразило смертоносный луч. Едва не падая в обморок, Эшли следила за тем, как Коллин направил отраженный лазерный луч в ту точку, откуда тот исходил.
      Как только это произошло, возникла ослепительная вспышка, послышался громкий звук, похожий на взрыв, и комната заполнилась дымом. Эшли отскочила назад. Покачиваясь на пятках, Коллин сдернул очки ночного видения и удовлетворенно улыбнулся, вытирая пот со лба.
      – Неплохо, пусть даже мне приходится хвалить себя самому!
      Он выглядел очень довольным собой. Поднялся, закрыл пудреницу, положил ее обратно на столик и вытер руки о брюки черного комбинезона.
      – Ну, идем? – Коллин сделал приглашающий жест.
      – Наверно, здесь хранится что-то необычайно важное для Данволда, раз он принял такие меры предосторожности, – заметила Эшли, когда они оказались около сейфа.
      – Еще бы! – ответил Коллин. – Наверняка есть люди, готовые пойти ради этого на убийство.
      – На убийство? – Глаза Эшли широко распахнулись.
      – Данволд, как говорится, сидит на пороховой бочке. Ему известно о воровской шайке почти столько же, сколько самому Холлистеру. Он располагает компроматом, с помощью которого можно упрятать любого из них за решетку очень надолго. Эта информация – своего рода страховой полис Данволда: пока она хранится здесь, никто и пальцем его не тронет.
      – Вот это да!
      – Я не сомневался, что ты поймешь, как это важно.
      Коллин протянул Эшли рюкзак, предварительно достав оттуда устройство, напоминающее стетоскоп. Она молча следила за тем, как с его помощью Коллин вслушивался в пощелкивание тумблеров, одновременно осторожно поворачивая диск замка. Спустя несколько секунд сейф открылся, и Коллин принялся изучать его содержимое.
      – Что-нибудь стоящее? – спросила Эшли.
      Коллин кивнул, бегло проглядывая документы.
      – Сколько угодно, но по-настоящему важных материалов, которые я надеялся обнаружить, тут нет. – В его голосе отчетливо прозвучало разочарование. – По-видимому, старина Данволд не на все сто процентов уверен в надежности своей ультрасовременной системы безопасности.
      – Ну, в конце концов и ты можешь допустить промах, – устало улыбнулась Эшли.
      – Ублюдки! – бормотал Коллин, продолжая читать. Внезапно он смел все содержимое сейфа в рюкзак и надел его на спину. – Уходим!
      Они побежали из библиотеки на лестницу и оттуда в спальню хозяина. Сначала Коллин, потом Эшли слезли с балкона на стену, добрались по ней до места, где оставили фургон, и соскочили на его крышу. Эшли спустилась по лестнице, установленной на боку фургона, а Коллин просто спрыгнул на землю и, усевшись за руль, включил двигатель.
      В отдалении послышался вой полицейских сирен. Может, кто-то услышал шум, когда они выводили из строя лазер, и вызвал полицию? «Подбираются все ближе», – подумал Коллин.
 
      – Черт возьми, за что я плачу этим людям? – Коллин со злостью бросил телефонную трубку на аппарат с такой силой, что послышался звон.
      – Что-то не так? – спросил Гаррисон, собирая посуду. Коллин, рассчитывая, как обычно, сделать с полдюжины ночных междугородных звонков, распорядился принести еду в кабинет.
      – Черт возьми! Все не так. Проблема, которая называется некомпетентность, – проворчал Коллин, откинувшись в кресле. Волосы у него спутались, обычно еле заметные морщинки вокруг глаз и рта сейчас проступили резче. – Те, кого я нанял вести расследование… Я плачу им чертовски много, а толку нет!
      – Точно, – поддакнул Гаррисон, спокойно составляя использованные тарелки на поднос. Он давно привык к этим вспышкам гнева и знал, что Коллин сам расскажет все, что посчитает нужным.
      – Сколько лет они уже трудятся, Генри? – спросил Коллин, хотя прекрасно знал ответ.
      – По крайней мере пять.
      – Пять лет, – задумчиво повторил Коллин. – Пять лет, чтобы найти Джасмин. И все, что я от них слышал, это несколько тупиковых вариантов, которые никуда не ведут, и целые горы жалких оправданий.
      – Европа большая, Коллин, и там живут миллионы людей, – попытался урезонить его Гаррисон. – Вы хотите, чтобы они, как говорится, нашли иголку в стоге сена.
      Коллин стиснул челюсти, так что желваки заиграли на скулах.
      – Я сам обшарил всю Европу, не забыл? Мне, конечно, понадобилось немало времени, но я нашел украденные у меня вещи. И вернул их на место, могу добавить. Почему же целый взвод ищеек не может отыскать одну молодую женщину?
      – Этого я не знаю.
      – Что-нибудь вообще способно вывести тебя из себя, Генри? – спросил Коллин со внезапно проснувшимся любопытством.
      – Да, – кивнул Гаррисон. – Вы. – Он взял поднос и направился к двери.
      – Где Эшли? – вдогонку ему крикнул Коллин.
      – Полагаю, поднялась наверх.
      После ухода Гаррисона Коллин некоторое время изучал записи в своем желтом деловом блокноте. Отсутствие результатов злило и огорчало его. Он дал Блэкджеку обещание и намерен сдержать его.
      И он найдет Джасмин, чего бы это ни стоило.
 
      – Чем дольше мы вместе, тем яснее я понимаю, как мало, в сущности, знаю о тебе, – сказала Эшли, лежа в темноте спальни рядом с Коллином. – Даже когда мы занимаемся любовью… У меня все время такое чувство, что ты никогда не раскрываешься до конца.
      – Ты знаешь обо мне все, что тебе нужно знать, – невозмутимо ответил Коллин, глядя в потолок.
      – Я не знаю практически ничего.
      – В общем-то… и рассказывать нечего.
      – Я знаю, что ведет тебя, что принуждает делать это… и в какой-то степени начинаю понимать твои мотивы, но я не знаю тебя, – не отступала Эшли. – Кто ты, чего хочешь от жизни? Чем займешься после того, как все это закончится? Что любишь, а что нет…
      – Чем займусь, когда все закончится? На этот вопрос я сам ответить не могу. Пока, – сказал Коллин, повернувшись лицом к ней. – У меня все не хватает времени всерьез задуматься. А насчет того, что я люблю… Уж ты-то должна иметь об этом представление.
      – Я говорю не о… – начала было Эшли, но Коллин перебил ее:
      – Кроме того, я могу сказать то же самое и о тебе. Что я знаю, кроме нескольких очевидных фактов? Мне известно, что ты талантливая и преуспевающая художница. Что ты очень любила и скорее всего до сих пор любишь своего мужа, несмотря на то, в какой семье его угораздило родиться. Что ты готова бороться не на жизнь, а на смерть за своего сына. И это все. Ты возвела вокруг себя невидимую, но непроницаемую стену, сквозь которую невозможно пробиться.
      «Мы действительно два сапога пара», – подумал Коллин. Сколько лет он сознательно избегал любых эмоциональных тенет, ведя беззаботное существование, лишенное серьезных привязанностей с их неизменными сложностями? И сколько лет это еще будет продолжаться? Его сжигали неугасающая боль из-за смерти родителей и ненависть к Холлистеру и его сообщникам, в том числе и к собственному брату. Эта ненависть все еще продолжала разрушать душу Коллина… Ему припомнилась та ночь, когда он проник в квартиру Эшли и почувствовал холодную, безличную атмосферу ее жилья, не окрашенную ни чувством, ни заботой. После смерти мужа и потери сына Эшли на все стало наплевать, и Коллин прекрасно понимал ее! Он сам был таким же.
      Однако сейчас, лежа рядом с ней, в самой глубине души он чувствовал, что в нем не угасло полностью желание любить и заботиться.
      – По правде говоря, я никогда не задумывалась об этом, – задумчиво заговорила Эшли. – Наверно, после того как умер Брендон, а Роберта у меня отобрали, я и в самом деле замкнулась в себе. Не хочу новых страданий.
      – Так спокойнее.
      – Пожалуй. – Она помолчала. – А что заставляет тебя отгораживаться ото всех?
      – При моем – при нашем – роде занятий нельзя никого подпускать к себе слишком близко.
      – Даже своего собственного партнера? – спросила Эшли.
      Коллин приподнялся, опершись на локоть.
      – По-моему, мы близки настолько, насколько это вообще возможно между мужчиной и женщиной.
      Кончиком пальца он провел по подбородку Эшли и наклонился, ища губами ее рот. Его руки медленно заскользили по ее телу, лаская все жарче, все настойчивее. Потом, после мига невыносимого блаженства, когда они и в самом деле стали единой плотью, Коллин откинулся на спину и охрипшим голосом пробормотал, глядя на Эшли:
      – Ты прекрасна. Мне чертовски жаль было бы потерять тебя.
      Она протянула руку и коснулась его губ. Хотелось бы знать, что на самом деле творится в голове у Коллина. О чем он думает, что чувствует. Иногда после того как они занимались любовью, Эшли захлестывало острое чувство вины. Всплывали воспоминания о муже, о том, как сильно она любила его и как тосковала по нему… Но временами хотелось одного – чтобы кольцо надежных рук Коллина не размыкалось никогда, чтобы потом, когда все останется позади, отношения не прервались.
      – Люби меня, Коллин, – прошептала Эшли. – Просто люби меня, и все.
      – С удовольствием, – ответил он, целуя ее груди и проводя по ним языком.
      Его руки скользнули по ее животу вниз, а рука Эшли, протиснувшись между их телами, ласкала его плоть. Потом одним молниеносным движением Коллин оказался на ней, внутри ее. Вцепившись в его плечи, Эшли двигалась вместе с ним, дыша тяжело и часто, а комната безумно кружилась над головой… Коллин взял ее несколькими быстрыми, резкими толчками и откинулся на бок. Они долго лежали в счастливом изнеможении, не двигаясь и не произнося ни слова.
      Коллин первым нарушил молчание.
      – Завтра, Эшли, – сказал он. – Завтра ты начнешь овладевать прекрасным искусством маскировки.
 
      Он учил ее пользоваться париками, гримом и контактными линзами. Объяснял, как, изображая тот или иной персонаж, по-разному держаться и соответственно говорить. Показывал, как с помощью специальных прокладок, скрытых под одеждой, менять фигуру. Помогал освоить различные акценты и диалекты.
      В один прекрасный день, решив, что Эшли полностью готова, Коллин помог ей загримироваться, выбрать подходящую одежду, парик с длинными каштановыми волосами и дал последние указания по поводу французского акцента. Потом ее перевоплощение опробовали на ничего не подозревающих слугах – с превосходным результатом.
      – Что скажешь, Генри? – спросил Коллин, когда они остались в библиотеке втроем.
      – Замечательно, – ответил старик. – Если бы я повстречался с ней на улице, ни за что бы не узнал.
      – Как вы думаете, Генри, Даниэль удалось бы ввести в заблуждение жителей Парижа? – со смехом спросила Эшли.
      Однако ответил ей Коллин:
      – Это пустяки. Вопрос в другом – сможет ли Даниэль одурачить жителей Манхэттена?
 
      – Успокойся. Ты выглядишь прекрасно. Готов поспорить на что угодно: никому даже в голову не придет связать между собой Даниэль Ленго и Эшли Гордон-Холлистер, – уверял ее Коллин, когда они входили в ресторан «Радуга», один из многих, расположенных в Рокфеллеровском центре.
      – Такое чувство, словно у меня видна нижняя юбка или лямка лифчика и все вокруг это замечают, а я нет, – пробормотала Эшли, наклонившись к Коллину.
      – И с лифчиком, и со всем остальным у тебя полный порядок, можешь мне поверить, – ухмыльнулся он, сверкнув глазами.
      – Ты порочный человек, Коллин.
      – Тебе виднее, дорогая.
      Они уселись за свой столик. На протяжении вечера время от времени к ним подходили знакомые Коллина, и он представлял их Эшли. Она держалась с удивительным достоинством, никак не проявляя того, что сильно нервничала, хотя ей постоянно чудилось, будто все в зале смотрят на нее.
      – Конечно, смотрят, – с улыбкой согласился Коллин, когда Эшли сказала ему об этом. – Еще бы не смотреть на такую прекрасную женщину.
      – Ну да…
      – Будет тебе. Ты ведь знаешь, что так и есть, правда? – Заиграл оркестр, Коллин поднялся и взял Эшли за руку. – Пойдем потанцуем.
      – Но…
      – Я действительно хочу танцевать.
      На площадке для танцев Коллин обнял Эшли и медленно повел ее, вглядываясь в лица посетителей. Найдя того, кого искал, он сделал резкий поворот, наклонился к Эшли и прошептал:
      – За моей спиной… Мужчина, сидящий в одиночестве за угловым столиком. Видишь?
      – Это и есть наша сегодняшняя жертва? – спросила Эшли, разглядывая мужчину лет под шестьдесят, с правильными чертами лица и густо пересыпанными сединой темными волосами.
      – Хановер Джаррет собственной персоной, – ответил Коллин, понизив голос. – Правая рука Бредли Холлистера. И он положил на тебя глаз с того самого момента, как мы появились.
      – Замечательно, ничего не скажешь, – пробормотала Эшли, закатив глаза.
      – Это и в самом деле замечательно. Или, точнее говоря, даже лучше, чем замечательно.
      – Хорошо, он заинтересовался мной. Что мы будем делать дальше? – спросила Эшли.
      – Не мы, моя радость, а ты. – Коллин иронически улыбнулся. – Давай, расшевели его.
      – Как?
      – Используй свои женские уловки.
      – Думаю, я забыла их все давным-давно, – вздохнула Эшли.
      – Поверь моему слову: по этой части ты ровным счетом ничего не забыла, – усмехнулся Коллин. – Улыбнись ему, дай понять, что тоже выделяешь его среди других. Если мое предположение правильно, он возьмет на себя все остальное.
      – Как скажешь.
      Коллин повел ее по забитой людьми танцплощадке к столику Джаррета. Мужчина не сводил с Эшли глаз, и, встретившись с ним взглядом, она слегка наклонила голову и улыбнулась. Ничего не произошло – Джаррет продолжал разглядывать ее, но не сдвинулся с места.
      – Глупость какая, – прошептала Эшли.
      – Ничего подобного, – ответил Коллин. – Отнесись к этому, как к рыбной ловле.
      – Ладно. В таком случае он не клюет.
      – Клюнет. Вот увидишь, он пригласит тебя танцевать.
      – Жуть какая – танцевать с этим мошенником, – мрачно откликнулась Эшли.
      – Послушай, твоя задача – просто подцепить его на крючок, – сказал Коллин. – Я сам подтяну его к берегу.
      – Да уж, надеюсь.
      Музыка смолкла, они вернулись за свой столик.
      – Он по-прежнему не сводит с тебя глаз, – заметил Коллин, искоса взглянув в сторону Джаррета. – Оглянись. И улыбнись ему, ради Бога!
      Эшли повела взглядом по лицам. Нашла Джаррета, который и в самом деле наблюдал за ней, и снова улыбнулась.
      – Если я должна буду делать это часто, у меня все лицо пойдет трещинами, – пробурчала она.
      – Ш-ш-ш… Идет сюда, – одними губами сказал Коллин.
      Оркестр снова заиграл, Джаррет встал, пересек зал и подошел к их столику.
      – Позвольте пригласить вас на танец? – спросил он.
      Эшли взглянула на Коллина, тот в ответ кивнул.
      – С удовольствием, – ответила она и грациозно встала.
      Пока Джаррет вел Эшли на площадку для танцев, Коллин с интересом наблюдал за ними. Но потом, когда этот человек обнял ее… Коллина до крайности удивила собственная реакция. Вспыхнула ревность – да, ревность, происхождение которой было ему непонятно. «Это безумие, – попытался образумить он себя. – Эшли не принадлежит мне. Еще несколько месяцев, и она уйдет из моей жизни скорее всего навсегда».
      В конце концов Коллин встал и пошел сквозь толпу. Злость при виде того, как другоймужчина обнимает Эшли, сменилась раздражением на самого себя за то, что чувства мешают делу, которое сейчас было для него самым главным. Подойдя к Джаррету, он похлопал его по плечу:
      – Не возражаете, если я сменю вас?
      Тот, явно недовольный, тем не менее заставил себя улыбнуться:
      – Конечно.
      – Благодарю вас, дружище.
      Коллин обнял Эшли, прижал к себе и быстро заскользил по площадке для танцев.
      – Можем уходить, как только музыка кончится, – прошептал он, не сводя взгляда с Джаррета, пробирающегося к своему столику. Эшли удивленно посмотрела на Коллина. – Его бумажник уже у меня, – усмехнулся он.
 
      – Не понимаю, зачем тебе понадобилось очищать его карманы? – недоуменно спросила Эшли, идя вслед за Коллином в библиотеку. – Что нам даст его бумажник?
      – Увидишь.
      Он подошел к книжным полкам и нажал на скрытый рычаг. Открылся проход в компьютерную комнату. Когда они вошли туда, Коллин принялся просматривать содержимое бумажника.
      – Водительское удостоверение… кредитные карточки… Готов биться об заклад, этот тип понятия не имеет, как выглядят наличные деньги. У него тут пластиковая «жила» длиной с мою руку. Да что там – с обе руки.
      – И что мы будем делать? – поинтересовалась Эшли. – Войдем в систему и оплатим кучу счетов с его карточек?
      – Погаси свет, Эшли.
      Лампы над их головами погасли. Коллин уселся перед одним из компьютеров, Эшли опустилась в соседнее кресло. Комнату заливало лишь зеленое свечение экранов.
      – Что у тебя на уме? – спросила Эшли.
      – Пока и сам не знаю, – задумчиво ответил Коллин, все еще рассматривая пластиковые карточки Джаррета. – Давай взглянем, что у нас есть.
      Он набрал код доступа, и экран тут же ожил. Коллин некоторое время изучал данные, а потом вновь застучал по клавишам. Он входил в компьютерные системы всех организаций, указанных в карточках Джаррета. Отдел механических средств передвижения… социальное страхование… Управление по делам ветеранов… магазины и нефтяные компании… Все время, пока Коллин то стучал по клавишам, то анализировал сообщения на экране, принтер не включался, работая на холостом ходу.
      – Ничего стоящего, – огорченно сказал в конце концов Коллин. – Я готов был побиться об заклад, что тут нам что-нибудь да подвернется, но пока все чисто.
      – Может, ты ошибаешься? – спросила Эшли. – И Джаррет на самом деле тот, за кого себя выдает?
      – Нет, он один из прихвостней Холлистера, – проворчал Коллин. – Должно быть что-то! Главное, найти!
      – Даже если на поиски уйдет вся ночь?
      – Даже если на поиски уйдет вся ночь, – жестко ответил Коллин. И набрал еще один код доступа.
      – Чью компьютерную систему ты взламываешь сейчас? – спросила Эшли.
      – Банка «Манхэттен».
      – Ты так и нарываешься на неприятности, – тяжело вздохнула Эшли.
      На экране вспыхнула надпись:
      ВВЕДИТЕ ЛИЧНЫЙ КОД
      – Сколько усилий – и вот результат, – прокомментировала ее появление Эшли. – Все без толку, это невозможно.
      – Разве ты еще не убедилась, что ничего невозможного нет? – спросил Коллин, задумчиво глядя на экран. – Эту систему придумал Роланд Ледер, вице-президент банка. Все, что от меня требуется, сообразить, как он рассуждал.
      – Интересно, как в самом деле? – пробормотала Эшли.
      – Ледер – раб привычки. Вряд ли он считает нужным слишком мудрить тут, поскольку речь идет об обеспечении ежедневного доступа в систему. Скорее всего он просто меняет код достаточно часто, чтобы предотвратить возможность взлома.
      Коллин задумчиво пожевал губу, снова вернулся к пульту и отстучал пришедшую в голову комбинацию.
      НЕВЕРНЫЙ ЛИЧНЫЙ КОД ДОСТУПА
      – Проклятие! – Глубоко вздохнув, Коллин предпринял новую попытку, тоже неудачную.
      Однако не в его характере было так просто сдаваться. Попытки повторялись снова и снова, без конца. И вдруг его точно озарило. Он лихорадочно застучал по клавишам, и после долгой паузы на экране появилась надпись:
      ДОСТУП В СИСТЕМУ ОТКРЫТ
      – Отлично! – торжествующе воскликнул Коллин. – Мы подобрались к ним с заднего крыльца.
      Он вошел в банковскую учетную систему, затребовал полный перечень переводов Джаррета и принялся внимательно изучать каждую запись. Принтер зашумел, распечатывая обнаруженную информацию.
      – Я так и знал!
      – Что? – спросила Эшли. Процесс поиска увлек и ее, она горела желанием узнать, что же такое ценное он нашел.
      – Взгляни сюда, – Коллин указал на экран. – Видишь? Номер счета и частота переводов…
      – И что это все означает?
      – Это означает, любовь моя, что наш друг Хановер Джаррет – отъявленный плут.
      – Похоже, уйма денег уходит в «черную дыру»?
      – Какую «черную дыру»? – Коллин напряженно следил за данными, возникающими на экране. – Поступления из Бог знает скольких источников… Огромные суммы… И все уходит на полдюжины счетов в швейцарских банках. Этот человек умеет придать своим операциям законный вид!
      – Как это нам поможет? – спросила Эшли.
      – Все очень просто. Действия Джаррета напрямую связаны с твоим бывшим свекром. Разделавшись с ним, мы покончим и с его империей. Эта распечатка, – Коллин кивнул в сторону принтера, – отправится к федеральному прокурору вместе со всеми остальными материалами, на которых Холлистер оставил отпечатки своих «пальчиков».
      Эшли не успела сказать ни слова, как появился Гаррисон и протянул Коллину желтый конверт.
      – Только что принесли, – сообщил он.
      Коллин вскрыл конверт, достал оттуда телеграмму и торопливо прочел ее.
      – Наконец-то! – воскликнул он, улыбаясь от уха до уха.
      – У тебя такой вид, точно ты выиграл на скачках бешеную сумму.
      – Лучше, моя радость, гораздо лучше! – засмеялся Коллин. – Мы с тобой отправляемся во Францию. Точнее говоря, на французскую Ривьеру.

      – Вот уж не думала, что ты готов мчаться даже в такую даль, лишь бы собрать доказательства, – поддразнила Эшли Коллина, когда они пересекали огромный роскошный салон великолепного отеля «Негреско».
      Идя вслед за коридорным, облаченным в традиционные красные брюки и белые перчатки, она рассеянно подняла взгляд на сверкающую хрустальную люстру. Пол покрывал огромный обюссонский ковер, на стенах висели картины Пикассо, Леже и Кокто.
      – Какие доказательства? – сделал большие глаза Коллин. – Даже при нашем роде занятий сам Бог велел время от времени брать отпуск.
      Эшли удивленно посмотрела на него. Пошутить любили оба, но эта поездка была исключительно важна для них по нескольким причинам. В телеграмме, которую принесли два дня назад, сообщалось, что агенты Коллина напали на след Джасмин, дочери Блэкджека. Деверелл наконец получил возможность сдержать обещание, данное другу. Вот почему ничто на свете не могло помешать ему совершить эту поездку. Но мало того. Когда они уже собирались отправиться в путь, выяснилось, что Томми Петрано, один из самых влиятельных людей в синдикате, тоже вылетел на французскую Ривьеру.
      – Что ж, убьем сразу двух зайцев, – сказал тогда Коллин.
      Номер у них оказался просто потрясающий – в имперском стиле, с видом на голубое Средиземное море. Как только коридорный удалился, Эшли сняла темные очки и парик, превративший ее в блондинку.
      – Слава Богу, – с облегчением вздохнула она, тряхнув волосами и позволив им рассыпаться по плечам. – Проклятый парик буквально сводит меня с ума, особенно в такую жару. – Подойдя к окну, Эшли посмотрела на море. – И как мы будем искать этого Томми Петрано?
      – А я уже знаю, где он, – ответил Коллин, снимая галстук.
      – Но каким образом… – удивленно начала было Эшли и остановилась, заметив, что он ухмыляется. – Может быть, коридорный?..
      – Почти угадала. Когда я брал ключ, меня уже ждало сообщение. – Коллин показал ей небольшой коричневый конверт. – Похоже, мистер Петрано – человек общительный. Он остановился у друга на вилле около Сен-Же-Кап-Ферра.
      Эшли сняла белый льняной жакет, надетый поверх роскошного голубого летнего платья.
      – Это хорошо для нас?
      – Еще бы! По совершенно удивительному совпадению именно на этой вилле находится Джасмин. Как ты относишься к тому, чтобы явиться туда незваными гостями?
      – Ты шутишь?
      – Вовсе нет. Завтра вечером на вилле барона де Вайлербанн состоится прием, и я просто умираю от желания посетить его, – с дьявольским блеском в глазах заявил Коллин.
 
      Огромная вилла, выходящая на Средиземное море, роскошью превосходила все, которые попадались им на пути от Ниццы до Сен-Же-Кап-Ферра. Построенная из итальянского мрамора, увитая виноградными лозами, с большим, заросшим лилиями прудом перед главным входом, куда вели широкие мраморные ступени, вилла просто утопала в зелени. Живописные окрестности так и просились в кадр сказочного кинофильма. К тому же повсюду горели фонари, ярко освещая и само здание, и сад вокруг.
      – Что-то не похоже, что здесь ожидается встреча в узком кругу, – пошутила Эшли, когда они вылезли из машины, которую взяли напрокат.
      – Напрасно сомневаешься, – в тон ей ответил Коллин. – Небольшая вечеринка всего для трехсот закадычных друзей барона.
      – Пожалуй…
      – Вся штука в том, что у этого ублюдка и трех-то близких друзей не сыщется. Я сильно подозреваю, что все, кто сегодня явится сюда, будут вроде нас – каждому что-нибудь да нужно. Разница лишь в том, что мы собираемся держать свои намерения при себе.
      Эшли и Коллин не один раз прошлись по плану виллы и теперь досконально знали ее внутреннее устройство. Коллин считал, что Петрано привез с собой бумаги, позволяющие ему передать барону солидный блок акций «Интерконтинентал ойл». Не даром, конечно, в обмен на собственность барона, которую жаждал заполучить Петрано. Коллин намерен был сорвать эту сделку.
      Уже перед самым входом на виллу он посмотрел на Эшли и произнес традиционную фразу, желая убедиться, что она помнит все его наставления:
      – Ты не забыла свою партию, любимая?
      – От первого до последнего слова, – тоже, как обычно, ответила она.
      – Будь начеку, тебе предстоит самое трудное.
      – Я буду счастлива даже в том случае, если мой дебют во Франции не окончится полным провалом, – ответила Эшли, поднимаясь рядом с сообщником по ступеням. – Скажи, только честно, ты вправду веришь, что я сойду за актрису, впервые в жизни собирающуюся сниматься во французском фильме?
      – Ничуть не сомневаюсь.
      Одетый в белое юноша-слуга впустил гостей, даже не поинтересовавшись, кто они такие, и провел в огромный зал для приемов, стены которого со стороны моря были заменены огромными стеклами. Там уже собралась довольно большая толпа прекрасно одетых мужчин и женщин.
      – Твое предположение о трехстах гостях не так далеко от истины, – пробормотала Эшли.
      – Я почти никогда не ошибаюсь в прогнозах, – самодовольно усмехнулся Коллин.
      Смешавшись с гостями, они разделились. Через некоторое время Эшли, к своему огромному удивлению, обнаружила, что получает несомненное удовольствие, даже несмотря на причины своего появления здесь. «Я чувствую себя почти хорошо, – с удивлением думала она, болтая то с одним гостем, то с другим. – Господи, может, это станет началом новой карьеры?»
      Она поискала взглядом Коллина. Он стоял на другом конце зала и разговаривал с видным французским критиком. Заметив, что Эшли смотрит на него, Коллин подал условный знак – потянул себя за мочку уха, – означающий, что ей пора приступать к делу.
      Извинившись перед собеседницей, Эшли незаметно выскользнула из зала и, поднявшись по лестнице, оказалась в длинном коридоре. Добравшись до его конца, она остановилась перед нужной дверью и сначала попробовала просто открыть ее, повернув ручку. Убедившись, что дверь заперта, достала из сумочки крошечную отмычку и занялась замком.
      – Джасмин? – негромко позвала Эшли, уже через несколько секунд войдя в помещение.
      Из туалетной комнаты появилась молодая женщина лет двадцати пяти, одетая в богато расшитый красный шелковый восточный халат. Прелестная, невысокая, прекрасно сложенная, с пикантно сужающимся подбородком, высокими скулами и большими темными глазами. Пышные черные волосы опускались до середины спины. Экзотический облик красавицы красноречиво говорил о том, откуда она родом.
      – Я Джасмин, – сказала молодая женщина по-французски мягким, мелодичным голосом. – Кто вы?
      – Я приехала сюда с очень хорошим другом вашего отца, – ответила Эшли тоже по-французски, хотя и не столь бегло.
      – Этого не может быть, – сказала Джасмин. – Мой отец умер много лет назад в тюрьме. Его осудили за преступление, которого он не совершал. Я выполняю его последнюю волю: он хотел, чтобы я уехала сюда с бароном и стала его любовницей. Барон – мой защитник и покровитель.
      – Мне очень неприятно говорить это, но я должна. Барон чертовски умело обманул вас, – ответила Эшли, нахмурившись. – Ваш отец жив, а то, что вы оказались здесь и стали наложницей барона, в самом деле последнее, чего он пожелал бы. Мы пришли, чтобы забрать вас и отвезти к нему домой.
      – Нет. Я не могу поехать с вами, – безапелляционно отрезала Джасмин.
      «Ничего не скажешь, я просто создана для подобных занятий», – мрачно подумала Эшли.
 
      В это время в другой части виллы Коллин приступил к выполнению второй части их плана. Методически избегая попадать в поле зрения установленных по всему дому телевизионных камер, он крался по коридору второго этажа в сторону помещения, которое занимал Томми Петрано. Найдя то, что искал, Коллин обнаружил, что расположенная прямо перед дверью камера исключает возможность проникновения внутрь. Она была установлена таким образом, что любой, попытавшийся это сделать, стал бы виден на экране в помещении охраны.
      Однако Коллин был готов к такому повороту событий. Он вытянул из рукава кусок жесткой проволоки и согнул ее в форме буквы «Г». Достал из кармана маленькое зеркало, прикрепил его к одному концу проволоки, а другой конец – к основанию камеры, в таком положении, чтобы зеркало оказалось точно перед ее линзой. Понимая, что на экране в помещении охраны это будет выглядеть как помеха, он ничуть не сомневался в том, что в его распоряжении не больше нескольких минут.
      Войдя в комнату, Коллин быстро нашел сейф и торопливо занялся поиском нужной комбинации. Мысли его, однако, витали далеко отсюда. Как там Эшли? Удастся ли ей убедить молодую женщину пойти с ними? Поверит ли дочь Блэкджека, что Эшли и в самом деле хочет помочь ей? «Ничего странного, – подумал он, – если после всего пережитого Джасмин никому не доверяет».
      В кармане у Коллина лежал фальшивый паспорт, приготовленный для Джасмин еще перед отъездом из Нью-Йорка. Взглянув мельком на часы, он подумал, что женщины должны к этому моменту уже покинуть виллу и ждать его снаружи. Если все пойдет хорошо…
      Сейф открылся. Коллин торопливо проглядел его содержимое.
      – Проклятие!
      Бумаг, которых он искал, там не оказалось. Черт возьми, где они? Неужели Петрано уже сделал то, что хотел? Однако времени обыскивать виллу не было. Ну что же, Коллин привык ждать. Наверняка подвернется другая возможность, появится еще один шанс.
      Уже собираясь захлопнуть сейф, он заметил внутри небольшой замшевый мешочек. Схватил его и вытряхнул часть содержимого на ладонь. Алмазы! Коллин улыбнулся, ссыпал их обратно и подумал, что вечер никак нельзя считать потраченным зря. Кинулся к окну, разъединил проходящую рядом водосточную трубу и бросил мешочек в образовавшееся отверстие. Тот соскользнул к самой земле. Можно будет подобрать его позже, после того…
      Звук торопливых шагов за дверью прервал ход мыслей Коллина.
      – Сукин сын! – обругал он себя.
      Теперь оставался единственный путь – через окно.

* * *

      – Простите, что я сначала не поверила вам, – сказала Джасмин Эшли в аэропорту Ниццы перед отлетом в Касабланку. Потом она повернулась к Коллину, прижимая к груди толстый коричневый конверт, полученный в машине. – Я передам ваше письмо отцу. Я… я буду рада сделать это…
      – Ну конечно. – Коллин устало улыбнулся. – А теперь иди, только что объявили твой рейс. Думаю, отцу и так пришлось слишком долго ждать возвращения дочери домой.
      Джасмин обняла их обоих.
      – Я никогда не смогу отблагодарить вас… – пролепетала девушка со слезами радости на глазах. Резко повернулась и торопливо зашагала к выходу на взлетное поле, обернувшись лишь раз, чтобы помахать им на прощание.
      – Ты и в самом деле держишь слово, – сказала Эшли, когда они шли через оживленный терминал.
      Коллин пожал плечами:
      – Я никогда не обещаю того, чего не могу выполнить.
      – Да, помню – ты уже говорил мне это. И все же только теперь я начинаю понимать, какой ты на самом деле отзывчивый человек.
      – Только помалкивай о своем открытии, ладно? – усмехнулся Коллин. – Это может погубить мою репутацию.
      – Не волнуйся, – засмеялась Эшли. – Твои тайны у меня как в сейфе…
      – Кстати о сейфе, – перебил ее Коллин. – Бумаг там не оказалось.
      – И ты ни словом не упомянул об этом? – удивленно спросила Эшли.
      – А что толку? – уныло ответил он и махнул рукой. – Ладно. Главное – Джасмин, это важнее всего.
      – И что теперь? Снова на виллу?
      – Бесполезно. – Коллин покачал головой. – Этой ночью Петрано покинул Францию.
      – Что же теперь делать? – нахмурившись, спросила Эшли.
      – У меня есть план.
      – Когда ты успел? – В который раз Коллину удалось удивить ее.
      Его губы искривила недобрая усмешка.
      – Тебе не доводилось слышать о человеке по имени Д. Б. Купер?
 
      Механики и прочий обслуживающий персонал аэропорта сновали по взлетной полосе, где заправлялся горючим небольшой частный самолет, и Коллину ничего не стоило затеряться среди них. После того как отнес несколько чемоданов в грузовой отсек, он почувствовал, что вспотел. Не потому, что нервничал, – просто под комбинезоном механика на нем было снаряжение парашютиста. «Теперь уже недолго осталось», – успокаивал он себя.
      На этот раз Коллин решил обойтись без парика, просто зачесав назад густые, волнистые волосы и приладив фальшивые бороду и усы. «Будем надеяться, что Томми Петрано не заметит меня среди прочих», – подумал он, завидев подъезжающий длинный черный лимузин.
      Выйдя из машины, Петрано направился к самолету. В руках у него был небольшой кожаный чемоданчик. «Бумаги наверняка там. Если это не так, я рискую жизнью зря».
      Петрано поднялся по ступенькам и исчез в кабине. «Они там», – как заклинание твердил себе Коллин, незаметно забираясь в грузовой отсек и задвигая за собой дверь.
      Расчет в большой степени строился на том, что никаких задержек с вылетом не будет. Как обычно, тщательно спланировав все, Коллин тем не менее прекрасно понимал, что не все можно предусмотреть. Самолет мог сбиться с курса. Яростно дующий ветер мог отнести его слишком далеко в море или, напротив, в глубь страны. Но самое большое беспокойство вызывал один элемент плана, и тут Коллин был абсолютно не властен. Заметит ли его Петрано? Как поведет себя, если это случится? Вооружен ли он? Коллин инстинктивно нащупал спрятанный под комбинезоном револьвер. Придется ли пускать оружие в ход?
      Конечно, определить местоположение самолета удастся лишь на глазок, по времени полета. Эшли будет ждать в условленном месте, но если Коллину придется плыть дольше, чем предполагалось, он рискует окончить свои дни на морском дне. Опасная игра, и все же только такой вариант создавал условия для того, чтобы до самого последнего мгновения Петрано не увидел его. Хотя и это нельзя было гарантировать.
      Почувствовав вибрацию самолета, покатившегося по взлетной полосе, Коллин стащил комбинезон, содрал бороду и усы, проверил парашют. Пока все шло по плану. Убедившись в целости надувной резиновой лодки, захваченной на случай приводнения, Коллин быстро и бесшумно высунулся из грузового отсека – ровно в той степени, чтобы иметь возможность дотянуться до кожаного чемоданчика, стоявшего рядом с Петрано; сам Петрано спокойно читал газету. Схватив чемоданчик, Коллин вернулся в грузовой отсек и засунул добычу в непромокаемый мешок, прикрепленный к плечу. Просматривать бумаги времени не оставалось, пора было переходить к следующему этапу.
      Начав обратный отсчет времени, Коллин вспомнил ту ужасную ночь, которую провел в парижском хранилище. Тогда ситуация была очень опасной, однако сейчас еще опаснее. До сих пор ему удавалось перехитрить не только своих противников, но и саму смерть. И сегодня предстояло сделать то же самое. А почему бы нет?
      С усилием отодвинув дверь, он пошатнулся под яростным порывом ветра. Самолет летел на высоте около десяти тысяч футов. «Это хорошо», – подумал Коллин. Можно будет пролететь около тысячи футов, не раскрывая парашюта. Тогда вероятность того, что его заметят с пролетающих поблизости самолетов, сведется к нулю. Для них он будет всего лишь крошечной точкой на фоне хмурого, серого неба.
      Наклонившись вперед, Коллин отпустил дверь, за которую держался, полетел вниз со скоростью около шестидесяти пяти миль в час и через некоторое время раскрыл парашют. Ветер тут же подхватил его и понес в сторону моря. Вскоре на севере стали видны огни Ниццы, и Коллин попытался двигаться в том направлении. «Будь на месте, Эшли», – мысленно молился он.
      Лодка надулась почти мгновенно. Прижимая ее к груди, Коллин готовил себя к удару, но еще до того, как плюхнуться в воду, увидел сигнал – вспыхнувшие три раза фары автомобиля – и понял, что Эшли здесь.
      Ловко вскарабкавшись в лодку, он начал грести руками в ту сторону, где заметил свет фар.
      – Получилось, черт возьми! – закричал он, увидев Эшли. – Сработало!
      – Ты – фантастический человек! – засмеялась она, когда он выбрался на берег. – Я говорила это прежде и повторяю сейчас: ты просто ненормальный!
      – В нашем деле нормальным быть нельзя, – усмехнулся Коллин, вытащил из мешка кожаный чемоданчик, открыл его и начал доставать оттуда документы, один за другим передавая их Эшли. – Это моя гарантия для установления контроля над «Интерконтинентал ойл» и начало конца Холлистера и синдиката.
      Под конец он вынул из чемодана большую стопку денег и принялся рвать их, бросая в воду.
      – Постой! – воскликнула Эшли. – Ты совсем рехнулся, что ли? Здесь же наверняка почти полмиллиона!
      – Успокойся, – засмеялся Коллин. – Такого добра нам не надо. Это не те деньги.
      – Фальшивые? – ахнула Эшли.
      – Все до последнего клочка. – Коллин швырнул в воду опустевший чемоданчик. – Пошли, моя замечательная сообщница. – Он обнял ее за плечи. – Пора возвращаться домой.

      Накинув лишь черный шелковый халат и взяв в руки фотографию Роберта, Эшли вышла на балкон. Миновали месяцы с тех пор, как она видела сына. За это время произошло многое, но одно осталось неизменным: не было и дня, чтобы она не вспоминала о нем и не торопила приближение срока, когда они наконец снова будут вместе. Коллин объяснил ей, что, как только это случится, они с Робертом должны будут на время покинуть страну. Ненадолго, только до тех пор, пока Бредли Холлистер и все члены его всемогущего синдиката не окажутся за решеткой, откуда не смогут навредить никому.
      Сколько раз за прошедшие месяцы, оправдываясь перед собой за содеянное, Эшли говорила себе, что все это только ради Роберта? Сколько раз Коллин сдерживал ее нетерпение, говоря, что их план не может осуществиться мгновенно, что он, как и всякое другое дело, требует времени?
      Эшли обернулась и поглядела в сторону спальни, где крепко спал Коллин. Ей безумно не хотелось расставаться с ним. Он не раз заставлял ее смеяться и, главное, сумел сделать так, что она снова почувствовала себя живой. «Может быть, я влюбилась в него?» – спрашивала себя Эшли. Или все дело просто в природе той тайной жизни, которую они вместе вели, когда зачастую их свобода, а может быть, и сама жизнь буквально висели на волоске? И в том, конечно, что только с ним были связаны все надежды на возвращение Роберта? Ответа на эти вопросы она не знала.
      Коллин зашевелился, перевернулся на бок и открыл глаза.
      – Эш!.. Где ты?
      – Здесь, – ответила она, возвращаясь в спальню. – Мне не спалось, а будить тебя я не хотела.
      – Иди сюда, женщина. – Он протянул к ней руку. – Теперь, когда я проснулся…
      – Боже! – засмеялась Эшли. – Коллин, ты когда-нибудь уймешься?
      Она села рядом с ним на постель.
      – Вообще-то это все равно что спрашивать наркомана, не надоело ли ему повсюду таскать свои пилюли… Но ты не дала мне закончить. Я собирался сказать, что теперь, когда я проснулся, нам нужно поговорить.
      – Готова поспорить на что угодно: ты это только сейчас придумал.
      – Нет.
      – О чем же ты хочешь поговорить?
      – О том, что беспокоит тебя, – ответил Коллин, водя пальцем по ее халату. – После возвращения из Франции ты все время какая-то… не такая.
      – Что меня беспокоит? Да все то же, что и прежде, – призналась Эшли. – Отправляя Джасмин к отцу, я с новой силой ощутила, как сильно соскучилась по Роберту.
      – Осталось совсем немного, – сказал Коллин после паузы. И добавил шутливо: – Тебе так не терпится поскорее расстаться со мной?
      – Нет, вовсе нет, как ты мог подумать… – Эшли замолчала, испугавшись вырвавшегося у нее признания.
      – Люблю искренних женщин, – засмеялся Коллин, теребя пояс ее халата. – И просто к слову: мне тоже чертовски не хочется терять тебя.
      – Вот как? – улыбнулась Эшли. – Интересно, почему?
      – По множеству причин, – пробормотал он. Его рука проникла ей под халат и стала ласкать упругие груди. – Вот одна из них…
 
      Антон Деврис заинтригованно изучал донесения, разложенные перед ним на столе. «Итак, – думал он, – этот человек становится рабом привычки». Все эти кражи со взломом, совершенные в Нью-Йорке и его окрестностях за последние полгода… Деврис был убежден, что к ним причастен Коллин Деверелл. Но самое главное, в них чувствовался вполне определенный почерк. Вор тщательно выбирал свою жертву. Составлял детальный план – расчет времени был во всех случаях абсолютно безупречен. И все пострадавшие оказывались людьми, подозреваемыми в связях с организованной преступностью. «Почему? – удивлялся Деврис. – Неужели просто один мошенник крадет у другого?»
      Но как бы то ни было, круг поисков того, кому мог быть нанесен следующий удар, значительно сужался.
 
      – Сейф в библиотеке, – сказал Коллин, остановив фургон в Ист-Хэмптоне, у высокой стены, окружавшей внушительный старый особняк. – Туда можно попасть через музыкальный салон.
      – А сигнализация? – спросила Эшли, припоминая поэтажный план, который они изучали вечером.
      – Тут такая ситуация – пальчики оближешь. Если возникнут хоть какие-то затруднения, можно воспользоваться подземными ходами.
      – А разве они тут есть? – удивилась Эшли. – Но на плане не было ничего подобного…
      – Еще бы! – усмехнулся Коллин. – О них почти никто и не знает. Этот дом еще в эпоху «сухого закона» построил пользующийся дурной славой торговец самогоном. И зелье свое от агентов ФБР он прятал в подземных ходах, которые специально ради этого проложил под домом.
      – Откуда ты… – начала было Эшли, но тут же замолчала. Зачем спрашивать? Конечно, он знал, раз говорил. Коллин всегда все знал – даже то, чего не знал больше никто на свете.
      – Пошли, – бросил Коллин, выбираясь из фургона. – Ты же знаешь, в нашем распоряжении не вся ночь.
      Они перелезли через каменную стену, окружавшую особняк, и побежали по лужайке, направляясь к внутреннему дворику позади дома. Коллин отключил сигнализацию и отпер замок балконной двери, ведущей в музыкальный салон. Оказавшись внутри, проверил помещение с помощью очков ночного видения и удовлетворенно сказал Эшли:
      – Все чисто.
      Уже у самой двери в библиотеку Эшли немного опередила Коллина и чуть было не вошла туда, но он схватил ее за руку и оттащил назад.
      – Гляди под ноги!
      – Какого черта? О чем ты? – рассердилась Эшли, однако приглядевшись, заметила тусклый световой луч, проходящий у самого пола от одной стороны дверной коробки до другой.
      – Перешагни через него.
      Сейф в библиотеке оказался самым заурядным, и они без труда открыли его. Как обычно, Коллин сгреб все бумаги и драгоценности и передал Эшли, а она убрала их в сумку.
      – Вот видишь, как все просто? – сказал Коллин, закрыв сейф. – Теперь можно…
      Он неожиданно смолк, заметив свет фар приближающегося автомобиля.
      – Кто-то пожаловал! – Коллин бросился к книжным полкам и принялся лихорадочно скидывать на пол книги, разыскивая рычаг, который позволил бы открыть потайной ход. – Нашел! Пошли!
      Панель скользнула в сторону, а Коллин схватил Эшли за руку и втащил ее в потайной ход, торопясь сделать это до того, как панель снова закроется.
      – Куда он приведет нас? – спросила Эшли, когда они мчались по темному туннелю, почти ничего не видя перед собой.
      – Сворачивай сюда. – Коллин подтолкнул ее в нужном направлении. – Это ответвление должно выходить прямо к стене.
      – Должно? – Эшли уже почти задыхалась.
      – Ладно, я так думаю.
      Они взбежали по ступенькам, и Коллин с силой распахнул дверь. Стена и вправду оказалась футах в тридцати, но в отдалении послышался собачий лай.
      – Откуда тут собаки? – спросила Эшли, хватая ртом воздух.
      – Не знаю. Но лучше нам поскорее убраться отсюда.
      Они понеслись не чуя под собой ног и в мгновение ока взобрались на стену. Уже на пути к фургону Эшли оглянулась и увидела силуэт человека, стоящего на стене и целящегося в них из пистолета.
      – Стой! – закричал он.
      С перепугу Эшли выронила сумку и наклонилась, чтобы поднять ее. Коллин тоже обернулся, заметил преследователя и пистолет, сверкнувший в его руке.
      – Берегись, Эш! – закричал он, инстинктивно прыгнув вперед и толкнув ее так, что она упала.
      В то же мгновение послышался выстрел, и Коллин рухнул на землю. Эшли поднялась на ноги, понимая, что в него попали.
      – Коллин! – закричала она.
      – Уходи, Эш! Беги к фургону! – прохрипел он, зажимая ладонью рану на правом плече.
      – Я никуда не уйду без тебя! – Она тянула его вверх, помогая подняться. – Вставай, Коллин… Ты можешь сделать это!
      – Уходи! – Он скривился от боли.
      – Только вместе! – Теперь Эшли просто тащила его – до фургона оставалось совсем немного.
      – Я мешаю тебе…
      – Стойте, или буду стрелять! – послышался новый окрик.
      Будто не слыша его, Эшли одной рукой открыла заднюю дверцу фургона и помогла Коллину забраться внутрь. В этот момент человек спрыгнул со стены и побежал в их сторону. Эшли быстро захлопнула дверцу, уселась за руль и отъехала, не обращая внимания на выстрелы, посланные вдогонку.
      – Тебе нужно в больницу, – сказала она Коллину, выезжая на шоссе.
      – Ничего не… получится… Даже приближаться к больнице… нельзя, – процедил он сквозь зубы. – Доктора обязаны фиксировать огнестрельные ранения… и сообщать о них в полицию.
      – Что же делать, черт возьми? Просто сидеть сложа руки и ждать, пока ты истечешь кровью? Тебе нужен врач!
      – Поезжай… в Морской Утес…
      – И какой толк? – Голос Эшли звучал сердито, но душу терзало беспокойство.
      – Генри во время войны… был медиком… – простонал Коллин. – Он сообразит, что делать…
      – Надеюсь. – Эшли развернула фургон и помчалась домой.
 
      Эшли стояла в двери, глядя, как Гаррисон перевязывает Коллину плечо. «Слава Богу, с ним все, похоже, в порядке», – думала она, трепеща от страха и волнения.
      Кошмарная ночь!.. Перед ее глазами еще маячил человек на стене, его пистолет поблескивал в лунном свете. В ушах до сих пор звучал грохот выстрела, свалившего Коллина на землю. Все последующее: как она втаскивала его в фургон, как по дороге умоляла отправиться в больницу – помнилось смутно. Ей было так страшно! Страшно не довезти его живым.
      – Какое счастье, что ваш отец не видит всего этого, Коллин. – Голос Генри Гаррисона ворвался в мысли Эшли. – Он никогда не простил бы мне, что я участвую в этом безумии.
      – Сердишься, что вытащили тебя из постели, дружище? – с усмешкой ответил Коллин, и голос его звучал почти как обычно. – Надеюсь, ты простишь нам беспокойство.
      – Беспокойство? – с легким пренебрежением переспросил Гаррисон. – За столько-то лет, Коллин, я уже привык к вашим ночным похождениям.
      Эшли шагнула вперед.
      – С ним все будет в порядке, Генри? Все сделано как надо?
      Гаррисон устало улыбнулся:
      – Смерть ему не грозит. Будет как новенький. Хотя, по правде говоря, я не уверен, что это можно считать поводом для радости.
      – Генри мучается со мной с тех пор, как я под стол пешком ходил, – заметил Коллин, – но, слава Богу, пока выдерживает.
      – С вами всегда было много проблем, – сказал Гаррисон, неодобрительно глядя на него. – Помните, как в десятилетнем возрасте вы сломали ногу, свалившись с дерева, откуда подглядывали за служанкой? Не хочу смущать вас, вдаваясь в детали относительно того, что именно так заинтересовало вас тогда. – Он повернулся к Эшли. – Ни дня в своей жизни он не болел, даже не простуживался никогда. Ломал кости, да. Был ранен. Один раз холодным оружием и два, а теперь уже три – огнестрельным. Но никогда не болел. Родители почему-то опасались, что он плохо кончит. Иногда мне кажется, что, наверное, у них были на то основания.
      – Мой отец никогда не ошибался, – заявил Коллин. – Точнее, он допустил в своей жизни лишь одну ошибку, но она оказалась роковой. Возмездие последовало незамедлительно – он погиб и, к несчастью, прихватил с собой мою мать.
      Эшли вышла вслед за Гаррисоном в коридор.
      – Скажите мне правду, Генри. С ним действительно все будет нормально?
      – Конечно. Но при одном условии – если нам удастся сдерживать его достаточно долго, чтобы рана зажила. Пуля вошла неглубоко, но необходимо проследить, чтобы не попала инфекция.
      – Спасибо. – Эшли даже не пыталась скрыть облегчения. – Спасибо. Вы успокоили меня.
      Вернувшись в спальню, она присела рядом с Коллином на постели.
      – Очень больно?
      Он покачал головой.
      – Генри дал мне что-то… Сейчас я вообще не чувствую боли.
      – Мне кажется, ты обеспокоен.
      – Да, – кивнул Коллин. – Этот человек на стене… Ты не разглядела его лица?
      – Было слишком темно. Я только и видела, что пистолет. И этого зрелища мне не забыть до конца моих дней.
      – По-моему, я узнал его… Деврис, вот кто это был.
      – Деврис? – ошеломленно переспросила Эшли. – Следователь страховой компании?
      – Он самый, единственный и неповторимый, – усмехнулся Коллин.
      – Ты все шутишь… Разве тебя это не тревожит?
      – Не стану тебя вводить в заблуждение. – Он устало улыбнулся. – Меня это очень даже тревожит. Если я прав, если стрелял действительно Деврис, значит, меня ждут большие неприятности. Значит, он оказался способен вычислить, кому я нанесу следующий удар. Умен, ничего не скажешь. Впрочем, я всегда высоко ценил Девриса. Он очень опасен, потому что им движет уязвленное самолюбие. Твой покорный слуга – единственное позорное пятно на безупречной репутации Девриса. Поэтому он не остановится, пока один из нас не потерпит поражение – или пока не случится что-нибудь похуже.
      – Откуда ты так много о нем знаешь?
      – Вот позанимаешься нашим делом столько, сколько я, – устало улыбнулся Коллин, – рискнешь своей жизнью столько раз, сколько я, тогда и поймешь, почему следует разузнавать о своих врагах все что можно.
      – Зачем ему нужна эта вендетта, Коллин? Чего он хочет на самом деле?
      – Чего он хочет, любимая? – усмехнулся Коллин. – Получить мою голову. И по возможности на серебряном блюде.

      Эшли в одиночестве шла по Мэдисон-авеню, прикрывая лицо воротником норковой шубки и стараясь не встречаться взглядами с прохожими. Темные очки и большая меховая шляпа в немалой степени способствовали тому, что узнать ее было невозможно. Подойдя к галерее Мейсон – Гиллинг, она заметила в окне один из своих пейзажей, сделанных еще в долине Напа, картину, подаренную Диане Гиллинг перед началом прошлогодней выставки. Эшли остановилась у витрины, испытывая странное чувство.
      «Как будто рисовала не я, – подумала она, не спуская с картины глаз. – А что? Может, так и есть. Тогда я была совсем другим человеком. Женщиной, имеющей все: удачный брак, прекрасного сына, успешную карьеру, положение в обществе, наконец. А кто я теперь? Преступница. Воровка, живущая с человеком, под давлением которого делаю то, что прежде и вообразить себе не могла. И самое ужасное, что я в этого человека влюблена, хотя наши отношения не имеют будущего».
      – Чудесная картина, не правда ли? – раздался позади женский голос.
      Эшли резко обернулась, и сердце у нее замерло. Рядом с ней стояла Диана Гиллинг в длинной шубе из чернобурой лисы и такой же шляпе.
      – О, да… – пробормотала Эшли. – Да, конечно.
      – Художница выросла в Калифорнии, в винодельческом крае, – продолжала Диана. – Лично мне кажется, что все ее картины идут прямо от сердца.
      – Очень похоже. – Эшли снова перевела взгляд на пейзаж.
      – Вполне заслуживает того, чтобы стоять здесь, как вы считаете? – с улыбкой спросила Диана. – Мне бы очень хотелось снова организовать выставку работ этой художницы, но увы… Теперь, когда она больше не рисует, ее пейзажи заметно подскочили в цене.
      – Вы владелица галереи? – Эшли изменила голос, чтобы не вызвать у Дианы подозрений.
      Диана кивнула:
      – Только что вернулась с обеда… И боюсь, меня уже ждут дела. Приятно было побеседовать с вами, миссис…
      – Эллис, – быстро подсказала Эшли. – Пенелопа Эллис.
      – Миссис Эллис. – Диана отперла дверь, собираясь войти в галерею. – Приходите еще.
      – Непременно, – ответила Эшли. – Обязательно как-нибудь загляну.
      «Надо же, мои картины подскочили в цене», – удивлялась она, шагая в направлении Пятой авеню. Припомнились слова Коллина о том, что покупать картины художника на заре его карьеры – весьма выгодное капиталовложение: всегда есть шанс, что позднее их стоимость удвоится или даже утроится. К счастью для художников – и для Эшли в частности, – таких взглядов придерживались большинство коллекционеров.
      Ее внимание привлекла витрина ювелирного магазина и выставленное в ней великолепное кольцо с бриллиантами и сапфирами. «Чудесная вещь! Господи, сколько времени я уже не любовалась ни картинами, ни драгоценностями? Точно не припомнить, но давно, очень давно».
      – У тебя отличный вкус, – прозвучал за спиной Эшли знакомый голос, на этот раз мужской. Коллин! Он стоял позади – на красивом лице улыбка, волосы разметал ветер. – Великолепное кольцо. Хочешь, я продемонстрирую тебе свои способности?
      – Нет! – тут же ответила Эшли, понизив голос. – Нет, нет, ни в коем случае!
      – Но ведь оно тебе нравится, правда?
      – Нравится. – Она снова взглянула на кольцо. – Мне хотелось бы иметь такое… если я когда-нибудь снова соберусь выйти замуж.
      Коллин нахмурился.
      – Прежде чем ты сможешь снова выйти замуж, Эшли, тебе нужно изгнать из своей души призрак первого мужа.
      Засунув руки в карманы пальто, он резко повернулся и зашагал прочь.
      «Какая муха его укусила?» – недоумевала Эшли, глядя ему вслед.
 
      – Кажется, я разыскала кое-что стоящее. – Протиснувшись в библиотеку с большой картонной коробкой в руках, Эшли водрузила ее на стол Коллина. – И подумать только! Это все время лежало у нас прямо под носом.
      Коллин поднял взгляд от желтого делового блокнота, в котором делал какие-то заметки.
      – Что именно лежало у нас прямо под носом? – с любопытством спросил он.
      – А вот что. – Эшли вытащила из коробки объемистый конверт. – Если я права, то здесь самые неопровержимые доказательства виновности Бредли Холлистера и преступной деятельности его синдиката.
      Коллин взял у нее конверт, вытряхнул из него все на стол и принялся внимательно изучать. Потом удивленно посмотрел на Эшли.
      – Где ты нашла?
      – Раньше этот конверт лежал в нашем сейфе в Сан-Франциско, среди личных бумаг Брендона. Уезжая оттуда в прошлом году и не желая оставлять ничего важного без присмотра, я положила в коробку все, что было в сейфе, и почтой отправила сюда.
      – Выходит, эти бумаги все время были тут, у тебя?
      Эшли кивнула.
      – И ты ни словом не обмолвилась? Почему?
      Она пожала плечами:
      – Потому что мне даже в голову не приходило, что именно может здесь находиться. До тех пор, пока однажды я не спросила себя: а не был ли вызван конфликт Брендона с семьей тем, что он знал о преступных махинациях его отца? А сегодня утром вдруг мелькнула мысль, что, наверное, стоит все же просмотреть эти бумаги. И как видишь, интуиция меня не подвела.
      Лицо Коллина посерьезнело.
      – Эшли, здесь достаточно доказательств, чтобы разделаться с Холлистером. Имена, даты, адреса… Боже, я о таком даже не мечтал! – Он снова ошарашенно посмотрел на нее. – Этот человек, кроме всего прочего, еще и убийца! Чертовски хладнокровный убийца!
      – Ужас! – Эшли вздрогнула. – Даже зная о нем так много, я все равно не могу до конца поверить.
      – Здесь без всяких обиняков написано, что по его приказу были убиты сенатор США, профсоюзный лидер и один из соперников президента на выборах. Ты понимаешь, что это значит?
      – Это значит, что Брендона можно считать соучастником, – нахмурившись, ответила Эшли.
      – Не так-то просто сыну пойти против собственного отца, не важно, насколько последний виновен. – Чувствуя боль Эшли, Коллин попытался смягчить удар. – Поверь, я знаю, что говорю.
      – Разве ты молчал бы, если бы твой отец творил такое? – с вызовом спросила она.
      Их взгляды встретились.
      – Я не могу ответить на этот вопрос, – спустя некоторое время признался Коллин. – Мой отец тоже был не святой, поверь. Грубый, деспотичный, неуступчивый… И превыше всего ставил свои собственные амбиции. Уверен, что многие люди воспринимали его как первостатейного мерзавца. Он сгубил мои мечты, силой пытался вылепить из меня то, чем я не хотел быть, и действовал методами, которые глубоко обижали и возмущали меня. Но он – мой отец. И независимо от того, каким он был, я отдал бы все на свете, лишь бы они с матерью не полетели тогда в Венесуэлу.
      – Ты считаешь, что Брендон поступал правильно, умалчивая о том, что знал? – не отступалась Эшли.
      – Я этого не говорил. – Коллин покачал головой. – Я лишь имел в виду, что у него были свои, достаточно веские причины поступить именно так. Да, твой муж не мог жить рядом с отцом. Но и отправить его в тюрьму у Брендона не хватило сил.
      – Но ведь он был адвокатом! – воскликнула Эшли. – Он пренебрег своим долгом!
      – Сначала он был сыном, а уж потом адвокатом, – мягко сказал Коллин.
      Эшли заплакала, он обнял ее и прижал к себе, поглаживая по волосам.
      – Все хорошо, малышка, успокойся. Все хорошо.
 
      – Значит, операция «Болото» отменяется? – той же ночью в постели спросила Эшли у Коллина.
      Операция «Болото» – таково было кодовое название завершающей фазы его плана. Он вернул себе все похищенные ценности, собрал достаточно доказательств, чтобы покончить с Холлистером и другими ключевыми фигурами синдиката. И все же, по его мнению, этого было мало. Мало хотя бы потому, что не обеспечивало возвращения той части акционерного капитала «Интерконтинентал ойл», которую Джастин вручил Холлистеру собственными руками.
      Коллин прекрасно понимал, что пройдет не так много времени, и Холлистер, выйдя из тюрьмы, вновь возьмется за старое. Более того, он мог продолжать проворачивать свои дела, даже сидя в тюрьме – именно так в свое время действовал всемирно известный Аль Капоне. И Коллин задался целью в принципе лишить Холлистера этой возможности, уничтожить его в финансовом смысле.
      Пришлось хорошенько поломать голову. До недавнего времени он в этом плане делал лишь одно – выбрасывал на рынок большие пакеты фальшивых акций, надеясь, что Холлистер клюнет на приманку. Но это были пустяки, булавочные уколы, которые не могли обеспечить большого кровопускания. Коллину, как обычно, хотелось иметь все или ничего. Вот тогда-то и родился план.
      Коллин купил большой участок совершенно бесплодной, болотистой земли, прилегающий к богатым нефтью полям Венесуэлы – тем самым, которые много лет назад сделали миллионером его отца. По закону средних чисел этот участок должен был бы просто купаться в нефти и стоить целое состояние… Но нет, дело обстояло совсем иначе. На нем нельзя было даже пасти скот.
      Холлистер не знал этого и не мог узнать, поскольку Коллин обеспечил себя чрезвычайно убедительными доказательствами обратного, включая фальшивые доклады геологоразведки и карты «нефтеносных пластов». Холлистер, учитывая его жадность, должен был непременно клюнуть на эту приманку, потратив на приобретение перспективного участка значительную долю акционерного капитала «Интерконтинентал ойл».
      В ответ на вопрос Эшли Коллин покачал головой.
      – Боюсь, что нет, – извиняющимся тоном сказал он. Ему было известно, что перспектива встретиться с Холлистерами лицом к лицу чрезвычайно нервировала Эшли, однако отказаться от достижения своей цели было выше его сил. – Если я хочу обрести контроль над компанией, мне не обойтись без капитала «Интерконтинентал ойл», который Холлистер прибрал к рукам за последние полгода.
      – А вдруг ничего не получится? – с сомнением спросила Эшли.
      – Не может такого быть, – уверенно заявил Коллин. – Блэкджек часто повторял, что честного человека надуть нельзя, людей губит собственная жадность. Такая сделка слишком хороша, чтобы быть правдой, но до людей типа Холлистера это доходит только тогда, когда становится уже слишком поздно.
      Земля в Южной Америке была куплена на имя «МЭКС-корпорейшн», фиктивной компании, созданной исключительно ради этого случая. Эшли казалось забавным и символическим то, как название компании читалось наоборот – СКЭМ. Коллин сознательно позволил просочиться информации о том, что некто Мухаммед Хасан, богатый ближневосточный магнат, собирается приехать в Нью-Йорк вместе со своей женой, Лейлой, для ведения переговоров с «МЭКС-корпорейшн» о покупке южноамериканского участка земли. Очень скоро об этом узнали все бизнесмены в городе, имеющие хоть какой-то вес. Коллин не сомневался, что рано или поздно слух о многообещающей сделке дойдет до Холлистера, и тот попытается оставить Хасана, как говорится, с носом.
      Для того чтобы его план обрел реальные очертания, Коллин предпринял ряд шагов. Забронировал номер в отеле «Плаза» на имя Мухаммеда и Лейлы Хасан и каждый день забирал поступающую для них корреспонденцию. Снял офисный почтовый ящик и пустое помещение под офис «МЭКС» в Манхэттене, протянув от него телефонную линию в библиотеку своего поместья.
      – Неужели, чтобы заморочить голову одному-единственному человеку, необходимы все эти дорогостоящие мероприятия? – спрашивала Коллина Эшли.
      На что он отвечал:
      – Поверь мне, дело того стоит. Важно одно – конечный результат.
      И его труды не пропали даром. Настал день, когда Бредли Холлистер оставил в отеле сообщение, приглашая Хасана с женой на обед.
      – Не уверена, что справлюсь, – сказала Эшли, услышав об этом. – Подумай сам. Они знают меня – как-никак я была замужем за их сыном! Правда, виделись мы в основном в суде, зато чаще, чем большинство нормальных людей встречаются со своей невесткой на семейных сборищах. Никакая маскировка…
      – Не волнуйся, тебя не раскусят, – возразил Коллин.
      – Стоит ли рисковать?
      – Неужели ты не понимаешь, что нам нужно ввести их в заблуждение? – гнул свою линию Коллин. – Чем больше мы преуспеем в этом, тем сильнее будет нанесенный им удар и тем скорее сын окажется с тобой.
      – Как думаешь, долго еще ждать? – помолчав, спросила Эшли.
      – Нет.
      – Иногда мне почти не верится, что это вообще произойдет.
      – Я никогда не обещаю того, чего не могу исполнить, – ответил Коллин, мысленно ругая себя на чем свет стоит. «Ну почему я такой идиот? – думал он. – Почему говорю о чем угодно, вместо того чтобы просто сказать: «Эшли, я люблю тебя»?
 
      Эшли вздохнула, войдя в спальню. «Нашу спальню», – с грустью подумала она. Надолго ли? Никакое самовнушение не помогало. На первый взгляд у нее были все основания чувствовать себя счастливой. За последние полгода ей пришлось делать много такого, что прежде показалось бы совершенно невероятным. И все ради Роберта. Господи, она считала дни, мечтая о том времени, когда сын будет постоянно с ней! Однако теперь, когда это должно было вот-вот произойти, ее радость была омрачена печалью. Почему?
      Ответ был прост: Коллин. Эшли влюбилась в него, хотя и не хотела этого. Да что там – она делала все, чтобы этого не произошло! Но так уж получилось… А теперь им предстояла разлука. Заполучив Роберта, нужно будет немедленно покинуть страну и оставаться за границей по крайней мере до тех пор, пока Холлистер не окажется в тюрьме. Коллин сам не раз убеждал ее в том, что это необходимо.
      Лежа в постели и глядя в стену, но не видя ничего, Эшли не переставала думать все о том же: Коллин никогда не говорил, что любит ее. Никогда не выражал сожаления по поводу предстоящей разлуки. Только изредка, и, может быть, не придавая этому особого значения, говорил, что ему было бы чертовски жаль потерять ее. Наверно, жажда мести вытеснила из его души все прочие чувства. А может, он вообще не испытывал по отношению к ней ничего, кроме плотского влечения? Даже в самые интимные моменты неистовой нежности о любви ни разу не было сказано ни слова.
 
      – Я нашел отличное решение проблемы, – заявил Коллин за обедом тем же вечером.
      Эшли подняла взгляд от превосходного филе, лежащего перед ней на тарелке, и довольно натянуто улыбнулась.
      – Прекрасно, – сказала она. – Что за проблема?
      Коллин отпил глоток вина.
      – Как? Ты уже забыла? Я говорю о том, в каком виде ты предстанешь перед Холлистерами. Я придумал способ, при котором исключается всякая возможность узнать тебя.
      – Пластическая операция?
      – Нет. Ты у нас будешь слепая.
      – Я… Что? – Эшли чуть не уронила вилку.
      – Слепая, – повторил Коллин. – Помнишь? Темные очки, белая трость, собака-поводырь…
      – Я знаю, что такое слепая, – прервала его Эшли. – Теперь мне хотелось бы узнать, как ты собираешься применить все это ко мне?
      – Очень просто, – ответил он, жадно набрасываясь на еду. – Точно так же, как мы делали все остальное. Тебе снова придется кое-чему поучиться.
 
      – А без этого никак нельзя обойтись? – недовольно спросила Эшли, когда Коллин завязал ей глаза. – Почему бы мне просто не зажмуриться?
      – Не пройдет. Наткнувшись на что-то или почувствовав, что можешь упасть, ты совершенно непроизвольно откроешь глаза. Нормальная рефлекторная реакция. Однако по-настоящему слепой человек лишен возможности сделать это. Твоя задача, дорогая моя Эшли, научиться двигаться так, как будто ты и в самом деле потеряла зрение.
      – Что, и на встрече с Холлистерами у меня будут завязаны глаза? – с беспокойством спросила она.
      – Конечно, нет. К тому времени ты научишься правильно держаться. – Он подал ей руку. – Ты способная ученица, быстро все усвоишь.
      Они начали с того, что Коллин назвал основами. Выведя Эшли на середину комнаты, он дал ей в руки белую трость.
      – Обследуй на ощупь все вокруг. Используй трость, как насекомые – свои усики.
      За последовавшие десять минут Эшли ухитрилась свалить лампу, которую Коллин успел подхватить до того, как она упала на пол, разбить две вазы и трижды опрокинуть табуретку. В конце концов, подгоняемая безжалостным наставником, Эшли научилась свободно двигаться по комнате, после чего они перешли к следующему этапу.
      Коллин повел ее на кухню.
      – Посмотрим, как тебе удастся взбить свое отвратительное протеиновое пойло, – с вызовом заявил он.
      – Господи, какие глупости! – простонала Эшли, чувствуя, что повязка на глазах просто сводит ее с ума.
      – Ничего подобного. Это тоже необходимо.
      Опершись на кухонный стол и сложив на груди руки, Коллин наблюдал за ней, от души веселясь, но стараясь не смеяться при каждом новом промахе. В итоге Эшли, как и следовало ожидать, выполнила свою задачу, хотя разбила два стакана, блюдце и рассыпала содержимое двух жестянок. Попытка перелить смесь из миксера в стакан привела к тому, что большая часть жидкости оказалась на кухонном столе.
      – Какая гадость! – Попробовав смесь, Эшли состроила гримасу и сплюнула в раковину.
      – В следующий раз, дорогая, советую не использовать вместо протеинового порошка питьевую соду, – добродушно сказал Коллин, забирая у нее стакан.
      – Питьевая сода! Какого черта ты промолчал? – вскипела Эшли.
      – Это было бы нечестно.
      – Скажите пожалуйста! Ты гадкий! Вот как врежу хорошенько, сразу и думать забудешь о честности!
      Она со злостью толкнула Коллина в грудь, но он лишь рассмеялся, обнял ее и прижал к себе.
      – Ну, хватит. Давай займемся чем-нибудь более интересным…
 
      На следующий день он снова завязал Эшли глаза, вывел из дома и отпустил. Бедняжка без конца натыкалась на деревья, изорвала о кусты чулки, спотыкалась и падала.
      Коллин был безжалостен. Тренировки продолжались каждый день на протяжении всей следующей недели.
      – Ну вот ты и готова, – заявил он в конце концов. – Ты должнабыть готова. Завтра вечером мы обедаем с Холлистерами.
 
      Эшли придирчиво разглядывала себя в зеркале. Безупречный грим – слишком театральный для Эшли Гордон-Холлистер, но в самый раз для прекрасной чужеземки Лейлы Хасан. Он слегка состарил ее, придав вид женщины, искушенной в житейских делах.
      «Вот с чем придется повозиться», – подумала она, взглянув на свисающий с болванки парик. Попытки затолкать под него свои собственные волосы только разозлили Эшли, ни к чему не приведя. Слава Богу, в самый разгар сражения в комнату вошел Коллин.
      – Дай-ка я помогу, – тут же предложил он. Положил парик на туалетный столик, взял горсть больших шпилек, аккуратно обмотал волосы Эшли вокруг головы и тщательно закрепил их шпильками. Потом с усилием натянул парик, закрепив и его. – Ну как?
      – Что ты спрашиваешь меня? Тебе лучше знать, как я должна выглядеть.
      – Как жена очень богатого и преуспевающего нефтяного магната с Ближнего Востока.
      – У меня от этого парика непременно голова разболится, – проворчала Эшли.
      – Прими перед отъездом пару таблеток аспирина, – посоветовал Коллин. – Слишком у тебя густые волосы…
      – Вот уж никогда не думала, что это плохо, – засмеялась она.
      Сменив ее перед зеркалом, Коллин занялся собственным преображением, и Эшли стала свидетельницей удивительной метаморфозы. Специальное темное красящее вещество, наложенное на лицо, шею, руки, изменило цвет кожи. Борода. Усы. Парик с иссиня-черными вьющимися волосами. Контактные линзы сделали глаза такими черными, что зрачки были теперь почти неразличимы.
      Когда Коллин надел белую шелковую рубашку с бриллиантовыми запонками и стоял, неумело вертя в руках галстук, настала очередь Эшли прийти ему на помощь.
      – Интересно, почему все мужчины так беспомощны, когда им приходится завязывать галстук? – поддразнивая, спросила она.
      – Думаю, это не иначе как генетический дефект, – ответил Коллин, надевая пиджак с подшитыми внутри прокладками, придавшими ему заметную солидность. – Еще один завершающий штрих. – Он сел на постель, снял левый ботинок, засунул внутрь крышку от бутылки и снова надел его. Встал и, прихрамывая, прошелся по комнате. – Ну, что скажешь?
      – Скажу, что пора звонить в полицию, – пошутила Эшли. – В моей спальне посторонний мужчина!
      – Хромота достаточно заметна?
      – Просто бросается в глаза. Откуда она у тебя?
      – Сложный перелом, полученный от столкновения во время игры в поло.
      – А зачем крышка от бутылки? Разве нельзя просто делать вид, что ты хромаешь?
      – Можно, конечно, но рискованно, – ответил Коллин. – Вдруг я забуду? А крышка не позволит. – Он взял с туалетного столика и вручил ей черные очки, после чего галантно подставил согнутую руку. – Ну что, отправляемся, мадам Хасан?
      – Ты действительно веришь, что у нас получится? – спросила Эшли.
      – Готов поставить на кон свою жизнь. – Их взгляды встретились. – Что, собственно, я и сделал, если разобраться.

* * *

      – Что привело вас в Нью-Йорк, мистер Хасан? – сердечно спросил Бредли Холлистер.
      Все вчетвером они сидели в гостиной Холлистеров и для аппетита выпивали перед обедом.
      – Уверен, что вы, как человек основательный, уже знаете ответ на этот вопрос, мистер Холлистер. – В речи Коллина отчетливо проступал грубоватый ближневосточный акцент. – Без сомнения, именно по этой причине сегодня вечером вы пригласили нас с женой на обед.
      – Ну что ж, не буду спорить, – ответил Холлистер, захваченный врасплох обезоруживающей прямотой Коллина. – До меня дошли слухи о южноамериканской сделке, которой вы занимаетесь. И, чтобы уж быть совершенно честным, добавлю: если это действительно потенциально выгодное дело, я был бы заинтересован принять в нем участие.
      – Сомневаюсь, – улыбнулся Коллин. – Видите ли, мистер Холлистер, это совсем не то, что вы себе представляете. Газеты, как обычно, все перепутали. Мне не нужна нефтеносная земля. Совсем наоборот.
      – Как же… – удивленно начал было Холлистер, но Эшли перебила его:
      – Дело в том, мистер Холлистер, что мы с мужем увлекаемся лошадьми. И этот участок интересует нас исключительно с точки зрения возможности разместить там племенную ферму.
      – Моя жена совершенно права, – подтвердил Коллин. – Эта земля не годится ни для чего, кроме выпаса лошадей.
      – Вы шутите? – засмеялся Холлистер.
      – Вовсе нет. Такова наша давнишняя мечта.
      – Но почему бы вам не заняться разведением лошадей у себя на родине? – настороженно спросил Холлистер.
      – Слишком непрактично, к сожалению, – ответил Коллин. – Видите ли, у нас дома не растет то, что служит кормом для лошадей. Пришлось бы доставлять корм по воздуху, причем на регулярной основе. Чересчур дорогое удовольствие.
      – Понимаю. – Холлистер задумчиво глотнул из бокала.
      Клаудиа сидела с видом холодной, идеально отполированной статуи, ее вклад в разговор ограничивался дежурными улыбками. Эшли же стоило немалых усилий сдерживать смех. Холлистер совершенно не догадывался о подоплеке происходящего. Он не узнал ни Эшли, ни даже Коллина, что было особенно удивительно, учитывая, насколько заметной фигурой Манхэттена тот был. Холлистер не подозревал, что «МЭКС-корпорейшн» – всего лишь удачно состряпанный фасад, а многообещающий участок – бесплодная земля. От него просто несло разгоревшейся жадностью, и Эшли пронзило острое ощущение радости победы.
      – Миссис Холлистер, вы не покажете мне, где тут у вас туалетная комната? – спросила она.
      – О, конечно, – любезно ответила Клаудиа. – Я отведу вас…
      – Нет, нет, не стоит. Просто укажите направление…
      – Лейла очень независима, – объяснил Коллин. – И прекрасно справляется со всем сама. Ни при каких обстоятельствах не желает быть никому в тягость и ни в чем не уступает зрячему.
      – Я… Я не хотела обидеть… – пробормотала Клаудиа.
      – Все в порядке, миссис Холлистер. – Эшли с удовольствием выцарапала бы ей глаза, но подавила искушение.
      – За дверью сразу налево. Потом по лестнице до самого верха и вторая дверь налево, – объяснила ей Клаудиа.
      – Благодарю вас, – снисходительно бросила Эшли.
      Она поднялась по ступеням, нащупывая дорогу тростью, как учил ее Коллин. Без труда нашла туалетную комнату. Проблема возникла на обратном пути.
      Закрытая дверь спальни Роберта притягивала как магнит. Понимая, что этого делать нельзя, Эшли изо всех сил боролась с искушением войти внутрь. В конце концов логика отступила под яростным натиском материнского инстинкта. Эшли медленно повернула ручку и открыла дверь. Комната была погружена во мрак. Эшли направилась к постели, решив в случае чего сослаться на то, что просто повернула не в ту сторону. Но кроме спящего ребенка, в спальне никого не было. Эшли сняла очки и наклонилась над постелью, вглядываясь в лицо сына. Ей так нужно было хотя бы увидеть его, успокоить свое сердце!
      «Это все ради тебя, мой маленький».
 
      – Ты считаешь, что Холлистер собирается проглотить приманку? – спросила Эшли, когда поздно вечером они ехали обратно в Морской Утес.
      – Ничуть не сомневаюсь, – уверенно ответил Коллин. – Фактически, любимая, он уже сделал это.
      – Уже? – удивилась Эшли.
      – Ну да. Он уже интересовался данными геологоразведки участка, звонил в одну из головных фирм Венесуэлы. Я, конечно, не могу допустить, чтобы он увидел подлинные документы, поэтому подготовил фальшивые. Те, которые привезут ему в офис, не оставят у него и тени сомнения, что на этом участке есть нефть, и притом немало.
      – Как тебе удалось подменить одни документы другими? – заинтригованно спросила Эшли.
      – Проще простого. Холлистер запрашивал информацию по каналам «Интерконтинентал ойл», и Билл Мак-Никол помог мне совершить подмену. Он так часто бывал в офисе Холлистера, что никто ничего не заподозрил.
      – Но как ты узнал, когда документы прибыли?
      – Тоже ничего сложного. Позвонил в геологоразведку, прикинулся одним из людей Холлистера и спросил, когда они собираются выслать бумаги. – Коллин, без сомнения, был очень доволен собой.
      – Ты продумал все, да?
      – Пытаюсь по крайней мере не упустить ничего важного.
      – Знаешь, существует гораздо более легкий способ привлечь внимание Бредли Холлистера, – сказала Эшли, улыбнувшись пришедшей ей в голову мысли.
      – Да? Какой?
      – Просто подсунуть ему под дверь кусок сыра.

      Темноту спальни разгонял лишь лунный свет, льющийся через балконную дверь. Коллин лежал рядом со спящей Эшли и на чем свет ругал себя за то, что позволил эмоциям взять над собой верх. «Идиот, как ты мог совершить такую ошибку – увлечься ею?» – спрашивал он себя.
      Сел, потянулся за халатом. Надел его, завязал пояс и подошел к двери. В свете луны пруд перед домом напоминал огромное зеркало. Глядя в ночь, Коллин пытался разобраться в собственных чувствах. Да, он сам нашел эту женщину, а потом преследовал ее, чтобы использовать в собственных целях. Так было, а теперь… Теперь все изменилось, потому что у него хватило глупости влюбиться!.. Пройдет всего несколько дней, и она сядет вместе с сыном на самолет, летящий в Рим. Именно этого ей и хотелось, не так ли? Начать жизнь сначала, с нуля. Вряд ли их пути когда-нибудь пересекутся снова.
      Коллин повернулся и посмотрел на Эшли. Она крепко спала, лежа на боку, густые темные волосы разметались по подушке, под тонкой простыней проступали чувственные очертания ее тела. Черт возьми, признаться ей в любви почему-то оказалось выше его сил. Бог не даст соврать – Коллин пытался, и не раз, но слова застревали в горле. Пробовал выразить свои чувства языком тела, когда они занимались любовью, однако, похоже, Эшли не понимала его. «Что мешает мне просто взять и выложить карты на стол?» – удивлялся Коллин.
      Он вышел из спальни и направился в библиотеку. Уселся за письменный стол и из выдвижного ящика достал большой коричневый конверт. Там лежало все, что обеспечивало Эшли возможность начать в Италии новую жизнь: паспорта, свидетельства о рождении, водительское удостоверение, свидетельства о браке и смерти мужа, бумаги, подтверждающие, что она вдова гражданина Италии… Открыв паспорт, Коллин долго смотрел на фотографию. «Я сам виноват, – мрачно думал он. – День, который должен был стать днем триумфа, обещает быть самым черным в моей жизни».
      Ему всегда по душе была жизнь человека риска, игрока – в самом широком смысле этого слова. Как часто повторял Джастин, Коллин посвятил свою жизнь поискам великого приключения. Ему всегда казалось, что жизнь, лишенная риска, вообще не жизнь. И все же был один аспект, в отношении которого у Коллина никогда не возникало желания рисковать, и этот аспект касался любви. Игры в сфере близких человеческих отношений не привлекали его. Самое забавное, что сейчас ему трудно было бы уверенно ответить на вопрос: а, собственно говоря, почему?
      Когда-то на заре жизни он шарахался от устойчивых отношений с женщинами, стремясь избежать эмоциональных сложностей. Попросту говоря, не желал взваливать на себя ответственность за другого человека. Женщины и секс доставили ему немало счастливых минут, но он всегда оставался свободной птицей – приходил и уходил когда вздумается. Женщины принимали это без единого слова протеста. Они мгновенно чувствовали, что, несмотря на его страстность в любовных утехах, постелью все и ограничится и что по-другому с ним просто не могло быть.
      Примерно по тому же сценарию развивались отношения Коллина с отцом или, точнее говоря, с отцовской компанией – прежде всего ему не хотелось связывать себя. Плохо, конечно, что он и сам не знал, к чему стремится его душа. Когда родители погибли, желание держаться подальше от компании только окрепло. Коллин не хотел иметь с ней ничего общего, в особенности после того, как увидел, чем это обернулось для родителей. Компания не только погубила отца и мать – она еще при жизни полностью подчинила их себе. Ради чего вообще жил отец? Только ради «Интерконтинентал ойл». С каждым годом его жизнь становилась все безрадостнее, а значение компании в ней все более возрастало, пока неясная империя вообще не затмила для него все на свете. А Джастин? Его брат, его зеркальное отражение? Компания наделила его властью, но одновременно подчинила себе, как и отца, превратив в полного горечи, бесчувственного человека, движимого только алчностью. Это качество в конце концов и сгубило Джастина, лишив его власти, которой он всегда так домогался.
      Даже их мать, прекрасная и страстная женщина, унаследовавшая от итальянских предков романтическую натуру, даже она стала жертвой компании. Почти все последние годы ее жизни протекали в одиночестве. Еще один не значащийся ни в каких списках авуар «Интерконтинентал ойл» – вот чем она стала. Прекрасная хозяйка и украшение приемов, которые устраивал ее муж для своих деловых партнеров в интересах бизнеса, конечно. Надежный товарищ во время бесконечных разъездов. И все. Нет, мать Коллина никогда не жаловалась. Таков был ее долг; а долг Коллина состоял в том, чтобы смириться со своим будущим, ради которого он был рожден. Высокоразвитое чувство долга сгубило его мать и угрожало сделать то же самое с ним самим.
      На свой собственный лад Коллин был не менее страстным человеком, чем отец и Джастин. Им полностью овладела жажда мести – едва ли не самый худший вид одержимости. Долгие годы ненависть и горечь буквально пожирали его, не оставляя места для добрых чувств. Если прежде он просто избегал эмоциональных привязанностей, не желая обременять себя, то сейчас сторонился их по прямо противоположной причине – потому что был обременен тяжкой заботой. По мере того как жажда мести разгоралась в его душе, гасла юношеская страстность, которая прежде придавала вкус жизни, заставляя дерзко встречать любой вызов судьбы. Искатель приключений в его душе сменился человеком холодным и расчетливым, действующим как робот, как бездушная машина, не знающая эмоций.
      «Иначе не выжить в мире, в котором я оказался», – уговаривал он себя, не скучая и даже не вспоминая о том, прежнем Коллине, пока… Пока Эшли не вошла в его жизнь. Она пробудила чувства, которые, как ему казалось, умерли и были похоронены давным-давно. Он не хотел их, гнал от себя, но они ожили и завладели им. Где-то на одном из перекрестков своего мрачного пути Коллин полюбил Эшли, столь непохожую на всех остальных женщин в его жизни. С ней нечего было и думать о каких-то временных отношениях – тут возможно было или все, или ничего.
      И Коллин не был уверен, что сможет дать ей все.
 
      Антон Деврис, сидя в компьютерном зале штаб-квартиры своей компании в Манхэттене, не отрывал взгляда от экрана дисплея. Остались позади недели тщательного сбора и анализа всей доступной ему информации, недели, на протяжении которых он не переставал клясть себя за то, что в свое время позволил Коллину Девереллу ускользнуть. Зато теперь с уверенностью, от которой все внутри сжималось, он просчитывал, куда именно этот человек обрушит свой следующий удар.
      Деврис в задумчивости поджал губы. Вся эта история по-настоящему задевала душу и тревожила его. Теперь ему были видны обе стороны монеты, но это лишь осложняло выбор его собственной позиции. Теперь Антон понимал мотивы Деверелла. С моральной точки зрения Деверелл прав, однако в глазах закона он преступник. И все же…
      – Еще охотишься за своим таинственным вором? – В зал вошел Дункан Крессвел, новый начальник Девриса.
      Деврис промычал что-то нечленораздельное, не отрывая взгляда от экрана.
      – Скажи мне вот что, Антон. У этого твоего загадочного вора есть имя? – Налив себе чашку кофе, Крессвел уселся за соседний стол.
      – Без сомнения, – отрывисто сказал Деврис. – И я сообщу его, как только установлю.
      Он вдоволь нахлебался унижений, пытаясь убедить остальных в виновности Коллина Деверелла, и был сыт этими разговорами по горло. Больше они не дождутся от него ни слова, пока он не сможет представить неопровержимые доказательства.
 
      – Мы поймали этого сукина сына! – торжествующе воскликнул Коллин, положив телефонную трубку. – Черт возьми, мы поймали его!
      – Что случилось? – Эшли встала с кушетки и подошла к Коллину.
      – Случилось то, моя радость, что наша ловушка захлопнулась. – Ему явно доставляло огромное удовольствие сообщать ей эти новости. – Холлистер только что поставил свою подпись на документе, согласно которому он покупает у «МЭКС-корпорейшн» наше болото. И расплачивается не чем-нибудь, а принадлежащим ему акционерным капиталом «Интерконтинентал ойл»! Теперь «Холлистер интернэшнл» принадлежит лишь участок бесплодной земли, а я обретаю контроль над компанией!
      Внезапно выражение лица Коллина резко изменилось.
      – Пройдет всего несколько дней, Эшли, и ты воссоединишься со своим сыном раз и навсегда.
      – Откуда такая точность?
      – Результат простого расчета, моя милая. В пятницу вечером Холлистер с женой будут присутствовать на костюмированном балу в «Радуге». Мы с тобой тоже появимся там.
      – Зачем?
      – Чтобы выложить карты на стол, конечно.
      Эшли едва не лишилась чувств.
      – Ты, похоже, сошел с ума!
      – Вовсе нет, моя дорогая. Разве тебе не хочется, пройдя через все это, получить маленькое удовольствие, открыто сообщив своему бывшему свекру, кто истинный виновник его разорения?
      – Я буду вполне удовлетворена, если Роберт снова окажется со мной.
      – Так и будет, не сомневайся. Но чтобы покончить со всем этим, тебе придется встретиться с Холлистерами лицом к лицу.
      – Объясни поподробнее, что ты задумал, – подозрительным тоном попросила Эшли.
      – Как я уже сказал, мы выложим карты на стол. Расскажем, что нам известно об их махинациях и какие у нас есть доказательства. – Коллин говорил все это с таким небрежным видом, точно объяснял, как следует вести себя на приеме. – Ты предложишь им соглашение: твое молчание в обмен на полные и законным образом оформленные права на сына.
      – А если они откажутся?
      – Не откажутся, – уверенно заявил Коллин. – Поверь мне, не посмеют.
      – И ты позволишь им с такой легкостью соскользнуть с крючка? – после мгновенного колебания спросила Эшли.
      – Я не говорил этого, – покачал он головой.
      – Тогда я тебя не понимаю.
      – Обещание молчать дашь только ты. Они вернут тебе сына. Как только вы вылетите в Италию и окажетесь в безопасности, я передам соответствующим органам все собранные доказательства.
      – Передашь? Ты уверен, что это такая уж хорошая идея?
      Коллин пожал плечами.
      – Я готов рискнуть. – Протянув руку, он ласково погладил ее по щеке кончиками пальцев. – Не волнуйся, Эшли. Все пойдет как по маслу.
      – А если нет?
      – Я говорю – все получится.
      – Вдруг что-нибудь случится?
      – Предоставь дело мне, ладно? У меня припасено еще несколько трюков на всякий случай.
      – Коллин, ты когда-нибудь задумывался о том, чтобы завести семью? – помолчав, спросила Эшли. – Иметь жену, детей?
      Он на мгновение заколебался – так велико было искушение сказать ей, что он на самом деле об этом думал.
      – Нет.
      – Почему?
      Коллин нахмурился, сознательно избегая взгляда Эшли.
      – Я не создан для семейных уз, – буркнул он, сделав вид, что его очень интересуют бумаги, разбросанные на столе.
      – Понятно, – теперь Эшли тоже не смотрела на него. – И что ты собираешься делать, когда все закончится, я уеду, а компания полностью окажется в твоих руках?
      – Честно? – спросил Коллин, оторвавшись от бумаг. – Понятия не имею.
      – Вот это мне в тебе больше всего нравится, – холодно бросила Эшли. – Полагаю, такой подход мог бы стать твоим жизненным кредо.
      У Коллина желваки заходили на скулах.
      – Надо думать, я заслужил, чтобы ты со мной так разговаривала. – Он помолчал. – Знаешь, Эшли, мне казалось, ты больше обрадуешься, узнав, что совсем скоро сын будет с тобой.
      – Мне тоже так казалось, – сказала она и вышла, хлопнув дверью.
      В первое мгновение у Коллина возникло желание вскочить и догнать Эшли, но он удержался. «Ты упрямый осел, – в который раз обругал он себя. – Ты должен объясниться с ней. Пока еще не слишком поздно».
 
      Эшли вошла в музыкальный салон, где утреннее освещение было лучше всего. Где стоял мольберт с прикрепленным к нему большим листом бумаги. Начала стягивать чехол и… замерла. Прошло уже так много времени с тех пор, как она брала из коробки черный, остро отточенный карандаш и подходила к мольберту, обдумывая, что сейчас будет рисовать…
      В конце концов чехол был все же снят, уверенные темные линии одна за другой стали возникать на чистом листе бумаги, и тут произошло маленькое чудо: что-то проснулось в глубине души и захватило Эшли с такой мощью и страстью, как это бывало только в прежние, канувшие в вечность времена.
 
      – Художник всегда остается художником.
      Вздрогнув, Эшли оглянулась. Она так увлеклась, что потеряла представление о времени, не знала, как давно начала рисовать, и тем более – как долго Коллин молчаливо стоял у нее за спиной.
      – Ты всегда так подкрадываешься? – спросила она, сердито бросив карандаш.
      – Привычка – вторая натура, – пожал плечами Коллин и подошел поближе к Эшли. – Как бы то ни было, ты даже не подозревала бы о моем присутствии, не вздумай я продемонстрировать, что тоже кое-что смыслю в искусстве. – Он кивнул на мольберт. – Вернешься к этому, когда все закончится?
      – Вероятно. – Эшли улыбнулась вымученной улыбкой. – Чем еще мне заниматься?
      – Звучит так, будто это твое последнее прибежище, – усмехнулся Коллин.
      – Может быть. – Она снова повернулась к мольберту.
      – Оставь, Эшли, – проворчал Коллин, недоверчиво покачав головой. – У художников – настоящих художников – это в крови. Если что-то мешает им заниматься любимым делом, они ждут не дождутся, когда смогут вернуться к нему.
      Эшли вопросительно вскинула бровь:
      – И откуда тебе это известно?
      – Моя мать тоже была художницей, правда, не слишком удачливой. На самом деле она рисовала очень хорошо и наверняка добилась бы успеха, просто никогда не делала это своей целью. – Коллин бросил взгляд на мольберт и снова повернулся к Эшли. – Ты во многом очень похожа на нее.
      Эшли улыбнулась. Зная Коллина, было нетрудно догадаться, что это самый большой комплимент, на который он способен.
      – Я всегда хотела только этим заниматься, – призналась она. – Краски и живописные образы еще с детства завораживали меня… И то, что я могла переносить их на бумагу, казалось удивительным. Позже, увлекшись пейзажами, я чувствовала себя крошечным, но все же Богом, способным создавать новые миры на радость людям. – Эшли остановилась с заколотившимся сердцем. – А как ты, Коллин? Решил что-нибудь насчет того, чем заниматься дальше, когда мы… когда все кончится?
      – Какая-то часть души подталкивает меня вернуться к фехтованию, – ответил он, пожав плечами. – С тех пор как я оставил это занятие, что-то внутри меня всегда томилось по нему. Правда, для Олимпийских игр я уже немного староват, и все равно, неплохо бы…
      – Что? – спросила Эшли, с волнением ожидая, что за этим последует.
      – И потом мне, наверное, придется взвалить на себя ответственность за будущее компании. В особенности теперь, когда я контролирую ее.
      – Почему?
      – А больше некому, Эшли. Не Джастину же!
      – Может быть, ты справился бы и с тем, и с другим? Есть очень много крупных административных работников, у которых хватает времени и сил одновременно довольно серьезно заниматься спортом. Например, поло.
      Коллин покачал головой с таким видом, точно уже обдумывал эту идею и отказался от нее:
      – Это мне не по силам. Не стоит браться за слишком многое, а то может не получиться ничего.
      – Уверена, с тобой такого не произойдет, – криво улыбнулась Эшли.
      Коллин тоже улыбнулся в ответ, но в глазах его стыла печаль.
      – Тебе трудно судить. Ты видела меня, когда я был полностью поглощен одной-единственной идеей.
      – Мне кажется, ты способен заниматься всем, чем захочешь, – возразила Эшли.
      – Я так не считаю.
      После небольшой паузы она снова заговорила:
      – Тебе так много дано, Коллин. Ты действительно никогда не думал о том, чтобы… остепениться?
      – Чтобы завести семью, мало иметь возможность материально обеспечить ее. – На его лицо внезапно набежала тень.
      Их взгляды встретились.
      – Я говорила не о деньгах.
      Коллин некоторое время молча смотрел на Эшли. Вид у него был такой, словно он хотел что-то сказать, но передумал.
      – Ни одна женщина в здравом уме не пойдет за меня замуж, – в конце концов буркнул он. В его глазах мелькнуло что-то, похожее на сожаление, и тут же исчезло. Отвернувшись, Коллин посмотрел на мольберт. – Что здесь изображено, интересно?
      Эшли, глубоко разочарованная, с трудом перевела дыхание.
      – Костюмы, в которых мы пойдем на прием, – раздраженно ответила она.
      – Я думал, мы просто возьмем что-нибудь напрокат.
      – Глупости, – возразила Эшли. – Кое-чему ты меня все же научил: если уж собираешься что-то делать, делай с размахом.
      – Touchе. – Он усмехнулся, признавая свое поражение. – Разбойник с большой дороги и женщина-дьявол… Два отлично подобранных типажа, ничего не скажешь.
      – Ну, если говорить о типажах, то нам следовало бы облачиться во все черное и натянуть лыжные маски, – засмеялась Эшли.
      – Тогда было бы слишком легко догадаться, кто мы такие.
      – Пожалуй.
      Коллин продолжал разглядывать ее набросок.
      – Думаешь, все это можно раздобыть до пятницы?
      – Конечно, – уверенно заявила Эшли. – Диана как-то рассказывала мне об одном местечке на Восьмой авеню, где за двадцать четыре часа могут пошить все что душе угодно.
      «Если бы все проблемы решались так просто», – подумала она.
 
      – Ну, что скажешь?
      Коллин внимательно окинул взглядом два костюма на портняжных манекенах, стоящих в центре музыкального салона.
      – Должен признать, ты была права, Эшли. Мы произведем фурор, появившись в таком виде.
      – Оружие самое настоящее, – объясняла Эшли, пока Коллин так и эдак рассматривал свой костюм. – Старая сабля, которая подвернулась мне в одном из антикварных магазинов Манхэттена. Едва увидев ее, я тут же подумала о тебе.
      Не сказав ни слова, Коллин подошел к соседнему манекену. Костюм Эшли дополнял длинный черный парик с двумя торчащими из него посеребренными раковинами конической формы.
      – Рога? – спросил он.
      Эшли кивнула.
      – А посмотри сюда! – Она продемонстрировала ему длинные, до локтей, красные кожаные перчатки. – В каждой из них есть небольшой мешочек чуть пониже запястья, а в нем – особый порошок. Легкое движение руки – и повалит дым.
      – Впечатляет, – прокомментировал Коллин.
      Костюм выглядел очень эффектно – из яркого красного шелка со смелым вырезом и неровным нижним краем, создаваемым складками присобранного материала. Поясом служила тяжелая цепь с висячим замком, а ожерельем – собачий ошейник.
      – Кое-что, правда, не совсем меня устраивает… – Эшли разглядывала костюм с таким видом, словно чего-то в нем не хватало.
      – Что? – непонимающе спросил Коллин.
      – У тебя есть зажигалка?
      – Зажигалка? – повторил он, недоуменно следя за Эшли взглядом. Выдвинув один из ящиков стола, она порылась и нашла в нем зажигалку. Прежде чем Коллин успел остановить ее, опустилась на колени, щелкнула зажигалкой и поднесла пламя к подолу своего костюма.
      – Ты с ума сошла? – ошарашенно спросил он и попытался остановить Эшли, но она оттолкнула его. По-прежнему ничего не понимая, Коллин смотрел, как она методически ведет пламенем по нижнему краю ткани, стараясь не обжечься. – Какого черта?..
      Эшли с улыбкой посмотрела на него.
      – Дьяволу независимо от пола в аду приходится ходить по огню, – объяснила она. – Нам это вполне подходит, согласен?
 
      – Ты помнишь свою партию? – спросил Коллин, когда они уже подъезжали.
      – От первого до последнего слова.
      Всю дорогу в автомобиле, в полутьме, разгоняемой лишь светом фар других машин, Эшли пыталась изучить документы, которые дал ей Коллин. Тут было все, что нужно: билеты на самолет, различные свидетельства, паспорта, водительское удостоверение и даже солидная сумма в итальянской валюте.
      – Сколько времени нам придется провести в Италии? – спросила Эшли.
      – Полгода. Может быть, чуть больше, – ответил Коллин, не сводя взгляда с дороги. – Столько, сколько понадобится федеральному прокурору, чтобы упрятать за решетку Холлистера и его прихвостней.
      – Ты уже отослал заявление?
      – Курьерской почтой.
      – И что потом?
      – Потом нам останется только ждать. Власти сами сделают все остальное.
      Повисло неловкое молчание. В конце концов Эшли не выдержала:
      – Я люблю тебя, Коллин.
      – Тебе было бы гораздо лучше без этого, – внезапно охрипшим голосом ответил он после непродолжительной паузы.
      – Проклятие, как мне надоело твое благородство! – взорвалась Эшли.
      – Обыкновенная практичность, – упорствовал Коллин. – Понятия не имею ни о каком благородстве.
      – А вот это чистая правда, – бросила Эшли в ярости.
      Он поднял руку, призывая ее к молчанию.
      – Сейчас не время и не место…
      – При чем тут время? У нас его было предостаточно… А ты ничего не замечал…
      – Это ни к чему, – резко оборвал ее Коллин. – Я люблю тебя, хорошо? Признаюсь. Но для такой женщины, как ты, одной любви недостаточно. Мы оба понимаем это. Тебе нужно то, что было у вас с Брендоном. Надежность – брак, дети и тому подобное. Из меня получился бы отвратительный муж. Я никогда не думаю о завтрашнем дне, не строю никаких долгосрочных планов.
      Их взгляды встретились в полумраке машины.
      – Кого ты пытаешься убедить – меня или себя? – требовательно спросила Эшли.
      Коллин промолчал – в этот миг ему был неизвестен ответ.
 
      Огромное панно при входе в «Радугу» сразу настраивало на соответствующий лад прибывающих на костюмированный бал гостей. Большинство из них уже сняли маски и пили, ели, танцевали – все во имя благотворительности, разумеется.
      – Просто какой-то Форт-Нокс, – заметил Коллин, на которого зрелище явно не произвело никакого впечатления. – В этом зале хватит золота и бриллиантов, чтобы покрыть весь национальный долг.
      Взгляд Эшли заскользил по лицам людей, толпившихся на площадке для танцев. Среди этих высокопоставленных особ она чувствовала себя не столько участником, сколько наблюдателем, более всего озабоченная тем, чтобы найти Холлистеров.
      – Они уже здесь?
      – Вряд ли. – Коллин покачал головой. – Во всяком случае, я их не вижу.
      Внешне он казался совершенно спокойным – так было необходимо для дела; внутри же до сих пор бушевала буря, вызванная их недавним разговором и, больше всего, собственным признанием, которое он вовсе не собирался делать. «Она заставила меня раскрыть карты, черт бы ее побрал», – негодовал он.
      – Может, они вовсе и не намерены сюда приходить, – прошептала Эшли.
      – Ну как же без них?
      – А если нет?
      – Явятся, не беспокойся.
      Хотелось бы Эшли, чтобы она могла полностью сосредоточиться! Сегодня вечером, больше чем когда бы то ни было, ей требовалась ясная голова. Сегодня вечером решается ее судьба. И не только ее самой, но и сына. Однако из памяти никак не шло признание Коллина, сделанное всего час назад. «Черт бы его побрал», – огорченно думала она.
      – Они здесь, – произнес Коллин.
      – Где? – тут же вскинулась Эшли.
      – Вон, у двери. Только что вошли.
      – Клаудиа, как настоящая светская львица, не может не опоздать. – Эшли заставила себя улыбнуться. – Ты уверен, что это они?
      – Холлистер снял маску, – ответил Коллин, не спуская взгляда со своей жертвы. – Этот ублюдок здесь, остальное – дело техники.
      Эшли кивнула, но не произнесла ни слова.
      – Пошли, – сказал Коллин.
      – Прямо сейчас? – удивилась она.
      – Нужно ловить момент.
      Эшли медленно двинулась за ним, внутренне трепеща. Время пришло. Неожиданно ею овладело чувство неуверенности в том, что они добьются своей цели. Что, если все обернется против них самих?..
      Коллину пришлось чуть ли не волочить свою спутницу через площадку для танцев, не оставляя времени на то, чтобы передумать.
      – Не снимай маску раньше времени, – напомнил он.
      «Господи, будь моя воля, я вообще не снимала бы ее», – подумала Эшли.
      Вслед за Холлистерами они направились к столику у окна. Едва Бредли и Клаудиа уселись, Коллин, по-прежнему ведя за собой Эшли, подошел к ним.
      – Мистер Холлистер?
      Холлистер поднял на Коллина взгляд.
      – Да?
      – Вы меня не знаете, но нам нужно обсудить одно важное дело, – безо всякого вступления начал Коллин. – Не возражаете, если мы присядем?
      Не дожидаясь ответа, он сел на выдвинутый стул. Эшли уселась рядом. Глядя через стол на свою бывшую свекровь, она подивилась тому, насколько ее наряд оказался подходящим к случаю: на Клаудии был костюм Марии Антуанетты. «Жаль, что у меня под рукой нет гильотины», – подумала Эшли.
      – Простите, не уловил – как ваше имя? – спросил Холлистер, настороженно глядя на Коллина.
      – А я и не называл его, – небрежно бросил тот. – Позвольте перейти прямо к делу. Вы купили участок земли в Венесуэле, принадлежащий на самом деле мне. И расплатились за него очень большим пакетом акций «Интерконтинентал ойл».
      – Хасан, – вспомнил Холлистер и улыбнулся.
      – Точно, – кивнул Коллин.
      – Ну, и в чем дело?
      – Вот мы и добрались до сути, Холлистер. – Коллин явно испытывал большое удовольствие от происходящего. – Купленная вами земля совершенно бесплодна.
      Холлистер изумленно покачал головой.
      – Но геологоразведка…
      – Фальшивка. Не сомневайтесь – я сам отсылал поддельные документы в ваш офис.
      По мере того как до Холлистера доходил смысл сказанного, улыбка на его лице таяла.
      – Грязная игра…
      Теперь пришел черед Коллина улыбаться:
      – Быстро схватываете, мистер Холлистер.
      – С вашей стороны было неумно признаваться в этом. – В голосе Холлистера послышались предостерегающие нотки.
      – Вот тут я совершенно не согласен с вами, – беззаботно сказал Коллин. – Видите ли, мы с моей партнершей собрали огромное количество доказательств… как бы помягче выразиться… неэтичных методов ведения вами своих дел. – Перейдя к более детальному изложению содержания некоторых компрометирующих Холлистера документов, Коллин с удовлетворением отметил, что тот в шоке. – Таким образом, генеральный прокурор будет иметь все основания надолго упрятать вас за решетку.
      Лицо Холлистера побелело как мел.
      – Что вам от меня нужно? – сквозь зубы процедил он.
      Коллин снял маску.
      – Думаю, догадаться об этом вам будет не слишком трудно. – Он повернулся к Эшли. – А как ты считаешь, моя бесценная партнерша?
      Эшли медленно сняла маску, наслаждаясь потрясением, которое отразилось на лицах Холлистеров, когда они узнали ее.
      – Считаю, что ты прав, уважаемый партнер.
      – Вы… – Клаудиа не сводила с нее изумленного взгляда.
      Эшли торжествующе улыбнулась:
      – Я же говорила, что мы еще встретимся. В аду.
 
      У нее никак не укладывалось в голове, что это на самом деле произошло. Даже сейчас, на пути в аэропорт, с Робертом, сидящим между ней и Коллином на заднем сиденье лимузина, Эшли не могла поверить, что Бредли и Клаудиа Холлистер сдались безо всякой борьбы. Теперь опека над сыном перешла к ней на совершенно законном основании. Коллин оказался прав целиком и полностью.
      Коллин. Он сидел, окутанный плотной завесой молчания, глядя на проносившиеся мимо автомобили или на что-то еще, доступное только его зрению. С момента отъезда из Морского Утеса Эшли услышала от него не больше десяти слов. Хотелось бы знать, о чем он сейчас думал, что чувствовал? Она не забыла его признания в любви и не сомневалась, что оно было искренним. И все же на протяжении трех последних дней не раз складывалось впечатление, что всякая эмоциональная связь между ними оборвалась. Этим утром они вместе отправились к Холлистерам, чтобы забрать Роберта, и Коллин выглядел так, словно душа его умерла в процессе борьбы за то, что принадлежало ему по праву. Он казался таким… бесчувственным. Эшли сомневалась, испытывал ли он хотя бы крошечную частицу той боли, которая разрывала ей душу. Неужели он собирается просто сказать ей «Прощай», зная, что они могут никогда больше не увидеться?
      Их время истекает, в ужасе осознала Эшли, когда лимузин остановился у входа в аэропорт Кеннеди. Да, так и есть, это прощание. «Боже, какая несправедливость, – с горечью думала она, с трудом сдерживая слезы. – Мне всегда казалось, что после Брендона никого другого быть не может. И вот теперь, едва найдя, я теряю…»
      Припарковавшись на стоянке аэропорта, водитель выбрался из машины и открыл перед ними дверцу. Пока он доставал из багажника вещи и передавал их носильщику, Коллин помог выйти Эшли и Роберту.
      – Осторожнее, – негромко сказал он, поддерживая ее за руку. – Ничего не забыла?
      – Все при мне, – ответила Эшли. – Я люблю тебя, Коллин.
      – Я тоже люблю тебя. Хотя чего оно стоит, это чувство…
      – Для меня оно дороже всего, – мягко сказала она.
      – Знаешь, ты единственная женщина, кроме моей матери, которая приняла меня таким, как я есть. – Коллин нежно поцеловал Эшли.
      – Мне и не хотелось бы, чтобы ты был другим. – Слезы сбежали с уголков ее глаз и заструились по щекам. – Я никогда не забуду тебя.
      – Я тоже.
      Эшли прикусила нижнюю губу, чувствуя, что она дрожит.
      – Ты в самом деле решил распрощаться со мной?
      – Думаю, так будет легче для нас обоих.
      Их взгляды встретились.
      – С каких это пор ты начал искать легких путей? – Внезапно голос Эшли зазвучал почти холодно.
      – Я думаю прежде всего о тебе.
      Выходит, причина всего – она!.. Нет, вынести такое было выше сил Эшли. Эта последняя капля переполнила чашу ее терпения.
      – Какого черта! Мое благополучие – только предлог, и ты не хуже меня знаешь об этом!
      – Эшли… – Коллин попытался урезонить ее и тем лишь подлил масла в огонь.
      – Ты просто трус, Деверелл! – взорвалась она, уже не думая о том, сколько людей вокруг слышат ее. – Ты можешь скользить по канату на высоте тысячи футов над землей, или убегать от вооруженных охранников, или даже сражаться со всем преступным миром, но ты боишься любви! Ты готов потерять ее, лишь бы не рисковать!
      – Эшли…
      Люди изумленно глядели на них, но ее это уже не волновало. После всего пережитого за последние полгода она не желала сдаваться без боя. Проклятие! Если Коллин и покинет ее сейчас, пусть по крайней мере знает, что она о нем думает.
      – Как ты собираешься провести оставшуюся часть своей жизни, Коллин? Прячась от самого себя?
      Желваки заходили у него на скулах.
      – Здесь не место устраивать сцены, – негромко, но жестко сказал он.
      Эшли глубоко, разочарованно вздохнула и ответила голосом, в котором звучала покорность:
      – Ты абсолютно прав. Это бессмысленно. – Повернувшись, Эшли вместе с сыном зашагала ко входу в аэропорт, но потом резко остановилась и снова посмотрела на Коллина. – Я уже любила, как тебе известно. Гибель Брендона едва не убила меня, и все же страх возможной потери не помешал мне полюбить снова. Наши отношения с Брендоном многому меня научили. В частности, тому, что за любовь стоит сражаться. Любовь – единственное в жизни, ради чего можно рискнуть всем, даже если она и далека от совершенства. Очень жаль, что, несмотря на свою склонность к рискованным предприятиям, ты так и не понял этого!
      Коллин не ответил. Никакие его слова или поступки ничего не изменили бы. Убежденность в том, что его действия правильны и соответствуют интересам их обоих, по-прежнему не покидала Коллина. Молча он следил взглядом, как Эшли скрылась за стеклянной дверью и исчезла из его жизни – почти в том же самом месте, где почти год назад вошла в нее. Потом Коллин сел в машину и кивнул Гаррисону.
      – Поехали.
      – Вы уверены? – спросил Гаррисон, с сомнением глядя на хозяина.
      – Уверен, черт побери! – взорвался Коллин. – А теперь – вперед!
 
      Борясь со слезами, Эшли стояла в длинной очереди, дожидаясь проверки своего багажа и проездных документов. Она знала, всегда знала, как Коллин относится к прочным взаимоотношениям, но это не помешало ей надеяться, что их любовь окажется сильнее. Что она изменит его позицию, сломает давно сложившийся стереотип пусть даже в самую последнюю минуту. Однако теперь стало ясно, что Эшли ошибалась, и осознавать это было больнее всего. Любви оказалось недостаточно – для Коллина по крайней мере.
      Все эти месяцы она жила только надеждой. Сначала, когда у нее отобрали Роберта, теплилась надежда, что в конце концов справедливость восторжествует и сын снова будет с ней. Когда этого не произошло, на пути Эшли возник Коллин, и с новой силой вспыхнула спасительная надежда. Эшли поверила, что он искренне хочет помочь ей, что их план сработает. А затем была надежда на то, что любовь сломает эмоциональные барьеры, возведенные Коллином вокруг себя, и удержит их с Эшли вместе, несмотря на то что теперь у них нет ни общего врага, ни общей цели. И вот эта надежда рухнула. Эшли сделала все, что могла, но проиграла.
      Человек, стоявший перед ней, отошел в сторону. Эшли заняла его место у стойки и протянула билеты. Следя взглядом за клерком, вводящим в компьютер ее данные, она вспомнила, как Коллин колдовал за клавиатурой своего собственного компьютера. Переводил деньги из банка в банк, вводил вот эти самые данные, заказывал для нее билеты…
      Для него существовала только одна жизнь – на краю бездны. Он буквально расцветал, чувствуя грозящую опасность. Что ожидает его дальше? Удастся ли ему стать администратором, день за днем проводить за письменным столом? «У меня нет выбора, – так он сказал. – Это мой долг».
      Все эти годы им владела единственная страсть – жажда мести. А теперь не стало и ее. Не стало ничего, кроме ноши, которую ему никогда не хотелось взваливать на свои плечи. Теперь он понимал, что должен делать, но по-прежнему не знал, чем хотел бы заниматься.
      Эшли стало безумно жаль Коллина. Чувство долга все-таки оказалось сильнее, но там, вдали, у горизонта, ему не светил даже крошечный огонек счастья. Если бы только он мог понять…
      Эшли вымученно улыбнулась, забирая у клерка свои документы.
      – Приятного полета, сеньора, – сказал он по-итальянски.
      – Grazie.
      Эшли взглянула на сына, робко жавшегося к ней среди огромной толпы посторонних. Мальчику пришлось через многое пройти, скорее всего его еще долго будут терзать ночные кошмары. Потребуется немало времени, чтобы справиться с ними. И кто знает? Вдруг он, как и Коллин, так никогда и не научится ни доверять, ни любить? Да поможет ему в этом случае Бог.
 
      На скоростном шоссе по дороге в Морской Утес машины ползли буквально бампер в бампер. Коллин в одиночестве сидел на заднем сиденье лимузина, полностью погрузившись в свои мысли и не замечая ни бурлящей реки машин вокруг, ни бесконечного гудения автомобилей. Он думал об Эшли, о том, как в этом самом аэропорту впервые встретился с ней. Она показалась ему тогда чертовски красивой – во всем черном, с бледным лицом, обрамленным черным мехом, со сверкающими темными глазами… Эшли была прекрасна при любых обстоятельствах, но в гневе просто неотразима! Он использовал ее в своих собственных эгоистических целях, но она никогда не оставляла его равнодушным, затрагивая какую-то струну, скрытую глубоко внутри.
      Ему припомнилось все. День, когда она проиграла апелляцию в суде, то, как ему хотелось успокоить, защитить ее тогда… День, когда он учил ее использовать «воровской провод», какой необыкновенно сексуальной выглядела она в тот раз и как он хотел ее… Их первую ночь любви, как она сама пришла к нему и как выглядело ее обнаженное тело в полумраке спальни… День, когда он учил ее притворяться слепой, то, как она разозлилась, узнав, что насыпала в миксер питьевой соды… И то, что произошло сегодня в аэропорту. Никогда, проживи Коллин хоть сто лет, ему не забыть выражение гнева и боли в ее глазах. И это онзаставил ее страдать! После того, что им пришлось вместе пережить, после того, как они стали столько значить друг для друга, он нанес ей удар в самое сердце. И не только ей, но и себе.
      Он любил Эшли, хотя никогда даже не подозревал, что способен на такое чувство по отношению к женщине. И все же оставался вопрос: что Коллин мог предложить ей? Конечно, огромный дом в Морском Утесе со всеми его сокровищами. На каждый день недели новый автомобиль и самые прекрасные драгоценности в мире. И он с удовольствием занимался бы с ней любовью снова и снова. Но для такой женщины, как Эшли, этого было недостаточно. Она хотела стабильности. Всемогущий Бог, она наверняка хотела иметь еще детей! А Коллин очень сомневался, что сможет хотя бы выносить присутствие детей в доме. Но, что важнее всего, Эшли хотела полной отдачи – все или ничего. И вот этого Коллин и не способен был дать ей.
      «Чем ты собираешься заниматься дальше, Коллин? Всю оставшуюся жизнь прятаться от самого себя?»
      Может, так и есть и он действительно прячется от самого себя? Может, все прошедшие годы оставили на нем такую печать горечи и цинизма, что, даже желая любить, он не способен на это?
      «Ты просто трус, Деверелл! Ты можешь скользить по канату на высоте тысяча футов над землей, или убегать от вооруженных охранников, или даже сражаться со всем преступным миром, но ты боишься любви!»
      Коллин закрыл глаза. Эшли права. Он – трус и прячется от самого себя. Он любил ее, но боялся рисковать, боялся неудачи. Боялся не оправдать ее ожиданий – или своих собственных. Любовь – единственное, что он не готов поставить на кон.
      Мысли одолевали Коллина, не давая ему покоя. Его судьба была решена в тот момент, когда он победил Холлистера. Ему все-таки придется управлять «Интерконтинентал ойл», ведь он добился контроля над компанией. Больше некому, и значит, у него просто нет выбора. Не такой жизни он хотел для себя, но это его долг.
      Внезапно будущее показалось Коллину чертовски унылым. Если уж на то пошло, будущее, в котором отсутствовала Эшли, другим быть и не могло. По крайней мере с ней он чувствовал себя живым. По крайней мере еще сегодня утром ему было ради чего вставать. И может быть – только может быть…
      – Генри, поворачивай обратно у следующего перекрестка!
      Всю дорогу от автомобиля до стойки отлетающих в Италию он бежал.
      – Пассажиры этого рейса уже приглашены на посадку, – покачал головой клерк.
      – Какой выход?
      Клерк назвал номер. И Коллин снова побежал, прокладывая путь сквозь толпу и не замечая ничего вокруг, пока не остановился у выхода с указанным номером.
      В первый момент он не увидел Эшли. Неужели она в самолете?.. Нет, вон она – опустилась на колени у самого выхода и разговаривает с сыном.
      Коллин бросился к ней и схватил за руку.
      – Мне нужно кое-что тебе сказать! – закричал он, оттаскивая ее от выхода.
      Эшли испуганно и непонимающе смотрела на него.
      – Коллин! Что с тобой, ради Бога?
      – Я люблю тебя! – Один взгляд на лицо Коллина объяснил Эшли все, что стояло за этими словами. – Я хочу жениться на тебе… если ты не против!
      Она слушала его, приоткрыв рот.
      – Если я не против? – Эшли заплакала и засмеялась одновременно. – Дурак! Сумасшедший, просто безумец какой-то! – Она прильнула к нему, не обращая внимания на перешептывающихся пассажиров. – Тебе известно, что ты ненормальный?
      – Это надо понимать как «да»?
      Эшли закивала головой, не думая о том, что краска течет по ее щекам.
      – Да! – счастливо закричала она.
      – Думаешь, тебя устроит унылая жизнь жены административного работника? – Коллин достал из кармана носовой платок и вытер ей щеки.
      Откинув голову, Эшли рассмеялась от всего сердца:
      – У меня такое чувство, что жизнь с тобой будет какой угодно, только не унылой —чем бы ты ни занимался.

      – Мне ужасно не хочется уезжать отсюда, – сказала Эшли Коллину, когда они рука об руку прогуливались вдоль аллеи, выложенной разноцветными плитками. – Последние месяцы были такими мирными…
      – Угу. – На его лице заиграла удовлетворенная улыбка. – Ты имеешь в виду – по сравнению с последним годом, так я понимаю?
      – Вот именно, – не спуская взгляда с Роберта, вприпрыжку бегущего по аллее впереди, Эшли положила голову Коллину на плечо. В конце концов ночные кошмары остались позади, и ей ужасно не хотелось, чтобы что-то нарушило мир и покой, обретенные на итальянской Ривьере.
      – Теперь, когда Бредли Холлистер уже за решеткой, нет смысла задерживаться здесь. Ни один суд в стране не отнимет у тебя – у нас! – Роберта, а долг призывает меня вернуться домой. Первоочередными делами занимается Билл Мак-Никол, но я не могу рассчитывать на то, что это будет продолжаться вечно.
      – А как там Джастин? – спросила Эшли. – Что ни говори, он держал в руках бразды правления компанией по меньшей мере десять лет.
      – Нет, моему дорогому братцу я больше не доверяю, – ответил Коллин, и в его голосе послышалось сожаление, когда он перевел взгляд на яхты в гавани. – Хорошо, что Джастин и не настаивает. В конце концов, все эти годы он был всего лишь козлом отпущения для людей Холлистера. И если у него есть желание снова оказаться в управленческом кресле, пусть докажет, что ему можно доверять. – Коллин помолчал. – И тебе, любовь моя, пора снова заняться искусством. Или ты больше не хочешь рисовать?
      – Очень даже хочу. – Эшли помолчала, любуясь своим обручальным кольцом, усыпанным бриллиантами и сапфирами. – Но я подумываю кое о чем еще… Что, наверно, не следует откладывать… Если ты, конечно, не будешь возражать.
      Коллин вопросительно поднял бровь.
      – И что же это?
      – Я подумываю о том, чтобы подарить Роберту сестричку или братика. Скажи прямо, тебе хотелось бы иметь собственных детей?
      – Ты что, пытаешься в свойственной тебе хитроумной манере сообщить мне о том, что дело уже в шляпе? – удивился Коллин.
      – Нет, пока еще нет, – засмеялась Эшли. – Но мне кажется, об этом стоит подумать.
      – Может быть, может быть… Я никогда не задумывался об этом прежде, но уж если заводить семью, то, по-моему, она должна быть большой.
      – Постой-ка… – Теперь Эшли удивленно воззрилась на него.
      Коллин лукаво улыбнулся и сказал поддразнивающим тоном:
      – В нашем роду, как тебе известно, двойняшки не редкость. Может быть, сначала два мальчика, потом две девочки…
      – Ну уж нет! Если хочешь иметь второй комплект, ищи способ самому производить их на свет! – Оттолкнув руку Коллина, Эшли засмеялась и бросилась бежать. – С сегодняшнего дня ты уж лучше спи на кушетке!
      – Ничего не выйдет! – закричал он, догнал ее и, схватив, крепко обнял и поцеловал. – Женщина, я собираюсь позаботиться о том, чтобы в ближайшие несколько лет ты была очень занята…
 
      Деврис стоял у окна в своем кабинете, рассеянно глядя на величественные силуэты нью-йоркских зданий на фоне закатного неба. У него на столе лежала газета, в которой во всех деталях сообщалось о судебном процессе и приговоре, вынесенном Бредли Холлистеру и нескольким другим заправилам преступного синдиката. Джастин Деверелл, бывший председатель совета директоров «Интерконтинентал ойл», был оправдан, но управление компанией взял на себя второй из братьев Девереллов, Коллин. Он еще не появлялся ни на одном заседании совета директоров, однако теперь, когда Джастин был официально отстранен от управления компанией, приезд Коллина ожидался со дня на день. Газета предрекала, что в ближайший год внимание биржевиков будет приковано к «Интерконтинентал ойл». В особенности в свете событий, происшедших за последнее время.
      Деврис до сих пор не смог бы внятно объяснить, чем именно он руководствовался, позволив Коллину Девереллу ускользнуть у него между пальцами, когда, казалось, оставалось только сжать руку. Просто что-то, скрытое в глубине души – может быть, все тот же внутренний голос? – настойчиво шептало, что, несмотря на сложившееся прежде впечатление, этот человек не преступник.
      Глубоко вздохнув, Деврис взял со стола чашку и сделал большой глоток остывшего, горького кофе. Достал телеграмму, полученную несколько недель назад, и в тысячный раз перечитал ее:

      С ПРОШЛЫМ ПОКОНЧЕНО ТЧК НАСТАЛО ВРЕМЯ СТАТЬ РЕСПЕКТАБЕЛЬНЫМ БИЗНЕСМЕНОМ И СЕМЕЙНЫМ ЧЕЛОВЕКОМ ТЧК ХОТЕЛОСЬ ЧТОБЫ ВЫ ПЕРВЫМ УЗНАЛИ ОБ ЭТОМ ТЧК
      ДЕВЕРЕЛЛ