Глава 13

Единственный человек, еще не имевший четкого мнения относительно желательности возвращения в Зиод, был Маст. Во время мучительного разговора Амара вытащила из Маста всю его историю о побеге с Ледлайда, об удивительных свойствах костюма Педера Форбарта. Она слушала с явным недоверием, презрительно усмехаясь. Совершенно очевидно, что половине она не поверила, не снизойдя даже до какого-нибудь замечания или комментария. С тех пор он кокетливо старался установить с Амарой приятельские отношения, чтобы она замолвила словечко в его пользу по возвращении в сферу власти Директората. Он был уверен, что она может выхлопотать ему прощение. Амара откровенно потворствовала этим надеждам, но великодушия не проявляла, когда доходила очередь до подведения итогов.

— Но ты не так уж много полезного сделал для экспедиции, не так ли? —строго сказала она, когда корабль готовился совершить посадку на Селене.

— Ну, а помните, я вам помог в работе на Курдоке, — напомнил с надеждой Маст. — Когда ваши переводчики не могли разобраться с идиомой?

— Гм… Едва ли этого достаточно, чтобы простить двадцать лет на Ледлайде.

— Не напоминайте мне больше об этой дикости, — жалобно сказал он. —Сравните мой срок и то нарушение закона, которое было довольно ничтожным в сравнении с наказанием.

— Степень виновности уже установил суд. Я не собираюсь об этом спорить. Ты ведь хочешь выторговать прощение, а не пересмотр дела.

«Сука, — выругался про себя Маст. — Я бы ее…» Мысли его в этом месте утеряли четкость — он не смог вообразить что-либо достаточно ужасное, чтобы сквитаться с владычицей, матриархом корабля «Каллан». Отправив по видеосвязи разрешение на "полностью свободное” передвижение, подтвержденное Министерством Гармонических Отношений, «Каллан» опустился на космодром города Иомондо. В течение часа люди Амары готовились к вылазке в город. Маст уныло слонялся неподалеку от трюма-шлюза, стараясь найти подходящий случай, чтобы доказать свою полезность.

Никто не обращал на него внимания. Как только отворились двери, Маст отправился осматривать Иомондо самостоятельно. Как везде на Кайане, никаких формальностей или представителей власти в порту не было. Дорога вела прямо в город.

Если Селена когда-то и представляла климатическую или геологическую проблему, то ее уже давно, видимо, решили. Воздух был свежий, теплый, целебный. Но было что-то двойственное в ощущении этого места, какой-то искусственный покой, что-то тревожащее, неуместное, выпадающее из ритма. Воздух был пропитан розовым светом тихого заката. Легкие дуновения ветерка доносили запах лаванды. Непривычные чирикающие звуки доносились со всех сторон, эхом отдаваясь от головокружительных, искривленных, воздушных плоскостей, составлявших основу архитектурного стиля города.

Маст поискал в небе солнце Селены. Его, вернее, их, он нашел довольно низко над горизонтом на юге. Одна из компонент двойной звезды была темно-красной и побольше, другая — бело-голубая и поменьше, обе имели несколько размытые очертания. Это означало, что времена года на Селене должны тянуться столетиями. Обитаемые планеты двойных звезд обычно имели орбиты с большим радиусом.

Какое сейчас было время года? Весна? Лето? Осень? Вероятно, зима, решил Маст.

За чертой города начинался лес. Если это действительно был лес. Маст видел оливковое зеленье, волнующиеся бахромы, словно темное море, на фоне которых поднимались закручивающиеся башни. Птицы с роскошными плюмажами лилового и серебристого цвета взлетали из глубин леса, совершая петли и круги над всем Иомондо. Создавалось впечатление огромного открытого птичьего зоопарка. Птицы были всех размеров. Некоторые — очень большие.

Маст прищурился всматриваясь — может, это были люди в костюмах птиц? Имелись и крошечные пичужки, метавшиеся туда-сюда. У них были длинные блестящие тонкие клювы, специально, чтобы доставать нектар из орхидей.

Казалось, эти длинные клювы указывают на неизвестные загадки.

Нижний, поверхностный уровень Иомондо был белого цвета. Над этой белой поверхностью поднимались закручивающиеся башни, воздушные плоскости, мучительно повисшие без видимой поддержки воздушные коридоры, создавая открытую раму-сеть.

Самая подходящая аналогия, которую подыскал Маст — огромная детская площадка с каруселями, горками и прочими головокружительными аттракционами и представлениями на открытых площадках. Зрелище было совершенно ошеломляющее и неожиданное для глаз. Он не мог разобраться в смысле множества происходящих, внешне не связанных сцен вокруг. Это что?

Карнавал? Праздник? Или вся эта фантастика — нормальный деловой день? Из-за угла здания показался местный житель — индивид с идиотской ухмылкой на широком курносом лице. Облачение его состояло из сапог со стальными носками, розовых широчайших штанов, на широких голубых подтяжках, видных из-под свободной куртки, беспрепятственно хлопавшей вокруг его могучего торса. Картину деревенского хулигана завершала старая соломенная шляпа. Он шагал широко, наклонив торс вперед, сунув большие пальцы рук за подтяжки. Завидев Маста, он преградил ему путь.

— А! Стиляга! — заухмылялся хулиган. — А ну! Покажи мне стиль! — Он принялся месить грудь Маста кулачищами, наполовину в шутку, наполовину всерьез.

Маст сделал шаг назад, заслоняя руками лицо.

Но внезапно хулиган оставил его в покое. Его внимание привлек новый объект слева от Маста. Маст тоже обратил взор в ту сторону. Женщина шла по белому тротуару, направляясь к закручивающейся башне неподалеку. Длинное грациозное платье придавало ее движениям гибкость и плавность, словно она была ивовой веткой на ветру. Ветерок относил в сторону от лица, погруженного в романтические мечтания, в грезы, газовую вуаль.

Хулиган спрятал в задний карман соломенную шляпу, заменив ее совершенно другим головным убором. Это был тканевый шлем-гало со скромным панашем и декоративной золотой окантовкой. Хулиган надел его и аккуратно поправил. При этом он претерпел поразительную трансформацию. Исчезла воинственная грубость. В глазах появился свет ума. Спина распрямилась, черты лица преобразились в своеобразную маску. Это был теперь совсем другой человек.

Одновременно он преобразовал свою куртку-шемиз в иной тип одежды. Исчезли аляповатые подтяжки и оскорбительная неприличная пряжка ремня… Теперь на нем был полосатый гелиотроп в серебряных и кобальтовых тонах. Эти цвета придали розовым штанам более благородный, темный оттенок, а их покрой теперь казался вполне элегантным.

Преобразовавшись в саму элегантность, недавний сельский забияка направился на приступ нового предмета своего внимания, представившись со всей полагавшейся галантностью. Маста он, кажется, совершенно позабыл. Маст двинулся дальше, смешавшись с разнообразно одетыми пешеходами.

Возле открытой платформы он задержался, чтобы посмотреть, что там происходило. Под ритмичную пульсирующую музыку молодые люди исполняли почти ритуальный дергающийся танец. Их плотно облегающие одежды в стиле барокко сверкали кругами, арабесками из золотого и серебряного шитья, светящимися синтетическими драгоценностями. Внезапно они все одновременно замерли, хлопнув в ладоши поднятыми над головами руками. Платформа — на самом деле летающая коробка — быстро поднялась и, набирая скорость, унеслась вверх. Только сейчас Маст заметил, сколько было в Иомондо таких летающих решетчатых коробок, управляемых силовыми лучами, планирующих между сюрреалистически закручивающихся башен, создавая внешне случайный, не имеющий смысла узор. В каждой воздушной коробке происходило нечто таинственное, какая-то сцена, не похожая на сцену в другой подобной коробке.

Стоявшая неподалеку от Маста женщина в золотом и пурпурном наряде тропической птицы с красивым пушистым плюмажем вдруг радостно вскрикнула и поднялась в воздух, потащив за собой огненный шлейф. Маст проследил взглядом ее траекторию, когда она, как ракета, пронеслась над всем городом, исчезнув где-то над дальним краем. Маст надеялся, что она приземлилась благополучно.

В центре Иомондо была большая открытая площадь. Маст оказался там как раз во время, чтобы стать свидетелем необычного массового феномена. Все присутствующие вдруг начали собираться в толпу, повернув лица в одном направлении. Все лица, мужские и женские, мгновенно стали одним коллективным лицом. Ритуальный танец: все вместе шаг назад, все вместе шаг вперед, шаг назад…

Потом так же необъяснимо, как и началось, массовое помешательство исчезло. Каждый пошел своей дорогой или занялся непонятной деятельностью в одной из множества небольших группок.

Маст пришел к выводу: здесь в большей степени, чем в других кайанских мирах, развитие эволюции человека пошло по непредсказуемому необратимому пути. В зиодском смысле люди здесь уже не были людьми. Это было скопище актеров, играющих роли в странных развлечениях и пьесах, наугад, случайно, не имеющие больше никаких видимых сознательных направлений в своей повседневной жизни.

«Одежные роботы», — подумал он. Хотелось бы знать, что скажет об этом Амара.

Педер не мог полностью проникнуть в психологический замысел Фрашонарда, в соответствии с которым сарториал создал пять своих костюмов. Эта система не соответствовала той, по которой обычный психолог разделил бы пять типов качеств человеческой расы: было ясно, что именно такая схема легла в основу того множества, которое составляли пять костюмов.

Учтивая вежливость Педера, стальная воля Отиса Велда, сухость и ирония Фамаксера, атлетическая ловкость Ци Амороза Карендора и несколько отстраненная невозмутимость Полона Там Трайса — но это были лишь только внешние, бьющие в глаза характеристики. Полный спектр характера каждого костюма был бездонным, бесконечным, как и набор оттенков человеческих качеств. Но выбраны они были в соответствии с концепцией, чуждой общепринятому понятию о человеке, плюс в разной степени необычное понимание человеческих возможностей.

В комнате с цветными окнами, сквозь которые проникал лиловый свет, пятеро стояли друг против друга, как вершины пентаграммы. Педер ощущал их единство, словно они были разными органами одного человека.

— Осталось одно, последнее путешествие, — сказал Трайс.

— И начнется эра новой, дивной вселенной.

— Как мы туда отправимся?

— Я познакомился со сборщиком урожая, — сказал Отис Велд. — Он нас доставит на место. Он знает координаты.

— Эти люди занимаются своим ремеслом крайне скрытно. Их никогда не заставишь взять пассажира, — заметил Педер.

— Нам он отказать не может. Я знаю, где он прячет корабль. И он нас возьмет.

— Тогда зачем ждать? — легким тоном спросил Карендор. — Отправимся сейчас.

Все согласились с ним. — Да. Отправимся сейчас.

Они покинули здание. Впереди шагал Отис Велд.

Реалто Маст остановился перекусить и освежить горло. Именно в этот момент он заметил Педера в группе людей, где было еще четыре человека, одетых, насколько он мог судить, в точно такие же костюмы.

Маст остановился у киоска, где купил себе порцию сладкого золотого хлеба и стакан сока из черной смородины. Продавец киоска был облачен в костюм пирата с кожаной заплатой на глазу. Он говорил на архаичном диалекте, подтверждая свои слова помахиванием игрушечного силового пистолета. Но Маст расплатился без всяких споров.

Педер как раз уходил под величественную решетчатую аркаду. Маст, проглотив последний кусочек пирожного, помчался за ним, удивленно выкрикивая имя бывшего компаньона:

— Педер, что ты здесь делаешь?

Педер остановился, бросив искоса взгляд на удаляющиеся спины спутников. Казалось, он совсем не удивился, встретив Маста.

— Рад за тебя, Реалто. Ты расширяешь свой кругозор, путешествуя, —сказал он. — Но теперь тебе нужно прилично одеться.

— Что? Но ведь этот фрок ты сам для меня сделал, Педер. И трюом, твоя работа. — Маст уперся руки в бока, чтобы продемонстрировать эту работу.

— Жалкие тряпки. Ты заслужил лучшего. Ты должен одеваться как Фрашонард. И ты будешь так одеваться, Реалто. Мне нужно идти сейчас. У нас есть одно важное дело. Когда вернусь, то я дам тебе кое-что получше, чем это рванье.

— У тебя здесь дела, Педер? Куда ты собрался? — Он пытался найти какую-нибудь тему для разговора, чтобы задержать Педера. — Амара Корл считает, что эта планета — источник культуры Кайана.

Педер улыбнулся:

— Это не так, Реалто. Источник далеко отсюда. Это святое тайное место.

— О? — Маст широко раскрыв глаза, в изумлении смотрел на Педера. — Расскажи еще что-нибудь об этом.

Но Педер уже ушел, не обращая внимания на остальные вопросы Маста. Маст стоял изумленный и ошарашенный. Этот странный чирикающий и щебечущий город с лиловой хрустальной атмосферой, массовым психозом… Что-то здесь происходило. Но что?

Осторожно, стараясь не выдать себя, он двинулся вслед за группой сарториалов.

— Ты в этом уверен? — нахмурилась Амара, подозрительно глядя на Маста.

Но сейчас она уже сама могла убедиться на основе первых рапортов своих «зондов», что Иомондо был безумным городом.

— Я передал вам слова Форбарта, — сказал Маст. — Они отлично согласовываются с вашей теорией. И кроме того, что здесь делает Форбарт? Что он задумал? И я уже говорил, у него костюм необычный. Почему старались кайанцы достать его обратно с Кира? Я совершенно уверен, что они вернулись туда именно за этим костюмом. А тут их стало сразу пять, целая шайка.

Он все еще не мог отдышаться — так быстро пришлось ему бежать, в спешке вернуться на «Каллан». Он проследовал за Педером и его группой за пределы города. В лесу, в тайном месте, они вошли в старый космический грузовоз, спрятанный под листьями гигантских папоротников. Рядом Маст обнаружил замаскированный склад, полный странного, жесткого, растительного волокна. По его мнению, все это составляло части одной картины. Он был определенно уверен, что Педер был обречен на загадочную одиссею с того самого момента, когда в первый раз надел костюм.

— Это возможно, — проговорила тихо Амара. — Другие культуры тоже имеют святые места: рощи, здания, города, даже континенты. Их местоположение держат в секрете и никогда не позволяют посещать их чужакам. Почему бы не быть секретной планете?

— Педер что-то еще странное сказал.

— Что же это было?

— Он сказал, что когда вернется, то оденет меня, как Фрашонард. Фрашонард — историческая личность. Самый великий кайанский сарториал.

— Костюм, очевидно, что-то вроде тотема, — сказал Эстру. — Наверное, надев его, получаешь право войти в священную рощу.

Амара кивнула:

— Быть может, костюм — часть какого-то квазирелигиозного ритуала, который совершается на тайной планете. Эх, мы были так близко и упустили шанс. — Амара постаралась вспомнить ее короткую встречу с Форбартом на Берраже — не заметила ли она чего-то необычного в его костюме. Нет, насколько она могла припомнить, костюм выглядел совершенно ординарно.

— Во всяком случае, вы могли бы по крайней мере локализовать источник проссима, — сказал Маст. — И если вы вообще собираетесь что-нибудь обнаружить, то не теряйте сейчас времени. Я чуть не задохнулся, так спешил обратно. Еще немного промедлите и уже никогда не засечете корабль.

Кроме них, шестерых, на борту больше никого не было. Комбайн-сборщик лежал в пустом грузовом брюхе трюма. Но команда, обычно управлявшая им при сборке, сейчас осталась на Селене. Капитан даже не знал, почему эти люди хотели посетить источник благополучия их гильдии. Во всяком случае, он не боялся, что они хотят попользоваться этим богатством — зачем им, одетым в само совершенство, иметь что-то еще? Когда о его предательстве узнают — а это было неизбежно, — он будет наказан, он уже сейчас мог считать себя мертвецом. Но он почему-то не мог найти в себе силы противиться их воле, хотя это означало измену самой глубинной тайне Гильдии Сборщиков.

Грузовоз проскользнул сквозь облачное скопление рубиновых солнц. За облаком скрывался пыльный пустой район, где лишь местами искрились одинокие солнца с планетами, представлявшими собой в основном лишь аморфные кучи камня. Район был слишком захолустный, бедный, чтобы привлечь чье-то внимание. Но именно здесь, как и во многих других неподходящих местах, вселенная решила удивить. Корабль-сборщик устремился к небольшой одинокой планете, крутившейся у тусклой мелкой звездочки. Планетные системы рангом повыше вполне могли бы использовать эту планету как одну из своих лун: воды на ней было мало, атмосфера спокойная, рельеф плоский. Но за миллионы и миллионы лет одинокого существования силы эволюции не оставили эту планетку на произвол судьбы. Во время случайной встречи с Реалто Мастом Педер в мгновение ока уловил через сознание Маста информацию об открытиях и теориях Амары Корл. Встреча дала ему понять, что уникальная кайанская культура произошла от необычной культуры планеты Совья. Он так же узнал о теории второго импульса, встречного воздействия, дополняющего первое. Он улыбнулся — эта женщина весьма умна. Она очень близко подошла к истине. Кайан действительно был как магнитное поле, растянувшееся между двумя полюсами: Совьей — древним прототипом, домом косможителей и мрачным крошечным миром, к скудной поверхности которого они сейчас приближались. Но в одном важном вопросе Амара допустила ошибку. Никогда эта планета не имела никаких контактов с Совьей. Просто, она была источником удивительной ткани, проссима.

Грузовоз, работающий на ретроактивном режиме двигателей, плавно опустился в пропитанную тусклым мягким светом атмосферу планеты. Педер, стоявший внутри смотрового пузыря, видел пространство проссимовых зарослей, протянувшихся на мили и мили, как гигантский упругий моховой ковер тускло-зеленого цвета, местами продырявленный насквозь выступами голой скалы.

Глядя на непритязательные зеленые коврики проссима, трудно было поверить, что эти растения разумны.

Странная форма разума. Неразумная в общепринятом смысле, и все-таки обладающая разумом.

Природа, как правило, разводит свои творения по противоположным полюсам: положительный и отрицательный заряды, север и юг, вещество и антивещество, силы притяжения и отталкивания, мужской пол и женский.

И разум она создала двух типов: активный и пассивный.

Человеческое сознание было активным типом разума. Человек думает, планирует, воображает, действует. Само восприятие в мозгу человека — уже акт. Воспринять — значит набросить на видимый объект сетку понимания этого объекта. Можно простить человеку заблуждение, что его тип сознания единственный в природе. Животная нервная система, обладающая притягательной логикой, и разум, не имеющий этой силы мысли и действия, —это может показаться несоответствием в терминах. Какие качества могут компенсировать такой убийственный недостаток? Человек, скорее всего, не распознает пассивный разум, если столкнется с ним, как, фактически, не смог он распознать в растении, из которого прялся проссим, носителя такого пассивного сознания.

Проссим не обладал энергией действия или способностью создавать концепции. Его волокнистая растительная структура-носитель воспринимала реальность не с помощью акта опознания, но путем совершенно иного типа химической и ментальной реакции, природа которой позволяла лишь пассивный тип принятия поступающих данных, неселективно и немодифицировано. Проссим не размышлял над тем, что воспринимал, он просто воспринимал вселенную как таковую, без дальнейшего конструктивного процесса.

Будучи таким «подслушивающим» приемником падающих со всех сторон излучений, проссимовая поросль в течение миллионов лет купалась в потоке информации извне; поросль эта отмечала движения небесных тел, бурную хаотическую энергию солнц, слабо доносящееся эхо использующих радио цивилизаций, танцующий полет космических частиц, невидимых человеческому глазу, но на ином уровне восприятия вносящих особую жизнь во все мироздание. Проссим воспринимал весь электромагнитный спектр, космические лучи, релятивистские электроны, нейтринные и тахионные потоки, а также другие, неизвестные человеку типы излучений, носителями которых были частицы почти ментальной природы.

Проссим почти ничего не знал о других биологических формах, не считая родственных и живущих вместе с ним бактерий и флоры родной планеты. Проссим за миллионы лет не сформировал ни одной мысли. Но у него была память, внутри которой существовал своего рода селективный порядок, однако принципом упорядочения были сами впечатления. Воспринимающее сознание, как всегда, имело негативную полярность. Оно не могло совершить решающего прорыва к концепциям воображения. И еще в меньшей степени могло прийти оно к идее осознанного действия.

Однако эта идея, благодаря редчайшей случайности, пришла.

Это был тот «один из миллиардов» шанс, который мог больше никогда не повториться в истории творения. Началось все с посадки кайанских исследователей на проссимовую планету. Кайанцы с их ориентированным на одеяния мышлением быстро распознали сарториальный потенциал проссима. Через несколько лет проссимовая ткань была уже использована в миллионах экземплярах одежды, ее носили по всему обитаемому Рукаву Цист.

Наверное, ни что другое, кроме использования его для одежды этой культуры одежного фетишизма, не могло принудить проссимовое растение осознать присутствие во вселенной активного разума. Хотя личности проссим иметь не мог — личностное сознание является уникальной принадлежностью активного разума, — микроскопические фибры, из которых состоял проссим, оказались отличными ментальными проводниками. Даже после сборки урожая и перевозки за сотни световых лет они сохраняли способность к восприятию. Обработанные, вплетенные в другие ткани они исполняли функции молчаливых зеркал для нервной системы носителей одежды, оставаясь в связи с родительской массой на планете, спрятавшейся за экраном края Рукава Цист багровым скоплением в пылевой зоне.

Чем больше становилось одежды из проссима, тем сильнее проссимовый лес втягивался в дела людей. Волей-неволей, но он воспринимал природу «поступка», «мысли», «стремления», пусть даже и на расстоянии. Смутно, но он начинал понимать, что эволюция провела его вокруг пальца.

В восприятии проссимового леса произошел микроскопический, но качественный скачок.

Лес сформировал план.

Новый мир активного разума магнетически манил его. Автоматически проссим воспринял и главную цель кайанской философии: открыть все возможные пути развития сознания. Не было ничего для проссимового типа существования, что не было бы открыто для материального восприятия, недифференцированным восприятием всего, что случайно попадало в воспринимающее поле проссима. Проссим задался целью проникнуть во все углы и закоулки удивительно новой вселенной, которая была теперь ему открыта. Но достигнуть этого проссим мог лишь косвенным, опосредованным путем, деля новое сознание с человеческими существами, одевая людей и, в конечном итоге, контролируя их поведение. К этому выводу в первую очередь проссим пришел также опосредованно, используя мыслительные способности человека. Проссим решил, что нужно создать двойственное сознание, пассивное и активное одновременно. Человечество и проссим образуют противоположные полюсы совместной системы, в которой очень скоро проссим станет доминирующим партнером.

Чтобы добиться этого, проссим должен был стать одеждой всего человечества. Но простая одежда — этого было недостаточно. Необходим был целый костюм, сделанный так искусно, чтобы он охватывал всего человека. Проссим решил, что пять таких костюмов создадут гамету человеческого потенциала для всего вида.

Требовалось лишь одно предварительное условие: костюмы должны были «созреть», врасти в носителей, зафиксировать качества, которые потом следовало передать растительной основе проссима. Костюмы должны пожить в обществе людей, впитать тысячи разнообразных взаимодействий, после чего, как следует «пропитанные», они вернулись бы к источнику.

Такова была стратегия, претворенная в жизнь с помощью гения сарториального искусства, несравненного Фрашонарда.

Самая необычная судьба, когда-либо угрожавшая разумному виду, была близка к кульминационной развязке своего начала. Корабль опускался все ниже, и картина эта становилась все яснее для Педера, передаваемая электромагнитным полем ментального воздействия, окружавшим проссимовые джунгли. Роль передатчика-приемника играл костюм Фрашонарда.

Грузовоз опустился на зеленый ковер проссима, слегка поскрипывая, передавая вес корпуса упругим зеленым коврикам. Потом была долгая пауза, пока Педер не услышал жужжание и звон снизу, означающие, что двери трюма открываются.

Внутренний люк обзорного пузыря раздвинул свои створки-диафрагмы.

Остальные уже стояли в галерее, ожидая его: Велд, Фамаксер, Амороза Карендор, Полон Там Трайс. Педер даже заметил удивленное багровое лицо капитана, которому не терпелось увидеть, что произойдет дальше, хотя он единственный практически не имел понятия о том, что происходило.

— Мы должны выйти из корабля, — сказал Педеру Отис Велд.

— Конечно.

Вместе с остальными Педер прошел по коридору галереи, спустился по железным ступенькам в грузовой трюм.

Двери люка опустились в виде лесенки прямо на зеленую растительность. Пятеро прошли мимо стоявших в стороне комбайнов, приостановились на пороге люка. Местность была залита тусклым, но странно мягким прозрачным светом. До самого горизонта уходили подобные папоротнику заросли проссима. Грунт был практически плоским. Равнина была плоская, но казалась короткой —горизонт планеты был близок. Плоская, ровная и капустно-зеленая растительность. Педер поднял взор к небу, фиолетовому, с блестками звезд. Вытянутое звездное скопление, отрезавшее этот район от Кайана, тоже было хорошо видно — оно серебристым облачком светилось в центре небосвода. Пятеро элеганторов покинули корабль. Капитан остался на пороге люка, глядя им вслед. Корни проссимовых ковриков уходили глубоко в каменистую почву, сами коврики были иногда до нескольких ярдов толщиной, упруго пружинили под ногами. Педер смотрел под ноги, облаченные в изящные лавандового цвета туфли из проссимовой искусственной кожи. Ему казалось, что он с огромной высоты смотрит на гигантский лес. Шелестящие узорчатые листья были гигантскими кронами, стебли папоротникоподобного проссима с крошечными цветками скрывали мириады крошечных стран, в которых тоже были зеленые лесные глубины.

Они молча шли несколько минут, отойдя на некоторое расстояние от корабля. Потом одновременно остановились. Словно во сне, они медленно опустились на ковроподобную зеленую массу. На мгновение у Педера возникло ощущение, что он лежит на травке, на лугу, в солнечный летний денек.

Потом проссимовая поросль словно открылась, принимая его. Он погружался в проссим, хотя, скорее всего, лишь благодаря собственному весу, поскольку проссим, Педер это знал, не способен был на самостоятельные физические акции.

Он повернул голову, обнаружил, что небо над ним затеняет огромный папоротниковый лист проссима. Вблизи его зелень приобрела маслянистый оттенок, переходя у стебля в жемчужный цвет, а крошечные цветки горели, как иголочные драгоценности. Он теперь видел, что растение, непримечательное с расстояния в несколько шагов, на самом деле содержало поразительное количество структур. Имелись бесчисленные крошечные семенные коробочки, из содержимого которых делалась собственно проссимовая пряжа. Были грибообразные маленькие спороносицы, разбрасывающие семена-споры. И каждый ажурный листок был сделан из бесчисленного множества остроконечных и листочкообразных структур, поразительного разнообразия очень тонких, изящных, антеннообразных, спиральных, вихреообразных, веерообразных. «Антенны. Это и есть они», подумал Педер. Но мысли теперь очень медленно приходили к нему. Он раздевался, двигаясь не по собственной воле, рывками, поспешно, избавляясь от костюма и от белья, словно под воздействием нервного припадка.