Терранова-ди-Сибари – маленький невзрачный городок, скромно притулившийся у входа в узкую долину, которая глубоко вдается в скалистые горы Калабрии на юге Италии. Из этой долины течет река Крати – она прорезает поперек аллювиальную долину, после чего впадает в юго-западном углу залива Таранто в море. За горизонтом лежат Крит и Египет.
      Неподалеку от этого городка немногочисленные развалины древнегреческой колонии Фурии, известной в истории как место, в котором последние годы своей жизни прожил Геродот.
      Археология пришла в этот регион в начале 1879 года, когда Франческо Каваллари начал полевые исследования района, ища следы давно исчезнувшего города. На землях, относившихся к средневековому поместью, он заметил низкое плато, где-то около мили в поперечнике, которое, казалось, было усеяно могилами. Среди них были четыре кургана высотой до тридцати футов, которые скрывали, по его предположению, древние захоронения. Он сделал вывод – оказавшийся в действительности верным, – что ему удалось обнаружить кладбище древней Фурии. Он решил начать свои раскопки с больших курганов.
      Когда с вершины самого южного кургана была убрана земля, обнаружился слой покрова из пепла, остатки ритуально сожженного жертвоприношения. Под ним проступил еще один слой земли; ниже был второй слой пепла, оставшийся после еще одного, более раннего, жертвоприношения. Всего обнаружилось восемь слоев пепла, присыпанных сверху землей, свидетельствовавших о том, что во время погребения были совершены повторные ритуальные жертвоприношения: покойного предали земле с почестями, подобающими герою. Наконец, в самом низу кургана, Каваллари обнаружил гробницу – небольшое, но прочное прямоугольное сооружение, выстроенное из тяжелых каменных блоков.
      В воскресенье 23 марта 1879 года Каваллари, в присутствии представителей местной власти и толпы зевак, торжественно вскрыл гробницу. Внутри находился мужской скелет, обращенный лицом на восток, а рядом с его головой была тонкая золотая пластина, сложенная, как выяснилось, девять раз. Когда ее раскрыли, она оказалась чуть более тридцати одного дюйма в длину и почти дюйм в ширину; внутри ее Каваллари обнаружил вторую сложенную пластину – размером примерно два на один дюйм. Обе золотые пластины содержали текст, написанный архаическими буквами, относившимися к четвертому веку до н. э. Самое удивительное, что этот текст давал указания умершему в манере, более присущей древним египтянам, нежели древним грекам.
      В декабре того же года был раскопан еще один курган. В нем были найдены три каменные гробницы, все они явно относились к разному времени. Внутри каждой гробницы находился скелет, точно так же обращенный лицом на восток. И у каждого скелета, около правой руки, была небольшая тонкая пластина из золота, также с нанесенным кратким текстом.
      С тех пор были обнаружены или опознаны другие примеры этих надписанных золотых пластин. У английского коллекционера, жившего в Риме, была одна такая, найденная в Южной Италии в восемнадцатом столетии. Еще шесть были найдены в центральной части Крита. Две были обнаружены в могилах в Фессалии, в Греции. В 1969 году еще одна такая пластина была найдена в могиле женщины в местечке Гиппоний – ныне Вибо-Валентия – по другую сторону гор от Фурии, на побережье Тирренского моря. Спустя шестнадцать лет еще две были найдены в Фессалии, на этот раз в форме листьев плюща. В общем итоге было обнаружено семнадцать пластин, все, за исключением одной, датируемые третьим или четвертым веком до н. э.
      Тексты, нанесенные на эти пластины, давали указания покойным, с тем, чтобы они не заблудились во время путешествия по другому миру. Они также обещали конечную награду – бессмертие. По своему стилю и содержанию они отчетливо походили на тексты египетской «Книги мертвых». В тех и других сквозит одна и та же, объединяющая их главная тема: что хранители преисподней останавливают и испытывают душу умершего и что душа заявляет о своем тождестве с одним из богов или одной из звезд. На одной из пластин, найденных в Фессалии, умерший человек восхваляется как: «О счастливый и блаженный, ты будешь богом, более не смертный». Такое сходство не могло быть просто случайным совпадением. Археологи неохотно признали, что эти золотые пластины доказывали существование ранних и тесных культурных связей между Древним Египтом и греками, в особенности в колониях Южной Италии.
      В результате картина греческого культурного наследия стала немного более сложной.

      Не нужно удивляться существованию таких связей. Мы склонны забывать, как легко перемещались люди – и их идеи – в древние времена. Ученые, торговцы, ремесленники, строители – все путешествовали то туда, то сюда, через каждую границу, по каждому морю. Греки, в частности, имели тесные связи с Египтом; в 570 г. до н. э. фараон Амасис разрешил им основать целый город, Навкратис, в качестве торговой базы в дельте Нила. Он даже позволил им строить свои собственные храмы.
      Но задолго до этого времени, по крайней мере с 700 г. до н. э., греческий остров Самос уже поддерживал прочные торговые отношения с Египтом. При Амасисе эти отношения особенно окрепли, а купцы с острова тоже обосновались в Навкратисе. Вскоре после основания этого города, около 558 г. до н. э., на Самосе поселился, взяв в жены местную женщину, финикийский торговец из Тира. Их ребенку суждено было стать одним из самых влиятельных философов в истории человечества – знаменитым Пифагором. Выросши, он, как и многие его соотечественники самосцы, принялся много путешествовать. Но, в отличие от них, он делал это ради знаний, а не ради торговли: он становился посвященным в сакральные таинства каждой культуры, с которой знакомился.
      Пифагор начал свои странствования в раннем возрасте, когда отец отправил его на учебу в Тир, в Финикию. Он пробыл там до двадцати двух лет, когда отправился в Египет, где затем многие годы жил и учился. За это время он выучился читать иероглифы, что включало в себя и знания их символического толкования – загадочный вопрос, по поводу которого современные египтологи хранят странное молчание.
      В 525 году до н. э. персидский царь Камбиз предпринял поход на Египет, и Пифагор, в числе многих других, был угнан в качестве пленника в Вавилон. Однако, оказавшись там, он вскоре начал заниматься с зороастрийским магом. Спустя несколько лет ему позволили уехать, и сначала он посетил Крит, а потом Грецию. В конце концов, около 518 года до н. э., он приехал в Южную Италию, в залив Таранто, где основал свою знаменитую школу, сперва в Кротоне, а позднее дальше к северу на побережье – в Метапонте.

      Многое из того, чему учил Пифагор, было знакомо египтянам: что душа бессмертна и что мертвые путешествуют к звездам. Он также учил о переселении душ – о чем Геродот открыто говорит как о египетском веровании – и о памяти прошлых жизней.
      Учение Пифагора было основано на вере в динамическую гармонию Вселенной, вечно меняющуюся парадигму, которая буквальным образом может быть услышана как созвучие музыкальных нот, которое сам Пифагор якобы способен был слышать. Большинство других людей, объяснял он, не способны слышать его потому, что не привыкли к этому: музыка эта создается постоянным движением планет и звезд, и она никогда не прерывается контрастирующим периодом тишины, который бы мог сделать ее более явственной.
      Подход Пифагора к познанию был мистическим. Он основывался на откровении. Но чтобы получить этот божественный дар, человек должен был очиститься. Этим и мотивировалось вступление в его аскетическую общину. Прежде всего, Пифагор видел в себе целителя – как тела, так и души. В частности, он исцелял посредством музыкальной гармонии. И в этом отношении Пифагор был весьма практичен: он не проводил никакого разграничения между ролью целителя, мага или философа. Он немало отличался от поздних греческих философов, которые были олицетворением интеллектуальной теории, далекой от практических вопросов.
      Пифагор учил не при помощи рассудочных построений, а используя символизм, так как полагал это наилучшим средством выражения мистической истины. К тому же такое символическое учение могло быть опубликовано и все равно оставаться тайным; уразуметь его могли только те, кто имел правильное понимание. Как мы увидим, именно так обстоит дело с алхимией.
      В годы жизни Пифагора – и позднее – в Египте произошли глубокие перемены. Персидское владычество с 525 по 404 год до н. э. открыло страну для разных влияний – от зороастрийского до вавилонского. Едва минуло 200 лет после этого, как вторглись греки под водительством Александра Великого; к тому времени империя греков простиралась на восток вплоть до Индии. И таким образом в греческий мир проник и индийский мистицизм – ведический и буддистский.
      Ко времени строительства великой библиотеки в Александрии, столице греческого Египта в третьем веке до н. э., город являлся плавильным котлом для мистических религиозных культов. Одновременно Египет продолжал сохранять свои собственные древние и эзотерические учения, запечатленные в «Книге мертвых», «Текстах саркофагов» и «Текстах пирамид».
      Из этого плавильного котла, этого тигля, вышла алхимия.

      Алхимия, как мы ее знаем, впервые, судя по всему, появляется в трудах Болоса, гражданина Мендеса, города в западной части дельты Нила. Он умер около 250 г. до н. э., при жизни став очевидцем правления царей Птолемея I и II и основания Александрийской библиотеки. У Волоса мы находим два великих мистических направления в их сочетании. С одной стороны, он был увлечен эзотерической традицией Египта, в особенности магической ее составляющей – его сочинения содержат многочисленные заклинания, которые требуют использования звука и контроля дыхания. С другой стороны, он был приверженцем пифагорейского учения и целительства, несмотря на то, что Пифагор умер за 200 с лишним лет до него.
      Болос из Мендеса считался активным пифагорейцем. Он исповедовал убеждение, что материя во всем своем бесконечном разнообразии является не более чем поверхностным восприятием лежащего в основе гармонического единства. Как следствие этого он считал, что формы материи текучи, что одна форма может быть превращена в другую – свинец, к примеру, может быть изменен в золото. При этом он не был только мистиком; он приобрел практические навыки в химии и металлургии.
      Одним словом, Болос из Мендеса являлся решающей фигурой как для переноса пифагорейских традиций в Египет, так и для последующего развития того, что стало известно как алхимия. И этому суждено было соединиться с позднейшими герметическими сочинениями – Книгами Гермеса, – которые и сами объединяли египетские и пифагорейские мистические темы. Возможно, они даже напрямую обязаны Болосу и его соратникам. Но на данный момент это может быть только догадкой. Его истинная роль могла бы стать яснее, если бы у нас имелся полный текст написанной им книги, носившей название «Физика и мистические вопросы». К сожалению, сквозь тысячелетия до нас дошли только ее фрагменты.
      Сочинения Болоса показывают его как умного и честного человека, неизменно руководствовавшегося самыми высокими побуждениями, – правда, среди своих учеников он, видимо, слыл за довольно консервативного человека. В одном из фрагментов книги он жалуется на «молодых», которые отказываются верить в достоинства искусства, которому он учит, – вопль бессилия и разочарования, который с тех самых пор мог бы относиться к любой эпохе и к любому наставнику.
      По таким отрывкам Болос предстает очень человечной фигурой, эдаким, пожалуй, древним эквивалентом университетского профессора или церковного пастора: консервативный, действующий из лучших намерений, внушающий доверие к разделяемым им убеждениям. Тем сильнее испытываемое нами потрясение, когда выясняется, насколько недолюбливают его современные составители научных трудов по античности. К примеру, профессор Питер Фрейзер, автор в остальном увлекательного исследования об Александрии времен греческого правления, горестно сетует на то, что Болос был главной силой, стоявшей за «упадком александрийской и в действительности греческой науки». Что же такое сделал Болос, чтобы вызвать подобную враждебность? В любом случае греческая наука вряд ли еще существовала в то время; Гиппарху, Герону и Птолемею еще только предстояло родиться. Что же на самом деле вывело из равновесия профессора Фрейзера?
      Ответ в том, что тут мы касаемся очень чувствительного момента для академического мира, который привел к замутнению философского «водоема», из коего происходит Волос. Говоря без обиняков, мистическая философия пугает представителей ортодоксальной науки. На мгновение стоит обратиться к причинам того, почему это так.

      Идеи создают системы верований-убеждений, и именно эти последние способны вызывать имперские авантюры, массовые движения и войны.
      Системы верований-убеждений весьма похожи на компьютерную программу: они служат средством обработки и интерпретации данных – в данном случае явлений наблюдаемого мира, – но сами по себе ни истинны, ни ложны. Это функция исключительно данных, самих явлений.
      Может разразиться гром и сверкнуть молния; в ту же самую ночь может умереть царь. Значение этих событий зависит от того, какой системы верований или убеждений придерживается человек. Во многих культурах совпадение грозы со смертью царя считалось доказательством неудовольствия богов, которых, следовательно, надо умилостивить с помощью какого-то ритуала. В других – гроза рассматривается как буквальная причина смерти царя, а в этом случае всякое ритуальное задабривание было бы слишком запоздалым. В третьей системе события считаются произвольными, случайными, несвязанными и лишенными вообще какого-либо значения. Эта последняя интерпретация присуща нашей современной системе верований-убеждений, поощряемой и подкрепляемой наукой.
      Современный мир в немалой степени может рассматриваться как выражение системы убеждений, созданной древнегреческим философом из Афин Аристотелем. Ибо именно он первым выдвинул идею о том, что только разум способен открыть подлинную природу нашей реальности. Разум, понимаемый как использование интеллектуальных построений, логики, дедукции, скепсиса и всех остальных подобных процессов. Аристотель не видел никакой ценности в откровении.
      Христианство, которое, казалось бы, должно придерживаться противоположного взгляда, также находится под огромным влиянием подхода Аристотеля. В тринадцатом веке его философия была обвенчана с церковной догмой Фомой Аквинским; в последующее столетие была создана теологическая модель, которая существует и доныне.
      Но реальность охватывает больше того, что мы способны увидеть, потрогать, измерить, взвесить и зафиксировать каким-то привычным образом. Существует и та часть нашей реальности, которая находится за пределами нашего физического мира, так называемая область метафизического или сверхъестественного; та часть, которая охватывает явления, называемые нами божественными.
      Догматическая теология склонна ограничивать божественный аспект строго оговариваемыми ею сферами. Другие же религиозные учения внушают мысль, что божественное не может быть так строго локализовано; вернее сказать, что оно пронизываетвсякую область творения – как физическую, так и метафизическую. И более того, что эта божественная часть существования может напрямую переживаться всяким человеком – через откровение – при надлежащей подготовке или соответствующих условиях жизни.
      Такие воззрения излагались Пифагором. И Платоном. И Болосом из Мендеса. И герметическими учениями. Разумеется, они оказываются в полной оппозиции к воззрениям Аристотеля и его последователей.
      Дабы подкрепить наследие Аристотеля, были предприняты согласованные – и, в общем, успешные – попытки разобщить, изолировать и вообще оспорить все факты, которые могли бы свидетельствовать о том, что в рамках непрерывной философской традиции могло сохраняться откровение. В результате такие фигуры, как Пифагор и Болос из Мендеса, представляются личностями-одиночками, бесплодно гребущими против течения истории, главная сила которого полагается в разуме, логике и рациональности.
      Это отнюдь не так. Наоборот, пример Болоса из Мендеса показывает, что древняя мистическая традиция, основанная на откровении, но имеющая практические цели и идущая в основном от Пифагора (который сам черпал из египетских, вавилонских и зороастрийских источников), не только выжила, но и была сохранена в течение веков, чтобы, в конце концов, прийти в Египет, где она расцвела в почве, уже подготовленной собственными магическими и мистическими учениями.
      Болос из Мендеса не был каким-то внезапным и спонтанным явлением; он являлся частью длительной пифагорейской традиции, которая по большей части игнорировалась историей. К тому же эта традиция не только продолжилась после Волоса, но и стала расширяться и распространяться. Нередко она получала выражение как алхимия или как сочинения Гермеса Трисмегиста. Несмотря на отсутствие письменных текстов, можно не сомневаться в том, что она выжила, имея свидетельства алхимика Зосимоса. Он жил 500 с лишним лет спустя в Панополе, городе на берегу Нила в Верхнем Египте, носящем теперь название Ахмим.
      Согласно Зосимосу в эти 500 лет алхимическая традиция тайно сохранялась в египетских храмах.

      Около 300 г. н. э. Зосимос написал подробную энциклопедию алхимии; отдельные ее разделы существуют до сих пор. Но это была только часть его труда: ему приписывалось еще двадцать восемь книг. Такая продуктивность наводит на мысль о большей стабильности, чем было на самом деле, ибо времена были далеко не спокойными, особенно для действующего алхимика. Годы жизни Зосимоса совпали с глубокими переменами в Римской империи. Империя перешла от разнузданного язычества времен Диоклетиана (284—305) к христианству при императоре Константине. Оба императора нанесли большой вред изучению алхимии. Диоклетиан настолько невзлюбил ее, что приказал собрать все тексты, упоминавшие об алхимии, и сжечь. А стоило на месте язычества утвердиться христианству, как и оно осудило это древнее искусство.
      Зосимос сообщает ряд очень любопытных сведений о месте алхимии в Древнем Египте. Несколько раз он подчеркивает важную роль жрецов в сохранении традиции в тайне. Он прямо упоминает о «тех жрецах, которые держат копии алхимических книг в своих храмах».
      Он указывает, что все, кто занимался алхимией – куда бы он включил и химию, – служили фараону и не имели права работать по собственному усмотрению. Кроме того, царским указом им запрещалось предавать огласке какие-либо из алхимических секретов. Вот почему, поясняет Зосимос, сохранилось так мало сведений, касающихся истории этого искусства.
      Во времена Зосимоса алхимию, несомненно, все еще практиковали, по крайней мере, в некоторых храмах. Он сообщает о своем посещении древнего храма в Мемфисе, чтобы внимательно осмотреть находившуюся там алхимическую печь. Из других источников также известно, что жрецы Мемфиса были знамениты в античности как своей алхимией, так и своими познаниями в магии, которым они, видимо, учили в подземных усыпальницах. Христианский теолог святой Иероним, живший пятьдесят с лишним лет спустя, писал, что даже в его дни об их оккультных познаниях все еще ходила широкая слава.
      Алхимические секреты были запечатлены в храмах в зашифрованном виде, с использованием тайных знаков или символов. Зосимос пишет, что они были начертаны на «стелах во тьме и глубине храмов символическими иероглифами», прибавляя, что даже если бы кто-то и осмелился пробраться в храм и прочитать эти тексты, то это не помогло бы ему, ибо «если бы он пренебрег ключом, то он не смог бы расшифровать иероглифы…».
      Это приводит на память замечания, сделанные по поводу Пифагора; они обнаруживаются в сочинении святого Порфирия епископа Газского, который писал примерно в то же время, что и Зосимос. Порфирий описывает три типа письма, использовавшихся древними египтянами: обычный стиль, иероглифы и символическое письмо. Тот факт, что два не связанных между собой, но живших в одно время автора высказывают одинаковые утверждения о «тайном» толковании египетского письма, снова поднимает вопрос о том, почему египтологи хранят такое упорное молчание по этому вопросу. Возможно, подобные надписи были найдены, но были ошибочно поняты и переведены археологами, не способными отличить символический план от буквального.
      Зосимос был увлеченным и весьма сведущим алхимиком-практиком. В своих сочинениях он также обнаруживает детальное знание химии, в ее современном значении, и описывает самые разные области технологии, которая была доступна работнику древней лаборатории.

      Алхимики упорно трудились в своем ремесле. Ими, без сомнения, были разработаны многие из известных технологических приемов и лабораторных методов работы с веществом.