Темный победитель (№4) - Властелин моего сердца

– Ты отдал мне Баддерсли, – сказала Мадлен.

– Имение уже принадлежало тебе. Она задумчиво смотрела на него.

– Ты дал деньги для его спасения. Он слабо улыбнулся:

– Это тебя задевает? Ты сможешь вернуть мне долг, когда имение начнет давать прибыль.

Мадлен распустила шнурок и раскрыла кошелек. Заглянув туда, она вынула два браслета, подобных тому, что украшал его руку, но по размеру меньших, как раз на нее. На каждом была выгравирована причудливая птица, инкрустированная драгоценными камнями.

– Спасибо. Они прекрасны, – сказала она. – В жизни не видела такой изысканной работы.

– Они принадлежали моей бабушке, Годиве, графине Мерсийской.

Они стояли рядом, испытывая неловкость. В нормальном браке здесь уместен был поцелуй, но это не их случай.

Мадлен отвернулась и положила браслеты вместе с собственными драгоценностями. Потом она отперла сундучок со специями и осмотрела его содержимое. Часть она переложила к своим лечебным снадобьям, другие оставила на месте, отложив немного для кухарки. Эмери ушел.

Глава 13

С прибытием Хью дела пошли значительно лучше. Раньше вечерние трапезы проходили в молчании, потому что Эмери и Мадлен почти не разговаривали, а Жоффре был и так застенчив. Хью де Фер, однако, показал себя гениальным собеседником. А поскольку в его историях речь шла всегда о войне и сражениях, в разговор включались и остальные двое мужчин. Мадлен была рада, что пришел конец тягостному молчанию, да и, прислушиваясь к этим рассказам, она стала лучше понимать мужа.

Эмери с удовольствием включался в обсуждение теории или тактики, но становился циничным, если речь заходила о героизме, и отмалчивался, когда начинали подсчитывать убитых. Хью – тот просто упивался сражением, его глаза сияли. Эмери же становился серьезным.

«Как печально, – думала Мадлен, – что мужчинам такого происхождения, как Эмери, в этом мире приходится выбирать только между кольчугой и сутаной».

Она сомневалась, что ему подошла бы монашеская жизнь, хотя кровопролитие ему явно претило. Теперь еще больше она молилась о том, чтобы в Англии воцарился мир и они могли спокойно жить, она и ее муж, заботясь о земле и защищая своих крестьян. Но когда до них дошли вести о схватках короля с мятежниками, она поняла: это такая же несбыточная мечта, как и то, что однажды ночью муж снова придет к ней, шепча слова любви.

Мадлен и Эмери по возможности избегали друг друга, но пришел день, когда уже нельзя было тянуть с ремонтом хранилищ. Она нашла Эмери на восточном земляном валу, где он орудовал лопатой вместе с дюжиной других мужчин. Его волосы, слипшись от пота, свисали тонкими прямыми прядями, и на нем ничего не было, кроме свободных штанов до колен и башмаков. Он перестал носить свое золото, и его рука была прикрыта только выпачканной в земле повязкой.

Его штаны держались низко на бедрах, и его великолепный торс еще раз предстал перед ее глазами. Он блестел от пота, а не от речной воды, но она все равно его узнала. Подтверждением служила голубая отметина на левом плече. Сможет ли она когда-нибудь, с горечью подумала Мадлен, пробежаться языком по ложбинке на его спине?

Кто-то известил его о приходе жены, и он обернулся, воткнул лопату в землю и спрыгнул к ней.

– Да? – спросил он.

Мадлен смотрела на грубые шрамы на его левом плече. Они не только портили красоту его тела, но и говорили о его близкой встрече со смертью.

– Что же с тобой случилось?! – спросила она.

Он поднял руку и потер шрам.

– Тебе не хватает опыта общения с воинами. Удар топора в битве на Сенлаке. Ты оторвала меня от работы, чтобы осмотреть мои шрамы?

От этого упрека Мадлен похолодела.

– Ты не должен так сильно напрягать руку. И мне нужны мужчины для ремонта кладовых.

– Моя рука в порядке, и все мужчины нужны здесь, чтобы завершить строительство защитных сооружений. Может быть, потом. – Он повернулся и хотел уйти.

– Потом может быть слишком поздно. Что толку возводить укрепления, если зимой все мы умрем с голоду?

Он обернулся.

– Попридержи язык! – Но тут же добавил: – Я пришлю двух человек.

Эмери вернулся к работе, и Мадлен какое-то время наблюдала за ним, беспокоясь за его плечо и запястье. Его правая рука зажила. Мадлен понимала, что повязку он носит только для видимости, чтобы не надевать браслет на такой тяжелой работе. А с этим плечом он уже прожил почти два года и должен хорошо знать, что может себе позволить. Беспокойство о его здоровье только напомнило ей об их отчужденности.

Но теперь у нее были рабочие. И власть. Правда, Эмери настаивал на ее формальной покорности ему, но он позволял ей свободно распоряжаться в замке и поддерживал ее авторитет.

У Мадлен вошло в привычку часто и неожиданно обходить кухни, чтобы пресекать любые попытки обмана или расточительства. Она лично следила за сбором остатков пищи и их распределением между неимущими. На косые взгляды и невнятные проклятия кухонной обслуги Мадлен не обращала внимания. Пожалуй, она находила в этом некоторое утешение. Не было уже той жгучей ненависти, как прежде. В их хмурых взглядах проскальзывало сдержанное уважение.

Так же относились к ней и служащие в замке женщины – ткачиха Альдреда, швея Эмма, Хильда, занимавшаяся стиркой. Они угрюмо подчинялись.

Однако когда они вместе выполняли тонкую работу, ей хотелось бы менее гнетущей обстановки. В монастыре во время шитья бывали перерывы, когда разрешалось поговорить. При дворе Матильды дамы за вышивкой беззаботно болтали. Здесь же, стоило ей войти в комнату, как стихали все разговоры. Она была страшно одинока.

Однажды она приказала высечь одного из поваров. С досадой она вспомнила клятву никогда не применять кнут в Баддерсли, но этот человек крал цыплят для продажи, а ведь все они боролись за выживание, за то, чтобы вообще уцелеть. Здесь не до сантиментов. С кухонной обслугой было особенно трудно. Ей было противно смотреть, как они жируют со своими семьями, тогда как остальные голодают.

Но и в этом случае порка не была жестокой, просто демонстрация ее воли. Она заставила себя стоять и наблюдать, как Хью выдает виновнику десять ударов. Потом она дала жене наказанного мазь для спины и понадеялась, что его пример послужит предостережением для других.

Эмери присоединился к ней, когда экзекуция прошла наполовину. Он не стал вмешиваться, но, когда все кончилось, поинтересовался:

– В чем он провинился?

Она рассказала, он кивнул и удалился, но на лице его явно читалось недовольство. Может, он не одобрял ее методы поддержания дисциплины? Тем же вечером она спросила его об этом. Но он сказал только:

– Ты полностью распоряжаешься домашней прислугой, пока не проявляешь излишней жестокости.

«Зачем, – устало подумала Мадлен, пытаясь его понять, – раз уж вся жизнь, все дни и ночи твердо расписаны надолго вперед».

Но дела шли все лучше. Палисад был достроен, крепкий и надежный, ворота установлены на место, а рабочие трудились на башне. Эмери считал, что не стоит заниматься ею слишком много, лучше потом выстроить из камня. Кладовые были отремонтированы и начали заполняться.

Мадлен временами слышала пение в рабочих комнатах и в полях. В деревне оказалось много детей. Они работали в хозяйствах, но часто, играя, носились, постоянно путаясь под ногами.

Но никакие улучшения не принесут пользы, если Мадлен не удастся заготовить продукты на зиму. Летом даже плохо обработанные поля и запущенные огороды Баддерсли могли прокормить людей, но с наступлением зимы только ее предусмотрительность позволит им всем остаться в живых. Можно пойти по легкому пути, ожидая от мужа постоянной поддержки деньгами. Но его состояние небезгранично. Эмери отдал ей это имение и предоставил полную свободу управлять им. Господь свидетель, она с этим справится!

Мадлен распорядилась сушить большую часть урожая гороха и бобов и обдумывала, какие бы еще растения заготовить на зиму. Она понимала, что им следует сохранить до зимы все, что возможно. Однообразие пищи в темные зимние месяцы обычно приводит к слабости, потере зубов и зрения. Но и в ожидании холодов людям нужно получать вдоволь сытной и полноценной пищи, чтобы вступить в это тяжелое время года как можно более сильными. Мадлен отчаянно нуждалась в помощи и совете, но даже если Эмери и разбирался в таких вещах, она не могла обременять его лишними заботами.

Она присела отдохнуть на скамейку возле часовни, когда страж на палисаде прокричал, что видит приближающихся путников. Должно быть, это были простые люди, раз об их прибытии дозорный не оповестил сигналом рога. Мадлен поднялась и направилась к воротам.

Две запыленные фигуры проворно двигались по дороге. Когда они подошли ближе, стало понятно, что обе молодые, крепкие женщины – монахини. Было видно, что они пришли издалека, хотя и передвигались легко. Когда Мадлен подошла приветствовать их, ее поразило, какие у них ясные веселые глаза. И еще оказалось, что они близнецы.

– Добро пожаловать, сестры. Можем мы предложить вам что-нибудь?

Обе женщины поклонились.

– Кров и стол, – сказала одна с широкой улыбкой.

Другая добавила:

– Мы пришли от настоятельницы Уилфреды, чтобы помочь вам.

Мадлен удивленно заморгала. Монахиня протянула ей пергамент.

– Я сестра Гертруда.

– А я сестра Уинифред.

Мадлен сказала, что рада их видеть. Она распорядилась, чтобы их вместе поместили в алькове, принесли им воды для умывания и накормили.

Письмо от настоятельницы Уилфреды содержало только представление двух монахинь, а также служило конвертом для другого, более длинного послания от еще одного человека.

Дорогая дочка!

Не могу выразить, как я счастлива, узнав, что Эмери женился, и как меня огорчает, что я остаюсь здесь, в Нормандии, в такой момент! Я уверена, что граф Гай медлит свозвращением домой не столько из-за того, что король нуждается в его услугах, сколько из-за нежелания встретиться со мной.

Я вложила в письмо записку для моего сына с настоятельным требованием привезти тебя в Гайяр, чтобы познакомиться со мной.

Однако из письма моего мужа (читая между строк), а также после встречи с бедной леди Селией де Пуисси у меня создалось впечатление, что в этом году тебе предстоит тяжелая работа в твоем хозяйстве. Судя по всему, эти беззаботные люди бросили тебя без компаньонки и без всякой помощи. Поэтому я написала моей сестре, Уилфреде, настоятельнице монастыря в Уидингтоне, и попросила ее послать к тебе двух монахинь для помощи в твоих трудах. Если они тебе не нужны или покажутся слишком назойливыми, ты сможешь вернуть их назад в любое время.

Знай, Мадлен, что мы рады принять тебя в свою семью, в которой ты обретешь любовь. По первому твоему слову мы поддержим тебя в любых твоих стремлениях. Это обещание распространяется и на мою английскую родню. Упомянув там мое имя, ты можешь попросить все, что тебе будет нужно, хотя я понимаю, что в эти трудные времена ты, может быть, сочтешь такую помощь не совсем удобной.

Заботься об Эмери ради меня. Он дважды был ранен с тех пор как мы расстались, и я беспокоюсь о нем. Меня утешает то, что ты обучалась искусству исцеления, но если тебе удастся убедить его хоть ненадолго вернуться домой, ко мне, ты сделаешь великое дело.

Твоя мать перед Богом,

Лусия Мерсийская де Гайяр.

Мадлен стряхнула набежавшую слезу. Сердечное, дружеское отношение к ней, страстное желание Лусии встретиться с сыном и сознание того, что теперь она обрела мать, растрогали ее. Мадлен взяла аккуратно сложенную записку и отправилась на поиски мужа. Он был в конюшне, что-то обсуждая с конюхом. Как только она появилась, он тут же подошел к ней.

– У нас гости, – сказала Мадлен. – монахини из Уйдингтонского монастыря, которым, очевидно, руководит твоя тетя. И тебе письмо от твоей матери.

Эмери взял записку и быстро прочел. Улыбка, мелькнувшая на его лице, много сказала Мадлен об отношениях Эмери с матерью.

– Она хочет познакомиться с тобой. Ты можешь отправиться в замок Гайяр, если хочешь.

– Одна?

– Я дам тебе свиту.

– Она хочет видеть и тебя тоже, – сказала Мадлен.

– Я пока еще не могу уехать.

– Тогда и я не поеду.

Мадлен опасалась, что стоит ей отлучиться, как он снова свяжется с мятежниками и закончит свои дни в цепях. Он стоял, постукивая пергаментом по пальцам.

– А зачем монахини?

– Чтобы помогать мне управляться с хозяйством.

Он одобрительно кивнул:

– Отлично задумано. Но раз они здесь, то можно обойтись без тебя. Я думаю, ты была бы рада вырваться отсюда.

– Баддерсли не тюрьма, милорд, а мой дом.

Она резко повернулась и зашагала прочь.

– Мадлен!

Она замерла, но не обернулась.

– Если передумаешь насчет поездки, – сказал он, – дай мне знать.

Он не остановил ее, когда она пошла дальше.

Было очень соблазнительно сбежать в Нормандию, где с ней бы носились как с новой дочерью. Но Мадлен не могла себе этого позволить.

С прибытием сестер Гертруды и Уинифред работы в Баддерсли значительно ускорились. Сестра Гертруда хорошо разбиралась в земледелии и вскоре привела имение в относительный порядок.

– Нет никаких оснований, – весело объявила она, – считать, что Баддерсли не получит прибыли от следующего урожая.

Первым делом она принялась за огород возле замка и поле за ним, расположенное ближе к деревне, которое должны были возделывать крестьяне для лорда. Состояние того и другого привело Мадлен в ярость. Даже при нехватке работников многое можно было сделать весной, чтобы летом получить урожай. Мадлен посадила там немного поздней капусты. Если ее удастся сохранить в летнюю жару, а зимние холода не придут слишком рано, у них будет зелень к столу на Рождество.

Сестра Гертруда одобрила это и посадила еще овощи, поручив младшим детям носить воду из ручья и поливать грядки. Она объяснила, что растения помогут всем им выжить зимой. К тому же она превратила это в игру, и дети веселились, наполняя канавки между грядками.

Сестра Уинифред была специалисткой по домашнему хозяйству и заготовкам. Она похвалила Мадлен и внесла в руководство кухней кое-какие улучшения, поддержав молодую хозяйку в ее намерении заняться сбором и заготовкой даров леса.

– Почти все можно сушить и потом использовать, леди Мадлен, – сказала Уинифред с лучезарной улыбкой. – Щедрость Господа безгранична.

Сестра Уинифред распорядилась половину молока перерабатывать в твердые сыры, которые надлежало бережно завертывать и хранить в холодном месте. Они с Мадлен решили, что более всего для этого подходит часовня. Там было холодно и безопасно. Отвечать за сохранность сыра Мадлен назначила двух надежных людей.

Отец Седрик охотно согласился предоставить им помещение для хранения продуктов.

– Христос дал людям вино в Ханнане, леди Мадлен. Он был бы счастлив дать им сыр в январе.

Сестра Уинифред умела сушить мясо, как и овощи. Она объяснила, что оно не так вкусно, как копченое мясо или солонина, но сохраняется дольше. Его можно истолочь в порошок и добавлять к вареному зерну или овощам, получая питательную кашу.

Мадлен чувствовала себя так, словно тяжелое бремя свалилось с ее плеч. Голод больше не угрожал им. Сестры никогда не унывали. Проблемы, приводившие Мадлен в отчаяние, казались им увлекательным состязанием. Они заразили всех обитателей замка своим жизнелюбием, и каждый работал, как никогда раньше.

В присутствии монахинь жизнь стала значительно легче и спокойнее. Они проводили много времени за работой, зачастую распевая при этом молитвы, а за вечерней трапезой всегда были веселы и охотно рассказывали забавные истории. И эти истории были вовсе не о войне.

Даже Эмери смягчился с прибытием сестер. Мадлен убедилась в этом, когда однажды вечером они уговорили его спеть песню. Он не брал в руки лиру со дня их свадьбы, хотя Жоффре и Хью время от времени просили его об этом. Мадлен глотала слезы, слушая его прекрасный голос.

Когда он отложил лиру, казалось, напряженность оставила его. Они с Мадлен все еще сидели за главным столом, тогда как монахини отошли и уселись у окна, чтобы воспользоваться последними лучами заходящего солнца для своей вышивки. Хью и Жоффре присоединились к другим мужчинам в зале, сравнивая способы заточки клинков.

В любой момент Эмери тоже мог подыскать предлог покинуть ее, но Мадлен чувствовала, что настало время, когда ей удастся найти в нем хоть немного доброты и участия.

– Как продвигаются дела на башне? – спросила она.

– Почти закончены. Она не сможет противостоять армии, но тогда здесь и ничто не устоит.

– Что еще нужно сделать для обороны?

По правде говоря, Мадлен это вовсе не интересовало, но она не могла придумать другую тему для разговора.

– Мы дополнительно укрепим стены. Кроме этого, можно предложить только ров с водой. Но захочешь ли ты отвести ручей?

– Я не знаю.

Его взгляд ясно говорил, что он попусту теряет время.

– Я имею в виду, – поспешно сказала она, – что мне не известно, как это отразится на деревне. Повлияет ли это на сток воды или на орошение полей?

Он выслушал ее с вниманием и оттенком уважения.

– Это действительно надо учитывать. Большинство нормандцев не стали бы беспокоиться по такому поводу. Обычно они предоставляют людям самим выпутываться, как те сумеют.

Мадлен увидела, что муж одобряет ее и даже восхищен ею. Она воспрянула духом.

– Я думаю, нам следует спросить жителей деревни на одном из их собраний. Сход, так они его называют?

– Да. – Он изучал ее, отхлебывая вино из кубка. – Ты не боишься стать немного англичанкой, спрашивая мнение крестьян?

– Я и есть англичанка, – сказала она твердо. – Здесь мой дом.

Он снова выпил. Мадлен подняла свой кубок, лихорадочно подыскивая новую тему для разговора.

– Как твоя рука? – спросила она.

Как только стало очевидно, что рана его заживает, Эмери сам перевязывал себе руку. Но сегодня он в первый раз надел браслет. Шрамы несколько исказили рисунок, но был ясно виден олень с прекрасными ветвистыми рогами. Когда-нибудь его узнают.

Она затаила дыхание. Ее превосходная работа может привести его к смерти. Неудивительно, что он не хотел, чтобы рану зашивали.

– Она заживает хорошо, – сказал он.

– Тебе не больно носить браслет?

– Нет.

Мадлен глубоко вздохнула.

– Если бы я не зашила рану, рисунок был бы уничтожен.

Их глаза встретились.

– Так бы оно и было.

Мадлен облизала пересохшие губы.

– Это можно переделать, – осторожно сказала она.

Он не стал притворяться, что не понял.

– Я мог бы порезаться ножом или неосторожно прислониться к раскаленному железу в кузнице. Но я должен принять свою судьбу.

– Что ты этим хочешь сказать? – раздраженно спросила она. Страдания в результате несчастного случая – ничто по сравнению с тем, что ожидает Золотого Оленя, если он будет разоблачен.

– Англичане разделяют взгляды викингов на рок, Мадлен. Судьбу нельзя изменить. Наш выбор состоит лишь в том, встретить неизбежное с честью и отвагой или опозорить себя, пытаясь ускользнуть.

– Но ты нормандец, не только англичанин.

Она произнесла это как вызов. Он опустил взгляд на свой кубок и медленно перевернул его.

– Разве?

Ледяная дрожь пронизала ее при таком признании вины.

– Лучше бы тебе быть им.

Он внимательно посмотрел на нее.

– Не слишком-то мудро угрожать мне, Мадлен.

– А тебе не приходит в голову, что и у меня есть чувство чести? И достаточно отваги, чтобы поступать так, как я считаю правильным?

Он остался спокойным.

– И тебе это удается?

– Я молю Господа, чтобы он дал мне сил.

Эмери глубоко вздохнул.

– Я тоже. Прежде всего я хотел бы видеть в жене такие качества, как честь и отвага.

Мадлен бросило в жар. Он вплотную подошел к вопросу, который ее интересовал, – их взаимные чувства друг к другу.

– Даже если это приведет тебя к смерти? – спросила она.

Он слабо улыбнулся:

– Даже тогда.

У Мадлен учащенно забилось сердце и задрожали руки.

– Ты сомневаешься в моей отваге? Он немного подумал.

– Нет, я думаю, что ты очень смелая.

– Значит, ты сомневаешься в моей честности?

Он промолчал, и это уже было ответом. Мадлен пыталась найти объяснение. В тот день, в хижине, он был разгневан из-за жестокого обращения с людьми.

– Это дядя Поль заставил всех местных так страдать. Я делала, что могла, но я была так же бессильна, как и остальные. Однажды, когда я попыталась противостоять ему, он пригрозил выпороть меня кнутом.

– Я понимаю, что ты не слишком-то много могла сделать.

– Тогда в чем дело? – Она ломала голову, пытаясь понять, в чем ее вина. – Я была девственна, когда вышла за тебя. Ты это знаешь.

Он сощурил глаза, глядя на нее с жестокой насмешкой.

– Но и только.

Мадлен вскочила.

– Так ты из-за этого испытываешь ко мне неприязнь? Из-за того случая? В тот день у реки? – Она заметила, что привлекает внимание, и сбавила тон: – Ну кто бы говорил! Что я слышу? Сам-то ты хорош!

Он схватил ее за руку.

– Между мужчинами и женщинами есть разница, и преогромная.

– Да! – закричала она, вырываясь. – Мужчины не способны принять правду, если она колет им глаза!

Воцарилось гробовое молчание. Мадлен оглянулась вокруг и увидела гневные, возмущенные лица нормандских рыцарей. О Господи!

Эмери схватил Мадлен и, взвалив на спину, понес наверх. В спальне он швырнул ее на постель.

– Храните меня, святые угодники! – прошептала она и оглянулась в поисках способа ускользнуть.

Можно было бы выскочить в окно, но он мгновенно схватил бы ее. Мадлен попятилась.

– Не надо! Прости меня! Мне не следовало этого говорить.

Он прошел вперед и, замахнувшись ремнем, с силой ударил по кровати.

– Кричи, – сказал он.

Мадлен от изумления раскрыла рот, потом прикусила губу, чтобы не засмеяться. После третьего удара она слабо вскрикнула.

– Это все, на что ты способна? – спросил он, продолжая стегать по кровати. – Тебя что, никогда не били?

– Ой! – вскрикнула Мадлен, начиная вникать в суть происходящего. – Перестань, пожалуйста, перестань! О Боже!

Эмери улыбался. Ей нравилось видеть его улыбку.

– Не-е-ет! – завопила она и стукнула большой деревянной миской о пол. – Смилуйся! Пощади! О Боже!

– Ты это уже говорила, – сказал он, и глаза его искрились весельем. – Прояви больше изобретательности!

– Трудно быть изобретательной, – пробормотала она, – испытывая такие страдания. – Широко раскинув руки, она пронзительно закричала: – Несчастный! Ты меня убиваешь! Пожалей меня, властелин моего сердца! Я буду до конца моих дней на коленях благодарить тебя! Всегда стану почитать тебя! Преклоняться пред тобою!

Эмери перестал размахивать ремнем и, прислонившись к стене, расхохотался до слез, держась за бока. Это было так заразительно, что Мадлен тоже закатилась смехом. Она была уверена, что в зале эти звуки слышны как отчаянные рыдания.

Когда она пришла в себя, лицо его еще сохраняло веселость. У Мадлен опять вырвался смешок.

– У тебя будет ужасная репутация.

– В этом-то и весь смысл. – Он стал серьезным. – Я не смог бы управлять этими людьми, если бы они считали, что я позволяю жене безнаказанно оскорблять себя и их.

Она согласно кивнула:

– Я буду следить за своим языком.

– Да, лучше уж постарайся. Если ты снова поставишь меня в положение, когда я буду вынужден избить тебя, Мадлен, я так и сделаю.

Она согласилась с этим, но не могла сдержать лукавой улыбки.

– Только не так жестоко, прошу тебя, властелин моего сердца!

Он засмеялся и снова надел ремень.

– Ты заслуживаешь гораздо худшего. Посиди сегодня в своей комнате и постарайся завтра выглядеть достаточно подавленной.

Глава 14

Эмери стоило большого труда выглядеть суровым, когда он спустился в зал. Кое-кто из мужчин шумно приветствовал его, но все тут же умолкли, встретив его гневный взгляд. Хью недовольно хмурился, а Жоффре был бледен как полотно.

Все полагали, что он жестоко избил Мадлен. Эмери не волновали воины, их ошибочное суждение только прибавляло им страху перед ним, чего он и добивался. Но ему вовсе не хотелось, чтобы Жоффре подумал, что так и надо обращаться с женой.

Он сел между Хью и Жоффре. Оруженосец слегка вздрогнул.

– Некоторые женщины много кричат по пустякам, – сказал Эмери.

– Да, лорд. – Жоффре старался не смотреть ему в глаза.

– Вот увидишь, завтра она будет как новенькая.

Жоффре взглянул на него с недоверием, но и с надеждой.

– Даю слово. – Эмери налил юноше меда. – Ты бы удивился, как мало ударов достигли цели.

Он встретился взглядом с Хью, и губы пожилого человека искривились в улыбке.

На следующий день Мадлен ходила по залу с опущенной головой, как подобает покорной жене, слегка морщась, как от боли, – когда не забывала. Она была обрадована и даже тронута отношением окружающих. Жоффре де Сейн с беспокойством вертелся вокруг нее, сестры Гертруда и Уинифред язвительно отзывались о мужчинах, а большинство служивших в замке женщин выказывали сочувствие и симпатию.

Возможно, именно от этого чувства общности и единения ей казалось, что солнце светит ярче, а воздух наполнен ароматами и пением птиц. Мадлен была влюблена. Сначала она назвала его властелином своего сердца в шутку, но все оказалось правдой. Это была горькая радость. Эмери нисколько не изменился. Он был холоден, когда ложился спать, и позавтракал наскоро. Барьер, разделявший их, треснул, но быстро восстанавливался. В чем же причина?

Но Мадлен любила своего мужа. И под его ледяной оболочкой скрывались и смех, и огонь, которые только и ждали, чтобы вырваться на свободу. Она непременно разрушит эту броню.

Между тем все еще оставалось много работы. Это и был наилучший способ убедить его в своей честности. Она с нетерпением ожидала вечерней трапезы, когда может представиться случай пробиться сквозь его сопротивление.

В этот вечер монахини выказали свое неодобрение Эмери тем, что молча уселись отдельно, и ужин протекал по-старому, с разговорами о войне, оружии и охоте. Когда столы убрали, Хью и Жоффре отошли играть в кости. Эмери был сдержан, но не покинул немедленно стол. Он подлил ей вина.

– Тебе следовало бы участвовать в разговорах о войне, – сказал он.

– Зачем?

– Видно, монастырь не слишком подходящее место для воспитания владелицы замка, – заметил он. – В мое отсутствие крепостью придется командовать тебе, и, хотя Хью будет руководить битвой, он должен действовать по твоему приказу.

– Ты меня научишь? – с нетерпением спросила она, не столько желая получить знания, сколько провести с ним время.

Он немного помедлил. Но затем поднялся.

– Хорошо, – сказал он. – Выйдем во двор.

Они прошли через высокие двери во внутренний двор, слабо окрашенный лучами заходящего солнца в багряные тона. Большая часть работ была окончена, и те, кто жил в замке, отдыхали, переговариваясь или играя в азартные игры. Крестьяне расходились по домам.

«Предстоит еще так много сделать, – подумала Мадлен, – но уже и теперь стало намного лучше, чем прежде. У людей появилась надежда».

– Они кажутся гораздо счастливее, – заметила Мадлен.

– Так и должно быть. Мы тратим свое богатство, давая им пропитание. – Когда он взглянул на нее, то почти улыбался.

Внезапно он стал серьезным и, широко шагая, направился к палисаду. Мадлен должна была почти бежать, чтобы угнаться за ним.

– Палисад и ров – главная защита, – оживленно сказал он. – Они сделаны по старинке и не смогут выдержать значительного натиска. В таком случае тебе следует добиваться соглашения.

– Какого рода?

– Спасти столько жизней, сколько возможно. Свою прежде всего, – сказал он без какого-либо проблеска чувства.

– Разве это не эгоистично?

– Это практично. Судьба простых людей не изменится, останешься ты или уйдешь. Если ты добьешься свободы, то сможешь собрать силы и отбить назад имение.

Эмери взобрался по крутой лестнице, ведущей на галерею, тянувшуюся поверху вдоль палисада, и обернулся, чтобы предложить Мадлен руку. Она с готовностью приняла его помощь, просто ради того, чтобы хоть на миг прикоснуться к мужу.

Он стоял позади нее в узком пространстве, рассчитанном только на то, что один человек с трудом мог протиснуться мимо другого, и не имеющем ограды, чтобы предотвратить падение вниз. Свежий ветерок раздувал ее распущенные волосы. Он поднял руку, чтобы убрать прядь их со своего лица. Ощущение его теплого твердого тела за спиной напомнило Мадлен о волшебном принце, о его голосе, его прикосновениях…

Молодую женщину охватило страстное желание, и она закрыла глаза, благодаря Бога за то, что Эмери не может заметить ее слабость.

Он откашлялся.

– Вряд ли тебе придется столкнуться с крупными силами, – сказал он несколько грубовато, – и эти укрепления смогут остановить мародеров. Главное – держать ров свободным от мусора и расчищать окружающее пространство от растительности. Тогда никто не сможет тайком подкрасться к вам. Стражи должны быть готовы сразить любых нападающих стрелами, и те отправятся искать более легкую добычу.

– Такую, как деревня, – неодобрительно сказала Мадлен.

– Они в любом случае нападут на нее. По сигналу опасности крестьяне уйдут в лес или поднимутся сюда, в замок, под защиту укреплений. Вот почему сторожевой рог должен быть всегда наготове. На охоту ты брала с собой лук. Ты хорошо умеешь стрелять?