Петра сразу пожалела о сказанном, но как мог Господь допустить, чтобы она дошла до такого ужасного состояния?
      Присоединившись к мистеру Бончерчу, Петра ожидала, что с ним легко будет справиться. Однако ошиблась. Она также надеялась, что опередит Варци, но карета ночью застряла в грязи. Завтра Варци с легкостью догонит их, особенно если карета сломалась. Она скрипела и трещала, продвигаясь по ухабистой дороге.
      На каждом повороте – на каждом! – рука Господа как будто поднималась против нее. Неужели ее борьба так грешна? Неужели он хочет, чтобы она была шлюхой Лудовико?
      – Пауик прав, – сказал Робин. – Нам нужно определить еще несколько деталей. Сколько вам лет?
      Она не видела причин лгать.
      – Двадцать один. А вам сколько?
      – Двадцать пять.
      Она нахмурилась:
      – Правда?
      – Вы думали, я старше или моложе?
      – Старше.
      – Год во главе семьи может заставить мужчину поседеть.
      – Ваш отец умер? Мои соболезнования, – сказала Петра, недавно пережившая смерть матери.
      Тут карета с резким скрипом нырнула в яму, и Робин поморщился.
      – Только подумайте, завтра нам придется опять выбираться наружу.
      – Возможно, нам все-таки следовало ехать дальше? – предположила Петра.
      – Мы бы застряли не дальше чем в лиге отсюда.
      Он смотрел на нее так, что ей стало неловко.
      – Что? – В замешательстве она произнесла это слово по-итальянски. – Che?
      – Мария – это ваше второе имя, не так ли?
      Карета, похоже, начала поворачиваться в обнесенном стеной заднем дворе. Но дождь все еще барабанил по крыше, и в сумеречном свете все окружающее выглядело мрачным.
      – Как вы догадались? – спросила она.
      – Оно не подходит вам. Итак?
      И опять ей показалось, что не стоит бороться против правды.
      – Мария мое второе имя. Первое мое имя Петра. Точнее, Петронилла. Для англичанки звучит не более убедительно, чем Иммакулата.
      – Известны и более странные имена. А есть святая Петронилла?
      – Святая дева-мученица времен раннего христианства, возможно, дочь самого святого Петра.
      – Невеста Христова со святым происхождением. Как может что-то пойти не так? Если не считать того, – добавил он, – что Бог не слышит ваши молитвы.
      Петра отвернулась.
      – Глупое заявление из-за нескончаемого дождя.
      Карета качнулась и остановилась.
      – Могу я узнать вашу фамилию? – спросил Робин.
      Опять Петра не нашлась что ответить. Он вряд ли поймет, что она опозоренная сестра графа ди Бальдино, или передаст ее Варци. Поймай ее Варци, все ее секреты тотчас раскрылись бы.
      Петра повернулась.
      – Аверио.
      – Петронилла Мария д'Аверио?
      – Петра д'Аверио. Имя Мария я не использую, а Петронилла было дано мне только как имя святой. Так хотел мой отец. Петрой звали мать моей матери. Это имя часто встречается в немецких землях, но не в Италии. А ваше имя, сэр?
      – Робин.
      Она не могла не улыбнуться:
      – Маленькая птичка с красной грудкой?
      – Веселая и дружелюбная. – Она, должно быть, недоверчиво хмыкнула, потому что Робин сказал: – Разве я не стал вашим другом?
      – Вы надоедливы.
      – Я ранен, Воробей.
      – Я знаю эту цитату. «Кто убил малиновку? Я, сказал воробей, моим луком и стрелой…» Я не хотела сказать ничего плохого, сэр, несмотря на то что вы точите меня, как вода – камень.
      – Чертовски медленно вода точит камень, – по-прежнему весело сказал Робин.
      Больше похоже на солнце и лед, что вовсе не так уж медленно.
      – Вы должны прекратить это. Вы должны обращаться со мной как с сестрой, потому что еще немного, и даже французские крестьяне узнают правду.
      Робин посерьезнел:
      – Увы, вы правы. Значит, брат и сестра, по крайней мере на эту ночь.
      Слава Богу. На этих условиях она может выжить. Карета резко повернула налево в обнесенный стеной скотный двор, и ворота с глухим ударом были закрыты. Этот звук заставил ее замереть от страха. Абсурд. Стена и ворота сделаны для безопасности, и, пока она сидит здесь, Варци может проехать мимо и не догадаться, что она совсем близко.
      Мимо ее окна, разбрызгивая грязь, пробежали две женщины. Дом женщин. Бояться нечего. С их стороны очень мило выйти под дождь, чтобы впустить их. Они пробежали мимо крепкой женщины средних лет, которая стояла в открытой двери дома, жестами и криками раздавая приказания. Карета медленно двинулась вперед, и наступила тишина.
      – Благодарю тебя, Господи, – произнесла Петра.
      – Аминь, хотя после всего этого грохота тишина кажется почти зловещей. Вот, возьмите Кокетку и не позволяйте ей бежать за мной. Меньше всего нам нужно, чтобы она вымазалась в грязи.
      Он передал Петре собачку, открыл дверцу со своей стороны и спрыгнул на землю. Окинув взглядом строение, он обернулся, чтобы предложить ей руку.
      – Это просто навес, но земля сухая.
      Сунув собачку под мышку, Петра вышла из кареты.
      Дверь дома закрылась. «Сарай», где им предстояло провести ночь, представлял собой грубо сколоченную крышу, стоящую на трех деревянных столбах впереди и с двумя стенами в глубине. Дождь стекал с края крыши в грязное озерцо между сараем и фермерским домом.
      – Совсем не те апартаменты, которые я надеялся предложить вам сегодня ночью, – сказал он.
      – Для меня это гораздо безопаснее.
      Собачка заерзала, и Петра передала ее Робину, но тот опустил Кокетку на землю.
      – Она привередлива, так что вряд ли выйдет наружу в такую грязь.
      Кокетка встряхнулась и начала исследовать помещение. Было прохладно и сыро, и Петру проняла дрожь.
      – Мне нужен мой плащ. И вам тоже.
      – Вы беспокоитесь обо мне, как это мило!
      Петра улыбнулась:
      – Играю роль любящей сестры.
      – Любящей! Мы движемся вперед, это точно.
      – Только к выживанию, – ответила она и пошла к карете, чтобы найти свой багаж. Он стал открывать багажное отделение и случайно коснулся ее руки. Петра проигнорировала игру и отперла свой сундук, чтобы достать серый шерстяной плащ. Она позволила Робину взглянуть на содержимое, прежде чем снова закрыть сундук.
      Он взял плащ, чтобы накинуть ей на плечи. Это была всего лишь простая любезность. Лудо…
      Зимний сад, блестящий от инея. Подбитый мехом бархатный плащ. Обжигающий поцелуй…
      – Что вы сказали? – спросил он.
      – Просто холодно, – ответила Петра, застегивая пряжку на шее. Она подумала о том, что случается, когда женщина позволяет мужчине играть в такие игры. – Как по-вашему, мы можем развести огонь? Вон там лежат дрова.
      – Надо спросить разрешения, а то, чего доброго, нас обвинят в воровстве.
      Он накинул на плечи плащ и поднял капюшон. Это был плащ для верховой езды, сделанный из мягкой кожи, непромокаемый.
      – Возможно, эти дамы оценят мои прекрасные глаза.
      Она не может остаться здесь с ним на всю ночь. Просто не может.
      – Узнайте, не найдется ли для меня постель в доме, – попросила Петра. – В конце концов, я безобидная женщина.
      – Для других женщин, возможно.
      Он хотел уйти, но его остановило поскуливание. Кокетка была в ужасе от того, что ее покидают. Со вздохом он взял ее на руки, сунул в карман и пошел под дождь. Однако его ноги в высоких сапогах увязли в скользкой грязи, так что вместо уверенного марша темный воин в капюшоне с трудом пробирался через двор.
      Петра подавила хихиканье, но молилась, чтобы женщины позволили ей спать в доме.
      Робин добрался до двери и постучал. Дверь чуть приоткрылась, потом немного шире. Он поговорил с женщиной и направился назад к сараю. Оказавшись снова под крышей, Робин сбросил капюшон, вода стекала с него ручьями.
      – Триумф mes beaux yeux. За деньги они дадут нам еду и питье, несколько одеял и разрешат использовать их дрова.
      – А я? – спросила Петра.
      – Вы так торопитесь сбежать от меня. Разумеется, это очень комфортабельное место, но мадам Гулар разрешила вам провести ночь в доме.
      Петра поспешила к своему сундуку, чтобы достать мешок с предметами первой необходимости и запасное платье на завтра. Она уже хотела уйти, но тут вспомнила, что на ней надеты сандалии. Так что придется идти босиком. Петра нагнулась, чтобы развязать их, но Робин сказал:
      – Могу я попросить о чести отнести вас?
      Он был невозмутим, но она слышала смех в его голосе. Петра колебалась, но слишком сильно было желание оказаться в его объятиях.
      – Спасибо, – сказала она и попыталась не напрягаться, когда он подхватил ее на руки.
      Лудовико, несущий ее, подхвативший ее на руки, только чтобы показать свою силу. Она протестовала, но ей это нравилось – нравилась близость, интимность, она чувствовала себя хрупкой в его сильных руках…
      – Натяните мой плащ поверх вашего, насколько сможете. Он непромокаемый.
      Петра прогнала глупые воспоминания и постаралась, как могла, но намокшая кожа была скользкой, и с ней было нелегко справиться.
      Робин шагнул под дождь.
      – Мои искренние извинения за все возможные недостатки.
      – Как носильщик вы, сэр, великолепны.
      – Приберегите ваши аплодисменты до тех пор, пока я донесу вас до двери, не уронив. Эта грязь такая скользкая.
      Как будто в доказательство его ноги разъехались. Петра инстинктивно прижалась к нему, потом сразу же поняла свою ошибку и отпустила, стараясь отклониться в другую сторону, чтобы сохранить равновесие.
      Это едва не опрокинуло их, и у нее вырвался глупый крик, когда она приготовилась рухнуть в отвратительную жижу.
      Он сделал два шага в одном направлении, потом шаг обратно и замер, ненадежно балансируя. Они посмотрели друг на друга и затаили дыхание.
      Затем Робин осторожно двинулся дальше.
      Носить на руках дам умеет любой повеса. Умеет целоваться. Ласкать дам – распутных, одетых в шелка, с нарумяненными щеками и накрашенными губами, пропитанных ароматами мускуса и роз.
      Но грубая шерсть ее плаща наверняка царапала ему руки.
      Что, если ее приключение окончится даже лучше, чем она мечтала? Может быть, однажды на балу в Англии она встретит Робина Бончерча, джентльмена. Они будут танцевать под очаровательную музыку, глаза в глаза, дразня, флиртуя. Он флиртовал так же легко, как дышал.
      Сейчас он дышал тяжело, делая последние шаги, но когда поставил ее на маленькое крыльцо, победно улыбнулся.
      – Благодарю вас, мой герой! – Петра широко улыбнулась. В этот момент дверь открылась, и появилась жена крестьянина. Петра быстро переадресовала свою улыбку ей.
      – Господь благословит вас за ваше милосердие, мадам.
      – Ну, входите же! – произнесла она с сильным акцентом. Женщина была грязной, у нее не хватало нескольких зубов.
      Петре вдруг расхотелось оставаться тут одной.
      – Мне жаль, что тебе придется спать в сарае, Робин. Возможно…
      – Не беспокойся обо мне.
      – Тебе будет неудобно. – Петра обратилась к женщине. – Не мог бы мой брат…
      – Никаких мужчин. – Женщина схватила Петру за руку и втянула внутрь, захлопнув дверь перед носом Робина Бончерча.

      Петра чуть было не распахнула ее снова и не выбежала наружу, но это было бы смешно. Конечно, эти люди бедны и, судя по запахам, грязны, но они предложили то, что имели. Петра снова поблагодарила хозяйку.
      Женщина фыркнула и жестом предложила ей сесть.
      Стол с грубо сколоченными стульями по торцам и длинными скамьями по бокам занимал половину комнаты, но деревянные сундуки, стоявшие вдоль стен, тоже можно было использовать как сиденья. Петра прошла к одному из них, и ей не понравился хлюпающий звук пола. Он был покрыт тростником, но его явно положили прямо на землю, и туда просачивался дождь.
      Эти люди бедны. По крайней мере у них есть огонь, горящий в очаге, занимавшем почти всю боковую стену. По обеим его сторонам обтрепанные занавески закрывали арки, должно быть, ведущие в другую половину дома. И у них была еда, потому что над огнем висел котелок, за которым следила старая сгорбленная женщина. Старуха пристально смотрела на Петру. Ее желтоватая кожа обтягивала кости, так что она напоминала скелет. Петра постаралась улыбнуться и пожелала ей доброго вечера.
      Женщина хмыкнула, глотнула что-то из большой бутыли и вернулась к своему котелку.
      Петра села, стараясь собрать вокруг себя плащ, и для тепла, и чтобы он не касался грязного пола. Окна располагались высоко и были закрыты ставнями, хотя она сомневалась, что в них вообще есть стекла, потому что сквозняки колебали пламя единственной свечи, горевшей на столе. Судя по запаху, она была сальной, но тут были и другие запахи, и она боялась, что некоторые идут от котелка.
      Мадам Гулар вышла в левую арку, и Петра услышала приглушенные голоса. На мгновение у нее закрались подозрения, но она вспомнила о двух женщинах, открывавших ворота. Они, наверное, переодевают мокрую одежду. Они вышли под дождь, чтобы впустить несчастных путников, хотя и боялись, потому что их мужчин не было дома.
      Эти люди настоящие добрые самаритяне, нельзя об этом забывать.
      Мадам Гулар вернулась, неся большой глиняный кувшин и кожаный мешочек. Она отдала мешочек старухе и поставила кувшин на стол. Потом взяла с полки деревянный стакан, налила его и подала Петре.
      Петра поблагодарила ее, но вынуждена была спросить, что это. Путешествие научило ее, что местные еда и питье могут быть своеобразными.
      – Пуаре.
      А, это грушевый сидр северной Франции. Петре ужасно хотелось хорошего вина или кофе, но это было полезно.
      – Благодарю вас. Очень освежающе. Я сестра Иммакулата.
      – И откуда же вы? – спросила женщина, изучая Петру глазами почти такими же опухшими, как у старухи. Она была скорее полной, чем тощей, но ее кожа тоже была желтоватой.
      – Из Милана, – ответила Петра.
      – Это в Англии?
      Петра поняла, что ей нужно было назвать английский город, и уже хотела согласиться, но это была бы ложь.
      – Нет, мадам. Это в Италии.
      Мадам Гулар вскинула голову:
      – Ваш брат сказал, что вы англичане!
      – О, это так, мадам, но у нас в Англии нет католических монастырей, так что мне пришлось поехать в Италию, чтобы принять постриг.
      Женщина все еще хмурилась, и Петра была рада, что тут не было видно ни распятия, ни другого священного предмета.
      – Нам с братом не следовало спешить, но я плакала при мысли, что моя бедная матушка может умереть до того, как я увижу ее в последний раз.
      Мадам Гулар все еще хмурилась, но тут вошли две другие женщины.
      Они были примерно возраста Петры и в отличие от старших выглядели здоровыми и веселыми. На одной была зеленая юбка, на другой – желтовато-коричневая. Обе носили темно-красные деревенские корсажи со шнуровкой впереди поверх простых рубашек, на ногах – деревянные сабо. Все женщины были обуты в сабо, и, учитывая состояние пола, Петра пожалела, что у нее таких нет.
      Та, что в зеленой юбке, внимательно посмотрела на Петру:
      – О, вы очень красивы!
      Петра покраснела.
      – Спасибо, – сказала она.
      Коричневая Юбка ткнула локтем сестру, чтобы напомнить ей о манерах, и они обе сели на скамью, но продолжали поглядывать на Петру. Учитывая, что монахини обычно живут в монастырях, они вряд ли видели их живьем.
      Они были достаточно взрослые, чтобы быть замужем, но не носили колец. Петру это не слишком удивило. Зеленая Юбка казалась туповатой. У нее были большие глаза, что обычно делает женщину привлекательной, но Петре они почему-то напоминали корову. У Коричневой Юбки глаза были маленькие, близко посаженные, а зубы – мелкие, острые, искривленные, как у крысы.
      «Петра, ты никогда не разглядывала крысиные зубы! Будь снисходительна!»
      Пообещав покаяться, Петра улыбнулась женщинам:
      – Доброго вам вечера.
      Женщины производили впечатление не совсем нормальных. Видимо, это была несчастная семья.
      – Солетт и Жиззи, – представила их мадам Гулар. Туповатая, видимо, была Жиззи, а хитрая – Солетт. – А моя мать готовит ужин.
      Петра видела, что женщина добавляет что-то в котел – какие-то травы из мешочка и овощи, стараясь растянуть их скудную еду еще на пять ртов.
      – Это у вашего брата собачка? – спросила мадам Гулар. Петра с трудом понимала ее диалект.
      – Да, абсурдная вещь, не так ли?
      – Красивый ошейник. Ваш брат, он богатый лорд?
      Может, они собираются потребовать невероятную сумму за приют на ночь?
      – Мы люди простые, но щедро заплатим за ваше гостеприимство.
      – Хорошо, хорошо. Идемте, сестра. Я покажу вам, где вы будете спать.
      Мадам Гулар прошла к задней стене, полностью закрытой темно-красными занавесками. Петра поспешила следом. Слава Богу.
      Женщина раздвинула занавески в центре, открыв нечто похожее на монашескую келью, в которой роль боковых стен выполняли занавески. Конец комнаты содержал отгороженные занавесями альковы для сна – возможно, пять штук. Необычно, но Петра была готова кричать «Аллилуйя» от облегчения.
      Она поспешила вперед, но резко остановилась, пораженная еще большей вонью. Преобладающий запах сырости и гнили смешивался здесь с запахами грязных простыней, давно пролитого вина, возможно, даже мочи и чего-то еще. Сильный, отвратительный запах, от которого ее замутило.
      – О-о. Я…
      – Что?
      И тут Петру осенило.
      – Я привыкла спать в комнате с открытым окном. Простите. Это правило нашего ордена. Я должна быть готова, что Бог заберет меня в любой момент.
      – Богу нужно окно? – спросила женщина с удивительной проницательностью.
      Петра развела руками:
      – Это правило. Я вернусь к моему брату… «Пожалуйста».
      Но мадам Гулар сказала:
      – Это будет неправильно, сестра. – И шагнула направо. Женщина отдернула занавеску в конце ряда, открыв точно такое же спальное место. Оно было таким же грязным, но имело закрытое ставнями окно. Петра открыла его и вдохнула влажный вечерний воздух.
      – Благодарю вас, мадам. Господь благословит вашу святую доброту.
      Женщина хмыкнула, но, видимо, ожидала, что Петра вернется на кухню. Петре нужно было время, чтобы собраться с мыслями.
      – Я должна прочитать несколько молитв, если не возражаете.
      Мадам Гулар пожала плечами:
      – Я пришлю за вами, когда еда будет готова.
      Она ушла, задернув за собой занавеску, но по крайней мере оставила свечу. Петра откинула одеяло, но увидела, как и ожидала, грязную простыню. Она будет спать поверх одеяла, завернувшись в плащ. Холодновато, конечно, но можно считать все ее страдания епитимьей за многочисленные грехи.
      Особенно за то, что она ответила на поцелуй Робина Бончерча.
      Она не была настоящей монахиней, но уже три года носила это одеяние и всегда считала, что, пока носит его, должна следовать правилу общины Святой Вероники – правилу бедности, целомудрия и послушания. Да, она правильно поступила, не оставшись ночью с этим мужчиной.
      Петра подошла к окну, вдохнула свежий воздух и мысленно рассмеялась. В других обстоятельствах запах крестьянского двора был бы не таким желанным.
      Ее фальшивый брат Робин прав. Ей следовало остаться с леди Содуэрт. Даже если бы ей пришлось заботиться о ее маленьких чудовищах, она была бы в тепле и накормлена. Что же до Варци, должно быть, ей показалось, что она его видела. В мире полно невысоких полных мужчин, одевающихся просто, но она сделала поспешный вывод, действовала импульсивно и была за это наказана. Ей предстояла холодная, сырая и грязная ночь.
      Вид снаружи был таким же отталкивающим. Стены старого дома были в фут толщиной, а оконный проем располагался высоко. Все, что она могла оттуда видеть, это грязь, сараи и высокую стену. Интересно, там ли еще мужчины? Смешно думать, что нет, но она должна проверить.
      Петра схватилась за подоконник, подпрыгнула и, балансируя, подтянулась вверх. От смеха она чуть не перевернулась. Если хозяйка вернется, как она объяснит это? Обязательные монастырские упражнения? Смех улетучился, потому что она ушибла ребра, но то, что она увидела, успокоило ее.
      Четыре фигуры сидели вокруг веселого костерка. Когда они засмеялись, ей до боли захотелось быть вместе с ними. Она освободила одну руку, чтобы помахать, но никто не увидел ее, поэтому она соскользнула вниз и стряхнула прилипший камушек с платья, готовая вот-вот, как это ни глупо, расплакаться.
      – Вы выглядели как средневековая принцесса в башне, умоляющая о спасении.
      Она резко обернулась, и там, в окне, был он – руки на подоконнике, на щеках ямочки. Кокетка сидела на подоконнике около его локтя, шевеля ушами. Петре даже показалось, что собачка морщит нос от зловония.
      – Что вы здесь делаете? – спросила Петра, стараясь говорить тихо, чтобы ее не слышали на кухне.
      – Кокетка увидела, как вы машете, и настояла. Думаю, она скучает по женскому обществу.
      Петра погладила хорошенькую собачку.
      – Сомневаюсь. Это вас она любит.
      – Тогда она дурочка. Если бы в ней было хоть сколько-нибудь мяса, я бы продал ее на суп.
      Петра укоризненно покачала головой, но улыбалась от удовольствия быть в его обществе.
      – Вы хорошо о ней заботитесь.
      – Я исполнительный парень, обремененный все время желающими чего-то женщинами. Итак, каково ваше желание, принцесса? Спасение?
      Она вспомнила, почему ей нужно быть подальше от него этой ночью.
      – Разумеется, нет.
      Он заглянул мимо нее в комнату:
      – Не самая привлекательная спальня.
      – Они бедны.
      – Бедность может быть чистой.
      – Так же, как и богатство, но часто бывает наоборот.
      – Это верно. С вами все в порядке? – серьезно спросил Робин.
      Петра отодвинула занавеску, чтобы убедиться, что в комнате никого нет.
      Когда она снова повернулась к нему, его глаза были настороженны.
      – Зачем такие предосторожности?
      – Я не хочу ранить их чувства.
      – Но?
      – Они странные люди.
      – Странные? В каком смысле?
      – Я не хочу быть жестокой, но одна из дочерей, наверное, глуповата, а другая… Я не знаю. – Она повертела пальцем у виска.
      – Вероятно, слишком много родственных браков.
      – Возможно. Хотя, честно говоря, они не очень похожи.
      – Здесь всего три женщины?
      – Нет, есть еще бабушка. Она ужасно горбатая, бедняжка, и пьет, вероятно, чтобы заглушить боль. Они очень несчастны.
      Он опирался на руки с одной стороны подоконника, она с другой, так что их лица были всего в футе друг от друга.
      – Что-то тут не так, – сказал он и накрыл ее руки своими. – Завтра я лучше позабочусь о вас. Загадайте желание, принцесса.
      – Дворец, – быстро проговорила она и тут же покачала головой. – Сойдет и чистая, хорошо проветренная постель в чистой комнате – комнате, где я буду совершенно одна.
      – Не совсем то, о чем я думал, – сказал он, но налет юмора в его словах сгладил обиду. – Завтра мы пораньше остановимся, чтобы позаботиться об этом. Возможно, в Монтрё. Роскошь «Французского двора» должна возместить нам это.
      – Французский двор? – озадаченно переспросила Петра.
      – Это гостиница. Очень большая.
      – Мне не нужна большая. Я предпочла бы поскорее добраться до Англии.
      – Зачем? Почему такая спешка?
      Петра покачала головой:
      – Не пытайте меня сейчас. Я не в силах вас развлекать.
      Робин в знак утешения легко сжал ее руку.
      – Очень хорошо. Но после того как вы хорошенько выспитесь в чистой, хорошо проветренной постели, которая будет в полном вашем распоряжении…
      – Даже тогда вы не узнаете мои секреты, сэр. Даже под пыткой.
      – Я думал не о пытке…
      Она убрала руку, но он поймал ее и поднес к своим теплым губам.
      – Доверьтесь мне, Петронилла miа. Какое бы срочное дело ни ждало вас в Англии, я вам понадоблюсь.
      Она учащенно дышала, но попыталась высвободить руку.
      – Ваша цена всегда будет чересчур высока.
      Он отпустил ее.
      – Я никогда не буду силой принуждать вас делать что-либо. Но предсказываю вам поражение, если вы от меня сбежите.
      Не будь между ними двухфутовой стены, она ударила бы его.
      – Как я могу быть свободна, если должна сбежать?
      Он посмотрел ей в глаза.
      – Увы, вы правы. Я постараюсь уважать ваши желания. – Он подался назад, забирая собаку. – Доброй ночи, прекрасная леди тайн.
      Петра смотрела, как он исчез в темноте, борясь с желанием выскочить вслед за ним, но одновременно жалея, что не может сбежать от него прямо сейчас.
      До сих пор она неукоснительно исполняла свой план и почти добралась до Англии. Ей нужно только, чтобы Робин Бончерч доставил ее туда, а тогда она сбежит от него. В сумке у нее есть кинжал, а в задней обложке молитвенника спрятаны двадцать гиней. Добравшись до Англии, Петра найдет своего отца, и тогда жизнь ее наладится.
      Она надеялась на это и молилась.

      Занавеска с шумом отодвинулась, и за ней оказалась Солетт, которая подозрительно смотрела на Петру. Петра была рада, что инстинктивно схватила четки и выглядела так, будто молилась. Она последовала за молодой женщиной на кухню, неся догоравшую свечу. Петра поставила свечу рядом с другой, и в их свете комната выглядела гораздо веселее. На столе лежал кусок желтого сыра рядом с зернистым хлебом.
      Мадам Гулар сидела в кресле во главе стола лицом к огню и жестом показала Петре сесть на скамью слева от нее. Жиззи села на другую скамью, вид у нее был встревоженный. Петра улыбнулась Жиззи, но та не отреагировала.
      Старуха разлила похлебку в миски, которые Солетт поставила на стол, подав первую матери, а вторую Петре. Петра поблагодарила ее, но запах варева был неаппетитный. Возможно, мясная кость, варившаяся в похлебке, была далеко не первой свежести. Возможно, повариха переусердствовала с травами, стараясь замаскировать неприятный запах. Возможно, старуха просто потеряла обоняние. В похлебке определенно было слишком много шалфея, травы, которую, но мнению Петры, следовало использовать очень умеренно, но никто другой не выказал никаких возражений.
      Когда суп был подан, Солетт помогла бабушке, которая сильно хромала, добраться до пустого стула напротив мадам Гулар, и села рядом с сестрой.
      – Может быть, вы прочтете молитву, сестра.
      Слова мадам Гулар оторвали Петру от ее мыслей. Петра прочла короткую благодарственную молитву за еду, а также попросила Господа благословить этот дом, потому что им определенно это было нужно. Все взяли деревянные ложки и приступили к еде.
      Петра отправила в рот ложку и заставила себя сделать глоток. Должно быть, там был целый куст шалфея, заглушавший неприятный вкус. Она только помешивала ложкой суп, в то время как остальные ели с явным удовольствием.
      – Ешьте, ешьте! – проскрипела старуха, продемонстрировав несколько длинных почерневших зубов.
      Петра снова посмотрела на похлебку, готовясь заставить себя принять это как наказание, но тут вдруг увидела в похлебке зубок чеснока. Она вспомнила несчастную сестру из монастыря.
      – О! Здесь есть чеснок?
      – Конечно, – ответила старуха. – Какой же суп без чеснока?
      – Да-да, но понимаете, я не могу есть чеснок. У меня от него желудок болит.
      – От чеснока? – с сомнением переспросила мадам Гулар. – Как можно заболеть от чеснока? Ешьте, сестра.
      Это прозвучало как приказ, но Петра отложила ложку и почувствовала на себе недружелюбный взгляд мадам Гулар.
      – Правда, – сказала она, вспоминая страдания сестры Беаты. – У меня от чеснока начинаются ужасные спазмы и дурно пахнущие газы. Вы не захотите, чтобы я была в доме, если я съем это.
      После напряженного минутного размышления мадам Гулар показала на сыр и хлеб:
      – Тогда ешьте это, сестра.
      Петра поблагодарила ее, отрезала ломоть хлеба и клинообразный кусок сыра. Хлеб был грубый, сыр слишком острый, но она готова была наброситься на них. Когда подали грушевый сидр, Петра сделала большой глоток.
      Атмосфера немного разрядилась, но, если не считать ее благодарностей, все ели в полном молчании. Было ясно, что так они делают всегда, да и в монастыре трапезы проходили в тишине. Но Петре хотелось поговорить. Она не знала, как долго семья может просидеть в молчании.
      – Пожалуйста, простите меня, – заговорила Петра. – Даже такое малое количество супа растревожило мои внутренности. Я пойду в свою комнату.
      Лицо мадам Гулар было каменным, когда она сказала:
      – Туалет во дворе, но там очень грязно. Жиззи, дай святой сестре горшок.
      Жиззи взяла с полки большой горшок и сунула его в руки Петры. Петра поблагодарила ее.
      – Доброй ночи, и благослови Господь вас всех. – Она удалилась.
      Оказавшись за занавеской, Петра осознала, что у нее нет света, но ей не хотелось возвращаться. Небо, видимо, немного прояснилось, и проблески лунного света позволили ей пробраться мимо кровати к ее грязной клетушке. Кто где спит? Месье и мадам Гулар в большой постели, бабушка и дочери за занавесками? Возможно, у них еще были сыновья.