Июль 1764 года. Гостиница «Голова быка», Аббевиль, Франция
      Нечасто услышишь сыпавшую проклятиями монахиню.
      Робин Фицвитри, граф Хантерсдаун, заканчивал есть, сидя за столиком у окна, и поэтому хорошо видел женщину в каретном дворе. Вне всяких сомнений, это была монашка.
      Женщина стояла под внешней галереей, из которой можно было пройти к спальням на втором этаже. Простое платье подвязано веревкой, темное покрывало на голове ниспадает на спину. С пояса свисают деревянные четки, на ногах, возможно, сандалии. Она стояла, повернувшись к нему спиной, но он подумал, что она, возможно, молода.
      – Maledizione! – взорвалась она.
      Итальянка?
      Комок шерсти, прозванный Кокеткой, наконец-то оказался полезным. Папильон поставил лапки на подоконник, чтобы посмотреть, что вызвало такой шум. Пушистый хвост махнул Робина по подбородку, и Робин отклонился вправо.
      Да, определенно монашка. Что, подумал Робин с растущим удовольствием, делает итальянская монашка на севере Франции, поминая дьявола, ни больше ни меньше?
      – Итак, сэр, мы едем дальше?
      Робин снова повернулся к Пауику, своему средних лет слуге-англичанину, который сидел напротив него за столом рядом с Фонтейном, его молодым камердинером-французом. Пауик был квадратный и обветренный; Фонтейн – худой и бледный. Они были так же не похожи по натуре, как и внешне, но каждый по-своему подходил Робину.
      Едем дальше? Ах да, они обсуждали, взять ли здесь комнаты на ночь или поспешить дальше, в Булонь и Англию.
      – Сам не знаю, – ответил Робин.
      – Только что пробило три, сэр, – попытался убедить графа Пауик. – В это время года до наступления темноты еще предостаточно времени, так что можно ехать.
      – Но гроза превратит дороги в месиво! – воскликнул Фонтейн. – Мы можем застрять.
      Возможно, Фонтейн прав, но он хотел как можно дольше задержаться во Франции. Высоким жалованьем и множеством привилегий Робин уговорил камердинера оставить службу у принца, но даже через три года Фонтейн содрогался от каждого возвращения в Англию. Пауик же, служивший Робину двадцать лет, постоянно ворчал, когда они находились во Франции.
      – Подумайте, сколько народу только что приехало, – сказал Пауик, разыгрывая очень сильную карту.
      Перегруженный берлин совсем недавно вкатился, раскачиваясь, во двор, и из него выгрузилась куча ревущих детей, за которыми поспешила пронзительно кричавшая мамаша. Все они протопали вверх по внешней лестнице, а сейчас разгружали их багаж. Они должны были остаться на ночь, дети все еще ревели, а мамаша все так же пронзительно кричала.
      Англичане могли пожелать завязать с ним знакомство. Робин был человеком общительным, но тщательно подбирал себе компанию. Грохот и яростный визг должны были все решить, но он снова выглянул наружу. Его матушка часто говорила, что любопытство его погубит, но тут уже ничего не поделаешь. Такова его натура.
      – Ты согласна, не так ли? – спросил Робин. Кокетка дернула своими огромными ушами и завиляла пушистым хвостом.
      – Согласна, что мы должны уехать? – спросил Пауик.
      – Согласна, что мы должны остаться? – спросил Фонтейн.
      – Согласна, что нам следует разведать, что там снаружи, – ответил Робин, беря собаку на руки и вставая. – Пойду взгляну, что там за погода, и попрошу совета у местных.
      С этими словами он направился на улицу, засунув Кокетку в большой карман пальто, где она, видимо, чувствовала себя очень уютно. Робину тоже очень нравилось удобно одеваться для путешествия, поскольку теперь в моде были облегающие сюртуки без больших карманов.
      Робин подошел к молчащей фигуре, обдумывая, на каком языке заговорить. Его итальянский был всего лишь сносным, а вот французский – идеальным, к тому же они были во Франции.
      – Могу я помочь вам, сестра? – спросил он по-французски. Она резко обернулась, и у него перехватило дыхание. Монахиня оказалась поразительно красива. Тугой белый чепец, который она носила под серым покрывалом, опускался почти до бровей. Узкая полоска ткани доходила до подбородка, где завязывалась, придавая лицу форму сердца. Какой чокнутый епископ придумал этот чепец? Несомненно, никакая мать-настоятельница не сделала бы этого.
      Монашка была бледна, что обычно в монастыре, но ее кожа сияла здоровьем. Нос у нее был прямой, с крошечными ямочками над ноздрями, а губы…
      Робин вздохнул. Такие губы созданы для поцелуев! Ей было лет двадцать, не больше.
      Она сжала губы в тонкую линию.
      – Благодарю вас, месье, но мне не нужна помощь. – Монахиня отвернулась.
      Хороший французский, но не носителя языка, а ругаются люди обычно на родном языке. Итальянка наверняка. Какого дьявола итальянская монахиня делает на севере Франции, к тому же одна?
      Он шагнул туда, где она могла видеть его, изобразив свою самую обезоруживающую улыбку.
      – Сестра, у меня нет никаких дурных намерений, но я вряд ли могу игнорировать расстроенную леди, особенно невесту Христову.
      Она уже хотела было снова отвернуться, но потом остановилась и внимательно посмотрела ему в лицо. Робин спрятал улыбку. Учитывая проклятия и то, что он видел здесь, это была не настоящая монахиня, а переодетая авантюристка.
      И подумать только, ему совсем недавно было скучно!
      – Позвольте представиться, сестра, – произнес он, кланяясь. – Мистер Бончерч, английский джентльмен, к вашим услугам. – Он чувствовал себя немного неловко из-за такой откровенной лжи, но, путешествуя во Франции, обычно пользовался фальшивым именем. Ибо, узнав о его прибытии, местные сановники досаждали ему визитами и приглашениями. А путешествовать под вымышленным именем было весело – своего рода развлечение.
      Монахиня продолжала изучать его, как будто что-то обдумывая. Прежде чем она решила, называть ли свое имя, наверху на деревянной галерее послышался топот, и тот резкий голос прокричал:
      – Сестра Иммакулата! Сестра Иммакулата! Где вас черти носят?
      – Сестра Иммакулата, я полагаю, – с улыбкой произнес Робин.
      Она злобно уставилась на него:
      – Сколько еще монахинь может здесь быть?
      – И вы прибыли в берлине…
      – Сестра Иммакулата! – снова позвали ее.
      – Я должна идти.
      Он преградил ей путь:
      – Вы няня этих детей? Мои соболезнования.
      – Я не их няня. – Она подчеркнула это резким жестом, несомненно, соответствующим итальянке. – Их няня в Амьене подхватила малярию, а горничная миледи покинула ее в Дижоне. Так что теперь здесь только я.
      – Сестра! Сестра! Идите сюда немедленно!
      – Неудивительно, что вы проклинаете судьбу. – Робин показал в сторону ближайшей арки: – Если бы мы прошли туда, нас бы никто не видел, и мы могли бы обсудить ваше освобождение из заточения.
      – Тут нечего обсуждать. – Она опять попыталась уйти.
      И опять он преградил ей путь:
      – Разговор никому не повредит.
      Она нахмурилась. После еще одного крика она красноречиво воздела руки к небу и поспешила в арку. Робин последовал за ней, восхищаясь ее грациозными движениями.
      Ее серое одеяние зацепило увядающую розу, разбросав лепестки, но один остался на нем. Когда Робин снял его, она резко обернулась, чтобы отчитать его, рука поднялась, чтобы указать или ударить. Он показал ей лепесток. Она успокоилась, но он стал распаляться. В своем легчайшем прикосновении он почувствовал трепет осведомленности, и теперь ее щеки порозовели. Никакая она не монахиня.
      Он смял лепесток и предложил ей насладиться ароматом, но Кокетка, ревнивое создание, взвизгнула.
      Сестра Иммакулата вздрогнула, потом удивленно посмотрела:
      – Что это?
      – Кокетка, – ответил он. По-французски это имя означало «маленькая безделушка». – Не обращайте на нее внимания.
      Женщина погладила собачку по голове. Робину был знаком этот эффект. Ведь он завел Кокетку, чтобы соблазнить одну даму в Версале, где эта порода была на пике моды. Он достал собачку, готовый использовать все средства.
      – Какая хорошенькая!
      – Позвольте мне подарить ее вам.
      Она отпрянула, нахмурившись:
      – Как вы бессердечны!
      – Мое жизненное предназначение – исполнять все желания дам. – Он улыбнулся ей. – Идемте в гостиницу, сестра Иммакулата, и вы расскажете мне о вашем предназначении.
      Она резко выдохнула. Может быть, он поторопился, зашел слишком далеко? Но еще один крик хозяйки заставил ее повернуться и поспешить в арку. Они оказались в маленьком садике, из которого еще одна дверь вела в фойе гостиницы.
      – Слишком публично, – сказал он, касаясь ее руки, чтобы направить ее в пустую гостиную. Она резко пошла вперед, чтобы избежать его прикосновения. Он вошел следом, но не закрыл дверь. Пока. Есть же та старая сказка о принцессе и горошине. Он обычно обнаруживал, что такая чувствительность к его прикосновению указывает на женщину, которая создана для наслаждения.
      – Итак, сестра, – мягко произнес он, – ваши желания?
      – Как вы смеете так говорить? Вы не выказываете никакого уважения к моему одеянию.
      – Это такое унылое платье. Но, – добавил он, подняв руку в знак примирения, – я всего лишь имел в виду ваши пожелания относительно вашей ситуации. Служанка дамы ушла. Нянька ушла. Вы единственная служанка визжащей дамы…
      Как он и предполагал, тяжелые шаги простучали по лестнице вниз во внутренний двор, и крики возобновились.
      – Ее имя? – спросил он.
      – Леди Содуэрт. – Английские слова, произнесенные с легким итальянским акцентом, прозвучали как еще одно проклятие.
      Робин не знал такого имени – Содуэрт, а ведь высший свет Британии – это был его мир. Еще одна самозванка?
      – Каково конкретно ваше положение при этой леди? – спросил Робин, внимательно глядя на нее.
      – Компаньонка. Но теперь она требует, чтобы я делала все.
      – И вы терпите эту леди всю дорогу от?..
      – Милана.
      – Почему?
      – Мне необходимо было поехать в Англию, и я нуждалась в спутнице-женщине.
      Через открытое окно Робин слышал, как упомянутая леди на ужасном французском распекает конюха.
      – Цена кажется слишком высокой.
      – Она очень переутомилась.
      – Что, как я полагаю, целиком и полностью устроила себе сама. Одного ее голоса достаточно, чтобы распугать даже ангелов.
      Еще один всплеск изящных ручек.
      – У меня нет выбора. Я должна пойти успокоить ее. – Она направилась к двери.
      – Вы едете в Англию?
      – Да.
      – Могу ли я вас туда отвезти?
      – Ни в коем случае!
      – Почему?
      – Вы мужчина.
      – Вполне безопасный мужчина.
      Она недоверчиво фыркнула. Но остановилась.
      – Но такой мужчина, как я, у которого и без того куча грехов, не может наставить рога самому Господу Богу. Но возможно, спасение одной из его невест сократит на несколько лет мое пребывание в чистилище.
      – Вы считаете меня идиоткой, сэр? Вы не из тех мужчин, которым может доверять женщина.
      – Напротив, только голодное животное опасно. Я же, сестра Иммакулата, пресыщен версальскими дамами.
      От румянца, залившего ее щеки, у Робина закружилась голова.
      – Вы остановились здесь на ночь?
      – Нет.
      Леди Содуэрт находилась сейчас внутри гостиницы, ее голос разрезал воздух, как пила. Наверху что-то разбилось, возможно, окно.
      Странствующая монахиня подвинулась, чтобы спрятаться за дверью.
      – Вы путешествуете быстро? – прошептала она.
      – Так быстро, как позволяет дорога и лошади.
      – Вы даете мне слово, сэр, рискуя своей бессмертной душой, что благополучно доставите меня в Лондон?
      «Благополучно» – скользкий термин. Робин истолковал его так, как счел нужным.
      – Да. – Он улыбнулся. – Как матримониально это прозвучало.
      Иммакулата поморщилась:
      – Вы красивы и порочны, мистер Бончерч, женщины падают вам в объятия, как спелые фрукты, но я не упаду. Когда мы приедем в Лондон, не жалуйтесь, что ваша похоть осталась неудовлетворенной.
      – А я и не собираюсь, – пообещал он. – Но вы понимаете, что это вызов?
      – Но я обречена победить. Как вы сами сказали, вы не можете наставить рога Господу. У вас есть карета?
      – Легкий экипаж. Мне нужно только заказать лошадей.
      – Великолепно. Но пожалуй, я сяду в ваш экипаж немедленно.
      – Ваш талант конспиратора мне по душе, сестра, вы абсолютно правы. Ваша леди Содуэрт вот-вот прикажет обыскать всю гостиницу.
      Словно в подтверждение его слов, в комнату заглянул взволнованный хозяин гостиницы. Робин вынул золотую монету – тот увидел ее, кивнул и поспешил дальше. Робин открыл окно и выглянул на улицу.
      – Ни души. – Он подвинул к окну стул.
      Иммакулата, поколебавшись, быстро шагнула к окну и проворно выбралась наружу, продемонстрировав Робину сандалии и голые лодыжки. Он поставил стул на место и, улыбаясь, последовал за ней.
      – Сюда, – сказал он, показывая на задворки гостиницы. Они вошли во двор недалеко от кареты Робина, которая стояла с опущенной осью в ожидании свежей упряжки лошадей. Он провел авантюристку к карете и помог забраться внутрь. Еще одно прикосновение, и снова трепет. Ее положение в накренившейся карете было неловким, но она справилась.
      – Я прикажу подать лошадей.
      Иммакулата сжала руки и поднесла их к губам.
      – Нет, не могу. Мне нужны мои вещи, мой дорожный сундук.
      – Я куплю вам все, что понадобится.
      – Я не хочу быть в долгу перед вами.
      – Где ваш сундук?
      – Он был в багажнике кареты, но его могли занести внутрь.
      Робин повернулся к берлину. Багаж был нагружен на крышу большого четырехколесного экипажа, но его явно не трогали. Багажное отделение было открыто и уже наполовину пусто. Пока он смотрел, слуга вышел из гостиницы, взял два узла и понес внутрь. Постельное белье? Робин мог бы сказать леди Содуэрт, что простыни в «Голове быка» чистые и проветренные, но вряд ли она станет его слушать.
      – Как выглядит ваш сундук? – спросил Робин.
      – Простой деревянный, с черными ремнями. Медная табличка с крестом.
      – Я поищу его. Не высовывайтесь.
      Он опустил занавеску на окне кареты и стал закрывать дверцу, но тут спохватился, что все еще держит в руках Кокетку, и положил ее на колени монашки.
      – Обсуждайте желание, – сказал он и закрыл дверцу. Он огляделся, но не увидел никакой опасности, поэтому пошел к берлину. Там внутри стоял сундучок монашки.
      Двое слуг вышли из гостиницы, выгрузили красивый обитый кожей сундук и вдвоем понесли его. Робин решил, что ему все равно нужны его слуги, и пошел в гостиницу, чтобы позвать их. Когда они собрались, он объяснил ситуацию и отдал распоряжения.
      Фонтейн – вздыхая, потому что они уезжают, – отправился отвлекать носильщиков, в то время как Пауик, вздыхая из-за новой игры Робина, вытащил сундучок, взгромоздил его на плечо и понес к карете.
      Монашка или не монашка, вот в чем вопрос. Это был очень простой, монашеский сундук, но даже если сестра Иммакулата действительно монашка, она все равно замышляет что-то странное. За два дня путешествия он наверняка сможет раскрыть все ее секреты.
      Пауик освобождал место в багажнике кареты. Робин повернулся, чтобы сказать Фонтейну, что все чисто.
      – Эй, вы там!
      Он обернулся и увидел разъяренную женщину. Это должна была быть леди Содуэрт. Странно, что такая маленькая, изящная и даже хорошенькая в своей вздорности женщина обладает столь грубым, неприятным голосом.
      – Вы не видели здесь монахиню? – спросила она на своем плохом французском, похоже, не узнав в нем джентльмена, тем более англичанина.
      Робин удивленно огляделся:
      – Здесь, мадам?
      – Где-нибудь поблизости, ты, идиот!
      Он озорно пожал плечами:
      – Если вам нужна монашка, мадам, может быть, вам пойти в монастырь?
      – Болван! – бросила она по-английски и умчалась.
      Робин удивился, что нашелся мужчина, который женился на ней. Он постарался вспомнить лорда Содуэрта, хотя был уверен, что такого нет. Значит, рыцарь или баронет, наверняка недавно получивший титул. Великолепно. Весьма маловероятно, что Робин снова встретится с леди Содуэрт.
      Он забрал Фонтейна и направился к своей карете, где конюхи под бдительным оком Пауика запрягали лошадей. В юности Пауик был грумом и хорошо знал это ремесло.
      Пауик посадил Робина на его первого пони, а потом стал его наставником в верховой езде, охоте, рыбалке и других деревенских занятиях. В конце концов он стал чем-то вроде слуги-компаньона. Направив Робина во взрослую жизнь, он, однако, все еще считал, что держит вожжи в своих руках. Даже то, что год назад Робин стал графом, не убедило Пауика, что Робин может сам справляться со своими делами.
      – Монахиня едет с нами, сэр? – спросил он неодобрительным тоном.
      – Девушка в затруднительном положении. Что бы ты сделал?
      – Я, сэр, вернул бы ее к ее хозяйке.
      – Я тоже, – сказал Фонтейн. – Экипаж мал для троих.
      – Значит, – сказал Робин, – ты поедешь верхом.
      Камердинер обычно путешествовал в карете.
      – А если пойдет дождь?
      – Считай это услугой, которую ты оказываешь мне в благодарность за все те разы, когда я ехал верхом, а ты получал карету в свое полное распоряжение.
      – Но ведь не в дождь, сэр, – возразил Фонтейн.
      – Сэр… – возразил Пауик по совсем другой причине.
      – Я тут сама невинность, – настаивал Робин. – Святой леди нужно добраться до Англии, а вы хотите, чтобы я бросил ее на растерзание этой гарпии?
      – Если погода изменится, нам придется провести в дороге много дней. Дней и ночей.
      – У нее будет отдельная комната, обещаю.
      – Погода… – снова попытался Фонтейн.
      – Нам нужно доехать только до следующей станции Что это будет? Монтрё?
      – Нувион, – ответил Пауик. Робин пожал плечами:
      – Главное, чтобы мы были подальше от всех этих Содуэртов. Поехали отсюда.
      Слово Робина было законом, и вскоре Фонтейн и Пауик уже были в седле. Форейтор сел на первую из лошадей упряжки, Робин взял корзину с едой и вином, которую заранее заказал. Он открыл дверцу, подмигнул сидевшей в тени монашке и поставил корзину на пол кареты. Кокетка выскочила наружу облегчиться.
      Когда собака вернулась, Робин огляделся, не увидел никаких проблем и посадил собаку в карету. Кокетка прыгнула прямо на колени к сестре Иммакулате.
      – Не рассчитывай, что заставишь меня ревновать, – сказал Робин собачке, садясь рядом с монахиней на сиденье, – дамам красивее тебя это не удалось.
      Монахиня погладила ее, и проклятая собака как будто улыбнулась. Карета выкатилась на дорогу на Булонь, оставив позади визг и вопли.
      – Добро пожаловать в спокойствие, – сказал Робин.
      – Вы можете это обещать?
      – Если это ваше действительное желание. – Ее реакцией на слово «желание», похоже, был усталый вздох. Очень хорошо: она была не готова к игре.
      – Должен признаться, – сказал он, – что страдаю от спокойствия уже много дней. Я надеялся, что вы излечите эту болезнь. Но не в безнравственном смысле, сестра. Видите, я даже обеспечил вам женское сопровождение.
      Она посмотрела вниз:
      – Это сучка?
      – С таким именем, как Кокетка, ей лучше быть таковой.
      – Почему вы не любите ее?
      Он пожал плечами:
      – Я могу выносить маленьких легкомысленных женщин, но не маленьких легкомысленных собак.
      – Тогда зачем вы завели ее, бедняжку?
      – Она не бедная. У нее ошейник с золотом и жемчугами.
      Монашка посмотрела на ошейник:
      – Это все настоящее? Зачем?
      – Вы расскажете мне свои истории, а я вам – свои.
      Она бросила на него уничтожающий взгляд и отвернулась. Видимо, у нее действительно есть секреты, возможно, именно поэтому она приняла его приглашение. Время есть. Чтобы она чувствовала себя удобнее, он отодвинулся в свой угол и вытянул ноги, увеличив пространство между ними.
      – Вы можете передумать, сестра, и вернуться к леди Содуэрт.
      Поразмыслив, монашка ответила:
      – Нет, благодарю вас.
      – Тогда, возможно, вы захотите вернуться в свой монастырь?
      Она нахмурилась:
      – Вы готовы отвезти меня в Милан?
      – Я богатый человек. Это не причинило бы мне неудобства.
      – Вы сумасшедший!
      – В таком случае вам остается лишь пожалеть, что вы связали со мной свою судьбу.
      Ее реакцией было скорее раздражение, чем страх.
      – Вы не выглядите богатым.
      – Я не выставляю богатство напоказ.
      – Если вы действительно богаты, могли бы организовать для меня поездку в Лондон более респектабельным способом.
      – Но я хочу поразвлечься.
      Возможно, она сжала руку, потому что Кокетка, обиженно дернувшись, спрыгнула вниз. Собачка посмотрела на Робина, потом покрутилась и улеглась на свою розовую бархатную подушку.
      – Значит, я забава для вас? – спросила сестра Иммакулата.
      – Разумеется. Вы действительно хотите, чтобы я заплатил незнакомцам, которые отвезли бы вас в Англию?
      – Вы тоже незнакомец.
      Робин рассмеялся:
      – Это точно. Но долг чести требует, чтобы я лично позаботился о вашей безопасности.
      Наступила тишина.
      – Итак, сестра Иммакулата, где обитает ваша безопасность?
      – В Англии.
      – Какое-то конкретное место?
      – Это вас не касается, сэр.
      – Я должен доставить вас в Дувр и покинуть? Я так не думаю. Вы хотя бы говорите по-английски?
      Она улыбнулась:
      – Великолепно.
      Насколько можно было судить по одному этому слову, она сказала правду. Еще один неожиданный поворот в загадке. Следующий вопрос он задал по-английски:
      – Куда вы планируете поехать в Англии?
      – В Лондон. По крайней мере для начала.
      Теперь Робин услышал акцент, но он придавал ее речи почти естественный шарм.
      – А потом?
      – Простите, сэр, но это не должно интересовать вас.
      Робин не стал возражать, но так легко она от него не отделается. Она явно авантюристка и присоединилась к нему неспроста. Ему следовало бы задуматься о последствиях. Но не хотелось. В настоящий момент он был просто очарован.
      Его спутница обладала смелостью и темпераментом. К тому же была прекрасна. За несколько дней в пути он узнает все ее секреты, включая и те, которые можно выведать в постели.

      Петра д'Аверио понимала, что попала из огня да в полымя.
      Леди Содуэрт и ее отпрыски были невыносимы, но Петра привыкла к трудностям. Настоящей проблемой было то, что леди Содуэрт путешествовала как улитка. Теперь, когда Петра мельком увидела Варци – или думала, что увидела Варци, – такая скорость передвижения стала невыносимой.
      Вырвавшись из Милана, а потом и из Италии, Петра молилась, чтобы Лудовико не преследовал ее через всю Европу. Но Варци был охотничьим псом Лудо, и Петра не сомневалась, что человек, которого она видела на улицах Аббевиля, был именно он.
      Она пыталась убедить себя, что ошиблась. Человек, которого она приняла за Варци, был на улице, когда экипаж леди Содуэрт подъезжал к гостинице, но как охотник может быть впереди дичи? Но этот может. Петра не сомневалась. Если он узнал, что она с леди Содуэрт, значит, ему известен ее маршрут и место назначения. С него станется проехать вперед и попасться ей на глаза, давая понять, что она проиграла. Смуглый, казалось бы, обыкновенный на вид человек до ужаса перепугал ее. Варци ни за что не прекратит преследование, пока не поймает свою жертву.
      Как бы ей хотелось увидеть его лицо, когда он поймет, что она больше не с леди Содуэрт. «Но какой ценой, Петра? Почему этот человек? Он опасность на длинных стройных ногах».
      Однако он ее единственный шанс. Вначале ей казалось, что это просто богатый бездельник со смешной собачкой. Мужчина, с которым она может справиться.
      Но теперь она в этом сомневалась.
      Его собачка встала и снова потребовала к себе внимания, он взял ее на руки. Гладя маленькое пушистое существо, он должен был бы выглядеть слабым, однако в нем таилась опасность, и карета вдруг показалась Петре слишком маленькой, слишком тесной.
      «Не будь идиоткой». Просто этот мужчина решил, что улыбка и слова утешения приведут ее в его постель. Вот и все. Но ведь она может не поддаться искушению.
      Он для нее – средство достижения цели, способ безопасно добраться до Англии и никакой опасности собой не представляет.
      Он сказал, что богат, но, судя по его виду, этого не скажешь. Его коричневый сюртук сидит на нем свободно, так же как и бриджи из оленьей кожи. Потрепанные сапоги для верховой езды, бежевый жилет расстегнут, ворот на простой рубашке – тоже. Галстука нет и в помине. Светло-каштановые волосы свободно падают на плечи, как у простого крестьянина.
      Он утверждает, что на собачке ошейник из золота и жемчугов. Петра осмотрит его позже, она знает толк в драгоценностях. Когда-то она все это имела, и имела бы сейчас, если бы не ее брат, Чезаре, пошли ему Господь то, что он заслужил.
      Этот Бончерч красив, спору нет. Недаром он был уверен, что она упадет в его объятия. Женщинам нравятся такие мужчины. Глаза его цвета настоящего сапфира притягивают к себе, словно магнитом. Со стороны Господа несправедливо даровать мужчине такие глаза, да еще в обрамлении таких длинных ресниц.
      Точеный профиль, лицо худощавое, волевой подбородок. Бончерч обладал самоуверенной надменностью, присущей его полу, и почти осязаемой аурой чувственности. Он был само воплощение грешности и привык получать все, что захочется.
      И он хотел ее.
      Он даже не пытался это скрыть.
      К ее раздражению, эта игра пробудила в ней интерес. Какой молодой женщине не захочется быть желаемой сногсшибательным мужчиной? Прошло уже столько времени с тех пор, как…
      Петра прогнала эти мысли. Он не восхищался ею. Он даже не знал ее и вряд ли мог быть очарован ею, одетой в монашеское платье. Он хотел монашку, как охотник хочет трофей, чтобы повесить его на стену, и в этой охотничьей игре преимущество будет у того, кто разорвет эту тишину. На каком языке? Она чувствовала себя более комфортно в английском, чем во французском.
      – С вашей стороны, мистер Бончер, мудро просто так путешествовать. Леди Содуэрт постоянно выставляла напоказ свое богатство и титул.
      Он повернулся к ней:
      – И ее, без сомнения, обирали направо и налево. Она путешествует без мужчины?
      – У нее есть слуги, которых высылают вперед, но начиная примерно с Ла-Вануаза никого достаточно авторитетного. Она уволила человека, которого назначил ее муж, за то, что он назвал ее ни больше ни меньше тупицей.
      – Проницательный человек. А где ее муж?
      – Под каким-то предлогом вернулся из путешествия домой другим путем.
      – Сестра Иммакулата, вы циник.
      – Мистер Бончерч, три недели, проведенные с леди Содуэрт, превратили бы в циника самого Франциска Ассизского.
      Робин рассмеялся:
      – Как вы могли так долго терпеть?
      – Я бы не выдержала, но вначале у леди Содуэрт была горничная, а у детей – няня.
      – Последняя, как мне помнится, заболела в Амьене.
      – Она первая покинула нас. Мы встретили других путешественников, заинтересовавшихся ее услугами, и она тут же исчезла. Мудрая женщина. У Анны не было возможности бежать, пока она не подхватила лихорадку. Интересно, можно ли заболеть намеренно?
      – Вполне вероятно. Что с ней случилось?
      – Ее оставили в монастыре.
      – Что же, спокойная альтернатива.
      – Но леди Содуэрт оставила всего лишь мизерное пожертвование в благодарность, что о ней позаботятся. А как она доберется до дома? Ей всего шестнадцать, она никогда не выезжала из Италии. Не знаю, что с ней будет.
      Петра добавила несколько монет от себя, хотя знала, что этого недостаточно. Она послала бы больше, если бы нашла новое место.
      – Скажите, в каком она монастыре, и я позабочусь о ней.
      – Почему? – резко спросила Петра.
      – Вы отдадите мне долг своим телом. – Заметив, что монашка вся сжалась, Робин махнул рукой и улыбнулся: – Простите. У меня злое чувство юмора. Почему бы мне не позаботиться о ней? Цена наверняка меньше, чем я трачу на пуговицы.
      Она посмотрела на его роговые пуговицы.
      – Я имел в виду мои лучшие пуговицы.
      – Сомневаюсь в том, что вы богаты.
      – А я в том, что вы монахиня.
      В ответ на этот вызов Петра достала из сумки, которую носила на веревочном поясе, потертый молитвенник и обратила взгляд на латинский текст. «На, получай, беспутный повеса, и подумай над этим».
      Она попыталась сосредоточиться на молитве, но не могла. Краем глаза она заметила, что он все еще гладил свою собачку, и представила себе, как его длинные пальцы ласкают ее.
      – Если бы я снял вашу головную накидку, я обнаружил бы длинные волосы?
      Петра не подняла глаз.
      – Нет.
      – Это правда?
      – Не все ли равно, правда это или неправда?
      – Давайте сделаем это более интересным. Пообещайте всегда говорить правду.
      Она мрачно посмотрела на него:
      – Зачем?
      – Для развлечения.
      – Мне не нужны развлечения.
      – А мне нужны, и у нас впереди два, а возможно, и три дня путешествия. Я обеспечиваю бесплатную транспортировку и безопасность, сестра. Вы могли бы дать немного взамен.
      Он прав, к тому же Петра понимала, что ей нужно узнать больше о нем.
      – Если я пообещаю говорить правду, вы должны сделать то же самое.
      – Мне нечего скрывать.
      – Мне тоже.
      – Сестра Иммакулата, вы шкатулка, полная секретов, и я собираюсь раскрыть каждый из них. Давайте установим правила.
      – Не стоит.
      Он проигнорировал ее слова.
      – Мы можем спрашивать друг друга о чем угодно. Необязательно отвечать, но если отвечать, то говорить только правду.
      – Почему я должна делать то, что вам хочется?
      – Я уже сказал, в отплату.
      – Если вы хотели получить плату, вам следовало сказать об этом до того, как я поехала с вами. – Она снова взяла в руки молитвенник.
      – Ищите совет на небесах, сестра, – насмешливо произнес Робин. – Уверен, Господь поймет, что правда на моей стороне.
      Петра с трудом сдержалась, чтобы не продолжить перепалку. Она победила, но с трудом. Она знала свои слабости. Силой ее не возьмешь. Но ласковое соблазнение, особенно приправленное юмором и непредсказуемыми удовольствиями, могло растопить ее сердце раньше, чем она осознает опасность.
      Петра снова попыталась сосредоточиться на молитве, но присутствие этого мужчины, его тело, случайно касающееся ее, когда карета раскачивалась, делало это невозможным.
      Он сказал – впереди у них два, может быть, три дня путешествия…
      Петра сдалась, захлопнула молитвенник и посмотрела ему в лицо.
      – Нам нужно обсудить несколько вопросов, – призналась она. – Куда вы привезете меня в Англии?
      – Наше соглашение, сестра? Правда за правду?
      Она со вздохом ответила:
      – Если вы настаиваете на такой глупости, я согласна. Итак?
      – Я отвезу вас, куда пожелаете.
      – В Шотландию, – быстро проговорила она. Его глаза блеснули.
      – Это не в Англии.
      Что за несносный человек!
      – Я знаю. Я парировала один вздор другим вздором. Я не буду перед вами в долгу, сэр, поэтому не заставлю вас изменить ваш путь.
      – Я не прошу от вас платы, которую вы не желаете давать, сестра, но остановимся на Лондоне.
      – Это мне вполне подходит. Благодарю вас.
      – Вы направляетесь в Лондон?
      – Лондон меня вполне устраивает.
      – А куда именно?
      – Это не должно заботить вас, сэр. – Прежде чем он успел возразить, она спросила: – Куда именно едете вы?
      – Я проездом. Летом Лондон вымирает.
      – Но это величайший город в мире.
      – Из которого все бегут, как только наступает теплая погода. Лондон – переполненное народом, грязное место даже в лучшие времена, сестра. Летом это только вонь и болезни, поэтому каждый, кто может, бежит в деревню или к морю. Вы уверены, что хотите поехать туда?
      Она раздумывала, но была вынуждена сказать:
      – Да. А вы, значит, едете на север?
      – В Хантингдоншир, но я задержусь на то время, которое потребуется, чтобы устроить вас. Скажите, куда именно вас отвезти? – снова спросил он.
      – Отвезите меня в католический монастырь.
      – Сестра Иммакулата, там нет таких монастырей.
      – Вы обещали правду.
      – Я и говорю правду. Мы протестантская страна.
      – Но у вас же есть католики. Я знаю, что есть. И их больше не преследуют.
      – Не истязают и не казнят, это точно, но для них существуют ограничения. Насколько я знаю, все еще существуют законы, запрещающие религиозные дома, но я совершенно уверен, что каждая католичка, желающая стать монахиней, уезжает на континент. Что заставляет меня задуматься – у вас есть какая-нибудь другая одежда?
      – Еще одно монашеское платье. Несколько смен белья. Плащ.
      – Тогда надо что-нибудь купить. Совершенно определенно ношение здесь такого платья будет вызывать подозрения и может грозить вам неприятностями.
      У Петры закружилась голова.
      – Неприятности?
      – Католиков не любят в Англии и к ним плохо относятся.
      – Это варварство!
      – Неужели? Не прошло и двадцати лет, как католический претендент на трон, поддерживаемый католическим королем Франции, вторгся в страну и попытался захватить корону. Еще живы воспоминания об Армаде, когда самый католический король Испании попытался захватить нашу страну и вернуть ее под управление Рима.
      Петра испуганно посмотрела на свой серый наряд. То, на что она смотрела как на защиту, может обернуться опасностью? На мгновение сила духа изменила ей. Жестокость религиозного преследования всем известна, а она не готова к мученичеству.
      – Леди Содуэрт ничего такого не говорила.
      – Возможно, она просто не подумала об этом.
      – Она никогда ни о чем не думает, только о своей внешности. Но мы заключили соглашение, она и я. Я буду помогать ей в пути, если она привезет меня в Англию и будет там помогать мне советом.
      – И вы поверили ей?
      Его скептицизм ранил, но она не могла признаться, что была в отчаянном положении.
      – Ее титул… но когда я спросила ее об аристократических манерах, она отвечала уклончиво. Полагаю, она вовсе не леди.
      – В каком-то смысле вы, может быть, правы. Как зовут ее мужа?
      Петра задумалась.
      – Она говорила о нем только «мой муж» или «дорогой Сэмюел». Теперь я понимаю, что все это была ложь.
      – Почему же? Он может быть сэром Сэмюелом Содуэртом, а она леди Содуэрт.
      – Всего лишь рыцарь?
      Робин, казалось, развеселился.
      – Всего лишь? Он может быть бароном или выше, но я не узнаю этот титул.
      – А вы?
      Она знала ответ еще до того, как он сказал «да».
      Может ли он сообщить информацию, которая ей нужна?
      – Вы благородного происхождения, сэр?
      – До самого нормандского завоевания.
      – Тогда почему вы просто «мистер», а она леди Содуэрт?
      Он устроился поудобнее, очевидно, готовый к обстоятельному рассказу.
      – Во многих странах все дети дворян титулованы, и это передается из поколения в поколение, но в Англии все не так. Например, младшие сыновья и дочери герцога имеют так называемый титул учтивости и именуются лордами и леди, но он не передается по наследству, поэтому их дети просто мистеры и мисс.
      – Такова ваша ситуация?
      Он рассмеялся:
      – Внук герцога? Нет.
      – Но богатый и благородного происхождения?
      – Да. Дело в том, что в Англии простые мистеры и мисс могут быть богаты и влиятельны, а леди могут быть выскочками. Многим иностранцам приходится пожалеть, что они не знали этого.
      Петра кивнула:
      – Спасибо вам.
      – Что еще вы хотите знать?
      Увы, она не могла спросить о человеке, в поисках которого уехала так далеко. Она не позволит незнакомцу даже приблизиться к этому.
      – Расскажите мне о королевском дворе, – попросила она. – Это сент-джеймсский двор, расположенный в Сент-Джеймсском дворце в Лондоне.
      – Верно.
      – Это место, где живет король.
      – Неверно.
      – Нет?
      – Этот дворец – беспорядочно построенный старый дом, который король использует лишь для официальных целей. Он живет в Доме Королевы – так он называется – в более сельской обстановке.
      – А как же двор? Его придворные?
      – Живут в своих лондонских домах, когда это необходимо, и в загородных домах, когда могут, как сейчас. Летом даже король переезжает в провинцию, в Ричмонд.
      – Как далеко это от Лондона?
      – Около десяти миль.
      Не слишком далеко. Она могла бы пройти такое расстояние пешком, если карета окажется слишком дорогой.
      – Вы ищете кого-то, кто будет при дворе? – спросил он. Загнанная в угол, Петра ответила:
      – Возможно.
      – Кого?
      – Я не могу вам этого сказать.
      – Вы можете доверять мне.
      – Я знаю вас меньше часа, сэр.
      – Это не имеет значения.
      – Имеет, и очень даже большое.
      – Упрямство не входит в число добродетелей.
      – Так же, как и настойчивость.
      – Разве? Сестра Иммакулата – если это ваше настоящее имя, – в Англии вы столкнетесь с трудностями. Я вам понадоблюсь.
      Она посмотрела ему в глаза:
      – А я знаю, что не понадобитесь.
      Ее заявление было неискренним, и он, должно быть, знал это, но она не могла позволить ему распоряжаться ее жизнью. Понимала, какую цену он потребует за это.
      Он пожал плечами с раздраженной уверенностью.
      – Значит, вы ищете джентльмена при дворе. Если не назовете имя, это сделаю я. Титул? – Когда она не ответила, он спросил: – Почему нет? Лорд, поскольку это относится ко всем, кроме герцогов. Я полагаю, он не герцог?
      – Вы раздражающе несерьезны, сэр.
      – Если вы не будете забавлять, то придется мне. Давайте посмотрим. Лорд Тайна, лорд Загадка, лорд Головоломка, лорд Ребус… Ребус! – воскликнул он. – Вы ищете лорда Ребуса.
      – Как скажете. – Петра невольно улыбнулась. Хоть и случайно, первую букву он назвал верно.
      – Но если только лорд Ребус не придворный короля, дорогая сестра, его не будет в Ричмонд-Лодж. Он будет наслаждаться буколическими удовольствиями в своем загородном имении – Ребус-Холл. Где же это?
      Она молчала.
      – К северу от Лондона?
      Она буквально выдавила из себя «нет» и сжала губы.
      – Вы вызываете раздражение, – сказал Робин. Его собачонка вдруг заскулила и подбежала к ее ногам. Он подхватил ее на руки. – Она и тебя раздражает? – Он улыбнулся Петре: – Она говорит «да».
      – Она бы сказала «да» на все, что бы вы ни сказали, – бросила Петра и поняла, что оказалась втянута в его чепуху. – То, что вы так легко можете завоевать собачку, не означает, что вы завоюете меня.
      – Нет? – Длинные пальцы снова стали поглаживать шерсть собачки, возбуждая Петру.
      Петра заставила себя поднять глаза на его лицо.
      – Даже с вашими прекрасными синими глазами.
      Он улыбнулся:
      – А они прекрасны?
      Зачем, ну зачем она это сказала?
      – Вы знаете, что это так, сэр, и пользуетесь ими, чтобы достичь потрясающего эффекта.
      – Вы потрясены?
      – Вовсе нет.
      – Конечно, вы же не лежите на моих коленях, и я не ласкаю вас. Мы же говорили о Кокетке, не так ли?
      Ее щеки вспыхнули.
      – Безнравственно говорить такие вещи монахине!
      – Для монахини безнравственно отвечать.
      – Я не отвечала!
      Он молча обвинял ее во лжи и был прав. Но потом сказал:
      – Прошу прощения. Нечестно играть в такие игры, когда вам некуда бежать. Итак, какой язык для вас родной?
      Петре показалось, будто ее выбросили бездыханной из морской пучины, где она тонула, на твердую землю.
      – Итальянский.
      – Тогда ваши лингвистические способности потрясающи. Ваш французский хорош, а английский почти идеален.
      – Почти?
      – Увы, легкий акцент, но он очарователен.
      Она улыбнулась, но тут же поняла, что ее ласкают, только другим способом.
      – Как вам удалось так хорошо им овладеть? – спросил он.
      Петра попыталась найти ловушку в этом вопросе, но не нашла.
      – У меня была няня-англичанка, потом английская гувернантка. А как вам удалось так хорошо овладеть французским?
      – У меня были французская няня и гувернантка, а главное – моя мать была француженкой и говорила с детьми по-французски. Ваша мать была англичанкой?
      – Нет.
      – А отец?
      Петра помедлила, потом сказала:
      – Да.
      – Он говорил с вами по-английски?
      – Нет.
      – Он умер, когда вы были ребенком?
      – Он ушел.
      – Понимаю. А ваша матушка?
      – Недавно умерла.
      – Мои соболезнования. – Он, похоже, говорил это искренне. – Вы поэтому стали монахиней?
      – Я прожила в монастыре несколько лет.
      Он не ожидал этого и не был этому рад. Однако она не увидела ни намека на раздражение. Святой Петр, он, кажется, нравится ей, а это уже опасно.
      – Сколько вам лет? – спросил Робин, но тут в ее окно резко забарабанил дождь. Она повернулась, и он воскликнул: – Чума его побери!
      Поглощенные разговором, они не заметили перемену погоды. Небо затянули тучи, сверкнула молния. Прогремел гром. Карета дернулась, когда лошади испугались, а потом покатилась быстрее.
      Собачка взвизгнула и забилась под сюртук мистера Бончерча. Петра пожалела, что не может сделать то же самое. Она боялась молнии. Следующая молния осветила внутренность кареты, заставив Петру отпрянуть от окна и прижаться к Робину. Вместо того чтобы защитить ее, он сунул ей в руки дрожащую собачку, а сам опустил окно со своей стороны, чтобы позвать слугу, скачущего рядом.
      – Поблизости есть какой-нибудь приют, Пауик?
      – Не видать, сэр! – крикнул тот в ответ, горбясь под хлещущим дождем, его лошадь испуганно вращала глазами.
      Петра накрыла трепещущий комок шерсти подолом своего платья, бормоча слова утешения, которые ей самой были необходимы.
      – Ты знаешь, как далеко мы уехали? – спрашивал Бончерч.
      – Наверное, миль пять, сэр.
      Он закрыл окно и отбросил мокрые волосы с лица, но улучил мгновение, чтобы посмотреть вниз и улыбнуться. Петра осознала, что ее голые ноги открыты до самых колен.
      – Хорошо? – резко спросила она.
      – Просто замечательно. – Но потом он вернулся к делу: – Слишком далеко, чтобы возвращаться. Слишком далеко до следующего города. – Он вытащил из кармана сюртука тонкую книжечку и открыл ее, чтобы свериться с картой.
      В этом достойном порицания повесе сейчас не было ничего ленивого или праздного. Учитывая ситуацию, Петра была этому рада. Но с собакой или нет, она все-таки права, считая его опасным. С ним будет нелегко справиться и нелегко от него отделаться.
      Чтобы прикрыть ноги, она вытащила из-за пояса платок святой Вероники и, завернув в него собачку, прижала ее к себе и пробормотала:
      – Из огня да в полымя, Кокетка. И ты, и я. Но я не позволю тебе сгореть.

      Робин на все лады проклинал себя. Он знал об опасности грозы, но увлекся играми и потерял контроль над ситуацией. Даже Кокетка пыталась предупредить его. Теперь они оказались посреди пустынного поля, а над головой у них бушевала гроза. Если молния попадет в карету, карета может загореться.
      Дождь барабанил по крыше кареты, из окон, заливаемых струями дождя, ничего не было видно. Через несколько минут дорога превратится в грязь, и карета не сможет проехать. Если они и переживут грозу, то застрянут здесь на ночь.
      Робин ткнул пальцем в карту.
      – Следующая станция Нувион, – крикнул он. – Мы попытаемся добраться туда, но все равно смотрите в окно, вдруг появится какое-то убежище.
      Петра выглядела такой же перепуганной, как бедная Кокетка. По крайней мере собака была укутана, но ничто не могло защитить ее от шума.
      Робин снова опустил окно, чтобы отдать приказ ехать как можно быстрее. Карета рванулась вперед, но вдруг резко накренилась набок. Сестра Иммакулата отлетела к нему. Робин поймал ее. Даже несмотря на то что он сразу же отпустил ее, вспышка, похожая на молнию, только другого рода, пронзила его. Ему показалось, что он увидел в ней похожий ответ. Карета выправилась и понеслась дальше.
      – Так можно было раздавить Кокетку, – крикнула она.
      Робин открыл корзину с едой, стоявшую на полу, и вытащил кувшин с вином. Он взял запеленатую собачку и сунул на освободившееся место, проследив, чтобы Кокетка могла дышать. После чего закрыл корзину, посмотрел на кувшин, откупорил его и сделал большой глоток. Затем предложил монашке последовать его примеру. Монашке со стройными ножками и восхитительно изящными лодыжками.
      Она покачала головой, изо всех сил сжимая ремень на дверце, но ее все равно мотало из стороны в сторону, а в глазах ее застыл ужас.
      Робин поставил кувшин.
      – Идите сюда.
      Она покачала головой. Тогда Робин сгреб ее в охапку и потянул к себе.
      – Я могу упираться ногами, чтобы удержаться на месте. Ваши для этого слишком короткие. Отпустите ремень.
      Петра сдалась. Он прижал ее к себе одной рукой. Она вцепилась в его сюртук. Карета теперь бешено раскачивалась под безумный аккомпанемент треска, грохота и раскатов грома. За ослепляющей вспышкой последовал взрыв, прогремевший, казалось, прямо над ними. Карета сильно накренилась в сторону Робина, и сестра Иммакулата перекатилась прямо на него. Он еще крепче прижал ее к себе.
      Он обеспечивал ее безопасность, но надо быть мертвым, чтобы не заметить полные груди, прижавшиеся к нему без всякого намека на корсет, который испортил бы удовольствие. Крепкие ягодицы были почти под его рукой, без всяких обручей или многослойных нижних юбок, мешающих ощутить их.
      Он не мог сопротивляться желанию скользнуть рукой еще ниже. Если небесный гнев испепелит его сейчас, по крайней мере это будет справедливой карой за то, что он делает. Только бы она была женщиной другого сорта. Ее ножны были всего в нескольких дюймах от его кинжала, а любовный турнир в грозу мог быть просто великолепным.
      От его прикосновения она напряглась, готовая оттолкнуть его. Он крепче сжал ее и опустил губы к ее уху.
      – Приношу извинения вашему небесному жениху, сестра, но, думаю, он предпочел бы, чтобы я сохранил вас в безопасности.
      Она попыталась вывернуться и после очередного толчка кареты в другом направлении оказалась сидящей верхом на Робине.
      – Прекратите! – вскрикнула она.
      – У меня, конечно, есть таланты, – рассмеялся он, – но управление погодой не входит в их число.
      – Вы знаете, что я имею в виду.
      Еще одна ослепляющая вспышка и грохот заглушили ее протесты. Она впечаталась в него руками и ногами, пригнув голову. Робин улыбнулся, наслаждаясь необузданной силой бури и энергией молний между их раскачивавшимися телами.
      Неужели монашки ходят голыми под рясой? Или целомудрие требует ограничений? Он читал, что некоторые монахи носят днем и ночью тесные кальсоны как средство против самонаслаждения. Иногда они делались из кожи или даже из овчины. Ему понадобилась бы металлическая броня, чтобы защититься от этой монашки.
      Он снова рассмеялся.
      Она подняла на него полные страха глаза, ее головная накидка сбилась набок.
      – Вы сошли с ума!
      Он не удержался и поцеловал ее.
      Ее полуоткрытые губы крепко сжались, но не сразу.
      Она снова оттолкнула его.
      Она была наполовину готова. Он ласками уговорил ее открыть губы, погрузился в ее рот и начал приподнимать ее юбку. Она отвечала на его поцелуи.
      Но потом отпрянула от него и напряглась.
      – Мои извинения, сестра, – пробормотал он. – Буря…
      Она облизнула губы. О, не надо!
      – Вы тоже боитесь? – спросила она.
      – Очень.
      – Это глупо, я знаю…
      – Вы называете меня глупым?
      – Нет, но я не люблю грозы.
      – А я люблю. Они возбуждают меня. Но я буду хорошим.
      Он поцеловал ее в висок, чтобы успокоить. Но его это не успокоило. Ничто не могло успокоить его, пока они были вместе, как сейчас, но он сразился бы с целой армией, чтобы не разлучаться.
      – Совсем не глупо бояться опасности, – сказал он. – У меня у самого сердце колотится. Вот, пощупайте.
      Он прижал ее левую руку к своей груди. При расстегнутом жилете только рубашка лежала между его кожей и жаром ее ладони. Она так и держала ладонь, пока не осознала, в какой они позе, и яростно оттолкнула его.
      Но тут карета резко наклонилась влево, возможно, даже скатилась в канаву. Робин приготовился к настоящему бедствию, готовый прикрывать ее изо всех сил, но экипаж выправился и покатился дальше. Он надеялся, что форейтор все еще управляет лошадьми, но даже если нет, он все равно не мог сейчас сделать ничего, кроме как скакать на полной скорости и оберегать своих подопечных от травм.
      Сестра Иммакулата пыталась сомкнуть ноги и все время ерзала. Когда она смирилась с поражением, то все еще сидела на нем верхом, но он был в опасности воспламениться. И о Юпитер, ее запах – земной, не парфюмерный, но опьяняющий.
      Когда-нибудь он прикажет сделать для нее духи. Парфюмированную воду для ее шелкового белья, парфюмированный лосьон для ее кожи, парфюмированное масло для ее ванны. В которой они будут купаться вместе.
      Он хотел, чтобы ее груди были в его ладонях, ее сосок – во рту. Он хотел входить в нее с каждым толчком кареты.
      Maledizione, как она так к месту говорила.
      – Это кончилось? – прошептала Петра, как будто бог грозы мог ее услышать.
      Робин осознал, что молнии и гром определенно продвинулись дальше, хотя дождь все еще лил как из ведра, а карета раскачивалась. Одна гроза шла на убыль, но другая все еще бушевала, а монашка выглядела такой созревшей для любви.
      «Кончилось? Моя святая драгоценность, все еще только начинается».
      Карета вдруг остановилась.
      Петра в ужасе округлила глаза.
      – Что опять случилось? – Тут она поняла, в какой позе находится, и отпрянула от него как раз в тот момент, когда он отпустил ее.
      Она бросилась в противоположный конец кареты и забилась в угол. Ее «Нет!» прозвучало одновременно с его «Все в порядке?».
      Они смотрели друг на друга, тяжело дыша.
      Робин отвернулся, радуясь необходимости опустить окно и узнать, что случилось. Глубоко в трясине, подумал он, при этом имея в виду не дорогу.
      – Мы застряли? – крикнул он.
      – Пока нет, сэр, – ответил Пауик, – но скоро застрянем. Впереди что-то виднеется. Как будто свет пробивается сквозь ставни.
      – Слава Богу. Вели форейтору ехать осторожно, а сам поезжай вперед договориться об убежище.
      Когда карета двинулась вперед, Робин посмотрел вниз, игнорируя дождь, льющийся ему на голову.
      – Ну как там? – спросила сестра Иммакулата.
      Он всунул голову назад, поднял стекло и повернулся к ней, вытаскивая платок, чтобы вытереть волосы. Она предложила ему свой – такой же простой и белый, как его, только меньше.
      Он поблагодарил ее и взял его.
      – Там грязь шесть дюймов глубиной, а конца дождю не видно, льет как из ведра. Благодарите Бога, сестра, что в этом месте нам предложат кров.
      Петра схватила четки.
      – Конечно, но сколько мы здесь простоим?
      – До тех пор пока дорога снова не станет твердой. Спешить незачем.
      Ее бледное лицо было напряженно. Действительно ли ее единственной проблемой была визжащая Содуэрт? Он вдруг подумал, не воровка ли она. Он поверил ей на слово, что сундук принадлежит ей. Это был весьма подходящий для монашки предмет багажа, но, возможно, он не принадлежал ей.
      Слабое поскуливание заставило Робина вздрогнуть. Он совсем забыл о Кокетке. Робин открыл корзину и поморщился:
      – Она от страха запачкала ваш платок. Это святотатство?
      – Нет.
      Он извлек все еще дрожавшую собачку, а платок оставил в корзине.
      – Что это?
      – Напоминание о платке, которым святая Вероника вытерла лицо Христа. Сестры святой Вероники заботятся о бедных и раненых на улицах.
      Успокаивая собачку, Робин обдумывал слова монашки. Странная деталь, которую надо расследовать. И если это правда, то чрезвычайно притягательная – и такая, что делает ее путешествие в Англию еще более загадочным.
      Робину вдруг захотелось разбить что-нибудь. Все-таки она монахиня, а даже для него монахиня неприкосновенна, не важно, насколько она красива, насколько соблазнительно ее тело и как страстно она целуется.
      – Ваша еда тоже испорчена, – сказала Петра.
      – Наша. Это плохо, потому что одному Богу известно, что мы будем есть сегодня на ужин.
      Где, черт возьми, они оказались, и что это за место? В этот час еще не должно быть так темно, но гроза принесла с собой ночь, а дождь все еще затуманивал окна. Все, что он мог разглядеть, было длинное низкое строение с той стороны кареты, где сидела сестра Иммакулата. Робин наклонился в ее сторону, чтобы опустить окно.
      Она отскочила.
      – Сэр!
      Он, вероятно, слегка коснулся ее груди.
      – Мне нужно открыть окно, чтобы лучше видеть.
      Она оттолкнула его.
      – Я сама это сделаю.
      Монашка никак не могла справиться с защелкой, но он рассудил, что разумнее не помогать. Когда наконец она открыла ее, окно опустилось слишком быстро. Кажется, у нее снова вырвалось итальянское проклятие.
      Впрочем, это не важно.
      Монашка она или не монашка, вот в чем вопрос.
      Но опять же, не все монашки добродетельны.
      Святая или грешница? И может ли человек быть и тем и другим?
      – Это длинное низкое строение, – сообщила она, – но оно не выглядит надежным.
      Робин наклонился, чтобы посмотреть, стараясь не касаться ее.
      – Здесь или нигде, а это место обещает сухость, тепло и постель на ночь.
      – Постели, – уточнила монашка, яростным толчком подняв окно.
      Робин вернулся на свое место.
      – Я не имел в виду ничего другого, сестра.
      Она сурово воззрилась на него.
      – Вы поцеловали меня.
      – Вы ответили на мой поцелуй.
      – Была гроза. Я очень испугалась.
      – Говорят, я родился во время грозы, и они сводят меня с ума. – Он улыбнулся ее озадаченному выражению лица. – Ваш головной убор сбился. Хотите, чтобы я поправил его?
      Петра покраснела и резко повернула накидку, но одна темная прядь все еще торчала из-под чепца, а ее румянец превратил красоту в магию. Робин едва мог дышать. Эмоции были написаны у него на лице, и Робин спрятал его, занявшись осмотром повреждений содержимого корзины.
      – Вы не должны больше так поступать, – сказала она.
      – Класть Кокетку в безопасную корзину?
      – Целовать меня!
      – Или?
      – Я думала, вы боитесь Бога.
      – Сестра Иммакулата, у меня уже так много грехов, что какой-то поцелуй, пусть и с монашкой, всего лишь капля в море.
      – Тогда почему вы не насилуете меня?
      – Потому что обещал вам безопасность. И никогда не нарушу данного мною слова. Это единственный грех, которого я никогда не совершал.
      Монашка отодвинулась.
      – Простите, но все это так глупо. Я никогда не поддамся.
      – Будущее для нас загадка.
      – Нет. Мы сами его делаем.
      Когда она отвернулась, чтобы посмотреть в окно, Робин подумал над этим заявлением с восхищением и сомнением. Как ни таинственно было будущее, он знал, что сестру Иммакулату ждут неприятности. Она одинока и уязвима в опасном мире.
      Робин увидел, что Пауик приближается к строению, где они рассчитывали найти кров. Это может быть связано с некоторыми сложностями.
      – Сестра.
      Монашка обернулась, готовая к новой битве.
      – Возможно, нам понадобится легенда.
      – Зачем?
      – Вдруг хозяева дома заинтересуются, почему монахиня путешествует без женского сопровождения. Особенно с таким мужчиной, как я.
      – По виду вы настоящий повеса, – согласилась монашка.
      – Тогда зачем ехать со мной?
      – Леди Содуэрт. – Она отвела глаза.
      – Надеюсь, урок пошел вам на пользу. Она, без сомнения, наслаждается вкусным ужином, прежде чем улечься в теплую сухую постель, а нас в лучшем случае ждут солома и похлебка. Подумайте о том, что я мог бы наслаждаться таким же комфортом. Если бы не вы, я бы остался в Аббевиле.
      Она удивленно округлила глаза:
      – Хотите сказать, что это я во всем виновата?
      Робин обратился к быстро приходящей в себя собачке:
      – Она безрассудная, вздорная женщина, не так ли?
      – Я не такая! – запротестовала монашка.
      – Факты есть факты. – Прежде чем она смогла пожаловаться на это, карета резко дернулась и остановилась. – Опустите окно и скажите мне, что вы видите.
      Бормоча что-то себе под нос, монашка послушалась, впустив внутрь холодный сырой воздух.
      – Мы на дорожке, ведущей к задней двери дома. Ваш слуга разговаривает с кем-то у парадной двери. Все вокруг залито водой.
      Робин наклонился над ней, чтобы крикнуть в окно:
      – Фонтейн!
      – Да, сэр, – отозвался камердинер.
      – Сейчас, когда мы стоим, колеса в воде?
      – Не больше чем раньше, сэр. А я вымок до нитки.
      – Это точно. – Робин опустил окно и сел.
      – Твой хозяин, – сказала монашка Кокетке, сидевшей на коленях у Робина, – жестокий и бессердечный.
      – Разве это не ее вина, Кокетка, что моему бедному камердинеру пришлось ехать под дождем?
      Кокетка согласно взвизгнула.
      – Подхалимка, – укорила ее монашка.
      – Мегера, – парировал он. – И я имею в виду не собаку.
      – Конечно, нет. Она никогда не противоречит вам.
      – Она не всегда слушается. Будь проклят этот бесконечный дождь. Наша легенда, – напомнил он. – Вот мы путешествуем, несмотря на плохую погоду, монахиня и трое мужчин. Подозрительно. Могут подумать, что мы сбежали, чтобы пожениться. Страшно подумать о возможном наказании за изнасилование монахини.
      – Как Абеляр, – сказала она, глаза ее блеснули.
      – Хотите увидеть меня кастрированным, сестра?
      – Пока нет, – ответила она.
      – Ужасная женщина. Вижу, Пауик возвращается. Молитесь, чтобы он принес хорошие новости.
      Монашка повернулась, чтобы выглянуть в окно.
      – Даже если эти люди что-то подумают, они ничего не сделают.
      – Лучше не рисковать. Мы будем братом и сестрой.
      – Но мы совсем не похожи.
      – Тогда сводные брат и сестра. Ваша мать была итальянкой, ваш отец – англичанином, как и мой. Видите мою преданность правде?
      – До известной степени, – сухо заметила Петра. – Почему тогда мы так отчаянно спешим?
      Да, почему? Робин задумался.
      – Я мог бы быть более изобретательным, но давайте скажем, что мы спешим к смертному одру вашей дорогой матушки. Мы крепкая католическая семья. Вы обнаружили склонность к святой жизни и ушли в монастырь в родном городе вашей матери, Милане.
      Петра нахмурилась, однако сказала:
      – Разумно.
      – Да это просто блестяще.
      – Не должно гордиться тем, что вы блестящий лжец.
      – Тогда считайте это театральной выдумкой. Я напишу пьесу о наших приключениях и назову ее… «Повеса и монахиня»
      В этот момент к карете подошел Пауик.
      – Мы оба Бончерчи? – быстро спросила она.
      – У нас общий отец, так что да. Имя вашей матушки?
      – Амалия.
      – А ваше имя? Поспешите. Иммакулата звучит неубедительно для английской леди.
      – Даже с итальянской матерью?
      – Отец-англичанин возражал бы.
      Поколебавшись, она сказала:
      – Мария.
      Робин спросил:
      – Правда?
      – Мы все еще играем в ту глупую игру?
      – Да.
      – Мое имя все равно Мария. – Однако ее вздернутый подбородок говорил, что в лучшем случае это полуправда.
      Робин повернулся, чтобы опустить окно и выслушать отчет Пауика.
      – Они дадут нам приют, сэр, но сейчас в доме только женщины, поэтому они не впустят нас в дом.
      – Женщины? Надо было мне пойти поговорить с ними.
      – Более чем вероятно, сэр, – ответил Пауик. – Единственно, чего я смог добиться, это сарай на заднем дворе.
      – Нищим не приходится привередничать. Карета может проехать, или придется идти пешком?
      – Тут есть проселочная дорога, но она ухабистая.
      – Лучше все же опробовать ее. А что ты им сказал?
      – Только то, что мы англичане, сэр. Ничего другого я не мог сказать, по-французски изъясняюсь плохо.
      – Проклятие, мне и правда надо было пойти самому. Слушай, сестра Иммакулата моя сводная сестра Мария. Моя мать умерла, а мой отец снова женился на итальянке. – Он скорее увидел, чем услышал вздох Пауика. – У нас нет выбора. У них возникнут вопросы о монахине, путешествующей с четырьмя мужчинами. Скажи Фонтейну.
      – Очень хорошо, но будем надеяться, что они не захотят сплетничать, иначе такое напридумывают.
      – Бесстыдный мошенник, – сказал Робин, опуская окно.
      – Но он прав.
      – Он почти всегда прав. Прошу прощения за наше жилище, сестра.
      – Полагаю, я более привычна к спартанским условиям, чем вы, сэр.
      – Тогда с нетерпением жду вашей помощи ночью.
      Когда она вздохнула и отвернулась, он почувствовал слабый укол совести. Предстоящая ночь может оказаться весьма интересной.
      В этот момент карета нырнула в яму по меньшей мере на фут.
      – Чума ее побери! Молитесь горячо, сестра, за нашу ось.
      – Если бы Господь услышал мои молитвы, – уныло ответила Петра, – меня бы тут вообще не было.

      Петра сразу пожалела о сказанном, но как мог Господь допустить, чтобы она дошла до такого ужасного состояния?
      Присоединившись к мистеру Бончерчу, Петра ожидала, что с ним легко будет справиться. Однако ошиблась. Она также надеялась, что опередит Варци, но карета ночью застряла в грязи. Завтра Варци с легкостью догонит их, особенно если карета сломалась. Она скрипела и трещала, продвигаясь по ухабистой дороге.
      На каждом повороте – на каждом! – рука Господа как будто поднималась против нее. Неужели ее борьба так грешна? Неужели он хочет, чтобы она была шлюхой Лудовико?
      – Пауик прав, – сказал Робин. – Нам нужно определить еще несколько деталей. Сколько вам лет?
      Она не видела причин лгать.
      – Двадцать один. А вам сколько?
      – Двадцать пять.
      Она нахмурилась:
      – Правда?
      – Вы думали, я старше или моложе?
      – Старше.
      – Год во главе семьи может заставить мужчину поседеть.
      – Ваш отец умер? Мои соболезнования, – сказала Петра, недавно пережившая смерть матери.
      Тут карета с резким скрипом нырнула в яму, и Робин поморщился.
      – Только подумайте, завтра нам придется опять выбираться наружу.
      – Возможно, нам все-таки следовало ехать дальше? – предположила Петра.
      – Мы бы застряли не дальше чем в лиге отсюда.
      Он смотрел на нее так, что ей стало неловко.
      – Что? – В замешательстве она произнесла это слово по-итальянски. – Che?
      – Мария – это ваше второе имя, не так ли?
      Карета, похоже, начала поворачиваться в обнесенном стеной заднем дворе. Но дождь все еще барабанил по крыше, и в сумеречном свете все окружающее выглядело мрачным.
      – Как вы догадались? – спросила она.
      – Оно не подходит вам. Итак?
      И опять ей показалось, что не стоит бороться против правды.
      – Мария мое второе имя. Первое мое имя Петра. Точнее, Петронилла. Для англичанки звучит не более убедительно, чем Иммакулата.
      – Известны и более странные имена. А есть святая Петронилла?
      – Святая дева-мученица времен раннего христианства, возможно, дочь самого святого Петра.
      – Невеста Христова со святым происхождением. Как может что-то пойти не так? Если не считать того, – добавил он, – что Бог не слышит ваши молитвы.
      Петра отвернулась.
      – Глупое заявление из-за нескончаемого дождя.
      Карета качнулась и остановилась.
      – Могу я узнать вашу фамилию? – спросил Робин.
      Опять Петра не нашлась что ответить. Он вряд ли поймет, что она опозоренная сестра графа ди Бальдино, или передаст ее Варци. Поймай ее Варци, все ее секреты тотчас раскрылись бы.
      Петра повернулась.
      – Аверио.
      – Петронилла Мария д'Аверио?
      – Петра д'Аверио. Имя Мария я не использую, а Петронилла было дано мне только как имя святой. Так хотел мой отец. Петрой звали мать моей матери. Это имя часто встречается в немецких землях, но не в Италии. А ваше имя, сэр?
      – Робин.
      Она не могла не улыбнуться:
      – Маленькая птичка с красной грудкой?
      – Веселая и дружелюбная. – Она, должно быть, недоверчиво хмыкнула, потому что Робин сказал: – Разве я не стал вашим другом?
      – Вы надоедливы.
      – Я ранен, Воробей.
      – Я знаю эту цитату. «Кто убил малиновку? Я, сказал воробей, моим луком и стрелой…» Я не хотела сказать ничего плохого, сэр, несмотря на то что вы точите меня, как вода – камень.
      – Чертовски медленно вода точит камень, – по-прежнему весело сказал Робин.
      Больше похоже на солнце и лед, что вовсе не так уж медленно.
      – Вы должны прекратить это. Вы должны обращаться со мной как с сестрой, потому что еще немного, и даже французские крестьяне узнают правду.
      Робин посерьезнел:
      – Увы, вы правы. Значит, брат и сестра, по крайней мере на эту ночь.
      Слава Богу. На этих условиях она может выжить. Карета резко повернула налево в обнесенный стеной скотный двор, и ворота с глухим ударом были закрыты. Этот звук заставил ее замереть от страха. Абсурд. Стена и ворота сделаны для безопасности, и, пока она сидит здесь, Варци может проехать мимо и не догадаться, что она совсем близко.
      Мимо ее окна, разбрызгивая грязь, пробежали две женщины. Дом женщин. Бояться нечего. С их стороны очень мило выйти под дождь, чтобы впустить их. Они пробежали мимо крепкой женщины средних лет, которая стояла в открытой двери дома, жестами и криками раздавая приказания. Карета медленно двинулась вперед, и наступила тишина.
      – Благодарю тебя, Господи, – произнесла Петра.
      – Аминь, хотя после всего этого грохота тишина кажется почти зловещей. Вот, возьмите Кокетку и не позволяйте ей бежать за мной. Меньше всего нам нужно, чтобы она вымазалась в грязи.
      Он передал Петре собачку, открыл дверцу со своей стороны и спрыгнул на землю. Окинув взглядом строение, он обернулся, чтобы предложить ей руку.
      – Это просто навес, но земля сухая.
      Сунув собачку под мышку, Петра вышла из кареты.
      Дверь дома закрылась. «Сарай», где им предстояло провести ночь, представлял собой грубо сколоченную крышу, стоящую на трех деревянных столбах впереди и с двумя стенами в глубине. Дождь стекал с края крыши в грязное озерцо между сараем и фермерским домом.
      – Совсем не те апартаменты, которые я надеялся предложить вам сегодня ночью, – сказал он.
      – Для меня это гораздо безопаснее.
      Собачка заерзала, и Петра передала ее Робину, но тот опустил Кокетку на землю.
      – Она привередлива, так что вряд ли выйдет наружу в такую грязь.
      Кокетка встряхнулась и начала исследовать помещение. Было прохладно и сыро, и Петру проняла дрожь.
      – Мне нужен мой плащ. И вам тоже.
      – Вы беспокоитесь обо мне, как это мило!
      Петра улыбнулась:
      – Играю роль любящей сестры.
      – Любящей! Мы движемся вперед, это точно.
      – Только к выживанию, – ответила она и пошла к карете, чтобы найти свой багаж. Он стал открывать багажное отделение и случайно коснулся ее руки. Петра проигнорировала игру и отперла свой сундук, чтобы достать серый шерстяной плащ. Она позволила Робину взглянуть на содержимое, прежде чем снова закрыть сундук.
      Он взял плащ, чтобы накинуть ей на плечи. Это была всего лишь простая любезность. Лудо…
      Зимний сад, блестящий от инея. Подбитый мехом бархатный плащ. Обжигающий поцелуй…
      – Что вы сказали? – спросил он.
      – Просто холодно, – ответила Петра, застегивая пряжку на шее. Она подумала о том, что случается, когда женщина позволяет мужчине играть в такие игры. – Как по-вашему, мы можем развести огонь? Вон там лежат дрова.
      – Надо спросить разрешения, а то, чего доброго, нас обвинят в воровстве.
      Он накинул на плечи плащ и поднял капюшон. Это был плащ для верховой езды, сделанный из мягкой кожи, непромокаемый.
      – Возможно, эти дамы оценят мои прекрасные глаза.
      Она не может остаться здесь с ним на всю ночь. Просто не может.
      – Узнайте, не найдется ли для меня постель в доме, – попросила Петра. – В конце концов, я безобидная женщина.
      – Для других женщин, возможно.
      Он хотел уйти, но его остановило поскуливание. Кокетка была в ужасе от того, что ее покидают. Со вздохом он взял ее на руки, сунул в карман и пошел под дождь. Однако его ноги в высоких сапогах увязли в скользкой грязи, так что вместо уверенного марша темный воин в капюшоне с трудом пробирался через двор.
      Петра подавила хихиканье, но молилась, чтобы женщины позволили ей спать в доме.
      Робин добрался до двери и постучал. Дверь чуть приоткрылась, потом немного шире. Он поговорил с женщиной и направился назад к сараю. Оказавшись снова под крышей, Робин сбросил капюшон, вода стекала с него ручьями.
      – Триумф mes beaux yeux. За деньги они дадут нам еду и питье, несколько одеял и разрешат использовать их дрова.
      – А я? – спросила Петра.
      – Вы так торопитесь сбежать от меня. Разумеется, это очень комфортабельное место, но мадам Гулар разрешила вам провести ночь в доме.
      Петра поспешила к своему сундуку, чтобы достать мешок с предметами первой необходимости и запасное платье на завтра. Она уже хотела уйти, но тут вспомнила, что на ней надеты сандалии. Так что придется идти босиком. Петра нагнулась, чтобы развязать их, но Робин сказал:
      – Могу я попросить о чести отнести вас?
      Он был невозмутим, но она слышала смех в его голосе. Петра колебалась, но слишком сильно было желание оказаться в его объятиях.
      – Спасибо, – сказала она и попыталась не напрягаться, когда он подхватил ее на руки.
      Лудовико, несущий ее, подхвативший ее на руки, только чтобы показать свою силу. Она протестовала, но ей это нравилось – нравилась близость, интимность, она чувствовала себя хрупкой в его сильных руках…
      – Натяните мой плащ поверх вашего, насколько сможете. Он непромокаемый.
      Петра прогнала глупые воспоминания и постаралась, как могла, но намокшая кожа была скользкой, и с ней было нелегко справиться.
      Робин шагнул под дождь.
      – Мои искренние извинения за все возможные недостатки.
      – Как носильщик вы, сэр, великолепны.
      – Приберегите ваши аплодисменты до тех пор, пока я донесу вас до двери, не уронив. Эта грязь такая скользкая.
      Как будто в доказательство его ноги разъехались. Петра инстинктивно прижалась к нему, потом сразу же поняла свою ошибку и отпустила, стараясь отклониться в другую сторону, чтобы сохранить равновесие.
      Это едва не опрокинуло их, и у нее вырвался глупый крик, когда она приготовилась рухнуть в отвратительную жижу.
      Он сделал два шага в одном направлении, потом шаг обратно и замер, ненадежно балансируя. Они посмотрели друг на друга и затаили дыхание.
      Затем Робин осторожно двинулся дальше.
      Носить на руках дам умеет любой повеса. Умеет целоваться. Ласкать дам – распутных, одетых в шелка, с нарумяненными щеками и накрашенными губами, пропитанных ароматами мускуса и роз.
      Но грубая шерсть ее плаща наверняка царапала ему руки.
      Что, если ее приключение окончится даже лучше, чем она мечтала? Может быть, однажды на балу в Англии она встретит Робина Бончерча, джентльмена. Они будут танцевать под очаровательную музыку, глаза в глаза, дразня, флиртуя. Он флиртовал так же легко, как дышал.
      Сейчас он дышал тяжело, делая последние шаги, но когда поставил ее на маленькое крыльцо, победно улыбнулся.
      – Благодарю вас, мой герой! – Петра широко улыбнулась. В этот момент дверь открылась, и появилась жена крестьянина. Петра быстро переадресовала свою улыбку ей.
      – Господь благословит вас за ваше милосердие, мадам.
      – Ну, входите же! – произнесла она с сильным акцентом. Женщина была грязной, у нее не хватало нескольких зубов.
      Петре вдруг расхотелось оставаться тут одной.
      – Мне жаль, что тебе придется спать в сарае, Робин. Возможно…
      – Не беспокойся обо мне.
      – Тебе будет неудобно. – Петра обратилась к женщине. – Не мог бы мой брат…
      – Никаких мужчин. – Женщина схватила Петру за руку и втянула внутрь, захлопнув дверь перед носом Робина Бончерча.

      Петра чуть было не распахнула ее снова и не выбежала наружу, но это было бы смешно. Конечно, эти люди бедны и, судя по запахам, грязны, но они предложили то, что имели. Петра снова поблагодарила хозяйку.
      Женщина фыркнула и жестом предложила ей сесть.
      Стол с грубо сколоченными стульями по торцам и длинными скамьями по бокам занимал половину комнаты, но деревянные сундуки, стоявшие вдоль стен, тоже можно было использовать как сиденья. Петра прошла к одному из них, и ей не понравился хлюпающий звук пола. Он был покрыт тростником, но его явно положили прямо на землю, и туда просачивался дождь.
      Эти люди бедны. По крайней мере у них есть огонь, горящий в очаге, занимавшем почти всю боковую стену. По обеим его сторонам обтрепанные занавески закрывали арки, должно быть, ведущие в другую половину дома. И у них была еда, потому что над огнем висел котелок, за которым следила старая сгорбленная женщина. Старуха пристально смотрела на Петру. Ее желтоватая кожа обтягивала кости, так что она напоминала скелет. Петра постаралась улыбнуться и пожелала ей доброго вечера.
      Женщина хмыкнула, глотнула что-то из большой бутыли и вернулась к своему котелку.
      Петра села, стараясь собрать вокруг себя плащ, и для тепла, и чтобы он не касался грязного пола. Окна располагались высоко и были закрыты ставнями, хотя она сомневалась, что в них вообще есть стекла, потому что сквозняки колебали пламя единственной свечи, горевшей на столе. Судя по запаху, она была сальной, но тут были и другие запахи, и она боялась, что некоторые идут от котелка.
      Мадам Гулар вышла в левую арку, и Петра услышала приглушенные голоса. На мгновение у нее закрались подозрения, но она вспомнила о двух женщинах, открывавших ворота. Они, наверное, переодевают мокрую одежду. Они вышли под дождь, чтобы впустить несчастных путников, хотя и боялись, потому что их мужчин не было дома.
      Эти люди настоящие добрые самаритяне, нельзя об этом забывать.
      Мадам Гулар вернулась, неся большой глиняный кувшин и кожаный мешочек. Она отдала мешочек старухе и поставила кувшин на стол. Потом взяла с полки деревянный стакан, налила его и подала Петре.
      Петра поблагодарила ее, но вынуждена была спросить, что это. Путешествие научило ее, что местные еда и питье могут быть своеобразными.
      – Пуаре.
      А, это грушевый сидр северной Франции. Петре ужасно хотелось хорошего вина или кофе, но это было полезно.
      – Благодарю вас. Очень освежающе. Я сестра Иммакулата.
      – И откуда же вы? – спросила женщина, изучая Петру глазами почти такими же опухшими, как у старухи. Она была скорее полной, чем тощей, но ее кожа тоже была желтоватой.
      – Из Милана, – ответила Петра.
      – Это в Англии?
      Петра поняла, что ей нужно было назвать английский город, и уже хотела согласиться, но это была бы ложь.
      – Нет, мадам. Это в Италии.
      Мадам Гулар вскинула голову:
      – Ваш брат сказал, что вы англичане!
      – О, это так, мадам, но у нас в Англии нет католических монастырей, так что мне пришлось поехать в Италию, чтобы принять постриг.
      Женщина все еще хмурилась, и Петра была рада, что тут не было видно ни распятия, ни другого священного предмета.
      – Нам с братом не следовало спешить, но я плакала при мысли, что моя бедная матушка может умереть до того, как я увижу ее в последний раз.
      Мадам Гулар все еще хмурилась, но тут вошли две другие женщины.
      Они были примерно возраста Петры и в отличие от старших выглядели здоровыми и веселыми. На одной была зеленая юбка, на другой – желтовато-коричневая. Обе носили темно-красные деревенские корсажи со шнуровкой впереди поверх простых рубашек, на ногах – деревянные сабо. Все женщины были обуты в сабо, и, учитывая состояние пола, Петра пожалела, что у нее таких нет.
      Та, что в зеленой юбке, внимательно посмотрела на Петру:
      – О, вы очень красивы!
      Петра покраснела.
      – Спасибо, – сказала она.
      Коричневая Юбка ткнула локтем сестру, чтобы напомнить ей о манерах, и они обе сели на скамью, но продолжали поглядывать на Петру. Учитывая, что монахини обычно живут в монастырях, они вряд ли видели их живьем.
      Они были достаточно взрослые, чтобы быть замужем, но не носили колец. Петру это не слишком удивило. Зеленая Юбка казалась туповатой. У нее были большие глаза, что обычно делает женщину привлекательной, но Петре они почему-то напоминали корову. У Коричневой Юбки глаза были маленькие, близко посаженные, а зубы – мелкие, острые, искривленные, как у крысы.
      «Петра, ты никогда не разглядывала крысиные зубы! Будь снисходительна!»
      Пообещав покаяться, Петра улыбнулась женщинам:
      – Доброго вам вечера.
      Женщины производили впечатление не совсем нормальных. Видимо, это была несчастная семья.
      – Солетт и Жиззи, – представила их мадам Гулар. Туповатая, видимо, была Жиззи, а хитрая – Солетт. – А моя мать готовит ужин.
      Петра видела, что женщина добавляет что-то в котел – какие-то травы из мешочка и овощи, стараясь растянуть их скудную еду еще на пять ртов.
      – Это у вашего брата собачка? – спросила мадам Гулар. Петра с трудом понимала ее диалект.
      – Да, абсурдная вещь, не так ли?
      – Красивый ошейник. Ваш брат, он богатый лорд?
      Может, они собираются потребовать невероятную сумму за приют на ночь?
      – Мы люди простые, но щедро заплатим за ваше гостеприимство.
      – Хорошо, хорошо. Идемте, сестра. Я покажу вам, где вы будете спать.
      Мадам Гулар прошла к задней стене, полностью закрытой темно-красными занавесками. Петра поспешила следом. Слава Богу.
      Женщина раздвинула занавески в центре, открыв нечто похожее на монашескую келью, в которой роль боковых стен выполняли занавески. Конец комнаты содержал отгороженные занавесями альковы для сна – возможно, пять штук. Необычно, но Петра была готова кричать «Аллилуйя» от облегчения.
      Она поспешила вперед, но резко остановилась, пораженная еще большей вонью. Преобладающий запах сырости и гнили смешивался здесь с запахами грязных простыней, давно пролитого вина, возможно, даже мочи и чего-то еще. Сильный, отвратительный запах, от которого ее замутило.
      – О-о. Я…
      – Что?
      И тут Петру осенило.
      – Я привыкла спать в комнате с открытым окном. Простите. Это правило нашего ордена. Я должна быть готова, что Бог заберет меня в любой момент.
      – Богу нужно окно? – спросила женщина с удивительной проницательностью.
      Петра развела руками:
      – Это правило. Я вернусь к моему брату… «Пожалуйста».
      Но мадам Гулар сказала:
      – Это будет неправильно, сестра. – И шагнула направо. Женщина отдернула занавеску в конце ряда, открыв точно такое же спальное место. Оно было таким же грязным, но имело закрытое ставнями окно. Петра открыла его и вдохнула влажный вечерний воздух.
      – Благодарю вас, мадам. Господь благословит вашу святую доброту.
      Женщина хмыкнула, но, видимо, ожидала, что Петра вернется на кухню. Петре нужно было время, чтобы собраться с мыслями.
      – Я должна прочитать несколько молитв, если не возражаете.
      Мадам Гулар пожала плечами:
      – Я пришлю за вами, когда еда будет готова.
      Она ушла, задернув за собой занавеску, но по крайней мере оставила свечу. Петра откинула одеяло, но увидела, как и ожидала, грязную простыню. Она будет спать поверх одеяла, завернувшись в плащ. Холодновато, конечно, но можно считать все ее страдания епитимьей за многочисленные грехи.
      Особенно за то, что она ответила на поцелуй Робина Бончерча.
      Она не была настоящей монахиней, но уже три года носила это одеяние и всегда считала, что, пока носит его, должна следовать правилу общины Святой Вероники – правилу бедности, целомудрия и послушания. Да, она правильно поступила, не оставшись ночью с этим мужчиной.
      Петра подошла к окну, вдохнула свежий воздух и мысленно рассмеялась. В других обстоятельствах запах крестьянского двора был бы не таким желанным.
      Ее фальшивый брат Робин прав. Ей следовало остаться с леди Содуэрт. Даже если бы ей пришлось заботиться о ее маленьких чудовищах, она была бы в тепле и накормлена. Что же до Варци, должно быть, ей показалось, что она его видела. В мире полно невысоких полных мужчин, одевающихся просто, но она сделала поспешный вывод, действовала импульсивно и была за это наказана. Ей предстояла холодная, сырая и грязная ночь.
      Вид снаружи был таким же отталкивающим. Стены старого дома были в фут толщиной, а оконный проем располагался высоко. Все, что она могла оттуда видеть, это грязь, сараи и высокую стену. Интересно, там ли еще мужчины? Смешно думать, что нет, но она должна проверить.
      Петра схватилась за подоконник, подпрыгнула и, балансируя, подтянулась вверх. От смеха она чуть не перевернулась. Если хозяйка вернется, как она объяснит это? Обязательные монастырские упражнения? Смех улетучился, потому что она ушибла ребра, но то, что она увидела, успокоило ее.
      Четыре фигуры сидели вокруг веселого костерка. Когда они засмеялись, ей до боли захотелось быть вместе с ними. Она освободила одну руку, чтобы помахать, но никто не увидел ее, поэтому она соскользнула вниз и стряхнула прилипший камушек с платья, готовая вот-вот, как это ни глупо, расплакаться.
      – Вы выглядели как средневековая принцесса в башне, умоляющая о спасении.
      Она резко обернулась, и там, в окне, был он – руки на подоконнике, на щеках ямочки. Кокетка сидела на подоконнике около его локтя, шевеля ушами. Петре даже показалось, что собачка морщит нос от зловония.
      – Что вы здесь делаете? – спросила Петра, стараясь говорить тихо, чтобы ее не слышали на кухне.
      – Кокетка увидела, как вы машете, и настояла. Думаю, она скучает по женскому обществу.
      Петра погладила хорошенькую собачку.
      – Сомневаюсь. Это вас она любит.
      – Тогда она дурочка. Если бы в ней было хоть сколько-нибудь мяса, я бы продал ее на суп.
      Петра укоризненно покачала головой, но улыбалась от удовольствия быть в его обществе.
      – Вы хорошо о ней заботитесь.
      – Я исполнительный парень, обремененный все время желающими чего-то женщинами. Итак, каково ваше желание, принцесса? Спасение?
      Она вспомнила, почему ей нужно быть подальше от него этой ночью.
      – Разумеется, нет.
      Он заглянул мимо нее в комнату:
      – Не самая привлекательная спальня.
      – Они бедны.
      – Бедность может быть чистой.
      – Так же, как и богатство, но часто бывает наоборот.
      – Это верно. С вами все в порядке? – серьезно спросил Робин.
      Петра отодвинула занавеску, чтобы убедиться, что в комнате никого нет.
      Когда она снова повернулась к нему, его глаза были настороженны.
      – Зачем такие предосторожности?
      – Я не хочу ранить их чувства.
      – Но?
      – Они странные люди.
      – Странные? В каком смысле?
      – Я не хочу быть жестокой, но одна из дочерей, наверное, глуповата, а другая… Я не знаю. – Она повертела пальцем у виска.
      – Вероятно, слишком много родственных браков.
      – Возможно. Хотя, честно говоря, они не очень похожи.
      – Здесь всего три женщины?
      – Нет, есть еще бабушка. Она ужасно горбатая, бедняжка, и пьет, вероятно, чтобы заглушить боль. Они очень несчастны.
      Он опирался на руки с одной стороны подоконника, она с другой, так что их лица были всего в футе друг от друга.
      – Что-то тут не так, – сказал он и накрыл ее руки своими. – Завтра я лучше позабочусь о вас. Загадайте желание, принцесса.
      – Дворец, – быстро проговорила она и тут же покачала головой. – Сойдет и чистая, хорошо проветренная постель в чистой комнате – комнате, где я буду совершенно одна.
      – Не совсем то, о чем я думал, – сказал он, но налет юмора в его словах сгладил обиду. – Завтра мы пораньше остановимся, чтобы позаботиться об этом. Возможно, в Монтрё. Роскошь «Французского двора» должна возместить нам это.
      – Французский двор? – озадаченно переспросила Петра.
      – Это гостиница. Очень большая.
      – Мне не нужна большая. Я предпочла бы поскорее добраться до Англии.
      – Зачем? Почему такая спешка?
      Петра покачала головой:
      – Не пытайте меня сейчас. Я не в силах вас развлекать.
      Робин в знак утешения легко сжал ее руку.
      – Очень хорошо. Но после того как вы хорошенько выспитесь в чистой, хорошо проветренной постели, которая будет в полном вашем распоряжении…
      – Даже тогда вы не узнаете мои секреты, сэр. Даже под пыткой.
      – Я думал не о пытке…
      Она убрала руку, но он поймал ее и поднес к своим теплым губам.
      – Доверьтесь мне, Петронилла miа. Какое бы срочное дело ни ждало вас в Англии, я вам понадоблюсь.
      Она учащенно дышала, но попыталась высвободить руку.
      – Ваша цена всегда будет чересчур высока.
      Он отпустил ее.
      – Я никогда не буду силой принуждать вас делать что-либо. Но предсказываю вам поражение, если вы от меня сбежите.
      Не будь между ними двухфутовой стены, она ударила бы его.
      – Как я могу быть свободна, если должна сбежать?
      Он посмотрел ей в глаза.
      – Увы, вы правы. Я постараюсь уважать ваши желания. – Он подался назад, забирая собаку. – Доброй ночи, прекрасная леди тайн.
      Петра смотрела, как он исчез в темноте, борясь с желанием выскочить вслед за ним, но одновременно жалея, что не может сбежать от него прямо сейчас.
      До сих пор она неукоснительно исполняла свой план и почти добралась до Англии. Ей нужно только, чтобы Робин Бончерч доставил ее туда, а тогда она сбежит от него. В сумке у нее есть кинжал, а в задней обложке молитвенника спрятаны двадцать гиней. Добравшись до Англии, Петра найдет своего отца, и тогда жизнь ее наладится.
      Она надеялась на это и молилась.

      Занавеска с шумом отодвинулась, и за ней оказалась Солетт, которая подозрительно смотрела на Петру. Петра была рада, что инстинктивно схватила четки и выглядела так, будто молилась. Она последовала за молодой женщиной на кухню, неся догоравшую свечу. Петра поставила свечу рядом с другой, и в их свете комната выглядела гораздо веселее. На столе лежал кусок желтого сыра рядом с зернистым хлебом.
      Мадам Гулар сидела в кресле во главе стола лицом к огню и жестом показала Петре сесть на скамью слева от нее. Жиззи села на другую скамью, вид у нее был встревоженный. Петра улыбнулась Жиззи, но та не отреагировала.
      Старуха разлила похлебку в миски, которые Солетт поставила на стол, подав первую матери, а вторую Петре. Петра поблагодарила ее, но запах варева был неаппетитный. Возможно, мясная кость, варившаяся в похлебке, была далеко не первой свежести. Возможно, повариха переусердствовала с травами, стараясь замаскировать неприятный запах. Возможно, старуха просто потеряла обоняние. В похлебке определенно было слишком много шалфея, травы, которую, но мнению Петры, следовало использовать очень умеренно, но никто другой не выказал никаких возражений.
      Когда суп был подан, Солетт помогла бабушке, которая сильно хромала, добраться до пустого стула напротив мадам Гулар, и села рядом с сестрой.
      – Может быть, вы прочтете молитву, сестра.
      Слова мадам Гулар оторвали Петру от ее мыслей. Петра прочла короткую благодарственную молитву за еду, а также попросила Господа благословить этот дом, потому что им определенно это было нужно. Все взяли деревянные ложки и приступили к еде.
      Петра отправила в рот ложку и заставила себя сделать глоток. Должно быть, там был целый куст шалфея, заглушавший неприятный вкус. Она только помешивала ложкой суп, в то время как остальные ели с явным удовольствием.
      – Ешьте, ешьте! – проскрипела старуха, продемонстрировав несколько длинных почерневших зубов.
      Петра снова посмотрела на похлебку, готовясь заставить себя принять это как наказание, но тут вдруг увидела в похлебке зубок чеснока. Она вспомнила несчастную сестру из монастыря.
      – О! Здесь есть чеснок?
      – Конечно, – ответила старуха. – Какой же суп без чеснока?
      – Да-да, но понимаете, я не могу есть чеснок. У меня от него желудок болит.
      – От чеснока? – с сомнением переспросила мадам Гулар. – Как можно заболеть от чеснока? Ешьте, сестра.
      Это прозвучало как приказ, но Петра отложила ложку и почувствовала на себе недружелюбный взгляд мадам Гулар.
      – Правда, – сказала она, вспоминая страдания сестры Беаты. – У меня от чеснока начинаются ужасные спазмы и дурно пахнущие газы. Вы не захотите, чтобы я была в доме, если я съем это.
      После напряженного минутного размышления мадам Гулар показала на сыр и хлеб:
      – Тогда ешьте это, сестра.
      Петра поблагодарила ее, отрезала ломоть хлеба и клинообразный кусок сыра. Хлеб был грубый, сыр слишком острый, но она готова была наброситься на них. Когда подали грушевый сидр, Петра сделала большой глоток.
      Атмосфера немного разрядилась, но, если не считать ее благодарностей, все ели в полном молчании. Было ясно, что так они делают всегда, да и в монастыре трапезы проходили в тишине. Но Петре хотелось поговорить. Она не знала, как долго семья может просидеть в молчании.
      – Пожалуйста, простите меня, – заговорила Петра. – Даже такое малое количество супа растревожило мои внутренности. Я пойду в свою комнату.
      Лицо мадам Гулар было каменным, когда она сказала:
      – Туалет во дворе, но там очень грязно. Жиззи, дай святой сестре горшок.
      Жиззи взяла с полки большой горшок и сунула его в руки Петры. Петра поблагодарила ее.
      – Доброй ночи, и благослови Господь вас всех. – Она удалилась.
      Оказавшись за занавеской, Петра осознала, что у нее нет света, но ей не хотелось возвращаться. Небо, видимо, немного прояснилось, и проблески лунного света позволили ей пробраться мимо кровати к ее грязной клетушке. Кто где спит? Месье и мадам Гулар в большой постели, бабушка и дочери за занавесками? Возможно, у них еще были сыновья.
      Она поставила горшок на пол и, вздохнув, снова подошла к окну. Луна немного освещала пейзаж, однако ночной воздух был насыщен влагой. Она больше не будет смотреть в сторону костра. Негодяй воспримет это как поощрение.
      Перед поездкой Петра изучала карты. Леди Содуэрт потребовалось бы два дня, чтобы добраться из Аббевиля в Булонь, но туда можно доехать за один день, если они выедут рано и будут ехать без остановок. Пакетбот в Англию отплывает вечером. Она может быть в Англии уже послезавтра, если Господь хоть раз будет добр к ней. Тогда ей останется только найти отца.
      Она знала, где находятся его многочисленные дома, но не знала, где он сам сейчас. Он был важным человеком при дворе, так что она предположила, что он там, где двор, но теперь оказалось, что это может быть не так. Сначала она отправится в его лондонский дом, а потом в тот, что в Гемпшире.
      Если она найдет его, всегда существует риск, что отец не признает ее. Мать была твердо уверена, что такого не случится, но со временем Петра стала в этом сомневаться. Мать была больна, в отчаянии и думала о человеке, которого знала больше двадцати лет назад. Единственным доказательством, которое Петра могла предъявить ему, было письмо от ее матери и рисунок – рисунок глаза.
      Мать объясняла, что такие картинки в те времена были высшей степенью романтизма, особенно в вихре тайн венецианского маскарада. Художники сидели на улицах, готовые на месте выполнить подобные миниатюры, иногда позирующий даже не снимал маску. Мать была уверена, что лорд Графтон помнит ее, однако Петра в этом очень сомневалась. Молодой английский лорд, путешествующий по Италии. Сколько любовных связей у него было? О скольких он помнил спустя несколько недель, не говоря уже десятилетий?
      А если даже он и помнил, если поверит в ее историю, с какой стати он должен с распростертыми объятиями принять незаконнорожденную дочь? Петра вздохнула. Ведь это была ее единственная надежда. Ее брат теперь был главой семьи и не желал ее знать. Второй брат и сестры боялись вызвать его недовольство, а когда Чезаре открыл им тайну ее рождения, использовали это как предлог игнорировать мольбы ее матери. Семья матери, находившаяся в далекой Австрии, впала в немилость и не имела возможности вмешаться.
      Что до аристократического Милана, Петра была с Лудо недостаточно осмотрительна, поэтому, когда Чезаре распустил слух, будто она не родная дочь его отца, все сочли, что быть признанной любовницей графа ди Пуриери совсем не плохая судьба для такой, как Петра. Никто не хотел раздражать Морчини, семью Лудо, и меньше всех Чезаре. Он мог быть теперь графом ди Бальдино, но ему нужен был союз с Морчини, чтобы осуществить свои амбиции.
      Политика, политика. Петра убеждала мать, что политика и амбиции мужчин могут испортить ей жизнь, но мать ничего не могла сделать. Она сама по политическим мотивам вышла замуж за иностранца, которого не любила.
      Политика. В Англии тоже главное – политика, а уж для ее отца – тем более. Если он примет Петру, не увидит ли он в ней всего лишь новую пешку в его играх? Может ли Лудо быть настолько влиятелен, что это найдет отклик даже в Англии? Австрия управляла Миланом и в последней войне была врагом Британии, поэтому Петра надеялась, что нет. Но не посмотрят ли на нее как на врага?
      Даже сознавая все эти проблемы, она была уверена, что, если ее план провалится, она сможет найти место в монастыре и принять постриг. Она готова на все, только бы не стать шлюхой Лудовико.
      Теперь это невозможно, и ее наверняка преследует Варци. А это означает, что она подвергает Робина и его людей опасности.
      Ей вспомнился тот детский стишок.
 
Кто убил малиновку?
– Я, – сказал воробей, —
Моим луком и стрелой.
Это я убил малиновку.
 
      Петра дрожала от напряжения и усталости, у нее слипались глаза, но она знала, что не уснет в этой грязной постели. Где угодно, только не здесь.
      Петра отколола головную накидку от чепца, завернув булавки для сохранности в серую ткань, и огляделась, куда бы это положить. Ей не понравилась ни одна из поверхностей, поэтому она засунула ее под свой пояс, вспомнив о платке святой Вероники. Возможно, завтра вечером она сможет постирать его.
      Ей хотелось снять пояс и висевшую на нем сумку, но их тоже некуда было положить. Она вспомнила, что оставила свой мешочек с мылом и зубной щеткой в кухне вместе с чистой одеждой. Она не собиралась возвращаться туда за ними, да и какой в этом смысл? Ей все равно не предложили воды для умывания.
      Петра закуталась в плащ и легла на кровать, не снимая сандалии. Затем прочла молитву против блох и попыталась уснуть.
      Ее разум возражал. Что же так поразило ее за столом?
      «Прекрати это, Петра. Атмосфера здесь странная потому, что бедным женщинам страшно без своих мужчин».
      Она вдруг резко села в постели. Их мужчины! В этот вечер, когда за столом сидело пять человек, свободным оставалось только одно место. Может быть, в семье был единственный мужчина – месье Гулар? Нет, их могло быть двое, сын занимал бы ее место на скамье.
      Какова бы ни была правда, мужчина в доме сидел бы во главе стола. Но когда он был дома, где сидела старуха? Петра сомневалась, что она могла бы забраться на одну из скамей. И трудно себе представить, что мадам Гулар опустилась бы до того, чтобы сидеть на скамье.
      Правда заключалась в том, что здесь не было мужчин. Одни женщины, бедняжки, что объясняло их бедность и страх. Возможно, Робин будет особенно щедр к ним завтра.
      Петру разбудили приглушенные голоса. Неужели уже утро? Нет, еще темно.
      С кухни доносились голоса, так что она, видимо, задремала всего на несколько минут. Петра свернулась калачиком под плащом и попыталась снова заснуть, но голоса мешали. Она перевернулась на спину, жалея, что не может пойти туда и приказать им замолчать.
      Может быть, это молодые женщины делятся секретами или мадам Гулар жалуется своей матери на визит монашки, которая не ест чеснока и хочет спать при открытом окне? Петра натянула капюшон на уши, чтобы ничего не слышать, но мозг лихорадочно работал. А внутренний голос нашептывал, что что-то в этих голосах не так, что есть в них что-то подозрительное.
      Ворча на себя, она встала и подошла к занавеске. Отодвинула ее на дюйм, и голоса стали чуть громче, но слов разобрать она не смогла. В комнате за занавеской было темно, но по краям просачивалось немного света. Большая кровать пустовала. Неужели они до сих пор на ногах?
      «Они имеют право сидеть у своего очага и разговаривать, – сказала она себе. – Ложись спать». Но она не могла. Приготовив объяснение, что ей нужны ее вещи, она выскользнула из спальни и подошла к левой занавешенной арке.
      – Одна из вас должна убедиться, что они… – Петра не поняла последнего слова, но узнала хриплый голос старухи.
      – Конечно, они уже. – Это, должно быть, Солетт. – Там было достаточно… – опять неизвестное слово, – чтобы они проспали неделю.
       УПетры перехватило дыхание. «Они» могло относиться только к мужчинам. Они дали им что-то вроде снотворного?
      Она не была одурманена, но съела всего ложку этого странного супа. Все за столом ели из одного котелка, но старуха разлила его в миски, а Солетт принесла их. Могли они добавить что-то в миску, которую подали ей?
      Что-то из того мешочка?
      Но зачем? Возможно, они хотели, чтобы мужчины крепко спали ночью, но это не объясняло их теперешний разговор. Сейчас говорила мадам Гулар, быстро и тихо, с таким сильным акцентом, что Петра не могла понять ни слова, но звучало это неприятно.
      «Думай, Петра, думай!»
      Она вспомнила настойчивые вопросы о богатстве Робина. Он говорил, что французы считают, будто все англичане сделаны из золота. Женщина упоминала ошейник Кокетки. Могли ли эти нищие женщины решить, что им в руки упало сокровище, и планировали украсть его у спящих людей? Они наверняка сошли с ума. Завтра кража обнаружится, и как только они доберутся до следующего города…
      Но им не позволят добраться до следующего города.
      «Святой Петр, помоги нам!» Это казалось невероятным, но Петра слышала, что путешественники бесследно исчезают. Она на нетвердых ногах вернулась в свою комнатушку, изо всех сил стараясь думать, борясь с колотящимся сердцем. Если сонное зелье было в супе, женщины знали, что она съела очень мало. Они знают, что она поднимет тревогу, если что-то случится с ее спутниками.
      Но им не понадобилось бы одурманивать ее, чтобы убить, – три крепких женщины против одной, да еще старуха может помочь, если понадобится. Петра нащупала в своей сумке кинжал, но сомневалась, что сможет справиться с ними. С содроганием она вспомнила большой нож на столе, который так легко резал грубый хлеб и твердый сыр.
      Святой Петр, помоги им всем!
      Тут громкий крик чуть не заставил ее выпрыгнуть из кожи, но это всего лишь мадам Гулар кричала на Солетт, а Солетт кричала в ответ. Потом хлопнула дверь. Солетт в конце концов сделала то, чего от нее хотели, но явно никто из них не ждал, что мужчины могут не спать.
      Или быть живыми?

      Петра сунула в рот кулак, ее била дрожь. Но откуда возьмется у этих крестьян настоящий яд?
      Сонное зелье совсем другое дело. Чернильный орешек, маковое семя, белена, даже болиголов в небольших дозах погружают человека в глубокий сон на несколько часов, а мужчины могли посчитать сонливость естественной после трудного путешествия.
      Петра услышала шум и легла на кровать. Через прикрытые веки увидела пламя свечи.
      Потом свет исчез. Через мгновение Петра рискнула чуть-чуть приоткрыть веки. Она проскользнула к занавеске и увидела крепкую спину мадам Гулар, возвращавшейся в кухню. Петра все поняла. Женщина приходила посмотреть, не разбудил ли ее шум, но почему она не убила Петру сразу?
      Возможно, хотела убедиться, что остальной план сработает. Если кто-то из мужчин проснется, женщины придумают какое-то объяснение. Ничем нельзя будет объяснить труп. Теперь Петра была уверена, что женщины замышляют недоброе, и она единственная способна остановить преступление. Надо выбраться наружу и разбудить мужчин.
      А что, если их нельзя разбудить?
      Ей придется сражаться с женщинами одной.
      Если бы у нее было оружие получше! У Робина наверняка есть пистолеты. Петра знала, как взвести курок, нажать на спусковой крючок и выстрелить.
      Может быть, у него также есть шпага? Благодаря Лудо, будь проклята его черная душа, она умела пользоваться шпагой.
      Вдалеке снова скрипнула дверь и опять со стуком захлопнулась. Петра рискнула пробраться к занавеске.
      – Все храпят, – угрюмо сообщила Солетт. Не мертвы, не мертвы. Слава тебе, Господи! Мадам Гулар что-то спросила.
      – Трое около лошадей. Милорд, наверное, в карете.
      – Слишком хорош, чтобы спать на земле, – усмехнулась старуха. – Богатый милорд, это точно.
      – И мы получим тот красивый собачий ошейник и другие его сокровища, – сказала мадам Гулар. – Приготовьтесь, девочки.
      Надо действовать немедленно. Выбраться из дома она могла только через окно. Петра проскользнула назад в свой закуток и взобралась на подоконник.
      Балансируя, она поняла, что выбраться не так легко, как она себе представляла. Она могла пролезть через проем, но он был слишком мал. Единственный способ выбраться – это головой вперед.
      Прямо в грязь.
      Молча.
      Истово молясь, она наклонилась вперед, сползла по стене и рухнула на землю. Здесь, вблизи от дома, земля была сырой, но твердой. А это означало, что завтра она вся будет в синяках.
      Если доживет до завтра.
      Петра вскочила на ноги, ища костер Робина. Должно быть, он погас, но виднелся другой слабый огонек – свеча в фонаре кареты, подумала она. Петра попыталась пробежать по темному двору, но через несколько футов ее сандалии увязли в грязи. Лучшее, что она могла сделать, это скользить и брести, как это делал Робин, когда нес ее.
      Милый, грешный Робин. Ему, без сомнения, предстоит мешать угли в аду, но, пожалуйста, Господи, не сейчас.
      Ставни в кухне, должно быть, все еще были закрыты, а луна скрывалась за облаками. Петра вспомнила, что сняла накидку, и накинула капюшон на белый чепец, потом с трудом двинулась дальше, сосредоточившись на фонаре кареты, прислушиваясь к звукам, доносившимся из дома.
      Наконец она вышла на более твердую землю. Она была под навесом и задержалась на мгновение, чтобы перевести дыхание. Никакого движения со стороны дома. Она стала пробираться к фонарю, стараясь не споткнуться. Тут позади нее открылась дверь.
      Петра замерла, благодаря Бога, что на нее не падает свет, и медленно обернулась.
      На пороге стояла мадам Гулар. Сейчас выйдут остальные женщины, а Петра еще никого не разбудила и не нашла оружия. Под прикрытием своего плаща она приблизилась к карете, наблюдая за женщиной. Оглянулась и увидела: ось кареты упирается в стену лошадиного стойла. Поблизости не было никого из мужчин. Робин спит. Надо его разбудить.
      Она стояла спиной к колесу, значит, дверца находилась справа от нее, но высоко. Наблюдая за мадам Гулар, Петра повернула ручку.
      Из дома донеслись голоса, и мадам Гулар вернулась внутрь, оставив дверь открытой.
      – Вы не спите? – выдохнула Петра, войдя в карету.
      Ответа не последовало. Может, Робин одурманен зельем? Она взобралась на одну ступеньку. Карета чуть наклонилась.
      Она сбросила плащ, чтобы не мешал ей. Сиденье находилось справа от нее, но было слишком коротким, поэтому Робин, видимо, устроился в одном из углов.
      Где Кокетка? Собаку тоже, видимо, отравили, иначе она затявкала бы.
      Петра услышала позади тихие голоса. Она резко сунула руку вперед и зашипела, ударившись пальцами обо что-то жесткое всего в нескольких дюймах от нее. Руки нащупали что-то твердое. Это оказался накрытый толстой тканью сундук. Импровизированная кровать! Она пошарила рукой в поисках Робина и наткнулась на пистолет. Петра прижала его к груди, вцепившись в рукоять. И повернулась, чтобы встретить опасность.
      Они были там, мадам Гулар и ее дочери приближались, но очень медленно, скользя по грязи.
      Мадам Гулар несла фонарь. Скоро свет упадет на карету. Петра выдвинула вперед правую руку, готовая поднять пистолет, а левой пыталась нащупать какую-нибудь часть тела Робина Бончерча, наиболее уязвимую. Нащупала бедро и сжала выпуклость под его бриджами.
      – Проснитесь! – прошептала Петра. Неожиданно он схватил ее, и она оказалась под ним.
      – Ты отчаялась, моя хорошая? – спросил Робин, смеясь.
      – Это я! – прошипела она. – Сестра…
      Он поцеловал ее.
      Петра замерла на мгновение, потом стала сопротивляться.
      – Те женщины. Они собираются вас убить и сейчас будут здесь.
      – Что?
      Петра оттолкнула его. Женщины должны были услышать. Они могли даже видеть, что карета раскачивается. Она схватила пистолет, выскочила из кареты и взвела курок. Щелчок прозвучал пугающе громко.
      Женщины остановились, но всего в нескольких ярдах. Жиззи, похоже, держала что-то вроде дубинки, а у Солетт был кухонный нож.
      – Ну-ну, – злобно произнесла мадам Гулар. – Возможно, она не стоит так много, как я думала.
      Петра нахмурилась:
      – Я? Я монахиня.
      – Которая держит пистолет? И ускользает тайком, чтобы пробраться к брату в карету?
      – А что вы делаете здесь? – спросила Петра.
      – Мы услышали воров, – ответила женщина. – Возможно, кто-то крадет кур.
      – Мы не крадем ваших кур, так что все в порядке.
      – Все в порядке, кроме вашего страшного греха, сестра. Это позорно.
      – К тому же с братом! – воскликнула Солетт. – Это отправит вас прямиком в ад, вот так!
      Они разговаривали так, будто никто не держал в руках оружие, но Петра была готова продолжать игру, если после этого они вернутся в дом.
      – Но она не девственница, Mere, – сказала Солетт. – Жаль.
      – Я могу ее зашить.
      – Она хорошо изображает монашку.
      Петра крепче сжала пистолет.
      – Возвращайтесь в дом. Мы уедем утром и никому не расскажем, что видели ваш низкопробный бордель.
      Мадам Гулар расхохоталась.
      – Я великолепно стреляю, – солгала Петра, – так что одна из вас определенно умрет.
      – Убей одну из нас, и я отрежу тебе язык. В некоторых местах немая шлюха ценится достаточно хорошо.
      Петра содрогнулась и направила на нее пистолет:
      – Тогда я убью вас.
      – В таком случае Солли сделает это. Правда, девочка?
      Солетт захихикала:
      – С удовольствием.
      – Расступитесь, девочки, – приказала мамаша Гулар. – Так труднее стрелять.
      Девицы повиновались, но явно нервничали. Руки у Петры дрожали. Она не сомневалась в том, что они выполнят свою угрозу.
      – Робин! – закричала Петра. – Кто-нибудь! Помогите!
      – Оружие на землю!
      Мамаша Гулар резко обернулась, ее фонарь бешено раскачивался, высвечивая двух ее испуганных дочерей и Робина, похожего на привидение в белой рубашке, светлых бриджах и чулках, с пистолетом в правой руке и шпагой в левой.
      Жиззи и Солетт уронили оружие, а мамаша Гулар жалобно заныла:
      – Сэр, сэр, вы все неправильно поняли. Мы не собирались никому причинять вреда! Куры…
      – Заткнись. Ты не ранена, сестра?
      У Петры кружилась голова, но она с трудом выдавила:
      – Нет.
      Он посмотрел на женщин.
      – Ты, – сказал он Жиззи, – сними юбку и разрежь на полоски.
      – Что? – Голос Жиззи дрожал от страха.
      – Разрежь юбку на полосы и свяжи двух других, начиная с мадам. Пошевеливайся!
      Жиззи взвизгнула и стала теребить завязки юбки. Юбка упала, открыв грязную рубашку. Она на коленях подползла к ножу, чтобы разрезать ткань.
      Робин Бончерч наблюдал за всеми тремя, готовый в любой момент пустить в ход и шпагу, и пистолет. Петра глазам своим не верила.
      Она вспомнила о других опасностях и посмотрела на дом.
      Дверь закрыта, никаких признаков жизни, лишь проблески света вокруг закрытых ставней.