— Моя мать была странной женщиной, единственным ребенком пожилых родителей, и ее мама умерла, когда ей было три года. Она росла с моим дедушкой, который был человеком сдержанным и сухим. Он был врачом, но также и ученым. Он умер, когда мне было десять, но я уже понимала, что он был бы гораздо счастливее, если бы все его пациенты были статуями. Я имею в виду, безо всяких эмоций и потребностей.

— У тебя была не слишком веселая жизнь, — заметил Фитц.

Он расслабился или по крайней мере смирился. Возможно, беседы будет достаточно. Ей приятно говорить с ним. Но разговорами его не привяжешь, а она против всех законов дружбы, чести и общества хотела приковать Октавиуса Фитцроджера к себе без надежды на избавление.

— Да, не слишком, — подтвердила она, — но мне не с чем было сравнивать. У нас не было никаких, даже дальних, родственников. У деда была семья на западе — в Девоне, кажется, — но он никогда туда не ездил, а они не приезжали к нам. А если и была какая-то связь с бабушкиной семьей, она оборвалась с ее смертью еще до моего рождения. Отец тоже был не в ладах со своими родными.

— У тебя была гувернантка?

— Мама сама обучала меня. Говорила, что нет денег, чтобы нанять кого-то.

— Ну, вы хотя бы должны были ходить в церковь.

— Прилежно, но никогда не задерживались там. Думаю, отсутствие отца смущало маму.

— Она любила его, как ты думаешь?

— Вначале, возможно, да, но если любовь и была, он убил ее. К тому времени, когда я начала что-то понимать и научилась анализировать, я бы сказала, она считала его своей собственностью. Ее отношение к нему всегда было окрашено гневом. Однажды она узнала, что он содержит любовницу в Лондоне. Это взбесило ее, но едва ли она испытывала боль. Просто злость, ведь она владеет им, потому что купила его за свое приданое.

Дамарис пришло в голову, что похожая ярость собственницы бурлила в ней из-за Эшарта. Какое счастье, что ничего не вышло! Она могла повторить судьбу матери. История не отличалась ничем, кроме цены.

— Какой прок иметь любовницу в Лондоне мужчине, живущему в основном за границей? — удивился Фитц.

— Ты прав, но сомневаюсь, что она ошиблась. — Так необычно было говорить о подобных вещах с мужчиной. — Полагаю, он платил ей, чтобы всегда, когда понадобится, была под рукой во время его редких приездов.

— Хорошо придумано. Она упомянута в его завещании?

— Не знаю. Это как раз то, о чем мои поверенные не сказали мне.

Его губы дернулись.

— Еще бы. Но неудивительно, что твоя мать испытывала злость и горечь, если он взял ее деньги и оставил ее прозябать в нищете, особенно когда разбогател и швырял деньги на других женщин.

— Но все было не так. Я обнаружила это после ее смерти. Он постоянно присылал деньги, и с годами суммы росли. В этом он был честен. Мы могли бы жить в роскоши, но мама использовала самую малость и делала вид, что это все, что он присылал. — Это было своего рода безумие. Неужели она думала, что это заставит его вернуться? Что он оставит Сингапур и Яву ради Уорксопа, потому что она отказывает в самом необходимом себе и мне?

— Если она так ненавидела его, то могла презирать и его деньги. — Вполне возможно. А что насчет твоей семьи и детства? — поинтересовалась Дамарис. Она собиралась выйти за него, несмотря на скандал, но надеялась сгладить его. Значит, ей надо как можно больше узнать о его семье. — Ты пошел служить в армию в пятнадцать?

— Да. — Он посмотрел на огонь. — Мы не были изолированы, как вы. Фитцроджеры из Клива занимают видное положение в стране, живя там со времен завоевания. Неподалеку от моего дома находятся развалины Каррисфордского замка, построенного одним из моих предков. Фитцроджер из Клива был королевским воином и стал одним из великих баронов. Существует романтическая легенда о том, как он взял в плен наследницу... — Он осекся, затем сменил тему: — Итак, мы не были изолированы, но и счастливы тоже не были. Мать родила слишком много детей — десять — и чересчур много потеряла. Отец винил судьбу, а не себя. Моя старшая сестра Салли глуповата с рождения. Ей тридцать один, но она думает и ведет себя как ребенок.

— А сколько у тебя братьев и сестер? — спросила она. — Живых я имею в виду.

Он повернулся к ней:

— Хью — старший. Сейчас лорд Лайден. Был еще один Хью перед ним, но он умер. Салли, Либелла и я.

Четверо из десяти, и при этом одна дурочка, а другой грубое животное. Бедная мать.

— Либелла? — переспросила она. Фитц улыбнулся:

— Последняя и самая маленькая, но с характером. Либелла означает «десятый» или «чуточку», но мы всегда звали ее Либби. Сейчас она безвылазно сидит там, ухаживая за мамой и Салли и пытаясь предотвратить жестокости Хью. Я бы освободил ее, если б мог. — Блики огня отражались в его глазах. — Я абсолютно не властен над своей жизнью.

— Почему?

— Ты знаешь почему.

Они подошли к самому трудному. Дамарис дважды вздохнула.

— Потому что ты имел связь с женой Хью? Сколько ей было?

Он озадаченно нахмурился:

— Кажется, двадцать пять.

— На десять лет старше тебя.

— Я был вполне зрелым. — Он встал и отошел от камина. — Мы не должны говорить о таких вещах.

— Почему? Весь свет, по-видимому, болтает. Он повернулся лицом к ней, но в тени кровати.

— Да. Тебе не нужен такой, как я, Дамарис.

— Разве не мне это решать?

— Нет.

Она вскочила на ноги:

— Тебе было всего пятнадцать! Это была не твоя вина!

— Я был достаточно взрослый, чтобы отличить худо от добра.

— И ты понимал, что это худо?

Она подумала, что он не станет отвечать, но он сказал:

— Это было полжизни назад. Я уже не знаю, что я понимал, думал, чувствовал или хотел. Это, однако, клеймо. Его не смыть.

Она направилась к нему.

— Это не клеймо, а древняя история. Помнишь, что ты говорил мне, когда я оскандалилась? Это запечатлелось в твоем сознании, но не в памяти других людей.

Он издал короткий смешок.

— О, еще как запечатлелось! Пойми, Дамарис. Хью позволял огню медленно тлеть, пока я был далеко. Но я совершил ошибку, вернувшись в Англию и поехав в Клив-Корт посмотреть, не нуждаются ли во мне мама и сестры. Это подлило масла в огонь. Теперь он кричит, что убьет меня. Он даже подал иск в суд, обвиняя меня в смерти Оринды.

Какая подлость!

— На каком основании?

— Она покончила с собой вскоре после того, как я уехал. Дамарис собралась с силами, чтобы продолжить борьбу.

— Ты веришь, что она покончила с собой из-за тебя? Оттенок мрачного юмора промелькнул на его лице.

— Слишком самонадеянно, на твой взгляд? Нет. Я совершенно не интересовал ее, не считая физического голода и отвращения к Хью. Но я бросил ее, и она избрала смерть. — Тебе было пятнадцать, — с жаром повторила она. — Почему ты пошел в армию?

— Отец оттащил меня туда. Вопрос стоял так: либо армия, либо голодная смерть.

Ох, бедный мальчик! Но она не дрогнет, не сдастся.

— Значит, — сказала она резко, — предполагалось, что ты должен был взять ее с собой в качестве любовницы?

— Предполагалось, что я не должен был погубить ее.

— Фитц, это она погубила тебя.

Он качнулся назад. Она схватила его спереди за халат и встряхнула.

— Это была не твоя вина. Она использовала тебя.

Он попятился, прежде чем она схватила его, но наткнулся на кровать.

— Что ни черта не значит. — Он схватил ее за запястья. — Мое имя — дерьмо, Дамарис, и я не втяну тебя в него.

— Мне плевать! Мы можем бороться с этим вместе. Почему бы тебе не бросить вызов своему брату? Убей его. Я уверена, ты можешь.

Он рывком освободился.

— Никогда! Я уже заставил его страдать. Больше никогда.

— Даже если он причиняет страдания другим? Он довел Оринду до смерти. А что он делает с твоей матерью и сестрами?

— Проклятие, Дамарис! Прекрати.

— Нет. Я буду бороться за тебя, Октавиус Фитцроджер. За нас. Я хочу тебя, — сказала она, опять хватая его за халат. — Хочу, чтобы ты был счастлив. Чтобы ты наслаждался жизнью...

Она расстегивала его халат дрожащими пальцами, пуговица за пуговицей, хотя и видела, что под ним ничего нет. Он отталкивал ее, но она удержалась и сама толкнула его на кровать и упала сверху.

— Ты мой! Разве ты не понимаешь? Ты мой, значит, твой брат — мой враг, и у меня есть оружие — деньги. Они могут заткнуть ему рот. Если он потащит тебя в суд, можно купить лучших адвокатов...

Он поцеловал ее. Она почувствовала, как его самоконтроль дал трещину. Это было именно то, чего она хотела, ради чегопришла сюда: огонь в крови, экстаз его прикосновений, жар, который выплавит оковы вокруг них обоих.

Он перекатился на нее, продолжая целовать, в безумном сплетении ног, рук и одежды, отчего она засмеялась, когда он отпустил ее губы, чтобы поцеловать грудь... Он разорвал ее рубашку? Ей было наплевать. Она рванула его халат, почувствовав, как отлетела пуговица. Не сумев расстегнуть дальше, она потянула ткань вверх, выше и выше, пока руки не отыскали его твердую плоть.

Он на мгновение скатился с нее и разделся. Она стаскивала с себя халат, не сводя с него глаз, любуясь им. Боже правый, есть ли на свете что-нибудь более прекрасное? Ее тело было одной сплошной пульсирующей жаждой — желанием его близости.

Он разорвал крепкую застежку ее рубашки. Она ухватилась за края и разрывала ее дальше и дальше, пока не добралась до нижнего шва, с которым не могла справиться.

Он сделал это за нее, но не сводил глаз с ее груди, с повязки.

— Тебе больно.

Дамарис схватила его за волосы и потянула вниз.

— Больше нет. Люби меня.

Неистовое слияние горячих губ заставило позабыть обо всем, кроме безумной потребности в нем, в его силе, запахе, в его восхитительных мускулах, бугрящихся под шелковистой кожей. Она разминала их, изучала, пока он страстно целовал ее губы, потом грудь.

Она выгибалась навстречу, вскрикивая от острого наслаждения, широко раздвигая ноги, потому что знала, где он нужен ей больше всего. Она умрет, если он не проникнет внутрь ее, не наполнит ее, не утолит жгучую жажду.

Она почувствовала там давление — «о да!» — и прижалась теснее, затем осознала, что это его рука. Но потом то, что он делал, вытеснило все, кроме блаженства и огня желания.

Ее тело пульсировало, в голове гулко стучало, груди налились болезненной чувствительностью. Его горячие неистовые губы творили чудеса блаженства, которое вот-вот должно было убить ее. Но ей было все равно.

Она крепче стиснула его, извиваясь в первобытной потребности большего, слыша собственные тщетные попытки сказать об этом. В то же время у нее было такое чувство, словно с ней что-то не так, что-то мешает. Поскольку она не хотела, чтобы он останавливался, значит, ей вот так и суждено умереть.

А потом она рассыпалась на кусочки, или взлетела, или упала. Она познала это блаженство за пределами всего, что могла себе представить, наслаждение от его нежного прикосновения, которое длилось и длилось, пока его рот вбирал в себя ее тихие вскрики.

Когда она вынырнула из водоворота, то набросилась на него в ответ, обезумевшая от жажды пленить, завладеть, накрыть собой, умереть в соитии.

В свете огня он выглядел таким же, как и она, затерявшимся, одурманенным и обезумевшим. Она лизала его лицо, покусывала скулу, а затем ухо. Она знала, чего хочет. Ее телу нужно быть наполненным.

— Возьми меня сейчас, — прошептала она, прикусив мочку его уха. — Наполни меня. Пожалуйста.

Его руки судорожно сжались на ее бедрах. Она соскользнула ниже, чтобы попробовать на вкус его грудь, пробегая ладонями по гладким мускулам, очерчивая арку ребер. Она отодвинулась вбок, чтобы лучше его разглядеть, чтобы видеть его фаллос, такой большой, восхитительно прекрасный и гордый. Ее чувственное тело запульсировало в горячем, страстном узнавании.

— Скорее, — прошептала она, мягко обхватив его рукой. Он задрожал, но не противился ей, поэтому она легла на спину, потянув его на себя. Ей казалось, что все это получается у нее страшно неуклюже, даже глупо, но уж лучше она будет смешной, чем потеряет его. Кроме того, было так естественно умолять его, заглядывать в его глаза и с безумно колотящимся сердцем притягивать его к себе, пока он не прижался к ее горячему, жаждущему лону.

Глаза его были закрыты, словно он изо всех сил пытался сдержаться или был в агонии, но затем он резко вонзился в нее. Последовала мгновенная резкая боль, но она стиснула зубы, чтобы не вскрикнуть, и прогнулась ему навстречу. Это не закончится сейчас. Не может.

Он открыл глаза и посмотрел на нее взглядом, почти невидящим, но полным любви. Затем он со стоном произнес ее имя и стал двигаться сильными, глубокими толчками, которые она встречала, даже когда было больно, потому что хотела этого больше всего на свете.

Она смутно отметила, как он поддерживает себя на руках, как его торс никогда не прижимается к ней там, где может причинить ей боль. Даже в пароксизме страсти он думает о ней, и она нестерпимо любит его.

Она не нашла такого же совершенного наслаждения снова, но ей нравилось это головокружительное безумие и признаки его экстаза. Его сдавленный стон, его трепет, его пульсация глубоко внутри ее, где они были прочно соединены.

Она пробегала ладонями вверх-вниз по его спине от ягодиц до плеч, дрейфуя в благоговейном изумлении. Неправильно, подумала она, держать это в тайне. Все должны знать и заниматься этим как можно больше. Бедняжка Бетти Кроули, чей молодой муж умер вскоре после свадьбы, а второй муж был ни на что не способен.

Фитц замер, положив голову рядом с ее головой, дыша глубоко, даже отчаянно. В этот момент она почувствовала, что что-то не так.

Он скатился с нее и рухнул на спину.

— Лучше бы я позволил убить тебя. Она потянулась к нему.

— Не глупи...

Но он перекатился на нее.

— Дьявол и преисподняя, Дамарис, я только что погубил тебя!

— Ай!

Он резко отскочил.

— Боже, прости. — Но потом он посмотрел на нее и, стиснув зубы, положил ладонь ей на горло. — Мне и вправду следовало придушить тебя.

Она сглотнула. Как легко он мог бы сделать это в ярости! — Грудь болит, — прошептала она. Слезы жгли глаза. — Немножко. И ты не погубил меня, потому что я хочу выйти за тебя замуж.

— Ты зарезала меня без ножа. Родгар меня убьет.

— Ты можешь одолеть его. Он слетел с нее.

— Ты думаешь, я убью человека из-за этого? Когда я виноват?

Она села, глотая слезы. Нет, она не хочет, чтобы он кого-то убивал, особенно человека, который был добр к ней.

— Я люблю тебя, Фитц. И ты любишь меня. Отрицай это, если сможешь.

— Я отрицаю это.

— Ты лжешь.

Она вспомнила, как он однажды сказал, что уйдет от любой женщины, которая усомнится в его слове.

Он отвернулся, глубоко вздохнул и сел на край кровати, откинув голову назад. Ей следовало думать о более важных вещах, но он воистину был самым красивым мужчиной на свете.

— Я могу выйти за кого захочу, — сказала она спокойно. — Родгар не в силах мне запретить. Я совершеннолетняя. Он может придержать деньги, ну и наплевать.

— А как ты собираешься жить?

— С тобой, и занимая у ростовщиков.

Он уронил голову на руки, опершись локтями о колени, и его отчаяние заставило ее замолчать. Он действительно расценивает свой поступок как низкий и бесчестный.

И она поняла. Слишком поздно она поняла, что натворила.

Когда ему было пятнадцать, женщина по имени Оринда украла его честь, бездумно, в похоти и назло своему мужу. Год за годом, несмотря ни на что, он кропотливо восстанавливал ее, как мог, хоть судьба постоянно вставала у него на пути. И вот сегодня она, хватая то, чего ей захотелось, снова украла ее. Он не верил, что они должны пожениться, но она навязала ему выбор: либо жениться, либо быть бесчестным. Даже не имело значения, если никому не станет известно, что они здесь делали. Он знает, а честь важнее репутации. Она живет в душе человека.

Она такая же эгоистка, как ее отец-пират.

Все слова казались пустыми. Ей так хотелось успокоить его, извиниться и, несмотря ни на что, найти способ обладать им. Дамарис потянулась, чтобы прикоснуться к нему, но потом убрала руку. Скорее всего он сбросит ее, что только причинит боль и ей, и ему.

Он встал с кровати, взял халат и прикрыл свое длинное, поджарое тело. Потом повернулся к ней с расстояния около нескольких футов.

— Вот что мы сделаем. Если ты забеременеешь, я женюсь на тебе, при твоем желании, конечно. А пока ты никому не расскажешь об этом. Все будет так, как будто ничего не произошло. Завтра мы уедем в Лондон и там найдем твоего наследника и устраним опасность. Ты последуешь плану Родгара и войдешь в высшее общество. Там ты познакомишься с подходящими мужчинами, многие из которых гораздо утонченнее и привлекательнее, чем я. Герцог Бриджуотер может оказаться вполне в твоем вкусе.

— Как я смогу теперь выйти за другого?

— Есть способы скрыть потерю девственности от большинства мужчин. И кроме того, учитывая твои финансовые атрибуты, муж, возможно, отбросит в сторону все подозрения.

— Не надо, — прошептала она. — Пожалуйста, не будь жестоким.

Она поднялась с кровати и запахнула на себе одежду, в первый раз почувствовав себя грязной. Болело между ног и в груди, куда ее ранили дважды — один раз в грудную кость и еще раз прямо в сердце.

— Это не жестокость. Ты сделаешь, как я сказал?

Она стояла спиной к его бездушному голосу, непослушными пальцами нащупывая пуговицы в тусклом свете.

— А у меня есть выбор?

— Ты можешь рассказать обо всем Родгару. Или Эшарту, если уж на то пошло. Это может закончиться либо моей смертью, либо тем, что я вынужден буду жениться на тебе. Хочешь рискнуть?

Она повернулась и посмотрела на него сквозь слезы:

— Вынужден? Это было бы настолько плохо?

— Я самый неподходящий для тебя муж из возможных, Дамарис. Я пытаюсь защитить тебя.

От огня осталось только слабое, неприветливое мерцание, и сквозняк покусывал ее голые ступни.

— Когда-нибудь ты еще поблагодаришь меня, — сказал он. — Я надеюсь...

Пронзительный крик оборвал его слова.

— Мейзи! — ахнула Дамарис, бросившись к двери. Он схватил ее:

— Нельзя, чтобы тебя поймали выходящей отсюда в таком виде.

Растрепанные волосы, порванная рубашка, которая, вероятно, запачкана кровью.

Мейзи испустила еще один вопль, затем закричала:

— Мисс Дамарис? Мисс Дамарис! Спаси и помилуй, ее похитили!

Секунду спустя воздух сотряс взрыв, и Мейзи заорала так, что затряслись стены. Рука Фитца крепче стиснула ее, но теперь он отодвинул Дамарис в сторону.

— Оставайся здесь. Я позабочусь о ней. Потом незаметно проскользни в свою комнату. — Он оглядел ее, затем покачал головой: — Сделай что сможешь.

Он с отчаянием поцеловал ее, и ей показалось, что судьба против их расставания.

Фитц оторвался, открыл дверь... и вышел в поток света. Эшарт стоял в арочном проеме с горящей свечой в руке, позади него Мейзи, прижимающая руки ко рту. Красноречивое молчание потрескивало вокруг них, словно тонкий лед. Эшарт повернулся к Мейзи:

— Возвращайся в свою комнату и держи рот на замке. Мейзи энергично закивала и поторопилась исчезнуть.

— Эш? Дамарис? Фитц? — Это появилась Дженива с еще одной свечой. В данный момент Дамарис предпочла бы меньше света.

Дженива поняла все с одного взгляда и шагнула ближе к Эшарту, к своему тигру. Дамарис захотелось упасть в обморок. Эшарт считает себя ее защитником, заменяющим Родгара здесь, в своем доме. И в его понимании она подверглась насилию. Может, он станет настаивать на свадьбе? Выражение его глаз говорило скорее о смерти.

Он пошел вперед, а Дамарис и Фитц отступали до тех пор, пока все не оказались в комнате.

— Мне следует убить тебя, — сказал Эшарт.

— Он не принуждал меня, — запротестовала Дамарис, — я сама пришла сюда...

— А он воспользовался этим. Я игнорировал его репутацию, и напрасно.

— Ему было пятнадцать, когда... Фитц схватил ее за руку:

— Не надо. — Он встретился с холодным взглядом Эшарта. — Да, я виноват, но что бы ты ни решил, было бы лучше, если б я сопровождал вас завтра в Лондон, чтобы обеспечить безопасность Дамарис.

Свободная рука Эшарта была сжата в кулак, но в остальном он прекрасно владел собой. Дамарис находила это более устрашающим, чем открытая ярость.

— Хорошо. Пусть Родгар разбирается с тобой, поскольку ты ведь, как я подозреваю, его человек. Если ты дашь слово, что не сбежишь, прежде чем услышишь его приговор.

— Нет! — вскрикнула Дамарис, но Фитц не обратил на нее внимания.

— Я даю слово.

Эшарт перевел взгляд на нее:

— Вы вернетесь в свою комнату и останетесь там.

В его голосе сквозила такая ледяная властность, что Дамарис так и подмывало присесть в подобострастном реверансе. Она и не представляла, что он может быть столь устрашающим. Дженива подтолкнула ее к двери. Дамарис не хотела оставлять вместе двух мужчин, но Дженива подхватила и Эшарта по дороге. Они втроем оказались с другой стороны двери. — Это моя вина, — настаивала Дамарис. Она облизала губы и призналась: — Я хотела его и подумала, что это лучший способ сломить его волю.

Темные глаза Эшарта обожгли ее.

— Тогда проведите ночь на коленях, молясь, чтобы в своей жадности не погубили хорошего человека.

Он схватил ее за руку, промаршировал с ней к ее комнате, втолкнул внутрь и закрыл дверь. Дамарис прислонилась к ней, слезы струились по ее лицу, а грудь щемило от боли. Она зажала рот рукой, чтобы заглушить всхлипы, и Мейзи подбежала и заключила ее в объятия.

— Ох, простите, мисс Дамарис. Я и не догадывалась. Но как вы могли? О, этот ужасный человек! Я предупреждала вас. Предупреждала...

Дамарис горько разрыдалась в ее руках.