Лекция 14

ПРОГНОЗЫ В СФЕРЕ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ СОЦИОЛОГИИ (СОЦИОЛОГИИ ТРУДА)

В 1991—1995 гг. сектор социального прогнозирования Ин­ститута социологии РАН реализовал очередной исследователь­ский проект «Перспективы трансформации России: эксперт­ный сценарно-прогностический мониторинг» (одноименная монография издана Центром общественных наук МГУ в 1998 г.). Проект предусматривал трижды повторенный панельный оп­рос экспертов и разработал серии прогнозных сценариев на этой основе. В данной лекции кратко излагаются результаты этого исследования.

Напомним еще раз логический алгоритм технологическо­го прогноза: система количественных и качественных показа­телей исходной (базовой) модели и прогнозного фона. Экст­раполяция динамических рядов этих показателей в будущее с целью выявления назревающих проблем (трендовая модель поискового прогноза). Нормативная разработка тех же пока­зателей по заранее заданным критериям оптимума с целью выявить возможные пути решения таких проблем. Рекоменда­ции сфере социального управления путем сопоставления дан­ных поискового и нормативного прогнозов. Никаких пред­сказаний, только «взвешивание» возможных последствий напрашивающихся решений.

Допустим, вам, как заведующему сектором социального прогнозирования какого-то НИИ, заказали долгосрочный прогноз (на 20 лет) ожидаемых и желаемых изменений в эко­номике России. Какие показатели заложите вы в исходную модель и что порекомендуете российскому правительству?

Возможных показателей – сотни и тысячи. Из них нужно ото­брать десяток-другой ключевых, которые нетрудно было бы детали­зировать на любом уровне конкретизации. В случае с Россией было бы напрасным трудом использовать стандартные показатели гло­бального, регионального или локального уровня: получится карти­на, далекая от реальной действительности. Слишком велика специ­фика, возникшая в результате краха реализованной утопии казар­менного социализма. Попытаемся индицировать это понятие – представить его в виде упорядоченной совокупности показателей.

Напомним, что российское бытие XX века вопреки истмату (историческому материализму) целиком определилось утопическим сознанием. Кучка фанатиков-утопистов, дорвавшись до власти, на­вязала стране сказку, сделанную былью. Сказка, в самых общих чер­тах, опиралась на три догмы-постулата:

1. Дестратификция общества, превращение его из классового в бесклассовое, «социально-однородное».

2. Демаркетизация экономики, замена рынка Госпланом.

3. Демонетаризация финансов, замена реальной (конвертируе­мой) валюты «дензнаками», которые печатаются в любых потреб­ных количествах для контроля над распределением товаров и услуг с целью перехода затем вообще к бесконтрольному распределению «по потребностям».

Именно такую программу большевики попытались реализовать в 1918—1920 гг. и потерпели крах, восстановив против себя практи­чески всю страну. Потому что все три пункта программы оказались несбыточными, утопическими.

Классовая структура общества (любого человеческого общества на любом уровне детализации – до производственного или соседс­кого коллектива, компании или любой другой малой социальной группы включительно) остается незыблемой, что с ней ни делай. Меняется только характер классов, а сами они как были, так и оста­ются. Можно истребить феодальную аристократию, буржуазию, крестьянство. Неизбежно исчезнут предприниматели, инициатив­ные добросовестные рабочие, рачительные хозяева, подлинная ин­теллигенция. Их место займут надзиратели и батраки-люмпены, офи­церы и солдаты гигантского «вселенского стройбата», в который обратится страна.

Никуда не денется высший класс – 1—2% населения, в руках которого практически вся власть и львиная доля богатств страны. Только вместо аристократии он будет называться сначала «номенк­латурой», а затем «новыми русскими». Никуда не денется высше-средний класс – еще десяток-другой процентов, составляющих со­стоятельные, зажиточные семьи (в СССР и сегодняшней России он «съежился» до менее десятка процентов). Останется средний класс людей со средними по стране доходами. В благополучных странах он составляет подавляющее большинство населения. В сегодняш­ней России это считанные проценты, т.к. формально почти полови­на населения относится к беднякам низше-среднего класса (правда, тут вносит свой вклад «теневая экономика», существенно меняющая реальные доходы, не говоря уже о повальном воровстве). Нако­нец, останется низший класс нищих. В благополучных странах он составим по масштабам с высшим. В сегодняшней России это фор­мально каждый третий (с теми же поправками на «теневую эконо­мику» и воровство).

Всякое посягательство на рынок тут же влечет за собой появление «черного рынка» соответствующих масштабов и ква­зиказарменное распределение товаров и услуг не по труду, а «по чинам», с тотальным дефицитом всего и вся, с километ­ровыми очередями, с резким обнищанием населения, посколь­ку цены на «черном рынке» гораздо выше.

Наконец, замена валюты «дензнаками» тут же порождает чудовищную инфляцию, обесценение пустых, ничем не обес­печенных бумажек, переход к бартеру – натуральному обме­ну товарами и услугами, что еще более ухудшит положение основной массы населения.

Все это в полной мере испытало на себе население России в 1918—1920 гг., которое восстало против этого и вынудило утопистов начать упоминавшуюся в первых лекциях («перестрой­ка № 1») новую экономическую политику. Но поскольку НЭП оказался смертельной угрозой для новой аристократии – но­менклатуры, в 1929 г. была предпринята вторая попытка сде­лать только что рассказанную сказку былью. К несчастью для населения страны, на сей раз она увенчалась успехом. Получилась нежизнеспособная, но, как ни парадоксально, очень жи­вучая система, из которой, как уже рассказывалось, мы еще пять раз – от Хрущева до Горбачева – тщетно пытались выйти. И нет уверенности, что выйдем в седьмой раз, хотя пытаемся вот уже второй десяток лет. Нежизнеспособная потому, что с казарменным положением общество мирится только во время войны. Ибо казарма – это при­нудительный труд, принудительная идеология и специфичные ка­зарменные отношения, известные под названием «дедовщина». Принудительный труд неизбежно порождает имитацию труда по принципу: «солдат спит, а служба идет» («видимость работы за ви­димость зарплаты»). Именно поэтому мы проиграли гонку воору­жений и третью мировую войну («холодную») с противником вчет­веро более богатым и на порядок превосходившим нас технологи­чески. Принудительная идеология практически возможна только при непрерывном массовом терроре, который дошел при Сталине до предела физических возможностей, слабеет террор – начинается «дезидеологизация» населения, которая выражается в тотальной деморализации (оподлении), дезинтеллектуализации (оглуплении) и патопсихологизации (остервенении) людей. Что и видим воочию. Наконец, «дедовщина» подразумевает всесильных «паханов», их при­хлебателей – «шестерок» и жуткую участь «опущенных» на страх всем остальным, чтобы повиновались беспрекословно. Как в тю­ремной камере. Ну, кому такое может понравиться, кроме «дедов»? Такая система не просуществовала бы и месяца, если бы «камера-казарма» не уравновешивалась «сказкой-утопией».

Во всех странах с низкоразвитой экономикой (включая СССР-Рос­сию) не имеет работы – по меньшей мере, постоянной работы – каждый третий. А в СССР безработицы, как известно, не было. Были «избыточные» (фиктивные) рабочие места – более 30 миллионов на 130 миллионов трудящихся. Человеку гораздо приятнее получать грошовую зарплату, чем такой же величины пособие по безработи­це. Поэтому даже сегодня за такую систему голосует 30—40% изби­рателей. Хотя чудовищная скрытая безработица никуда не делась, ибо что такое зарплата, равная или даже меньше пенсии для десятка-полутора миллионов работающих?

Во всех странах сегодня – зарплата (пусть даже очень вы­сокая), а завтра – конверт с уведомлением об увольнении. А в СССР везде и всюду 2 и 16 числа каждого месяца – «получка», совершенно независимо от экономической эффективности пред­приятия, учреждения, организации до банкротства включительно. Короче, «пайка» – как в казарме или тюрьме, всегда и при всех условиях. Не беда, что платят не деньгами, а «дензнаками». Не беда, что такое жалованье – как подаяние нищему (в смысле суммы). Главное – гарантированно, с уверенностью в будущем. Раз­ве это не привлекательно для десятков процентов людей по сей день?

Во всех странах плохой работник получает меньше хорошего. И ему постоянно грозит увольнение. А в СССР зарплата зависела толь­ко от должности. А должность – только от хороших или плохих отно­шений с начальством. И – никаких увольнений даже при длитель­ных запоях, прогулах, отъявленной халтуре, старческом маразме. Разве это не кисельные реки и молочные берега даже при 120 р. на двоих?

Вот почему шесть раз пытались «работать как в СССР, а жить как в США». И очень огорчались, что не получается. Теперь пытаемся в седьмой раз…

Трагедия сегодняшней России в том, что на место выжившей из ума «номенклатуры» пришел всевластный высший класс, в кото­ром решающую роль, помимо верхушки открыто уголовной ма­фии, сросшейся с коррумпированной частью госаппарата, игра­ют так называемые компрадоры-торговцы национальным богатством страны, складывающие выручку на тайные счета в зарубежных бан­ках. В «банановых республиках» это – торговля бананами, кофе, кокой, другими наркотиками. В России – нефтью, газом, металлом, лесом. Подумайте только: сотня олигархов с несколькими милли­онами их прихлебателей получает от продажи нефти и газа пример­но столько же, сколько остальные 144 млн. населения!

Соответственно определяются перспективы развития экономи­ки. Как ни старайся, а через 10—20 лет будешь в Колумбии: 1—2% компрадоров, 8—10% их прихлебателей, засилье мафии и беспрос­ветная нищета остальных 90%.

Заметим также, что Колумбия – послушная игрушка в руках США и транснациональных корпораций, которые умело заботятся о том, чтобы Россия не свернула с «колумбийского пути». Их «аген­тов влияния» у нас хоть отбавляй – до самых известных политичес­ких деятелей включительно.

Можно, конечно, дернуться «влево» и в одночасье покончить с насквозь криминализированной экономикой.

Достаточно вновь призвать к власти коммунистов. Но тогда мгно­венно попадешь из Колумбии в КНДР с тамошним массовым голо­дом и террором. Образно говоря, снова вернешься в 1984 год, отку­да снова дорога либо к 1991-му, либо к 1937-му.

Можно дернуться и «вправо», призвав к власти наших доморо­щенных нацистов. Тогда попадешь в Сараево, точнее, в Косово. И ужасы Гражданской войны 1918– 1921 гг. померкнут в сравнении с новой войной. Тем более что НАТО и прочие супостаты отнюдь не останутся в стороне, помогут стереть русских с лица земли, как сер­бов в Косово.

А нет ли альтернативных путей в будущее? Ведь не одна же Россия пытается выйти из казарменного положения. Чтобы не говорить о Венгрии, Чехии, Словении и других сравнитель­но более развитых странах, давайте вспомним о Словакии – отсталом захолустье Чехословакии, еще весь десяток лет на­зад неотличимой от Закарпатной Украины и вообще от СССР. Словакия и сегодня отстает от Чехии. Но – гораздо меньше, чем мы от Словакии. В чем дело?

Прежде всего, конечно же, дело в политике, в структуре и характере высшего, правящего класса. (Этому мы посвятим следующую лекцию.) Кроме того, Словакии не надо было, в отличие от СССР, тратить на «оборонку» 88 копеек с каждо­го рубля национального дохода. Не надо решать колоссаль­ный сложности проблему ставшего ненужным в прежнем объе­ме военно-промышленного комплекса, составляющего три чет­верти национальной экономики. Мы ее решили хищнически: вместо конверсии на мирные рельсы развалили ВПК и разда­ли задарма оставшиеся жирные куски кучке «новых русских», которые постарались сделать из этих кусков возможно боль­ше миллиардов долларов, переправленных на тайные счета в зарубежных банках. Навести порядок в этой сфере не поздно и сейчас, но это – особая проблема.

Главное же, Словакия, как и все цивилизованные страны, сделала упор на массовое предпринимательство, способное дать рабочие места растущим десяткам процентов трудоспо­собного населения – не только самим предпринимателем, но и их наемным работникам. Однако простым указом-приказом массовое предпринимательство не возродишь. Для этого необходима специальная экономическая политика режима наиболь­шего благоприятствования массовому предпринимателю.

Вновь обратимся к воображению читателя и попросим его представить себе следующую невообразимую ситуацию. Допустим, все до единого американские избиратели в пику бывшему СССР единогласно решили преобразовать США в новый СССР. Все конг­рессмены единогласно утвердили соответствующие поправки к Кон­ституции США, подтвержденные президентом. Частная собствен­ность упраздняется. Все фермеры объединяются в «колхозы» и ста­вятся под контроль вашингтонских чиновников. Все корпорации уп­раздняются и образуют учреждения, работающие по плану и по решениям вашингтонских чиновников. Вместо Штатов образуются союзные республики «Новая Испания», «Новая Африка», «Ирокезия» и пр., причем белых «англоязычных» всюду ставят на положе­ние турок в Германии. Что получится?

Получится СССР № 2, но только ценой нескольких десят­ков миллионов расстрелянных или посаженных в концлагеря и ценой полного расстройства экономики, на развалинах ко­торой со временем вырастет нечто, напоминающее советскую экономику 70-х годов. Нечто подобное происходит сегодня в республиках бывшего СССР – только в обратную сторону: от СССР к США 1930-х годов, а во многом – и к США образ­ца второй половины XIX века.

Разберемся в этом процессе детальнее. Давно известно: что­бы человек начал как следует трудиться, необходимо какое-то побуждение, стимул. Безразлично, какой: позитивный, в рас­чете на материальное или моральное поощрение либо нега­тивный, из страха перед нежелательными последствиями. По­зитивный «работает» сравнительно слабо, потому что, по рус­ской пословице, из спасибо шубы не сошьешь, богатым тоже вряд ли станешь (для этого нужен, как минимум, обман или удачная игра – биржевая или любая другая азартная, а как норма – преступление). Остается негативный, а позитивно­му отводится роль чисто вспомогательного. Долгие тысячеле­тия человечество решало эту проблему жесткой регламента­цией – ритуализацией труда. За соблюдением ритуалов стро­го следило всесильное в тех условиях общественное мнение окружающих. Оно жестоко карало за малейшее отступление от принятых стереотипов – вплоть до травли, изгнания, линче­вания. Опыт показал, что эффект стократно усиливается, ког­да подкрепляется идеологией, сурово осуждающей леность, недобросовестный труд. Истории известны две наиболее раз­витые идеологии подобного типа: «конфуцианская», породившая «трудоголизм» (по аналогии с «алкоголизмом» – «заболевание трудом», превращение труда в самоцель, в высшую добродетель), современного Китая, Индокитая, Кореи, Японии; «протестантская», породившая такой же «трудоголизм» в странах северо-западной Ев­ропы и Северной Америки. Все остальное на этом фоне выглядит, мягко говоря, чтобы никого не обижать, гораздо менее трудолюбивым. История человечества знает также попытки преодолеть леность и недобросовестность людей принуждением. Но эти попытки не дали желаемых результатов, потому что ответом на принуждение была имитация труда: человек вроде бы работает, а результаты – плачев­ны. Именно на этом обанкротились сначала рабовладельцы, потом феодалы. Но затем было совершено открытие, которое заставило более или менее добросовестно трудиться самых недобросовест­ных. Был открыт, наряду с другими рынками, рынок труда. Предла­гай, как продавец, свои рабочие руки. Может быть, кто-нибудь ку­пит их. Если же покупка оказывается неудачной – от нее просто отказываются, и продавец становится безработным. Предложение всегда и всюду намного превышает спрос. Как уже упоминалось, работы не хватает, как минимум, каждому десятому даже в странах с высокоразвитой экономикой и почти каждому третьему в слаборазвитых странах. Так что приходится, как говорят русские, выкладываться (сами они очень не любят этот глагол) – иначе уйдешь отдыхать без денег. Ничего более эффективного человечество не придумало. И, казалось, не надо придумывать: эффект поистине ко­лоссальный!

Однако нашлись люди, которые вознамерились перекрыть и этот эффект. Вместе со всеми рынками они упразднили и рынок труда. Позитивный и негативный стимулы поменяли местами: первый сделали основным, второй – вспомогатель­ным (максимальная санкция – официальное замечание). Страх перед безработицей тоже упразднили вместе с самой безработи­цей: дали каждому конституционное право на труд и даже больше – рабочее место согласно полученному образованию. Труд объявили «делом чести, доблести и геройства», награждая за него орде­нами и медалями как за подвиги на войне. И были уверены что при таких условиях люди станут большими «трудоголиками», чем китай­цы или японцы.

Они жестоко ошиблись. Люди охотно (поначалу) шли на собрания, где оживленно обсуждали, как лучше работать. Но рабо­тали все хуже. Часто опаздывали или не выходили на работу совсем (зарплата-то все равно гарантирована, сохранение рабочего места – тоже). На работе часами шли перекуры и чаепития: идут как бы по инерции и по сей день, куда ни загляни. А то, что производилось, ужасно по качеству. Пришлось срочно заменять позитивные стиму­лы негативными (хотя лозунги о «доблести и геройстве» оставались в силе до полного краха в 1991 г.), причем в наиболее грубой, прими­тивной форме: страхом перед тюрьмой и расстрелом. Естественно, последовала защитная реакция – самая бессовестная имитация тру­да. Она подписала смертный приговор коммунизму. Так же, как ранее рабовладению и феодализму.

Можно сколько угодно спорить о преимуществах капитализ­ма или социализма. Но факты – упрямая вещь. И они налицо.

Факт № 1. Толпы вполне работоспособных праздношата­ющихся на улицах всех без исключения городов бывшего СССР в рабочее время. И кучки часами блудословящих, где придется, на предприятиях. В Москве на 10 млн. населения таких праздно­шатающихся было не менее 2 млн., из них только половина – пенсионеры, а также свободные от работы или приехавшие в Москву в отпуск, остальные – сбежавшие с места работы или учебы: почти каждый пятый из работающих или учащихся! Можно возразить, что праздношатающихся и блудословящих не меньше в каждом городе мира, начиная с Нью-Йорка. Но там их «подкрепляет» высокая эффективность труда остальных. Ничего подобного нет и быть не может при «социализме».

Факт № 2. Американская фермерская семья способна про­кормить, помимо себя самой, еще сотню семей (если считать вместе с экспортом продовольствия). Советская колхозная или совхозная семья кормила впроголодь, помимо себя, всего че­тыре семьи, и без значительного импорта продовольствия массовый голод был бы неизбежен. Американская рабочая семья снабжает всем необходимым, помимо себя, еще десяток семей и тоже обеспечивает весьма значительный экспорт. В бывшем СССР, напротив, две рабочих семьи, худо-бедно снабжали товарами пер­вой необходимости себя и третью семью, причем без импорта про­мышленных товаров положение вообще было бы ужасающим. Срав­нивайте сами.

Факт № 3. Советское правительство пыталось стимулиро­вать качество продукции лозунгами типа «советское – значит, от­личное» и официальным присвоением «Знака качества» сколько-нибудь конкурентоспособным на мировом рынке товарам. Но факт остается фактом: к 1985 г. в среднем лишь 27% Товаров могли пре­тендовать на такую оценку. Это означает, что из каждых четырех изделий – все равно, каких: от авторучек и часов до автомашин и самолетов – лишь одно было сделано добросовестно; еще два были заведомо плохого качества и быстро выходили из строя, а четвертое изначально было негодным и всучивалось покупателю обманом. И с такой экономикой «социализм», как угрожал в свое время Хру­щев, вознамерился «похоронить капитализм»!

Факт № 4. Всюду, где работа сравнительно высокооплачиваема и престижна, но не требует больших трудовых усилий, позволяет легко имитировать трудовую деятельность, два-три, три-четыре, а то и пять-десять «работников» (в кавычках) вместо одного в нормаль­ных условиях. Даже если работа низкооплачиваема и низкопрестиж­на, но позволяет часами болтать по телефону, проводить время в бесконечных перекурах и чаепитиях (это, как правило, почти любая работа служащего – от сторожа до секретаря) – и то все вакансии заняты, причем не редко на каждую стремятся «воткнуть» двоих-троих. С другой стороны, там, где требуется напряженный труд – за станком, за рулем, за прилавком (обслуживание огромных очере­дей), на стройке, на агроферме – миллионы незанятых вакансий. К 1985 году далеко не каждый станок был загружен даже в одну смену, а в две другие вообще, как правило, простаивал. В среднем каждая пятая автомашина – от грузовика до автобуса – стояла в гараже без шофера. На стройках недоставало каждого шестого строителя. К одному кассиру вместо четырех или к одному продавцу вместо двух выстраивались длинные очереди. Скот на агрофермах жестоко стра­дал из-за нехватки не только кормов, но и обслуживающего персона­ла. Всего в масштабах бывшего СССР насчитывалось до 16 млн. таких незаполненных вакансий. Зато на другом полюсе насчитывалось вдвое больше «избыточных» работников, занимавших никому не нужные синекуры.

Удивительно ли, что конечным продуктом такой экономики явился типичный «советский человек», скверно питающийся и скверно одетый, сквернейше живущий в скверном жилье, знающий, что ни­какие трудовые усилия не принесут ему ничего, кроме, в лучшем случае, еще одного почетного значка на грудь или еще одной почет­ной грамоты в рамку на стенку. Что если он выработает вдвое-втрое-вдесятеро больше, ему тут же вдвое-втрое-вдесятеро снизят расцен­ки за работу и он получит «как все», т.е. столько же, сколько лентяй-сосед, проболтавший все рабочее время в «курилке» или за чашкой чая, поэтому возлагающий все надежды на то, что удастся урвать «сверх зарплаты» – все равно что и все равно как, включая взятку и воровство. Разве его можно винить за это и презирать?