Но это была не темнота.

Это было слепая, агатово-черная, бесконечная пустота. Она тяжелой рукой ударила ему по глазам и вдавила глазные яблоки в череп свинцовыми грузилами. Его охватил ужас. Он отдернул голову, уставившись на непроницаемую пустоту, принимая воображаемые вспышки света за настоящие.

Он ни на чем не стоял.

Он сделал неуклюжий шаг, и это выглядело так, словно он был лишен всяческого контакта с массой и материей. Страх перерос в ужас, когда он начал понимать, что совершенно один. Нечего было видеть, нечего слышать, не к чему прикасаться. Его охватило абсолютное одиночество, и в то же мгновение он понял, насколько правдив был голос в убежище и как ужасающе реальна его новая реальность.

И так же мгновенно пришло его спасение.

— Ибо, — пробормотал Финчли, сухо уставившись в пустоту, — божественному существу присуще быть одиноким… уникальным.

Затем он полностью успокоился и неподвижно повис вне времени и пространства, собираясь с мыслями для творчества.

— Сперва, — сказал, наконец, Финчли, — у меня должен быть небесный трон, приличествующий богу. У меня также должно быть царствие небесное и охранники-ангелы, ибо не подобает богу быть совершенно одному.

Он немного поколебался, обдумывая различные виды небесных царствий, которые знал по книгам и картинам. Нет нужды, подумал он, особо оригинальничать с этим. Оригинальность будет играть важную роль в сотворении вселенной. А пока что нужно обеспечить себя приемлемым достоинством и роскошью, и для этого вполне подойдет вторичная обстановка древнего Яхве.

Подняв руку, он застенчивым жестом отдал приказ. Мгновенно пустота залилась светом, и перед ним возникли огромные золотые ступени, ведущие к сверкающему трону. Трон был высокий, обложенный подушками. Подлокотники, ножки и спинка были из мерцающего серебра, а подушки из императорского пурпура. И однако… все было отвратительным. Ножки слишком длинные и тонкие, спинка рахитично узкая, а подлокотники скользкие.

— Уфф!.. — сказал Финчли и попытался все переделать. Однако, как ни менял он пропорции, трон оставался ужасным. Ступени тоже были отвратительные. По какому-то капризу творения, золотые прожилки в мраморе изгибались и скручивались, образуя непристойные рисунки, слишком напоминающие эротические картинки, которые Финчли рисовал в своем прошлом существовании.

Наконец, он махнул рукой, поднялся по ступеням и неуютно устроился на троне. Сидеть ему было так же удобно, как собаке на частоколе. Он слегка пожал плечами и сказал:

— А, черт, я никогда не конструировал мебель…

Оглядевшись вокруг, Финчли снова поднял руку. Облака, покрывавшие все вокруг трона, откатились назад, открывая высокие хрустальные колонны и парящую арочную кровлю, сложенную из гладких блоков. Зал тянулся на тысячи ярдов, как бесконечный кафедральный собор, и вся протяженность его была наполнена рядами охранников.

В первых рядах были ангелы, хрупкие крылатые существа в белых мантиях, с кудрявыми белокурыми волосами, сапфирово-голубыми глазами и зло улыбающимися губами. За ангелами стояли на коленях херувимы — гигантские крылатые быки с рыжевато-коричневыми шкурами и копытами из кованого металла. Их ассирийские головы были украшены тяжелыми бородами с блестящими черными завитками. Третьими стояли серафимы — ряды огромных шестикрылых змей с драгоценной чешуей, полыхающей бесшумным пламенем.

Пока Финчли сидел и пялился на них, восхищаясь деянием своих рук, они запели в тихий унисон:

— Слава Богу, слава Господу Финчли, Всевышнему… Слава Господу Финчли…

Финчли сидел, смотрел и постепенно все словно искажалось у него на глазах, и ему показалось, что все это скорее кафедра ада, нежели неба. Колонны мерзко скручивались у вершины и основания, и по мере того, как зал уходил в дымку расстояния, он казался наполненный тенями, пляшущими и гримасничающими.

И совсем вдалеке среди колонн его изумили маленькие сценки. Даже во время пения ангелы строили сияющие голубые глазки херувимам. А за колоннами он увидел крылатое существо, потянувшееся и похотливо обнявшее белокурую ангелицу.

С воплем отчаяния Финчли поднял руку, и снова его окутала тьма.

— Это уж слишком, — сказал он, — для Царствия Небесного…

Дрейфуя в пустоте, он задумался над другим невыразимым периодом, борясь с самой обширной художественной проблемой, какую когда-либо атаковал.

Вплоть до настоящей минуты, подумал Финчли с пробежавшим по спине ужасом, я был просто игроком, чувствующим свою силу… знающим, так сказать, путь художника с пастелью и бумагой… Детские игрушки! Сейчас настало время браться за настоящую работу.

Торжественно, как, он считал, подобает богу, Финчли вел трудное совещание с собой в пространстве.

Что, спросил он себя, являлось творцом в прошлом?

Это можно назвать природой.

Отлично, назовем его природой.

Ну, а какие объекты сотворила природа?

Гм… природа никогда не была художником. Природа просто слепо экспериментировала. Следовательно, красота была побочным продуктом. Разницей между…

Разницей, прервал он себя, между старой природой и новым богом Финчли будет порядок. Нужно просто выбросить из космоса лишнее и придать ему красоту. Не будет ничего случайного. Не будет никаких ошибок.

Сперва — холст.

— Да будет бесконечное пространство! — крикнул Финчли.

В пустоте его голос прозвучал в черепе и эхом отдался в ушах плоским, угрюмым звуком, но в то же мгновение непроницаемая пустота превратилась в прозрачную черноту. Финчли по-прежнему ничего не видел, но почувствовал разницу.

В прежнем космосе были звезды, подумал он, туманности и огромные раскаленные тела, просто раскиданные по небесной сфере. Никто не знал их цели… Никто не знал их оригинального предназначения.

В моем космосе будет цель, каждое тело будет служить опорой расе существ, чьей единственной функцией будет служение мне…

— Да заполнит пространство тысяча вселенных! — крикнул он. — Тысяча галактик да образует каждую вселенную и миллион солнц да составит каждую галактику. Да будет у каждого солнца кружиться по десять планет, а у каждой планеты — по две луны. Да будет вращаться все вокруг их создателя! Ну!

Финчли закричал, когда вокруг него взорвался в беззвучном катаклизме свет. Звезды, близкие и горячие, как солнца, далекие и холодные, как игольные острия… Отдельные, попарные и собранные в огромные туманные облака… Сверкающие красным, желтым, густо-зеленым и фиолетовым… Суммой их сияния был сумбур света, сжавший ему сердце и наполнивший его всепоглощающим страхом перед скрытой в нем энергией.

— Ну, — прошептал Финчли, — это вполне космическое творение за все время существования…

Он закрыл глаза и напряг всю свою волю. Ощутив под ногами твердь, он осторожно открыл глаза и увидел, что стоит на одной из своих планет с голубым небом и голубовато-белым солнцем, потихоньку склоняющимся к западному горизонту.

Это была голая коричневая земля, насколько хватало глаз, огромный шар зачаточной материи, ждущей творения, и он решил, что первым делом он создаст добрую зеленую Землю для себя — планету красоты, где Финчли, Бог всего сущего, будет проживать в своем Эдеме.

Весь остаток дня он работал быстро, с тонким артистизмом. Огромный океан, зеленоватый, с хлопьями белой пены, омывал полпланеты. Сотни миль водного пространства чередовались с группами теплых островов. Единственный континент он разделил пополам хребтом зубчатых гор и протянул его от полюса к полюсу.

Он работал с бесконечной осторожностью. Пользуясь маслом, акварелью, углем и свинцовыми белилами, он проектировал и оформлял весь свой мир. Горы, долины, равнины, скалы, пропасти и простые валуны — все было оформлено в плавных переходах красоты сбалансированных масс.

Весь его дух художника был вложен в умно разбросанные озера, подобные сверкающим драгоценным камням, в милые арабески извивающихся рек, создающих на лике планеты причудливую картину. Он посвятил себя выбору красок: серый гравий, розовый, белый и черный песок, добрые коричневые и красноватые почвы, испещренные блестящей слюдой и кремнием… И когда солнце, наконец, скрылось после первого дня работы, его Эдем был раем из камней, земли и металла, подготовленным для жизни.

Когда небо потемнело, бледная луна, как лик смерти, поднялась на небосвод. И пока Финчли встревоженно глядел на нее, вторая луна с кроваво-красным диском явила ужасный лик свой над восточным горизонтом и призрачно поплыла по небесам. Финчли отвел от них глаза и уставился на мерцающие звезды.

От их созерцания он получил громадное удовольствие.

— Я точно знаю, сколько их, — благодушно подумал он. — Нужно умножить сто на тысячу и на миллион, чтобы получить ответ… И все это по моему приказу!

Он лег на теплую мягкую почву и заложил руки под голову, глядя вверх.

— И я точно знаю, что все они там — опора для жизни людей, бессчетных миллиардов жизней, какие я задумаю и создам единственно для того, чтобы служили и поклонялись Господу Финчли… Вот цель для вас!

И он знал, куда направляется каждая из этих голубых, красных и индиговых точек, потому что на всем протяжении громадного пространства они неслись по круговым орбитам, и центром их была точка в небе, которую он только что покинул. В один прекрасный день он вернется туда и создаст свой небесный дворец. Там он будет восседать целую вечность, наблюдая за вращением своей вселенной.

Затем в зените мелькнуло странное красное пятнышко. Финчли сперва поглядел на него рассеянно, затем со сдержанным вниманием, когда показалось, что оно растет. Оно медленно расплывалось, как чернильная клякса, и через несколько секунд поменяло цвет на оранжевый, а затем на чисто белый. И впервые Финчли с беспокойством ощутил тепло.

Прошел час, затем два и три. Красно-белый кулак распространялся по небу, пока не стал раскаленным туманным облаком. Тонкий, разреженный край медленно приблизился к звезде, затем коснулся ее. Внезапно блеснул слепящий взрыв и Финчли окутал опаляющий свет, озаривший все вокруг жуткой вспышкой горящего магния. Нахлынула жара, мелкие капельки пота выступили на его коже.

К полуночи необъяснимый ад заполнил половину неба и мерцающие звезды вспыхивали одна за другой в беззвучных взрывах. И был слепяще-белый свет, и была удушающая жара. Финчли вскочил на ноги и побежал, тщетно ища тень или воду. И только тогда он понял, что его вселенная впадает в безумие.

— Нет! — отчаянно завопил он. — Нет!

Жара ударила его, точно дубиной. Он упал и покатился по ранящим камням, и остановился, ударившись лицом. Даже заслонив зажмуренные глаза ладонями, он видел бушующий свет и чувствовал жар.

— Почему все пошло не так? — простонал Финчли. — Здесь было достаточно места для всего! Почему же все…

Словно в горячечном бреду, он почувствовал, как затряслись скалы, когда его Эдем начал раскалываться на куски.

— Стой! — закричал он. — Стой! Остановись! — Он тщетно бил себя кулаками по голове и, наконец, прошептал: — Ладно… если я совершил еще одну ошибку, тогда… Ладно… — Он слабо махнул рукой.

И опять небеса стали черными и пустыми, только две паршивые луны висели над головой, продолжая свое долгое путешествие к западу. А на востоке появилась слабая заря.

— Значит, — пробормотал Финчли, — нужно знать математику и физику, чтобы создать космос. Ладно, я могу изучить это потом. Я художник и никогда не претендовал на знание всего такого. Но… я художник, и осталась еще моя добрая зеленая Земля для людей… Завтра… Посмотрим… Завтра…

На этом он заснул.

Солнце было уже высоко, когда он проснулся, и злобный, сверкающий глаз светила наполнил его беспокойством. Взглянув на ландшафт, который он создал вчера, он ощутил еще большее беспокойство, потому что во всем было какое-то неуловимое искажение. Дно долины выглядело нечистым, словно было выстлано чешуйками проказы. Скалы образовывали странные, внушающие страх очертания. Даже озера содержали намек на ужас, таившийся под их гладкой, нетронутой поверхностью.

Нет, он ничего не замечал, когда внимательно рассматривал плоды своего творчества, все проявлялось, только когда он отводил взгляд в сторону. Если глядеть прямо, все казалось в полном порядке. Пропорции были верные, линии великолепные, краски восхитительные. Однако… Он пожал плечами и решил, что нужно немного попрактиковаться в эскизах. Без сомнения, в его работе была какая-то неуловимая ошибка.

Он подошел к крошечному ручейку и зачерпнул с берега сырой красной глины. Он сделал из нее гладкий шар, затем вытянул его. После этого слегка подсушил на солнце, нашел тяжелый каменный блок в качестве пьедестала и начал работать. Руки его по-прежнему были опытны и уверены. Сильными пальцами он вылепил большого пушистого кролика. Тело, лапки, голова, прелестная мордочка… Кролик пригнулся на камне, казалось, готовый спрыгнуть с пьедестала. Финчли нежно улыбнулся своей работе, уверенность его наконец-то восстановилась. Он еще раз хлопнул фигурку по голове и сказал:

— Живи, дружище…

Секундная нерешительность, пока жизнь вливалась в глиняную фигурку, затем кролик неуклюжим движением выгнул спину и попытался прыгнуть. Он передвинулся к краю пьедестала, где замер на мгновение и тяжело шлепнулся на землю. Неуклюже поднявшись, он издал ужасные хрюкающие звуки и повернулся к Финчли. На мордочке животного появилось выражение недоброжелательности.

Улыбка застыла на лице Финчли. Он нахмурился, поколебался, затем собрал еще один ком глины и установил на камне. Он работал в течение часа, лепя изящного ирландского сеттера. Наконец, так же хлопнул его и сказал:

— Живи…

Мгновение собака была застывшей, затем беспомощно заскулила и поднялась на дрожащие лапы, как какой-то гигантский паук, с расширившимися и остекленевшими глазами. Проковыляв к краю пьедестала, она спрыгнула и наткнулась на ногу Финчли. Издав низкое рычание, собака впилась острыми зубами в ногу. Финчли с криком отскочил и яростно пнул ее. Скуля и воя, собака заковыляла по полю, как искалеченный монстр…

Кипя от ярости, Финчли вернулся к работе. Он лепил фигуру за фигурой, вдыхал в нее жизнь, и все они — обезьяна, лиса, ласка, крыса, ящерица, жаба, рыбы длинные и короткие, тонкие и упитанные, бессчетные птицы — все были чудовищными гротесками, что уплывали, ковыляли или упархивали кошмарными видениями. Финчли был измучен и озадачен. Он сел на пьедестал и зарыдал, в то время, как его усталые пальцы продолжали мять глину.

Я по-прежнему художник, подумал он. Что же такое? Почему все, что я делаю, превращается в жутких уродов?

Пальцы его работали и глина начала превращаться в голову.

Когда-то у меня были удачные произведения, думал он. Не все же люди сумасшедшие. Они покупали мои работы, но самое важное, что работы были прекрасными.

Он заметил, что держит в руках ком глины. Это была частично вылепленная женская голова. Он тщательно осмотрел ее и улыбнулся.

— Ну, конечно же! — воскликнул он. — Я же не скульптор-анималист. Поглядим, что у меня получится с человеческой фигурой…

Быстро натаскав глины, он вылепил фигуру. Руки, ноги, торс и голова были готовы. Он работал, напевая себе под нос. При этом он думал: у меня будет самая прелестная Ева, когда-либо созданная… даже больше… ее дети будут действительно детьми бога!

Влюбленными руками он вылепил лоно, выпуклые груди и бедра, ловко придал изящным ногам тонкие лодыжки. Бедра были крутыми, живот по-девичьи плоским. Вылепив сильные плечи, он внезапно остановился и отступил.

Возможно ли это? — подумал он.

Он медленно обошел полузавершенную фигуру.

Да…

Может быть, сила привычки?

Возможно… А может, любовь, которую он носил в себе столько пустых лет.

Он вернулся к работе и удвоил усилия. В приподнятом настроении он завершил руки, шею и голову. Что-то подсказывало ему, что тут он не может потерпеть неудачу. Слишком часто он лепил такие фигуры вплоть до мельчайших подробностей. И когда он закончил, на каменном пьедестале стояла великолепная скульптура из глины — Феона Дубидат.

Финчли был удовлетворен. Он устало сел, прислонившись спиной к валуну, создал из пустоты сигарету и закурил. Почти минуту он сидел и курил, чтобы успокоиться. Наконец, он сказал со сладостным предвкушением:

— Женщина…

Он задохнулся и замолчал, затем начал снова:

— Оживи… Феона!

Секунда для прихода жизни. Нагая фигура шевельнулась, потом задрожала. Притягиваемый, как магнитом, Финчли встал и шагнул к ней, протягивая руки в немом призыве. Из груди ее вырвался хриплый вздох, большие глаза медленно открылись и остановились на нем.

Ожившая девушка напряглась и закричала. Прежде чем Финчли успел коснуться ее, она вцепилась ему в лицо — длинные ногти проделали глубокие царапины, — потом метнулась к краю пьедестала, спрыгнула и побежала по полю, как и все остальные — побежала, как испуганное, обезумевшее животное, крича и завывая на бегу. Низкое солнце запятнало ее тело, отбрасываемая ею тень была чудовищной.

После того, как она скрылась, Финчли долго стоял, всматриваясь в том направлении, а тщетная и горькая любовь жгла его тело. Наконец, он повернулся к пьедесталу и с ледяной беспристрастностью вновь принялся за работу. Он не останавливался, пока пятое по счету соблазнительное существо с криками не убежало в ночь… Тогда и только тогда он остановился и долго стоял, глядя то на руки, то на чудовищные луны, висящие над головой.

Затем что-то прикоснулось к его плечу, и он не слишком удивился, увидев стоящую возле него леди Саттон. На ней по-прежнему было открытое вечернее платье, двойной лунный свет заливал ее, как всегда, грубое мужское лицо.

— А… это вы? — сказал Финчли.

— Как ты тут, Диг, радость моя?

Он немного подумал, пытаясь найти хоть какой-то смысл в нелепом безумии, пронизывающем его космос.

— Не слишком хорошо, леди Саттон, — сказал он, наконец.

— Неприятности?

— Да… — Он замолчал и уставился на нее. — Могу я спросить, леди Саттон, какого дьявола вы здесь делаете?

— Я же мертва, Диг, — рассмеялась она. — Ты-то уж должен это знать.

— Мертвы? Да… Я… — Он замолчал в замешательстве.

— Не трудно догадаться, что я бы сделала это сама, знаешь ли.

— Сами?

— Ради новых ощущений. Это всегда было нашим девизом, верно? — Она благодушно кивнула ему и усмехнулась. Все та же старая, озорная усмешка.

— Что вы здесь делаете? — спросил Финчли. — Я имею в виду…

— Я же сказала, что мертва, — прервала его леди Саттон. — Ты много чего не понимаешь в смерти.

— Но здесь моя собственная, персональная, личная реальность. Она принадлежит мне.

— Но я же мертва, Диг. Я могу попасть в любую проклятую реальность, которую выберу. Погоди… и ты узнаешь.

— Я не… Вот что, — сказал он, — я никогда этого не узнаю, потому что никогда не умру.

— Ого!

— Да, не умру. Я — бог.

— Ты бог? Ну, и как это тебе нравится?

— Я… мне… — замялся он, подыскивая слова. — Я… ну, кое-кто обещал мне реальность, которую я могу сотворить сам. Но у меня не получается, леди Саттон, не получается…

— И почему же?

— Не знаю. Я бог, но всякий раз, когда я пытаюсь создать что-то прекрасное, оно становится отвратительным.

— Например?

Он показал ей искаженные горы и равнины, дьявольские реки и озера, отвратительные хрюкающие существа. Леди Саттон осмотрела все это с пристальным вниманием. Наконец, она сморщила губы и на секунду задумалась, потом пристально поглядела на Финчли.

— Странно, что ты не сделал зеркало, Диг, — сказала она.

— Зеркало? — повторил он. — Нет, не делал… Я никогда не нуждался…

— Ну, так вперед. Сделай зеркало.

Он бросил на нее недоумевающий взгляд и махнул рукой. В ней появилось квадратное посеребренное стекло. Он протянул зеркало леди Саттон.

— Нет, — сказала леди Саттон, — это для тебя. Загляни в него.

Удивленный, он поднял зеркало. Он испустил хриплый вопль и смотрелся пристальнее. Изображение глянуло на него из вечного полумрака, как морда химеры. Маленькие, косо посаженные глазки, приплюснутый нос, желтые гнилые зубы, искаженные развалины лица — он увидел все, что видел в своем безобразном космосе.

Он увидел непристойный небесный собор и все проделки ангелов-хранителей, огненный ландшафт его Эдема, каждое безобразное существо, которое он создал, каждый ужас, что наплодило его воображение. Он швырнул зеркало, разбив его вдребезги, и повернулся к леди Саттон.

— Что?.. — вопросил он. — Что это?

— Ну, ты же бог, Диг, — захохотала леди Саттон, — и должен знать, что бог может создавать все только по образу и подобию своему. Да, ответ очень прост. Превосходная шутка, не так ли?

— Шутка? — Смысл происходящего громом прогрохотал в его голове. Вечно жить с отвратительным собой, над собой, в окружении себя… снова и снова повторяться в каждом солнце и звезде, в каждом живом и мертвом предмете, в каждом существе… Чудовищный бог, сытый собой по горло и медленно, неотвратимо сходящий с ума.

— Шутка?! — закричал он.

Он бросился вниз головой и поплыл, уничтожив контакт с массой и материей. Он снова был совершенно один, ничего не видя, ничего не слыша, ни к чему не прикасаясь. И пока он неопределенный период времени размышлял над неизбежной тщетностью своей следующей попытки, он совершенно отчетливо слышал далеко внизу знакомый смех.

Такого было Царствие Небесное Финчли.