Бескаравайный С.С.
      Укоротитель
      Вряд ли найдется хоть один
      дворник, искренне любящий
      подтирать блевотину в подъездах,
      собирать дохлых кошек или будить
      пьяных на остановках. Но
      результатами своего труда
      чистыми мостовыми - любуются
      почти все работники метлы.
      Отсюда, сверху взрывы казались приглушенными. Редкие огоньки на рыхлом, изрезанном кривыми улочками, теле кишлака, медленно соединялись в одну рыжую щетину пламени. Скоро это невеликое селение, прилепившееся к подошве первого из той череды холмов, с которых начнутся горы, превратиться в один большой костер.
      Крики тоже не доходили до их позиции, но редкие маленькие человечки, перебегавшие между мазанками и так казались воплощение драматизма. Из темноты в них неслись крохотные быстрые искорки, частью уходили в глину, а частью заставляли фигурки падать. Снайперами и автоматчиками дело не ограничивалось: "коробки" изредка добавляли своих, стодвадцатимиллиметровых, аргументов. Школа и мечеть уж разломаны, сейчас плотно возьмутся за дома. Паникеров в кишлаке, впрочем, было немного. Люди в здешних краях больше опытные, за столько лет могли привыкнуть ко всему. Потому знающие сейчас отсиживаются в подвалах, молясь своему божеству и надеясь, что случайный снаряд не разнесет их саманную кошару или добротный кирпичный дом. И только самые сообразительные, понимавшие всю нелепость случайности таких вот огневых налетов, сейчас пытаются выползти огородами.
      Напрасно пытаются. Армейская колонна, не раз и не два ходившая по соседней дороге, сегодня обернулась двойным кольцом, мертвой хваткой насажанным на кишлак. Будь ты хоть трижды везучим, не обмануть патрульных собак, стоящих во внутреннем кольце, не уйти от поисковиков, веером расходящихся в кольце внешнем, не спрятаться от "юлы" с инфракрасной оптикой на борту. Нет свидетелей, нет камер, нет пленок. А кому повезло совсем уж невероятно - ночевать в соседних кишлаках - тот ничего не сможет сказать.
      Этим занимаюсь я. К утру, когда в остатки догорающего кишлака можно будет заходить без риска больших потерь, развалины прочешут с собаками и прощупают миноискателями. Как всегда найдут тайники с оружием, добьют случайно уцелевших, вскроют парочку схронов, где прячутся самые умные из нерешительных. Если повезет - в тех же схронах отыщут пленных или заложников. За сим придется следить за погрузкой в кузова трупов. Собирать всех выловленных по периметру людей, устанавливать их личности и делать так, чтобы они уже ничего и никому не рассказали. Суетиться, требуя, чтобы взорвали и сломали все стеночки до последней. Отбирать - а это всегда непросто - и тут же бросать в догорающие дома самые дорогие либо приметные из офицерских и солдатских трофеев. А когда через день уйдут основные силы, придется только двумя наличными бульдозерами кое-как присыпать остатки кишлака землей, сеять траву, минировать все подряд и только потом, оставляя за спиной очередную жуткую тайну, исчезать самому.
      Однако, сейчас я спокойно стою за бортом штабного "краба". Еще не остывшая после выключения двигателя броня упирается в плечо. Вдыхаю воздух с первыми долетевшими сюда дымными струями, слушаю непрерывное наговаривание команд порученцами, отрывистое басовитое рыканье полковника и кутаюсь в плащ-палатку. Охрана, что замаскировалась в десяти метрах, тоже наверняка кутается. Мелкий, противный, без перерыва моросящий дождик. Хмарь на грани между нормальным дождем и туманом. Так и должно быть - сейчас и еще три дня. Синоптики не соврали. Над нами тучи, закрывают землю от любопытных глаз спутников.
      ...проснулся. Оторвал голову от подушки, напрягся всем телом, прислушиваясь непонятно к чему. Расслабился.
      Сердце бьётся спокойно, дыхание ровное. Проклятье, слишком часто стал обращать внимание на собственный организм. А сон не к добру. Если бы все было так однозначно, жизнь давно превратилась бы в ковровую дорожку. Ну кто, скажите на милость, позволит вот так долбить самые криминальные, зараженные бехаизмом селенья? Человек вроде меня, конечно, не должен любить крови - я радуюсь статистике, но куда деть все те тысячи родственных связей, которым каждый здесь связан со всеми, а ведь еще останутся неразорвавшиеся снаряды, весь этот мусор на развалинах. И что делать, проберись на те минные поля живучая сволочь с камерой? Да и масса людей там просто невиновна. Нет, все давно уже не так просто.
      Ночь душна, кровать скрипит всеми пружинами своего дешевого матраца и казенная обстановка норовит отнять силы и легкость мыслей, которые так понадобятся с утра. А сон все равно не к добру. Когда мне такое сниться значит я буду слишком надеяться на удачу. Романтика в башке заиграет. Шалишь, нельзя. Просыпаюсь окончательно - щелкаю выключателем, наливаю из графина - проклятье, почему здесь всегда стеклянные литровые графины? кипяченой воды с мерзким железистым привкусом. Что-то не так. Надо вспоминать, выяснять.
      В голове послушно всплывает недельная расходная таблица по группировке: явно уничтоженные при легальных подчистках, в межклановых перестрелках, в обычной уголовщине, не забыть прибавить потери из местных - это в дебете. Кредит - четырнадцать человек северцев. Один к восьми. Плохо, надо держать один к десяти, но по большому счету меня это не касается и убей армейцы еще двадцать восемь кокорцев - это было бы слишком большим пижонством, подгонкой цифр. В очереди за таблицей стоят комбинации, интриги разной степени изощренности. Запугивания, взятки, подлоги. То бесконечное перетасовывание лжи с правдой, которым я занимаюсь. Еще дальше - очистка совести. Это маленький юмор для внутреннего употребления: благотворительность и просветительство не по моей части, я вынужден включать их в программу.
      Но с где-то во мне сидит беспокойство и корни его уходят к началу. Когда же оно было, это начало? Почти, да почти четыре года назад.
      * * *
      Тогда всем стало ясно, что второй компании не избежать и в Кокорию придется заходить бронетанковыми колоннами. Общественное мнение, до того выдававшее паническую боязнь войны, теперь демонстрировало ярость и желание в огне обрести покой.
      Столица, министерство информации, помпезный, отделанный под новую роскошь зал, в котором шло очередное межведомственное заседание. Тема - как победить кокорский народ, а лучше приручить отбившееся от рук телевидение. Третий час шло - докладчики приходили и уходили, как миражи над степной дорогой, кондиционеры не могли спасти от надвигавшейся духоты, а смысл слов ускользал от всех. В сущности, бесполезная попытка сгрузить коллегам наработанный материал.
      Я тогда был чиновником средней руки - из тех, что видят большое начальство только издали и по торжественным случаям, мечтают о больших взятках и одновременно жутко боятся вылететь с работы до пенсии. Обитателем крошечного, пусть и своего, кабинета. Камешек у каблука судьбы, отчаянно желавший выслужиться. И сам не могу понять, как исхитрился, когда уже все закончилось, подобраться ближе к одному из влиятельных лиц. В здании оно передвигалось без охраны, и за ним можно было идти по коридору, делая вид, что не семенишь, а с достоинством высказываешь свои мысли.
      - Родон Ксанфьевич, тут ведь говорили - либо истреблять, либо замирять, а третий путь...
      - Третьего пути не существует, - он изображал из себя метроном, идеальное механическое решающее устройство, вот только образ этот не был отточен им до конца, Родон Ксанфьевич желал видеть согласие в глазах собеседников, - Все ненавидят рекламу, но вы ведь не можете отменить ее на телевидении?
      - Очень просто: одна рекламная пауза в час и чтобы в уголке экрана висел счетчик: до конца осталось столько-то секунд. Людей перестанет раздражать напрасное ожидание конца перерыва.
      Значительное лицо не сбавило шага, но теперь на нем проступил оттенок интереса - ему, наверняка, тоже не нравилась альтернатива: смотреть целиком рекламу или пропускать несколько секунд фильма.
      - Что вы предлагаете?
      - Зачем высчитывать, сколько нефти пойдет на сжигание всех кокорцев? Лучше посчитать, сколько бумаги уйдет на их приручение.
      - Пояснее пожалуйста.
      - Как развалилась наша тоталитарная империя? Людей заставили делать нужные им выводы. Если государство желает претендовать на прежний уровень могущества - надо научиться делать это с другими народами. Отработать технологию - тут как раз у нас полигон. А телевидение заставить - вот мысли имеются.
      Я передал ему тоненькую, всего-то из четырех листиков, пачку бумаги. Уже сам не помню, что там было написано. Родон Ксанфьевич принял ее тем механическим, до полной бессознательности отработанным движением, какое присутствует у самых закаленных временем "серых воротничков".
      Никаких немедленных последствий, не считая подозрительного взгляда от непосредственного начальства, из разговора не последовало. Просто через одиннадцать дней мне на стол лег бланк с направлением - в штат информационного агентства при формирующейся группировке. Как телефонным справочником по голове огрел. Награда за энтузиазм и суету пред ликом начальства. Вместо бонусов за активность - ответственная командировка. Профессиональный бюрократический риск. Я попытался взбрыкнуть: изобразил язву, расстройство нервов и тяжелое семейное положение. Опоздал - за час до получения бумажки мог бы вообще уволиться, но она, явившись как джинн из бутылки, меняла весь расклад сил. Пришлось выдерживать семейный скандал ( Уедешь, зароют, а нам пенсию не дадут! Знаем мы твоих сволочей! - А сама, небось, и рада!?), паковать вещички и отбывать по месту основных событий.
      На месте царил хаос маскировочных оттенков: маленький городок в летней степи был забит частями всех родов войск, круглые сутки через него проходили новые колонны и на улицах без набора документов людям со штатской внешностью не рекомендовалось. Пыль висела в воздухе, запах бензина не перебивался даже разлитыми чернилами, и веселый азарт будущей драки, в которой, наконец, все будет можно, читался в каждом лице.
      Меня и еще десяток человек, набранных по кабинетам, засунули в комнатушку с двумя старенькими компьютерами и грудой металлолома, изображавшей видеомагнитофон. До часа "ч" оставалось невыясненная протяженность времени и от нас потребовали готовить материал для развлечения той банды журналистов, что прописалась в соседнем здании. Дело было безнадежным по самой своей сути: военные никакой свежей информации нам не давали, хоть имелся в нашей компании приставленный от них цензор, журналисты же снимали, что могли и говорили со всеми, кто не стремился дать им по морде. И хоть военные жутко их не любили за первую компанию, сказанного ими всегда хватало для репортажа. Потому большую часть дня мы активно изображали деятельность: Целестина сидела за статистикой, рассчитывая сколько пользы принесет армейская операция, Гелиан запасал в папках эффектные поздравления, тосты и соболезнования, Зорий ругался со снабженцами, требуя дать нам хоть одну камеру. Остальные заботились улучшением собственного быта или вслух думали, как побыстрей вернуться обратно. На "работу со СМИ" хватало одного Декабрия.
      И однажды ночью, почти такой же душной и липкой как сейчас, я очень хорошо понял, что ждет меня дома. С венцом победы явно не вернуться - как бы не сложилась компания, этот мертворожденный бюрократический придаток, куда я угодил, расформируют. Отправят по месту постоянной работы с вечным клеймом неудачника. Я стану человеком на побегушках, вечным командировочным, которого скоро и дома-то ждать перестанут. А у меня не было ничего, кроме идей, во множестве роившихся в черепной коробке.
      Существовал, правда, в окружающей безрадостной картине маленький шанс на влияние - писать речи офицерам с большими звездами. Многие из них, не слишком литературного склада ума, страстно желали выглядеть красноречивыми полководцами. У самых больших звезд имелись секретари, но масса не таких укомплектованных товарищей, остро нуждалась в бойких перьях. Не то, чтобы я хотел стать борзописцем, однако это был единственный путь к информации.
      Я стал донимать цензора требованиями свежих данных, встреч с каким ни на есть командованием и прочими казусами. В итоге почти ничего я не получил, но смог появляться - без всякой аппаратуры, разумеется - там, куда из-за старых обид не пускали журналистов. И только я начал обрастать знакомствами, только заронил мысль о литературе в несколько перспективных голов, как попался на зубок Воемиру Багратовичу. Тот, расчехвостив нескольких офицеров, заметил и меня, старавшегося не отличаться от стенки.
      - Вот ты, - он прочел лейбл у меня на груди, - креатор хренов, что ты можешь предложить? Хоть одну идею? Ну что?
      - Матриархат в местном самоуправлении, - надо же было что-то сказать в ответ?
      - Чего?
      - Вы ведь не доверяете никому из кокорцев: приходиться иметь дело с уголовниками, чтоб обрасти союзниками. А между тем - половина Кокории загнана на кухни. Женщин крадут, насильно выдают замуж. Их лишили права на образование. А при тоталитарном режиме все было наоборот. Они будут самыми верными противницами законов харуата.
      Кажется, мне удалось добиться тишины в комнате.
      - Почти никто из них не замешан в убийствах, не выгонял людей из домов и не взрывал грузовиков. Это называется - неординарное мышление.
      - Идиот, - командир не полез за словом в карман, - Объяви о таком и все тамошние мужики за автоматы возьмутся.
      - Зачем объявлять? Пока будем в степях - делать это негласно, раздавая обещания полевым командирам и ссоря их между собой. Когда возьмем города те из них, кто останется в живых, будут рады уже только этому факту. И лишь после, ведь скрывать подобное будет глупо, это следует подать на серебряном подносе и при стечении прессы. Все западные феминистки станут нашими союзницами, а возражающие превратятся в, - я картинно пошевелил пальцами, Тупых мужеподобных шовинистов.
      Добрых слов в свой адрес я и после этого не услышал, но впечатление произвел и был негласно принят в компанию на правах хорошего парня со стороны.
      И опять судьба не поняла моих намеков. Через три часа после того, как войска перешли условную линию в степи, которую еще полгода назад сами пытались превратить в оборонительный рубеж, меня вызвали.
      Эту троицу, забившую клубами сигаретного дыма маленькую комнатку, я запомню на всю жизнь. Такие как они - вечное проклятье любой системы. Они понимают, что надо работать, что надо делать дела, но не хотят, не любят, просто боятся их проворачивать. Потому с величайшим искусством перекладывают заботы и ответственность на подчиненных. И для исполнения они выбирают не самого умного, храброго или расторопного, а самого слабого, за которым никто не стоит.
      - Мы тут посовещались, - начал глава особого отдела группировки.
      - Нам нужен человек, обладающий раскованным мышлением, - продолжил замначштаба группировки.
      - И мы решили облечь вас доверием, - неизвестный мне человек, как и я, в штатском, придвинул ко мне обычную коленкоровую папку. Пустую. Спрашивайте.
      - Это медиа-проект? - слова произносились многообещающие, но уж больно мерзко выглядела эта троица.
      - Специфический, - особист потянулся за новой сигаретой, - Надо посадить мертвый лес, и вас мы назначаем главным лесничим.
      - Садитесь, кстати. Стул вон, за тумбочкой, - замначштаба достал пачку своих, - Курите? Нет? Отлично. Так вот, вам поручается возглавить маленький крематорий. Ожидается некоторое количество незаприходованных тел, возможны самые разные...
      Я почувствовал, что сидеть - это сейчас самое правильное.
      - Но, но таким делом должны заниматься военные. Или министерство юстиции, как же ее там, пенитенциарная система. Уж, в крайнем случае, инженеры. При чем здесь информация?
      - Основная проблема начинающейся компании - международное освещение, я узнал этого человека, ему пророчили пост советника президента, - О "чрезмерном применении силы" вопят по каждому каналу. У нас тоже не все гладко. Эту волну враждебного пиара лучше не подкармливать. В таких условиях необходим примат скрытности.
      - Всегда считал, что секретность - это по вашей части, - я посмотрел на особиста.
      - А кто сказал "нет"? От меня будут люди. Но проблема не в том, чтобы оставить дырку от бублика, а сделать все благопристойно.
      - Кроме того, товарищей из органов давит тоталитарное прошлое, небрежно вклеил комментарий будущий помощник, - Не следует давать ему поводов для воскрешения.
      - Распишитесь вот тут, - особист недовольно дернул щекой и перегнулся через стол. В пустой на вид папке оказалось несколько бумажек, - Да-да, в левой графе.
      Они все правильно рассчитали - я не стал отказываться. Азарт еще не проклюнулся, не взломал чиновничьих установок в поведении. К тому же под распиской оказались полномочия. На организацию у меня оставалось семнадцать дней. Мне пожелали успехов, пожали руку и попросили закрыть дверь с той стороны.
      В коридоре туман перед глазами чуточку рассеялся и я кристаллически ясно понял, что мне - конец. Много раз я читал про такие приемы, что у бандитов, что у наших - все вешается на одного человека, а потом этому человеку лучше пропасть. Мне не с чем было убегать или жаловаться прессе. В итоге за все буду отвечать я и потому нельзя прикинуться жертвой обстоятельств. Выход? Разум отчаянно заметался в его поисках - время остановилось - но не он нашел ответ. Память. Она подсказала, нашептала ответ. Надо сделаться постоянно нужным, необходимым, насколько возможно незаменимым человеком. Перестать подмазываться к другим и строить собственную структуру. Мне ведь все для этого дали? Во мне увидели плохого прожектера и старательного исполнителя, надо всего лишь обмануть этих людей. И лица, блеск медалей, тени по углам - все окружающее мгновенно стало другим.
      Может, я оправдываюсь перед самим собой? Нет. Зачем это делать? Я ведь прав и мне было очень хорошо в тот миг.
      Из одной комнатки я переместился в другую, еще меньшую по размерам. Компания, впрочем, там была вообще крошечная: Туллий Флорович, седоусый, загорелый, с бритой головой и мясистым затылком, майор, приставленный для улаживания дел с военными. И Вилор Эриславович, тоже пожилой, низенький, с маленькими белесыми усиками, весь какой-то шишковатый, насекомоподобный особист, все время намекавший на то, что звания по линии отдела считаются выше армейских и его скромное капитанство никого не должно вводить в заблуждение. По большому счету люди были воспитанные, работать умели. В комнате имелась оргтехника, сваренный на скорую руку сейф и некоторое количество денег в этом сейфе.
      Две проблемы встали перед нами еще до того, как мы успели опуститься на стулья: кадры и место. И то и другое определялось технологией утилизации. Зарывать было слишком опасно, топить негде, устраивать мясорубку или бетонировать - дорого. Кремация стала лучшей альтернативой. Где взять столько горючего? Добыча, подвоз, взятки на болк-постах, оформление документов - все будет нас выдавать.
      - Возить ничего никуда не будем, - я смотрел на карту скважин, Сколько сейчас горит? Прямо будем сжигать в озерах.
      Идея понравилась. Туллий, задумчиво поглаживая усы, вспомнил, что прямо в нефти органика не горит. Тонет. Нужны решетки.
      - Колосники, - поправил Вилор, - И вообще техника.
      Запасливый особист достал из-под стола несколько справочников по котельному делу. Содержимое их впечатляло. Особенно понравился топка старого, еще пятидесятых годов котла, для сжигания среднезолистых углей: собранная из траков, наподобие танковых, массивная решетка превращалась в необычайно широкую тракторную гусеницу, крутящуюся на двух валках - уголь набрасывали с одного конца, почти высовывавшегося из топки, он загорался и ко второму валку приходил уже пепел, без особых хлопот осыпавшийся в золоприемник.
      От стационарной, солидной заводской техники, подумав, отказались слишком много следов. Решили раздобыть документацию, а из подручных материалов соорудить нечто, максимально похожее на оригинал. Осталось выбрать место. Туллий сказал, что больше роты на охрану он выбить не сможет. К тому же установки требовалось защищать от назойливых глаз: строить нормальные цеха, для полноценной маскировки, не было денег и времени. Вилору пришла в голову мысль о диких нефтяных полях.
      - Вот тут, пятачок в межстаничье. Тут и двух гектаров не будет. Холмы закрывают со всех сторон. Эти отморозки там в "котелках" нефть перегоняли. Землю загадили - ни в сказке сказать.
      - Верно, - согласился Туллий, - Гряды холмов заминируем сплошняком, один проход оставим. Парой минометов можно будет накрыть всех, кто сунется на минные поля.
      - Отличная картинка получиться - еще надо будет постоянно держать зажженными несколько "котелков" - дымовую завесу с воздуха ставить, - еще одна идея лежала на самой поверхности и я поторопился ее схватить, Доставка тел! В фальшивых бензовозах. Их ведь до черта будет кружиться по республике - опять начнут сколачивать состояния, а нам для такого дела точно хорошие документы устроят.
      - Неплохо, - сдержанно одобрил Вилор, - Но экипажи в них должны быть нашими.
      Весь этот промышленный уклон побудил меня уже поздно вечером раздобыть трехтомное издание протоколов Аурбургского трибунала - для проверки на вшивость и плагиат собственных действий.
      Но проблема кадров не могла ждать до вечера, ее надо было решать сходу. Люди - жуткая головная боль для любого управленца. Вилор стоял за уголовников, Туллий - за штрафников. Я уставился на собственные сплетенные пальцы, которые именно в эту секунду вздумали задрожать.
      - Надо искать не тех, кто спокойно будет пластать тела, не тех, для кого это простая привычка и рутинное занятие, а кто не продаст, не сбежит и не испугается. Нужен потенциал не хладнокровия, а ненависти. Только ненавидящие, до самых печенок презирающие врагов откажутся брать у них взятки, не испугаются перестрелок и не пощадят случайно выживших. Кто больше всего ненавидит кокорцев?
      - Только сами кокорцы - из враждующих зайтов, - Вилор, сволочь, догадался, что у меня на уме, попробовал сбить!
      - За три года безвластия отсюда выехало полмиллиона людей. Северских народностей. В них плевали на улицах, они были беззащитны и одиноки, их заставляли продавать квартиры за бесценок или просто выкидывали из окон. Они боялись за свою жизнь и не имели надежды. На большой земле они не устроены. Безработные, редко по общагам живут, а то чернорабочие. Неужто они не захотят отмстить, испить крови в ответ, - я в упор посмотрел на Вилора, стараясь найти слабость в его водянистых глазах, - Достань мне списки. Ваша контора должна была искать такое, иначе грош ей цена.
      - Можно пошарить по ближайшим степям, даже здесь, в городке многих найдем, - попытался внести разрядку Туллий.
      - Нет, он прав, - процедил Вилор, в ответ точно так же сверливший меня глазами, - С дальней стороны людей подбирать надо.
      - Мне кажется, мы успеем вызвать их, - вслух догадываюсь я.
      Списки - восемьсот сорок три кандидатуры с подробными комментариями он принес на следующий день. Я старался выбрать только молодые, с хорошим образованием семейные пары, где недавно родился ребенок. Итого семьдесят девять потенциальных работников.
      * * *
      Кончилась ночь. Духота ушла - протекли через щели холодные струйки утреннего воздуха, подточившие волны теплоты, исходящие от бетонной стенки. В эту закрытую коробку, что сейчас служит мне спальней, не проникает солнце, но звуки казармы, доносящиеся с другой стороны через полдюжины гипсовых перегородок, не спутаешь не с чем. Хороший будильник и надоесть не успеет следующую ночь уже на основной базе буду.
      Настороженность все еще вертится в голове, но дневные дела - важнее. И первое из них начинается уже через четверть часа. Крашенная зелено-ядовитой краской дверь с легким скрипом открывается, и вводят очередного кандидата. Асафия Николаевича. Сутуловатого паренька интеллигентного вида из хорошей семьи. Тихого, неприметного человечка. Проверенного.
      - Заходи, Асафий, располагайся. Разговор, сам понимаешь, будет серьезный, - даю ему несколько секунд привыкнуть к обстановке.
      Сел осторожно, но не на край. Не крутил головой по сторонам - сразу на меня. Взгляд твердый без остроты, пытливый без нахальства. Посмотрим, посмотрим.
      - Тебе сильно досталось от кокорцев? Семье? - нейтральным тоном задаю ориентир.
      - Порядочно.
      - Желаешь отомстить?
      - Потому и здесь.
      - Хотел бы уничтожить их всех? До последнего человека, - такого начало он не ожидал, надо добавлять больше пряностей, - Ну, ты понимаешь концлагеря, газы, печи там всякие. Технически это несложно и не так уж дорого.
      Растерянность перерастает в задумчивость.
      - Я понимаю, что это - какой-то тест... - слюнявость нашей интеллигенции от того, что самосознание, рефлексия опережает ход основной мысли - в результате человек боится подумать, осторожничает в уме, и тем связывает себя без всяких кандалов.
      - Отвечай на вопрос, - жестковатое, на грани металла в голосе, требование дисциплины.
      - Если возможно - я хотел бы ограничиться серьезным кровопусканием.
      Хороший материал.
      - Ограничение собственной жажды крови это гуманно, даже человеколюбиво. Допустим, ты перебьешь половину населения, остальные уйдут в горы или разбегутся по стране. Пролитая кровь всплывет и через пару лет ты будешь сидеть в камере трибунала, пытаясь угадать, на сколько затянется твое пожизненное заключение. Или тебя предадут и убьют еще раньше - подло расстреляют колонну из засады, воткнут нож в печень, отравят. На рынках по всей стране останутся их группировки, местами им, наверняка, ты же знаешь продажность наших чиновников, удастся соорудить крошечные районы компактного проживания. Зайты, эти их кланы, зародыши мафии, сохраняться. Никуда не исчезнет их способ делать карьеру - лучше других грабить окружающих, а потом делиться с близкими. Многие, конечно, станут нормальными гражданами, но сохранится религия, основные сказки и предания - носители этических установок. Да, чуть не забыл, им еще будут помогать из-за границы. К тому же кокорцы изрядно плодовиты. Через тридцать лет тут все повториться. Почти как в Срубовии. Так чего же ты хочешь?
      - Вы меня не так поняли. Зачем ополовинивать народ, я ведь понимаю, что вторая половина почти не изменится. Вот если тут идет набор в какую-то группу по уничтожению полевых командиров или старейшин зайтов, то я заранее...
      - Согласен? Еще один перл гениальности. Уюкаевых было семь братьев, последнего только давеча достали. Сколько за ними гонялись, сколько крови они у нас выпили. Однако, заметь, по горам и лесам прятались, а после них трое мальчишек осталось. Старшему двенадцатый год пошел. Да еще девочки и родственников целая куча.
      - Так что, детей? - он растерян, глаза круглые. Нужны намеки.
      - Подожди, ты вроде как гуманист, а вот уже до чего додумался. Нехорошо получается. Давай рассуждать. Целиком народ изводить не хочешь? Нет. Но жить нормально желаешь - и лучше здесь. Да? Выходит, надо либо стать таким как кокорцы - чтоб кровная месть по любому поводу, или сделать их такими как мы?
      Он непонимающе смотрит на меня, машет рукой.
      - Сколько уже такого было: учебники им дарили, просвещали. Я тут вырос, помню все это. Они сколько угодно учиться могут, а пока сердцевина не перебита, пока страха нет, все одно грабят.
      - Ты решительно не умеешь логично мыслить, - думать-то он умеет, но в голове слишком много предрассудков, - Почему цивилизаторство непременно связано с книгами? Чем хуже убийство? Представь, что мы ликвидируем в народе всех неграмотных - как резко подскочит образовательный уровень.
      Подмигиваю. Он молчит и на максимально возможной скорости просматривает все мои намеки. Обожаю такие моменты.
      - Надо всего лишь убить всех, кто препятствует просвещению и, заодно, сделать людей восприимчивыми к цивилизации.
      - Но как, как это делается?
      Да!
      - Все подробности - сразу после этого, - протягиваю ему бланк расписки.
      * * *
      До подробностей я сам додумался с большим трудом. Среди бесконечной волокиты, лжи и взяточничества поначалу удалось собрать едва ли полсотни человек да третью часть нужной машинерии.
      Рано утром мы выехали на грузовиках, в кузовах которых в основном было железо, амуниция и провиант. Людям остались жалкие кусочки свободного места. Сзади тряслась пара прицепленных бытовок.
      Нас пристегнули к большой военной колонне. Бронированная гусеница, торопящаяся к огню, жаждущая распасться в его объятьях, на самом деле очень медленно, подстраиваясь под пеших саперов в ее голове, пачкая голубизну неба тенями вертолетов и землю следами масла, выходила в дорогу.
      И странное дело: в пыли, грохоте и всеобщей ругани, царившей на отправке, я вдруг перестал чувствовать себя чужим - исчезло то столичное, тщательное выпестованное отвращение к дешевой, не лакированной обыденности, к провинциальным интригам. Миллионные состояния крутились в воздухе, но здесь был лишь их легчайший миазм, донесшийся из столичных коридоров. Мне никогда не светило сделать военную карьеру и все приказы, что отдавались вокруг меня, воспринимались как данность. Словом, весь этот круговорот власти, денег, почестей, наград, привилегий, выполненных желаний и удовольствий жил какой-то отдельной от меня, и мне ближайшее время совершенно недоступной, жизнью. Я был вынут, вылущен челюстями обстоятельств из такой привычной для меня гонки за мечтой гедониста. Но люди вокруг меня тоже не стремились к отдохновению, и окрепшая во мне жажда деятельности делала меня одним из них.
      Чиновником я быть не перестал, новый образ жизни только начал подтачивать во мне любовь к бюрократии, к толстым пачкам с документами и дополнительным подписям. Стремление мысленно просчитать все последствия, прежде чем сказать хоть слово, перестраховаться на любой случай, оно никуда не ушло и даже окрепло, унавоженное требованиями секретности. Сместилась точка отсчета - это больше не был угол в столичном офисе министерства. Я не распрощался с надеждой туда вернуться, не расхотел возвращения к семье, но планы на будущее строились теперь исходя из потных, со следами копоти, лиц вокруг. Моя работа стала здешней.
      Солнце только готовилось уйти за горизонт, обещая людям еще полчаса ярких лучей, бьющих в глаза, когда маленький караван отпочковался от вереницы машин и, охраняемый только двумя "крабами" - старых моделей боевыми машинами пехоты - ушел в холмы. Впрочем здешнюю территорию чистили еще пять дней назад, линия непрерывных стычек, так не желавшая перестать во фронт, ушла на полсотни километров южнее, к самым окраинам сейчас наполовину разрушенного мегаполиса, так что здесь было почти спокойно.
      - Туллий, пока не развернемся, в твою епархию не суюсь. Командуй.
      Тот молча кивнул. Оно и понятно - все, чему меня учили на военной кафедре, давным-давно выветрилось из головы. После возвращения в ряды меня немного помуштровали - даже сгоняли пару раз на стрельбище, заставляя вспоминать премудрость обращения с автоматом. В остальном я оставался, кем угодно, только не человеком с лейтенантскими погонами.
      Карта и донесения не обманули. Долинка, нечто среднее между очень мелким, с отлогими склонами, оврагом и слишком длинным распадком уже веяла мрачноватым предчувствием крематория. В центре масляно блестели несколько нефтяных лужиц, вокруг них все было залито черными, припорошенными песком потеками, а чуть выше по склонам красовались распотрошенными внутренностями до половины врытые в землю "котелки". Самый дальний из них еще дымил - видно местные не успокоились, и сюда заглянул один из патрулей. Жухлая, ломкая, росшая редкими кустиками трава, совершенно исчезла на дне этого дикого нефтяного поля, и только на гребнях еще зеленели живые пятна и рос жидкий кустарник.
      Туллий расставил по холмам секреты, заставил нас отрыть несколько окопов на тактически выгодных точках по краям котловины, и все ругался, что мины поступят только через два дня. Эти два дня оказались не самыми приятными и легкими. Команда, надерганная с бору по сосенке, должна была собрать три барака и в двух из них даже смонтировать установки, отдаленно похожие на конвейеры. У нас был только один инженер - Лор Вивианович сорокалетний, много перевидавший, с обильной сединой, но еще крепкий мужик, который уже пять лет не имел дел с производством иначе как в роли слесаря. Еще двое студентов, Рунар и Флорин, те и до второго курса не дотянули. Чертежи врали, все приходилось по три раза переделывать, варить и резать по месту.
      А вечерами, когда солдаты уходили на позиции (их и днем-то не слишком подпускали к установкам, но рабочих рук не хватало совершенно отчаянно), в палатках и вагончиках собирались настороженные еще компании, мне приходилось читать политграмоту. Вычищать из голов глупые слухи, убеждать, напоминать старые обиды, разогревать острое блюдо мести, а порой смешить и ставить в тупик.
      - Вот ты говоришь, гений и злодейство несовместны, - обращался я к очередному тихому очкарику, с кровоподтеками на пальцах от неудачного пользования полотком, - Я с тобой целиком согласен. Но ведь убийство и гений могут вполне совмещаться.
      - С каких пор убийство перестало быть злом?
      - Тебе перечислить злодеев, которых не смогли вовремя достать? Чтобы убийце стать порядочным человеком, надо всего лишь убивать тех, кого необходимо. И если все вокруг говорят, что это плохие люди, не цепляются за них, радуются их смерти, то кто назовет тебя злодеем?
      - Мы тут не похожи на следователей, с уже готовыми объектами работать будем.
      - Так придумай, что сможешь сделать, когда схлынет основной поток материала, - уже тогда я понял: лучший способ заставить человека подчиняться - дать ему надежду и простор для фантазий. Главное, направлять его мысли, тогда он вечно сможет ходить в мире иллюзий.
      Но вся эта болтовня начала приносить пользу: люди стали продумать способы перехода от тупой и неприятной работы, что им предстояла, к творчеству на ниве цивилизаторства. В их голове завелись идеи, которые тут же стали обсуждаться. И, что на тот момент казалось мне особенно важным, те кто начал спорить у костров, немедленно ощутили себя неким новым, пусть еще очень рыхлым целым. Помимо поддержания в них жажды творчества, мне приходилось обсуждать с Вилором таблицы кодовых слов, эвфемизмом и паролей.
      Мины и простреленные, реквизированные под предлогом негодности бензовозы, прибыли в один день. Пришлось одновременно работать по металлу и копать землю. Хоть Туллий и ворчал по поводу дневного, а значит понятного для противника, минирования, поделать тут было ничего нельзя - сроки поджимали. С бензовозами возились остервенело, второпях: резали емкости, наваривали изнутри петли, превращая заднюю стенку в одну большую крышку. Меня довольно сильно обожгло ацетиленовой горелкой.
      Тогда же к нам попытались подкатиться старейшины из ближайшего, не так давно переименованного из станицы в кишлак, населенного пункта. Чистой воды комедия. Седобородые марионетки, посланные средних лет "уважаемые людьми" разведать обстановку и стакнуться насчет доли самопального бензина, что причитается местному населению. Говорил с ними Туллий (я в пяти метрах от него, перемазанный как черт, бил кувалдой по арматурному пруту, выполняя очередное указание инженера) и поначалу обе стороны клялись именами своих богов, что хотят друг другу только добра и если собеседник обязуется выполнять их условия, то в округе воцаряться мир и покой. Постепенно в речи стали всплывать пахнущие угрозой намеки, припомнили историю - доблести и подлости за полсотни лет. Наконец, Туллию это надоело, он расстегнул кобуру, достал пистолет и, передернув затвор, упер срез ствола в щеку самого бородатого из стариков.
      - Передай своим, ..., что здесь кормушка хороших людей, и ее лучше не трогать. ..., ...! Тут поблизости артполк стоит, связь есть, и курятники ваши накрыть, чисто случайно, - что раз плюнуть. Я понятно, ..., выражаюсь?
      Вопросов на уточнение формулировок не последовало, и старики ретировались.
      - Ты все сделал правильно, - сказал я в спину Туллия, когда халаты скрылись за пригорком, - Но теперь нас ночами будут обстреливать.
      Он оглянулся, презрительно, раздраженно сверкнул глазами, скривил губы и, казалось, он готов обложить меня не менее виртуозно, чем бородатых парламентеров. Я отложил кувалду, вдохнул побольше воздуха.
      - Вопрос ко всем! Что сейчас делать?!
      Каждый, кто наблюдал разговор, немедленно внес свои предложения. Спектр не отличался разнообразием - красный цвет разной густоты сочился из их слов. Начиная от исчезновения самой делегации и заканчивая немедленным обстрелом кишлака.
      - Это замечательно. Только нужен результат. Бить надо по тем, кто прислал этих старых козлов. Картинно, наотмашь, чтоб и мысли не у кого не было, что случиться после обстрела, - я сам, уставившись на Туллия, скорчил презрительную физиономию, - Возьми обоих "крабов", взвод с внешнего кольца охраны, и выбей ворота в десяти самых богатых домах этого сволочного кишлака. Только ворота. Кто будет сопротивляться - убей. Да, - со значением поднял палец, - будет хорошо, если ты сделаешь это раньше, чем бородачи вернуться к себе.
      Тогда я впервые ощутил, как сросся, сроднился с коллективом, и мои приказы исполняются, потому что в них видят смысл. Туллий постарался. Видя, что не успевает догнать ту древнюю развалюху, на которой привезли стариков, он остановил ее стрельбой поверх крыши, выкинул их и сжег машину. В кишлаке таранил ворота лобовой броней "крабов", а пулеметы на их маленьких башенках своими черными, расширенными зрачками, искали сопротивлявшихся. Застрелить никого не застрелили, но в самом начале переехали какого-то неудачника.
      - Ты думаешь, не будет обстрелов? - уже вечером, сидя в присыпанной землей бытовке, скептически поинтересовался Вилор.
      - Еще как будут. Такие архаровцы с первого раза не понимают. Случайный отморозок, родичи тех, кто нефтью промышлял, просто малышня. Пофыркают обязательно.
      - И что будем делать?
      - Все тоже самое. Только повторяться нельзя. Нет, зачем расстреливать? - я уже научился распознавать в его шишковатой физиономии это специфическое "лицо к смерти", - Заложничество не по конвенции. Фокус в том, чтобы бить виноватых и одновременно доказывать кишлаку - они отвечают за тишину все вместе. Не по семьям или зайтам - все вместе. Хуже станет, когда им позволят отряд самообороны соорудить.
      - Ну-ну, посмотрим, что у тебя получится.
      Ночью нас попытались стравить с той самой артиллерийской частью: на середину двухкилометровой проплешины, что лежала между нами, приволокли миномет, сначала постреляли из автоматов, а потом положили пару мин к нам и ребятам. Не получилось - связь была, координаты вычислили и накрыли шутников по полной программе. Тогда мне первый раз пришла в голову мысль искать виновных по свежим захоронениям.
      Настоящее дело пошло к следующему полудню: вернулись бензовозы с первой партией тел и весь мой хилый авторитет зашатался. Отобранные видели немало страшного в жизни, но творить ужас им приходилось много меньше. Облитые нефтью, двигавшиеся по самодельной решетке, тела, не выгорали до конца, дым не желал уходить в вытяжку и внутренности самого большого сарая больше напоминали мангал в руках очень плохого повара. Дымовую трубу мы, понятно, никакую организовать не могли, так что внутренности котловины тоже в скором времени пахли не лучше. Мрачность настроения от этого у всех была просто чудовищная.
      Но помог Лор. Плюнув на нашу идею, он выключил валки, и превратил конвейер в простую жаровню, а еще вернее, в печку. Самодельные горелки включили на полную. Хоть приходилось бросать туда тела не партиями, а в порядке очереди, дело пошло на лад. Правда, кости все равно не сгорали до конца, однако, справились и с этим - приспособили под мельницу средних размеров бетономешалку.
      День, ночь, день, ночь. В полусотне километров южнее, среди бесконечных железобетонных и кирпичных руин мегаполиса армия ударами снарядов, ракет и просто пуль перемалывала полурегулярные кокорские части. Она жадным, цепким, необоримым спрутом уже наползала на предгорья, уже заходила в те кишлаки, где раньше свободно обучали смертников, варили ядовитые зелья, клепали оружие.
      Людей убивали ежесекундно. Мимо тел равнодушно проходили, просто отталкивали их с дороги, иногда присыпали землей для обмена и торговли с родственниками. Но имелись в этой облепленной грязью мясорубке и такие трупы, которые нельзя было хоронить или показывать хоть кому-то. Какие в любом случае будут искать и через месяц, и через год. Они редко возникали на самой передовой, там все было слишком быстротечно. В ближнем тылу, где надо дознавать, расправляться, устрашать, ликвидировать, сводить счеты, запугивать, казнить, - там получались такие трупы. Аккуратно завернутые в полиэтилен и со снятыми ботинками, откопанные из свежих могил и еще не остывшие. Братья и племянники перекинувшихся к нам бандитов, использованные агенты, отысканные палачи, неоплаченные креатуры, лишние свидетели, принявшие месть похитители, неосторожные воры, потенциальные смертники и вероятные предатели. Не всегда мужчины, порой не взрослые.
      Это не были изрубленные, с ожогами, вырванными ногтями или отстрелянными пальцами человеческие останки, какие должны получаться от работы пыточных камер, нет. Армия вообще приходила в Кокорию не в качестве оккупационной - иначе бы трупы без всяких предосторожностей бульдозерами сгребали во рвы, сжигали в кучах и оставляли в лесах. Два бензовоза, что далеко не каждый день выходили в рейс - это для нормального судопроизводства слишком много, но для серьезной войны слишком мало. Редкое грязное белье надо было всего лишь дезинфицировать. Чем мы и занимались.
      Как только наладились дела с печами, основной проблемой стали выезды. Каждый раз приходилось отправляться кому-то из нашей троицы, а иногда и двум сразу. Емкости нельзя было выдавать за пустые, собаки чуяли запахи множества трупов, и обычное вымогательство взятки порой могло стоить всего секрета. Приспособились: пяток канистр, наполненных качественным горючим, и запах помогал отбивать, и ребят на трассе позволял выручать. Всегда брали с собой папку с документами и на дорогах не отходили от колонн.
      Не случись в пути очередная проблема, так бы мы могли и остаться кучкой мечтателей, делавших грязную работу. Еще с первой войны, когда телевидение работало на кокорцев, те ввели обычай собирать полтораста-двести женщин, лучше с грудными детьми, оснащать их лозунгами, разогревать до умоисступления и перекрывать такими "истеричными батальонами" дороги. Прием этот подл не столько военной опасностью, хотя могли поверх их голов с чердака или дерева выстрелить, сколько потерянным временем и моральным ущербом. Обычно группы из внутренних войск или минюста такую толпу слегка успокаивали и оттесняли на обочину, попутно выковыривая из нее заводил.
      Имелись такие попытки и в начале второй компании, много более слабые ввиду ожесточения военных, но куда лучше организованные - с телевидением или портативной цифровой камерой, которая писала разгон с того же чердака. Когда войска ушили южнее, пикеты стали жестче, агрессивней. Особисты пока не могли раздавить систему - выловить основных бехаистских агитаторов и кликуш.
      В очередную пробку, в самую ее голову, сразу за грузовиком с гуманитарной помощью и угодили оба наших бензовоза. С обеих сторон насыпи болото, не объедешь. Сзади нас почти сразу подпер батальон, но не специальный, а самый обычный, армейский, который не учили разгонять подобные митинги.
      Между "крабом" и грузовиком, из которого только высыпали бойцы, собрался импровизированный военный совет. Ждать минюстовцев не хотели, разворачиваться и делать крюк было далеко, а разгонять митинг очередями или саперными лопатками - опасались, ведь в армии всегда не прав тот, кто первым потревожит начальство. Туллий, напитавшийся за последние дни духом поспешной утилизации, предложил облить толпу бензином и начать погромче рассуждать о вреде курения. Идея была соблазнительной, но на него посмотрели косо найдись в толпе курящая гражданка, либо обнаружься поблизости провокатор, все могло бы плохо кончиться. Комбат предложил разогнать митинг ремнями.
      Потом влез со своей идеей и я.
      - Это смешно, - отрубил комбат.
      - Разница между комедией и трагедией - в страхе за жизнь героев. Сделаем так, что они испугаются - неповадно будет.
      - Пойдет, - согласился капитан, наш сегодняшний попутчик, ведший трех "крабов", - Возьмем гуманитарку.
      - Да, - передумал комбат, - Может сработать, перестанут высовываться.
      - Только пусть солдаты, у кого есть, рукавицы оденут - с этими дамочками предохраняться надо, - подытожил я.
      Через минуту мне пришлось - было очень неприятно чувствовать себя мишенью, но подобные действа требуют артистичности - протискиваться сквозь шеренгу, охранявшую голову колонны от митинга. Я дошел до середины десятиметровой "ничейной земли", чувствуя всю надежность строя наших штыков сзади и всю перспективу меткости кокорского снайпера спереди. На несколько секунд стал главным виновным во всех несчастьях человечества и услышал много плохого о своем будущем. Собрался, постарался обольстительно улыбнуться и, пытаясь перекричать толпу, начал.
      - Вот эта банка с джемом - помощь от народа самой демократической страны в мире!! - поднял ее повыше, а другой рукой указал на самую громкую, растрепанную, с самыми сумасшедшими глазами женщину в первых рядах, - И вот ты сейчас ее сожрешь!!
      Из-за шеренги донеслась команда и сквозь нее хлынул батальон. Бойцы не били, не отталкивали женщин, они их хватали и пытались запихнуть в рот содержимое этих маленьких, со стакан размером, баночек. Непонимание в сочетании с самой крошечной долей опасения за свою жизнь рождает страх, темный панический ужас, готовый пробиться сквозь самый ухарский задор и охватить любого. Поднявшийся визг превзошел всякое вероятие и задние ряды толпы мы просто не успели схватить - хоть и в ботинках, они бегали очень быстро. Те, на ком проводили процедуру кормления, отбивались так, будто их потчевали цианистым калием. На мою долю досталось несколько плевков и прокушенный манжет гимнастерки, хорошо руку успел отдернуть.
      - Внимание! Запасы помощи ограничены, не допускайте ее нецелевого использования!! - пришлось кричать уже через пять минут и второй порции, а уж тем более добавки, хватило не всем.
      - За свободу, за демократию! - завел какой-то боец, пытаясь протолкнуть сквозь разжатые зубы витаминизированную массу, и остальные тут же подхватили, - За суверенитет, за чистоту веры...
      Когда процедура начала переходить в опасное для жизни издевательство, я, почти одновременно с комбатом, дал отбой. Скоро колонна прошла мимо обочины, на которой женщины, корчась, пытались избавиться от содержимого своих желудков. Наблюдая это зрелище, я очень хорошо понял, - страх усмиряет только тогда, когда не ведет к озлоблению, к едкой жажде мести, а порождает недвижимость мыслей, опасение сделать хуже своими собственными действиями. Но милость оказывает лишь тот, кто демонстрирует весь ужас своего гнева. Где найти середину?
      - Знаешь, - нейтральным голосом, смотря куда-то вдаль, выговорил мне Туллий, - кто окажется крайним после всплытия этого дела?
      - Знаю, что все здесь устроенное, было политкорректным, - в тон ему ответил я.
      Чтобы раскрутить пленку, наверняка имевшуюся у кокорцев, надо было поссориться с производителем джема, а этого они делать не хотели, и в телезвезду я тогда не превратился. Другое дело, что в узких кругах обладателей военной формы я получил некоторую известность. Не в последнюю очередь благодаря шоферу фуры с джемом, надо же было ему валить на кого-то исчезновение груза.
      * * *
      Последние распоряжения в типографии этого гарнизона отданы и мы с Асафием получаем обратный билет на аэродромную базу - два места внутри "крабового" панциря. Несколько часов вынужденного молчания, когда в его голове копятся вопросы - хороший тест на терпение. А я пытаюсь, как шахматист не видящий доски, представить, кто из моих где должен быть и что делать. Лермонт в Шаукри, в этом диком продутом всеми ветрами селе, открывает стекольную мастерскую, Геодар в развалинах мегаполиса должен именно сейчас требовать организации классов резьбы по дереву. Роальде, у нее как раз сегодня самое сложное, придется выбивать в Ингрути местный класс для девочек - светлое отдельное помещение, где после общих уроков они смогут культурно проводить время. Там на управлении сидит редкий урюк, но Роальда так дивно умеет наступать на ноги...
      Но вот ожидание кончилось - мы идем по бесконечной веренице узких проходов, коридоров, постов и пропускных пунктов - посыпались вопросы. Ученику надо отвечать.
      - У нас здесь две основные проблемы: их образ жизни и тотальное недоверие к федеральной власти. Из-за этого, чтобы мы не сделали, все будет восприниматься недоброжелательно и в начале переделываться, переиначиваться на свой лад. В крайнем случае, самые необходимые вещи, вроде прививок и водопровода, будут восприниматься как чудо, которое власть и так обязана дать.
      - Значит, надо переделать их сущность, срезать культуру, как тесаком?
      - Если бы такой была наша задача, пришлось бы заставить их забыть язык и все обычаи. Единственный путь быстро это сделать - убить всех взрослых. Политически невозможно.
      - Так как же их укротить?
      - Начнем с элементарного - почему раньше не возникало доверия власти, ну хотя бы на треть - ведь какую-то часть своих обещаний она выполняет?
      - Кто захочет казаться нашим союзником?
      - Хотят этого многие, но вот показаться простаком, идиотом, доверяющим нашим обещаниям, не желает никто. Что мы сделали для этого?
      - Я помню плакат месячной давности, - он кивает, как человек, совместивший свой вопрос с собственным воспоминанием, - Его по новостям крутили - два противоположных сообщения и девиз сверху: "Ровно половина правды в этих словах!".
      - Это только начало, - я открываю дверь собственного, как старые времена, маленького и заваленного бумагами, вот только без окон, кабинета, Вторая придумка была тогда же - таблица умножения, подтвержденная специальным постановлением, но завтра по заставкам в рекламе и по стенкам расклеят вот это.
      Сочная отбивная, вкусно расположившаяся на тарелке, но надрезанная сбоку и открывающая свое розовое нутро. Надпись сверху: "Поедая плохо прожаренную свинину - ты вредишь обществу!".
      - Они и так ее не едят, - Асафий садится на указанный табурет.
      - Мы заставляем даже их религию служить подтверждением наших слов. Разводим национальную принадлежность и сепаратизм, чего желать еще? Куда я это положил? - папка с новыми слоганами и сценариями роликов в очередной раз запропастилась. Ничего, дальше стола уйти все равно не могла, - Неважно, главное идет сочетание медицинских советов и религиозных запретов. Человек, который захочет сделать демонстративный ответный жест, должен будет сам есть бифштексы с кровью и где гарантия, что ему из подлости не подсунут свинину? Будет еще целая серия запретов: на самоубийства, на близкородственные браки, на удушение дальних родственников и сжигание детей.
      Я поперхнулся пылью, нанесенной за сутки на бумаги, и с четверть минуты прочищал легкие.
      - Конечно, основную долю работы выполняем не мы - элементарно креатур не хватает. Столичные каналы, радио, журналы и книги, что к нам доходят они дают поток информации. Мы лишь украшаем его спецификой. Но все это меры слабые, переделка их жизней - дело другое.
      - Но разве общей смены религии - не предвидится, даже в перспективе? голос полон обиженного энтузиазма.
      Иногда это жутко надоедает.
      - Зачем выкармливать своего дракона, если можно перьями убить чужого? нудным, максимально казенным голосом отвечаю я, - Примут они религию северских народов, что еще под вопросом, и превратиться она у них в очередную базу для терроризма. Вера - лишь маленький противовес, но не основной рычаг.
      - Как тогда быть с бехаизмом?
      - А что ты думаешь?
      - Большая часть военизированных служителей уже в земле, надо только прекратить доступ литературы, и у нас через несколько лет будет секта, изолированная группа верующих, - торопливо выговаривает он заранее обдуманные слова, - Такие не опасны.
      - Мы, Асафий, и такой вариант рассматривали. Использовать как основной его невозможно - бехаисты уже многочисленны, в секут не превратятся. Хорошо, конечно, что народ разделен верой на два лагеря, сейчас это главная идейная причина внутренней вражды, но иметь лет через пятьдесят уже два близкородственных радикальных народа - еще одна головная боль. Ослабление религии и вообще старых обычаев - вот выход.
      Он сосредотачивается, в очередной раз копается в собственной памяти, а я, наконец, нахожу что искал - переплетенный хорошей кожей ежегодник, где записаны медиа-задания.
      - Это будет большая компания по растлению? - он с особым, высокоморальным презрением выделяет последнее слово.
      - Зачем так грубо? Нас и так обвиняют в психоанализе, в повреждении нравов. Общая задача, сделать из них не прах и пепел, а очередной добропорядочный народ. Северия считается империей не потому, что лежит от океана до океана, а пребывает в этом статусе как большой дом, где могут существовать сотни народов. Возьми дакатинцев - полтораста лет назад они воевали вместе с кокорцами, а теперь остались лояльными даже во время смуты. Нам от кокорцев, по большому счету, нужно только одно: соблюдение правил общежития, - Я глубоко вздыхаю. Терпение и еще раз терпение, - Пошлость не убивает радикализм. Для него смертельна жажда жизни. Вспомни того героя фольклора, который есть почти у всех уламских народов, которого казнили или заявили о его казни почти все правители, который выкрал свою невесту из эмирского гарема и утопил вместо себя в пруду жадного горбатого ростовщика? Таких людей - честных, добрых и справедливых мы должны делать образцами для подражания.
      На лице у него медленно, как вода сквозь бумагу, проступает понимание, но оно пока призрачное, изолированное.
      - А что с образом жизни?
      - Здесь тоже свои неожиданности. Смотри - они полвека воевали с нами, а потом их замирили и не особенно трогали. Даже при тоталитарном режиме они получили полный расчет только один раз. Получалось, они жили не как цельная система, а как часть, придаток государственного организма. Все старье могло сохраняться. А старые обычаи рушатся не потому, что в домах появляется электричество, его в нефтяных эмиратах полно, и все равно абсолютная монархия сохраняется, нет - людям самим приходиться изменять порядок жизни. Потому те три года, когда Северия ушла отсюда и они стали фактически независимыми, сделали для нас больше, чем тридцать лет до того.
      - Но тут полная дикость выросла! У них феодализм был!
      - Тоже неплохо. Вспомни, ного больше сидело в зинданах - кокорцев или северцев? Кокроцев - в три раза больше. Они ведь рациональные люди: зачем ехать за две сотни километров, когда можно ограбить соседний кишлак? От такой рациональности никакая кровная месть не помогает. С бешеной скоростью шел распад зайтов, а стариков перестали уважать еще с начала смуты. Родственные связи стали значить все меньше и меньше. В итоге все получилось именно как при феодализме: тройка самых крупных бандитов, изгрызя самые аппетитные куски, не увидела для себя другого выхода, кроме грабежа вовне. Полезли на Декатан.
      - А сейчас этот процесс замедлился?
      - Вот мы и подходим к самому любопытному, - я в очередной раз разбалтывал, по другому и не скажешь, условно секретную информацию сообщаю, но разве без этого можно обойтись? Тайна, она как дорогое вино, хороша только если в итоге ее вынуть из подвала. Да и какая это тайна? - Сейчас война сведена вничью: мы держим Кокорию гарнизонами, союзниками, у нас относительно небольшие потери и потихоньку к нам здесь привыкают; бехаиты же добились почти полного отсутствия здесь северских народов. Но, сведя в ничью современность, они почти проиграли будущее. С демографией тут полный порядок, зато они растоптали свою культуру.
      Только теперь он начал понимать в целом, всю картину, всю нашу задачу. Листаю ежегодник и ищу ему подходящее задание.
      - Где их лингвисты, математики, инженеры, артисты, певцы, танцоры? Доценты с кандидатами ушли отсюда и забывают язык вместе с тем фактом, что они вообще родились кокорцами, либо обнищали в развалинах до последней степени. Образование на уровне восьми классов и, для особо одаренных, техникума. Они стали народом ремесленников, бандитов и чернорабочих. Что особенно хорошо - не мы убивали докторов наук, не мы травили аспирантов и учителей. Это делали бехаиты, чтобы бороться с нашим влиянием - кокорцам надо регулярно напоминать об этом. И все было бы хорошо и замечательно: прошла очередная большая смута, можно восстанавливать жизнь, но бехаизм - он не только у нас.
      - Их снабдят собственной культурой?
      - Да. Дети сейчас почти не знают северского, и чтобы стать образованным, им надо северизироваться. А как завезут не наши книги, обучат их в уламских университетах, словом, выведут из нашего культурного поля? Наша первейшая задача, как людей почти лишенных финансирования и полномочий, восстановление уровня образования в нужном нам направлении. Втягивание в культурное соревнование с Северией. Это все равно, как у садовников вырастить дерево заданной формы: никто не знает расположения каждого листика, до силуэт ясен заарнее. И ты, Асафий, - записываю очередное задание, - Будешь заниматься живописью.
      - Всей? Я не потяну.
      - Ишь, разогнался, всю живопись ему подавай. Нет, только одним маленьким, крошечным фрагментиком, - покачиваю пером, - Ты должен научить их возвышенной любви к женщине.
      - ? - вздернутые брови, захлопывающаяся челюсть. Все что угодно, кроме этих слов ожидал он сейчас услышать.
      - Вспомни художников, что превратили женский портрет в икону, а, вернее, икону сделали женским портретом. Ввели культуру преклонения перед красавицами, умения любить, не вожделея. Это несовместимо с харуатом. За полторы тысячи лет уламской культуры в стихах это сделала масса поэтов, но ведь с художниками там традиционно плохо. Ты явно не сможешь отучить кокорцев от привычки свистеть вслед очередной девушке - это скорее от недостатка культуры, чем от ее специфики, но попытайся научить детей восхищаться портретами, а не пририсовывать к ним рога.
      Выстукиваю пальцами по обложке модный мотивчик.
      - Да, есть еще одна важная линия - надо через любовь к людям привить им любовь к вещам. Не к варварскому обладанию престижной машиной или золотыми украшениями, но к созданию и сохранению предметов культуры. Я хочу, чтобы они начали хранить семейные портреты, а не учить наизусть родословные.
      Асафий молчит. Сейчас в его голове строятся тысячи воздушных замков: викторины среди школьников, экскурсии по музеям, конкурсы на копирование лучших работ классиков. Он думает, какие надо будет дать советы местному телевидению, и насколько дипломатично он сможет это сделать. Асафий еще не знает, что у нас и денег-то почти никаких не водится, что во всех созидательных предприятиях энтузиазм, пробивная сила, неукротимая энергия, привлекательные идеи - это то немногое, что у нас есть. Мы до сих пор ютимся здесь бедными родственниками на птичьих правах и власти заставить кого-то делать созидать как мы хотим, у нас почти и нет. Кадры нам подбирают особисты, техникой ссужают военные. Финансисты делают вид, что платят зарплату.
      И теперь настало время уйти из этого полного невидимых сквозняков кабинета, где каждую бумажку я готов предъявить прессе, в другое место полезное своей акустической изолированностью и хорошей защитой от "жучков". Там я расскажу ему, с кем он будет работать, чтобы устранить - убить или опозорить - конкурентов в исполнении своей миссии. Как должен будет выискать среди тысяч проявлений материальной культуры вредные для идеи образцы. Для этого, впрочем, тоже имеются очень мало ресурсов - нас так и не стало больше двухсот человек и чтобы творить добро и зло, приходиться одевать противоположные маски.
      * * *
      Переход в новое состояние уже не был таким случайным. Еще за две недели, в самую середину зимы, я начал получать намеки о нежелательности пребывания на нефтяном поле. Бензовозы стали заказывать все реже. Замначштаба, правда, уже другой человек, чем тот, что сидел в прокуренной комнате, стал требовать отчета о "мерах по маскировке объекта". Я почувствовал острую необходимость выхода в свет. Туллий и Вилор в этом конкретном вопросе со мной согласились.
      - Дня через два, когда все подготовим, надо будет дать течь.
      - Течь так течь, Вилор организует, - без лишнего энтузиазма пожал плечами армеец, - Ну, сбежится сюда толпа с камерами, как мы будем выглядеть?
      - Только для одной компании и чтоб, обязательно, она очень гордилась свежестью своих новостей. В идеале - прямой эфир у корреспондента.
      - Таких немного, скормить информацию будет трудно, - Вилор, как всегда, осторожничал.
      - Но чем мы рискуем? Только если переборщим, да и то.
      Перестановки, закупки, маскировка - прошли быстро. Всем хотелось избавиться от трупного занятия, у всех имелись грандиозные планы. Через якобы мятежного кокорца был уведомлен специальный корреспондент одной очень почтенной, гордой и донельзя чванливой компании, которая, однако, всегда была готова пусть в эфир горячий сюжет. Пришлось повозиться, чтобы отыскать молодого новичка, недели две как попавшего сюда. Журналиста, как мотылька, безотказно летевшего на свет истины и гонорара, прельстила перспектива раскрыть тайну того странного заводика на который так давно жалуются местные жители.
      Через два дня он прибыл в кишлак, уже переименованный обратно в станицу. Остановился в доме того почтенного отца семейства, ворота чьего дома выбил "краб" и который уже третий месяц с нашего молчаливого согласия разрабатывал дальнее нефтяное поле. Обработка шла серьезно: Антугаев поведал ему о нескольких пропавших людях, о минных полях вокруг объекта и о странных, синего цвета огнях, играющих по ночам над котловиной. Искренне пожаловался на коррупцию и хищническую разработку недр, принадлежащих, по праву, кокорскому народу. А чтобы не выглядеть фашистом, он пригласил соседа - северца, вернувшегося в свой родной дом - и тот наплел что-то очень похожее (Трудновато было бы Дамиру Калиновичу вернуться в свой дом, но мы очень попросили тогдашних его хозяев. Обратно переселилось еще несколько семей, вот только немного их было, желающих сюда вернуться.).
      Специальный корреспондент все тщательно снял. Материал казался ему подходящим, но не было в нем той яркой сенсационности, того кричащего фактажа, что приносит славу. И ближе к вечеру Антугаев, под большим секретом, рассказал о тропинке в минном поле. Её саперы оставили, чтобы в самоволку ходить можно было. Он, Антугев, по этой тропинке не лазил, но сын его к позициям подкрадывался.
      - Там сараи какие-то странные, маленькая дорога, метров двести - ведет непонятно откуда и непонятно куда, - с готовностью поддержал средний сын Антугаева.
      - Хм, - с чудовищным акцентом усомнился корреспондент, - ты так много говоришь, но тебе, как это будет? Тебе здесь жить?
      - Может и нет, - не без резона ответил Антугаев, - Но мы тоже не дураки, себя выдавать не будем, с тобой за периметр не пойдем. Да и тебе поостеречься не лишнее.
      Журналист раскинул мозгами: нанять местных в качестве свингеров*, значит распрощаться с камерой, а такая хорошая была у него только одна. Его самого вполне защищала прямая передача материала своим. После сеанса связи, чтобы он там не сделал, его не расстреляют и даже надолго не посадят. Кроме того, из этого надо извлечь выгоду, обеспечить записи выход в эфир. Идеал в прямой эфир. Спутниковый телефон принес ему призрачное согласие начальства. Он припомнил, какая разница по времени, и чтобы попасть в родной прайм-тайм, назначил выход на одиннадцать часов вечера.
      ______________ * Свингер - человек, поставляющий журналисту за умеренную цену пленку с интересующим его содержанием.
      Две тяжело нагруженные тени вышли с окраины станицы, когда тучи как следует заслонили старый месяц. Сделав небольшой крюк, они стали медленно подкрадываться к охранной линии. Все было как надо: прожектор с единственной вышки ленивым лучом обшаривал окрестности, гавкали редкие собаки.
      - Вот, от одного камня до другого, и дальше, чем на два метра - не отходи.
      Журналист в таких напоминаниях не нуждался. Поползли. Один раз световое пятно прошло совсем близко, но не задело их. Вот и колючая проволока - как же без нее?
      - Они вот тут подлазят - палку упирают одним концом в землю, а другим в проволоку. Дальше ты сам, - сопровождающий провалился в черноту за спиной.
      Вокруг была тишина, лишь издали неслась смутно-знакомая мелодия какой-то ягодной песенки. Журналист протащил обе сумки под "колючкой", быстро, но тщательно выставил антенну.
      - Есть сигнал?
      - Да?
      - Я пошел, сами решите, что гнать в эфир.
      Держа камеру на плече и разматывая за собой катушку с кабелем, он начал протискиваться к славе.
      Край котловины, что был сразу за вторым рядом колючки, открыл впечатляющее зрелище: будто донышко черного котла, в котором едва-едва тлели несколько слабых огоньков и клубился удушливый дым. Но эти огоньки хорошо освещали три больших сарая, и в самом длинном из них били железом по железу. Журналист обвел камерой периметр и ему сразу стало ясно, что хозяева здешних угодий много больше боятся собственных солдат, чем повстанцев: не было ни одной тропинки, спускавшейся от края к центру. Собачий лай, редкие часовые, прожектор - все это было снаружи, а он был внутри. Только одна дорога, действительно короткая, соединяла узкий проход между холмами с левым сараем, а вернее, с гаражом - оттуда высовывались тупые рыла бензовозов.
      Он дал еще несколько панорамных снимков, и тут сообразил, что непонятный мусор, валявшийся вокруг большого длинного сарая - это части человеческих тел. Дал увеличение - и верно: руки, ноги, и даже какие-то кишки. У стенки стоял бачок, полный останков и рядом с ним грабли - наверно, еще не все успели убрать. Он понял, откуда идет запах подгоревшего мяса. Журналисту стало ощутимо холоднее и он очень хорошо вспомнилось, как весело было отмечать с друзьями в пабе выгодную командировку. Но авантюризм победил - он почувствовал себя агентом в самом расцветет сил и еще не хотелось отступать. Журналист убедился, что сигнал идет и начал съезжать по осыпям.
      Маслянистые пятна нефти, рыжие, выветрившиеся потеки свернувшийся крови. Следы ботинок и сапог, следы волочения тел, отпечатки шин. Редкие огни оказались бочками с горевшей нефтью - дым от нее поднимался как раз на уровень среза котловины и вниз падала только редкая жирная копоть.
      Металлические удары из центрального строения сменились человеческими криками. В правом сарае, скорее всего, была казарма - из маленьких окошек, больше походивших на амбразуры, пробивался свет ламп, а на шторах, украшавших те же окошки, мелькали силуэты.
      К центру. Журналист покрепче ухватил камеру и короткими перебежками, от тени к тени, двинулся вперед. Дал несколько крупных кадров оторванных конечностей. Именно в эту секунду его сигнал вышел в прямой эфир. Крик в сарае оборвался, еще несколько раз ударили железом по железу и второй, еще более отчаянный, протяжный вопль вырвался изнутри.
      Журналисту не хотелось заходить прямо в дверь - он прошел вдоль стены и, конечно, обнаружил плохо приклепанный лист гофрированного железа. Отогнул его и просочился вовнутрь.
      Бесконечное переплетение труб, непонятного назначения конструкций. Тяжелый трупный запах и электрический, яркий, цивилизованный свет, идущий от больших ламп под потолком. Он, стараясь не задеть многочисленные острые концы, будто специально торчащие отовсюду и следя за размоткой кабеля, шаг за шагом приближался к истине. Из полумрака выплыли стеллажи, занятые обескровленными человеческими телами. Сбоку донесся отвратительный, чавкающе-разрывающий хруст выламываемых суставов.
      И вот журналист выбрался к открытому пространству, к тому небольшому пятачку свободного места, на котором и осуществлялось явное нарушение прав человека. Прячась за фанерным, полу развалившимся шкафом, он видел несколько металлических, второпях сваренных из уголка и арматуры столов, на которых лежали разрубленные тела. А в центре, за импровизированной плахой, чуть заслоненной столами, орудовал главный палач этого худшего из возможных адов. Одетый в грязную, изорванную хламиду, он бил корчащиеся тела мясницким топором. Перед ним же, наполовину связанные, но явно пребывающие в трансе, стояли несколько будущих жертв.
      Журналист подполз еще ближе, намереваясь заснять сам момент умерщвления очередного несчастного кокорца. И тут сзади донесся громкий протяжный металлический скрип, какой получается от медленного сгибания проржавевшей трубы.
      Я, чуть отведя топор, обернулся и встретился с ним взглядом.
      - Вот истинный палач Кокории!! - журналист, понимая безвыходность ситуации, бросился вперед, - Посмотрите в это лицо мясника, убийцы, закоренелого душителя свободы!
      Верещал он на своем родном языке, но, сообразив, что я могу не понимать, попытался соорудить фразу на северском.
      - Губитель, казнитель, укоротитель! - он чересчур нервничал и фонемы не желали складываться в предложение, - Ты показал лицо, ты в телевизоре! И не смей, не смей причинять мне вреда - я гражданин...
      Он замолчал, потому что непонятно откуда взявшиеся руки схватили его сзади за плечи, щиколотки и шею.
      - Тебе не показалось странным, что я здесь управляюсь в одиночку? - я медленно подходил к нему поближе, утирая топор прихваченной со стола брошюркой, в которой позднее признали декларацию прав человека, - Что нет диссидентов и протестующих?
      Метрах в пяти, стараясь держаться прямо перед камерой, останавливаюсь, пытаюсь произвести впечатление голодного вампира, по недоразумению не могущего выпустить клыки.
      - Взять его!!!
      И все те мертвецы, что трупным грузом устилали полки и столешницы, что издавали зловоние и отталкивали видом разлагающей плоти, вздрагивают, поднимаются и начинают свой путь к горлу правдолюбца.
      Смертный, феерический ужас объял Артура Энгеля - в секундном прозрении он понял, что все действо, разворачивающееся перед ним, не более чем маска, обман, мистификация, и его скромная персона лишь проводник, рычаг с помощью которого миллионы людей ненадолго приняли ее за правду. Но вмешаться в действие, изменить хоть что-то, свести все к шутке журналист не успел: одна из таких надежных рук выдернула из камеры провод, а другая поднесла к его носу клочок пахнущей хлороформом ветоши.
      Темнота.
      Нет ничего труднее доказать истинность факта, который уже опровергнут, изображен в тысячах карикатур и пародий, осмеян и приобрел тот устойчивый аромат дешевой сенсации, что не отмывается никакими пленками и фотографиями. Я стал героем одного из раскрученнейших розыгрышей. Документальный фильм "Как мы готовились разыгрывать прессу" был бесплатно презентован всем конкурентам этой гордящейся своей историей телекомпании и заботливо помещен во всемирной паутине. Подробно рассказывалось, как закупали грим и учились им пользоваться, как одалживали манекены и разбирали их на части, как резали баранов и устилали их потрохами окрестности длинного сарая. Разумеется, пребывание самого Артура Энегеля в "долине смерти" сняли с нескольких ракурсов, но изображение его дрожащих коленок и отвисшей челюсти реализовывалось уже за деньги.
      Была подготовлена отличная легенда - о малом экспериментальном нефтеперегонном заводике и его коллективе, настрадавшемся от гнусных сплетен. О легенде, впрочем, говорили мало и вообще, множество деталей осталось за кадром. Некоторые части тел и расчлененные трупы были настоящими, их просто загримировали, так что удушливый запах мертвечины составлял ту капельку действительного, реального аромата смерти, убедившего журналиста в правдивости постановки.
      Конечно, все это кончилось пожаром, грандиозным огненным вихрем, произошедшим от внезапной вылазки боевиков. Он пожрал львиную долю оборудования, оба бензовоза и даже верхний слой почвы превратился в спекшуюся стеклянистую массу. Остались лишь пленки, свидетели и легенда.
      С этого момента и началась в Кокории деятельность "багрового пиара" редкостное по претенциозности название, выдуманное журналистами, но сами мы никак себя не называем, так как уже довольно долго отказываемся признавать собственное существование.
      * * *
      Вернувшись к себе в кабинет, я задумался. Была в новеньком рекруте какая-то трудноуловимая червоточина. Дефект, мешавший мне окончательно признать его своим.
      Заныл шрам на правом боку, память о единственном, чуть не удавшемся, покушении на меня. Всплыли ночные предчувствия.
      Асафия Николаевича отлично проверили: множество свидетелей могли подтвердить его биографию и очень хорошие приборы заглядывали к нему в черепную коробку. Особистам было просто невыгодно подставлять меня, умышленно засылая брак. Он старателен, прилежен и то внутреннее сопротивление специфике нашей работы, что мешает очень многим новичкам, у него почти отсутствует.
      И тут я понимаю, что он очень мало выслушал - явно не хотел этого - о переделке образа жизни кокорцев. О необходимой насильственности части браков, о стройках дорог и низведении духовенства, дроблении зайтов и устранении некоторых старейшин. Он не захотел почувствовать сердцевину тех страшных, темных советов, что я так часто даю командованию группировки.
      Передо мной сидел человек без ненависти, бешеной жажды мести, которую приходиться давить волей и вводить в цивилизованные рамки. Он был таким же как я - до Кокории. Пресным маленьким человеком, бездушным старательным карьеристом, умело изображающим энтузиазм.
      Потому в том бесконечном балансе созидания и разрушения, что наедине с собственной совестью ведет каждый из нас, он будет всегда побеждать безразлично, добро ему придется творить или зло. Не из гуманности или благих побуждений, а просто из осторожности, из неуемного чиновничьего желания перестраховаться, он будет ограничиваться постным, безопасным добром. Завязнет в олимпиадах и утренниках, нескончаемой подаче докладных записок, которые все равно никогда не утвердят. Он наверняка попытается завести себе подчиненных и не откажется от попутных взяток. Асафий - первый симптом бюрократии в нашем маленьком коллективе.
      На самый ничтожный отрезок времени я почувствовал себя обманутым. Будто встретил самого себя с наклеенной бородой и фальшивым протезом в подземном и переходе и, не разобрав, подал монету.
      Но тут же мысли едкой кислотой догадки стали выискивать в этой ситуации трещины ответов. Почему это произошло, нельзя ли проделать с Асафием ту же метаморфозу, что претерпел я сам? И за ответом не приходиться долго ходить от стены к стене - он лежит на поверхности. Плоды нашего труда обесценивают наши же усилия - отсутствие самых страшных, кровоточащих язв порождает стремление к покою. Мне вспомнился другой мой сон: я мою руки в чане с кровью, отдираю прилипшую краску, вычищаю грязь из-под ногтей, а кровь не желает пачкать кожи - аккуратными капельками сбегает в чан. Но ненависть утрачивает свою необходимость, исчезают оправдания зла, и основная пружина моего предприятия скоро проржавеет, вся строгость и элегантность управленческих решений обернется тягомотиной бумагомарательства. Ни завтра, ни через год, но я превращусь в очередного провинциального прожектера, отягощенного черными воспоминаниями.
      И как только я понимаю это - прошлое будто воскресает. Чиновничья жажда теплого местечка вгрызается в печень, лень зовет на боковую, к продажности и обывательству. Отчетливо припоминается, что на базе нет первоклассных учителей и дети, которых с таким трудом удалось вытащить из столицы, останутся здесь полувыученными. Я давно уже не загорал на пляже, не сидел в хорошем ресторане и не слушал оперу.
      Но вспышка ностальгии не зажгла моего сердца. Долг, дружба, совместные достижения и грехи - все это удерживает меня от немедленного написания проекта о сотрудничестве со столичными каналами и долгой командировки. Да и власть над людьми неизмеримо приятней командования цифрами. Я сроднился со своим делом, врос в него, пропитался радостями и огорчениями, мечтами и неудачами. Не захотел продавать то, чему отдал так много сил.
      Надо просто найти новые формы действия.
      This story is total fictional.
      Март 2004