Но тогда почему же?..

Лера ожидала, что известие о ее поездке вызовет шок у мамы и Кости. Насчет мамы она не ошиблась. Глаза у Надежды Сергеевны округлились, когда она узнала, что Лерочка уезжает уже через неделю – и куда, и зачем!

– Но ведь сколько людей теперь ездит, мама, – пыталась успокоить ее Лера. – Ты же сама, помнишь, носки турецкие дяде Штефану в подарок покупала на рынке?

– Но Лерочка… – Надежда Сергеевна едва не плакала. – Я ничего плохого не хочу сказать про ту женщину, что продавала носки, но ведь она… Ведь она явно не училась в МГУ. И потом, у нее на лице лежала печать такой безысходности… Совершенно ясно, почему она торговала носками – скорее всего, дети, муж-пьяница. Но ты-то почему?

– А я – потому что учусь в МГУ и дальше собираюсь учиться, – объяснила Лера. – Слава богу, каждый день на лекции ходить уже не надо, вот и останется время для забот о бренности земной. И ведь я не собираюсь всю жизнь этому посвятить – ну что ты, мам! Съезжу один раз, денег заработаю, посмотрю – даже интересно!

Лера старалась, чтобы голос ее звучал как можно более убедительно. Не хватало еще, чтобы мама поняла, что последней каплей – или, наоборот, первой? – стало ее лекарство… И она обернулась к Косте, ища поддержки:

– Ведь правда, Коть, даже интересно? Все-таки это же Константинополь, Царьград, Византия… И эмиграция первой волны, и все… Нет-нет, действительно интересно!

Она искала у Кости поддержки, но сама не поняла, почему слегка вздрогнула, получив ее.

– Наверное, ты права, Лерочка, – согласился Костя. – Я тоже думаю, что надо использовать любую возможность для того, чтобы посмотреть мир. Конечно, хотелось бы в Италию, по твоей специальности. Но для начала и Турция интересна. В самом деле, Константинополь…

Лера только вздохнула – и тут же отогнала от себя печаль этого непонятного вздоха. В конце концов, даже хорошо, что Костя пока еще не понимает… Что у него нет ощущения этой новой жизни, которая разверзается перед его женой. Ведь иначе он наверняка возражал бы, просил не ехать, они бы, может быть, даже поссорились…

Лера рисовала в воображении эти неприятные картины семейного разлада и радовалась, что ничего подобного не происходит.

С Митей можно было поговорить об этом спокойнее, он ведь не мама, не ужаснется. То есть Лера и не собиралась с ним говорить об этом – он сам поймал ее за руку, когда она, на бегу поздоровавшись, летела мимо него через двор.

– С Зоськой едешь? – спросил Митя, перехватывая Леру; ей волей-неволей пришлось тормознуться.

– Да, а что?

– Ничего. – Он смотрел на нее с обычным своим выражением: голова чуть наклонена, глаза прищурены, и не поймешь, интересно ему или смешно. – А что так, вдруг?

– Ой, Мить, ну это долго объяснять, сейчас времени нет!

Но все-таки Лера объяснила в двух словах, что к чему. Когда знаешь человека почти двадцать лет, можно объяснить быстро – в надежде, что он и так поймет. Она даже добавила про Царьград, вызвав откровенную насмешку.

– Вот про это только не надо мне рассказывать! Вещая Олега нашлась! Ладно, лягушка-путешественница, когда ты едешь?

– Скоро. В конце декабря.

– В конце декабря?.. – сказал Митя задумчиво. – К Новому году хоть вернешься?

– Ну конечно! Как раз тридцать первого, представляешь?

– Представляю. Скажи Косте, чтобы такси заказал заранее. На вокзале ни одного не будет, увидишь. Я однажды тоже из Праги под Новый год прилетел – думал, пешком буду добираться. Ну, счастливо тебе!

Они мало разговаривали с Митей в последнее время, и всегда вот так, на ходу. Лера понимала, что не может всю жизнь быть столько же времени на разговоры, сколько бывает в ранней юности, – и все-таки жалела, что не может…

Они ведь раньше могли говорить бесконечно и бессонно, и им никогда не надоедало. Во время одного из таких бесконечных разговоров Митя даже спел ей – как раз об этом.

– О том, как мы сидим с тобой и говорим, послушай, – сказал он и прикоснулся к струнам – осторожно, легко, вслушиваясь в первый аккорд так, как будто слышал гитарный голос впервые.

Так, на любимой бульварной скамейке дворовой молодежи, она впервые услышала эти стихи: «Ты задумался, я сижу, молчу, занавесь окно, потуши свечу», – и едва не заплакала.

– Ты сентиментальна, Лерка, – улыбнулся Митя. – Даже не верится.

– Это плохо? – спросила Лера.

– Как это может быть плохо – если человек способен на чувство? Да и вообще…

Но что «вообще» – не объяснил.

Но это давно было, Лере едва исполнилось пятнадцать. А у Мити тогда, в его двадцать лет, было гораздо больше свободного времени, чем теперь. Правда, он и тогда занимался по сто часов в сутки, но – меньше ездил, что ли? Конечно, тогда ведь не очень-то можно было ездить. А сейчас его и в Москве-то редко увидишь: то конкурс где-нибудь в Европе, то турне…

Но в данную конкретную минуту Лере некогда было думать об этом, и вспоминать было некогда: она бежала к Зоське, чтобы узнать, купила ли та доллары. Покупку долларов можно было считать ответственным мероприятием по целому ряду причин. Потому что от их количества зависела вся поездка; потому что, хоть все на такую мелочь давно плюют, но покупать их не в банке – дело-то подсудное; потому, наконец, что доллары покупались на деньги, вырученные Лерой в антикварном магазине за старинное кольцо с сапфиром – даже не Лерино, а прабабушкино, перешедшее к Лере в день совершеннолетия. На деньги, вырученные за колечко, вся их семья могла бы жить довольно долго. Но не каждый же день колечки продавать, а поездка – долговременный источник.

– Ой, я как вспомню, каково их везти – доллары! – рассказывала Зоська, когда они с Лерой уже пили чай за круглым столом с бахромчатой скатертью. – Их же вывозить разрешают – ну просто кошкины слезы. А там знаешь как обидно бывает: ведь каждый доллар на счету, как не взять лишних? Еще и из-за них невозможно самолетом лететь: они же звенят под прибором. А в поезде могут и не найти. Хотя, конечно, если не повезет на таможне и вцепятся… Но я тебе потом покажу, как спрятать – едва ли найдут.

Лера слушала Зоську, и ощущение гулкой пустоты внутри становилось все более гнетущим. И снова не могла она понять, в чем дело. Ее не пугали разговоры о таможне, о том, что придется прятать доллары, – а тяжесть в груди не проходила, и тоска не отпускала, грызла сердце.

Лера уезжала ранним декабрьским утром в Стамбул, так и не поняв, что же с нею происходит.

Глава 7

«Но все-таки ведь и правда интересно, – говорила себе Лера уже в пути, устроившись на жесткой вагонной полке. – Я ведь даже на Украине, можно считать, не была: Крым не Украина. А тут Болгария, Румыния…»

Через Болгарию и Румынию предстояло ехать автобусом: в фирме сообщили, что это еще дешевле, и они с Зоськой тут же согласились.

– Автобусом не так уж и трудно, – сказала Зося. – Тем более, только от границы, всего одна ночь. Я однажды от самой Москвы трое суток автобусом ехала – вот это тяжело было. Мужики все напились, пристают…

«Жалко, что ночью, – думала Лера. – Хоть в окно бы посмотреть».

Она уже успела привыкнуть к дороге, поспала, и настроение у нее улучшилось. В самом деле, зачем предаваться какой-то необъяснимой тоске, когда мелькают за окном новые земли и влажное тепло юга уже вливается в тамбур во время коротких остановок?

– Лер, – напомнила Зоська, – деньги же надо спрятать, забыла?

– Да, правда, – вспомнила Лера. – Ну, в туфли, что ли? Или в лифчик?

– Нет, это ерунда, – возразила Зоська. – В лифчик сразу полезут, первым делом, если искать начнут. А спрятать надо в трусы. В пакетик целлофановый положить, в тряпочку завернуть – и между ног.

Леру немного смутили Зоськины физиологические откровения, но тут же ей стало смешно, и она кивнула. Чтобы спрятать деньги, пришлось выйти в туалет: соседки по купе, мрачноватые тетки с крашенными в один и тот же цвет волосами, сидели как монолиты и выходили только по очереди, а проделывать эту процедуру при них не хотелось.

Приближение к границе почувствовалось сразу – по той нервозности, которая воцарилась в вагоне. Лера и сама ощутила неприятный холодок страха – на этот раз не какого-то необъяснимого чувства, а именно страха. Это было так ново для нее, так странно, что она тут же разозлилась на себя.

Страх – до дрожи – не прошел и когда пошли по вагонам пограничники. Вид у них был такой серьезный и лица пассажиров они сличали с фотографиями так внимательно, словно именно в этом вагоне, именно в этом купе предстояло им обнаружить злостного нарушителя границы.

Лере показалось, что их как-то слишком много: сначала зашли одни, потом другие, заставили всех выйти и осмотрели все купе. Потом – еще какие-то двое.

– Доски есть? – тут же спросил один из них, глядя прямо на Леру.

– Что? – растерянно спросила она. – Зачем нам доски?

– Ну, иконы, иконы – везем? – поторопил парень.

– А! Нет, иконы не везем. – Лера улыбнулась с облегчением.

– Водки сколько?

– По две бутылки, как положено, – ответила Зоська. – Могу показать.

Но показывать не пришлось. Удовлетворившись их ответами, пограничники – или это были уже таможенники? – исчезли. Лера вздохнула было с облегчением, как вдруг в дверях купе возникла следующая группа. На этот раз ее возглавляла женщина, высокая, полная и чернобровая, почему-то казавшаяся неопрятной.

– Женщины, долларов сколько везем? – спросила она уверенным и властным тоном.

Лера, Зоська и две их попутчицы переглянулись, не зная, кто должен отвечать.

– Как в декларации написали, – наконец ответили они вразнобой.

– Так-таки и по декларации? – прищурилась таможенница. – На Турцию, значит, поглядеть едем, товаров не будем приобретать? Ой, ну смех с этими челноками, хоть бы за дуру меня не держали!

Неожиданно она отступила в коридор и скомандовала оттуда:

– Вы три, – она кивнула на монолитных теток и Зоську, – выйдите. А вы, – кивок в Лерину сторону, – в купе останьтесь.

Выходя в коридор, Зоська испуганно оглянулась на Леру, но таможенница уже закрывала за ней дверь.

– Женщина, а мне кажется, у вас-то лишние доллары и есть, – сказала она, внимательно глядя Лере прямо в глаза.

Глаза у самой таможенницы были цепкие, ощупывающие – казалось, ее взгляд сейчас проколет Лере лицо.

– Почему же вам так кажется? – спросила Лера.

Сердце у нее заколотилось так быстро, что она испугалась, как бы не участилось дыхание.

«Хорошо еще, что я не краснею, – успела подумать она. – Хорошо, что не блондинка…»

– Насмотрелась тут на вас. Чутье у меня как у собаки, – коротко объяснила таможенница.

Потом неторопливо, старательно ощупывая, провела руками по Лериной груди, животу.

– Ну-ка, расстегните халат, – велела она.

Лера принялась расстегивать пуговицы, стараясь, чтобы не дрожали руки.

– Снимайте халат, снимайте, – поторопила таможенница. – Теперь лифчик. Так, туфли тоже снимайте. И дайте-ка мне их сюда!

Оставшись в одних трусах, Лера нагнулась и подала таможеннице туфли. Та, не отводя взгляда от голой Леры, быстро ощупала их изнутри и, чтобы не нагибаться, поставила на полку.

– А в трусах у вас что? – медленно протянула она. – Ну! Между ног – что?

– Вы не знаете, что бывает между ног? – спросила Лера, прищурившись.

– Знаю, вы меня не учите. А белое, вон то – что?

– У меня месячные – что, нельзя?

– Что-то много вас с месячными челночат! – хмыкнула женщина. – А если я сейчас и трусы скажу снять, и проверю, какая у тебя там гигиена?

– Пожалуйста, – пожала плечами Лера. – Если вам не противно… Снимать?

– Ладно, – таможенница наконец поморщилась. – Хотя и надо бы…

«Сейчас проверит на этот самый прозвон, – билось у Леры в висках. – Найдет эти чертовы доллары – и что тогда? Хорошо, если просто отберут, а если вообще обратно отправят?»

– Одевайтесь, – коротко бросила таможенница. – Некогда тут с вами, а то бы…

Не дожидаясь, пока Лера оденется, она вышла из купе, не став больше никого обыскивать.

Придерживая на груди руками незастегнутый халат, Лера опустилась на полку.

– Лер, ну ты не переживай так, – шептала Зоська, когда они вышли вдвоем в коридор. – Не нашла же, что еще надо? Но ты молодец, не растерялась! Я же тебя и не предупредила даже, что говорить в случае чего… Теперь все нормально будет, ведь, считай, повезло!

– Повезло, – машинально кивнула Лера.

Она никак не могла стряхнуть с себя оцепенение, овладевшее ею с той самой минуты, когда таможенница велела снять халат. И снова: это не страх был – то непонятное чувство, которое она испытала.

Она совсем не боялась этой женщины; на самом деле, не боялась даже того, что найдут лишнюю сотню долларов. Но эти короткие толстые пальцы, которые могли прикоснуться к ней, Лере, – прикоснуться по полному праву, по закону – эти властные пальцы, перед которыми она была абсолютно беспомощна…

Она вдруг поняла: «А ведь я вообще беспомощна сейчас, я влилась в какой-то поток, в котором действуют совсем другие законы, чем я привыкла, и в этом потоке никто не различает отдельных капель…»

Это и была та неведомая жизнь, что так смутно страшила ее все время до отъезда. И как жить в ней, какой быть в ней теперь – когда не хочется быть никакой?..

– Смотри, подняли поезд, – услышала она голос Зоси. – Колеса перед Болгарией меняют, ты же не видела еще?

Лера снова кивнула – что за дело ей было до колес!

– Тут недалеко до следующей остановки. Горна Оряховица называется, – объясняла Зоська. – А там в автобусы погрузимся – и все, до самого Стамбула.

Ночная дорога в автобусе запомнилась Лере только остановками то на румынской, то на турецкой границе. Выходили, показывали вещи, документы.

– Туда вообще-то нормально ехать, – снова объясняла Зоська. – Взять с нас, кроме долларов, нечего, а их еще возись, ищи… А вот обратно – это похуже будет: все ведь на виду, что везем.

Лера впала в какое-то странное состояние, напоминавшее бред. Огни пограничных постов поблескивали в воспаленном сознании; чужие голоса звенели в ушах, откуда-то изнутри распирая голову. Ей стыдно было перед Зоськой. Как будто испугалась всех этих таможен, обысков и проверок! Как объяснить, что дело совсем не в этом… У Леры было такое ощущение, словно она вылазит из собственной кожи, словно со скрипом меняется каждую минуту.

Безобидная поездка, предпринятая так неожиданно и легко, оборачивалась чем-то бесповоротным.

Лера уснула только под утро, когда уже ехали мимо турецких поселков, едва различимых в редеющей предрассветной тьме.

Шея затекла от сидячего сна, и Лера едва подняла голову.

– Стамбул, Лер, приехали! – толкала ее Зося.

Все уже проснулись, пили кофе из термосов. Лера тряхнула головой, приходя в себя.

Несмотря на усталость после бессонной ночи, она чувствовала себя гораздо лучше. Как-то отдалилось воспоминание о таможеннице с ее властными пальцами, перестали мучить ночные размышления. К тому же усталость, которую надо было преодолеть, мешала прислушиваться к собственному состоянию.

Петляя по узким улицам, автобус подъехал к гостинице «Гянджлик».

– Слушай, а почему здесь так грязно? – удивилась Лера, спрыгнув на тротуар.

– Сама не понимаю, – так же удивленно протянула Зося. – Смотри, мусор кучами лежит!

Действительно, асфальт был устлан отбросами, обрывками и объедками.

– У них мусорщики бастуют, вот и грязь, – лениво объяснил шофер. – А вам-то не все равно разве? – добавил он. – До магазинов догребете как-нибудь, не утонете.

Они находились в европейской, торговой части Стамбула, и это немного разочаровало Леру. Тот Константинополь, который ей так хотелось увидеть, оставался за Босфором.

Когда разместились в гостиничном номере и, перекусив дорожными остатками, отправились в город, – все стало еще яснее. Лера видела Зоськино нетерпение: той хотелось как можно скорее пробежаться по знакомым магазинчикам, выяснить, не появилось ли в них чего-нибудь подешевле. Лера прекрасно ее понимала. Дело даже не в том, что Зоське безразлична Айя-София, просто она человек практический и совсем не склонный к самообману.

Шум на узеньких торговых улицах стоял невообразимый. Но, как ни странно, он не утомил, а, наоборот, взбодрил Леру. Ей понравились зазывалы, стоящие возле каждой лавчонки и хватающие прохожих за руки. Их жесты и интонации были так выразительны, что трудно было не поддаться на эти настойчивые приглашения.

– Наташа, Наташа! – кричали зазывалы, узнавая в Лере и Зосе русских.

– Они всех наших Наташами зовут, – усмехнулась Зоська. – Откуда взяли – непонятно.

В лавочках их встречали так, словно они были долгожданными гостями: показывали товар, приносили кофе, на пальцах показывали цену.

– Нет, – решительно говорила Зося. – Я другую лавку знаю, там дешевле. Пойдем!

«Господи, как она помнит эту другую лавку! – удивлялась Лера. – Все же одинаковое – и лавки, и улицы, и зазывалы».

– А на какой она улице, та лавка? – спросила она наконец.

– Да я не знаю, на какой. Здесь, по-моему, улицы вообще без названий, – ответила Зоська. – От гостиницы нашей через три улицы, и там потом еще налево – я тебе покажу.

В той лавке товары действительно оказались дешевле. То есть не все товары, а только коробочки с наборами мужских трусов – по пять штук в прозрачной упаковке.

– Видишь, я же говорила, – торжествующе сказала Зося. – А еще поторгуемся да побольше возьмем – представляешь, на сколько дешевле обойдется? Обязательно сюда потом придем, я и в прошлый раз их здесь брала.

Что до Леры – она купила бы эти трусы уже сейчас и отнесла в гостиницу. Какой смысл приходить потом? Но Зося была другого мнения.

– Ну что ты! – сказала она. – А вдруг мы что-нибудь такое обнаружим… Сногсшибательное! И решим побольше взять, а трусов – поменьше?

– Что уж такое сногсшибательное ты ищешь? – с тоской заметила Лера.

Она тут же заметила, что Зоська слегка надулась: в самом деле, почему она должна объяснять Лере каждую мелочь? И, заметив это, Лера тут же поспешила загладить свою вину:

– Нет, ты не думай! Пойдем, конечно, еще походим, куда нам спешить? Вдруг и правда – сногсшибательное…

– А что ты думаешь? – оживилась Зося. – Ты вспомни, что у нас там сейчас творится!

Они не заметили, как проходили до обеда. Ноги у Леры гудели, хотя она и надела удобные кроссовки: сказывалась непривычка к долгой ходьбе.

– Можем после обеда еще пойти, а можем и отдохнуть, – успокоила ее Зося. – Три дня у нас в запасе, успеем. Хотя, по-моему, можно уже начинать покупать, зачем надолго откладывать? Вот продадим свое – и вперед.

«Свое» значило ту самую водку и заварочные чайники. Зоська заранее предупредила Леру, что везти в Турцию на продажу.

– Там каждый доллар на счету – знаешь, какую прибыль дает в Москве, – объяснила она. – А они почему-то заварочные чайники любят, с ними даже на рынок можно не ходить, прямо на улице и продадим. Игрушки еще любят наши: у них там дорогие до чертиков и плохие вообще-то. Я прошлый раз даже старых своих кукол собрала – и все расхватали в момент.

Собирать старых кукол Лера не стала – да их у нее, кажется, и не было, она не любила в детстве кукол, – а вот за этими заварниками пришлось обежать пол-Москвы.

В декабре, накануне Нового года, московские магазины поражали таким унынием, какого она не видела никогда прежде. В «Подарках» на Горького почти все витрины вообще были застелены полиэтиленовыми пакетами с изображением кота Леопольда и надписью «Ребята, давайте жить дружно!». Наконец удалось купить три чайника из серо-белого, в голубых цветочках фаянса.

Зоська была права: даже на рынок идти не пришлось. Едва они стали на улице с прозрачными пакетами, в которых лежали заварники и бутылки с водкой, – тут же послышалось:

– Наташа! Наташа! Неей чья?

Через дорогу к ним уже спешил молодой веселый турок, на ходу спрашивая пальцами, сколько стоит их товар. Торговался он яростно, то и дело выбрасывая новое число пальцев обеих рук, поворачиваясь, делая вид, что сейчас уйдет, – но в конце концов купил и заварники, и водку. Отдав деньги, он протянул руку к Лере и быстро, словно так и надо, погладил ее по груди, слегка ущипнул.

– Ты что, с ума сошел! – отшатнулась Лера, но турок только засмеялся и отправился дальше, подхватив покупку.

– Ты не удивляйся, они все здесь так, – успокоила Зоська. – Ты видела, как здесь женщины одеты, как держатся? Конечно, они наших всех проститутками считают, что поделаешь.

Леру удивило, что Зося так спокойно относится к тому, что ее считают проституткой. Впрочем, удивлялась она все реже. К концу этого бесконечного дня Лере уже казалось, что она провела здесь полжизни. И ничего особенного уже не видела она в этом, сутки назад еще незнакомом, восточном городе, и ей было тоскливо, и хотелось не погулять подольше, а поскорее попасть в гостиницу, растянуться на кровати…

«Айя-София! – вдруг подумала она с горечью. – Господи, вот дура!..»

Единственным, что еще будоражило воображение, были запахи еды. После Москвы, где теперь даже пирожок днем с огнем было не найти на улице, улочки Стамбула поражали обилием всевозможной снеди. Всюду что-то жарилось, варилось, продавалось – мясное, рыбное, овощное и фруктовое! Особенно фруктовое: от обилия фруктов, громоздящихся на лотках прямо на улицах, у Леры текли слюнки.

Зося заметила жадные взгляды, которые Лера бросала на все эти бесчисленные лотки, и сказала извиняющимся тоном, как будто была виновата в здешнем изобилии:

– Лер, дороговато это… То есть по сравнению с другими странами, может, и не дорого, но для нас – нет, невозможно. Ну скажи: ты можешь, например, блузочку обменять на пару груш или на кусок мяса? Я – не могу. Долларами за еду платить – да ты что! И мы же ненадолго сюда, – успокоила она. – Три дня можно и тушенки поесть, не умрем, правда?

– Правда, – вздохнула Лера.

Зоська лучше знала законы того мира, в потоке которого несло их сейчас.

Вечером поели тушенки с хлебом, запили чаем и сразу выключили свет. Не хотелось даже читать захваченный с собой детектив.

Впрочем, свет пришлось включить минут через пятнадцать: по всей комнате раздавалось осторожное тараканье шуршанье. Вскоре Лера ощутила на своей щеке торопливое щекотанье лапок – и вскочила как подброшенная пружиной.

– Что же теперь, всю ночь при свете спать? – едва не плача, спросила Зоська. – Откуда они взялись, гады? Вот прошлый раз в «Эрден-Сараево» поселили – там ни одного не было!

– Что-то не слишком тебе со мной везет в эту поездку, – невесело усмехнулась Лера. – И таможня обыскивает, и мусорщики бастуют, и тараканы даже…

– Ерунда! – тут же горячо возразила Зоська. – Подумаешь, тараканы! Ну, не будем свет выключать. Я, например, так вымоталась, что и при свете усну.

Лера тоже уснула при свете, и короткие обрывки мыслей, проносившиеся в ее голове в последние несколько минут перед сном, были совсем не веселыми.

На следующий день Лера даже удивилась: почему было не погулять по вечернему Стамбулу, почему не выбраться в Старый город?

«Сегодня – обязательно, – решила она. – Нельзя же так падать духом неизвестно почему!»

С утра Лера чувствовала себя довольно бодро. К ней вернулось то самое ощущение легкого, летящего движения, которое всегда сопутствовало ей в Москве, а сейчас было уже почти забыто. Она и выглядела хорошо – стройненькая, невысокая, но и не маленькая, с пышной недлинной стрижкой и живым взглядом прозрачно-карих глаз.

Одеты они с Зоськой были по-походному: в джинсах, куртках с капюшонами, которые то и дело приходилось набрасывать, чтобы не мокли волосы от мгновенно тающего снега.

В этот, второй день Лера внимательнее пригляделась к людям на улицах. Она впервые была в чужой стране, и ей интересно было: как живут они здесь, чем отличается их повседневность от того, к чему она привыкла в Москве? Это, пожалуй, было даже интереснее, чем старина – живая жизнь людей, гомон во влажном воздухе…

Мужчины мало чем отличались от европейцев – если не считать характерной восточной внешности. Одеты они были примерно так же, как одеваются мужчины в Москве. Необычным было, пожалуй, только то, что многие из них прямо на ходу перебирали четки.

«Неужели они и правда постоянно молятся? – подумала Лера. – Или просто нервы успокаивают?»

Поверить в молитвенное состояние прохожих было тем труднее, что едва ли не каждый второй из молодых мужчин норовил выразить свой интерес к русским женщинам: уверенно щипнуть на ходу, подмигнуть, приглашая куда-то за угол, прищелкнуть языком, окидывая их оценивающим взглядом.

Лера вскоре перестала обращать на это внимание. Действительно, слишком уж они с Зоськой отличались от турецких женщин. Те были в неизменных платках, в длинных свободных плащах и сапогах. Даже руки были закрыты перчатками – наверное, чтобы не оставалось уж совсем ни одного открытого участка тела.

– Сейчас еще ничего, – сказала Зоська, заметив, что Лера рассматривает одежду турчанок. – А вот как они летом так ходят, в жару – ума не приложу. Точно так же одеты, представляешь? Некоторые даже сапог не снимают!

Второй день был днем основных покупок, пришлось побегать даже больше, чем вчера. Теперь они не просто смотрели и приценивались, но главным образом яростно торговались. Лера и представить себе не могла, что в магазине можно сбавить цену больше, чем в Москве на рынке. Но Зоська, судя по всему, даже и не собиралась брать товар по той цене, которую сразу назначали торговцы.

– С ума ты сошла! – толкала она Леру, видя, что та готова согласиться с первой же ценой. – Да он же сам знает, что с запросом говорит! Нас же дурами будет считать, если не поторгуемся.

И она спорила до хрипоты и тоже делала вид, что уходит, и наконец удовлетворенно покупала десятки лифчиков и трусов по цене, чуть не вдвое ниже первоначальной. Лера вскоре оставила собственные попытки принимать участие в торге и только расплачивалась, перегружая в объемистые сумки купленный товар.

Они несколько раз возвращались в гостиницу, относили покупки, шли снова. Присев на минуту в кресло, чтобы отдышаться перед очередным заходом, Лера смотрела на Мраморное море, которое было видно из окна, на огромных бакланов, летающих у самого берега…

Зоська устала еще больше, чем Лера, и та поглядывала на нее с уважением. Устала – не устала, а все так же неутомимо бегает по магазинчикам, и торгуется все так же яростно, и вспоминает, где видела женские кошельки подешевле, которых, конечно, следует купить как можно больше.

– Вся Москва с этими кошельками ходит, – объясняла Зоська. – Ты не видела разве?

– Но зачем тогда их везти, если уже и сейчас у всех полно? – удивлялась Лера. – Думаешь, до бесконечности будут брать?

– Не знаю, как до бесконечности, а пока берут, – не соглашалась Зоська. – Ты, Лер, просто по себе судишь. Тебе хочется что-нибудь такое, чего ни у кого нет. А нормальному человеку наоборот – хочется такое же, как у всех…

Иногда они сталкивались в магазинах с другими челноками из их группы. Те брали точно такие же кошельки и трусы-«недельки», и Лера не переставала удивляться: как же продать все это бесконечное количество одинаковых вещей, кому?

Закупив уже, казалось, все, что было возможно, Зоська скомандовала:

– Давай еще мохер возьмем. Отлично идет, берут влет.

– Да он же садится после первой стирки, – возразила было Лера. Когда-то мама научила ее вязать, и, хотя она не слишком увлекалась этим, все-таки однажды даже связала свитер для Кости. – Кто его брать будет?

– Еще как берут! – убежденно сказала Зоська. – И какое тебе дело, что он садится? Для себя, что ли, ты его покупаешь?

И они нагрузили очередную сумку разноцветными мотками.

К вечеру они вымотались так, что не могли пошевельнуть ни рукой, ни ногой. Лера даже не заикалась ни о какой вечерней прогулке по городу. Не только потому, что глупо было предлагать это Зоське, но и потому, что самой уже тошно было выходить на знакомые улочки.

Тем более что вечер вовсе не был свободен: следовало упаковывать мешки к завтрашнему отъезду.

Собственно, все их попутчики уже этим и занимались. Когда Лера и Зоська вернулись в гостиницу с последней партией товара, из-за каждой двери на их этаже доносился треск разрываемого скотча. Весь их номер был завален пакетиками, коробочками и моточками. Просто не верилось, что все это можно как-то уложить!

«И ведь у всех столько, – подумала Лера. – Как же мы втиснемся в автобус?»

Вздохнув, она принялась укладывать товар в большие пластиковые мешки.

Как и все, за что бралась Лера, это нехитрое занятие быстро было ею освоено. Она ничуть не уступала Зоське в сноровке, с которой увязывались и заклеивались мешки, – и скоро целая гора громоздилась посреди комнаты.

– Все! – сказала наконец Зоська, удовлетворенно поглядывая на плоды их трудов. – Молодцы мы с тобой – смотри, мешочки как куколки!

Пока было у нее какое-то конкретное занятие – покупать, относить, паковать, – Лера чувствовала легкий душевный подъем. Но теперь, глядя на глянцевую гору мешков, она ощущала только тоску, и больше ничего.

Странное чувство овладевало ею… Впервые она столкнулась с чем-то подобным, кажется, в пионерлагере, куда мама отправила ее после пятого класса, «чтобы ребенок подышал свежим воздухом». Тогда, в девчачьей палате на пятнадцать коек, ей вдруг показалось, что другого мира – мира, в котором она родилась и росла, который любила, – просто не существует. Нет их дома на Неглинной, нет ее школы на Сретенке, и книг нет, которые она украдкой читала до полуночи, и вообще – ничего нет, а есть только галдящие девчонки, на которых она почему-то обязательно должна быть похожа, и есть ходьба строем, и речевки, и утренние линейки…

Тогда, вечером в лагерной палате, ей стало так тоскливо, что она полночи прорыдала под одеялом и наутро решила сбежать отсюда во что бы то ни стало. Слишком уж невыносимо было лишиться своего мира – Лере казалось, что это произошло безвозвратно.

«Но ведь привыкла ты тогда, – уговаривала себя Лера, сидя на кровати в номере гостиницы „Гянджлик“. – Привыкла, и тебе даже понравилось потом. За ягодами можно было бегать чуть свет, и на танцы вечером, и Сережа Хмара из второго отряда приглашал танцевать только тебя…»

Но мысль о том, что вот точно так же привыкнет она и к беготне по стамбульским магазинам, была для Леры невыносима.