– Ладно, – согласилась Лера. – Но на полчаса, Алик. Ты же знаешь, как мне приятно болтать с тобой, но я хочу улететь завтра вечером, а не все можно оставить на Кирюшу.

Кофе, сваренный огненноглазым барменом-греком, действительно оказался «как надо». Лера с удовольствием дышала его паром над маленькой белой чашечкой.

– Не волнуйся, милая Валерия, – успокоил ее Алексиадис, – полчаса со мной – не самое бесполезное занятие. Знаешь, с кем я говорил только что?

– С кем? – спросила Лера, откидываясь на спинку кресла и с удовольствием ощущая блаженную свободу, которую всегда она чувствовала, разговаривая с Алексиадисом.

Он был человек моторный, в общении с ним не было ни капли напряжения, и они отлично понимали друг друга.

– С французами. Они занимаются международным школьным обменом и как раз сейчас ищут нового партнера. Они, конечно, не говорят, но я узнал стороной, – с удовольствием ввернул красивый оборот Алексиадис, – что их московские партнеры недавно разорились и вся программа оказалась под угрозой. Одним словом, я порекомендовал им тебя. Ты довольна?

– Спасибо, Алик, – оживилась Лера. – Ты попал в самую точку, я и сама думала, что это было бы интересно – образовательные проекты. Но, по-моему, в Москве этим занимается достаточно фирм?

– О, они уже имели дело со многими и очень разочарованы! В Москве много интеллектуалов, которые могут составить хорошую программу, но не так много людей, желающих за что-то отвечать. Тем более за иностранных детей. Одним словом, вот их проспект. – Щегольски мелькнув подкладкой пиджака с фирменным знаком Армани, Алексиадис извлек из внутреннего кармана глянцевую страничку. – Посмотри и поговори с господином Вернье. Если, конечно, тебя это увлечет, – добавил он.

Алексиадис знал, в каком случае Лера станет заниматься любым делом, и она благодарно улыбнулась ему за понимание.

– Знаешь, что я вспомнил, рекомендуя им тебя? – вдруг спросил он. – Как ты потащила меня в Фермопилы, потому что тебе хотелось взглянуть на могилу царя Леонида. А была такая жара, что всякая другая женщина стремилась бы к морю или, в крайнем случае, в афинский магазин за шубой!

– Ты классику нашу читал? – улыбнулась Лера. – «Разве я – другие?» – так говорил один наш очень милый человек по имени Илья Ильич Обломов.

Из-за всех этих наплывающих друг на друга дел Лера даже по Берлину не успела пройтись. Вообще-то она не очень любила Германию. То есть не то чтобы не любила – просто ей больше нравились южные, средиземноморские страны с их взрывным темпераментом, которым, казалось, пронизаны были сами улицы.

Но после всего этого сумасшедшего круговорота ей до оскомины хотелось побыть одной. Припарковать наконец взятый напрокат «Опель» и идти по улице пешком, никуда не торопиться, сворачивать в тихие переулки. И думать о Мите – представлять, что они идут по Берлину вдвоем…

Лера прошла под огромным воздушным шаром в виде глобуса, добралась наконец до выхода из выставочного комплекса и вздохнула с облегчением, предвкушая долгожданное одиночество.

Поэтому она вздрогнула и прибавила шагу, вдруг услышав, что кто-то окликает ее по имени. Но назойливый «кто-то» не отставал, и Лера резко обернулась, от усталости готовая послать его подальше.

На огромной площадке перед марсианским выставочным комплексом, в лучах весеннего берлинского солнца, стоял перед нею Андрей Майборода.

Он так переменился, что Лера едва узнала его. Не изменилась только та редкостная «резидентская» невыразительность внешности, которая так бросилась ей в глаза еще при первом знакомстве. Но тогда, пять лет назад в Москве, это была какая-то располагающая, элегантная невыразительность. Теперь же Андрей выглядел так тускло, словно его посыпали пылью – несмотря на добротность его серого костюма в неизменную с московской поры «елочку».

– Андрей! – ахнула Лера, заслоняясь рукой от закатных лучей, чтобы удостовериться в том, что не ошиблась. – Ты что здесь делаешь?

– Да так как-то… – пожал плечами Майборода. – Приятель у меня здесь аккредитован, вот и я зашел. По старой памяти!

– Так ты теперь в Германии? – спросила Лера.

Неожиданно она почувствовала растерянность. Пока Андрей был ее шефом, отношения у них были доверительные и Лере казалось, что Андрей ничего, связанного с работой, от нее не скрывает. Да и она работала самозабвенно, не жалея ни времени, ни сил. Наверное, поэтому она так болезненно восприняла его внезапный побег.

«Мог бы хоть что-то мне объяснить! – думала она тогда. – Неужели я не поняла бы, если он действительно оказался в безвыходной ситуации?»

Но теперь перед нею стоял совершенно посторонний человек, и ни одно чувство не шевельнулось в ее душе – даже обида.

– В Германии, как видишь, – ответил Андрей. – Я знал, что тебя здесь встречу. У тебя есть время?

– Да вообще-то… – проговорила Лера. – Вообще-то я хотела отдохнуть. И я улетаю сегодня вечером…

– Может быть, поужинаем где-нибудь вместе? – предложил Майборода.

Лере очень хотелось отказаться: необъяснимая неловкость не отпускала ее. Но хотя он был ей никто, и не только по работе, – просто сказать «нет» она почему-то не могла.

– Хорошо, – с едва ощутимым вздохом кивнула она. – Поужинаем. Приглашай, Андрей, я Берлин плохо знаю.

– Мы вот как можем сделать, – говорил Майборода, пока они шли к стоянке машин возле выставки. – Ты ведь на арендованной, наверное? Так ты ее пока здесь оставь, потом я тебя сюда же и привезу. Или другой вариант: сейчас возвращаем твою машину, едем на моей, и я потом отвожу тебя в отель. Или еще можно…

– Это все равно, Андрей, – остановила его Лера. – Остановимся на первом варианте и не будем больше об этом думать.

Ей было скучно с ним – так скучно, что Лера даже удивилась: ей вообще редко бывало скучно с людьми, они изначально были ей интересны.

Они сели в его красный «Фольксваген» – подержанный, но аккуратный, как все немецкие авто, – и поехали по широкой, наводненной машинами улице. Берлина Лера действительно не знала, поэтому не могла понять, куда они едут.

Андрей остановил машину в тихом переулке – как раз в таком, в который Лера собиралась завернуть одна, гуляя по городу без цели. Теперь цель была, и ей было скучно.

Но ресторан «Под золотым фазаном», в который они вошли, сразу Лере понравился. Это был настоящий немецкий ресторан – с неполированными столами и массивными, темного дерева стульями, с охотничьими гравюрами на стенах и сухими букетами из полевых трав и лесных цветов.

Садясь за стол у небольшого окна, выходящего в чудесный маленький палисадник, Лера мимоходом отметила про себя, что Андрей не отодвинул стул, чтобы помочь ей сесть. Впрочем, едва ли это сделал бы кто-нибудь из присутствующих здесь мужчин. А любая равноправная женщина уж точно обиделась бы на подобную дискриминацию.

– Что ты будешь есть? – спросил Майборода.

Лера рассеянно просмотрела меню. От усталости у нее совсем не было аппетита. К тому же и есть с Андреем ей тоже было скучно.

– Закажи сам, Андрей, – сказала она. – Что считается немецким национальным блюдом, ты же лучше знаешь? Только без закусок, мне есть не очень хочется.

– Давай тогда айсбайн, – предложил он. – Свиная ножка с тушеной капустой, отличная вещь.

Ожидая заказ, они пили легкое мозельское вино. Глядя на переливы света в бокале, Лера вдруг вспомнила, как Митя однажды привез мозельвейн – как раз из Германии. И они пили его вдвоем в полутемной гладышевской гостиной, встретившись после двух лет разлуки, а за окнами слышались выстрелы: автоматные очереди доносились от Белого дома в ту октябрьскую ночь… И Митя играл ей то на скрипке, то на гитаре, и пел про Кейптаунский порт – а она совсем не чувствовала тогда, что с ним происходит: думала только о себе – о своем одиночестве, о недавнем Костином уходе, о новорожденной Аленке и о том, что жизнь превратилась в бесконечную борьбу за выживание. И необъяснимое спокойствие охватывало ее, когда она смотрела в Митины глаза…

– Ты о чем задумалась, Лера?

Голос Андрея нарушил воспоминания. Лера вздрогнула и тряхнула головой.

– Ни о чем. Вино хорошее, надо будет купить домой. Расскажи, как у тебя дела, Андрей, – сказала она, чтобы как-то прервать молчание. – Если можешь, конечно.

– Да могу, чего уж теперь, – усмехнулся он. – Наверное, я должен извиниться перед тобой…

– Ничего ты мне не должен, – пожала плечами Лера. – Что ни делается, все к лучшему. Благодаря тебе я в этом лично убедилась.

– Ты переменилась, Лера, – задумчиво произнес он.

– Ну и комплименты у тебя, Андрюша, – усмехнулась Лера. – Что значит – переменилась?

– Похорошела, наверное, – сказал Майборода. – Я бы тебя, может, и на улице не узнал.

– Много воды утекло, Андрей, – улыбнулась Лера. – Быстрое было течение.

– Я ведь тебя давно не видел – другая женщина… Уверенность в себе, изящество. Завидую твоему мужу! Хотя, может быть, ему не позавидуешь…

– Почему это? – насторожилась Лера.

– Да я еще тогда, помню, думал: вот уж ни за что не смог бы жить с такой женщиной! А теперь и вовсе… Рядом с тобой любой мужик нулем будет выглядеть, неужели не понимаешь?

– Понимаю, Андрей, – тихо произнесла Лера. – Мы ведь с первым мужем потому и разошлись: он не хотел выглядеть нулем…

– Тогда я ему сочувствую, – усмехнулся Андрей. – Не думаю, что после тебя его удовлетворит существование с другой женщиной! Что ж, жизнь полна неразрешимых противоречий, особенно жизнь мужчины, – глубокомысленно заметил он.

– Почему же именно мужчины? – улыбнулась Лера.

– Да потому что женщины как-то лучше понимают, по-моему, чего они хотят. А мужчины склонны гоняться за призраками и не видеть счастья у себя под носом.

«Надо же, Андрей стал философом! – удивленно подумала Лера. – А был вполне нормальный бизнесмен-номенклатурщик в цивильном костюмчике и вообще не понимал, как можно задумываться об отвлеченных вещах!»

– Не знаю, Андрюша, – пожала она плечами. – Сколько я в своей жизни гонялась за призраками и совершенно не понимала, чего хочу… Я своего нынешнего мужа знала чуть не с рождения, мы с ним в одном дворе выросли, а я никогда не замечала, как он ко мне относится. Хотя он считает, что слепой бы не заметил. А потом вдруг влюбилась в него в одно прекрасное утро – и никто не объяснит, почему…

Кельнер принес огромные горячие тарелки, на которых мясо и тонко нарезанная капуста были обрамлены кружевным фиолетовым салатом. При виде тарелок Андрей оживился.

– Все-таки жизнь в Германии тоже имеет свои прелести, – сказал он, разворачивая на коленях салфетку.

– Это айсбайн, что ли, прелесть Германии? – удивилась Лера.

– А почему бы и нет? Я, по правде говоря, не так уж много нашел здесь других радостей…

Некоторое время они ели молча, потом Лера положила прибор и, отпив глоток вина, спросила:

– Тебе здесь плохо, Андрей?

– Да черт его знает, – ответил он. – Я же тебе так и не рассказал… Да и что рассказывать? Я сам не пойму, как это все со мной произошло… Ты ведь думаешь, наверное, что я в должниках оказался, смерти ждал от киллеров или еще что-нибудь душераздирающее? Не было ничего этого, Лера. Это долго рассказывать, на самом деле как все было… Ну, был я обычный комсомольский работник среднего разлива, попал в ЦК, перспективы кое-какие вырисовывались. Потом перестройка эта началась, и я, слава богу, вовремя успел почуять, чем дело пахнет, ушел в бизнес раньше других. А там и понеслось! Такие открылись перспективы – дух захватывало, куда там комсомолу! Всего-то и надо было, что с умом использовать связи – и деньги ручьем потекли. Таким ручьем, что я захлебываться начал… И разве я один? Ты представить себе не можешь, что тогда творилось! Один мой приятель каждый день мешок «зеленых» приносил из офиса, шкаф платяной дома освободил, чтоб складывать! – Майборода неожиданно взволновался от своего рассказа, даже про айсбайн забыл. – Ну вот, так я быстро объелся всем этим, что вскоре горлом поперло – все мне обрыдло. Ну, еще одну бабу снять, еще одну шмотку купить или машину – не скажу, чтоб я очень уж это все любил. Дом я строить не хотел – для кого? Поездки – так мне с моим туризмом поездки раньше всего и надоели, глаза бы не глядели на Грецию-Венецию! А тут еще работа все круче становилась, первая халява-то схлынула, что-то новое надо было выдумывать, а я уже не мог, мозги застыли. Короче, решил, что пора сваливать, нечего больше ловить. Не поверишь, даже смысл жизни сразу появился: куда ехать, как деньги переправить, как тут все устроить…

– Но ведь ты же все это и сделал, – осторожно спросила Лера. – Отчего же тебе плохо?

– Да ничего я не сделал, как выяснилось! – воскликнул Андрей. – А почему – сам не понимаю… Не хочется подробности объяснять, но в общем и в целом все ушло сквозь пальцы. Черт его знает, то ли деньги по-глупому вложил, то ли к здешней жизни не приладился. Я ведь не в Германию, конечно, сначала уехал. Потом уже перебрался, еврейские корни отыскал, о которых понятия не имел, вот и пользуюсь теперь немецким историческим раскаянием…

Его волнение спало, и глаза снова потухли.

– Слушай, Андрей, – вдруг спросила Лера, – а зачем ты фотографию Венеции с собой прихватил? Ну ту, помнишь, что в холле висела – «Отражение площади Сан-Марко»?

– Да так просто, – пожал плечами Майборода. – Уходил, оглянулся, захотелось что-то на память взять, вот и свернул в трубочку. Мне ее приятель один подарил, фотохудожник, когда офис открывали. Его, говорят, застрелили недавно в Москве. Мастерскую свою бандитам не хотел отдать, что ли…

– А я ее так любила… – сказала Лера.

Ей действительно тогда до слез было жаль исчезнувшей фотографии. Серебристо-коричневая вода, и в ней – уходящие в глубину отражения колокольни Святого Марка, Палаццо Дукале, часовня с бронзовыми фигурами… Венеция была Лериным заветным городом, лучшим ее воспоминанием. Потому что там нашел ее однажды Митя, усталую и отчаявшуюся, и там она поняла, что любит его.

– Так забирай ее, какие проблемы! – вдруг сказал Майборода.

– Как это – забирай? – поразилась Лера. – Ты что, с собой ее возил?

– А что такого? Память все-таки – о не худших днях. Она у меня и сейчас висит, да все равно теперь… Забирай, забирай! – повторил он. – Прямо сейчас и съездим.

У Леры загорелись глаза.

– А что – давай! – сказала она. – Думаешь, не заберу? Обратно ее повешу, я там до сих пор место на стене свободным держу. Где она у тебя?

– Да дома, где еще? На работу мне и ходить тошно, не то что картину вешать.

– Почему? – удивилась Лера. – Такая плохая работа?

– Да нет, ничего. Можно сказать, повезло. Пришлось, правда, вспомнить первую специальность: я же программист когда-то был. Да как-то… Сидим целый день в офисе с одним югославом, стол в стол. Глаза от монитора отведу – его морда напротив, на носу бородавка. Рядом – хозяин, за стеклом прозрачным. Молчим, работаем. Потом кофейная пауза – кофе пьем, футбол вчерашний обсуждаем. Потом обед – идем обедать. Хозяину-то ничего: немец, привык. А мы с югославом так друг друга ненавидим за все это… Я вот его за бородавку, например, больше всего ненавижу!

– А то у нас все без бородавок? – Лера не смогла сдержать улыбку. – Или в обеденный перерыв о Рембрандте беседуют?

– Да все я понимаю, – мрачно произнес Андрей. – Думаешь, я совсем дурак, про духовность про нашу буду тебе впаривать? Видал я ее, нашу духовность, – особенно у подольской братвы… Ничего я не знаю, Лера! А жить тошно.

Андрей жил довольно далеко от ресторана «Под золотым фазаном».

– Ну и забрался ты! – заметила она, когда, лавируя по переулкам, Андрей вырулил наконец на тихую, но какую-то обшарпанную улицу.

– У самой Берлинской стены бывшей, – пояснил он. – Но это вообще-то и хорошо теперь. Раньше глухой был уголок, хоть и Западный Берлин, а теперь – считай, самый центр. Видишь, строительство какое?

Действительно, все дома на улице стояли в строительных лесах, аккуратными фонариками и барьерами были отмечены участки ремонтирующейся дороги.

Андрей отпер дверь, они с Лерой прошли через сквозной подъезд и вышли в гулкий, похожий на колодец двор.

– Это тут хинтерхоф, – объяснил Майборода. – Задний двор, значит. Один дом за другим стоит, как за крепостной стеной.

Лера с удивлением смотрела на последний этаж дома. Собственно, последнего этажа и не было. Наверху, как декорация, стояли остатки фасада, небо светилось в пустых окнах.

– Заметила? – усмехнулся Андрей. – Это они с войны оставили. Чтоб не забывать…

Квартира у него была небольшая и довольно аккуратная. Правда, мебели было мало, но все необходимое имелось.

Едва Лера вошла в эту комнату с белыми обоями, ощущение тоски и уныния, исходившее от Андрея, стало для нее еще отчетливее. Она так и не могла понять, с чем оно связано, но ей стало почти что страшно…

Отраженная Венеция светилась на белой стене серебристо-коричневым светом.

– Андрюша… – сказала Лера. – Может, не забирать ее? Здесь без нее совсем тоскливо будет…

– А с ней, думаешь, лучше? – невесело усмехнулся он. – Хотя, конечно, здесь только и остается, что стать сентиментальным.

Лера открыла было рот, чтобы ответить, как вдруг почувствовала, как Андрей обнимает ее сзади, прижимается к ней, подергивая бедрами. Она так удивилась, что даже не оттолкнула его сразу – только обернулась, выставив перед собою ладонь.

– Ну что ты? – срывающимся голосом пробормотал он. – Что ты как девочка, ей-богу? Я ж ничего плохого, Лер… Как нахлынуло вдруг…

Впервые за весь утомительный, тягостный вечер ей стало жаль его – в этой унылой квартире под пустыми окнами, в этом звенящем его одиночестве… Но что могла изменить ее жалость?

– Перестань, Андрюша, – мягко сказала Лера, но мягкие ее интонации заставили его отстраниться. – Ты же сам понимаешь, что этого не будет, правда?

Он покраснел, зачем-то поправил галстук.

– Да понимаю, понимаю, – сказал он, отводя глаза. – Так что-то, не сдержался… Я же здесь вообще один, каково мне? Я, знаешь, Лер, снял однажды за сто марок проститутку на Кудамм. И – противно, не поверишь! Хоть я, бывало, в Москве не пренебрегал… Страсть изображает, а все равно ведь видно, что притворяется.

– А ты думал, она тебе за сто марок вечную любовь подарит? – поинтересовалась Лера.

– Да я и подороже пробовал, в Гамбурге. За пятьсот, – не уловив иронии, возразил Андрей. – И то же самое, никакой разницы!

– Да какая же может быть разница? – Лера не выдержала и улыбнулась.

– Ну, все-таки… Это в Москве пятьсот марок мне было – тьфу, а здесь – большие деньги…

– Давай фотографию из-под стекла достанем, – попросила Лера.

– Да забирай вместе со стеклом, – махнул рукой Майборода. – Оно хорошее, специальное. Мильхглас, слышала? Молочное стекло, значит. Ни бликов, ничего. Попросишь, чтоб упаковали тебе в аэропорту.

Лера обхватила руками колени и взглянула на Митю. Он лежал, опершись на локоть, и смотрел на нее с тем выражением непонятного ей внимания, которое она так любила. Странное это было внимание – ни у кого она не видела такого, да и у самой у нее внимание выражалось совсем иначе.

Когда Леру что-то интересовало, она отдавалась своему интересу полностью, и это сразу заметно было по ее лицу. И у собеседников своих она обычно замечала то же – напряженную сосредоточенность, которая и значила, что человек абсолютно «погружен в вопрос».

У Мити было совсем другое. Он смотрел на нее, слушал – Лера видела, что он вслушивается в ее слова, в ее голос. Но она видела, чувствовала и другое: это не единственное, что он слышит… Еще – звуки, мелодии, но главное – то неназываемое, огромное, что всегда происходило в нем, даже когда он просто спал, а Лера смотрела на легкие тени под его прямыми ресницами…

Митя смотрел на нее и слушал.

– Я не могу этого объяснить, – сказала Лера, вглядываясь в его глаза. – Я просто сама не понимаю, что с ним произошло, почему он тусклый стал такой, бесцветный. Да я даже самого простого не понимаю: почему у него денег-то нет? Ведь он действительно все вывез отсюда, уезжал, как мешок набитый! А теперь – такое убожество…

– Да ведь это просто, Лер, – сказал Митя, кладя руку на ее колено. – Почему у него денег нет – это же сразу ясно. Деньги все-таки вещь мистическая – как земля, как власть. Они найдут хозяина, а кому их не иметь – тот и не удержит.

– Ты думаешь, это происходит так справедливо? – удивилась Лера.

– При чем здесь справедливость? – возразил Митя. – Я же не говорю, что они оказываются у самых достойных. Даже чаще всего совсем наоборот. Но все равно – только у тех, кто в силах удержать эту тяжесть. Мне вот иногда кажется, что я знаю, как удержать скрипку. Она от меня каждый день пытается уйти, а я иногда чувствую, как ее удержать, – и она остается со мной. А ты знаешь, как удержать жизнь, как не дать ей расплыться, развеяться. И денег у нас столько, сколько нам для этого надо.

Он заметил легкое недоумение в ее глазах и рассмеялся – как всегда, по-детски наморщив нос.

– Непонятно говорю, подружка? Ладно, это неважно! Какое нам с тобой дело до его денег?

– Нет, почему, я поняла, – немного обиделась Лера. – Это ведь и правда так, Митя! И разве только деньги? Кто не смог, тот ничего не удержал – все выдуло из рук… Помнишь Сашку Глазьева? Ну, со Сретенки, напротив моей школы жил, помнишь? У которого двадцать восемь аквариумов было дома? Он еще нефтяную биржу открыл, «Золотая рыбка» называлась, и клуб молодых миллионеров организовал. Да ты точно помнишь! – воскликнула Лера, заметив, как Митя усмехнулся и пожал плечами. – По всем программам его рекламу крутили: рыбки плещутся в аквариуме. Он мне, помню, говорил: «Мне эти рыбки удачу принесли, я им памятник поставлю у Петровских ворот – такой аквариум из пуленепробиваемого стекла, а в нем рыбки из чистого золота!» А теперь он менеджером в фирме, которая антиалкогольные таблетки продает. Без ведома больного…

Митя снова рассмеялся, услышав про таблетки.

– Ну, еще бы! – сказал он. – Если человек не понимает, что у Петровских ворот не может быть памятника его рыбкам… Таблетки без ведома – как раз по нему занятие!

– Мить, а откуда ты это знаешь? – вдруг спросила Лера. – Про деньги, про власть… Ты думал об этом?

– Да нет. – Митя пожал плечами и сел рядом с Лерой, убрав с живота пепельницу. – Об этом не думал. Но, наверное, думал о чем-то другом, во что и это уместилось. Да и не я все это выдумал, это в Библии еще написано и потом сто раз повторено.

– Про это – в Библии? – недоверчиво улыбнулась Лера. – А про нас с тобой?

– И про нас тоже. «Не будите и не тревожьте возлюбленной, доколе ей угодно…» И вообще – иди-ка ты ко мне! Я по тебе скучал так, что скулы сводило, а ты о рыбках безмозглых размышляешь!..

Он обнял Леру за плечи и снова откинулся назад, увлекая ее за собою. Она почувствовала, как наливается страстью все его тело, когда он рукой проводит по ее спине, прижимает к себе ее бедра. И она прильнула к нему, губами ловя его горячие губы…

– Митенька, я тебя люблю, – прошептала она. – Как я жила без тебя?..

Глава 3

Лера проснулась поздно, но не заметила этого.

Шторы были задернуты. Когда Лера вынырнула на мгновение из сна, ей показалось, что еще ночь, и она снова уснула с блаженным чувством длящегося покоя. Даже боя часов в гостиной она не слышала – ни в девять, ни в десять.

А когда проснулась окончательно, часы били какую-то четверть, и Лера с удовольствием вытянулась в постели, сладко обманывая себя незнанием времени.

И Митина скрипка звучала почти неслышно – наверное, он закрыл все двери между спальней и кабинетом, чтобы ее не разбудить. Но Лера все-таки услышала, как пробивается сквозь стены мелодия, прихотливая и стремительная. Мелодию эту Лера не узнала. Да она и вообще не любила, когда Митя играл что-нибудь быстрое. Ей казалось, что это он просто тренируется: невозможно было сравнить виртуозные пассажи с тем, как звучала скрипка в его руках, когда вся душа его медленно переливалась в мелодию…

Лера набросила длинный шелковый халат в японских цветах и пошла в ванную. Ей хотелось увидеть Митю, но она никогда не входила к нему, когда он играл, – если сам не звал.

«Двенадцатый час! – ахнула про себя Лера, взглянув на часы. – Давно он играет, интересно? Вчера так поздно уснули – вернее, сегодня…»

Она решила пойти к Аленке, пока Митя занят, а завтраком заняться потом. Лера даже устыдила себя в душе: ведь, считай, еще не видела дочку, а вспомнила о ней только сейчас. Ей и правда было стыдно, но она ничего не могла с собой поделать. Вчера ей так хотелось быть с Митей, она даже обрадовалась, что Аленка спит.

Но сегодня… Лера быстро переоделась и уже вышла в коридор, как вдруг услышала Аленкин голос. Она подошла к двери кабинета – и дверь тут же распахнулась перед ней.

– Мама! – воскликнула Аленка. – Петушок пропел давно! А что ты мне привезла?

– А ты разве еще не залезла ко мне в чемодан? – рассмеялась Лера, подхватывая дочку на руки. – Скажи лучше, как ты себя вела без меня?

– Как всегда, – уклончиво ответила та. – Спроси бабушку!

– Бабушка тебя не выдаст, я знаю.

– И Митя не выдаст, – с удовольствием заметила Аленка. – Я ему не мешала! – тут же добавила она.

– Я вижу, – улыбнулась Лера. – А почему ты тогда болтаешься в кабинете, когда он занимается?

– Это я ее привел, – вступился за Аленку Митя. – И всего полчаса назад, так что она мне в самом деле не мешала.

– Митя сейчас мне играл, – заявила Аленка. – Про царя Салтана – как шмель летит. Правда, похоже?

– Правда. А теперь мы с тобой пойдем готовить завтрак, а Митя еще поиграет и придет к нам, – сказала Лера, опуская дочку на пол.

Внешность у пятилетней Аленки была в точности Костина. Лера даже удивлялась: бывает же такое сходство! И большие голубые глаза с загнутыми ресницами, и светлые локоны, обрамляющие нежное лицо, и кожа – такая тонкая, что даже легкое волнение тут же расцвечивает щеки.

Но характер у дочки был совершенно ее, Лерин, – стремительный. Это она по-настоящему поняла, когда Аленке было три года – когда завершился тот ужас с ее похищением и Лера уехала с ней на сахалинскую речку Подкаменку, чтобы немного прийти в себя после пережитого.

«Это все прошло! – тут же сказала себе Лера; она всегда говорила себе так, если вдруг всплывали эти жуткие воспоминания. – Это прошло, никогда не повторится. Митя так сказал!»

Это действительно прошло, и только две тонкие полоски шрамов на Лериных запястьях напоминали о тех днях.

Мама передала Мите и завтрак, когда он заходил за Аленкой: на столе в кухне стояло круглое блюдо с пирожками. Сердце у Леры сжалось. Эти любимые пирожки с грибами, приготовленные ко дню ее рождения, напоминали все о том же – о хрупкости маминого здоровья и о том, что детство ушло безвозвратно…

– Бабушка сказала, чтоб ты мне не давала конфет, потому что она тебе на день рожденья обед приготовила вкусный, – сказала Аленка и тут же поняла, что проговорилась. – Но ты все-таки дай одну, я буду потом есть, правда! – торопливо добавила она.

Не обращая внимания на умильное выражение Аленкиного личика, Лера дала ей пирожок и достала из холодильника помидоры для салата.

Она вернулась домой, она готовила завтрак, дочка ее болтала ногами, сидя на высоком стуле, звучала Митина скрипка, начинался воскресный день – и ничего не было счастливее этих простых событий, и ничего не было дороже.

Лера только недавно научилась коротким расставаниям с Митей. Именно научилась, потому что отрываться от него даже ненадолго было для нее мученьем, ей сознательно приходилось заставлять себя это делать.

А первое их расставание, год назад, повергло ее в такое смятение, какого она сама от себя не ожидала.

Первые дни, которые они провели вместе, Лера помнила как в тумане. Вернее, это вокруг все было покрыто туманом. Она видела только Митино лицо, чувствовала его руки, его дыхание, слышала его слова – они перемежались с музыкой и сами были музыкой.

Она не знала, сколько это длилось.

Известие о том, что Митя должен уехать, прозвучало для нее как гром с ясного неба. Хотя – что в этом было удивительного? Лера привыкла к тому, что он все время в разъездах. То «Дон Жуана» репетирует в Венской опере, то играет с оркестром Аббадо в Берлине, то дирижирует в «Гранд-Опера»…

Она совсем не разбиралась в иерархии музыкального мира, но понимала, что Митя занимает в ней значительное место. Да и самой ей то и дело приходилось куда-нибудь ездить по делам «Московского гостя», и ее график был очень напряженным.

Но все это было в другой, прежней жизни – когда она была без Мити. После нескольких дней, проведенных с ним неотрывно, Лера представить не могла, что это вообще было с нею.

– Ты уезжаешь? – растерянно спросила она, глядя на Митю и едва не плача. – Зачем?

Это было вечером, они стояли в гостиной под висящим на стене эскизом Коровина. Все мелочи окружающего вдруг прояснились для Леры, словно выхваченные закатными лучами. Митя смотрел на нее, но она не понимала, что таится в его глазах.

– Уезжаю – и вернусь, – сказал он. – Ну что ты, родная моя? Скоро вернусь, ты же знаешь. Это ведь даже не гастроли – всего три концерта в Вене, они уже год как назначены. Я же тебе говорил: надолго теперь уезжать не буду, только Москва, мой оркестр, может быть, опера… Я тебя обманывал когда-нибудь?

– Никогда, – покачала головой Лера.

Ей стало стыдно, что он объясняет ей такие вещи, словно маленькой, и она постаралась, чтобы голос звучал спокойно.

– Извини, Мить, – сказала она. – Ну конечно, ты же скоро приедешь, что это я!

Самолет у него был рано утром в понедельник. Лера отвезла его в Шереметьево, поцеловала у самого барьера и смотрела, как он идет, не оглядываясь, уже отделенный от нее толпой у таможенных калиток, и почти неразличимый дым от сигареты вьется за ним.

Да, это было ровно год назад, тоже в марте. Только тогда холодно было, снег лежал на полях вдоль шоссе и лепился к стеклу ее серебристой «Ауди», почти так же мешая видеть дорогу, как мешали слезы.

Мама была с Аленкой в подмосковном санатории – она всегда туда ездила весной, принимала процедуры от гипертонии, – и Лера не стала заходить домой. Зоське она позвонила из машины и сказала, что хочет взять отпуск – на неделю, не больше.

– Поедешь куда-нибудь? – пробормотала разбуженная Зоська. – Смотри, второго апреля Альбертини приезжает, ты же знаешь, что…