I

НА ПАРОХОДЕ

– Magnifique! – вырвалось восклицание у графини де Куд.

– Что такое? – удивился граф, обернувшись к молодой жене. – Что приводит вас в восхищение? – И граф повел взглядом вокруг.

– О, пустяки, дорогой мой, – ответила графиня, и краска залила ей лицо, на котором и до того играл румянец. – Я только вспомнила умопомрачительные нью-йоркские «небоскребы», как их там называют, – и хорошенькая графиня глубже откинулась в удобном кресле и снова взялась за журнал, который только что «из-за пустяков» уронила на колени.

Муж снова зарылся в книгу, не преминув, однако, кротко изумиться в душе, что, спустя три дня после отъезда из Нью-Йорка, графиня вдруг прониклась восхищением перед теми самыми зданиями, которые недавно называла безобразными.

Вскоре граф опустил книгу.

– Скучно, Ольга, – сказал он. – Я думаю поискать товарищей по несчастью и предложить им сыграть в карты.

– Вы не особенно любезны, мой супруг, – отозвалась, улыбаясь, молодая женщина. – Но я прощаю вам, потому что и мне все надоело. Ступайте, займитесь вашими скучными картами.

Когда он ушел, она исподтишка бросила взгляд в сторону высокого молодого человека, лениво развалившегося в кресле невдалеке.

– Magnifique! – снова шепнула она.

Графине Ольге де Куд двадцать лет. Ее мужу – сорок. Она жена верная и честная, но в выборе мужа ей не пришлось принимать никакого участия, а потому весьма вероятно, что она не питает безумной любви к мужу, который дан ей судьбой и волей титулованного отца – знатного русского барина. Однако, из того, что у нее вырвалось одобрительное восклицание при виде великолепного молодого чужестранца, – еще не следует, что она мысленно предала мужа. Она восторгалась, как восторгалась бы прекрасным экземпляром любого вида. К тому же молодой человек бесспорно привлекал внимание.

Пока она рассматривала его профиль, он встал и ушел с палубы. Графиня де Куд подозвала проходившего мимо лакея.

– Кто этот господин? – спросила она.

– Он записан под именем г. Тарзана из Африки, сударыня, – отвечал тот.

– Владение довольно обширное, – подумала молодая женщина, и любопытство разгорелось в ней еще сильней.

По дороге в курительную комнату, у самых дверей, Тарзан поравнялся с двумя мужчинами, которые о чем-то оживленно шептались. Он не обратил бы на них никакого внимания, если бы не виноватый взгляд, который один из них бросил в его сторону. Они напомнили ему мелодраматических злодеев, которых он видел на парижских сценах. Оба были смуглые, темноволосые, а взгляды, которыми они обменивались исподтишка, видимо о чем-то сговариваясь, еще более довершали сходство.

Тарзан вошел в курительную и разыскал себе кресло немного в стороне от других. Ему не хотелось разговаривать, и, потягивая маленькими глотками свой абсент, он с грустью мысленно возвращался к только что пережитым дням. И снова и снова спрашивал себя – разумно ли он поступил, отказавшись от своих прав в пользу человека, которому ничем не обязан. Не ради Вильяма Сесиля Клейтона, лорда Грейстока, он отрекся от своего происхождения. А ради женщины, которую любят они оба – и он, и Клейтон, и которая по странному капризу судьбы досталась Клейтону, а не ему.

Она любит его, Тарзана, и поэтому примириться еще трудней, но все-таки он знает, что не мог бы поступить иначе, чем поступил тогда, вечером, на маленькой железнодорожной станции в глубине Висконсинских лесов. Важнее всего для него – ее счастье, а из краткого своего знакомства с цивилизацией и цивилизованными людьми он вынес убеждение, что без денег и известного положения жизнь кажется большинству из них невыносимой.

У Джэн Портер с детства было и то, и другое, и если бы Тарзан отнял их теперь у ее будущего мужа, она несомненно была бы несчастна. Тарзану ни на минуту не приходила в голову мысль, что она могла бы отказаться от Клейтона, если бы тот лишился титула и поместий. Верный и честный по природе, он не сомневался в том, что и другим присущи эти качества. И в данном случае он не ошибался. Ничто не могло бы связать сильнее Джэн Портер с Клейтоном, как если бы на последнего обрушилось несчастье.

От прошлого мысли Тарзана обратились к будущему. Он старался с удовольствием думать о возвращении в джунгли, где родился и вырос, – в жестокие, коварные джунгли, в которых провел двадцать лет из двадцати двух. Но кто будет рад ему там, когда он вернется? Никто. Разве Тантор-слон останется ему другом. Все остальные будут убегать от него или преследовать его, как делали когда-то.

Даже обезьяны его собственного племени вряд ли протянут ему руку дружбы.

Цивилизация пока немного дала Тарзану, но она научила его искать общества себе подобных и испытывать искреннее удовольствие от тепла товарищеского общения. И жизнь, лишенная такого общения, уже казалась ему страшной. Ему было трудно представить себе мир, в котором у него не было бы ни единого друга, ни одного живого существа, говорящего на тех новых языках, которые Тарзан так полюбил. Вот почему Тарзан не находил облегчения в мыслях о том будущем, которое сам себе уготовил.

Погруженный в свои мысли, с папиросой в зубах, он сидел в своем углу, как вдруг его взгляд упал на зеркало, висевшее напротив него и отражавшее стол, за которым четверо мужчин играли в карты. В это время один из играющих поднялся, собираясь уходить, и подошел другой, с вежливым поклоном, по-видимому, предлагая занять освободившееся место, чтобы игра могла продолжаться. Это был один из тех двоих людей, которых Тарзан видел шептавшимися у дверей курительной, – тот, что поменьше ростом.

Это обстоятельство немного заинтересовало Тарзана, и, продолжая раздумывать о будущем, он начал следить, глядя в зеркало, за группой у стола, позади него. Из всех играющих, Тарзан знал по имени только одного игрока, графа Рауля де Куд, на которого чрезмерно внимательный лакей указал ему как на своего рода знаменитость – человека, занимающего высокий пост во французском военном министерстве. Граф сидел напротив только что примкнувшего к игре пассажира.

Вдруг отражающаяся в зеркале картина сильно привлекла внимание Тарзана. Вошел второй заговорщик и стал за креслом графа. Тарзан видел, как он, обернувшись, украдкой оглядел комнату, но не достаточно всмотрелся в зеркало и не заметил в нем внимательных глаз Тарзана. Украдкой он вытащил что-то из кармана, что именно, Тарзан не мог разглядеть: рука закрывала вынутый предмет.

Рука медленно приблизилась к графу и бесшумно опустила в карман его сюртука то, что держала. Человек не тронулся с места, продолжая смотреть в карты французу. Изумленный Тарзан, весь внимание, старался не пропустить ни одной подробности.

Минут десять игра продолжалась по-прежнему, пока граф не выиграл крупную ставку у недавно присоединившегося партнера; тогда – Тарзан это ясно видел – человек, стоявший позади графа, кивнул своему сообщнику. Тот тотчас встал, указывая пальцем на графа.

– Если бы я знал, что этот господин – профессиональный шулер, я не дал бы вовлечь себя в игру, – заявил он. В один миг граф и два других игрока были на ногах. У графа лицо побледнело.

– Что это значит, сэр? – крикнул он. – Знаете ли вы, с кем говорите?

– Я знаю, что я говорю – ив последний раз – с человеком, плутующим в карты.

Граф перегнулся через стол и ладонью ударил говорящего по губам. Их окружили.

– Тут недоразумение, сэр, – кричал один из игроков. – Ведь это же граф де Куд, из Франции.

– Если я ошибся, – заявил обвинитель, – я охотно принесу извинения. Но пусть сначала господин граф объяснит – что это за карты он опустил к себе в карман.

Тут человек, который на глазах Тарзана положил карты в карман графа, попытался выскользнуть из комнаты, но, к великому своему неудовольствию, увидел, что в дверях стоит высокий сероглазый незнакомец.

– Pardon? – сказал этот человек, стараясь обойти Тарзана.

– Подождите, – отвечал Тарзан.

– Но почему? – задорно воскликнул тот. – Разрешите мне пройти!

– Погодите! – повторил Тарзан. – Мне думается, что вы можете кое-что разъяснить.

Молодец потерял терпение и, пробормотав сквозь зубы проклятие, попробовал оттолкнуть Тарзана. Человек-обезьяна только улыбнулся и, повернув верзилу, схватил его за шиворот и потащил к столу, не обращая внимания на его проклятия, удары и старания вырваться. В первый раз Николай Роков имел дело с мускулами, благодаря которым их обладатель вышел победителем из стычек с Нумой-львом и с Теркозом – гигантской обезьяной-самцом.

Человек, бросивший де Куду обвинение, и два другие игрока вопросительно глядели на графа. Другие пассажиры столпились вокруг, ожидая разъяснения.

– Этот человек сошел с ума, – говорил граф. – Джентльмены, прошу вас, обыщите меня.

– Обвинение смехотворно, – сказал один из игроков.

– Стоит вам только засунуть руку в карман сюртука графа, и вы убедитесь, что обвинение правильное, – настаивал негодяй и, так как остальные не решались, он сделал шаг по направлению к графу, – ну что же, я сам это проделаю, раз вы не хотите.

– Нет, – возразил де Куд. – Обыскать себя я позволю только джентльмену.

– Бесполезно обыскивать графа. Карты у него в кармане. Я сам видел, как они были положены туда.

Все обернулись с удивлением в сторону говорящего – молодого человека крупного телосложения, держащего за шиворот выбивающегося пленника.

– Тут заговор, – сердито крикнул де Куд. – У меня нет никаких карт, – и с этими словами он опустил руку в карман. Мертвая тишина воцарилась на мгновенье. Граф мертвенно побледнел и медленно вынул руку, в которой были три карты.

Он обвел всех взглядом, полным немого ужаса, и мало-помалу краска обиды залила ему лицо. Сострадание и презрение читалось в чертах людей, присутствующих при обесчещении мужчины.

– Это заговор, мсье, – говорил сероглазый незнакомец. – Джентльмены, – продолжал он, – господин граф не знал, что у него в кармане есть карты. Они были положены туда без его ведома, во время игры. С того места, где я сидел, вон в том кресле, я в зеркало видел все происходящее. Вот этот господин, которому я сейчас помешал скрыться, положил карты в карман графа.

Де Куд перевел глаза с Тарзана на человека, которого тот держал.

– Бог мой! Николай! – воскликнул он. – Вы?

Потом, обернувшись к своему обвинителю, он пристально всмотрелся в него.

– А вас, сударь, я не узнал без бороды. Это сильно меняет вас, Павлов. Теперь мне все понятно. Все ясно, господа.

– Что же нам делать с ними, мсье? – спросил Тарзан. – Не передать ли их капитану?

– Нет, друг мой, – заторопился граф. – Это дело личное, и я прошу вас ничего не предпринимать. Достаточно того, что я очищен от подозрения. Чем меньше мы будем иметь дело с этими типами, тем лучше. Но как мне благодарить вас за вашу огромную услугу? Позвольте мне передать вам мою карточку, и если когда-нибудь я смогу быть вам полезен, помните, что я в вашем распоряжении.

Тарзан отпустил Рокова, быстро вышедшего из курительной вместе со своим сообщником. В дверях Роков обернулся к Тарзану:

– Мсье будет не раз иметь случай пожалеть, что впутался в чужое дело.

Тарзан улыбнулся и, поклонившись графу, протянул ему свою карточку. Граф прочел:

– Г. Тарзан, – сказал он, – вы в самом деле должны пожалеть, что помогли мне, потому что вы навлекли на себя ненависть двух самых отъявленных негодяев Европы, могу вас уверить. Избегайте их, мсье, как только возможно.

– Дорогой граф, – отвечал Тарзан со спокойной улыбкой, – я знавал более страшных и внушающих ужас врагов, но и сейчас я жив и невредим. Я думаю, что этим двум никогда не удастся причинить мне зло.

– Будем надеяться, мсье. Но не повредит, если вы будете настороже и будете помнить хотя бы, что с сегодняшнего дня у вас есть враг, который ничего не забывает, никогда не прощает, и что в его отравленном злобой мозгу вечно зарождаются планы новых жестокостей против тех, кто в чем-нибудь помешал ему или чем-нибудь оскорбил. Дьявол – милый проказник по сравнению с Николаем Роковым.

В этот вечер, войдя к себе в комнату, Тарзан нашел на полу записку, подсунутую, очевидно, под дверь.

Развернув ее, он прочел:

Злая усмешка заиграла на минуту на губах у Тарзана, но он сейчас же перестал думать о происшедшем и лег спать.

В одной из соседних кают графиня де Куд говорила со своим мужем.

– Почему вы так мрачны, дорогой Рауль? – спрашивала она, – весь вечер вы были очень удручены. Что вас беспокоит?

– Ольга, Николай здесь, на пароходе. Вы этого не знали?

– Николай! – воскликнула она. – Но это невозможно, Рауль, не может быть. Он сидит в тюрьме в Германии.

– Я и сам так думал до сегодняшнего дня, пока не увидел его и того другого негодяя – Павлова. Ольга, я не могу дольше выносить его преследований. Не могу, даже ради вас. Рано или поздно я передам его властям. Я даже на половину решился уже рассказать обо всем капитану до того, как мы подойдем к берегу. На французском пароходе мне ничего не стоило бы, Ольга, выполнить эту роль Немезиды.

– Ах, нет, Рауль! – с этим восклицанием графиня опустилась на колени перед мужем, сидевшим на диване с опущенной головой. – Не делай этого. Вспомни, ты обещал мне. Скажи, что ты этого не сделаешь. Не пугай меня, Рауль.

Де Куд взял обеими руками руки жены и некоторое время молча смотрел в ее побледневшее расстроенное лицо, словно стараясь прочесть на нем, почему она, в сущности, защищает этого человека.

– Пусть будет так, как ты хочешь, Ольга, – наконец сказал он. – Я не понимаю. Он потерял всякое право на твою верность, любовь, уважение. Он постоянно угрожает твоей жизни и чести, жизни и чести твоего мужа. Будем надеяться, что ты никогда не пожалеешь о том, что защищаешь его.

– Мне кажется, Рауль, – резко перебила она его, – что я ненавижу его не меньше, чем ты, но… кровь гуще воды…

– Я не прочь был бы сегодня исследовать состав его крови, – проворчал де Куд свирепо. – Они определенно старались запятнать мою честь, Ольга, – и он рассказал ей все, что произошло в курительной комнате.

– Если бы не этот незнакомец, их замысел имел бы успех. Кто поверил бы мне на слово, раз карты, оказавшиеся при мне, говорили против меня? Я уж и сам готов был усомниться в себе, когда этот г. Тарзан притащил к столу вашего драгоценного Николая и разъяснил всю их трусливую махинацию.

– Г. Тарзан? – переспросила явно удивленная графиня.

– Да. Вы знаете его, Ольга?

– Я видела его. Лакей как-то показал его мне.

– Я не знал, что он так известен.

Ольга де Куд перевела разговор на другие темы. Она вдруг поняла, что не так просто объяснить, почему лакей показал ей г. Тарзана. Возможно, что она чуть-чуть покраснела: граф, ее муж, смотрел на нее со странно ироническим выражением. – Ах, – подумала она, – нечистая совесть всюду находит пищу для подозрений.

II

ЗАВЯЗЫВАЮТСЯ УЗЫ НЕНАВИСТИ И.?

Только поздно вечером на другой день Тарзан встретил тех двух пассажиров, в дела которых он вмешался, движимый негодованием. Совершенно неожиданно он опять наткнулся на них в тот момент, когда те меньше всего этого желали.

Они стояли на палубе в уединенном месте и в то время, как Тарзан с ними поравнялся, горячо спорили с какой-то женщиной. Тарзан обратил внимание, что она богато одета и молода, судя по стройной, хорошо сложенной фигуре; но лицо у нее было закрыто густой вуалью, скрывающей черты лица. Все они стояли спиной к Тарзану, – мужчины по обе стороны женщины, – и он незаметно мог подойти к ним совсем близко. Он понял, что Роков угрожает, женщина молит; но говорили они на незнакомом ему языке, и только по внешнему виду молодой женщины было ясно, что она испугана.

В манере Рокова была такая определенная угроза физического насилия, что человек-обезьяна на мгновение приостановился и, подойдя к ним вплотную, инстинктивно почуял атмосферу опасности. Он еще колебался, когда мужчина грубо схватил женщину выше кисти и стал крутить ей руку, как будто рассчитывая таким способом вырвать у нее обещание. Что случилось бы, если бы Рокову не помешали – об этом можно строить различные предположения. Но тут стальные пальцы схватили его за плечо, и сильная рука бесцеремонно заставила его обернуться и встретить холодные серые глаза незнакомца, который уже один раз встал на его пути.

– Sapristi! – прошипел разъяренный Роков. – Что это значит? С ума вы сошли, что ли, что снова оскорбляете Николая Рокова?

– Вот мой ответ на вашу записку, мсье, – спокойно ответил Тарзан, отбросив от себя негодяя с такой силой, что тот ударился о перила…

– Тысяча чертей! – завопил Роков. – Скотина, ты мне жизнью заплатишь за это! – И, вскочив на ноги, он бросился на Тарзана, стараясь на ходу вытащить револьвер из кармана.

Женщина в ужасе отпрянула.

– Николай! – крикнула она. – Не делай, о! Не делай этого! Скорее, мсье, бегите, или он убьет вас.

Но вместо того, чтобы обратиться в бегство, Тарзан спокойно пошел навстречу нападающему.

– Не стройте из себя посмешища, мсье, – сказал он.

Роков вне себя от ярости из-за того унизительного положения, в которое поставил его незнакомец, в конце концов вытащил револьвер. Остановившись, он хладнокровно поднял его на уровень груди Тарзана и потянул собачку. Курок щелкнул по пустой камере, рука человека-обезьяны быстро выбросилась вперед, как голова рассерженного пифона: легкое усилие – и револьвер полетел далеко за борт и упал в Атлантический океан.

Мгновение они стояли оба лицом к лицу. Наконец, Роков овладел собой. Он заговорил первый:

– Вам уже дважды было угодно, мсье, впутаться в дела, которые вас не касаются. Дважды вы позволили себе унизить Николая Рокова. На первый раз я решил оставить дело без внимания, полагая, что мсье действовал по неведению, но на этот раз я не забуду. Если мсье неизвестно, что за человек Николай Роков, то я могу его уверить: из-за этой последней своей дерзкой выходки у него будут основательные причины узнать и запомнить это раз и навсегда.

– Вы трус и негодяй, мсье, – отвечал Тарзан, – и больше мне нечего знать о вас, – и он обернулся к женщине, чтобы спросить, не повредил ли ей Роков, но она исчезла. Тогда, не удостоив больше ни единым взглядом Рокова и его товарища, Тарзан продолжал свою прогулку по палубе.

Тарзан не мог не спрашивать себя с удивлением, что за заговор тут устраивается. Что замышляют эти люди? В общем облике женщины под вуалью, которой он только что помог, было что-то знакомое, но, не видев ее лица, он не мог решить, встречался ли с ней раньше. Единственное, что он заметил, – это кольцо своеобразной работы на одном из пальцев той руки, которую схватил Роков; и Тарзан решил обратить внимание на руки всех пассажирок, с которыми ему придется столкнуться, чтобы установить, кого преследует Роков, и справиться, не было ли у нее от него новых неприятностей.

Тарзан вернулся к своему креслу на палубе и погрузился в размышления и воспоминания о тех уже многочисленных образчиках людской жестокости, людского себялюбия, злобы, свидетелем которых ему пришлось быть с того дня, когда четыре года тому назад, в джунглях, его взор впервые упал на другое человеческое существо – на черного Кулонгу, копье которого положило конец жизни Калы, огромной обезьяны-самки, и тем самым лишило юного Тарзана единственной матери, которую он знал.

Он вспомнил, как краснокожие убили Кинга, как мятежники «Стрелы» бросили на произвол судьбы профессора Портера и его спутников, как жестоко расправлялись со своими пленниками черные вожди и женщины племени Мбонга; как много мелочной зависти проявляли военные и гражданские чиновники колоний Западного Берега, в лице которых он впервые столкнулся с представителями цивилизованного мира.

– Боже! – говорил он себе. – Они все одинаковы. Плутуют, убивают, лгут, обманывают, и все это из-за того, от чего отказались бы звери джунглей: из-за денег, которые могут доставить им утонченные наслаждения немощных. Жалкие привычки делают их рабами их несчастной участи, а они твердо убеждены в том, что они цари творения, наслаждающиеся единственно ценным в жизни. В джунглях вряд ли один уступил бы спокойно другому свою подругу. Жалкий мир, неразумный мир, и Тарзан от обезьян был безумцем, когда решился променять на него свободу и счастье джунглей.

Вдруг, во время этих размышлений, его охватило ощущение, что сзади на него устремлены чьи-то глаза; старый инстинкт дикого зверя выбился из-под оболочки цивилизации, и Тарзан обернулся так быстро, что молодая женщина, украдкой разглядывающая его, не успела даже отвести взгляда, и серые глаза человека-обезьяны с выражением вопроса встретились прямо с ее глазами. Затем она опустила глаза, и Тарзан увидел, как слабая краска залила отвернувшееся личико.

Он незаметно усмехнулся: вот к чему привело его некультурное и негалантное поведение, ведь он не опустил глаз, когда встретился взглядом с молодой женщиной. Она была очень молода, что заставляло Тарзана ломать себе голову: где он видел ее раньше? Он принял прежнее положение и скоро заметил, что она поднялась и ушла с палубы. Когда она проходила мимо, Тарзан обернулся, рассчитывая, что ему удастся по какому-нибудь признаку установить, кто она.

Он не разочаровался. Проходя, она подняла руку к черной волнистой массе волос, спускающихся узлом на затылок, – присущий женщинам жест, когда они чувствуют, что сзади их провожает одобряющий взгляд, – и Тарзан увидел на одном из пальцев этой руки кольцо своеобразной работы, которое он незадолго до того видел на руке женщины под вуалью.

Так вот кого преследует Роков! Эту молодую красивую женщину! Тарзан лениво раздумывал, кто бы она могла быть и какие отношения могли связывать такую милую женщину с этим угрюмым бородатым русским.

После обеда в тот же вечер Тарзан прошел на нос судна и оставался там, пока совсем не стемнело, беседуя с младшим офицером; когда последний был отозван к своим обязанностям в другое место, Тарзан лениво облокотился о перила, любуясь переливами луны на волнах. Он стоял в тени боканца, и идущие по палубе двое мужчин не заметали его. Тарзан, однако, успел уловить из их разговора достаточно, чтобы это заставило его бесшумно последовать за ними, чтобы выяснить, какая новая дьявольская штука у них на уме. Он узнал голос Рокова и узнал в его спутнике Павлова.

Тарзан расслышал всего несколько слов: «И если она закричит, ты можешь душить ее, пока…». Но этого было достаточно, чтобы в нем загорелось желание приключения, и он не упускал из виду двух мужчин, которые теперь быстрыми шагами шли по палубе. Он дошел с ними до дверей курительной комнаты, где они задержались на минуту, словно желая убедиться в присутствии какого-то лица.

Затем они прямо направились к каютам первого класса на верхней палубе. Тут Тарзану труднее было остаться незамеченным, но это ему все-таки удалось. Когда они остановились у одной из полированных дверей, он проскользнул в боковой проход, на расстоянии десяти – двенадцати футов.

В ответ на стук в дверь, из каюты раздался женский голос, спросивший по-французски: «Кто там?».

– Ольга, это я, Николай, – был ответ уже знакомым горловым звуком Рокова.

– Почему ты не оставишь меня в покое, Николай? Когда ты перестанешь меня мучить? – послышался голос женщины сквозь тонкую перегородку. – Ведь я тебе ничего дурного не сделала.

– Ну, Ольга, Ольга, – убеждал тот миролюбивым тоном, – мне надо только сказать тебе пару слов. Я тебе ничего не сделаю, даже не войду в каюту. Но не могу же я кричать через дверь.

Тарзан услышал звук поворачиваемого ключа. Он выдвинулся вперед настолько, чтобы разглядеть, что произойдет, когда откроется дверь, потому что в ушах его еще звучали злополучные слова: «И если она закричит, ты можешь душить ее».

Роков стоял прямо перед дверью. Павлов прижался вплотную к стене коридора рядом. Дверь открылась. Роков остановился на пороге, прислонившись спиной к дверям, и шепотом говорил с женщиной, которая Тарзану не была видна. Потом Тарзан услышал голос женщины, пониженный, но достаточно громкий, чтобы можно было разобрать слова:

– Нет, Николай, – говорила она, – это бесполезно. Грози, чем хочешь, я никогда не соглашусь. Выйди из комнаты. Ты не имеешь права входить сюда. Ты обещал, что не войдешь.

– Прекрасно, Ольга, я не войду, но раньше, чем я покончу с тобой, ты тысячу раз пожалеешь, что не исполнила моей просьбы. В конце концов я все равно добьюсь своего, так лучше было бы, если бы ты сберегла мне время и хлопоты, себя избавила от бесчестья, а твоего…

– Николай, Николай! – перебила женщина, и Тарзан видел, как Роков, посторонившись, кивнул Павлову, а тот одним прыжком бросился к дверям каюты мимо Рокова, предупредительно распахнувшего ему дверь. Роков быстро попятился назад. Дверь захлопнулась. Тарзан услышал звук поворачиваемого внутри ключа. Роков продолжал стоять у дверей, наклонив голову, словно стараясь не пропустить ни одного слова. Скверная усмешка скривила его губы под бородой.

Тарзан слышал, как женщина требовала, чтобы Павлов вышел из каюты.

– Я вызову мужа, – кричала она. – Он вас не пощадит.

Из-за дверей донесся насмешливый хохот Павлова.

– Комиссар судна приведет вашего супруга, сударыня, – заявил он. – Этот офицер уже предупрежден, что вы в отсутствие мужа принимаете какого-то мужчину в своей каюте при запертых дверях.

– Муж поймет, в чем дело!

– Весьма возможно, но комиссар зато не поймет, а равно и газетные репортеры, которые таинственным образом будут обо всем осведомлены, как только мы высадимся на берег. Они найдут, что это презанимательная история, и то же подумают ваши друзья, когда прочтут об этом за завтраком – дайте высчитать… сегодня вторник… – да, за завтраком в пятницу утром. Интерес ничуть не уменьшится от того, что они узнают, что человек, которого женщина принимала у себя в каюте, – русский слуга, лакей ее брата, выражаясь точно.

– Алексей Павлов, – раздался голос женщины, холодный и бесстрашный, – вы трус, стоит мне прошептать вам на ухо одно имя, и вы откажетесь и от требований, и от угроз и тотчас оставите мою каюту с тем, чтобы и впредь, надеюсь, больше не попадаться мне на глаза.

После этого на мгновение все затихло; женщина, должно быть, наклонилась к негодяю и шептала ему на ухо то, на что сейчас намекала. Минута молчания, потом изумленное проклятие мужчины, шум борьбы, вопль женщины – и снова молчание.

Крик не успел еще отзвучать, как человек-обезьяна выскочил из своего укромного местечка. Роков бросился бежать, но Тарзан схватил его за ворот и потянул назад. Ни один из них не произнес ни слова, оба чувствовали инстинктивно, что там, за дверью, происходит убийство. Тарзану было ясно, что Роков не думал идти так далеко: его цели были гораздо глубже, – глубже и, может быть, страшнее, чем грубое, хладнокровное убийство.

Не колеблясь и не окликая, человек-обезьяна оперся огромным плечом о тонкую панель и под дождем разлетевшихся щепок вбежал в каюту, таща за собой Рокова. Перед ним на кровати лежала женщина, а Павлов сжимал пальцами нежную шею, в то время как жертва то била его по лицу, то тщетно старалась оторвать от своей шеи свирепые пальцы, несшие ей смерть.

Шум заставил Павлова вскочить на ноги. При виде Тарзана глаза у него загорелись ненавистью и угрозой. Женщина, шатаясь, приподнялась на койке. Одной рукой она держалась за горло, дыхание с трудом вырывалось из груди. Хотя она была растрепана и смертельно бледна, Тарзан узнал в ней молодую женщину, которую он видел утром на палубе.

– Что все это значит? – сказал Тарзан, повернувшись к Рокову, в котором он инстинктом чувствовал зачинщика. Тот молчал, нахмуренный.

– Нажмите кнопку, пожалуйста, – продолжал человек-обезьяна, – нам надо вызвать сюда одного из офицеров – дело зашло слишком далеко.

– Нет, нет, – вскричала женщина, разом вскочив на ноги. – Прошу вас не делать этого. Я уверена, что мне, в сущности, не хотели причинить вреда. Я рассердила этого господина, и он потерял самообладание, – вот и все. Мне не хотелось бы, чтобы делу был дан ход, прошу вас, мсье, – и голос ее звучал так умоляюще, что Тарзан не решился настаивать, хотя здравый смысл подсказывал ему, что во всем этом кроется нечто, о чем должны были быть осведомлены надлежащие власти.

– Вы, значит, хотите, чтобы я ничего не предпринимал? – спросил он.

– Ничего, прошу вас, – отвечала она.

– Вы согласны и в дальнейшем подвергаться преследованиям этих двух негодяев?

Она не находила ответа и выглядела очень несчастной и расстроенной. Тарзан видел, как лукавая, торжествующая усмешка скривила губы Рокова. Женщина, очевидно, боялась, не решилась откровенно высказаться в присутствии этих двух негодяев.

– В таком случае, – сказал Тарзан, – я буду действовать на собственный страх и риск. Вас, – продолжал он, обернувшись к Рокову, – и вашего сообщника, я предупреждаю, что отныне и до конца переезда я не выпущу вас из виду и если случайно узнаю, что один из вас, хотя бы косвенно, причиняет неприятности этой молодой особе, я тотчас непосредственно призову вас к ответу, и не думаю, чтобы вы остались довольны.

– Теперь вон отсюда, – и, схватив Рокова и Павлова за шеи пониже затылка, он выбросил их с силой за дверь, ударив при этом каждого ногой, чтобы они подальше откатились в проходе. Затем он обернулся к женщине. Она смотрела на него, широко раскрыв глаза от удивления.

– А вы, сударыня, сделаете мне огромное одолжение, если дадите мне знать, как только кто-нибудь из этих прохвостов станет снова беспокоить вас.

– Ах, мсье, – отвечала она, – я надеюсь, что вам не придется пожалеть о вашем добром деле. Вы приобрели злого и изобретательного врага, который не остановится ни перед чем, пока не удовлетворит свое чувство мести. Вы должны быть, право, очень осторожны, мсье…

– Простите, сударыня, меня зовут Тарзан…

– Мсье Тарзан. А из того, что я не хотела вызвать офицера, не делайте заключения, будто я недостаточно благодарна вам за смелую и рыцарскую защиту. Спокойной ночи, мсье Тарзан, я никогда не забуду, чем обязана вам, – и с очаровательной, подкупающей улыбкой, обнаружившей два ряда чудесных зубок, молодая женщина поклонилась Тарзану. Он пожелал ей спокойной ночи и вышел на палубу.

Он был очень удивлен, что здесь на пароходе уже двое – граф де Куд и эта девушка – терпели низости Рокова и его товарища и не соглашались передать их в руки правосудия. Прежде чем лечь спать, он мыслями часто возвращался к красивой молодой женщине; жизнь ее, очевидно, опутана какой-то сетью, соприкоснуться с которой судьба заставила и его. Он вспомнил, что даже не знает, как ее зовут. Что она замужем, ясно по узкому золотому кольцу на среднем пальце левой руки. Он невольно спрашивал себя: кто этот счастливец?

Тарзан не видел больше ни одного из участников маленькой драмы, которую мельком наблюдал, до последнего вечера переезда. Уже стемнело, когда он неожиданно оказался лицом к лицу с молодой женщиной. Они оба вынесли свои кресла с разных направлений к одному и тому же месту. Она встретила его милой улыбкой и почти сразу заговорила о том, чему он был свидетелем в ее каюте два дня тому назад.

Казалось, что ее смущает, как бы знакомство с такими людьми, как Роков и Павлов, не очернило ее в его глазах.

– Я надеюсь, что мсье не судил обо мне, – начала она, – по той несчастной случайности, во вторник вечером. Я много перемучилась из-за этого: я в первый раз после того решилась выйти из каюты. Мне было стыдно, – просто закончила она.

– Никогда не судят о газели по тем львам, которые нападают на нее, – возразил Тарзан. – Я видел раньше тех двоих за работой, в курительной комнате, накануне того дня, когда они напали на вас, насколько помнится; и, ознакомившись с их методами, я пришел к убеждению, что сама их вражда служит лучшей рекомендацией тому, кого они преследуют. Люди, им подобные, прилепляются только к злому и низкому и ненавидят все прекрасное и благородное.

– Вы очень добры, давая этому такое объяснение, – ответила она, улыбаясь. – Я уже слышала о том, что произошло за картами. Муж все рассказал мне. Он говорил о необычайной силе и смелости г. Тарзана, перед которым он вечно будет чувствовать себя в долгу.

– Ваш муж? – переспросил Тарзан.

– Да. Я – графиня де Куд.

– Я вдвойне вознагражден, сударыня, раз я оказал услугу супруге графа де Куд.

– Увы, мсье, я уже настолько обязана вам, что вряд ли когда-нибудь рассчитаюсь, – не увеличивайте же тяжести моих обязательств, – и она одарила Тарзана такой прелестной улыбкой, что он почувствовал: мужчина может решиться на гораздо больший подвиг только для того, чтобы заслужить такую улыбку.

В тот день он больше не видел ее и в суете приезда, на следующее утро, упустил ее из виду. Но в выражении ее глаз, когда они расставались накануне, было что-то преследовавшее его. В них была печальная задумчивость, когда они говорили о том, как легко и странно завязываются дружеские отношения во время океанских путешествий, и как одинаково легко эти отношения обрываются раз навсегда.

Тарзан думал, увидит ли он ее еще когда-нибудь…

III

ЧТО СЛУЧИЛОСЬ НА УЛИЦЕ МОЛЬ

Приехав в Париж, Тарзан направился прямо к своему старому другу д'Арно и получил от морского офицера основательную взбучку за то, что отказался от титула и поместий, которые по праву принадлежали ему – сыну Джона Клейтона, покойного лорда Грейстока.

– Надо быть сумасшедшим, друг мой, – говорил д'Арно, – чтобы так легко отказаться не только от богатства и положения, но и от возможности неоспоримо доказать, что в жилах ваших течет кровь двух наиболее благородных английских семей, а не кровь дикой обезьяны-самки. Просто невероятно, как они могли поверить вам, в особенности мисс Портер.

Ведь я-то никогда не сомневался в вашем происхождении, даже тогда, когда в дебрях ваших африканских джунглей вы, подобно хищному зверю, сильными челюстями разрывали сырое мясо своей добычи и вытирали сальные руки о свои бедра. Даже тогда, хотя я не имел ни малейших доказательств, я знал, что вы ошибаетесь, считая себя сыном Калы.

А теперь, имея в руках дневник вашего отца, описывающий ужасную жизнь, которую он и ваша мать вели на диком африканском берегу; имея запись о вашем рождении и самое убедительное и важное доказательство – отпечаток ваших детских пальчиков на странице дневника, вы соглашаетесь оставаться бродягой без денег, без имени – это уму непостижимо.

– Мне не нужно лучшего имени, чем Тарзан, – возразил человек-обезьяна, – а что касается того, чтобы оставаться бродягой без гроша денег, то это вовсе не входит в мои планы. В самом деле, ближайшая и, я надеюсь, последняя дружеская услуга, о которой я хочу просить вас – это найти мне занятие.

– Вот еще! – проворчал д'Арно. – Вы отлично знаете, что я не подумаю искать вам место. Разве я не говорил вам тысячу раз, что у меня хватит на двадцать человек? И что половина всего, что принадлежит мне, – ваше? И отдай я вам все целиком, оно и на одну десятую не вознаградило бы вас, Тарзан, за вашу дружбу и за то, что вы сделали для меня в Африке! Я не забыл, друг мой, что если бы не вы и ваша изумительная смелость, я погиб бы на костре в деревне людоедов Мбонга. Не забываю я также, что только благодаря вашему самоотверженному уходу, я вылечился от тех ужасных ран, которые они мне нанесли, – только позже я понял, что значило для вас оставаться в то время со мной в амфитеатре обезьян, тогда как сердце рвалось на берег.

Когда мы, наконец, добрались туда и увидели, что мисс Портер и ее спутники уехали, я начал понимать, чем поступились вы ради совершенно незнакомого человека. Я и не думаю деньгами вознаграждать вас, Тарзан. Случайно, сейчас могут понадобиться деньги. Если бы вам понадобилась какая-нибудь жертва с моей стороны, было бы то же самое. Я всегда буду вам другом, потому что вкусы у нас одинаковые, и потому что я восхищаюсь вами. Это все вне моей власти, но деньги я могу вам дать и даю.

– Хорошо, – засмеялся Тарзан, – не будем ссориться из-за денег. Мне нужно жить и, следовательно, нужны деньги. Но я рад был бы что-нибудь делать. Вы не можете дать лучшего доказательства своей дружбы, чем найти мне занятие. В бездействии я очень скоро пропаду. А что касается моих родовых прав, – они в хороших руках. Клейтон их не отнял у меня. Он уверен, что будет лучшим английским лордом, чем человек, родившийся и выросший в африканских джунглях. Вы знаете, что я и сейчас только наполовину культурный человек. Если бы, хотя бы на минуту, я пришел в ярость, – инстинкт дикого зверя, которым я, в сущности, остался, сметет весь мой небольшой запас мягких и утонченных приемов культуры. Но мало того, – предъяви я свои права, я бы лишил любимую женщину состояния и положения, которое ей теперь обеспечит замужество с Клейтоном. Этого я сделать не мог, – не правда ли, Поль?

– Не говоря уже о том, – продолжал он, не ожидая ответа, – что вопрос о происхождении не имеет для меня серьезного значения. Условия, в которых я рос и воспитывался, привили мне сознание, что в человеке, как и в животном, ценно только то, в чем сказывается его духовная и физическая доблесть. И я так же охотно признаю своей матерью Калу, как и бедную, несчастную маленькую англичанку, которая умерла через год после того, как произвела меня на свет. Кала, дикая и жестокая, была по-своему всегда добра ко мне. Я, верно, кормился у ее волосатой груди с того дня, как умерла моя мать. Она со всей яростью подлинной материнской любви сражалась за меня с дикими обитателями леса и с членами ее собственного племени. И я, со своей стороны, я тоже любил ее, Поль. И сам не понимал – насколько сильно любил, пока безжалостное копье и отравленные стрелы черного Кулонги не отняли ее у меня. Я был еще ребенком тогда, и я бросился на бездыханный труп и рыдал в отчаянии, как рыдает дитя над родной матерью. Вам, друг мой, она показалась бы отвратительным, безобразным существом, я же находил ее красивой, – так любовь преображает то, что любишь. И я вполне доволен тем, что навсегда останусь сыном Калы, обезьяны-самки.

– Я восхищаюсь вашей верностью прошлому, – отвечал д'Арно. – Но наступит час, когда вам захочется вернуть себе свои права. Запомните то, что я говорю, и будем надеяться, что и тогда это будет также легко осуществимо, как сейчас. Вы не должны забывать, что только два человека в мире – профессор Портер и м-р Филандер могут клятвенно подтвердить, что маленький скелет, который был найден в хижине вместе со скелетом вашего отца и вашей матери, был скелетом детеныша антропоидной обезьяны, а не потомка лорда и леди Грейсток. Это свидетельство весьма важно. Оба они уже не молоды, может быть недолго проживут. А, кроме того, вам разве не приходило в голову, что, узнай мисс Портер истину, она бы порвала с Клейтоном? Вы могли бы иметь богатство, титул и женщину, которую вы любите, Тарзан. Неужели вы об этом не подумали?

Тарзан покачал головой.

– Вы не знаете ее, – промолвил он. – Ничто не могло бы сильнее связать ее, чем удар судьбы, обрушившийся на Клейтона. Она родом из старинной южно-американской семьи, а южане гордятся своей верностью друзьям в несчастье.

Первые три недели Тарзан употребил на то, чтобы возобновить свое прежнее мимолетное знакомство с Парижем. Днем он посещал библиотеки и бродил по картинным галереям. Он буквально пожирал книги, и мир возможностей, которые раскрывались перед ним в этой области культуры, приводил его в трепет, когда он думал, какие ничтожные крохи общей суммы человеческих знаний может усвоить отдельный индивидуум, даже если он всю жизнь посвятит исследованию и изучению; однако, он учился, сколько мог, днем, а по ночам искал отдыха и развлечений, причем, конечно, и для ночных его занятий Париж представлял ничуть не менее богатое поле.

Если он выкуривал слишком много папирос и выпивал слишком много абсента, то он делал это потому, что брал цивилизацию такой, какая она есть, и что так делали, как он убедился, все его цивилизованные братья. Жизнь эта манила его новизной, возбуждала его; к тому же, в сердце у него жила большая печаль и большое желание, которое никогда не может быть утолено, – и он старался в этих двух крайностях – работе и развлечениях – уйти от прошлого и свыкнуться с мыслью о будущем.

Однажды вечером он сидел в мюзик-холле, потягивая абсент и любуясь пляской русской танцовщицы, как вдруг он поймал быстро скользнувший по нему взгляд двух злых черных глаз. Человек отвернулся и смешался с толпой у выхода раньше, чем Тарзан успел его хорошенько рассмотреть, но он остался в уверенности, что не в первый раз видит эти глаза и что не случайно они следили за ним весь вечер. Уже некоторое время у него было смутное ощущение, что за ним следят, и, повинуясь сильному в нем животному инстинкту, он обернулся и перехватил устремленный на него взгляд.

Еще до ухода из мюзик-холла Тарзан совершенно забыл о происшедшем, не обратил он внимания и на подозрительного субъекта, который глубже отодвинулся в тень подъезда на противоположной стороне улицы, как только Тарзан вышел из ярко освещенного здания.

Тарзан и не подозревал, что его не раз провожали таким образом и из этого, и из других мест развлечений. Но он никогда почти не бывал один. На этот раз д'Арно был приглашен в другое место, и Тарзан шел один.

Когда Тарзан повернул в том направлении, каким он всегда возвращался домой из этой части города, следивший за ним с противоположного тротуара выскочил из засады и быстро побежал вперед.

Тарзан привык проходить улицей Моль по ночам. Тихая и темная, она больше напоминала ему родные джунгли, чем шумные и блестящие окрестные улицы. Если вы хорошо знаете Париж, вы вспомните узкую, не внушающую доверия улицу Моль. Если вы не знаете Парижа, вам стоит только спросить полисмена, и вы услышите, что нет другой улицы в Париже, которую следовало бы старательней обходить с наступлением темноты.

В эту ночь Тарзан прошел пролета два в густой тени грязных старых зданий, окаймляющих невзрачную улицу, как вдруг услышал крики и вопли о помощи, доносившиеся из третьего этажа противоположного дома. Голос был женский. Не успело умолкнуть эхо первого вопля, как Тарзан бросился вверх по лестнице и вдоль темного коридора, туда, где требовалась помощь.

В конце коридора на третьем этаже одна дверь была чуть приоткрыта, и из-за двери слышался тот же голос, что заставил его броситься сюда.

Еще миг – и он стоял в середине слабо освещенной комнаты. Керосиновая лампа горела на высокой каминной полке, отбрасывая тусклый свет на полдюжины отвратительных фигур, – мужчин, за одним исключением. Женщине было лет тридцать. Лицо ее, носящее отпечаток беспутной жизни и дурных страстей, сохранило все-таки следы былой миловидности. Она стояла, прижавшись к стене, с рукою у горла.

– Спасите, мсье, – крикнула она глухо, когда Тарзан вошел в комнату. – Они хотели убить меня.

Обернувшись к мужчинам, находившимся в комнате, Тарзан увидел обычные типы уголовных преступников. Его удивляло, что они не старались улизнуть. Шорох позади заставил его обернуться. Глазам его представились две вещи, сильно его поразившие: один человек украдкой старался выскользнуть из комнаты, но даже и по беглому впечатлению Тарзан узнал в нем Николая Рокова.

Но то, что он еще увидел, представляло более актуальный интерес: огромный верзила на цыпочках подходил к нему сзади с тяжелой дубинкой в руках, а как только и он, и его товарищи увидели, что намерения их раскрыты, – они все разом бросились на Тарзана. Некоторые вытащили ножи. Другие схватили стулья, а верзила с дубинкой занес ее высоко над головой, чтобы с размаху ударить Тарзана и размозжить ему голову.

Но с мозгом, смелостью, мышцами, которые в глубине диких джунглей выдерживали единоборство с мощной силой Теркоза и свирепым лукавством Нумы, не так легко было справиться, как рассчитывали парижские апаши.

Выбрав самого сильного противника – малого с дубинкой, – Тарзан бросился на него со всей яростью и, увернувшись от опустившейся дубинки, нанес ему такой удар, что тот свалился на пол, выбитый из строя.

Затем он повернулся к другим. Тут пошла просто игра. Он наслаждался радостью битвы и хотел крови. Как легкая скорлупа, которая разлетается при первом резком движении, слетел с него тонкий налет цивилизации, и десять дюжих мерзавцев оказались заключенными в маленькой комнате вместе с диким зверем со стальными мышцами, с которым им и думать нечего было справиться.

В конце коридора у наружных дверей стоял Роков, ожидая исхода дела. Он хотел до своего ухода убедиться в том, что Тарзан погиб, но в его расчеты вовсе не входило присутствовать при убийстве.

Женщина все еще стояла на том же месте, где Тарзан застал ее войдя, но за несколько истекших минут выражение лица у нее менялось несколько раз. Притворное отчаяние, которое было на нем написано, когда Тарзан увидел ее, сменилось выражением коварства, когда Тарзан повернулся к нападающим; но эта перемена ускользнула от Тарзана.

Позже – выражения изумления и ужаса сменялись одно другим. И не удивительно! Безупречный джентльмен, которого она своими криками заманила на верную гибель, внезапно превратился в демона-мстителя. Не дряблые мускулы и слабое сопротивление, как они ожидали, а настоящий разъяренный Геркулес.

– Боже! – крикнула она. – Это зверь!

И в самом деле, крепкие белые зубы человека-обезьяны впились в горло одного из нападавших, и Тарзан боролся так, как он научился бороться с огромной обезьяной-самцом из племени Керчака.

Он был одновременно в разных местах, бросаясь взад и вперед по комнате гибкими прыжками, напоминавшими женщине пантеру, которую она видела в зоологическом саду. Чья-то кость затрещала под его железной рукой, здесь вывихнуто плечо, когда он отрывал от себя чью-то руку.

С воплями боли негодяи, один за другим, спешили выскочить из комнаты: но раньше, чем появился первый, окровавленный и изломанный, Роков успел сообразить, что не Тарзану придется лежать здесь мертвым этой ночью, и он поспешил к ближайшему притону и сообщил в полицию, что на улице Моль, № 27, третий этаж совершается убийство.

Когда явилась полиция, она нашла трех человек, которые стонали, лежа на полу, перепуганную женщину, забившуюся на грязную кровать, и хорошо одетого джентльмена по середине комнаты, по-видимому, поджидающего подкрепления, которое должно было явиться в лице полицейских, шаги которых он слышал издалека. Но в последнем они ошибались: сквозь прищуренные веки на них смотрели серо-стальные глаза дикого зверя. Как только послышался запах крови, последний след культурного налета слетел с Тарзана, и теперь он стоял наготове, как лев, оцепленный охотниками, поджидая первого нападения, готовый броситься на первого напавшего.

– Что здесь произошло? – коротко спросил один из полицейских.

Тарзан объяснил в двух словах, но, когда он обернулся к женщине за подтверждением, он был поражен ее ответом.

– Он лжет! – пронзительно закричала она, обращаясь к полицейским. – Он вошел ко мне, когда я была одна, с дурными намерениями. Когда я оттолкнула его, он убил бы меня, если бы мои крики не привлекли сюда проходивших мимо господ. Это дьявол, господа. Он один чуть не убил десять человек – руками и зубами.

Тарзан был так поражен ее неблагодарностью, что на мгновение был ошеломлен. Полиция была настроена скептически – ей уже приходилось иметь дело с этой самой особой и ее милой компанией. Но тем не менее – полицейские – не судьи, а потому они решили арестовать всех, находившихся в комнате, с тем, чтобы те, кто к этому приставлен, отделили правых от виноватых.

Но они вскоре убедились, что легко сказать этому хорошо одетому молодому человеку что он арестован, но совершенно другое – заставить его повиноваться.

– Я ни в чем не виноват, – заявил он спокойно. – Я только защищался. Не знаю, почему женщина сказала вам то, что она сказала. Она не должна ничего иметь против меня, потому что я ни разу не видал ее, пока не вошел в эту комнату, привлеченный ее криками о помощи.

– Хорошо, хорошо, – сказал один из полицейских, – на то есть судьи, чтоб выслушать все это, – и он двинулся вперед, чтобы положить руку на плечо Тарзана. В следующее мгновение он лежал, скорчившись в углу комнаты, а когда его товарищи бросились на человека-обезьяну, они испытали на себе то же, что только что перед тем испытали апаши. Он расправился с ними так быстро и грубо, что они не успели даже вытащить свои револьверы.

В течение короткого боя Тарзан обратил внимание на открытое окно и, по ту сторону окна, на что-то – не то дерево, не то телеграфный столб – он не мог хорошенько разобрать. Когда последний полицейский был брошен на пол, один из его товарищей, успевший вытащить револьвер, выстрелил в Тарзана. Он дал промах, а раньше, чем он успел выстрелить вторично, Тарзан сбросил лампу с камина, – комната погрузилась во мрак.

Вслед за этим присутствующие увидели, как легкая фигура прыгнула на подоконник раскрытого окна и одним прыжком, как пантера, перенеслась на столб по ту сторону улицы. Когда полицейские оправились и спустились на улицу, их пленника нигде не было видно.

Нельзя сказать, чтобы они очень кротко обошлись с женщиной и с теми из мужчин, которые не удрали, когда они доставили их в участок; теперь они представляли собой очень жалкий и потрепанный полицейский отряд. Им не улыбалась перспектива донести начальству, что один невооруженный человек всех их разбросал по полу и затем исчез с такой легкостью, будто их тут и вовсе не было.

Полицейский, остававшийся на улице, клялся, что никто не выпрыгнул из окна и не вышел из дому со времени их прихода. Его товарищи склонны были думать, что он лжет, но доказательств у них не было.

Спустившись со столба за окном, Тарзан, повинуясь инстинкту джунглей, посмотрел вниз раньше, чем спуститься. И он был прав – внизу, у самого столба, стоял полицейский. Вверху не было никого, и Тарзан полез вверх. Верхушка столба была вровень с крышей дома; мускулам, которые годами помогали ему перебрасываться с одного дерева на другое в девственных лесах его родины, ничего не стоило перенести его через пространство, отделяющее столб от крыши. С одного здания он перебрался на другое, пока на одном из перекрестков не заметил такого же столба, по которому он и спустился.

Несколько пролетов он быстро пробежал. Затем зашел в маленькое ночное кафе и в умывальной комнате смыл и счистил с рук и с платья все следы своего путешествия по крышам. Выйдя оттуда через несколько минут, он медленно, шагом праздношатающегося, направился домой.

Недалеко от дома, когда он пересекал ярко освещенный бульвар и ему пришлось приостановиться под блестяще освещенной аркой, пропуская приближающийся лимузин, он услышал, как нежный женский голос окликнул его по имени. Подняв глаза, он встретил улыбающийся взгляд Ольги де Куд, наклонившейся вперед с заднего сиденья автомобиля. Он низко поклонился, отвечая на ее дружеское приветствие. Когда он выпрямился, автомобиль был уже далеко.

– Роков и графиня де Куд – две встречи в один вечер, – рассуждал он сам с собой. – Париж, очевидно, не так уж велик.

IV

ГРАФИНЯ ОБЪЯСНЯЕТ

– Ваш Париж гораздо опаснее моих диких джунглей, Поль, – заключил Тарзан на другой день свой рассказ о вчерашнем приключении с апашами и полицией на улице Моль. – Зачем они заманили меня? Разве они были голодны?

Д'Арно изобразил притворный ужас, но не мог не рассмеяться наивному вопросу.

– Трудно отказаться от мерки джунглей и рассуждать, исходя из навыков цивилизованных людей, неправда ли, друг мой? – шутливо справился он.

– Цивилизованные навыки, – боже упаси, – проворчал Тарзан. – Правила джунглей не допускают бесцельных жестокостей. Там мы убиваем ради пищи, из самозашиты, или сражаясь за своих подруг и защищая детенышей. Всегда, как видите, в полном согласии с нашим высшим естественным законом. А здесь! Фи! Ваш культурный человек более жесток, чем звери. Он убивает шутя и, хуже того, он пользуется благородным чувством, чувством братства, чтобы заманить свою жертву. Ведь я спешил в ту комнату, где меня поджидали убийцы, в ответ на зов о помощи человека.

Я не понял сразу, я долго не мог понять, как женщина могла пасть так низко, чтобы зовом своим влечь на смерть человека, готового защитить ее. Но, очевидно, дело обстояло именно так, в этом убеждает и участие Рокова, и то, как женщина позже отреклась от меня перед полицией. Роков, очевидно, знал, что я часто прохожу по улице Моль. Он устроил засаду, разработав весь план до мельчайших деталей, вплоть до того, что должна была говорить женщина в случае, если бы что-нибудь помешало выполнению программы. Все это теперь совершенно ясно для меня.

– Хорошо, – сказал д'Арно, – вы убедились теперь, между прочим, в том, что я тщетно уже давно доказываю вам, что улицу Моль следует избегать с наступлением темноты.

– Напротив, – возразил Тарзан, улыбаясь, – происшедшее убедило меня в том, что это единственная улица в Париже, на которой стоит бывать. Я никогда не упущу случая пройти по ней, потому что она доставила мне первое настоящее развлечение со времени моего отъезда из Африки.

– Она, пожалуй, доставит вам больше, чем нужно, развлечений и без нового визита, – проговорил д'Арно. – Не забывайте, что вы еще не покончили с полицией. Я достаточно хорошо знаю парижскую полицию и могу вас уверить, что они не скоро забудут, как вы обошлись с ними. Рано или поздно, дорогой мой Тарзан, они доберутся до вас и запрут дикого лесного человека за железные решетки. Как это вам понравится?

– Они никогда не запрут Тарзана от обезьян за железные решетки, – мрачно запротестовал тот.

В голосе было что-то, заставившее д'Арно пристально взглянуть на друга. То, что он прочел в плотно стиснутых челюстях и в холодных серых глазах, пробудило в молодом французе тревогу за этого большого ребенка, не признающего никаких законов, кроме права собственной физической доблести. Он понял, что надо что-нибудь предпринять, чтобы помирить полицию с Тарзаном раньше, чем они снова столкнутся.

– Вам еще многое надо усвоить себе, Тарзан, – заговорил он серьезно. – Закон, людьми установленный, надо уважать – даже если он вам и не нравится. Если вы будете продолжать дразнить полицию, вы навлечете неприятности на себя и на своих друзей. Один раз мне удастся, я думаю, разъяснить в чем дело, и я проделаю это сегодня же, но после того вы должны считаться с законом. Если его представители говорят: «идите», – вы должны идти, если они скажут – «уйдите», – должны уйти. Теперь отправимся к моему другу в министерство и постараемся ликвидировать дело на улице Моль. Пойдем!

Спустя полчаса они вместе входили в канцелярию полицейского комиссара. Он был очень любезен. Припомнил первое посещение Тарзана, несколько месяцев тому назад, по делу об отпечатках детских пальчиков.

Когда д'Арно закончил повествование о событиях предыдущей ночи, на губах комиссара заиграла лукавая улыбка. Он нажал кнопку у себя под рукой и до прихода позванного чиновника внимательно пересмотрел лежащие перед ним на столе бумаги и отделил ту, которая была ему нужна.

– Вот, Жубен, – сказал он вошедшему конторщику. – Вызовите ко мне тотчас этих полицейских, – и он передал вошедшему разысканную бумагу. Затем он обернулся к Тарзану.

– Вы совершили крупный проступок, мсье, – сказал он без недоброжелательства, – и если бы не разъяснения нашего друга, я склонен был бы осудить вас беспощадно. А вместо этого я готов допустить нечто неслыханное. Я вызвал сюда полицейских, с которыми вы так сурово обошлись ночью. Пусть они выслушают рассказ лейтенанта д'Арно, и я предоставлю им решить – привлекать ли вас к ответственности, или нет.

Вам многому еще надо учиться в нашей цивилизованной стране. Вещи, которые кажутся вам странными или ненужными, вы должны принимать, пока не сможете сами судить о мотивах, которые за ними кроются. Полицейские, на которых вы вчера напали, только выполняли свой долг. Им не надлежало рассуждать. Каждый день они рискуют жизнью, защищая жизнь и собственность других. То же они сделали бы и для вас. Они славные и смелые люди и глубоко оскорблены, что один невооруженный человек оказался сильней их всех, вместе взятых.

Помогите им примириться со случившимся. Если я не ошибаюсь, вы сами очень храбрый человек, а храбрые люди обычно великодушны.

Разговор был прерван появлением четырех полицейских. Когда они узнали Тарзана, на лицах у них ярко выразилось изумление.

– Дети мои, – сказал комиссар, – вот джентльмен, которого вы встретили на улице Моль прошлой ночью. Он пришел добровольно отдаться нам в руки. Я желаю, чтобы вы внимательно выслушали лейтенанта д'Арно, который расскажет вам кое-что из истории этого господина. Это может служить объяснением его вчерашнего поведения. Начните, дорогой лейтенант.

Д'Арно рассказывал полицейским около получаса. Он говорил о жизни Тарзана в диких джунглях. Объяснил им, что он привык бороться как дикий зверь для самозащиты. Для них стало ясно, что, нападая на них, Тарзан руководился не столько умыслом, сколько инстинктом. Он не понял их намерений, не сумел отличить их от тех многообразных форм жизни, к которым он привык в родных джунглях, где был со всех сторон окружен врагами.

– Ваше самолюбие задето, – сказал д'Арно в заключение. – Задевает вас, главным образом, тот факт, что один человек оказался сильнее вас. Но вам нечего стыдиться. Вы не нуждались бы в оправданиях, если бы вас заперли в небольшую комнату с африканским львом или с большой гориллой из джунглей. А вы сражались с мышцами, которые победоносно выдерживали состязание с этими страшилищами черного континента. Нет ничего обидного в том, чтобы уступить нечеловеческой силе Тарзана от обезьян.

В то время, как четверо людей в недоумении поглядывали то на Тарзана, то на свое начальство, человек-обезьяна сделал то, что должно было потушить в них последнюю искру недоброжелательности против него, – он подошел к ним с протянутой рукой.

– Я жалею о сделанной ошибке, – просто сказал он. – Будем друзьями.

И этим закончилось все дело, если не считать, что Тарзан стал предметом оживленных разговоров в полицейских казармах, и что число его друзей увеличилось еще четырьмя.

По возвращении с Тарзаном домой, д'Арно застал ожидавшее его письмо от друга – Вильяма Сесиля Клейтона, лорда Грейстока. Они поддерживали переписку с самого начала их дружеских отношений – со времени несчастной экспедиции на поиски Джэн Портер, унесенной Теркозом, обезьяной-самцом.

– Они обвенчаются в Лондоне, месяца через два, – закончил д'Арно передачу содержания письма. Тарзану незачем было подчеркивать, кого надо подразумевать под словом «они». Он ничего не ответил, но был молчалив и задумчив весь день.

В этот вечер они были в опере. Тарзан еще был погружен в мрачные мысли. Он почти не обращал внимания на то, что делалось на сцене. Перед глазами у него постоянно проносился милый образ красивой американской девушки, и он слышал только грустный, нежный голосок, говорящий о том, что он любим. И она будет женой другого!

Он постарался отогнать тяжелые мысли, и вдруг почувствовал, что кто-то смотрит на него. По свойственному ему инстинкту, он круто повернулся и сразу встретился с устремленными на него глазами. Графиня де Куд ласково улыбалась ему. Отвечая на ее кивок, Тарзан прочел в ее взоре приглашение, почти мольбу. В следующем антракте он сидел в ложе возле нее.

– Мне так хотелось вас видеть, – говорила она, – меня очень мучило, что после тех услуг, которые вы оказали и моему мужу, и мне, вы не получили никаких объяснений тому, что должно было показаться вам неблагодарностью с нашей стороны, – нашему нежеланию предпринять какие-нибудь шаги, чтобы гарантировать себя от новых нападений со стороны этих двух человек.

– Вы обижаете меня, – возразил Тарзан. – Я всегда вспоминал вас с большим удовольствием. Я не жду от вас никаких объяснений и не вправе рассчитывать на них. Причиняли ли они вам снова неприятности?

– Они никогда не перестают, – грустно отвечала она. – Я чувствую, что я должна с кем-нибудь поделиться, и я не знаю никого, кто бы больше вас заслуживал доверия. Вы должны позволить мне рассказать вам все. Это может вам пригодиться, потому что я слишком хорошо знаю Николая Рокова и знаю, что он еще напомнит вам о себе. Он найдет способ отомстить вам. То, что я расскажу, может помочь вам расстроить какие-нибудь его мстительные планы. Сейчас я не могу говорить с вами об этом, но завтра, в пять часов, я буду дома, г. Тарзан.

– Время до пяти часов завтрашнего дня покажется мне вечностью, – сказал он, прощаясь с ней.

Из укромного угла театра Роков и Павлов видели, как Тарзан сидел в ложе графини, и оба улыбнулись.

В половине пятого на другой день смуглый, бородатый мужчина звонил у задних дверей дворца графа де Куд. Открывший ему лакей удивленно поднял брови, узнав посетителя. Между ними завязался разговор вполголоса.

Вначале лакей отклонял предложения бородатого, но вслед за этим что-то перешло из руки посетителя в руку слуги. Последний повернул и провел гостя кружным путем к маленькой, закрытой занавесями нише в той гостиной, где обычно графиня разливала чай.

Спустя полчаса в комнату был введен Тарзан, и вслед за ним вошла хозяйка, улыбаясь и протягивая ему руки.

– Я так рада, что вы пришли, – сказала она.

– Ничто не могло бы меня задержать, – возразил он. Несколько минут они говорили об опере и обо всем том, что интересует сейчас Париж, о том, как приятно возобновить знакомство, завязавшееся при таких странных обстоятельствах; таким образом, они подошли к теме, о которой думали оба.

– Вы, верно, удивлялись, – сказала, наконец, графиня, – чего добивается Роков, преследуя нас. Это очень просто. Граф располагает многими важными данными военного министерства. У него бывают в руках бумаги, за которые иностранные державы дали бы целое состояние – государственные тайны, узнать которые их агенты готовы ценою злодеяний, убийств и того хуже.

В настоящее время у него есть материал, который обеспечил бы богатство и положение любому русскому, раздобывшему его для своего правительства.

Роков и Павлов – русские шпионы. Они не остановятся ни перед чем, чтобы получить нужные сведения. Дело на пароходе – я говорю об истории за картами – было подстроено, чтобы путем шантажа добиться нужных сведений от моего мужа.

Если бы установили, что он плутует в карты, карьера его была бы кончена. Ему пришлось бы уйти из министерства… Он подвергся бы общественному остракизму. Они построили такой план: как плату за признание с их стороны, что граф стал жертвой мстительного заговора, с целью обесчестить его, – он должен выдать нужные им бумаги.

Вы помешали им. Тогда они придумали новую комбинацию, при которой подвергалась риску не честь графа, а моя. Войдя ко мне в каюту, Павлов мне так это и разъяснил. Если я дам им сведения, он обещал ничего больше не предпринимать, если же я откажусь, – Роков, стоящий снаружи, тотчас сообщит комиссару, что я принимаю постороннего мужчину в своей каюте, при запертых дверях. Он постарается также широко разгласить эту историю по всему пароходу, а по приезде сообщит ее в газеты.

Не ужасно ли все это? Но мне известно о г. Павлове кое-что такое, из-за чего он попал бы на русскую каторгу, если бы о том знала петербургская полиция. Я выразила сомнение в том, чтобы ему удалось выполнить свой план, и затем, нагнувшись к нему, прошептала одно имя. – Вот так, – она щелкнула пальцами, – он, как безумный, бросился ко мне и схватил меня за горло. Он убил бы меня, если бы вы не вмешались.

– Животное! – прошептал Тарзан.

– Хуже того, друг мой, – сказала она. – Они – демоны. Я боюсь за вас, потому что вы навлекли на себя их ненависть. Я хочу, чтобы вы постоянно были настороже. Обещайте мне это для меня, а то я никогда не прощу себе, если вы пострадаете из-за услуги, которую оказали мне.

– Я не боюсь их, – возразил он. – Я пережил врагов, более свирепых, чем Роков и Павлов. – Он понял, что она ничего не слышала о происшествии на улице Моль и не стал ей рассказывать, не желая тревожить ее.

– Почему ради собственной безопасности, – продолжал он, – вы не передадите мерзавцев в руки властей? Они быстро справились бы с ними.

Она поколебалась минуту, прежде чем ответила.

– Есть две причины, – наконец проговорила она. – Одна из них та, которая мешает графу проделать это. Другая – истинная причина, почему я не хочу выдавать их, – о ней я никогда не говорила. Ее знает только Роков и я. Странно… – и она остановилась, пристально всматриваясь в него некоторое время.

– Странно?.. – повторил он, улыбаясь.

– Я удивляюсь, почему мне хочется сказать вам то, что я не решаюсь открыть даже моему мужу. Я надеюсь, что вы поймете и посоветуете, как мне лучше поступить. Я надеюсь, что вы не осудите меня слишком строго.

– Боюсь, что я плохой судья, сударыня, – возразил Тарзан, – если бы вы совершили убийство, я, должно быть, сказал бы, что жертва должна быть вам благодарна за такой сладостный конец.

– О, милый, нет, – воскликнула она, – это не так страшно. Но дайте мне сначала сказать вам, почему граф не преследует этих двух людей; потом, если хватит мужества, я скажу вам и то, что не решаюсь вымолвить. Итак, первая причина та, что Николай Роков – мой брат. Мы русские. Николай был дурным человеком, сколько я помню его. Его исключили из русской армии, в которой он дослужился до чина капитана. Разыгрался скандал, вскоре частью забытый, и отцу удалось устроить его в министерство внутренних дел.

Николая обвиняли во многих тяжких преступлениях, но ему всегда удавалось избежать руки правосудия. В последний раз он прибег с этой целью к лжесвидетельству, которым было установлено, что его партия злоумышляет против царя, и русская полиция, которая всегда рада возложить подобное обвинение на всех и вся, приняла такое объяснение и освободила его.

– Разве его преступные покушения на вас и вашего супруга не уничтожили всякое его право на родственное снисхождение? – спросил Тарзан. – То, что вы его сестра, не помешало ему пытаться очернить вас. Вам незачем быть верной ему.

– Ах, вот тут-то и выступает вторая причина. Если трудно требовать от меня верности ему, хотя он и был мой брат, то я не могу освободиться от страха, который я питаю к нему из-за одного эпизода моей жизни, который стал ему известен.

– Я, пожалуй, скажу вам сразу, – после некоторого молчания снова заговорила она, – потому что чувствую, что рано или поздно расскажу все равно. Я выросла в пансионе при монастыре. Там я встретилась с человеком, которого приняла за джентльмена. Я ничего не знала о мужчинах и еще меньше о любви. Я забила себе взбалмошную головку, что я люблю этого человека и что необходимо как можно скорее бежать с ним, чтобы потом обвенчаться.

Я провела с ним всего три часа. Все время – днем и в общественных местах: на железнодорожных станциях и в поезде. Когда мы прибыли к месту назначения, где нас должны были обвенчать, два жандарма подошли к моему спутнику и арестовали его. Они забрали и меня, но, когда я рассказала им свою историю, они отпустили меня и с дуэньей отправили обратно в монастырь. Оказалось, что человек, увлекший меня, дезертировал из армии и скрывался вместе с тем от уголовного суда. Не было, кажется, страны в Европе, полиции которой он не был бы знаком.

Администрация монастыря замяла дело. Даже родители мои ничего не узнали. Только Николай позже как-то встретился с тем человеком и от него узнал все. Теперь он грозит мне все рассказать графу, если я не исполню его требований.

Тарзан засмеялся.

– Вы еще совсем маленькая девочка. То, что вы мне рассказали, не бросает никакой тени на вашу репутацию, и если бы душою вы не были еще ребенком, вы давно бы это поняли. Сегодня же идите расскажите все мужу, так же точно, как рассказали мне. Я твердо уверен, что он посмеется над вашими страхами и завтра же позаботится о том, чтобы ваш драгоценный братец был упрятан в тюрьму, где ему давно надлежит быть.

– Я рада была бы решиться, – отвечала она, – но я боюсь. Я слишком рано начала бояться мужчин, – сначала отца, потом Николая. Почти все мои приятельницы боятся своих мужей – почему мне быть исключением?

– Но это совсем неправильно, – женщины не должны бояться мужчин, – заявил Тарзан, озадаченный. – Я, конечно, лучше знаю нравы обитателей джунглей, и там мы видим обратное, если не считать чернокожих людей, которые, на мой взгляд, во многих отношениях стоят ниже животных. Нет, я не могу понять, почему цивилизованные женщины боятся мужчин, призванных защищать их. Меня мучила бы мысль, что какая-нибудь женщина боится меня.

– Не думаю, чтобы вас боялась какая-нибудь женщина, друг мой, – мягко сказала Ольга де Куд. – Я недавно встретилась с вами, но, как ни странно это звучит, вы единственный мужчина, которого я, как мне кажется, никогда не боялась бы, – это в особенности странно потому, что вы ведь очень сильный. Я удивлялась, как свободно вы действовали с Николаем и с Павловым той ночью, в моей каюте. Это было чудесно!

Когда Тарзан прощался с ней немного позже, он чуть-чуть удивился, почему ее рука задержалась в его руке, и почему она так настаивала, чтобы он обещал снова прийти завтра.

Весь день ему помнились полузакрытые глаза и прекрасного рисунка губы Ольги, когда она, прощаясь, улыбалась ему. Ольга де Куд была очень красивой женщиной, а Тарзан от обезьян – очень одиноким молодым человеком, с сердцем, требующим лечения, и вылечить его могла бы только женщина.

Когда графиня после ухода Тарзана повернула от дверей, она оказалась лицом к лицу с Николаем Роковым.

– С каких пор вы здесь? – крикнула она, отпрыгнув от него.

– Еще до прихода вашего возлюбленного, – прозвучал ответ, сопровождаемый гадким подмигиванием.

– Молчать! – приказала она. – Как смеете вы говорить подобные вещи мне, своей сестре?

– Ну, милая Ольга, если он не возлюбленный твой – прими мои извинения, но, по правде сказать, если так обстоит дело, то это не по твоей вине. Если бы он знал женщин хотя бы на десятую долю того, как знаю их я, то ты сейчас лежала бы в его объятиях, Ольга. Еще бы! Каждое твое слово и движение было открытым призывом, а он ничего не разглядел!

Женщина закрыла уши руками.

– Я не хочу слушать. Гадко говорить такие вещи. Как бы ты ни грозил мне, ты знаешь, что я не плохая женщина. С завтрашнего дня тебе не придется больше преследовать меня, – я все расскажу Раулю. Он поймет меня, а там, господин Николай, – берегитесь!

– Ты ничего не скажешь ему, – сказал Роков. – Я могу использовать теперь это дело, и с помощью одного из ваших слуг, которому я доверяю, все подробности с клятвенным подтверждением будут сообщены твоему мужу. Старая история сослужит свою службу. Теперь у нас есть нечто осязаемое, Ольга. Настоящее дело, а ты к тому же жена, пользующаяся доверием. Стыдно, Ольга, – и негодяй захохотал.

Итак, графиня ничего не рассказала графу и попала в еще худшее положение. От смутных опасений она перешла к вполне реальным страхам. А, может быть, при свете ее совести, они непропорционально вырастали.

V

НЕУДАВШИЙСЯ ЗАМЫСЕЛ

В течение месяца Тарзан был постоянным и очень желанным гостем у прекрасной графини де Куд. Нередко он встречался с другими членами маленького избранного кружка, собиравшимися к пятичасовому чаю. Но чаще Ольга находила предлоги, чтобы побыть с Тарзаном с глазу на глаз.

Некоторое время она оставалась под впечатлением инсинуаций Николая. До того она думала об этом крупном молодом человеке разве только как о друге, но сила внушения, заключавшаяся в злых словах брата, заставила ее задуматься над тем, что так неудержимо влечет ее к этому сероглазому чужестранцу. Она не хотела любить его и не хотела его любви.

Она была гораздо моложе мужа, и сама, не отдавая себе в том отчета, тосковала по дружбе с человеком одних с нею лет. Двадцатилетнему трудно делиться сокровенными мыслями с сорокалетним. Тарзан был старше ее всего на два года. Он мог понять ее, она это чувствовала. К тому же он был рыцарем, честным и чистым. Она не боялась его, и с самого начала инстинктивно чувствовала, что может доверять ему.

В отдалении Роков с лукавым злорадством следил за тем, как подвигается вперед их сближение. С тех пор, как он узнал, что Тарзану известна его роль русского шпиона, к той ненависти, какую он уже питал к человеку-обезьяне, присоединились опасения, что тот выдаст его. Он только выжидал удобного момента для решительного удара. Он хотел отделаться от Тарзана раз и навсегда и в то же время с избытком вознаградить себя за унижения и неудачи, которые он терпел из-за него.

Тарзан никогда еще, с того самого момента, когда мир и спокойствие джунглей были нарушены появлением покинутой на острове партии профессора Портера, никогда не чувствовал себя настолько хорошо.

Ему доставляло удовольствие светское общение с друзьями Ольги, а дружба, завязавшаяся у него с прекрасной графиней, сама по себе была источником неисчерпаемых радостей. Она рассеяла его мрачные мысли и целительным бальзамом прошлась по раненому сердцу.

Иной раз его сопровождал к де Куд д'Арно, давно знавший и Ольгу, и графа. Порой появлялся де Куд, но многообразные требования его официального положения и политических дел большей частью заставляли его возвращаться домой только поздно вечером.

Роков почти не выпускал Тарзана из виду, выжидая тот момент, когда можно будет неожиданно вызвать де Куда к себе во дворец в ночное время, – но ожидания его не оправдывались. Не раз Тарзан провожал графиню из оперы, но неизменно прощался с ней у подъезда, к полному неудовольствию ее преданного братца.

Убедившись, что Тарзана невозможно захватить врасплох по собственной его неосторожности, Роков и Павлов соединенными силами изобрели план, благодаря которому человек-обезьяна должен был быть скомпрометирован самыми явными уликами.

Несколько дней они неотступно следили за каждым шагом Тарзана и де Куд и также внимательно просматривали газеты. Наконец, их старания были вознаграждены. В одной из газет вскользь было упомянуто, что на следующий день предстоит банкет для мужчин в германском посольстве. В числе приглашенных значился и де Куд. Если он примет участие, он вернется домой только за полночь.

В вечер банкета Павлов занял место на перекрестке против германского посольства и внимательно всматривался в лица всех подъезжавших. Ему пришлось ждать недолго: автомобиль де Куда подъехал к дому, и граф прошел в подъезд. Этого было достаточно. Павлов поспешил к себе, где его ждал Роков. Подождав до одиннадцати часов с лишним, Павлов позвонил по телефону.

– Квартира лейтенанта д'Арно? – спросил он, когда его соединили. – Известие для г. Тарзана – пусть будет так любезен и подойдет.

Минутное молчание.

– Г. Тарзан?

– Да, мсье, это Франсуа, слуга графини де Куд. Может быть, мсье сделал бедняге Франсуа честь и запомнил его?

– Да, мсье. У меня есть поручение, спешное, от графини. Она просит вас тотчас явиться к ней. У нее неприятности.

– Нет, мсье, Франсуа ничего не знает. Могу я передать графине, что мсье тотчас приедет?

– Благодарю вас, мсье. Да благословит вас бог. Павлов повесил трубку и обернулся с неприятным смехом к Рокову.

– Ему понадобится полчаса, чтобы приехать к ней. Если ты будешь в германском посольстве через пятнадцать минут, де Куд может быть дома, примерно, через три четверти часа. Все зависит от того, пробудет ли там этот дурак пятнадцать минут после того, как выяснится, что над ним подшутили. Но, или я ничего не понимаю, или Ольга не захочет так скоро отпустить его. Вот записка для графа. Живо!

Павлов, не теряя времени, явился к германскому посольству. В дверях он подал лакею записку: «Для графа де Куд, очень спешно, позаботьтесь, чтобы тотчас была вручена ему лично», и он опустил серебряную монету в руку лакея, который, видимо, ничего не имел против. А затем вернулся домой.

Минутой позже де Куд, извинившись перед хозяином, вскрыл конверт. Лицо у него побледнело и руки задрожали, когда он прочел:

Через двадцать минут после того, как Павлов звонил Тарзану, Роков соединился с частной линией Ольги. Ее горничная подошла к телефону, стоявшему в будуаре графини.

– Но madame уже легла, – сказала девушка в ответ на заявление Рокова, что он хочет говорить с Ольгой.

– Дело очень спешное, и передать его я могу только графине лично, – возразил Роков, – скажите ей, чтобы она встала, что-нибудь накинула на себя и подошла к телефону. Я снова позвоню через пять минут.

Затем он повесил трубку. Вслед за этим вернулся Павлов.

– Граф получил письмо? – спросил Роков.

– Он уже, наверное, на пути домой, – отвечал Павлов.

– Хорошо! Мадам тоже должно быть уже у себя в будуаре, в самом соблазнительном неглиже. Через несколько минут верный Жак введет к ней без доклада г. Тарзана. Еще несколько минут уйдет на объяснение. Ольга будет выглядеть прелестно в своем воздушном ночном туалете, еще меньше скрывающем ее формы, чем обычное платье в обтяжку. Ольга будет удивлена, но отнюдь не неприятно.

– Если в жилах этого человека есть хоть капля красной крови, то граф попадет через пятнадцать минут на самую нежную любовную сцену. Я думаю, мы подстроили все великолепно, дорогой мой Алексей. Пойдем же выпьем за здоровье г. Тарзана доброго Планконовского абсента; не следует забывать, что граф де Куд один из лучших фехтовальщиков Парижа и чуть ли не лучший стрелок во всей Франции.

Когда Тарзан приехал к Ольге, у входа его ждал Жак.

– Сюда, мсье, – сказал он и повел его по широкой мраморной лестнице. Затем он распахнул дверь и, приподняв тяжелую портьеру, с почтительным поклоном пропустил Тарзана в слабо освещенную комнату, после чего сам исчез.

В конце комнаты Тарзан увидел Ольгу, сидевшую у маленького столика, на котором стоял телефон. Она нетерпеливо постукивала пальцами по лакированной доске стола и не слышала, как он вошел.

– Ольга, – сказал он, – что случилось?

Она обернулась к нему, испуганно вскрикнув.

– Жан! Что вы здесь делаете? Кто впустил вас? Что это значит?

Тарзан стоял пораженный, но вскоре истина блеснула перед ним.

– Разве вы не вызывали меня, Ольга?

– Вызывала вас? В такое время! Боже! Жан, вы считаете меня сумасшедшей?

– Франсуа только что звонил мне, что у вас неприятности и вам нужна моя помощь.

– Франсуа? Бога ради, что это за Франсуа?

– Он сказал, что служит у вас, и говорил так, будто я должен его помнить.

– У нас нет никого, кто носил бы такое имя. Кто-то подшутил над вами, Жан, – засмеялась Ольга.

– Боюсь, что шутка эта может оказаться очень мрачной, Ольга, – возразил он. – Тут больше злого умысла, чем юмора.

– Что вы хотите этим сказать? Не думаете же вы…

– Где граф? – перебил он ее.

– В германском посольстве.

– Это новая шутка вашего уважаемого братца. Завтра граф узнает все. Расспросит слуг. Все будет за то… в чем Роков хочет убедить графа.

– Ах, негодяй! – крикнула Ольга. Она поднялась, близко подошла к Тарзану и остановилась, подняв к нему лицо. Она была испугана. В глазах у нее было выражение несчастной загнанной лани – удивленное, вопрошающее. Она дрожала и, ища опоры, положила руки к нему на широкие плечи.

– Как нам быть, Жан? – шепнула она. – Это ужасно. Завтра весь Париж прочтет. Николай об этом позаботится.

В ее взоре, позе, в ее словах сквозил первобытный призыв беззащитной женщины к ее естественному покровителю – мужчине. Тарзан взял в свою сильную руку одну из маленьких теплых ручек на его груди. Движение было непроизвольное, и почти также непроизвольно инстинкт защищающего заставил его обнять плечи женщины своей рукой.

Как электрическая искра пробежала между ними. Он никогда раньше не стоял к ней так близко. Они сразу виновато посмотрели друг другу в глаза, и в тот момент, когда Ольге де Куд надо было призвать все свои силы, она оказалась слабой, – она теснее прижалась к Тарзану и обвила руками его шею. А Тарзан от обезьян? Он схватил трепещущую женщину в свои объятия и осыпал горячие губы поцелуями.

Рауль де Куд, прочитав письмо, поданное ему дворецким послом, торопливо извинился перед хозяином. Чем он объяснил свой уход, этого он никогда припомнить не мог. Все сливалось у него перед глазами, пока он не очутился на пороге собственного дома. Тут он сразу успокоился и стал действовать медленно и осторожно. По какой-то необъяснимой причине, Жак открыл ему дверь раньше, чем он поднялся до верху лестницы. В тот момент он не придал этому значения, но позже вспомнил необычное обстоятельство.

Осторожно, на цыпочках, он поднялся по лестнице и прошел галереей до дверей будуара жены. В руках у него была тяжелая палка, с которой он обыкновенно гулял.

Ольга первая увидела его. С криком ужаса она вырвалась из рук Тарзана, и человек-обезьяна успел вовремя обернуться, чтобы отвести удар, который де Куд собирался ему нанести по голове. Раз, два, три – тяжелая палка опустилась с молниеносной быстротой, и каждый удар ускорял возвращение человека-обезьяны к прежнему первобытному состоянию.

С низким горловым рычанием обезьяны-самца он прыгнул на француза. Он выхватил у него из рук толстую палку, переломил ее легко как спичку, отбросил в сторону и, как разъяренный зверь, схватил противника за горло.

Ольга де Куд оставалась несколько мгновений безмолвным и пораженным ужасом свидетелем страшной сцены, потом бросилась к Тарзану, который убивал ее мужа, – вытряхивал жизнь из него, – почти как фокстерьер из пойманного мышонка.

Она бешено вцепилась в его огромные лапы.

– Матерь божия! – кричала она. – Вы убиваете его, вы убиваете его! О, Жан! Вы убиваете моего мужа!

Тарзан в ярости ничего не слышал. Вдруг он уронил тело противника на пол и, поставив ногу ему на грудь, поднял голову вверх. И по всему дворцу графов де Куд пронесся страшный, вызывающий рев обезьяны-самца, одолевшего врага. От погреба и до чердака крик услышали все слуги и побледнели, задрожав. Женщина в комнате опустилась на колени подле тела мужа и начала молиться.

Медленно и постепенно красная пелена перед глазами Тарзана начала рассеиваться, он снова превращался в цивилизованного человека. Глаза его остановились на женщине, опустившейся на колени. «Ольга», – шепнул он. Она взглянула на него, думая увидеть в его глазах тот же маниакальный, смертоносный огонь. И вместо этого прочла в них только печаль и огорчение.

– О, Жан! – зарыдала она. – Взгляните, что вы наделали. Он был мне мужем. Я любила его, и вы его любили.

Тарзан бережно поднял безжизненное тело графа де Куд и перенес его на диван. Потом он приник ухом к его груди.

– Немного водки, Ольга, – сказал он.

Она принесла водку, и они вдвоем влили графу несколько капель. С побледневших губ сорвался легкий вздох. Де Куд шевельнулся и застонал.

– Он не умрет, – сказал Тарзан, – благодарение богу!

– Зачем вы это сделали, Жан? – спросила она.

– Не знаю. Он ударил меня, и я обезумел. Я видел, как обезьяны моего племени проделывали то же самое. Я никогда не рассказывал вам своей истории, Ольга. Было бы лучше, если бы вы знали – ничего бы этого не произошло. Я не знал никогда своего отца. Не знал другой матери, кроме свирепой обезьяны-самки. До пятнадцати лет я не видел ни одного человеческого существа и только в двадцать увидел первого белого. Немного больше года тому назад я бродил по африканским джунглям обнаженным хищным зверем. Не судите меня слишком строго. Два года – слишком короткий срок, чтобы в одном индивидууме произвести те перемены, на которые для всей белой расы потребовался ряд веков.

– Я не осуждаю вас вовсе, Жан. Виновата я. Вам надо уйти. Он не должен видеть вас, когда придет в себя. Прощайте.

Грустный, с поникшей головой, возвращался Тарзан из дворца графов де Куд.

Но уже на улице мысли его приняли иное направление, и минут двадцать спустя он входил в полицейский комиссариат близ улицы Моль. Там он вскоре нашел одного из полицейских, участвовавших в столкновении с ним несколько недель тому назад. Полицейский искренно обрадовался встрече с человеком, так круто с ним обошедшимся. Потолковав с ним немного, Тарзан спросил, не слышал ли он чего-нибудь о неких Николае Рокове и Алексее Павлове.

– Очень часто слышал, разумеется, мсье. Они оба известны полиции и, хотя сейчас им ничто специально не инкриминируется, но мы считаем необходимым не упускать их из виду, чтобы знать, где можно их найти в случае надобности. Это те же меры предосторожности, что мы принимаем, относительно всех известных преступников. Почему мсье спрашивает?

– Они мне знакомы, – отвечал Тарзан. – Я хотел бы увидеть Рокова по одному делу: если бы вы указали мне, где он живет, я был бы вам благодарен.

Через несколько минут он расстался с полицейским и, с клочком бумажки, на котором значился адрес в пределах довольно сомнительного квартала, он быстро направился к ближайшей стоянке такси.

Роков и Павлов вернулись домой и обсуждали вместе вероятную развязку событий сегодняшнего вечера. Они позвонили в редакции двух утренних газет и с минуты на минуту ждали появления репортеров, чтобы сообщить им скандальное известие, которое завтра взволнует весь парижский свет.

Тяжелые шаги раздались на лестнице.

– Ну и проворны же эти газетчики, – воскликнул Роков и отозвался на стук в дверь: – Войдите.

Приветливая улыбка застыла на лице русского, когда он встретился взглядом с суровыми, серыми глазами посетителя.

– Тысяча чертей! – завопил он, вскакивая на ноги. – Что вам здесь нужно?

– Сядьте, – проговорил Тарзан, так тихо, что оба негодяя едва расслышали, но таким тоном, что Роков моментально опустился на стул, а Павлов не двинулся с места.

– Вы отлично знаете, зачем я здесь, – продолжал он тем же тоном. – Я должен убить вас, но я не делаю этого только потому, что вы брат Ольги де Куд, не делаю, по крайней мере, сейчас.

Я дам вам возможность еще пожить. Павлов – в счет не идет, он просто глупая игрушка в ваших руках, а потому его я не трону до тех пор, пока позволю жить вам. Но для того, чтобы я вышел из комнаты, оставив вас обоих живыми, вы должны сделать две вещи. Во-первых, написать подробный отчет о вашей сегодняшней проделке и подписать его.

Во-вторых, – под страхом смерти обязаться, что ни один звук о происшедшем не попадет в газеты. Если то и другое не будет выполнено, ни одного из вас не будет в живых, когда я выйду из этой комнаты. Вы поняли меня? – И, не ожидая ответа: – Торопитесь, вот тут, перед вами, чернила, перо и бумага.

Роков принял независимый вид, рассчитывая, таким образом, показать, что он не придает значения угрозам Тарзана. Миг спустя он почувствовал у себя на шее стальные пальцы человека-обезьяны, а Павлов, который попытался их отодрать и затем выскочить из комнаты, был брошен в беспамятстве в угол. Когда Роков начал синеть, Тарзан отпустил его и толкнул на стул. Прокашлявшись, Роков мрачно уставился на стоявшего перед ним человека. Павлов тоже пришел в себя и, повинуясь Тарзану, вернулся, хромая, на прежнее место.

– Теперь пишите, – сказал человек-обезьяна. – Если придется снова поучить вас, я уж не буду так снисходителен.

Роков взялся за перо и начал писать.

– Смотрите, не пропустите ни одной подробности, ни одного имени, – предупреждал Тарзан.

Неожиданно в дверь постучали.

– Войдите, – сказал Тарзан.

Вошел вертлявый молодой человек.

– Я из газеты «Matin», – заявил он. – По-видимому, у г. Рокова есть для меня какое-то сообщение?

– Произошла ошибка, мсье, – отвечал Тарзан. – Ведь у вас нет никакого сообщения, дорогой Николай?