I

ЗАГАДОЧНАЯ ОБЕЗЬЯНА

Шлюпка с парохода «Марджори В» неслась по течению широкой реки Угамби. Сидевшие в ней отдыхали: им приходилось много грести против течения, и они были рады, что теперь лодка несется сама, не требуя их усилий. Внизу в трех милях отсюда, стоял на якоре их пароход, готовый пуститься в плавание, как только они пристанут к нему, поднимут шлюпку и укрепят ее на боканцах.

Люди, находившиеся в лодке, либо дремали, либо лениво беседовали. Вдруг все они встрепенулись и стали вглядываться в северный берег реки. Оттуда к ним донесся чей-то хриплый, визгливый голос, и вскоре они увидели какое-то подобие человека, простиравшего к ним тощие руки.

– Что за черт! – крикнул один из матросов.

– Белый человек! – сказал помощник капитана. – Налягте на весла, ребята, пристанем к берегу и посмотрим, чего ему надо?

Подойдя к берегу, они увидели какое-то страшное худое существо с жидкими седыми, сильно взлохмаченными волосами. Костлявое, хилое, согбенное тело не было прикрыто одеждой, и только на бедрах висела какая-то тряпка. По впалым, изъеденным оспой щекам струились обильные слезы. Этот живой скелет бормотал что-то невнятное на каком-то странном наречии, которого никто не понимал.

– Должно быть, русский, – соображал помощник капитана. – Не иначе, как русский… Эй, ты! Умеешь говорить по-английски?

Да, он умел говорить по-английски. Но он запинался, подыскивал слова, словно уже много лет не говорил на этом языке. Он умолял моряков увезти его из этой ужасной страны.

Очутившись на пароходе, незнакомец рассказал своим спасителям, как он дошел до такого ужасного состояния и сколько в эти последние годы он вынес лишений и мук. О том, как он попал в Африку, он умолчал, предоставляя им думать, что у него изгладились из памяти все те обстоятельства, которые предшествовали его страдальческой жизни. Он даже не сообщил им своего настоящего имени и назвался Михаилом Савровым, да и не было никакого сходства между этой жалкой развалиной и тем мужественным, но беспринципным Алексеем Павловым, каким мы знали его в прежние годы.

Прошло уже десять лет с тех пор, как Алексей Павлов спасся от участи, постигшей его друга, преступного Рокова. В течение этого времени Алексею Павлову не раз приходилось завидовать Рокову: последний, находясь в могиле, забронирован от ударов судьбы, между тем как ему, Алексею, жизнь наносит такие обиды и раны, которые хуже смерти. Смерть словно нарочно щадила несчастного.

Когда Павлов увидел, что звери Тарзана вместе со своим диким вождем напали на корабль «Кинкэд», он бросился искать спасения в джунглях. Его страх перед Тарзаном был так велик, что он забрался далеко-далеко, в самую густую, непроходимую чащу, и в конце концов попал в руки разъяренных людоедов, которым много пришлось пострадать от зверской жестокости Рокова. Странная прихоть вождя этого племени спасла Павлова от смерти, но сколько страданий и пыток он вынес!

Десять лет он был мучеником целой деревни; женщины и дети колотили его и швыряли в него камнями, а воины кололи копьями и калечили. Самые злые лихорадки одна за другой подтачивали его организм. И все же ему не удалось умереть…

Оспа вонзила в него острые когти и оставила страшное клеймо у него на лице. Он сделался таким уродом, что родная мать не могла бы узнать его. Его лицо словно покрылось отвратительной маской. Клочки желто-белых волос – вот и все, что осталось от его густых и черных локонов. Его скрючило, словно дряхлого старика, руки и ноги у него стали дрожать, походка сделалась неуверенной, старческой. Зубы во рту исчезли – они были выбиты кулаками его диких владык. Даже его рассудок представлял из себя жалкую пародию на тот яркий и смелый ум, которым когда-то отличался Павлов.

Моряки взяли его на корабль, ухаживали за ним, кормили его. Он стал немного бодрее и почувствовал себя лучше, но наружность его осталась все та же: такой же бывший человек, растоптанный и исковерканный жизнью.

Ему еще не было сорока лет, но казалось, что ему не меньше восьмидесяти.

Никакой жажды мести не осталось в сердце у Алексея Павлова, только тупая ненависть. Ненависть к человеку, которого он и Роков неудачно пытались погубить; ненависть к покойному Рокову, потому что Роков заставил его перенести столько ужасов; ненависть к полиции двух десятков городов, от которой он должен был скрываться; ненависть к закону, ненависть к существующему строю, ненависть ко всему… Каждая минута его жизни была напоена болезненной злобой, и его умственные способности подверглись такому же разрушению, как и его тело, испепеленное злобой.

У него было мало общего, или, вернее, у него ничего общего не было с теми людьми, которым он был обязан своим спасением. Он был слишком слаб и не мог работать; он был слишком угрюм и не мог составить веселое общество; в конце концов, его предоставили себе самому.

«Марджори В» была зафрахтована синдикатом богатых фабрикантов, снабжена лабораторией и целым штатом ученых и отправлена на поиски какого-то продукта местной флоры, который фабриканты были вынуждены до сего времени выписывать из Южной Америки по баснословной цене. Что это был за продукт – никому, кроме ученых, не было известно на борту «Марджори В».

Несколько недель судно стояло на якоре, вдали от берегов. Однообразная жизнь начинала утомлять путешественников. Они стали часто уезжать на берег, и однажды Павлов попросился с ними: раздражающая монотонность жизни на корабле успела утомить его.

Остров густо зарос лесом. Джунгли спускались почти к самому морю. Ученые зашли в глубь острова, продолжая свою погоню за драгоценным товаром: туземцы материка указывали им, что остров богат этим товаром. Экипаж корабля охотился, ловил рыбу и занимался исследованиями. Павлов шатался по берегу или лежал под тенью высоких деревьев на опушке леса.

Однажды все матросы столпились вокруг пантеры, убитой одним из охотившихся. Павлов дремал под деревом. Вдруг кто-то тронул его за плечо. Он проснулся и, приподнявшись, со страхом увидел огромную человекообразную обезьяну, которая сидела на корточках и внимательно рассматривала его. Ужас охватил Алексея Павлова. Он взглянул на матросов – они находились в двухстах шагах от него. Обезьяна опять затеребила его плечо, жалобно бормоча. Во всей позе животного и в его вопросительном взгляде не было угрозы. Павлов медленно поднялся на ноги Обезьяна встала рядом с ним.

Согнувшись почти вдвое, человек осторожно побрел к матросам. Обезьяна взяла его под руку и зашагала рядом. Они уже почти дошли до маленькой кучки людей, прежде чем их заметили. Павлов успел убедиться, что обезьяна настроена мирно: по-видимому, она привыкла к человеческому обществу. Русский подумал, что она принадлежит к особо разумной породе обезьян, и решил воспользоваться этим для своей выгоды.

Когда люди обернулись и увидели направляющуюся к ним странную пару, они были поражены и бросились к обезьяне, держа оружие наготове. Обезьяна не выказала ни малейшего страха. Напротив, она потрепала каждого матроса по плечу и долго и серьезно смотрела каждому в лицо. Рассмотрев всех, она вернулась к Павлову, и на ее физиономии выразилось сильное разочарование.

Люди принялись потешаться над нею. Они обступили Павлова, задавали ему разные вопросы и разглядывали обезьяну. Русский сказал им, что обезьяна принадлежит ему. Ничего больше он не объяснял, только повторяя снова и снова: «Это – моя обезьяна, это – моя обезьяна». Один из матросов, которому надоела болтовня Павлова, решил позабавиться. Он подошел к обезьяне сзади и ткнул ее булавкой. Как молния она обернулась и ринулась на жестокого шутника; дружелюбное животное превратилось в разъяренного демона! Широкая улыбка, за минуту сиявшая на лице у моряка, сменилась выражением ужаса. Он пытался ускользнуть от могучих длинных рук, хватавших его, на свою беду вздумал при этом вытащить из-за пояса большой нож. В одно мгновение обезьяна вырвала у него оружие, швырнула в сторону, и ее желтые когти вонзились в плечи несчастного.

Схватив ножи и палки, вся команда с гиканьем и бранью кинулась на зверя, а Павлов беспомощно прыгал вокруг матросов, угрожающе наступавших на зверя. Он видел, как его сокровище гибло под ударами.

Но справиться с обезьяной оказалось далеко не легкой задачей, хотя противники были сильнее ее. Оставив моряка, виновника драки, она повернула свою гигантскую спину и обрушилась на двоих его товарищей, подступавших к ней сзади. Могучими ударами открытых ладоней оттолкнула она обоих нападавших, прыгая то туда, то сюда с проворством маленькой мартышки.

Сражение было замечено капитаном и штурманом, которые только что высадились на берег с «Марджори В», и Павлов увидел, что оба они бегут с револьверами в сопровождении двух матросов. Обезьяна остановилась и посмотрела на Павлова, но ждала ли она нового нападения или просто выбирала, на кого бы из врагов броситься раньше, он не мог понять. Он сознавал только, что приближалось мгновение, когда оба офицера будут на расстоянии выстрела и прикончат ее. Надо было что-нибудь предпринять и предпринять очень быстро. До сих пор обезьяна не пыталась кинуться на русского; однако он боялся подойти к дикому животному, полному звериного гнева и почувствовавшему запах пролитой крови; но перед ним снова встали его мечты о богатстве, которое доставит ему это человекоподобное существо, когда он привезет его в одну из столиц мира.

– Посторонись! – крикнул ему капитан, целясь в зверя, но Павлов подошел к обезьяне и, хотя волосы встали у него дыбом, он пересилил свой страх и схватил ее за руку.

– Идем! – приказал он и потащил зверя прочь. На месте сражения остались побитые матросы. Одни сидели на земле, остолбенев от ужаса, другие ползли в сторону на четвереньках.

Обезьяна позволила увести себя и не выказала ни малейшего желания напасть на русского. Капитан остановился в нескольких шагах от странной пары.

– Отойди в сторону, Савров! – закричал он. – Я угощу эту тварь так, что ей не придется больше калечить моряков.

– Она не виновата, капитан, – взмолился Павлов. – Прошу вас, не стреляйте. Матросы сами виноваты, они первые напали на нее. Смотрите, она совершенно смирная. Это моя обезьяна… моя, моя, моя!.. Я ни за что не дам вам убить ее! – закричал он почти истерически. Его расстроенное воображение снова рисовало ему картины всех тех радостей, которые принесут ему в Лондоне деньги; а как иначе может он теперь надеяться раздобыть деньги, если у него не будет обезьяны?

Капитан опустил револьвер.

– Вы говорите, люди первые напали на нее? – переспросил он. – Так ли это? – и он повернулся к морякам, которые тем временем успели подняться с земли. Все они были невредимы, кроме забияки, всадившего в обезьяну булавку; тому, несомненно, предстояло с неделю возиться со своим поврежденным плечом.

– Симпсон первый задел его, – сказал один из моряков. – Симпсон всадил ему булавку в спину, ну, мохнатый и кинулся на него и потрепал, как следует; и нам попало малость, но бранить мохнача не за что, мы сами на него нападали.

Капитан вопросительно взглянул на Симпсона, и тот коротко подтвердил все сказанное. Затем капитан подошел к обезьяне, как бы для того, чтобы на собственном опыте убедиться, какого она нрава; при этом он предусмотрительно держал револьвер на взводе.

Обезьяна сидела на корточках около Павлова, поглядывая то на одного, то на другого матроса. Когда капитан приблизился к ней, она поднялась и направилась к нему навстречу. На ее физиономии появилось то же странное выражение острого интереса и любопытства, с которым она встречала каждого незнакомого человека. Казалось, она кого-то искала.

Она подошла вплотную к офицеру, положила лапу ему на плечо и принялась изучать черты его лица; затем у нее в глазах появилось выражение разочарования, сопровождаемое тяжелым, почти человеческим вздохом. Она отошла от капитана и начала так же внимательно разглядывать лица штурмана и обоих матросов, прибежавших с офицерами. Каждый раз она вздыхала и опускала глаза и, наконец, снова села рядом с Павловым, не проявляя больше никакого интереса к людям и как будто забыв свое недавнее столкновение с ними.

Когда команда вернулась на корабль, обезьяна пошла вслед за Павловым. Ей как будто очень хотелось ехать вместе с ним. Капитан не препятствовал ей, и, таким образом, человекоподобное животное стало пассажиром корабля. Очутившись среди матросов, обезьяна пристально всматривалась в каждое новое лицо, но всякий раз испытывала, видимо, разочарование. Офицеры корабля и ученые из экспедиции часто беседовали между собой об этом животном, но никак не могли понять, почему обезьяна с таким страстным любопытством относится к каждому человеку, встречаемому впервые. Если бы ее нашли на материке или в такой стране, где обитают люди, можно было бы подумать, что эта обезьяна некогда жила среди людей и теперь разыскивает своего хозяина. Но это объяснение было неправдоподобно, так как обезьяну нашли на необитаемом острове, куда, очевидно, почти не ступала человеческая нога.

Было несомненно, что обезьяна непрестанно ищет какое-то определенное лицо. В первые дни путешествия она металась по всему кораблю и заглядывала в каждую щель. Но после того, как она перезнакомилась со всеми бывшими на корабле людьми, она, словно отчаявшись найти того, кого искала, впала в апатию и не интересовалась больше ничем. Даже на Павлова, который был во все время путешествия занят исключительно ею, она обращала внимание лишь тогда, когда он приносил ей еду. В остальное время она относилась к нему совершенно равнодушно, не выказывая никаких особых чувств, как, впрочем, ко всякому другому человеку.

Не проявляла она теперь и той ярости, которую возбудили в ней в первый день напавшие на нее матросы.

Целыми днями сидела она у иллюминатора и так смотрела на расстилающийся перед нею горизонт, как будто знала, что корабль направляется туда, где она после долгих поисков встретит нужного ей человека.

Ее назвали Аяксом. Все считали ее самой замечательной и самой умной из всех обезьян. Ростом она значительно превосходила других себе подобных. Ее сила внушала ужас. Было ясно, что она стара, но годы не отразились ни на ее теле, ни на остром уме.

Наконец, «Марджори В» прибыл в Лондон. Офицеры корабля и ученые, из сострадания к несчастному калеке, которого им удалось спасти, собрали немного денег, дали их Павлову и пожелали ему успеха с его Аяксом.

В Лондоне Павлов немедленно повел Аякса к известному укротителю зверей. Аякс очень понравился укротителю, и тот согласился обучить его разным штукам, выговорив себе львиную долю предстоящих доходов. Кроме того, он обязался кормить и обезьяну, и ее хозяина.

Так Аякс прибыл в Лондон, и так было выковано новое звено в цепи странных обстоятельств, которые отразились на жизни многих людей.

II

МЕЧТЫ МАЛЕНЬКОГО ЛОРДА

Мистер Гарольд Мур был очень трудолюбивый и добросовестный молодой человек, с желтым лицом, изнуренным болезнью.

Он состоял воспитателем мальчика в семье одного английского лорда и, сознавая, что его ученик не делает тех успехов, которых справедливо ожидали его родители, счел необходимым поговорить с его матерью.

– Дело не в том, что у него нет способностей, – говорил он. – Если бы это было так, я все-таки надеялся бы на успех, потому что мог бы направить всю свою энергию на преодоление его тупости. Но досаднее всего, что он исключительно умный мальчик. В выполненных им заданиях я не могу найти ни одной ошибки. Меня глубоко огорчает то, что он совершенно не проявляет интереса к своим занятиям. К заданным урокам он относится, как к тяжелому труду, который надо окончить возможно скорее. Вряд ли вспоминает он когда-нибудь то, что учил в часы занятий. Его интересуют только разные приключения и геройские подвиги да некоторые повести из жизни животных и дикарей. Звери особенно занимают его: он готов целыми часами вчитываться в записки какого-нибудь исследователя Африки, и были случаи, когда я заставал его ночью, в постели, за чтением книги Карла Хагенбека о зверях и дикарях.

Мать мальчика нервно топнула ногой по предкаминному коврику.

– И вы, конечно, запретили ему это?

Краска выступила на бледном лице мистера Мура. Мистер Мур бормотал в замешательстве:

– Я… я… пробовал взять у него книгу… но, знаете, у вашего сына такие мускулы… Он слишком силен для своих лет.

– Он не дал вам отобрать у него книгу? – спросила мать.

– Да, – признался учитель, – он удержал ее силой. Вообще он мальчик добрый и в этом случае был вполне корректен. Но… он превратил нашу маленькую стычку в игру: он убеждал меня, что он – горилла, а я – шимпанзе, и что я хочу отнять у него добычу. С диким рычанием, какого я еще никогда не слыхал, он налетел на меня и, подняв меня в воздух у себя над головой, швырнул к себе на постель. После этого он сделал вид, будто душит меня, а затем вскочил на мое простертое тело и издал страшный, пронзительный крик, причем объяснил, что так кричат обезьяны самцы, когда торжествуют победу. Закончил он тем, что понес меня к двери, выставил за порог и заперся в своей комнате на ключ…

Несколько минут царило молчание. Наконец, мать мальчика сказала серьезно:

– Вы должны, мистер Мур, сделать все возможное, чтобы прекратить эти выходки, потому что мой Джек…

Но она не докончила фразы, так как в это мгновение за окном раздался громкий протяжный крик: «Хо-о-гоп!»

И дама, и учитель вскочили со своих кресел.

Комната была на втором этаже; перед домом стояло высокое дерево, ветви которого свешивались к самым окнам: среди его листвы сидел тот, о ком сейчас шел разговор, высокий, хорошо сложенный, красивый мальчик. Он с изумительной легкостью балансировал на сгибавшейся под его тяжестью ветке. Увидев в окно испуганные лица, он радостно вскрикнул.

Мать и воспитатель кинулись к окну, но едва они сделали несколько шагов, мальчик проворно прыгнул с дерева в комнату.

– Дикарь из Борнео приехал в Лондон! – воскликнул он звонким голосом и пустился исполнять военный танец вокруг встревоженной матери и шокированного учителя. Затем он обхватил ее шею руками и поцеловал в обе щеки.

– О мама! – кричал он. – Вилли Гримсби видел вчера в мюзик-холле удивительную ученую обезьяну. Она делает все, что угодно: ездит на велосипеде, ест ножом и вилкой, считает до десяти и умеет делать еще много-много чудесных вещей! Можно мне пойти посмотреть на нее? О мама, умоляю тебя, мамочка, пусти меня…

Нежно похлопав ребенка по щеке, мать отрицательно покачала головой.

– Нет, Джек, – сказала она, – ты знаешь, я не одобряю подобных зрелищ.

– Я не понимаю, почему ты мне не позволяешь, мама, – отозвался обиженный мальчик. – Всем другим мальчикам позволяют, они часто ходят в зоологический сад, а меня ты даже туда не пускаешь. Можно подумать, что я – девочка, или… или… трусишка, маменькин сыночек, который боится даже запертых в клетку зверей…

– Ах, папа! – воскликнул он, обращаясь к высокому сероглазому мужчине, который как раз в эту минуту появился в дверях. – Папа, папа, неужели мне нельзя туда пойти?

– Куда, мой мальчик? – спросил отец.

– Он хочет пойти в мюзик-холл, где показывают ученую обезьяну, – пояснила мать, делая отцу предостерегающие знаки.

– Какую обезьяну? Вероятно, Аякса?

Мальчик кивнул головой.

– Я понимаю твое желание, сынок, – сказал отец улыбаясь. – Я и сам не прочь посмотреть этого удивительного зверя. Говорят, эта обезьяна делает чудеса. Рост у нее тоже необыкновенный: обычно человекообразные бывают гораздо ниже и меньше… Пойдем-ка все мы посмотреть Аякса! Что ты на это скажешь? – обратился он к жене, но та энергично закачала головой и, повернувшись к мистеру Муру, напомнила ему, что Джеку пора идти заниматься.

Когда ученик и учитель вышли, она быстрыми шагами подошла к мужу.

– Джон, надо принять какие-нибудь меры, чтобы отбить, наконец, у Джека охоту мечтать о хищных зверях и девственных лесах. Боюсь, что эти наклонности унаследованы им от тебя. Ты ведь по себе знаешь, как силен бывает этот зов дикой природы и какое требуется напряжение душевных сил, чтобы воспротивиться ему! Сколько пришлось тебе вынести борьбы, чтобы подавить в себе эту безумную, эту болезненную жажду – снова окунуться в жизнь джунглей, где ты провел свое детство! И кому же, как не тебе, знать, какая ужасная судьба грозит Джеку, если он поддастся этому влечению к дикой природе!

– Мне думается, ты сгущаешь краски, милая Джэн, – возразил ее муж. – Такие чувства, как любовь к первобытным лесам, едва ли подчиняются закону наследственности. Я считаю, что под влиянием материнских страхов ты слишком стесняешь свободу Джека. Любовь к природе и к животным присуща каждому здоровому нормальному мальчику, и кто бы в его возрасте не захотел посмотреть эту дрессированную обезьяну? Ведь из того, что Джеку хочется видеть Аякса, отнюдь не следует, что, когда он подрастет, он решит взять себе в жены гориллу. Не надо же огорчаться, моя дорогая, и не будем лишать нашего мальчика его удовольствий.

И Джон Клейтон, лорд Грейсток, обнял жену за талию, добродушно засмеялся и, нагнувшись, поцеловал ее. Потом он сказал более серьезным тоном:

– А жаль, милая Джэн, что ты никогда не рассказывала Джеку моих приключений в джунглях и мне тоже не позволяла открыть ему эту тайну. Мне кажется, ты делаешь большую ошибку: если бы я рассказал нашему мальчику, как тяжело жилось Тарзану из обезьяньего племени в первобытных лесах Африки, я думаю, это уничтожило бы в нем всякое желание испытать подобную жизнь; ведь она кажется мальчикам такой привлекательной и сказочно-прекрасной только потому, что они не знают ее. Я должен открыть Джеку глаза на то, какова эта жизнь на самом деле, и она раз и навсегда потеряет для него всякую прелесть.

Но леди Грейсток лишь покачала головой. Муж не раз убеждал ее рассказать мальчику историю Тарзана, но она не могла с ним согласиться.

– Нет, нет, Джон, – говорила она. – Я никогда не позволю, чтобы мы сами прививали мальчику те мысли и чувства, от которых хотим его избавить.

Вечером они опять заговорили о том же, но на этот раз вопрос был поднят самим Джеком. Мальчик читал книжку, свернувшись клубочком в большом кресле; вдруг поднял голову и обратился к отцу.

– Ну что же, папа, – спросил он, прямо подходя к делу, – ты пустишь меня посмотреть Аякса?

– Мама не разрешает, – ответил отец.

– А ты?

– Это неважно! – уклончиво ответил лорд Грейсток. – Достаточно того, что мама не позволяет.

Мальчик задумался и несколько минут сидел молча.

– А я все-таки увижу Аякса, – сказал он вдруг решительно. – Я ничем не хуже Вилли Гримсби и других мальчиков, которые ходят смотреть обезьяну. Обезьяна ничего им не сделала, не тронет и меня. Я мог давно уйти без спроса, но не хотел. А теперь я заранее предупреждаю тебя, что Аякса я все-таки увижу.

Ничего вызывающего или непочтительного не было в тоне этих слов. Мальчик спокойно констатировал положение вещей. Отец с трудом сдерживал улыбку: ему не хотелось показать сыну, что он восхищается его мужеством.

– Твоя откровенность мне нравится, Джек, – сказал он. – Я тоже буду откровенен: если ты без позволения уйдешь смотреть Аякса, я накажу тебя; я никогда не применял к тебе телесного наказания, но если ты ослушаешься матери, я буду вынужден применить его.

– Хорошо, папа, – ответил мальчик, а затем прибавил, – я сам приду к тебе за наказанием, папа, как только вернусь от Аякса.

Мистер Мур занимал комнату рядом с комнатой своего юного воспитанника. Каждый вечер перед тем, как Джек ложился спать, мистер Мур заходил к нему. В этот вечер наставнику Джека предстояло исполнить еще одну важную обязанность: как раз перед этим, на семейном совете, отец и мать мальчика настоятельно просили его приложить все усилия, чтобы отвлечь Джека от мысли о посещении Аякса.

Когда в половине девятого мистер Мур отворил дверь в комнату мальчика, он увидел, что будущий лорд Грейсток в пальто и в шапке собирается перелезть через окно своей спальни на улицу; это его совсем не удивило, но он все-таки заволновался.

Мистер Мур поспешно вбежал в комнату. Впрочем, торопиться ему было незачем, потому что чуть только Джек услышал шум и понял, что его побег обнаружен, он спрыгнул с подоконника обратно в комнату. Казалось, он решил отказаться от своего намерения.

– Куда вы собрались бежать? – запыхавшись, спросил мистер Мур.

– Я хочу посмотреть Аякса, – спокойно ответил мальчик.

– Вы меня весьма изумляете, – вскричал мистер Мур, но через минуту он был изумлен несравненно более, потому что Джек, подойдя к нему вплотную, неожиданно схватил его за пояс, поднял с земли и бросил лицом вниз на кровать, после чего уткнул его голову в мягкую, глубокую подушку.

– Ни звука, – предупредил победитель, – если вам дорога жизнь!

Мистер Мур отчаянно сопротивлялся, но все его усилия были тщетны. Передал ли сыну Тарзан из обезьяньего племени свою любовь к дикой природе джунглей или не передал, во всяком случае, его сын унаследовал ту изумительную физическую силу, какой в его возрасте обладал отец. Джек справлялся со своим учителем с такой легкостью, как будто это был комок глины. Склонившись над мистером Муром, он разорвал простыню на полосы и связал его руки за спиной: затем он перевернул его на спину, набил ему в рот тряпок и обвязал лоскутом простыни, закрепив узлом на затылке жертвы. Связывая таким образом учителя, Джек шепотом давал объяснения:

– Я – Вайя, вождь Вайев, а ты – Мохаммед Дуби, арабский шейх; ты убиваешь всегда моих подданных и похищаешь мою слоновую кость.

При этом Джек энергично подтягивал вверх связанные вместе лодыжки мистера Мура, чтобы прикрутить их к связанным кистям его рук.

– Ага, негодный! Наконец-то ты в моей власти! Я ухожу теперь, но я еще вернусь! – И сын Тарзана промчался по комнате, вскочил на окно, с окна – на карниз и спустился по водосточной трубе на улицу. Наконец-то он был на свободе!

Мистер Мур бился и катался по кровати. Он был уверен, что задохнется, если помощь не подоспеет вовремя. В безумном страхе он скатился с кровати на пол. Боль и сотрясение вернули ему способность спокойно рассуждать. Он лежал не двигаясь и старался найти выход из своего плачевного положения. Наконец, он вспомнил, что комната, в которой сидели лорд и леди Грейсток, когда он покинул их, находится как раз под комнатой Джека. Он полагал, что с тех пор, как он отправился наверх к Джеку, прошло довольно много времени: минуты, когда он, извиваясь на кровати, пытался освободиться, казались ему долгими часами, и что они за это время могли уйти в другую комнату. Но спасение может прийти только в том случае, если ему удастся привлечь внимание сидящих внизу, а потому он, после многих неудачных попыток, повернулся в такое положение, что мог стучать носком сапога в пол. Он проделывал это с короткими перерывами и, наконец, после томительного, бесконечного, как ему казалось, ожидания, услышал шум шагов по лестнице. Через минуту раздался стук в дверь. Мистер Мур отчаянно заколотил сапогом по полу – другим способом ответить он не мог. В дверь опять постучали. Опять застучал мистер Мур. Откроют ли они, наконец? С огромным трудом он пополз по направлению к спасителям: если бы ему удалось на спине подобраться к двери, он мог бы стукнуть в дверь ногой, и его непременно услышали бы. С той стороны опять постучали в дверь, немного громче, и раздался голос:

– Мистер Джек!

Это был один из лакеев – мистер Мур узнал его голос. У мистера Мура чуть не лопнули кровяные сосуды, так он напрягал все свои силы, чтобы крикнуть: «Войдите!».

Минуту спустя человек за дверью принялся стучать еще сильнее и опять назвал имя мальчика. Не получив ответа, он нажал ручку, и в эту самую секунду внезапное воспоминание снова переполнило ужасом сердце учителя: он вспомнил, что, войдя в комнату, запер за собой дверь на ключ.

Лакей еще несколько раз пытался открыть дверь, а затем ушел. Мистер Мур лишился чувств…

А в это время Джек мчался к храму своей мечты, чтобы насладиться добытой свободой вовсю!

Он попал в мюзик-холл как раз в ту минуту, когда на сцене появился Аякс. Мальчик взял переднее место в ложе и теперь, опершись на перила, следил с затаенным дыханием за каждым движением большой обезьяны. Глаза его были широко раскрыты.

Человек, показывавший обезьяну, вскоре заметил в ложе мальчика с красивым возбужденным лицом; один из главных номеров представления состоял в том, что Аякс пускался гулять по зрительному залу, заходил в одну, другую ложу, напряженно вглядываясь в лица, причем укротитель обезьяны объяснял публике, что она повсюду ищет своего давно потерянного родственника. Увидев Джека, укротитель сообразил, какой произойдет эффект, когда обезьяна ввалится в ложу к красивому мальчику, и тот закричит от ужаса.

И вот, когда обезьяну вызвали на бис, укротитель обратил ее внимание на мальчика, который один сидел в своей ложе. Как молния ринулась обезьяна со сцены к мальчику. Но надежды дрессировщика на комический эффект не оправдались: мальчик не струсил, широкая улыбка озарила его лицо, когда обезьяна подбежала к барьеру ложи, и он бесстрашно положил свою руку на косматое плечо зверя. Обезьяна тоже положила руки к нему на плечи и принялась долго и пристально разглядывать его, а он говорил ей что-то тихим голосом.

Аякс никогда еще никого так долго не рассматривал. Он был, видимо, озабочен и возбужден, и мурлыкал, и бормотал, и визжал. Дрессировщик никогда не видел, чтобы он так обращался с человеком. Обезьяна влезла в ложу и подошла к мальчику вплотную. Публика была в восторге; но восторг ее утроился, когда укротитель принялся звать Аякса обратно на сцену: обезьяна не хотела уходить! Испуганный хозяин театрика умолял дрессировщика увести свою обезьяну, но когда тот попробовал вытащить ее из ложи, он был встречен оскаленными клыками и злобным ворчанием. Публика бесновалась от радости; она рукоплескала обезьяне, она рукоплескала мальчику, она свистала дрессировщику и хозяину, который тоже безрезультатно старался увести обезьяну.

Укротитель пришел в отчаяние; он сообразил, что подобное поведение обезьяны может лишить его в будущем крупных заработков.